Завещание

"Не совсем легко передать словами, - писал Тургенев в июне 1870 года поэту А. Жемчужникову, вернувшись из-за границы в Россию после многих лет отсутствия, - до какой степени я не любим нынешним поколением - на каждом шагу приходится невольно наталкиваться на изъявление то ненависти, то даже презрения".

Нерадостным оказался и сам приезд на родину. Он воочию мог убедиться, каковы были последствия "великих реформ".

Не благоденствовала "освобожденная" родина под скипетром царя-"освободителя".

"И что за вид представляет теперь Россия, - писал он еще в июне 1868 года брату Николаю Сергеевичу. - Эта, по уверению всех, столь богатая земля! Крыши все раскрыты, заборы повалились, нигде не видать ни одного нового строения - за исключением кабаков; лошади, коровы - мертвы, люди - испитые; три ямщика едва могли поднять мой чемодан. Пыль стоит везде, как облако; вокруг Петербурга все горит: леса, дома, самая земля...

Только и видишь людей, спящих на брюхе плашмя врастяжку, - бессилие, вялость и невылазная грязь и бедность везде. Картина невеселая - но верная".

А в его жизни - по-прежнему чужбина! Дороги, дороги... От Петербурга на пути - Берлин... Париж... Долгий "привал" в Баден-Бадене, курортном городке, куда стекаются со всего света богатые и знатные...

Он по-прежнему, и теперь уже навсегда, остается возле чужого гнезда, безраздельно преданный семье Виардо. В Баден-Бадене у него вилла. Главное в ней - зала, где мадам Виардо дает небольшие концерты. Они вместе сочиняют оперетты. Виардо пишет музыку на стихи русских поэтов - Пушкина, Лермонтова, Тургенева. Луи Виардо переводит на французский язык русских писателей...

В Германии, Франции, в Лондоне, Риме - куда бы ни завела его дорога, Тургеневу доступны языки, знакомы обычаи. Он давно принят в среду европейских писателей: Жорж Санд, Флобер, Мериме, братья Гонкур, Мопассан составляют его дружеский круг. За ним признают почетное место первого романиста современной литературы. Книги его переведены на многие языки. Его знают и любят читатели во всех концах мира. Слава его огромна. Кажется, давно уже слился с чужбиной. Проходят годы - дороги его по-прежнему перечерчивают всю Европу...

Только муза его знает одну любовь, один язык. Она безраздельно отдана России.

"Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу".

Рис. 9. Полина Виардо. Акварельная миниатюра неизвестного художника. 1845 г.

А дома... Реакция шестидесятых годов развеяла много надежд. Не стало "Современника". Тюрьма и могила приняли многих "честных и смелых борцов". Неудачей окончилось "хождение в народ" молодёжи семидесятых годов. Уходило со сцены еще недавно кипевшее нерастраченными силами поколение Базаровых... Постепенно стихала и вражда к "непринятому" молодежью писателю. Тургенев же продолжал идти своею дорогой. Он упорно называл себя западником, сторонником европейской цивилизации, либералом, но не тем ненавистным революционным демократам либералом-соглашателем, а либералом в смысле протестанта "против всего темного и притеснительного". Слово "либерал" в далекое, его молодое время "означало уважение к науке и образованию, любовь к поэзии и художеству и, наконец, - пуще всего - означало любовь к народу".

Неизменный интерес к общественным вопросам сблизил Тургенева с революционной эмиграцией. В Париже он часто встречается с народовольцем П. Л. Лавровым. Поддерживает личными средствами издаваемый им за границей журнал "Народной воли" "Вперед". Дружески сходится с известным революционером Г. А. Лопатиным.

Близость к революционной молодежи, знакомство с русскими эмигрантскими кругами народовольцев помогли ему создать последний роман, посвященный теме "хождения в народ" героев-одиночек, роман "Новь".

...В марте 1879 года Иван Сергеевич был неожиданно для него встречен всеобщим вниманием русской молодежи. Еще прошлым летом приезд его в Москву никем не был замечен. Он навестил старые, дорогие места.

Ездил в Абрамцево. Прежнее аксаковское гнездо теперь жило новой деятельной жизнью... Лишь старый парк да поросшая кустарником Воря с ее хрустальной прозрачностью вод напоминали о прежних хозяевах, о Сергее Тимофеевиче. Низенький аксаковский дом звенел молодыми голосами новой жизни. Меценат Савва Мамонтов превратил Абрамцево в место труда, вдохновения и паломничества для художников, артистов, музыкантов.

Побывал Иван Сергеевич и в Кунцеве, где в молодые годы не раз останавливался и гостил у В. П. Боткина. Теперь жил здесь замечательный собиратель картин русских художников Павел Николаевич Третьяков.

