Глава XXVII. Дружеские связи с французскими писателями

За время своей жизни за границей Тургенев не редко встречался со многими представителями главнейших европейских литератур.

Но наиболее тесные творческие и дружеские связи возникли у него с французскими писателями-реалистами - Гюставом Флобером, Эдмондом Гонкуром, Альфонсом Доде, Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, составившими тесное литературное содружество.

Особенно часто бывал в их кругу Тургенев в семидесятые годы, когда переехал из Баден-Бадена в Париж.

Еще до сближения с этой группой писателей Тургенев познакомился в 1857 году с Проспером Мериме, который, как мы помним, во время Крымской войны с большим сочувствием встретил выход во Франции отдельного издания "Записок охотника". С тех пор Мериме не переставал внимательно следить за развитием таланта Тургенева.

Внутренний мир французского писателя не сразу раскрылся Ивану Сергеевичу. Сначала Мериме показался ему чрезмерно сдержанным, замкнутым и сухим человеком. И лишь со временем он понял, что у Мериме под наружным равнодушием кроется "самое любящее сердце".

Особенно дорого было Тургеневу то, что Мериме проявлял большой интерес к русскому народу, к его истории, к быту, искренне любил русскую литературу и русский язык. По словам Тургенева, Мериме "положительно благоговел перед Пушкиным и глубоко и верно понимал и ценил красоты его поэзии". В одной из своих статей он поставил Пушкина на первое место во всей европейской поэзии XIX века.

Именно любовь к Пушкину и заставила Мериме изучить русский язык, необычайное богатство которого поразило его.

Проспер Мериме явился одним из первых переводчиков произведений Пушкина, Лермонтова и Гоголя во Франции, и в ряде случаев работа над этими переводами была осуществлена им в сотрудничестве с Тургеневым.

В нем Мериме проницательно увидел продолжателя пушкинских и гоголевских традиций. Он считал его крупнейшим современным прозаиком и настойчиво рекомендовал своим друзьям знакомиться с его произведениями. Перу его принадлежат переводы некоторых повестей и рассказов Тургенева.

Прочитав по-русски роман "Отцы и дети", Мериме взялся редактировать французский перевод романа и написал к нему предисловие, где отметил, что это произведение вызвало бурю на родине автора. Шум, поднятый вокруг романа, противоречивые отзывы критики, "неистовство публики" - все это Мериме расценивал как своеобразный успех романа. "Не было недостатка ни в пристрастной критике, ни в клевете, ни в брани печати, не хватало, быть может, только церковного отлучения, - с иронией отмечал он в предисловии.- В России, как и везде, нельзя безнаказанно высказывать правду тем, кто о ней не спрашивает".

Живя в Баден-Бадене, Тургенев постоянно переписывался с Мериме. Они делились в письмах своими творческими замыслами и планами и проявляли активный интерес к работе друг друга.

Когда "Дым" был напечатан в "Русском вестнике", Тургенев послал Мериме журнальный оттиск этого романа. В ответном письме Проспер Мериме дал подробный отзыв об этом произведении, отнеся его к числу лучших созданий Тургенева. Однако он не ограничился одними похвалами и сделал несколько существенных критических замечаний. Так, например, сцена у Губарева в начале романа показалась ему лишней, отвлекающей внимание читателей от естественного развития сюжета. "Заметьте, - писал он Тургеневу, - что в роман, как в лабиринт, хорошо войти с нитью в руке, а вы начинаете с того, что даете мне целый клубок, в достаточной мере запутанный".

В следующем году Мериме выступил в газете "Монитер" со второй статьей о Тургеневе. Он писал, что имя русского романиста стало настолько популярным во Франции, что каждое его новое произведение ожидается там с таким же нетерпением, как и в России.

Характеризуя творческую манеру Тургенева, уже признанного тогда во Франции одним из вождей реалистической школы, Мериме подчеркнул беспристрастие, свойственное русскому писателю, который "не объявляет себя судьею современного общества, а рисует его таким, каким видел его".

Мериме говорит об острой наблюдательности Тургенева, о его большом искусстве психологического анализа и необыкновенной поэтичности описаний природы.

В последних числах сентября 1870 года Тургенев получил от Мериме из Франции короткое письмо, в котором тот благодарил Ивана Сергеевича за присылку оттиска "Казни Тропмана" и высказывал свое суждение об этом очерке.

