Душевный кризис

Надежды, возникшие было после смерти Николая I и окончания Крымской войны, вскоре сменились разочарованием. Вступивший на престол новый царь Александр II не торопился с реформами, и порядки в России оставались прежними: крепостное право так же сковывало ее развитие, делало жизнь народа все более невыносимой.

Беспокойство за судьбу Родины, а также пережитое в этот период крушение веры в возможность личного счастья усилили и обострили пессимистические настроения Тургенева, которые возникли у него еще в 1848 году после разгрома Французской революции и вызванного ею усиления николаевской реакции.

Не принесло ему тогда полного удовлетворения и снятие, наконец, запрета выезжать из России.

22 июня 1856 года в письме к Е. Е. Ламберт Тургенев, доверяя ей свои самые сокровенные чувства и переживания, признавался: "Позволение ехать за границу меня радует... и в то же время я не могу не сознаться, что лучше было бы для меня не ехать. В мои годы уехать за границу - значит: определить себя окончательно на цыганскую жизнь и бросить все помышленья о семейной жизни. Что делать! Видно, такова моя судьба" (П., II, 364).

В этих словах содержится намек на принятое тогда им решение отказаться от еще недавно казавшейся столь возможной женитьбы на О. А. Тургеневой - его дальней родственнице.

Не радовала Тургенева и предстоящая встреча с семейством Виардо. В том же письме читаем: "Я не рассчитываю более на счастье для себя, т. е. на счастье, в том опять-таки тревожном смысле, в котором оно принимается молодыми сердцами; нечего думать о цветах, когда пора цветения прошла <...> Должно учиться у природы ее правильному и спокойному ходу, ее смирению..." (П., II, 365).

На внутреннюю жизнь писателя в этот трудный для него период проливает свет и его письмо к М. Н. Толстой от 6 января 1857 года: "Я буду с Вами тоже откровенен, - писал он. - Видите ли, мне было горько стареться, не изведав полного счастья - и не свив себе покойного гнезда. Душа во мне была еще молода и рвалась и тосковала; а ум, охлажденный опытом, изредка поддаваясь ее порывам, вымещал на ней свою слабость горечью и иронией; но когда душа в свою очередь у него спрашивала, что же он сделал, устроил ли он жизнь правильно и благоразумно - он принужден был умолкнуть, повесив нос - и тогда оба - и ум и душа - принимались хандрить взапуски. Всё это теперь изменилось... Когда Вы меня знали, я еще мечтал о счастье, не хотел расстаться с надеждой; теперь я окончательно махнул на все это рукой. Всё затихло, неровности исчезли - внутренние упреки умолкли - к чему вздувать пепел? Огня все-таки не добудешь. Отчего все это сделалось - долго рассказывать - притом годы взяли свое. Когда Вы меня увидите, Вы удивитесь моей égalité d'humeur (уравновешенности). Какая там под ней горечь застыла - к чему до этого докапываться - ни в одном человеке не нужно докапываться до дна. "Фауст" был написан на переломе, на повороте жизни - вся душа вспыхнула последним огнем воспоминаний, надежд, молодости... Это не повторится" (П., III, 65). Да, в тяжких муках добывал Тургенев свою "уравновешенность", и долго еще терзала его горечь, которую он пытался под нею скрыть.

Печальными настроениями пронизаны не только письма Тургенева, но и произведения того времени - повесть "Фауст" (1856 г.) и рассказ "Поездка в Полесье" (1853 - 1857 гг.).

О суетности человеческих исканий перед лицом смерти, о невозвратности ушедших вместе с молодостью надежд на счастье, о тщетности и эгоистичности стремлений к нему говорит писатель в этих произведениях. Он пытается в них убедить и себя и читателя в том, что погоня за несбыточной мечтой о счастье более всего мешает человеку выполнить его долг перед обществом. Он даже утверждает необходимость отказа от бесплодного стремления к счастью.

В повести "Фауст" это сформулировано наиболее полно и ясно. "Одно убеждение вынес я из опыта последних годов, - писал Тургенев в финале этой повести, - жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение... жизнь - тяжелый труд. Отречение, отречение постоянное - вот ее тайный смысл, ее разгадка: не исполнение любимых мыслей, и мечтаний, как бы они возвышенны ни были, - исполнение долга, вот о чем следует заботиться человеку; не наложив на себя цепей, железных цепей долга, не может он дойти, не падая, до конца своего поприща..." (VII, 50).

