Последние годы

На протяжении всей своей жизни Тургенев внимательно следил за развитием русской литературы, а в последние годы особенно интересовался молодыми писателями, теми, кто шел на смену его поколению.

Он не пропускал ни одного нового имени. Часто начинающие литераторы сами обращались к маститому писателю за советом, посылали ему свои сочинения. И всегда Иван Сергеевич откликался на их просьбы, стремился помочь всем, чем только мог.

Тургенев внимательно прочитывал огромное количество рукописей, иногда сам исправлял их, старался "пристроить" то, что могло быть напечатано. Он просиживал с авторами целые часы, указывая им на недостатки их произведений.

В эти годы он часто повторял: "Сам я пишу теперь очень мало; единственную услугу, какую я могу оказать русской литературе, - это помогать советами и указаниями начинающим писателям и уговаривать неспособных к писательской карьере заняться чем-нибудь другим..."¹

¹ (И. С. Тургенев в воспоминаниях современников, т. II. М., "Художественная литература", 1969, с. 160)

Исключительную ценность представляют все советы Тургенева начинающим писателям. В них он часто излагал свое собственное творческое кредо, составлял "программы", которым, по его убеждению, должны были следовать молодые писатели.

Так, молодой писательнице Е. В. Львовой 6 января 1876 года он писал: "Работайте хотя бы насильно пока, непременно работайте ежедневно. Читайте побольше <...> Не читайте что попало, а со строгим выбором<...> Воспитывайте свой вкус и мышление. А главное - изучайте жизнь, вдумывайтесь в нее. Изучайте не только рисунки, но самую ткань и старайтесь уловить типы, а не случайные явления; глубже схватывайтесь за сюжет" (П., XI, 181 - 182).

При этом Тургенев никогда не уставал призывать всех юных литераторов: "Пишите просто!" И писательнице А. Ф. Нелидовой он советовал: "Пишите горячо, просто, страстно и серьезно... всё остальное приложится..." (П., XII₂, 254). И другому литератору: "...пишите просто <...> не забывайте - самый благовонный цветок никогда не пахнет духами" (П., XII, 398).

И так всем и всегда!

Каждое талантливое произведение бесконечно радовало Тургенева.

Иван Сергеевич постоянно за кого-то хлопотал. Он не только устраивал в журналы чьи-то произведения, но часто писал и предисловия к ним.

Обеспокоенный чьей-либо болезнью или другой личной бедой, спешил на помощь. Тогда во все стороны летели письма-просьбы Тургенева. Сколько он их написал, скольким людям протянул свою добрую руку! Примеров тому нет числа...

Доброта Ивана Сергеевича была безграничной, как была безграничной его любовь к русской литературе.

Наиболее ярко эти два чувства проявились в его отношении к замечательному русскому писателю В. М. Гаршину, еще только начинавшему тогда свой творческий путь.

26 июня 1880 года Тургенев писал Гаршину: "Милостивый государь Всеволод Михайлович, я пишу к Вам, хотя не имею удовольствия знать Вас лично; но я узнал, что Вы в настоящее время нездоровы - и мне хочется выразить Вам свое участие и сочувствие. Я надеялся познакомиться с Вами в Петербурге чрез посредство Г. И. Успенского, но Вы тогда уже уехали оттуда. С первого Вашего появления в литературе я обратил на Вас внимание, как на несомненный оригинальный талант; я следил за Вашей деятельностью - а Ваше последнее произведение (к сожалению, неоконченное) "Война и люди" окончательно утвердило за Вами, в моем мнении, первое место между начинающими молодыми писателями<...> Каждый стареющий писатель, искренне любящий свое дело, радуется, когда он открывает себе наследников: Вы из их числа..."

И в заключение маститый писатель просил своего молодого "литературного собрата" о продолжении знакомства.

"Мне было бы весьма приятно, - писал он, - получить от Вас весточку..." (П., XII₂, 273 - 274).