Письмо было написано Проспером Мериме за три часа до смерти. Прочитав через несколько дней в бельгийской газете известие о его кончине, Тургенев тотчас же послал в редакцию "Петербургских ведомостей" некролог, в котором дал общую оценку деятельности французского писателя, отметив его обширные и разнообразные знания, его всегдашнее стремление быть правдивым в искусстве, точность и простоту его стиля.

Спустя десять лет Тургенев в своей речи на открытии памятника Пушкину в Москве в 1880 году вспомнил о неизменной любви Мериме к великому русскому поэту и привел слова французского писателя, сказанные ему, Тургеневу, однажды:

"Ваша поэзия ищет прежде всего правды, а красота потом является сама собою; наши поэты, напротив, идут совсем противоположной дорогой: они хлопочут прежде всего об эффекте, остроумии, блеске, и если ко всему этому им предстанет возможность не оскорблять правдоподобия, так они и это, пожалуй, возьмут впридачу".

Из французских писателей старшего поколения близко знакома с Тургеневым была и Жорж Санд. Впервые он встретился с нею в пору молодости: их познакомил Михаил Бакунин в сороковых годах, когда имя Тургенева во Франции никому еще не было известно.

В дальнейшем они не виделись по крайней мере лет двадцать.

За это время Тургенев завоевал европейскую славу. Некоторые его повести и рассказы, переведенные на французский язык, стали известны Жорж Санд, и она в конце 1868 года писала о Тургеневе своему близкому другу Флоберу: "Я его очень мало знаю, но знаю наизусть. Какой талант, и как это оригинально и сочно!"

Французскую писательницу, как и Проспера Мериме, покорила простота, правдивость и глубина содержания произведений Тургенева. Сопоставляя их с произведениями своих соотечественников, она замечает: "Я нахожу, что иностранцы пишут лучше нас. Они не позируют, а мы драпируемся или бесцеремонно распоясываемся. У французов нет более общественной среды и нет более интеллектуальной среды".

Весною следующего года Жорж Санд писала Флоберу, что ей хотелось бы возобновить знакомство с Тургеневым, рассказы которого восхищают ее. Она просила Флобера, как только он закончит работу над романом "Воспитание чувств", привезти Тургенева в ее усадьбу Ноган.

Однако впервые Иван Сергеевич приехал в Ноган лишь осенью 1872 года и не в обществе Флобера, а с Полиной Виардо и двумя ее взрослыми дочерьми Марианной и Клоди. Полину Виардо связывала с Жорж Санд тридцатилетняя дружба.

Гостеприимный дом в Ногане всегда был полон молодежи, время здесь проходило незаметно и весело, в разнообразных развлечениях - музыка, пение, танцы, спектакли оригинального кукольного театра, созданного сыном Санд.

Отправиться в это путешествие Тургеневу было очень трудно - его мучили тогда сильнейшие приступы подагры, из-за которых приходилось иногда даже прибегать к костылям.

"Я сделал, как говорят французы, "des efforts surhumains",^* - писал Тургенев в одном из писем, - и поехал в замок мадам Жорж Санд, но мог пробыть там только один день, время достаточное, чтобы оценить радушие, приветливость и доброе расположение этой замечательной женщины... Она живет в старом французском доме, в лесистой местности, вместе с сыном, невесткой и двумя очаровательными внучками; все так покойно, просто и естественно вокруг нее..."

^* (Нечеловеческие усилия.)

Вскоре после этого свидания в газете "Тан" появился жанровый очерк Жорж Санд "Пьер Бонен"; очерку было предпослано обращение писательницы к Тургеневу:

"Найдя в своих ящиках этот слабый набросок портрета с никому неведомого человека, умершего много лет назад, я спросила себя, достоин ли он того, чтобы появиться в свет? Я была под обаянием той обширной галереи портретов с натуры, которую Вы напечатали под заглавием "Воспоминания русского барина". Какая мастерская живопись! Как их всех видишь, и слышишь, и знаешь, всех этих северных крестьян, еще крепостных в то время, когда Вы их описывали, и всех этих деревенских помещиков, минутная встреча с которыми, несколько сказанных слов были достаточны, чтобы нарисовать образ, животрепещущий и яркий. Никто не мог бы делать это лучше Вас..."

Растроганный Тургенев отвечал ей: "Вы легко можете себе представить, что я перечувствовал, читая вчерашний "Тан".

Ознакомившись с переводом рассказа Тургенева "Живые мощи", Жорж Санд назвала автора мастером, у которого должны учиться современные писатели.

