Глава IX. Страницы любви

Петербург Тургенев приехал на пароходе и, не задерживаясь здесь, отправился в Москву, где ждала его Варвара Петровна. Поездку в Премухино к Бакуниным Ивану Сергеевичу пришлось отложить до осени, потому что через несколько дней он вместе с матерью уехал из Москвы в Спасское на все лето.

Если в 1839 году радость свидания с родными местами была омрачена зрелищем последствий пожара, то в этот приезд Тургенев до глубины души был опечален при виде следов губительной бесснежной зимы сорокового года, не пощадившей его "старых друзей", как он говорил, - его любимых дубов и ясеней. При жесточайших морозах до самого конца декабря не выпало снегу; зеленя все вымерзли, и много прекрасных дубовых лесов погибло.

Грустное чувство, с которым Тургенев въехал в хорошо знакомый ему Чаплыгинский лес, запечатлено в рассказе "Смерть". Куда девалась былая красота статных, могучих деревьев! "Засохшие, высились они над молодой рощей, которая "сменила их, не заменив".

С радостью встретили Ивана Сергеевича обитатели Спасского. Приезд его всегда был для них праздником. "Наш ангел, наш заступник едет", - говорили дворовые.

Все здесь помнили, как несколько лет тому назад Иван Сергеевич, приехав из Петербурга на рождественские каникулы и узнав, что матушка запродала дворовую девушку Лушу - первую рукодельницу на селе, - решительно воспротивился этому.

Он прямо заявил тогда матери, что торговлю крепостными считает варварством, несовместимым с человеческим достоинством, что, будучи законным наследником отца, он ни за что не допустит этой сделки. А Луша тем временем была укрыта с его помощью в надежной крестьянской семье.

Раздосадованная покупательница, соседняя помещица, обратилась к мценскому исправнику с просьбой помочь получить купленную ею "крепостную девку Лукерью". Она заявила исправнику, что молодой помещик "бунтует" крестьян.

Исправник, бывавший прежде в доме Варвары Петровны и всегда любезно ею принимаемый, прибыл в Спасское выполнить щекотливую миссию. В разговоре с исправником Иван Сергеевич отказался "выдать" Лушу. Варвара Петровна посоветовала тогда исправнику взять девушку силой. Но Тургенев с ружьем в руках встретил исправника и понятых на крыльце дома, в котором укрывалась Лукерья.

- Стрелять буду! - твердо заявил он понятым, вооруженным дубинками.

Понятые отступили.

Не зная, что предпринять, исправник обратился к Варваре Петровне, а та, видя, что дело принимает неприятный оборот, только рукою махнула: дескать, уплачу неустойку - и дело с концом.

Помнили в Спасском и о том, как настойчиво просил Тургенев мать о вольной Порфирию Кудряшеву. Еще до отъезда в Берлин вместе с Иваном Сергеевичем Кудряшев учился в фельдшерской школе, а за границей слушал лекции на медицинском факультете. Он стал домашним доктором у Варвары Петровны, и она считала, что уже одним этим оказала ему большую милость.

- Все это прекрасно, - говорил Иван Сергеевич, - да сними ты с него ярмо! Клянусь, что он тебя не бросит, пока ты жива. Дай ты ему только сознание того, что он человек, а не раб, не вещь, которую ты можешь по своему произволу, по одному капризу упечь, куда и когда захочешь!

Однако убедить Варвару Петровну ему так и не удалось. Только после смерти матери Тургенев смог дать вольную Кудряшеву.

"Для меня лично, - пишет воспитанница Варвары Петровны, Житова, - приезд Ивана Сергеевича имел тоже большое значение. Во-первых, прекращались все уроки: он утверждал, что летом детям учиться вредно. Заступался он за меня и открыто, за дело ли, не за дело ли мне доставалось, и еще чаще слышалось добродушное "Vous gatez la petite"^* из уст Варвары Петровны".

^* ("Ты балуешь ребенка".)

С нею произошла заметная перемена: она уже не гневалась без причины на всех и каждого, капризы и вспышки, столь частые прежде, будто рукою сняло.

Присутствие сына и раньше благотворно действовало на нее, а теперь, соскучившись за долгое время разлуки, она на радостях готова была во всем уступать ему, не знала, как и угодить своему Ванечке.

Она приказывала готовить его любимые кушанья, посылала то и дело во флигель к нему банки с любимым его крыжовенным вареньем, которым он угощал дворовых ребятишек, постоянно сновавших под окнами у него.