Болезнь Гаршина затянулась. Узнав об этом, Тургенев принял горячее участие в его дальнейшей судьбе - он помогал устроить Гаршина в лечебницу, оказывал ему материальную помощь, пригласил его в Спасское, где Гаршин провел все лето 1882 года.

После выздоровления Гаршина между ним и Тургеневым завязалась переписка. Однако теперь уже из-за тяжелой болезни Ивана Сергеевича их личное знакомство так и не состоялось.

В сентябре 1882 года безнадежно больной Тургенев получил от Гаршина письмо, в котором тот писал, что Иван Сергеевич принесет большую пользу литературе, даже если не будет сам больше писать, а останется только человеком, вокруг которого собралась бы литературная молодежь.

На это Тургенев отвечал: "...теперешняя невозможность исполнить это призвание - вот главная причина моей досады на глупую болезнь, осудившую меня на неподвижное прозябание вдали от России" (П., XIII₂, 27).

Уже давно дом Тургенева в Париже стал своеобразным центром, в котором сходились все русские, в большинстве своем молодые деятели культуры и политические эмигранты.

Иван Сергеевич был организатором выставок русских художников, а также литературно-музыкальных утренников и вечеров, которые устраивались с благотворительной целью.

Он добровольно взял на себя обязанности секретаря "Общества взаимного вспоможения и благотворительности русских художников".

Так, служа за границей русским интересам, Тургенев стал там поистине "послом от русской интеллигенции", как называли его тогда все соотечественники.

В период длительной тяжелой болезни, начавшейся еще весной 1882 года, Тургенев очень страдал, "...я страдаю так, что по сту раз на день призываю смерть", - сказал он однажды навестившему его художнику Верещагину¹.

¹ (В. В. Верещагин. Очерки, наброски, воспоминания. Спб. 1883, с. 135)

Несмотря на это, Иван Сергеевич продолжал интересоваться политическими и литературными событиями, встречался с друзьями, по-прежнему стремился помочь тем, кто в этом нуждался.

Так, незадолго до смерти - 26 декабря 1882 года - Тургенев отправил редактору журнала "Русская мысль"

С. А. Юрьеву письмо, в котором просил его, в случае, если даже посланный ему перевод одной повести не понравится, все равно написать, что он ее прочел, со временем поместит в своем журнале и даже готов деньги выслать вперед.

"Всё это, - пояснял Тургенев, - придумано мною для одного здесь живущего русского, который лежит в больнице не только как неизлечимый, но как умирающий, он и шесть недель не проживет. Денег у него, разумеется, ни гроша, а он горд (вообще он очень хороший человек) и никакого вспомоществования не принимает. Вот я и придумал эту pia fraus (святую ложь); деньги я ему выдам, как будто полученные за перевод, но вы, пожалуйста, с своей стороны, не выдайте меня и согласитесь разыграть роль в моей маленькой и печальной комедии" (П., XIII₂, 131).

Недавно был опубликован случайно обнаруженный отрывок из последнего дневника Тургенева за период с 9 декабря 1882 года по 29 января 1883 года.

Страницы этого отрывка, написанные рукой умирающего, рассказали, что даже в эти дни тяжелейших мучений жизнь Ивана Сергеевича была насыщена работой, встречами с писателями, учеными, общественными деятелями, устройством самых различных чужих дел.

Эти страницы рассказали и о том, что Тургенев с прежним волнением и теперь относился ко всему происходившему в России. Он писал: "В России - упадок торговли (особенно хлебной), упадок финансов, студенческие беспорядки" (XV, 210 - 211).

И в эти дни Иван Сергеевич находил гневные слова, чтобы заклеймить реакционную политику царизма. "У нас в России всё мрачней и мрачней, - писал он. - Феоктистова (этого архимерзавца!) сделали начальником над печатью. Михайловского и Шелгунова выслали" (XV, 211).

