Приложение. Из не собранных произведений Тургенева. Затерянная критическая статья (Измайлова Н. В.)

Затерянная критическая статья

В письме к Е. М. Феоктистову из Петербурга от 2 апреля 1851 г. Тургенев писал: "Я очень рад что статейка моя о Познякове понравилась в Москве (здесь она прошла незамеченной).- Цензура ее изуродовала - а в иных местах опечатки страшные... в одном месте пропущена целая строка..."^* Эти слова с несомненностью раскрывают авторство Тургенева относительно одной большой, неподписанной и неизвестной до сих пор статьи в "Современнике".

^* (См. выше стр. 144.)

Статья (напечатанная в "Современнике" 1851 г., том XXVI, кн. 3-я, март, отд. V, стр. 1 -12) представляет собою рецензию на книгу "Поэтические эскизы. Альманах стихотворений, изданный Я. М. Позняковым и А. П. Пономаревым. Москва, 1850". Предмет ее - очень не крупное литературное явление: сборник стихотворений поэтов, неведомых не только теперь, но и тогда - Познякова, Пономарева, Андреева, Соколова, Соловьева, Котельникова, Кобякова и проч., среди которых выделяются лишь несколько имен, признанных или давно заслуженных- гр. Е. П. Ростопчиной, Н. В. Берга, Н. В. Сушкова, Л. А. Мея, Ф. Б. Миллера. Явление, казалось бы, совершенно незначительное - а, между тем, оно, кроме длинной статьи Тургенева, вызвало рецензию в "Отечественных Записках"^* и сталью в "Моошитанмне",^** почти столь же длинную, как тургеневская. Чем это объяснить? Несомненно, только одним: оскудением стихотворных жанров за счет развития и преобладания прозы, особенно заметным к концу 1840-х годов и вызывавшим повышенный интерес ко всему, что являлось в области поэзии на этом опустелом фоне.^***

^* ("От Зап." 1851 г., февраль, отд. VI, стр. 159.)

^** ("Москва." 1851 г., № 3, февраль, кн. 1-я, Новые книги, стр. 440-448.)

^*** (Убеждение в том, что поэзия около 1850 г. оскудела и упала, конечно, содержит долю искажения истины, понятного у современников. Дело в том, что крупнейшие поэты эпохи - Некрасов, Фет, Тютчев,- недостаточно еще определились или мало печатались; другие не имели ни влияния, ни значения. Количественное же преобладание прозы, журнальной и альманашной, в виде бесчисленных романов и повестей, было несомненно на лицо. Но критика, продолжившая направление Белинского, отражая реальный литературный процесс, была склонна выдвигать на первый план прозаические жанры, оставляя стиховым жанрам второстепенную и подчиненную роль. В этом вопросе расходились, напр., "Современник" и "Москвитянин". Ср. об этом в книге Б. М. Эйхенбаума "Толстой". Книга первая", Лгр. 1928, стр, 45 и сл.)

Появление нового сборника стихов, да еще не одного поэта, а целой плеяды, составляло поэтому, в своем роде, событие, и не могло пройти неотмеченным в журнальном мире. Так именно мотивировал свое внимание к сборнику рецензент "Москвитянина", прибавив к этому основанию еще одно: противодействие направлению "Современника"; последний, по словам критика, "вот уже около двух лет составил даже компанию, которая, под фирмою Нового поэта, пародирует и все ныне являющиеся стихотворения, и многие прежние произведения разных школ, преимущественно Гейневской и Лермонтовской..."

И. С. Тургенев. Литография 1850-х гг.

