1883 год

11 июля 1883 г. <...> Я месяца два уже не видела Ивана Сергеевича, когда поехала к нему в начале марта (а может быть, и в конце февраля) я пробыла у него очень недолго, переговорила с ним о деле, которое привело меня к нему, и затем ушла. Он сидел в кресле, сильно похудевший, говорил тихо и слабо и жаловался опять на боли в плече и на то, что ходить и стоять не может. В течение зимы он еще перенес операцию, ему вырезали небольшую "неврому". Накануне операции я была у него; это было, если не ошибаюсь, в конце прошлого декабря¹. В тот день он был сравнительно бодр и весел и о предстоящей операции говорил так спокойно, точно дело шло о чем-то обыденном и совершенно не важном. Я приходила к нему тогда по поводу одной работы, которую он хотел мне поручить, - дело шло о переводе романа "Une vie" Ги де Мопассана с подлинной рукописи до появления ее во французской печати, но из этого ничего не вышло. А между тем Иван Сергеевич дал уже Мопассану от себя вперед тысячу франков. Работа эта была сначала отдана другому переводчику, но он сделал ее так плохо, что она оказалась никуда негодною;² при этом он слишком долго продержал рукопись у себя, и время ушло. Я должна была переводить продолжение, а Иван Сергеевич брался исправить начало, но, как я сказала, оно было слишком плохо и потребовало бы долгого труда, а времени до появления книги Мопассана оставалось мало, так это дело и было оставлено. В течение марта и апреля я два раза была в rue de Douai, но Ивана Сергеевича не видела; ему было очень плохо, как мне говорили, и он успокаивался только благодаря впрыскиваниям морфия. Когда я в последний раз заходила в rue de Douai, на дворе стояла карета, и мне объяснили, что Ивана Сергеевича перевозят в Буживаль, что с ним два доктора и что хотя ему настолько лучше, что он ехать может, но что в общем состояние его все-таки очень плохое. В конце мая Н. И. П. решился поехать к Ивану Сергеевичу в Буживаль. Он был принят, но застал Ивана Сергеевича в таком положении, что, как говорил мне, вернувшись, ни о чем другом не мог думать и мучился мыслью, что решился беспокоить умирающего. Иван I же Сергеевич по всегдашней доброте своей велел ему привезти его повесть "Савку", чтобы еще раз перечитать ее и затем дать ему рекомендацию либо к г. Стасюлевичу, либо к г. Юрьеву. Но так как сам написать письмо Иван Сергеевич был не в силах и находил неудобным, чтобы похвалы "Савке" были написаны рукою самого автора, то послал П. за мною с тем, что письмо это продиктует мне. Я поехала в Буживаль, не ожидая испытать того, что почувствовала при виде Ивана Сергеевича. Это был уже не тот мощный, полный жизни и силы большой, чисто русский человек. Это был худой, слабый, изнуренный, словно восьмидесятилетний старик. На руки его было страшно смотреть, нос был длинный, глаза впали. Круглое лицо тоже удлинилось, волосы поредели, пожелтели и сбились, голос еле можно было расслышать... Я едва могла выдержать при нем и так горько разрыдалась в другой комнате, что m-lle Arnold^*, ходившая за ним, насилу могла унять меня. Потом я вернулась к Ивану Сергеевичу, и он поручил мне самой составить письмо к М. М. Стасюлевичу, говоря: "Я настаиваю на том, чтобы повесть была послана Стасюлевичу, а не Юрьеву". Но почему, этого он не объяснил <...>

¹ (Тургеневу сделали операцию 2/14 января 1883 г)

² (Тургенев поручил перевод романа Мопассана "Жизнь" Н. П. Цакни, русскому политическому эмигранту, желая тем самым оказать ему необходимую помощь. Перевод был сделан Цакни крайне слабо (Л Н, т. 73, кн. 1, с. 412 - 413))

^* (Бывшая воспитательница детей Виардо. (Примеч. А. Луканиной.))

Уходя, я сказала Ивану Сергеевичу, что если ему вообще нужно будет что-нибудь русское писать, то я к его услугам и буду счастлива явиться по первому зову.

Через день я получила записку, что нужна. На этот раз я застала Ивана Сергеевича в постели, в спальне, - в последний мой приезд он лежал на диване в гостиной. Он продиктовал мне письма к гг. Анненкову, Полонскому, Щепкину. Диктовал он медленно, очень слабым голосом, но с совершенно отчетливою мыслью. Ни одного слова не пришлось ему изменять в письмах по прочтению их.

Я имела бестактность сказать Ивану Сергеевичу, что нахожу, будто у него сегодня вид лучше. Он ужасно рассердился.