До самого конца Тургенев заботился о судьбе родной литературы. Последнее письмо, написанное им самим в июле 1883 года, было тоже о ней. Оно было адресовано Льву Толстому, отошедшему тогда от литературной деятельности.

"Милый и дорогой Лев Николаевич! - говорилось в нем. - Долго Вам не писал, ибо был и есмь, говоря прямо, на смертном одре. Выздороветь я не могу - и думать об этом нечего. Пишу же я Вам собственно, чтобы сказать Вам, как я был рад быть Вашим современником - и чтобы выразить Вам мою последнюю искреннюю просьбу. Друг мой, вернитесь к литературной деятельности! Ведь этот дар Вам оттуда же, откуда всё другое. Ах, как я был бы счастлив, если б мог подумать, что просьба моя так на Вас подействует!!<...> Друг мой, великий писатель русской земли, внемлите моей просьбе!" (П., XII₂, 180).

На исходе жизни Тургенева особенно сильно охватила тоска по горячо любимой Родине. Сознавая, что ему уже не суждено вернуться в Россию, Иван Сергеевич 11 июня 1882 года писал Полонскому: "Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу, родине поклонитесь, которую я уже вероятно никогда не увижу" (П., XIII, 271).

3 сентября 1883 года Тургенева не стало.

Он скончался вдали от Родины, во Франции. Умирая, Иван Сергеевич завещал похоронить его в России, в Петербурге, на Волковом кладбище, рядом с Белинским.

Его последняя воля была выполнена.

Смерть Тургенева была воспринята всем человечеством как тягчайшая утрата, понесенная русской и мировой литературой, а его похороны явились событием огромного общественного значения. Они вылились в демонстрацию любви и уважения к великому русскому писателю со стороны народов всего мира.

На похоронах Тургенева чтили память "выразителя своих чаяний" широкие круги русской интеллигенции. В них приняли участие и рабочие Петербурга.

Вопреки всем мерам, предпринятым царским правительством, похороны Тургенева превратились в его подлинный триумф. Они вызвали подъем в русском передовом обществе и имели революционизирующее значение. Это была демонстрация живых сил общества против реакции.

Так случилось, что со дня смерти Тургенева до его похорон прошло около пяти недель и внимание широкой общественности оказалось в течение длительного времени прикованным к этому печальному событию и к ряду вызванных им инцидентов, многие из которых приобрели важное политическое значение.

Одним из них было опубликование через четыре дня после смерти Тургенева во французской социалистической газете "Justice" письма Лаврова. В этом письме он сообщал о том, что Тургенев по собственной инициативе поддерживал русский революционный журнал "Вперед!" во все время существования этого издания, ежегодно давая на него по пятьсот франков.

Это сообщение произвело в России впечатление разорвавшейся бомбы.

Катков поспешил перепечатать его в своих "Московских ведомостях".

Либеральные газеты ответили протестами против заявления Лаврова и "инсинуации" Каткова, писали о "клевете, возведенной на усопшего". Были и такие выступления, в которых допускался этот факт, но его объясняли добротой Тургенева. Стасюлевич, отвергая возможность такого поступка со стороны Тургенева, для подтверждения своей точки зрения сослался на уже упоминавшееся выше открытое письмо Тургенева к нему как редактору "Вестника Европы" от 2 января 1880 года, содержащее ответ "Иногородныму обывателю".

Но ставшему тогда уже откровенным реакционером А. С. Суворину и этого показалось мало - он обвинил на страницах своего "Нового времени" Стасюлевича в излишне мягком обращении с "лжецом и нахалом" Лавровым.

В этой полемике, придав ей особую остроту, приняли участие и революционеры-народники. Поэт П. Ф. Якубович написал прокламацию "И. С. Тургенев", которая была напечатана в нелегальной типографии и тайно распространялась в день похорон писателя.