В центре рассказа "Поездка в Полесье" - раздумья писателя о месте человека в мире природы. И они, кажется, лишают его каких-либо надежд.

Он пишет: "Из недра вековых лесов, с бессмертного лона вод поднимается тот же голос: "Мне нет до тебя дела, - говорит природа человеку, - я царствую, а ты хлопочи о том, как бы не умереть" <...> Трудно человеку, существу единого дня, вчера рожденному и уже сегодня обреченному смерти, - трудно ему выносить холодный, безучастно устремленный на него взгляд вечной Изиды; не одни дерзостные надежды и мечтанья молодости смиряются и гаснут в нем, охваченные ледяным дыханием стихии; нет - вся душа его никнет и замирает <...> он чувствует свое одиночество, свою слабость, свою случайность..." (VII, 51).

Однако, как здесь же утверждает Тургенев, в мире житейском, в "мире, им самим созданном", человек обращается к "трудам жизни" и ему становится легче: "он дома, здесь он смеет еще верить в свое значенье и в свою силу" (VII, 51 и 52).

И такое - безусловно, оптимистическое - утверждение появилось в этом чрезвычайно откровенном произведении ("мне кажется, что я в этом рассказе слишком расстегнулся", - признавался Тургенев) не случайно (П., III,88).

Никогда, даже в самые трудные минуты жизни, Тургенева не покидала надежда, не покидала вера в человека.

Но рассказ "Поездка в Полесье" - это не только рассказ о душевных переживаниях писателя, это рассказ и о русском, "самом странном и удивительном народе, какой только есть на свете", об извечно присущих ему лучших человеческих качествах, среди которых в этом произведении Тургенев наибольшее внимание обращает на свободолюбие и бунтарский дух русского простого человека.

Ярко и своеобразно проявились эти черты в образе Ефрема - одного из главных персонажей "Поездки в Полесье". Рассказывая об этом лесном разбойнике, писатель восхищается его смелостью, широтой души, его умом, умением найти выход из любого положения.

Вот что говорит об Ефреме его односельчанин: "Да, мудреный этот Ефрем. Пока дома - любезный человек, всех потчует: пей, ешь сколько хочешь, пляска тут у него поднимется, балагурство всякое; а что коли на сходке, такая у нас сходка на селе бывает, уж лучше его никто не рассудит; подойдет сзади, послушает, скажет слово, как отрубит, и прочь; да уж и слово-то веское. А как вот уйдет в лес, ну, так беда! Жди разорения. А и то сказать: он своих не трогает..." (VII, 65).

Привлекает Тургенева и то, что Ефрем полон человеческого достоинства - шапку перед барином не ломает.

Так Тургенев продолжал и здесь разбивать то ложное и, по его убеждению, чрезвычайно вредное представление о русском народе как о самом забитом и самом покорном. Так воевал он и теперь со всеми, кто считал русский народ недостойным лучшей доли, со всеми, кто был уверен в его неспособности бороться за нее и в своем праве на насилие, в своей безнаказанности.

Эту свою гражданскую позицию Тургенев отстаивал не только в литературных произведениях.

Недавно стало известно его письмо к П. Виардо, относящееся как раз ко времени, когда он работал над "Поездкой в Полесье", письмо, в котором, рассказывая о своей встрече с английским писателем и историком консервативного направления Томасом Карлейлем, Тургенев писал: "Он много расспрашивал меня о положении в России <...> Он очень любит русских, потому что, согласно его теории, они в высшей мере обладают талантом послушания, и ему было неприятно услышать от меня, что этот талант не так уж безусловен, как он себе вообразил. "Вы лишили меня иллюзий", - воскликнул он <...> Хотел бы я, - добавляет Тургенев далее со злым сарказмом, - увидеть Карлейля в русской шкуре хоть на неделю; тогда он запел бы по-другому"¹.

¹ (Цит. по ст. В. Лакшина ""Почтовая проза"" И. С. Тургенева". - "Иностранная литература", 1972, № 8, с. 212)

Да, велико было сочувствие Тургенева русскому народу, велика была его боль за него, за его страдания.

Очень огорчали Тургенева в это время и его отношения с Л. Н. Толстым, складывавшиеся сложно и тяжело.

3 декабря 1855 года Толстой вернулся из Севастополя, где он был в дни героической обороны города. Прямо с поезда он отправился к Тургеневу. А через день вечером снова был у него вместе с И. А. Гончаровым, А. Ф. Писемским и А. Н. Майковым.