Статья "Москвитянина" не могла быть известна Тургеневу, когда он писал свою критику - и потому полемика московского журнала с "Современником" не нашла себе отклика у него. Но для Тургенева, кроме того же значения альманаха - значения необычного, редкого в литературе явления,- "Поэтические эскизы" представляли другой, специальный интерес: в них он увидел следы эпигонства позднее - романтической школы - той школы, против которой он вел борьбу с половины 40-х годов в ряде критических статей и в собственных художественных произведениях. Стихи Познякова, на которые и направлена, преимущественно, его ироническая критика, были в его глазах отражением приемов поэзии В. Г. Бенедиктова, нигде в статье не названного, но, для знавших современную литературу, несомненно имевшегося в виду. Если критик "Москвитянина", в общих отрицательных выводах об альманахе не разошедшийся с Тургеневым, нашел в нем лишь бездарных графоманов, "новобранцев поэзии", которым можно посоветовать или избрать себе другие (по их выражению) "предметы создания", или по крайней мере не писать бессмыслицы,- а окончательный приговор над авторами "Эскизов" предоставлял "Г. Новому Поэту", ("может быть и удастся ему как нибудь наставить на путь истинный молодых жрецов Аполлона..."),- то Тургенев, своими язвительными похвалами, обращающими псевдо - романтические стихи в забавные пародии и в предмет для смеха,- хотел большего: хотел показать несостоятельность самых приемов, заведших неопытных, подражательных авторов в безнадежный тупик. Таким образом, безымянная критическая статья, затерянная в журнале - которой, впрочем, сам автор придавал известное значение, как это видно из письма его к Феоктистову,- становится органическим звеном в истории литературного развития самого Тургенева, в истории его борьбы с изжитыми приемами позднее - романтической поэтики в современной литературе и в собственном своем" творчестве.

Самая статья представляет много типично Тургеневских черт, напоминая своими приемами и его ранние критические этюды (о "Новосельи", о драме "Генерал-поручик Паткуль"), и более близкие к ней фельетоны в том же "Современнике": вся она выдержана в чисто-повествовательной манере, в виде рассказа с длинным, художественно-законченным вступлением; обилие цитат, иронический и вместе с тем эмоциональный тон,- всё это характерно доля Тургенева, настолько, что, быть может, даже при отсутствии прямого свидетельства автора, можно было бы на анализе статьи обосновать ее принадлежность Тургеневу.

Случайное упоминание в дружеском письме раскрывает нам один из эпизодов журнальной работы Тургенева в редакции "Современника". Нет никакого сомнения, что этот эпизод - не единственный: в ряду безымянных статей и заметок первых лет Некрасовского журнала найдется, нужно думать, еще не одна им написанная. Разыскания последних лет всё более и более вскрывает для нас эту мало - известную область литературной деятельности Тургенева.^* Но при той атмосфере тесного сотрудничества и коллективных писаний, в которой велась работа в редакции "Современника" - выделение статей, собственно принадлежащих Тургеневу, представляется зачастую нелегкой задачей - и тем более ценны поэтому такие прямые свидетельства, как письмо к Феоктистову, на котором основана наша заметка.

^* (См., напр., последнюю работу на эту тему М. К. Азадовского, "Затерянные фельетоны Тургенева" - "Сборник Трудов Иркутского Гос. Университета", вып. XII, и отд. Иркутск. 1927.)

Н. Измайлов.

Поэтические эскизы. Альманах стихотворений, изданный Я. М. Позняковым и А. П. Пономаревым. Москва. В типографии "Ведомостей Московской Городской Полиции". 1850.