Иван Сергеевич безнаказанно совершал опустошительные набеги на "бакалейный шкаф", который стоял в каменной галерее, уцелевшей от пожара. Делал он это, конечно, не столько для собственной прихоти, сколько из желания позабавить матушкину воспитанницу.

Ключи от шкафа находились у старого слуги Михаила Филипповича, который был когда-то камердинером отца Тургенева, а теперь одряхлел, оглох и даже несколько тронулся.

Взяв Вареньку за руку и приняв свирепый вид, Иван Сергеевич с восклицанием:"Пойдем грабить!" - большими шагами решительно направлялся с нею к галерее. "Отопри!" - приказывал он Филиппычу и начинал хозяйничать в шкафу к ужасу бережливого старика.

"Смешить других и вообще школьничать было его страстью", - рассказывала дочь соседнего помещика, В. Колонтаева, о молодом Тургеневе.

Так, например, Иван Сергеевич любил изображать мимически различные стадии грозы. Сначала зарницы - легкое мигание глаз, затем подергиванье рта то в одну, то в другую сторону с непостижимой быстротой и, наконец, вспышки молнии... Тут вся его физиономия неузнаваемо изменялась, мускулы лица приходили в такое быстрое и беспорядочное движение, что зрителям и впрямь становилось страшно.

В этот приезд Тургенев был необыкновенно нежен и внимателен к матери. Он даже охотой жертвовал иногда, видя, что ей приятно будет провести с ним время. Случалось, он сам возил ее в коляске по саду (из-за болезни ног Варвара Петровна почти лишилась способности самостоятельно передвигаться).

Тихо и мирно проходили в Спасском дни за днями, но вдруг это идиллическое спокойствие было нарушено - Варваре Петровне стало известно, что Иван Сергеевич увлекся простой девушкой, работавшей в Спасском белошвейкой по вольному найму. Была она из московских мещанок, и звали ее Авдотьей Ермолаевной.

Миловидная, скромная девушка с первого взгляда полюбилась Тургеневу.

Когда читаешь в "Дворянском гнезде" о родителях Лаврецкого, о любви Ивана Петровича к дворовой девушке, то невольно вспоминается история любви Тургенева к Авдотье Ермолаевне.

В романе рассказывается, как мучительно томился от скуки Иван Петрович, вернувшийся из столицы в деревенскую степную глушь к родителям. "Только с матерью своею он и отводил душу и по целым часам сиживал в ее низких покоях, слушая незатейливую болтовню доброй женщины и наедаясь вареньем. Случилось так, что в числе горничных Анны Павловны находилась одна хорошенькая девушка, с ясными, кроткими глазками и тонкими чертами лица, по имени Маланья, умница и скромница. Она с первого разу приглянулась Ивану Петровичу; и он полюбил ее: он полюбил ее робкую походку, тихий голосок, тихую улыбку; с каждым днем она казалась ему милей. И она привязалась к Ивану Петровичу всею силою души, как только русские девушки умеют привязаться - и отдалась ему. В помещичьем деревенском доме никакая тайна долго держаться не может: скоро все узнали о связи молодого барина..."

Как только слухи о любви Ивана Сергеевича к Авдотье дошли до Варвары Петровны, она разгневалась и распорядилась немедленно же удалить "провинившуюся" из Спасского. Авдотье Ермолаевне пришлось уехать в Москву; там она сняла комнату на Пречистенке и стала работать швеей на дому. Уезжая, она была уже беременна, и весною 1842 года у нее родилась дочь Пелагея, которая вскоре после рождения была взята у матери и отправлена в Спасское. Авдотья Ермолаевна впоследствии вышла замуж за мещанина Калугина. Тургенев пожизненно выплачивал ей ежегодно пенсию. В 1875 году она умерла, о чем Иван Сергеевич получил уведомление через тульского губернатора.

Вполне вероятно, что, описывая судьбу крестьянской девушки, полюбившейся Ивану Петровичу Лаврецкому, Тургенев вспоминал свое увлечение Авдотьей Ермолаевной.

Возлюбленную Ивана Петровича Тургенев называет в "Дворянском гнезде" "тихим и добрым существом, бог знает зачем выхваченным из родной почвы и тотчас же брошенным, как вырванное деревцо, корнями на солнце; оно увяло, оно пропало без следа, это существо, и никто не горевал о нем".

А вот сходный образ в стихотворении "Цветок", написанном Тургеневым в 1842 или в 1843 году и, несомненно, навеянном воспоминаниями об Авдотье Ермолаевне:

 Тебе случалось в роще темной, 
 В траве весенней, молодой, 
 Найти цветок простой и скромный? 
 (Ты был один в стране чужой.) 

