II

В среде иностранцев, особенно французов (я всего больше и видал его с ними), Тургенев, сохраняя свой народный барский тип в манере говорить, в тоне, превращался гораздо больше в общеевропейца, чем большинство русских. Это происходило главным образом оттого, что он употреблял новейший, несколько жаргонный парижский язык. У других, например, у Герцена, несмотря на его долгие скитания, самый звук, когда он говорил по-французски, был чисто московский до самой смерти. У Тургенева не только выбор выражений, отдельные слова и словечки, но и интонации отзывались новейшим Парижем. Он слишком много жил с французскими писателями, артистами и светскими людьми, чтобы на него не отлинял их язык. И вообще, мне кажется, на грунте несомненной своеобразности как русского писателя и человека у него было в житейском обиходе множество заимствованных приемов. Не нужно забывать и того, что Тургенев предавался разным видам любительства: был охотник, шахматный игрок, знаток картин, страстный меломан, и по всем этим специальностям он имел приятелей-иностранцев. В их кружках неизбежно приобретал он известного рода пошиб речи и манер.

Рис. 1. И. С. Тургенев. Портрет работы А. А. Харламова. Масло. 1875 г.

Немца или человека, удержавшего в себе какие-нибудь, хотя бы внешние, влияния немецкого быта, манер, тона, я в нем решительно ни в чем не замечал в течение восемнадцати лет, а между тем не дальше как несколько месяцев тому назад я, признаюсь, был не особенно приятно настроен, прочтя случайно маленькое предисловие Тургенева к митавскому изданию его переводов, где он называет Германию своим "вторым отечеством"¹. То же он высказывал и по-русски в своих воспоминаниях, но там это как-то смягчается. И, вероятно, когда он уходил в самого себя и обозревал историю своего умственного развития, то признавал тот несомненный факт, что немцам, их университетам, их литературе, философской всесторонности, эрудиции он обязан тем, что стал настоящим европейцем по своим идеям, стремлениям и вкусам.

¹ (В предисловии к немецкому переводу "Отцов и детей" Тургенев писал: "Я слишком многим обязан Германии, чтобы не любить и не чтить ее как мое второе отечество" (Карлсруэ, 1869). См. также Тургенев, Соч., т. XV)

Но, повторяю опять, немецкий склад жизни, ума и вкусов на него резким образом не отлинял. Не было этого и тогда, когда он жил в Баден-Бадене, где мне привелось посетить его¹. Напротив, в баденской своей вилле Тургенев смотрел настоящим туристом, полуфранцузом, полурусским, ничего не имеющим общего с туземным населением и местностью, кроме своей страсти к охоте; а в Шварцвальде по этой части порядочное раздолье. Я позволяю себе высказать ту мысль, что у Тургенева была платоническая любовь к немецкой умственной культуре, сохранившаяся как реликвия молодости, но в плоть и кровь его она нисколько не вошла. Да и стоит только перечитать его романы, повести и рассказы, чтобы найти то здесь, то там резкое отношение к немцу, к жестоким свойствам его характера, к его смешным сторонам, наконец, к его отсталости по удобствам и вкусу, к его невозможной кухне, так едко описанной Тургеневым в "Вешних водах"² за что немцы довольно долго на него дулись и до сих пор не могут ему забыть этих строк.

¹ (Боборыкин посетил Тургенева в 1868 г. Об этой встрече с писателем он рассказал в девятой главе книги "За полвека" (П. Д. Боборыкин. Воспоминания, т. 2, с. 8 - 15))

² (В "Вешних водах", создававшихся после окончания франко- прусской войны, были сильны антипрусские тенденции. "Как проглотят немецкие читатели г-на Клюбера и прочие неприятности, сказанные их расе?" - беспокоился Тургенев, узнав о предстоящем переводе повести на немецкий язык (Тургенев, Письма, т. IX, с. 226))

Случалось и мне слышать его разговоры с немецкими писателями. Он был необыкновенно хорошо знаком со всем, что составляет духовное достояние Германии, прекрасно говорил по-немецки, и из всех мне известных русских писателей он только овладел всесторонне знакомством с немецкой образованностью¹. Но все это было само по себе; оно не накладывало печати ни на его привычки, ни на его разговор, не давало ему никаких исключительно немецких пристрастий.

¹ (Об отношениях Тургенева с немецкими писателями см. в воспоминаниях Л. Пича)

Прибавлю, однако, что в Тургеневе искреннее признание всех достоинств немецкой нации делало его не только беспристрастным, но и безусловным сторонником немцев во всем, чем они выше нас. Каких-нибудь выходок в русском вкусе насчет "немчуры", вероятно, никто от него не слыхал иначе, как разве в каких-нибудь шутливых, забавных рассказах.

К французам Тургенев вплоть до переселения в Париж относился, правда, немножко брезгливо; можно даже сказать, что он не любил их. Очень хорошо припоминаю свой разговор с его ближайшим приятелем по поводу переселения Тургенева с семейством Виардо из Баден-Бадена в Париж. Переселение это было сделано из патриотизма. Виардо и его жена не хотели оставаться у "пруссаков", продали, так же как и Тургенев, свои виллы, переменили совершенно образ жизни и поселились на постоянное житье в Париже.