Недели две тому назад, любезные читатели, собралось нас несколько так называемых умных людей у одного тоже умного да еще и ученого человека.- Начали мы разговаривать. С самых первых слов разговор наш принял весьма почтенное направление: он вознесся чрезвычайно высоко, от одного важного, вызывающего на размышление предмета переходил к другому, еще более важному, касался "науки и жизни",- правда прерывался не раз, как голос певца, забравшего выше своего "регистра", но все-таки продолжался, поддерживаемый дружными усилиями собеседников. Наши сужденья были основательны, дельны, возражения отличались снисходительной мягкостью и осторожным приличием, все мы вообще вели себя хорошо и благоразумно,- а между тем к концу вечера каждый из нас почувствовал в душе своей скуку и усталость. Разумеется, никто не токмо не решился бы громко в этом сознаться, но, напротив почел бы за обиду, если б кто-нибудь другой мог предположить что такой возвышенный разговор не вполне его удовлетворяет.- Мы продолжали разговаривать в поте лица... Однако, несмотря на все наше сосредоточенное мужество, уже не один взгляд украдкой скитался по углам комнаты, отыскивая знакомую шляпу, как вдруг, в одну из тяжких минут всеобщего молчанья, обыкновенно обозначавших новый перелом, новое колено в нашем "словопрении", одному из нас вздумалось взять в руки книгу, заглавие которой мы выписали в начале этой статьи. Он раскрыл эту книгу, попал прямо на "Видение" г. Познякова (см. стр. 39), начал читать - и через несколько мгновений мы все преобразились; никто, видевший нас в начале вечера, не узнал бы нас теперь. Самый веселый, самый дружелюбный смех раздавался в той комнате, где еще недавно так вяло звучали два-три сонливых голоса; все лица оживились, глаза вспыхнули; сам почтенный хозяин наш дошел до того, что забыл всю свою важность и глубокомыслие... От "Видения" г-на Познякова мы перешли к другим стихотворениям "Альманаха"... Пробужденная однажды веселость не унималась: она разыгрывалась все более и более, и мы наконец, разошлись очень поздно, и разошлись счастливыми, довольными, добрыми и действительно умными людьми... Такова разрешающая сила! Недаром боги у Гомера заливаются вечно-юным хохотом...

Все бывшие на том вечере, вероятно, тотчас же забыли книгу, доставившую им минуты такого полного наслажденья, выкинули ее из памяти, точно также, как какой-нибудь лазарони равнодушно бросает на землю корку золотого плода, утолившего его жажду в полуденный зной, все, может быть, но не я. Я был поражен... Я долго не мог заснуть в ту ночь; много вопросов зашевелилось у меня в голове. Вот - говорил я самому себе - вот книга: она возбудила такую веселость, что заслужить десятую долю подобной веселости было бы слишком лестно для любого комического таланта; она спасла нас, эта книга; она, как молния пожирает накопившиеся облака, в один миг истребила тучу скуки, свинцовым гнетом налегшую на все наши головы; мы все тогда же согласились, что с сознанием, что с намерением написать такую вещь мог бы один великий талант... Почему ж не хотим мы отдать ей должную справедливость? - Мне скажут, комический элемент присутствует в этой книге без ведома, может быть даже против желания самих господ сочинителей; но что ж это доказывает? По моему, именно это отсутствие сознательности и трогательно в наш обдуманный век. Что же такое наконец и сам гений, как не инстинкт высшего рода, как не бессознательное природное творчество; а мы, однако, ценим его дороже всякого таланта. Вследствие всех этих размышлений, в ту же ночь дал я себе слово посвятить свой труд на защиту, на Прославление "Поэтических эскизов". "Какие громкие слова - воскликнет читатель - по поводу нескольких плохих стихов!" Позвольте, позвольте, любезный читатель! Объяснимся. Действительно, не все стихотворения, заключающиеся в "Поэтических эскизах" заслуживают такие громкие слова; многие только просто плохи; они плохи потому, что бесцветны и безвкусны как пресная вода, потому что и претензия то в них не оригинальная претензия. Плохи, например, стихи г. Сушкова, который пресерьёзно печатает в 1851 году классическое послание, совершенное им в 22 году против Бахчисарая,- против Бахчисарая, воспетого Пушкиным; плохи стихи г-жи Растопчиной "Ты не люби его", в которых этот вечный, таинственный и по истине достойный сожаления он на пространстве осьмнадцати строчек проходит опять несколько раз через все свои падежи; плохи стихотворения г. Берга, хотя одно из них, "Ренегат", своим изумительным концом уже переходит за черту обыкновенного (ренегат этот, рассыпав пепел, скоропостижно умирает оттого, что посмотрел на красавицу); , плохи стихи гг. Миллера, Соловьева, Соколова, Прот.....ова,

Котельникова, Кобякова (хотя нельзя, впрочем, не похвалить этого последнего писателя за удачный выбор имени любовника в скандинавской легенде, а именно: он его назвал Роберто); но не плох г. В. И. Р., не плох г. А. Пономарев, далеко не плохи гг. Андреев и Три звездочки; а стихи г. Познякова не только не плохи - это в своем роде превосходные, великолепные стихи. Юмор в них так и кипит, комизм сверкает в каждом слове. Нет, это не плохие стихи! Впрочем, должно сознаться, что г. Позняков резко отделяется от всех других соучастников в "Поэтических эскизах". Его произведения вы узнаете сразу: на них лежит печать личности... Мы намерены заняться сперва им.