 Он ждал тебя - в траве росистой
 Он одиноко расцветал... 
 И для тебя свой запах чистый, 
 Свой первый запах сберегал. 
 
 И ты срываешь стебель зыбкий, 
 В петлицу бережной рукой
 Вдеваешь, с медленной улыбкой, 
 Цветок, погубленный тобой. 

 И вот идешь дорогой пыльной; 
 Кругом - всё поле сожжено, 
 Струится с неба жар обильный, 
 А твой цветок завял давно. 

 Он вырастал в тени спокойной, 
 Питался утренним дождем
 И был заеден пылью знойной, 
 Спален полуденным лучом. 

 Так что ж? Напрасно сожаленье! 
 Знать, он был создан для того, 
 Чтобы побыть одно мгновенье
 В соседстве сердца твоего.

В середине сентября Тургенев уехал из Спасского в Москву, где прожил всю зиму, занимаясь подготовкой к магистерским экзаменам и посещая литературные кружки и салоны. Он бывал среди друзей Т. Н. Грановского, получившего кафедру в Московском университете, бывал в доме опального генерала М. Ф. Орлова, осужденного за близость к декабристам безвыездно жить в Москве, бывал в салоне А. П. Елагиной, где дважды встретился в 1841 году с Н. В. Гоголем и где близко познакомился со славянофилами: братьями Киреевскими, братьями Аксаковыми и А. С. Хомяковым. Круг его знакомств все время заметно расширялся.

Вскоре после приезда в Москву Иван Сергеевич навестил Бакуниных в Премухине. С посещением этим связано начало сильного увлечения Татьяны Бакуниной Тургеневым.

Еще до приезда его она много слышала о нем. Мишель и Варвара писали ей о Тургеневе из Германии, младшие братья, Алексей и Александр, учившиеся в университете и уже успевшие познакомиться с Иваном Сергеевичем в Москве, в один голос твердили: "Чудный, живой, одухотворяющий человек! Как он рассказывает! Будто сам вместе с ним все видишь и переживаешь!.."

Татьяне Александровне шел двадцать седьмой год. Она была образованна, начитанна, музыкальна, свободно владела несколькими языками. Старший брат привил ей интерес к философии, к искусству, к поэзии.

Белинский, приезжавший в Премухино в те годы, когда там еще жил Михаил Бакунин, восторгался его сестрами^*: они казались ему необыкновенно возвышенными девушками. Он проявлял участие и живой интерес к судьбе каждой из них. "Что за чудное, за прекрасное создание Татьяна Александровна! Эти глаза, темно-голубые и глубокие как море; этот взгляд внезапный, молниеносный, долгий как вечность, по выражению Гоголя; это лицо кроткое, на котором еще как будто не изгладились следы жарких молений к небу - нет, обо всем этом не должно говорить, не должно сметь говорить".

^* (Он был безответно влюблен тогда в младшую сестру, Александру.)

Но со временем Белинский увидел и другое - односторонность духовного развития сестер Бакунина, он почувствовал, что им не хватало непосредственности, простоты, естественности. Они воспитывались на романтической литературе. Любимыми их авторами были Новалис, Жан Поль Рихтер, Беттина Арним.

Отсюда сентиментальность, экзальтация, отрешенность от действительности, характерные для дворянского поколения сороковых годов и доведенные здесь до крайности.

Особенно явственно проявлялись эти черты в нравственном облике Татьяны Александровны. Несоответствие между воображаемым миром, в котором она жила, и жизнью действительной заставляло ее страдать, наносило ей раны. Ее тяготили обыденщина, проза. Она грустила о бесполезно уходящей молодости. Ей хотелось порвать эти путы, но она сама не знала, куда ей стремиться.

Приезд Ивана Сергеевича всколыхнул, взволновал Татьяну Бакунину, воскресив в ней смутные мечты и надежды.

Поэт, философ, остроумный собеседник, близкий друг ее любимого брата, он сразу завладел воображением Татьяны Александровны.

Страстная восторженность охватила ее - наконец-то явился ее избранник, явился тот, о ком тосковала ее душа! Она с благоговением слушала Тургенева, и каждое слово его западало ей в сердце. Он подробно и красочно рассказывал об общих знакомых, друзьях и близких - о Станкевиче и Ефремове, о своей жизни с Мишелем в Берлине. И чего бы ни касалась в разговорах речь - философии, политики, поэзии, искусства, - Тургенев говорил обо всем умно, горячо и дельно, обнаруживая при этом большие знания и поразительную начитанность.

