I

У Н. Вагнера - Кота Мурлыки - есть сказка: "Колесо счастья". В одном месте герой ее говорит: "В этот день я был на вершине колеса счастья".

Эти слова я готова была повторить о себе в один из дней осени 1879 года. Мне подали письмо из Петербурга со штемпелем "Вестника Европы", надписанное уже знакомым мне почерком.

Письмо было от М. М. Стасюлевича. Оно состояло всего из нескольких строк. С редкой внимательностью почтенный редактор извещал меня, что получил из Парижа от И. С. Тургенева отзыв о моем только что появившемся в последней книжке журнала небольшом очерке¹. Думая сделать мне приятное, Михаил Матвеевич пересылал мне самое подлинное письмо.

¹ (Свое мнение о повести "Полоса" Тургенев сообщал Стасюлевичу в письме от 8/20 октября 1879 г. из Буживаля (Тургенев, Письма, т. XII, кн. 2, с. 149))

Я хорошо помню тогдашнее свое чувство: в первую минуту мне показалось, что это сон, что я брежу. Но листок почтовой бумаги был у меня в руках.

Помню чувство восторга, до боли сжавшее сердце. Не могло же это быть мистификацией! В конце письма стояла подпись: Ив. Тургенев. Конец, как не имевший отношения ко мне, был перечеркнут, а начало и середину занимали рассуждения о моем очерке и необыкновенно благосклонный отзыв о нем.

Я читала и перечитывала письмо. Одна фраза в нем особенно приводила меня в восхищение: "Кто этот Л. Н.?" Никакие похвалы не доставили бы мне такой радости, как этот вопрос. Значит, вещь была написана так, что нельзя было узнать, что ее писала женщина.

Я мечтала о возможности увидеть Тургенева. Его ждали в Петербурге. Он писал о своем приезде поэту Полонскому.

Кроме Я. П. Полонского, у нас оказался еще и другой общий знакомый - Александр Васильевич Топоров. Оба они обещали привести к нам Тургенева, как только он приедет в Петербург.

Чтобы понять в полной мере значение этого обещания, нужно знать, чем был для нас - людей того времени - Тургенев. Я знала некоторые из его произведений наизусть или, по крайней мере, настолько, чтобы заметить малейшую неточность в передаче или пропуск при чтении. И это не только в таких напоминающих стихотворения в прозе вещах, как эпилог из "Дворянского гнезда", а и в других, менее знаменитых, как, например, "Дым"

Помню, мне случилось слушать чтение известной сцены после объяснения между Ириной и Литвиновым Читавший дошел до слов: "...и роскошные плечи, плечи молодой царицы, дышали свежестью и жаром..." Чтец остановился на конце строчки, не заметив продолжения, а я не выдержала и закричала, возмущенная: "и жаром неги". Нельзя так читать! Я не только помнила - я чувствовала, что так закончить фразу было нельзя. Это была бы не тургеневская фраза.

В предисловии к своим "Poèmes en prose"^* Бодлер писал: "Кого из нас не посещало честолюбивое мечтание добиться чуда - прозы поэтической и музыкальной, без ритма и без рифм, достаточно гибкой и довольно прихотливой для того, чтобы примениться к лирическим волнениям души, к мечтательным порывам, к движениям совести"...

^* ("Стихотворениям в прозе" (фр.))

Это мечтание, это чудо осуществил Тургенев.

Много лет прошло с того времени, много было других влияний, но понимание красоты языка, красоты фразы, любовь к этой красоте, к музыке речи дал людям нашего поколения он.

Толстой своей поразительной силой изобразительности нередко затмевал его. После описания смерти Николая Левина, измучивающего читателей так, как будто бы они присутствовали при настоящей агонии, кажется бледным и деланным описание смерти Инсарова в "Накануне". "Прощай, моя бедная! Прощай, моя родина!" Едва ли так в минуту смерти будет говорить умирающий человек. Но все же не Толстому, а Тургеневу дано было написать Лизу из "Дворянского гнезда", вместе с пушкинскими Татьяной и "Капитанской дочкой" лучшее, что есть в русской литературе. И не Толстой, а Тургенев изобразил Базарова и его смерть, единственную в своем роде.

Крестьяне, простые люди, умеют умирать и относятся к смерти спокойно и просто. В литературе есть несколько описаний таких смертей. Но Базаров - не простой человек; он гораздо сложнее, нежели хочет показать сам, когда, разговаривая с любимой женщиной, отрицает значение искусства и всей изящной стороны жизни. И он встречает так внезапно обрушивающуюся на него смерть как сильный духом человек и выдерживает мужественно последнее испытание.

"Отцы и дети" появились, когда я еще не была в состоянии следить за литературными спорами; но мне впоследствии казались непостижимыми нападки на Тургенева и все возникшие из-за Базарова недоразумения.

Поистине можно сказать, что "книги имеют свою судьбу"! Чего желали недовольные от писателя? Разве не ясно, что такой, как он есть, Базаров головой выше всех окружающих! И разве не поразительно, что именно он, Тургенев, которого все, начиная с него самого, постоянно упрекали в слабости и бесхарактерности, мог создать Базарова, этот образец настоящего мужского характера, каких в литературе, как и в жизни, у нас меньше всего!