Если б нам нужно было определить одним словом, в чем именно состоит особенность таланта г. Познякова, мы, вероятно, нашли бы ее в совершенной неожиданности поэтических оборотов и эпитетов. Их действительно никак нельзя предвидеть; они падают как снег на голову изумленному читателю. Г. Позняков необыкновенно Смел в выборе своих выражений, но и счастлив, нечего сказать... Впрочем, мы охотно готовы сознаться, что сущность его Таланта, именно вследствие этой неожиданности - неуловима. Перечитывая со вниманием его произведения, мы в иных случаях, правда, открыли тайну его манеры: она состоит в совершенно... не скажем: превратном,- но противоположном, самобытном воззрении на предметы... Передавая нам это воззрение, г. Позняков не прибегает к новым образам: он употребляет образы выражения уже известные, но выворачивает их, так сказать, на изнанку. Например, все мы говорим: "сон бежит очей"; г. Позняков, напротив, утверждает, на стр. 78, что "очи бегут сна". Мы говорим: "силы неба", у г. Познякова очи голубые (на стр. 41) устремлены через густые черешень ветви к Небу Сил. Мы говорим: "снять как рукой", а у г. Познякова встречаются следующие стихи (на стр. 78):

 будто рукой 
 С меня снялись мученья 
 И пропали с тоской... 

На стр 79, парень не стучит рукавицами по рукам или руками по рукавицам, а "Стучит рукавицами руки". Обыкновенно думают люди, что в темноте нельзя различить предмета, а на стр. 43 сам "предмет не может различать в темноте".

Но мы уже заранее предупредили читателей, что наше замечание насчет манеры г. Познякова относится только к немногим случаям; большею частью мы находимся в совершенном неведении насчет внутренних законов его творческого дара,- и, повторяем, главное его качество - неожиданность, всюду является в полном своем блеске. Иное стихотворение производит на нас точно такое же впечатление, какое должно произвести на опытного ботаника внезапное появление нового, неслыханного растения. Глядишь и дивишься и ничего не находишь в памяти подобного: например, как вам нравится этот романс, посвященный a m-lle, m-lle Paulina de В . . . ff

Слыхали ль вы, что соловей, 
Который душу мне возвысил - 
Он не поет среди ветвей - 
  Он пел и в то же время мыслил? 
         Слыхали ль вы? 
         Слыхали ль вы? 
И я неведомо летел 
Куда, расстроенный душою 
Но на певца тогда смотрел 
С какой то дерзкою мечтою...

Вы ожидаете: Слыхали ль вы? - извините, тут стоит: "Прости ему"! Читатель поневоле сам неведо летит куда, расстроенный душою.

А это мрачное, байроновское стихотворение... вы думаете, можно его было предвидеть (на стр. 103):

Бывает влеченье неведомой силы, 
Влечение сердца к девице прекрасной, 
Влечение к дружбе до хладной могилы, 
К доверчивой дружбе и теплой и страстной. 
He спавшая прядь на плеча шелковистых кудрей, 
Не огнь ее пылких и страстно-могучих очей, 
Так душу возвысили в мир 
                         представлений 
Неведомых, редких, но чудных 
                             мгновений. 
И жадно рвалась так душа, друг, 
                               поэта, 
К тебе.- То ж влеченье до самой 
                               могилы - 
Загадка.- На то нам нет лучше 
                             ответа: 
Бывает влеченье неведомой силы.

Октябрь. 1847.

Удивительное дело! Понять это величественное стихотворение нет почти никакой возможности, а впечатление оно производит сильное. Именно, "Бывает влеченье неведомой силы".

В другом роде, более небрежном, задушевном, но тоже очень хорошо стихотворение на стр. 25:

Ты не любишь меня: 
Я, мой друг, то познал! 
Вместе быть - для тебя 
Скучно.- Я жь не знавал 
Этой скуки с тобой. 
Пусть бы час дорогой 
Длился долгим же днем! 
Да любовь твою кровь 
Не волнует как прежде! 
Что ж желаешь ты вновь 
Моих клятв, уверений? 
А была ты полна 
И любви и чувств юга.