Хотя Тургенев пробыл в Премухине недолго - всего шесть дней, он успел за этот короткий срок сдружиться с Татьяной Александровной. Убедившись, что она любит стихи, что у нее есть и тонкий вкус и понимание поэзии, он охотно читал ей стихотворения, свои и чужие - Пушкина, Лермонтова, Кольцова.

- Поэзия - язык богов, - заметил он однажды.- Но не в одних стихах поэзия: она разлита везде, она вокруг нас. Взгляните на эти деревья, на это небо - отовсюду веет красотой и жизнью; а где красота и жизнь, там и поэзия.

Спустя три года после этой первой встречи с Татьяной Бакуниной Тургенев начал писать рассказ "Переписка" (потом он отложил его на половине и вернулся к нему только через десять лет). В этом рассказе явственно слышатся отзвуки недавно пережитой сердечной истории.

Некоторые страницы рассказа словно были взяты из подлинной переписки Тургенева с Бакуниной.

С первых же дней знакомства Тургенев звал Татьяну Александровну своей старшей сестрой (он был на три года моложе ее), а затем стал называть своей Музой, и ей показалось, что в его словах, в его взгляде она уже читает любовь. Потом ей пришлось убедиться, что она ошиблась. Но на первых порах она не замечала этой ошибки, тем более, что и сам Тургенев не вполне, видимо, отдавал себе отчет в своих чувствах.

По возвращении из Премухина в Москву при первой же встрече с братом Татьяны Бакуниной, Алексеем, он попросил его написать сестрам, что дни, проведенные им, Тургеневым, в Премухине, останутся для него незабвенными, потому что каждый миг из этих шести дней заключал в себе целую вечность.

- Вот в таких словах и напишите...- настойчиво твердил Тургенев Алексею Бакунину.

Мало того, вскоре он и сам послал Татьяне Александровне письмо, выражая в нем надежду повидать ее в ближайшее время в Москве. В заключение он писал: "Я знаю, что вы не любите, когда вам говорят о вашем здоровье. Я хотел бы сказать одно. Вам должно бы знать, что ваша жизнь может приобрести и для других высокое и святое предназначение - да и кто знает, не случилось ли это уже?"

Через некоторое время он снова высказывает надежду встретиться: "Приезжайте в Москву, милые, милые мои сестры! - пишет он в Премухино 12 января 1842 года.- Прошу помнить обо мне, и знайте (как Пушкин сказал), что

 Ваша тихая пустыня, 
 Последний, грустный звук речей, 
 Одно сокровище, святыня, 
 Одна любовь души моей".

Эти полупризнания лишали Бакунину душевного покоя и самообладания. Ее любовь к Тургеневу разгоралась все сильней и сильней. Отбросив условности, Бакунина первая объяснилась в любви: "...расскажите кому хотите, - писала она, - что я люблю Вас, что я унизилась до того, что сама принесла к ногам Вашим мою непрошеную, мою ненужную любовь. И пусть забросают меня каменьями..."

Она видела в Тургеневе образец совершенства, предрекала ему великую будущность как поэту и смиренно просила только об одном - помнить об ее преданной и неизменной любви.

Это необычное и страстное изъявление чувства смутило и даже озадачило Тургенева.

"Я никогда ни одной женщины не любил более Вас, - писал он ей, - хотя не люблю и Вас полной и прочной любовью".

И сама Татьяна Александровна впоследствии говорила брату Алексею, что у Тургенева не было истинной любви к ней, что "все это было не более, как фантазия разгоряченного воображения".

Роман с Бакуниной оставил заметный след в поэтическом творчестве молодого Тургенева.

Переживаниям, связанным с этим увлечением, посвящен целый ряд его лирических стихотворений начала сороковых годов ("Долгие белые тучи плывут", "Дай мне руку, и пойдем мыв поле","Нева", "Когда с тобой расстался я..." и много других).

Отзвуки романа с Бакуниной различимы также в поэме "Андрей" и в рассказе "Андрей Колосов". Если же брать шире - не только личную историю Тургенева и Татьяны Бакуниной, но общую атмосферу "премухинского гнезда", то надо сказать, что писатель почерпнул в Премухине много наблюдений, которые широко использовал в различных долях, вариациях и сочетаниях при создании первых романов и повестей.