Впоследствии Тургенев еще несколько раз приезжал в Ноган к Жорж Санд и с Полиной Виардо и с Флобером.

Весною 1876 года он получил по почте томик ее сказок "Говорящий дуб", и тут ему вспомнилось, как в первый свой приезд в Ноган он целый вечер рассказывал сказки маленьким внучкам Жорж Санд.

Прошло два месяца, и по дороге в Спасское Тургенев прочитал в газете "Новое время" известие о смерти французской писательницы. А потом пришло письмо от Полины Виардо, из которого он узнал, что когда хоронили Жорж Санд, один из крестьян сказал, кладя венок на могилу:

- Это от имени крестьян Ногана, не от имени бедных, по ее милости здесь бедных не было.

"А ведь сама Жорж Санд, - добавляла Полина Виардо, - совсем не была богата и едва сводила концы с концами, трудясь до последнего дня".

В небольшой статье, посвященной памяти Жорж Санд, Тургенев напомнил о том восторженном удивлении, которое вызвали ее первые романы в России.

В эти дни он писал Флоберу: "Смерть госпожи Санд причинила мне большое горе. Я знаю, что Вы были в Ногане на похоронах, я хотел дать телеграмму от русской публики с выражением сожаления, но воздержался из-за смешной скромности, из-за боязни "Фигаро", рекламы - всяческих глупостей, наконец!

Русская публика была одна из тех, на которую госпожа Санд имела наибольшее влияние, и это надо было сказать. Бедная, дорогая госпожа Санд, она нас обоих любила, Вас в особенности, это понятно; какое у нее было золотое сердце! Полное отсутствие мелких, ничтожных, фальшивых чувств! Какой прекрасный человек и какая добрая женщина!"

"Вы правы, что горюете о нашем друге, - отвечал ему Флобер, - она очень Вас любила и называла не иначе, как "милый Тургенев"!

Относясь с глубокой симпатией к Санд, как к человеку и писательнице, ценя и уважая Проспера Мериме, Тургенев испытывал совершенно особенное чувство к Гюставу Флоберу. Он относил его к числу немногих бесконечно дорогих ему людей.

Флобер отвечал ему тем же, говоря, что не знает другого человека, с которым он так охотно мог бы делиться своими сокровенными мыслями.

Они познакомились в начале 1863 года и сразу почувствовали взаимное расположение. Тургенев, считавший "Госпожу Бовари" "самым замечательным произведением новейшей французской школы", послал тогда же Флоберу книгу своих избранных повестей и рассказов, изданных на французском языке под названием "Картины из русской жизни".

Некоторые произведения Тургенева были, по-видимому, хорошо известны Флоберу и до личного знакомства с ним. В своем первом письме к нему он писал:

"Дорогой господин Тургенев! Как я Вам признателен за Ваш подарок... Давно уже Вы являетесь для меня мэтром. Но чем больше я Вас изучаю, тем более изумляет меня Ваш талант. Меня восхищает страстность и в то же время сдержанность Вашей манеры письма, симпатия, с какой Вы относитесь к маленьким людям и которая насыщает мыслью пейзаж... Точно так же, как чтение "Дон-Кихота" вызывает у меня желание ехать верхом на коне по белой от пыли дороге и есть в тени утеса оливки и сырой лук, так, читая Ваши "Картины из русской жизни", мне хочется трястись в телеге по снежным просторам и слушать волчий вой. От Ваших произведений исходит терпкий и нежный аромат, чарующая грусть, которая проникает до глубины души. Каким Вы обладаете искусством! Какое сочетание умиления, иронии, наблюдательности и красок! И как всё это согласовано! Как Вы умеете вызывать все эти впечатления! Какая уверенная рука!

Оставаясь самобытным, Вы не выходите из рамок обычного. Сколько я нашел в Вас перечувствованного, пережитого мною!.. В "Трех встречах", в "Якове Пасынкове", в "Дневнике лишнего человека"... всюду... Я был очень счастлив познакомиться с Вами две недели тому назад и пожать Вам руку".

Между ними завязалась переписка. Они стали встречаться, но в шестидесятые годы они и писали друг другу и встречались не так часто, как в семидесятые, когда Тургенез переселился снова в Париж.