В следующем году, вызванный в Москву в связи со смертью брата, Тургенев был встречен с величайшим энтузиазмом и почестями, каких не приходилось ему видеть на протяжении всей его сложной жизни.

...Теплая карета тащилась по московским улицам. Скрип полозьев, треск и звон рассыпающегося льда под копытами лошадей, покрикивание извозчика, особый терпкий запах московских карет - запах кожи и потертой материи, мешавшийся с морозной свежестью, просачивавшейся снаружи, - воскрешали далекие, давным-давно минувшие времена. Зыбко, нежно, трогательно было на сердце... И странно... Словно сон снился! Или сном были Париж, Баден-Баден, Лондон, Оксфорд, Италия со всеми оттенками своего сверкающего неба? По сторонам кареты мелькали все те же домики, приветливые, открытые, без затей. По-прежнему, осыпанные мартовским инеем, топорщились за низенькими заборами кустарники; все так же тащились не спеша пешеходы, громыхали ломовые, и над крестами церквей черным-черно кружили стаи галок. Перемен не было! Все словно так вот и оставалось, как в те времена, когда полвека назад ехал он с братом Николенькой из пансиона к Троицкому подворью... Рядом сидел господин Лобанов, за окнами... За окнами было все то же, то же! Полстолетия! Да полно, правда ли, что жизнь уже прожита? Правда ли, что по тем же улицам, бульварам, переулкам суетятся уже другие люди, иные поколения? А тех нет. И как удивительно незаметно все подошло к своему концу! Как совсем еще недавно, казалось, все только начиналось. И впереди рисовалась дальняя-дальняя дорога. Там вдали и должно было случиться все то важное, ради чего начиналась жизнь! Но вот уже виден берег - корабль торжественно подходит к пристани...

Карета остановилась у подъезда. Отворились дверцы. Из кареты вышел белый как лунь старец. Его высокая, прямая фигура была величественна. Он медленно поднимался по лестнице... В сенях дома его встретили шумно и радостно. Он же раздевался неторопливо, по-стариковски. Освободившись от тяжелой шубы, сняв с себя бобровую русскую шапку, он потер большие ладони, как делает это всякий русский, явившись с мороза. Близоруко шурясь, он рассматривал окруживших его людей... Лица казались знакомыми, но он не узнавал их, кроме хозяина, с которым недавно еще встречался в Париже. Он дружественно пожал ему руку. Вслед затем протягивал руку каждому и, казалось, каждому заглядывал в лицо, стараясь что-то припомнить, но не мог, и всем повторял: "Иван Тургенев".

Удивительно звучали эти два слова.

Иван Тургенев! Это значило "Записки охотника", "Рудин", "Дворянское гнездо", "Отцы и дети"... Это значило что-то такое, на чем вырос каждый, что всегда было вокруг тебя. Это значило - Россия! Это значило страдания народа, его надежды, искания, его стремление в будущее!

Хозяин дома М. М. Ковалевский, редактор и издатель московского журнала "Критическое обозрение", давал обед в честь прибывшего в Москву Тургенева. Собралось человек двадцать гостей - молодых профессоров. Среди них были известные ученые А. Веселовский, Н. Бугаев, А. Чупров, писатель Петр Боборыкин. Некоторых из гостей Тургенев знавал и прежде. Все собравшиеся представляли для него как бы новую поросль России, которую он хотел знать и с которой более всего желал сблизиться. Он, познавший горечь отверженности, непризнанности, теперь ясно ощущал теплоту и любовь, которою окружили его молодые друзья.

Хозяин поднял бокал. В своей речи в честь гостя он коснулся самого дорогого, что более всего волновало знаменитого писателя. Он заговорил о молодежи, о благотворном влиянии на нее книг Тургенева.

Едва он предложил тост "за любящего и снисходительного наставника молодежи" - Тургенев, не дослушав приветствия, разрыдался.

Речей было много. Каждый спешил высказать свои добрые чувства. Вспоминали многих литераторов, поминали тех, кого уже давно не было.

Наконец и Тургенев предложил выпить тост за того, кому все мы - и старые и молодые - более всего обязаны своим развитием.

Он поднял тост за Белинского!

О великом друге своем Тургенев вспоминал с воодушевлением.

- Это была сильная натура! - рассказывал он. - Сколько искренности, тепла было в нем! Получить одобрение его было нелегко. Кто удостаивался такой чести, мог называть себя счастливым... Не судите о Белинском по одним его статьям - он был выше их. Он влиял на меня своими беседами. Огромный его талант разрушал до основания ложные авторитеты. Поддерживал всех, кто мог быть полезен России.