Сопоставляя отдельные строфы стихотворений Тургенева, посвященных Бакуниной, с соответствующими отрывками из его писем к ней, не трудно заметить, что стихотворения эти были как бы лирическим дневником его и непосредственно перекликались иногда с письмами.

"Дайте мне Вашу руку, - писал Тургенев Бакуниной в марте 1842 года, - и, если можете, позабудьте все тяжелое, все половинчатое прошедшего. Вся душа моя преисполнена грусти..." и т. д.

И вот выдержки из стихотворения, также написанного в 1842 году:

 Дай мне руку, и пойдем мы в поле, 
 Друг души задумчивой моей... 
 Позабудь все тяжкое, все злое, 
 Позабудь, что расставались мы. 
 Верь: смущен и тронут я глубоко, 
 И к тебе стремится вся душа.

"Ваши письма, Тургенев, не оставят меня, - писала Татьяна Бакунина, - покуда будет жизнь во мне. Вам самим я не отдала бы их, если бы Вы даже стали требовать - мое страдание, моя любовь дали мне право, которого никто на свете не отнимет у меня. Ваши два последние письма - с тех пор, как я получила их - лежат на груди у меня - и мне одна радость чувствовать их, прижимать их крепко, долго..."

И вот строки из стихотворения "Нева" (1843 г.):

 Теперь, быть может, у окна
 Она сидит... и не страдает; 
 Но, как свеча от ветра, тает
 И разгорается она... 
 Иль, руки страстно прижимая
 К своей измученной груди, 
 Она глядит полуживая
 На письма грустные твои...

Тургенев встречался с Татьяной Бакуниной не только в Премухине, но и в Москве и в имении друзей Бакуниных - Бееров.

Уезжая из Шашкина в 1842 году, Татьяна Бакунина писала Тургеневу: "Вчера вечером мне было глубоко бесконечно грустно - я много играла, и много и долго думала. Молча стояли мы на крыльце с Alexandrine - вечер был так дивно хорош - после грозы звезды тихо загорались на небе; и мне казалось, они смотрят мне прямо в душу... Вот Вам письмо, которое я писала после первого свидания с Вами здесь-прежде я все хотела отдалить его, но теперь я хочу, чтобы вы знали все, что я думаю про Вас. Прощайте, Тургенев, пора ехать: близко Вас проедем мы, мне весело, прощайте, дайте мне руку Вашу..."

Стихотворение Тургенева "Гроза промчалась" (1844 г.) перекликается с этим письмом Татьяны Бакуниной. Оно навеяно воспоминаниями о той поре, когда Тургенев приезжал из Спасского верхом в Шашкино уже после того, как Татьяна Александровна уехала оттуда.

Это о ней, о своей "доброй, прекрасной сестре", вспоминал он, всходя на ступени знакомого крыльца:

"А ты?.. Где ты? Что делаешь теперь?.."

 Гроза промчалась низко над землею... 
 Я вышел в сад, затихло все кругом. 
 Вершины лип облиты мягкой мглою, 
 Обагрены живительным дождем. 

 Какая ночь! Большие, золотые
 Зажглися звезды... воздух свеж и чист; 
 Стекают с веток капли дождевые, 
 Как будто тихо плачет каждый лист. 

 Зарница вспыхнет... Поздний и далекий
 Примчится гром и слабо прогремит... 
 Как сталь блестит, темнея, пруд широкий, 
 А вот и дом передо мной стоит. 

 И при луне таинственные тени 
 На нем лежат недвижно... вот и дверь; 
 Вот и крыльцо, знакомые ступени... 
 А ты... Где ты? Что делаешь теперь? 

 Упрямые, разгневанные боги, 
 Не правда ли, смягчились? И среди
 Семьи твоей забыла ты тревоги, 
 Спокойная на любящей груди? 

 Иль и теперь горит душа больная? 
 Иль отдохнуть ты не могла нигде? 
 И все живешь, всем сердцем изнывая, 
 В давно пустом и брошенном гнезде? 

Роман Тургенева с Татьяной Бакуниной длился недолго. Уже весною 1842 года наметился разрыв их отношений. Об этом свидетельствует пространное и несколько противоречивое письмо Тургенева к ней, написанное в 20-х числах марта. Иван Сергеевич пишет в нем, что они стали чужды друг другу, и вместе с тем продолжает уверять Бакунину, что питает к ней глубокое чувство.

Татьяна Александровна усмотрела в этом письме неискренность, отсутствие простоты и настоящего чувства, прикрытое красивыми фразами.