Иван Сергеевич не раз гостил у Флобера в его усадьбе Круассе под Руаном и, в свою очередь, настойчиво звал его провести вместе лето в Спасском. Но "неистового" в работе Флобера невозможно было оторвать от письменного стола. Он даже и на путешествие в Ноган к Жорж Санд соглашался с большим трудом, хотя искренне скучал без ее общества.

"Почему нельзя жить вместе?

Почему так плохо устроена жизнь! - писал Флобер Ж. Санд весной 1873 года после возвращения из Ногана вместе с Тургеневым.- Оба Ваших друга... философствовали на эту тему по дороге из Ногана в Готору, приятно покачиваясь в Вашей карете, запряженной парой быстро мчавшихся добрых коней".

В их взглядах на литературу и искусство было немало общего. Они внимательно прислушивались к критическим суждениям и советам друг друга, считая, что никто лучше собрата по перу не разберется в плане, в композиции, в стиле, в деталях произведения, что одобрение настоящего художника есть лучшая награда за труд.

"Какой слушатель! И какой критик! Он ослепил меня глубиной и ясностью своих суждений... Ничто от него не ускользает", - так передавал Флобер свое впечатление от разговора с Тургеневым по поводу драмы "Искушение святого Антония".

Флобер восторженно отзывался о "Вешних водах", о "Несчастной", о "Первой любви", о "Накануне" и других произведениях Тургенева: "Вы хорошо знаете жизнь, мой друг, и умеете рассказать то, что знаете, а это более редкий случай. Я хотел бы быть учителем словесности, чтобы разъяснять Ваши книги..."

В ответ на один из таких отзывов Тургенев писал: "Я чувствую, что мастер стоял перед моей картиной, смотрел на нее и одобрительно кивнул головой..."

В Круассе, где Флобер жил постоянно, Тургенев приехал в первый раз в ноябре 1868 года, когда тот работал над романом "Воспитание чувств". Он пробыл там недолго - всего лишь день. Желая услышать мнение знатока, посвященного в тайны писательского мастерства, Флобер познакомил своего гостя с отдельными главами "Воспитания чувств". Они произвели на Тургенева большое впечатление.

Уезжая, он просил Флобера прислать ему и другие главы романа. Просьбу его Флобер исполнил, и 24 ноября Тургенев писал своему другу: "Если весь Ваш роман так же сильно написан, как те отрывки, которые Вы мне прислали, то Вы создали шедевр!"

Флобера и Тургенева сближали не только общность литературных вкусов, любовь к искусству и широкая эрудиция, но отчасти и сходство характеров.

Они любили бывать вместе, и им казалось, что они никогда не наговорятся вдоволь. Постепенно обоюдная симпатия перешла в неразрывную интимную дружбу.

После франко-прусской войны 1870 года вокруг Флобера объединились наиболее талантливые молодые французские писатели, "внуки Бальзака" - Эмиль Золя, Альфонс Доде, Ги де Мопассан. Через Флобера Тургенев познакомился с ними и примкнул к "кружку пяти". Входившие в этот кружок писатели время от времени встречались на артистических обедах, носивших название то "обедов Флобера", то "обедов освистанных авторов", то есть писателей, подвергавшихся когда-либо резким нападкам со стороны критики или публики.

Альфонс Доде в своей книге "Тридцать лет парижской жизни" так рисует обстановку этих дружеских встреч: "Мы садились за обед в семь часов вечера, а в два ночи еще не вставали с мест. Мы отсылали лакеев (напрасная предосторожность, так как могучий голос Флобера разносился по всему дому) и принимались говорить о литературе. У кого- нибудь из нас всегда была только что вышедшая книга, то "Искушение святого Антония" и "Три повести" Флобера, то "Девица Элиза" Эдмонда Гонкура, то "Аббат Мурэ" Золя. Тургенев принес "Живые мощи" и "Новь", я - "Фромона", "Джека", "Набоба". Мы толковали друг с другом по душе, открыто, без лести, без взаимных восхищений".

Когда Флобер покидал Круассе и приезжал на время в Париж, Тургенев каждое воскресенье посещал его квартиру, где в этот день собирался цвет столичной интеллигенции: писатели, художники, ученые, журналисты, издатели.

И. С. Тургенев. Портрет маслом работы И. Е. Репина. (Фрагмент.) 1883 г.

Тургенев, по словам Мопассана, обычно приходил первый, и хозяин, радостно встречая его, целовал, как брата. Случалось, что Иван Сергеевич приносил с собою книги Пушкина, Гёте, Шекспира и, усевшись в глубокое кресло, свободно переводил своим французским друзьям произведения великих писателей.