В ней Якубович писал: "Над незарытой еще могилой поэта<...> происходит настоящая свалка". И далее, давая отповедь "нововременским флюгерам", голоса которых раздавались громче всех, Якубович обрушился на них за попытки отделить Тургенева "стеной от всякой злобы дня, от русской молодежи, от ее идеалов, надежд и страданий", обрушился на них за попытки доказать, что Тургенев "был художник-поэт и ничего больше, пропагандист отвлеченной от жизни красоты и правды"¹.

¹ (Тургенев в русской критике. М., Гослитиздат, 1953, с. 400)

А, разоблачая либералов, выдававших себя за друзей покойного и опубликовавших "мнения И. С. Тургенева о русской революции, в которую он будто бы не верил и которой не служил", Якубович писал: "Но мы и не утверждаем, что он верил. Нет, он сомневался в ее близости и осуществимости путем геройских схваток с правительством; быть может, он даже не желал ее и был искренним постепеновцем - это для нас безразлично. Для нас важно, что он служил русской революции сердечным смыслом своих произведений, что он любил революционную молодежь, признавал ее "святой" и самоотверженной..."¹

¹ (Там же, с. 402)

В этой же прокламации Якубович от лица всех революционеров России заявил: "...мы можем громко сказать, кто был Тургенев для нас и для нашего дела. Барин по рождению, аристократ по воспитанию и характеру, "постепеновец" по убеждениям, Тургенев, быть может, бессознательно для самого себя, своим чутким и любящим сердцем сочувствовал и даже служил русской революции".

Отвечая на вопрос, за что "так страстно любит Тургенева лучшая часть нашей молодежи", Якубович писал: "...за то, что Тургенев был честным провозвестником идеалов целого ряда молодых поколений, певцом их беспримерного, чисто русского идеализма, изобразителем их внутренних мук и душевной борьбы, - то страшных сомнений, то беззаветной готовности на жертву"¹.

¹ (Там же, с. 401)

В этой прокламации мы находим и свидетельство тому, что Рудину, Инсарову, Елене, Базарову, Нежданову и Маркелову подражала молодежь, что это были образы, "которые сами создавали жизнь".

Якубович отмечал, что "борцов за освобождение родного народа еще не было на Руси, когда Тургенев нарисовал своего Инсарова", что "по базаровскому типу воспиталось целое поколение так называемых нигилистов, бывших в свое время необходимой стадией в развитии русской революции".

И именно поэтому в этой прокламации утверждалось, что "многие герои Тургенева имеют историческое значение"¹.

¹ (Там же)

Закончил свою прокламацию Якубович словами: "Катков с нами согласен. Согласно и правительство..."¹

¹ (Там же, с. 402)

Да, правительство было согласно с оценкой значения творчества Тургенева, данной ему революционерами.

Александр III, когда ему доложили о смерти Тургенева, сказал: "Одним нигилистом меньше"¹.

¹ (Из дневника В. П. Гаевского. - "Красный архив", 1940, № 3, с. 231)

Царь и его правительство, для которых Тургенев всегда был олицетворением сил, враждебных самодержавию, сделали все для того, чтобы пресечь политические демонстрации на похоронах писателя, возможность которых их очень пугала.

Тургенев и мертвый продолжал страшить царя, его министров и полицию не меньше, чем живой.

Еще до того, как прах Тургенева был отправлен из Франции в Россию, до "высших сфер" стали доходить тревожные для них сообщения.

В Париже в русскую церковь на отпевание Тургенева явился Лавров с группой политических эмигрантов.

Они возложили на гроб писателя венок с надписью: "Русские эмигранты".

Пришедшие позже русский посол во Франции князь Орлов, бывший министр внутренних дел граф Лорис-Меликов и другие официальные лица, по свидетельству очевидца М. И. Венюкова, были вынуждены "при поклонении покойнику прямо склоняться на оппозиционный венок"¹.