- Да, бедный Иван Сергеевич, - говорил мне его приятель, - должен теперь сидеть во Франции. А ведь он до французов куда не охотник, и весь-то склад жизни в Париже ему не по душе!

Это говорилось как вещи, давным-давно известные всем, кто близок с ним. Но патриотизм семейства Виардо, последствия франко-прусской войны, падение Второй империи и новый режим, множество живых связей с писателями и политическими людьми Франции, симпатии и вообще уважение, чуткость французов, и в особенности парижан, к таланту и ко всему, чем, по тургеневскому выражению, "красится и возвышается жизнь", сделали то, что в конце семидесятых годов никто бы уже не сказал про Тургенева, что он не любит французов и живет скрепя сердце в Париже и Буживале.

Нельзя было этому не порадоваться! В начале франко- прусской войны Тургенев был положительно на стороне немцев, что он и выразил в нескольких корреспонденциях, напечатанных в тогдашних "Петербургских ведомостях"¹. На французскую литературу, на роман он смотрел с ходячей в шестидесятых годах русско-немецкой точки зрения. Говорю это не голословно. Стоит только заглянуть в его большое предисловие, написанное в Баден-Бадене, к переводу какого-то романа его знакомого, Максима Дюкана, появившегося в издании г-жи Ахматовой². Но прошло несколько лет, и мы находим Тургенева в Париже другом реалистов, почитателем Флобера (который, заметим, был уже великим романистом с 1857 года), покровителем Золя, Нестором на их обедах и вечерах, человеком, который уже искренне ставил французскую беллетристику выше всей остальной заграничной литературы романа³. Он нашел даже время и охоту, несмотря на частые припадки подагры и любовь к досугу, перевести три повести Флобера⁴. Из молодых писателей-реалистов он чрезвычайно высоко ставил Мопассана: мне лично несколько раз говорил о нем, как говорят только о самых крупных талантах, называя некоторые его рассказы "шедеврами"⁵. Так оно и должно было случиться, и мы все, кому дороги успехи художественного творчества, не можем этому не радоваться. Париж и Франция взяли свое и вытравили осадок русско-немецких предубеждений, какие целых двадцать - тридцать лет жили в Тургеневе. Оставался только у него его правдивый, аналитический взгляд на разные отрицательные свойства французского характера: на сухость, чувственную испорченность, тщеславие, иногда жестокость, на весь склад буржуазного житья. Но такое правдивое отношение к Франции и французам имеют очень многие друзья этой нации, даже и не так долго жившие среди французов, как Тургенев.

¹ (Имеются в виду корреспонденции о франко-прусской войне, публиковавшиеся в "Санкт-Петербургских ведомостях" в августе - сентябре 1870 г. (Тургенев, Соч., т. XV). Убежденный противник наполеоновского режима, Тургенев был сторонником поражения Франции Наполеона III в войне с Германией)

² (Речь идет о предисловии Тургенева к роману французского писателя Максима Дюкана "Утраченные силы" (1868). См. Тургенев, Соч., т. XV)

³ (О взаимоотношениях Тургенева и Флобера см. воспоминания М. Ковалевского, Б. Фори. См. также работы П. Р. Заборова и Н. Н. Мостовской в сб.: "Тургенев и его современники", Л., 1977, с. 129 - 136; с. 154 - 161). В очерке "У романистов" Боборыкин более подробно пишет о Тургеневе - "покровителе Золя": "Тургенев добыл для Золя постоянную работу в "Вестнике Европы" с ежемесячным определенным содержанием, что позволило автору "Ругон-Маккаров" освободиться от тисков своего издателя" (П. Д. Боборыкин. Воспоминания, т. 2, с. 188). Золя па всю жизнь сохранил благодарность к Тургеневу: "Я не забуду, что это он, так сказать, представил меня России в 1875 году, в самый решительный момент моей литературной баталии... Пи одна газета не давала мне места, я голодал, меня грязнили со всех сторон, и вот тогда-то он ввел меня в эту великую Россию, где с тех пор полюбили меня". Этот отзыв о Тургеневе записан со слов Золя французским журналистом Жюлем Гюре ("Новое время", 1893, 28 октября/9 ноября, № 6346). Золя сотрудничал в "Вестнике Европы" в течение пяти лет. Здесь были опубликованы его статьи под общим названием "Парижские письма" и романы "Проступок аббата Мурэ" (1875, № 1 - 3), "Его превосходительство Эжен Ругон" (1876, № 1 - 4). С развитием жанра романа писатель связывал расцвет литературы. Тургенев, по словам его современника, известного французского критика и исследователя литературы Поля Бурже, "питал религиозное чувство к искусству романиста. Он видел в нем все будущее современной литературы..." (Л Н т. 76, с. 700 - 701))

⁴ (Тургенев перевел две повести Флобера: "Легенду о св. Юлиане Милостивом" ("Католическая легенда о Юлиане Милостивом") и "Иродиаду" ("Вестник Европы", 1877, № 4 - 5). Говоря о трех повестях, якобы переведенных Тургеневым, Боборыкин, возможно, имел в виду "Песнь торжествующей любви", оригинальное произведение писателя, посвященное Гюставу Флоберу)

⁵ (О взаимоотношениях Тургенева и Мопассана см. наст, т., с. 258 - 261)