Всю зиму они часто встречались, бывая вместе в обществе Огаревых, Панаева, Я. П. Полонского, В. А. Соллогуба и других литераторов. Когда весной 1856 года Тургенев уехал в Спасское, Толстой навещал его там. В июле они вместе гостили у сестры Толстого в Покровском.

Однако завязавшаяся было между ними дружба быстро начала омрачаться.

В спорах, то и дело вспыхивавших между ними, выяснилось расхождение их взглядов на многие вопросы.

Тургенев не соглашался со взглядами Толстого на жизнь, религию. Он не разделял его оценок многих произведений искусства и его отношения к различным деятелям культуры. Он спорил с ним на правах старшего товарища - ведь между ними было десять лет разницы...

"Вы единственный человек, - писал Тургенев Толстому, - с которым у меня произошли недоразуменья; это случилось именно оттого, что я не хотел ограничиться с Вами одними простыми дружелюбными сношениями - я хотел пойти далее и глубже" (П., III, 13).

По свидетельству Григоровича, Толстой в этих спорах доходил до крайностей.

"Я находился в соседней комнате, когда раз начался у него спор с Тургеневым, - вспоминал Григорович, - услышав крики, я вошел к спорившим. Тургенев шагал из угла в угол, выказывая все признаки крайнего смущения <...> Толстой лежал на диване, но возбуждение его настолько было сильно, что стоило немало трудов его упокоить и отвезти домой"¹.

¹ (Д. В. Григорович. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1961, с. 149)

Тургенев всякий раз очень тяжело переживал эти споры. Но вместе с тем он одним из первых приветствовал выступление Л. Н. Толстого на литературном поприще и постоянно восторгался его талантом.

Знаменательны его слова, сказанные еще в конце 1856 года. Он писал Дружинину: "Вы, говорят, очень сошлись с Толстым - и он стал очень мил и ясен. Очень этому радуюсь. Когда это молодое вино перебродит, выйдет напиток, достойный богов" (П, III, 52).

Усугубила тяжелое состояние Тургенева тогда еще и болезнь, из-за которой он и вынужден был в августе 1856 года уехать за границу лечиться.

После окончания "Поездки в Полесье" Тургенев, ссылаясь на болезнь, совсем было забросил свою литературную работу. В этот трудный год он пережил острейший творческий кризис.

Был момент, когда, казалось, он окончательно принял решение не возвращаться к литературной деятельности.

"Что касается до меня, - писал он В. П. Боткину 1 марта 1857 года, - то скажу тебе на ухо с просьбой не проболтаться: <...> ни одной моей строки никогда напечатано (да и написано) не будет до окончания века. Третьего дня я не сжег (потому что боялся впасть в подражание Гоголю), но изорвал <...> все мои начинания, планы и т. д. <...> Таланта с особенной физиономией и целостностью - у меня нет, были поэтические струнки - да они прозвучали и отзвучали, - повторяться не хочется - в отставку! Это не вспышка досады, поверь мне - это выражение или плод медленно созревших убеждений" (П., III, 91 - 92).

Недовольство собой всегда было свойственно Тургеневу - человеку скромному и требовательному к себе, к своему труду. Теперь сомнения его усилились.

И причиной тому в какой-то степени, как он сам заявлял, было наблюдаемое им изменение "вкуса" читающей публики, которая увлеклась сочинениями только что вступивших на литературное поприще М. Е. Салтыкова-Щедрина и Льва Толстого. Тургеневу казалось, что и тот и другой лучше, чем он, смогут выполнить задачи, вставшие в тот момент перед литературой.

При этом не обошлось без обиды и горечи. "Я удаляюсь; - писал он в том же письме Боткину, - как писателя с тенденциями заменит меня г. Щедрин (публике теперь нужны вещи пряные и грубые) - а поэтические и полные натуры, вроде Толстого, докончат и представят ясно и полно то, на что я только намекал" (П., III, 92).

Особенно мучительно на этот раз переживал Тургенев и разлуку с Родиной.

Буржуазная преуспевающая Франция только раздражала его. "Французская фраза мне так же противна, как Вам, - писал он Л. Н. Толстому, - и никогда Париж не казался мне столь прозаически-плоским. Довольство не идет ему..." И далее, имея в виду революционный Париж 1848 года, Тургенев многозначительно добавлял: "...я видел его в другие мгновенья - и он мне тогда больше нравился" (П., III, 42).