Да, любовь к России была главным двигателем всех лучших писателей наших. Большой знаток и ценитель русской литературы французский писатель Меримё очень верно подмечал, что для нас, русских, главное в художестве - правда! А красота приходит к нам сама собою.

На следующее утро Тургенев отправил Ковалевскому благодарственную записку.

"Вчерашний день, - писал он, - надолго останется в моей памяти, как нечто еще небывалое в моей литературной жизни..."

Два дня спустя Иван Сергеевич приехал на публичное заседание "Общества любителей российской словесности". Это были вновь стены старого Московского университета. Едва величественная фигура писателя показалась в дверях ярко освещенной аудитории, раздался гром аплодисментов.

Рукоплескания продолжались долго. Растерянный Тургенев оставался на пороге, смущенно кланяясь. Он, казалось, ничего не видел... Все сливалось перед ним в шумную, ликующую массу. Невероятно, удивительно было для него, что вся эта бурно аплодирующая молодежь чествовала его, старого писателя, так мало видевшего любви и признания...

Едва смолкли овации, на хорах поднялся молодой человек, обратившийся к Ивану Сергеевичу с речью.

- Вас приветствовал недавно кружок молодых профессоров, - говорил оратор. - Позвольте теперь приветствовать вас нам, учащейся русской молодежи, приветствовать вас, автора "Записок охотника", появление которых неразрывно связано с историей крестьянского освобождения.

Оратор развивал мысль о том, что Тургенев никогда не стоял так близко к пониманию общественных задач и стремлений молодежи, как именно в эту юношескую эпоху своей литературной деятельности...

- Вам не написать больше "Записок охотника" - та эпоха сороковых и пятидесятых годов была понята вами глубже и всестороннее, нежели последующие.

Оратор этими словами не стремился принизить или не оценить всей последующей литературной деятельности Тургенева, он лишь подчеркнул, что именно было главным во всем, что он сделал для русской литературы.

Тургенев ответил кратко: говорить было трудно. Он волновался.

- Я отношу ваши похвалы, - сказал он, - более к моим намерениям, нежели к исполнению... От всей души благодарю вас!

Толпы студентов окружали его повсюду. Восторженная молодежь овациями проводила взволнованного писателя.

"В четверг мне здешние молодые профессора давали обед с сочувственными спичами, - сообщал он в Петербург. - А третьего дня, в заседании любителей российской словесности, студенты мне такой устроили небывалый прием, что чуть не одурел, рукоплескания в течение 5 минут, речь, обращенная ко мне с хоров, и пр., и пр. Общество меня произвело в почетные члены. Этот возврат ко мне молодого поколения очень меня порадовал, но и взволновал порядочно".

"Между москвичами оказалось так много старых знакомых Тургенева, - вспоминал об этих днях М. М. Ковалевский, - и их желание видеть его у себя и показать своим близким было так сильно, что я почти не видел Ивана Сергеевича иначе, как в торжественной обстановке... И у кого ему не пришлось только побывать! И кого только не заставал я у него по утрам! И студентов, и актеров, и учениц консерватории, и живописцев, которые добивались позволения снять с него портрет... и членов английского клуба..."

За несколько дней до отъезда Тургенев, будучи в Благородном собрании, где вновь чествовали его студенты и молодежь, выступил с ответной речью, которую закончил знаменательными словами:

- Сочувствую всем стремлениям молодежи, но полагаю, что она хорошо делает, сближаясь с нами: есть чему поучиться и у нас, стариков. Во всяком случае, от души желаю, чтобы она также честно и серьезно, так же избегая напрасных увлечений вдаль и по сторонам, но и не отступая так же ни шагу назад, - относилась к своим задачам, как то делали иные из моих сверстников, имена которых проложили славный след в истории русского просвещения. Стоит только вспомнить хоть тех из них, которые составляли некогда украшение и гордость Московского университета. Да возникнут между вами новые Грановские и новые Белинские! - прибавлю я. Я уже не говорю о новых Пушкиных и Гоголях, - таких явлений надо ожидать с смирением и как дара... И так как я уже упомянул об университете, то позвольте мне окончить мою речь тостом за его процветание, неразлучное с правильным, всесторонним и мощным развитием нашего молодого поколения, - нашей надежды и нашей будущности!

В честь Тургенева был дан большой прощальный литературный банкет в залах "Эрмитажа".

Известный адвокат Плевако произнес импровизированную речь, в которой в аллегорической форме говорил о Тургеневе, внесшем впервые начало гуманности в суровую "римскую" среду...

С речью, посвященной Тургеневу, выступил и находившийся среди профессоров К. А. Тимирязев. Иван Сергеевич подарил ему свою фотографию с многозначительной надписью: "От автора "отцов и детей".