- Эти дамы всегда так, всегда... Вот Charcot - вид у него ужасный, какого-то кутилы-мученика, а он здоров! Charcot же и говорил тут одной даме, что хороший вид ничего не значит, - что можно иметь прекрасный вид - и быть накануне смерти <...>

Когда Иван Сергеевич в следующий раз послал за мною, то опять диктовал мне письма гг. Топорову и Щепкину, а также еще одному доктору по поводу какого-то нового лекарственного средства. При этом присутствовала г-жа Виардо. Она довольно строго уняла Ивана Сергеевича, когда он было разговорился, прося его de ne pas se fatiguer^*. Иван Сергеевич между прочим рассказал, что он пригласил к себе письменно докторшу С., а когда она приехала, то он потребовал от нее яду¹. Рассказывал он это просто, спокойно, даже с юмором и при этом удивительно хорошо представил, как она отказалась дать и прибавила педагогическим тоном: "Помилуйте, как это можно!"

^* (не утомляться (фр.))

¹ (Врач-психиатр, доктор медицины Н. К. Скорцова, жившая в Париже, рассказывала в своих воспоминаниях: "...Я... получила от m-me Виардо письмо, что Иван Сергеевич просит меня приехать... Когда я приехала... меня тотчас же провели к нему... Он попросил меня сесть и объяснил, зачем позвал меня. Передаю его словами: "Видите, в каком я положении. Страдаю невыносимо. Помочь мне не могут, кто бы ни лечил меня. Я человек неверующий и считаю себя вправе распоряжаться своей жизнью. Прошу вас, дайте мне отраву, чтобы прекратить мои мученья" (Тург. сб., вып. IV, 1968, с. 325))

Когда г-жа Виардо вышла, Иван Сергеевич вдруг впал в какое-то отчаяние и с глубокой мукой в голосе, в котором слышны были и слезы, произнес:

- Я сам себе гадок, себе противен; зачем я живу, для чего - тряпка какая-то... Как бы я хотел теперь лежать рядом с моим другом в земле...^*

^* (Он говорил о г. Виардо, умершем незадолго перед тем. (Примеч. А. Луксошной.))

Я не знала, что и сказать, но в это время кто-то вошел, и Иван Сергеевич успокоился.

Вчера я опять была у него и нашла его в гораздо лучшем состоянии. Он был одет и лежал на кушетке. Его на днях вывозили в экипаже. Он начинает понемногу есть, между тем как за последнее время питался только молоком. Говорят, ему дают теперь йодистый калий. Он жалуется, что от этого у него сильный насморк, плохой вкус во рту и точно свинец в желудке. Но тем не менее ему лучше. Он принимает йодистый калий уже с месяц, и улучшение акцентируется, говорят, что врачи надеются на выздоровление. Он, однако, опять жалуется на боль в плече. Между тем m-lle Arnold говорит, что в общем ему неизмеримо лучше. Она говорила мне, что у него в марте действительно бывал бред и видения, но что он все помнит, что ему чудилось. Как и раньше, Иван Сергеевич диктовал мне письма по своим денежным делам и по имению. По- видимому, ему пришлось понести кое-какие потери, что весьма печально в такое время, когда ему именно нужны деньги: врачи еще толкуют о том, что ему на зиму нужно ехать на юг. Ему, во всяком случае, настолько лучше, что третьего дня он собственноручно написал письмо графу Льву Толстому^* <...>¹

^* (То самое письмо, где он уговаривает его не отказываться от литературной деятельности. (Примеч. А. Луканиной))

¹ (В конце июня 1883 г. Тургенев продиктовал последнее свое письмо Л. Н. Толстому. См. о нем в воспоминаниях С. Л. Толстого)

Потом он забеспокоился и стал жаловаться на боли. Я спросила, нельзя ли что-нибудь сделать для него. Он отвечал:

- Надо впрыскивание морфия, но теперь час, когда я должен есть... Они меня заставляют, и я должен подвергаться этой неприятной операции питанья, когда мне этого вовсе не хочется...

Я пошла позвать m-lle Arnold, и Иван Сергеевич начал завтракать, а я ушла. В саду я встретила m-me Duvernaye, и она рассказала мне, как раздражали Ивана Сергеевича газетные толки о нем. Потом мне то же рассказывала и m-lle Arnold. Она уверяла меня, что оп и у нее выпрашивал яду, а раз стал требовать от г-жи Виардо, чтобы она выбросила его в окно, на что та ответила:

- Mais, mon cher Tourguéneff, vous êtestrop grand et trop lourd et puis cela vous ferait du mal!^*

^* (Но, дорогой мой Тургенев, вы слишком большой и тяжелый, кроме того, это бы вам повредило (фр.))