Самое отрицательное впечатление вынес Тургенев тогда и из знакомства с французскими так называемыми служителями муз.

Вот как характеризовал он в письме к С. Т. Аксакову атмосферу, царившую тогда во Франции и, в частности, в кругах французских литераторов: "Какая-то безжизненная суетливость, вычурность или плоскость бессилия, крайнее непонимание всего не французского, отсутствие всякой веры, всякого убеждения, даже художнического убеждения - вот что встречается Вам, куда ни оглянитесь <...> а общий уровень нравственности понижается с каждым днем - и жажда золота томит всех и каждого - вот Вам Франция!" (П., III, 67 - 68).

Во Франции тогда все отталкивало Тургенева. И он очень решительно говорил в те дни о своем желании вернуться в Россию.

Так, в недавно впервые опубликованном письме к Анненкову от 9 февраля 1857 года Тургенев писал: "Жду не дождусь конца моего пребывания в Париже, климат которого мне решительно зловреден <...> Мне хочется поскорей вернуться; время, проведенное здесь, есть погибшее время..." (П., ХIII₂, 197 - 198).

Но обстоятельства складывались так, что до весны уехать на Родину Тургенев не мог. В Париже воспитывалась его дочь, и заботы о ней требовали в тот момент его присутствия.

"Если я живу здесь, - писал Тургенев 8 января 1857 года С. Т. Аксакову, - то вовсе <...> не для Парижа - а в силу обстоятельств, не зависящих от моей воли. Но весна придет - и я полечу на Родину - где еще жизнь молода и богата надеждами. О, с какой радостью увижу я наши полу степные места!" (П., III, 68).

Словами любви к России полны и другие написанные им в тот период письма. Все мысли Тургенева были обращены к любимой Родине.

"Что ни говори, - восклицал он в письме к Боткину, - а мне все-таки моя Русь дороже всего на свете - особенно за границей я это чувствую!" (П., III, 24).

А С. Т. Аксакову он тогда же признавался: "...пребывание во Франции произвело на меня обычное свое действие: всё, что я вижу и слышу - как-то теснее и ближе прижимает меня к России, всё родное становится мне вдвойне дорого..." (П., III, 31).

Неуютно было Тургеневу и вдали от друзей.

"Часто думаю о всех вас и о наших сходках, - сообщал он Дружинину. - Что ни говори, на чужбине точно вывихнутый. Никому не нужен - и тебе никто не нужен. Надо приезжать сюда молодым, когда еще собираешься только жить - или уже старым - когда покончил жизнь" (П., III, 52 - 53).

В это трудное время был даже момент, когда Тургенев принял решение, вернувшись в Россию, уже никогда не покидать пределы милой Родины.

Намереваясь по дороге в Россию заехать в Лондон навестить Герцена, он писал ему: "Я вылечусь только тогда, когда брошу Париж. А брошу я его через месяц - и покачу в Англию, в Лондон, к тебе. Авось там я поправлюсь. А оттуда в Россию и засяду там на веки веков" (П., 111,89).

Однако затянувшаяся болезнь заставила Тургенева еще на некоторое время отложить возвращение на Родину. Надо было продолжать лечение. По совету врачей он в начале лета 1857 года из Лондона отправился на воды в Германию, в город Зинциг.

Здесь начался постепенный выход писателя из переживаемого им кризиса, о котором он сам еще 15 апреля 1857 года написал Анненкову: "...я переживаю - или, может быть, доживаю нравственный и физический кризис, из которого выйду либо разбитый вдребезги, либо... обновленный!" (П., III, 117). К счастью, никакой катастрофы не произошло. И вскоре, после четырехмесячного перерыва, Тургенев вновь взялся за перо.

Именно в работе он стремился теперь найти выход из тяжелого состояния.

Он писал: "Работа может одна спасти меня, но если она не дастся, худо буде!" (П., III, 161).

И следует отметить, что даже в этот тяжелый момент Тургенев не забыл о своем главном писательском кредо - личное не должно воздействовать на творчество.

В том же письме читаем: "Темный покров упал на меня и обвил меня; не стряхнуть мне его с плеч долой. Стараюсь, однако, не пускать эту копоть в то, что я делаю..." (П., III, 161).

Поэтому, очевидно, и было создано в это трудное для Тургенева время одно из наиболее поэтичных и светлых его произведений - повесть "Ася".