Под конец господин сочинитель прогоняет прочь луну, хотя она горит в небе ночей, потому что она не сулит любовь юга!^*

^* (А что вы скажете про эти стихи из "Сна мужика в дороге":

Холодно. Вишь хватает 
За лицо как мороз? 
И визжит и ныряет 
Парня этого воз. 
Эко горе! Взглянул 
К небу он, не пригожий... 
На воз взлез и уснул 
Сладким сном под рогожей... 
Ну ты, пегой! плетись! 
Если бью - не дивись!

)

Великолепен тоже первый стих в "La Nouvelle Franchon" (стр. 120):

Грустно, не спится мне, скуки быв полному.

Какая счастливая смелость, а?

Следующие десять стихов хотя не могут стать наравне с первым, но достойны, однако, полного внимания просвещенных любителей:

На родине путница... Бледно усталая 
    В дальней дороге своей 
Тихо садится, отцветши - увялая 
    Радость - подруга не ей! 
Волосы спали на плечи к ней, томная 
    Ночи проведши без сна 
Страждет душевною скорбью, безмолвная 
    Села! - безумна она! - 
Видится: в хижине дверь отворяется. 
    Мать и отец.

И точка.

Той же m-lle, m-lle Paulina de В... ff посвящен романс: "Не осуждай меня". В нем звучит такая певучая, такая трогательная грусть, что право, гораздо было бы лучше положить этот романс на музыку, чем песенку г. Сушкова: "Ай вино!", которая, как замечает в выноске автор, заслужила эту честь от г. Верстовского. Правда, наш даровитый композитор мог бы притти в некоторое недоразумение насчет точного смысла следующих стихов:

Мне больно слышать оскорбленье 
Твоих, друг, слов! 
Но то в любви-лишь искушенье 
Твоих оков!

Но облеченные в его звуки они бы показались прекрасными...

Впрочем, пора перейти к главному, капитальному произведению г. Познякова - к его поэме: Виденье. Мейербера и Россини судят не по сорока мелодиям, изданным в Париже, не по "Музыкальным вечерам", а по "Гугенотам", по "Семирамиде", по "Севильскому Цырульнику"...

Мы называем "Виденье" поэмой, хотя она вся помещается на 13 страницах; но дело не в величине: дело в достоинстве. Начинается поэма описанием сада. Ночь. Луна белеет, "спутница ночей и трех заплаканных очей". И вдруг...

Смотри! - говорит себе автор - вот, видишь 
                              межь черешен 
Стоит, колена преклоня 
В покрове белом, не утешен; 
Какой-то призрак? - Но меня. 
Смутил неясной, тяжкой думой. 
Не сирота ли то, мой друг? 
Иль прячет скряга свои суммы? 
Или несчастливый супруг?

И вот автор, подстрекаемый любопытством, подходит, "чуть чуть ступая",

Чтоб не исчезло Гор виденье...

Заметьте, что о горах до сих пор слова не было сказано. Виденье гор не шевелится, и автору-мечтателю уж мнится, что

           как щепка морем 
Несомая, уж он устал 
Бежать по волнам океана 
Не видя там земли кургана!

Но вдруг "ветер дунул от востока" - и автор увидал, что этот призрак - "молодая дева иль жена", и долго призрак

        там неподвижно 
Стоял, в забвении немом 
Как будто был скоропостижно 
Захвачен он тогда серпом, 
Неуловимой смерти роком! 
И не смигал тогда он оком. 
Но ветер дунул от востока 
И освежил Явленье Гор...

Явленье Гор начинает жаловаться на свою судьбу. "Могу ль - говорит оно - любить моего мужа? Не вижу в нем - говорит оно - молодова...

Подагрой мучимый старик 
С главой лишенною волос 
Лишь только может боли крик 
Произносить - будто Родосе, 
Худой, лишенный дара слова".