В Петербурге, куда из Москвы приехал Тургенев, его так же горячо приветствовала студенческая молодежь, писатели, художники, ученые. В честь его устраивались вечера. Он сам выступал с чтением своих произведений. В эти знаменательные дни он присутствовал на представлении в Александрийском театре пьесы "Месяц в деревне". Роль Верочки исполняла замечательная молодая актриса М. Г. Савина.

Тургенев был покорен ее игрой и на следующий же день навестил актрису... Это было началом большой дружбы, увлечения, любви... Сближение с Савиной оставило неизгладимый след в жизни писателя. Их встречи в Петербурге, Париже, Спасском носили самый задушевный характер. Их связывало безраздельное поклонение искусству, взаимная симпатия, общие интересы к современной русской жизни.

Год спустя Москва праздновала пушкинский юбилей.

На Тверском бульваре был воздвигнут памятник великому поэту. В июньские дни 1880 года предстояло его торжественное открытие.

На празднование съехались многие видные писатели, ученые, художники, актеры, люди самых различных профессий. Тверской бульвар кипел молодежью... Среди представителей интеллигенции был и Иван Тургенев... Его избрали от "Общества любителей российской словесности" членом юбилейного комитета. Горячее участие принимал он в подготовке пушкинских праздников. На имя Тургенева в дни торжеств пришли телеграммы от крупнейших писателей Европы, поздравлявших русский народ и русскую литературу с замечательным событием.

18 июня утром состоялось открытие памятника.

На следующий же день в публичном заседании "Общества любителей российской словесности" Тургенев выступил со знаменитой речью о Пушкине, которая явилась подлинным завещанием писателя. Он говорил о целях литературы, о ее гражданственности, о ее первейшей задаче служить народу, идти вперед и вперед, не боясь ни штормов, ни поражений. Он говорил о России с глубокой верой в ее будущее. "Россия растет, не падает, - говорил он. - Что подобное развитие - как всякий рост - неизбежно сопряжено с болезнями, мучительными кризисами, с самыми злыми, на первый взгляд безвыходными противоречиями - доказывать, кажется, нечего; нас этому учит не только всеобщая история, но даже история каждой отдельной личности. Сама наука нам говорит о необходимых болезнях. Но смущаться этим, оплакивать прежнее, все-таки относительное спокойствие, стараться возвратиться к нему - и возвращать к нему других, хотя бы насильно, - могут только отжившие или близорукие люди. В эпохи народной жизни, носящие названия переходных, дело мыслящего человека, истинного гражданина своей родины - идти вперед, несмотря на трудности и часто грязь пути, но идти, не теряя ни на миг из виду тех основных идеалов, на которых построен весь быт общества, которого он состоит живым членом..."

Бурцыми аплодисментами были встречены затем слова выступавшего Ф. М. Достоевского, сказавшего, что после пушкинской Татьяны "тип положительной красоты" повторился только в образе Лизы из "Дворянского гнезда" Тургенева.

На торжественном обеде, в атмосфере всеобщего подъема издатель "Московских ведомостей" Катков, еще недавно предоставлявший страницы газеты для злобной травли великого писателя, попытался примириться с Тургеневым. Но попытка была отклонена. Иван Сергеевич не принял примирения.

20 июня на пушкинском вечере, после вторичного выступления, Тургеневу был поднесен лавровый венок. Московский университет избрал автора "Записок охотника" своим почетным членом с вручением почетного диплома.

6 сентября 1881 года наемный экипаж доставил на станцию Петербургской железной дороги прославленного писателя Ивана Тургенева. Сентябрьское, уже остывающее солнце посылало ему прощальный привет... Это был его последний отъезд из Москвы.

Он отправлялся в Париж. Скоро тяжелый недуг приковал его к постели. Оставаясь вдали от родины, он тосковал, душою переносился к далекой России. В парижском кабинете писателя находился небольшой этюд "Московский дворик", подаренный Поленовым. Он постоянно напоминал о далекой, дорогой сердцу Москве, о родине.

Все думы его были там. Угасая на чужбине, за месяц до смерти, 21 июля 1883 года он обещал издателю И. И. Глазунову доставить "небольшой биографический отрывок, в котором будут выведены несколько лиц, справедливо интересующих нашу поблику".

Это был замысел, навеянный далекими московскими воспоминаниями, очерк "Семейство Аксаковых и славянофилы"...

3 сентября 1883 года И. С. Тургенев скончался в Буживале под Парижем. Умирая вдали от родины, он просил перевезти его тело в Петербург и похоронить рядом с Белинским. 27 сентября он был похоронен на Волковском кладбище в Петербурге.