Одна из таких встреч запечатлена в дневнике Эдмонда Гонкура - он рассказывает о чтении Тургеневым "Прометея" Гёте: "Слушая этот перевод, в котором Тургенев старался передать нам молодую жизнь рождающегося мира, трепет которого слышится в словах Гёте, я был поражен непринужденностью и в то же время смелостью его выражений".

Памятник на могиле И. С. Тургеневу на Волновом кладбище в Ленинграде

В семидесятые годы и в начале восьмидесятых Тургенев особенно деятельно способствовал сближению русской и западноевропейских литератур, особенно французской. Благодаря его содействию появлялись переводы на французский, английский, немецкий языки сочинений Пушкина, Гоголя, Крылова, Лермонтова, Салтыкова-Щедрина, Писемского. К некоторым изданиям он давал предисловия, популяризируя за рубежом лучшие произведения русской литературы.

С другой стороны он стремился продвинуть в русские журналы произведения Флобера, Золя, Мопассана, Гейне и других писателей. Не надеясь на то, что новеллы Флобера "Иродиада" и "Легенда о Юлиане Странноприимце", написанные "мраморным слогом", смогут быть достойным образом переведены для русских читателей, Тургенев сам взялся за их перевод и отнесся к этой задаче с исключительным усердием. Это был, как он говорил, "труд любви".

Золя всегда вспоминал с благодарностью, что именно Тургенев представил его русской публике в самый тяжелый момент его литературной карьеры. В то время молодой французский писатель подвергался гонениям за свою публицистическую статью "На следующий день после кризиса".

"Ни один журнал, - говорил он, - меня не печатал, я умирал с голода, меня отовсюду гнали, и вот тогда он ввел меня в эту великую Россию, где меня с тех пор очень полюбили".

При содействии Тургенева романы Золя "Проступок аббата Мурэ" и "Его превосходительство Эжен Ругон" были опубликованы на русском языке прежде, чем на французском.

В 1875 году Золя становится, по инициативе Тургенева, постоянным сотрудником журнала "Вестник Европы", где он напечатал более шестидесяти статей и очерков, касавшихся главным образом вопросов литературы и искусства. Золя утверждал, что Россия возвратила ему веру и силу, предоставив трибуну и живую, отзывчивую аудиторию. В дальнейшем, получив широкое признание в России, Эмиль Золя на все предложения русских издателей неизменно отвечал:

- Позвольте мне прежде переговорить с моим другом Тургеневым: он так много для меня сделал, что я привык ему верить и никакого дела не начинать без его совета во всем, что касается русской литературы и прессы.

Не только Золя, но и Эдмонд Гонкур, Доде, Мопассан единодушно свидетельствовали о сильном и благотворном влиянии на них Тургенева. В беседах с ними русский писатель часто говорил о необходимости изучать прежде всего живую действительность, которая должна быть основой настоящего искусства.

Близость к народу, "тщательное и добросовестное воспроизведение народного быта" - вот что особенно ценил Тургенев в произведениях литературы и искусства.

"Его литературные взгляды, - говорит Мопассан, - имели тем большую ценность и вескость, что он не просто выражал суждение с той ограниченной и специальной точки зрения, которой все мы придерживаемся, но проводил нечто вроде сравнения между всеми литературами всех народов мира, которые он основательно знал, расширяя таким образом поле своих наблюдений и сопоставляя две книги, появившиеся на двух концах земного шара и написанные на разных языках".

Мопассан, как и другие французские писатели того времени, признает, что Тургенев в большой мере способствовал распространению реализма во Франции. Его прогрессивные взгляды на задачи литературы явились для этих авторов своего рода откровением. Старые формы романа, построенного на искусственной интриге, не удовлетворяли Тургенева. Он часто внушал своим французским друзьям, что в основе романа должна лежать действительность, а не надуманные приключения.

Называя себя учеником Тургенева, Мопассан восхищался гениальным романистом, изъездившим весь свет, знавшим всех великих людей своего времени, прочитавшим все, что только в силах прочитать человек, и говорившим на всех языках Европы так же свободно, как на своем родном.

Он ставил Тургенева в один ряд с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем и говорил, что Россия должна быть обязана Тургеневу глубокой и вечной признательностью, "ибо он оставил ее народу нечто бессмертное и неоценимое - свое искусство... Люди, подобные ему, стяжают любовь всех благородных умов мира".