Сознайтесь, читатель, что слово Родосе никак нельзя было ожидать на этом месте... Это действительно колоссально.

Призрак видит кого-то... Вдруг шорох...

И вот блондинка молодая 
Вздохнула сильно, сильно, вдруг. 
И на реснице золотая 
Слеза повисла как жемчуг, 
И долго мыслила она... 
Но пробудившись как от сна 
Так говорила, так мечтала 
Она сквозь слез ее кристалла:

Она объявляет, что ждет человека, который

    никого не любил 
Такой любовью идеальной 
Такой возвышенной любовью, 
Рожденный благородной кровью.

Наконец, приходит этот человек, рожденный благородной кровью. "Прошла минута их забвенья... И молвило Гор привиденье" - оно говорит ему:

О дай же насмотреться мне 
Здесь, межь черешен ь, в тишине 
На образ твой при лунном свете, 
Бледнеющий - при дня рассвете! 
А он...

Он говорит ей, между прочим, следующую тираду, которая, по драматической своей стремительности, по тревоге выражений, может стать на ряду с лучшими произведениями подобного рода. Посмотрите, какое волненье, какая горечь в каждом слове:

                 Вчера 
Я долго в доме был у вас 
И не сводил я моих глаз 
С семейства вашего.- Тогда 
Сестра твоя, как бы звезда 
Меж звезд, хвалилась красотой, 
Умом.- О есть же люд пустой! 
В другом не видят ничего - 
А недостатки все его - 
Есть собственность его прямая! 
И думает она - иная 
Готовится судьба для ней; 
Но не видать ее, верь, ей! 
Хоть юноша у них болтливый 
Живет и тетку девы той 
Морочит он и ей игривый 
Передает набор лишь слов - 
Что он с племянницей ея 
Готов на брак; но знаю я 
Несбыточность его тех слов - 
Тому не быть за цену злата! 
Я знаю очень его брата, 
Отца и образ мыслей их, 
Что не позволят этих уз 
Связать ему; что тот союз 
Не будет никогда уделом 
Мальчишки дерзкого - и смелым 
Отказом запретят ему 
Питать надежды мысль к тому!

Разговор продолжается, становится нежным; но вдруг опять шум...

Вздрогнули вдруг в тени черешень, 
Объятые два сердца страхом 
И вот любовник одним махом 
Уж был чрез сучья перевешен.....

Он глядит, пылая огнем досад, и вдруг...

Смотри! - от них уж недалеко 
Ревнивое супруга око!

Любовники бегут...

Но двое из пришедших жен 
Запыхавшись, уже предстали 
На место бывшего свиданья - 
И полны быв негодованья 
Они протяжно провизжали: 
"Ах верно был предупрежден!" 
Потом сварливая старуха 
Все слышала желанным ухом.- 
И молвила: вот дочка, друг, 
А не красавец ли супруг 
Ее? умен, богат... Нет ей, 
Не нравится... Ну соловей!

Жена уходит. Приходит Родосе - супруг. Автор слышит, как он

      промолвил слов немного 
Из полусонных уст своих.

Он говорит, что его обманули, что его напрасно потревожили -

          И пошел 
К соседу в сад - и что ж нашел 
И ни пол - звука, ни пол - шума.

Жена моя - говорит он - в объятьях сладостного сна...

    И баричь этот повалился 
На луг, в прохладе тех черешень 
И сном, как видно, был утешен.

Поэма кончается. Кажется, выписанных нами отрывков достаточно, чтоб убедить читателя в справедливости нашего отзыва о таланте г. Познякова. Какой юмор, какое богатство неожиданных выражений; Родосе, желанное ухо, мечтать сквозь кристалл, пол - шума, мысль надежды, серп неуловимой смерти, дочка-соловей, курган земли на океане, гор виденье, золотая слеза, небо ночей, небо сил, и эти черешни - ведь это перлы. Подите попробуйте придумать что нибудь подобное! Как не приветствовать после этого, в наше время, где либо вовсе не пишут стихов, либо пишут такие стихи, которые едва-едва в силах сорвать улыбку вялого одобрения с уст равнодушного читателя,- как не приветствовать, повторяем, появление таких поэм, как "Виденье", таких стихотворений, как романсы, посвященные m-lle, m-lle Paulina de В . . . ff? И мы их приветствуем, мы рекомендуем их всем, которые еще ценят невинный смех, веселую шутку, которые знают, что крупицы истинного комизма попадаются гораздо реже, чем крупицы золота в Калифорнии; без малейшей иронии обращаемся к самому господину сочинителю с просьбой подарить нам еще несколько плодов своего досуга, и весьма серьёзно уверяем его, что мы, в нынешнее время, не знаем ни одного стихотворца, собранные произведения которого мы бы так желали видеть в печати, как произведения автора "Виденья"...