Ответ этот рассмешил Ивана Сергеевича, и он на время успокоился.

Нужно сказать, что раз m-lle Arnold сильно напугала и расстроила меня по поводу Ивана Сергеевича. Она рассказала мне, что д-р Б.¹ советовал ей иногда заменять морфий водою при впрыскиваниях. Она это и делала.

¹ (Д-р Б. - известный русский врач Н. А. Белоголовый, лечивший писателя. Он оставил воспоминания, в которых рассказал о последних месяцах жизни Тургенева (Н. А. Белоголовый. Воспоминания и другие статьи. Над. 4-е. СПб., 1901, с. 409 - 419))

- Берите для этого лучше дистиллированную воду, - заметила я, - тогда вы будете уверены, что вода чиста.

- Дистиллированная вода - это лавровишневые капли? - спросила она.

- Нет, нет, как можно, - сказала я и объяснила ей, что такое дистиллированная вода и что такое лавровишневые капли.

В следующий мой приезд она опять спросила меня:

- Не правда ли, дистиллированная вода - это лавровишневые капли?

Я чуть не вскрикнула от испуга.

- Надеюсь, что вы не вспрыскивали ему лавровишневых капель, - ведь я объяснила вам, что это такое?

- Ах, ведь и в самом деле! - спохватилась она. - Я ведь это и сама знала, как это я вабила!

После этого я почти две ночи не спала; особенно же испугалась я, когда дня через три после этого разговора Г. опять прибежал сообщить, будто Иван Сергеевич умер и что об этом уже пишут в газетах. На этот раз это, к счастью, также оказалось лганьем, но я несколько дней после этого страдала сильнейшими головными болями от страха за то, что могла вообще наделать m-lle Arnold.

После этого я опять была у Ивана Сергеевича. Состояние его было то же.

1 октября 1888 г. Последний раз я видела Ивана Сергеевича в пятницу, десятого августа. Я нашла его не особенно слабым. В последнее время он несколько раз посылал за мною и, между прочим, поручил мне перевести на русский язык рассказ его "Пожар на море". Окончив работу, я отвезла ее в Буживаль. Я застала Ивана Сергеевича сидящим на балконе. Вскоре из Парижа вернулась г-жа Виардо и привезла ему сандвичи, которые он любил. Он с аппетитом съел их. Он показался мне несравненно бодрее прежнего, шутил, улыбался. Взяв у меня перевод "Пожара на море", он сказал, что у него есть еще другой рассказ, который он тоже диктует по-французски г-же Виардо и даст мне перевести, но что теперь рассказ этот еще не готов.

Рис. 20. М. Г. Савина в роли Верочки из пьесы И. С. Тургенева 'Месяц в деревне'. Фотография. 1879 г.

- Работа моя разрастается, - сказал он по поводу второго рассказа. - Это уже не рассказ, но еще и не повесть.

Относительно моего перевода он, просмотрев его, заметил, что там вкралось несколько галлицизмов, но в общем остался доволен.

Мне необыкновенно больно писать теперь это. Глядя тогда на Ивана Сергеевича, я так была уверена, что он поправится. Я сказала ему, как мне нравится "Пожар на море" по картинности и простоте, а главное - по правде описанных там ощущений.

- Все это так точно и было, - ответил Иван Сергеевич, задумчиво улыбаясь и словно вглядываясь далеко, далеко в прошлое. - Мне было тогда восемнадцать лет...

А жить ему еще так хотелось, голова так хорошо работала.

Я прочла в газетах, что тело его увозят именно сегодня в Россию. Я не могу при этом присутствовать, сил нет, мне так жаль, жаль, жаль его.

Последнее мое посещение Ивана Сергеевича еще и потому оставило во мне обманчивое впечатление, полное надежды на выздоровление, что он довольно долго говорил со мной о делах - не моих, а совершенно посторонних людей; и тут, как всегда, высказывалась его необыкновенная доброта и забота о всех людях, пытающихся пробить себе дорогу на литературном поприще.

- Приезжайте в воскресенье двенадцатого, - сказал он мне на прощанье и обещал дать тогда свой второй рассказ¹. Окончен ли он вообще - не знаю. Быть у Ивана Сергеевича я больше не могла - я сама захворала и, чтобы поправиться, должна была на несколько недель уехать в деревню. Там меня и застигла весть о его смерти.

¹ (Речь идет о рассказе "Конец", который был переведен на русский язык Д. В. Григоровичем)