Мы имели было намерение поговорить и о некоторых других участниках в "Поэтических эскизах"; но, во первых, мы боимся распространиться за пределы журнальной статьи, а во вторых, признаемся, после г. Познякова все они кажутся нам бледными и слабыми. Это уж не то, далеко не то! Нет этой наивности, этой неожиданности, непредвиденности этой нет! Впрочем, следующие отрывки из стихотворений гг. В. Р.,

Андреева и Пономарева можно прочесть не без удовольствия даже после г. Познякова.

Любовь и ад, ад и любовь!* 
Не различишь двух этих слов! 
Зажглася страсть, клокочет кровь 
В ад превращается любовь! 

Талант приветствует любимый 
Рукоплесканий адский гром 
Ад ревности непобедимой 
Я в сердце чувствую моем. 

Когда к другому предпочтенье 
При мне окажешь как нибудь 
О что за адское мученье 
Стеснит растерзанную грудь! 

Нет сохраню я до могилы 
Любви отверженный мой клад, 
Ведь я сказал, что равны силы: 
Ад и любовь, любовь и ад!

^* (Слова, напечатанные курсивом, так напечатаны в подлиннике. [Примечание Тургенева].)

В. Р.

Недурно, очень недурно,- но относится к произведениям г. Познякова как каламбур, как острая игра слов к действительно юмористической выходке; это уж не первая, наивная, творческая эпоха художества: это уж эпоха рефлекции, ума, упадка, decadence.

По улице грязной 
С печалью на сердце, 
Голодный, усталый, 
Пешкой я иду. 

А дождь ливмя льется 
Без жалости мочит, 
И чувствуешь: скверно 
Идти... но идешь. 

Вот Ванька навстречу 
На кляче усталой 
Тихохонько едет; 
Пора на ночлег! 

Нет денег в кармане 
Нанять чтобы Ваньку - 
И по грязи вязнешь 
В калошах худых.

А. Пономарев.

Очень хорошо! Жаль, что конец стихотворения не совсем выдержан.

Г. Андреев не выработался еще; но от него мы много ждем в будущем. У него есть внезапные вспышки, достойные самого г. Познякова. Например, каков конец стихотворения "Красавица", посвященного К. Н. Жулевой:

Но познанье было 
Мне не даром дано: 
Много с ним я узнал 
Ад и рай испытал, 
Свой покой потерял - 
И безумцем я стал!

Этот конец напоминает самые блестящие коды в какой нибудь бравурной арии Рубини. Замечательны тоже следующие восемь строчек того же г. Андреева, в стихотворении: "К девушке".

Если ты полюбивши глубоко 
Друга юношу в путь избрала 
И сознательно, твердо и робко 
Бытие ему все предала - 
Или ты без успеху трудившись 
Иль была ты хоть долго больна 
Тосковать на судьбу утомившись 
Нищетой принужденна была.

И опять точка.

Да, г. Андреев может еще выработаться.

Оканчивая разбор "Поэтических эскизов", мы еще раз приносим искреннюю нашу благодарность господам издателям, из коих один - сам г. Позняков. Наша благодарность действительно "искренняя", и мы покорно просим читателей не огорчать нас недоверием к нашим словам. Мы всегда считали неблагодарность самым черным пороком, а веселый смех - самым счастливым событием человеческой жизни; читатели могут сами посудить теперь, как далеки мы от этого порока в отношении к издателям этого бесподобного, этого радостного, этого нами от всей души приветствуемого "Альманаха".