¹ ("Литературное наследство", т. 76, с. 330)

1 октября в Париже на проводах тела Тургенева в Россию французский писатель и публицист Эдмон Абу говорил: "Франция с гордостью усыновила бы вас, если бы вы того пожелали, но вы всегда оставались верным России<...> Ей именно вы служили прежде всего и преимущественно <...> Я прочел в газетах, что некто из самой многочисленной и самой сильной касты, из касты глупцов, сказал: "Я не знаю Тургенева, это европеец, а я русский купец". Этот простак поместил вас в чересчур тесные пределы Европы. Ваше сердце принадлежало всему человечеству <...> Великие государственные люди, ваши соседи на западных границах, знают, что их ожидает после смерти. У них будут железные статуи, поддерживаемые военнопленными, побежденными, захваченными, несчастными, закованными в цепи. Кусочек разбитой цепи на белой мраморной плите всего лучше шел бы к вашей славе и удовлетворил бы, я уверен в том, ваше скромное самолюбие"¹.

¹ (Цит. по обзору Л. Р. Ланского "Последний путь". Отклики русской п зарубежной печати на смерть и похороны Тургенева. - "Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 660)

Эдмон Абу таким образом выразил заветное желание самого Тургенева, который, по свидетельству братьев Гонкуров, имея в виду "Записки охотника", признавался: "Будь я человеком тщеславным, я попросил бы, чтобы на моей могиле написали лишь одно: что моя книга содействовала освобождению крепостных. Да, я не стал бы просить ни о чем другом"¹.

¹ (Эдмон и Жюль де Гонкур. Дневник, т. II. М., 1964, с. 151 - 152)

Там же в речи НВД гробом Тургенева французский философ и историк Эрнест Ренан говорил: "Душа его не была душой отдельной личности, более или менее одаренной природой, - то была, некоторым образом, совесть целого народа<...> Ни один человек не воплощал в себе так полно целой народности. В нем жил целый мир и говорил его устами<...> Честь и слава великой славянской расе <...> что она так рано нашла выразителя в таком несравненном художнике<...> Тургенев<...> был вместе и народом, и избранником народа<...> Тургенев сознавал трудность этой роли выразителя одной из великих семей человечества. Он чувствовал, что на нем лежит ответственность за много душ"¹.

¹ (О Тургеневе русская и иностранная критика. М., 1918, с. 187 - 188)

А в это время российский департамент полиции усердно готовился к встрече праха Тургенева по-своему.

Директор этого департамента В. К. Плеве потребовал от жандармских властей принять по всему пути следования гроба с прахом Тургенева "без всякой огласки, с особой осмотрительностью меры к тому, чтобы<...> не делаемо было торжественных встреч". Министр внутренних дел граф Д. А. Толстой отдал приказ "не допустить речей"¹.

¹ (Ю. Никольский. Дело о похоронах И. С. Тургенева. - "Былое", 1917, № 4, с. 148 - 149)

Все эти распоряжения держались в тайне - петербургским газетам был разослан циркуляр: "Не сообщать решительно ничего о полицейских распоряжениях, предпринимаемых по случаю погребения И. С. Тургенева"¹.

¹ (Тургенев в русской критике. М., Гослитиздат, 1953, с. 402)

Чтобы не допустить прибытия праха Тургенева в столицу в праздничный день, департамент полиции приказал задержать вагон с ним на трое суток на границе.

Офицерам и воспитанникам военных училищ было запрещено присутствовать на похоронах.

В Москве было отменено посвященное памяти Тургенева заседание Общества любителей российской словесности, на котором должен был выступить Лев Толстой.

Гроб с прахом Тургенева прибыл в Петербург только 9 октября.

Полиция уже была готова к его встрече.

Усиленные наряды ее были подкреплены воинскими частями. Их направили на вокзал, выставили всюду на пути похоронного шествия. В процессии, следовавшей за гробом, находилось сто агентов "наблюдательной охраны", а на кладбище - еще сто тридцать. Вокруг кладбищенской ограды были расположены казачьи сотни. Запрещено было вывешивать траурные флаги, произносить надгробные речи, кроме заранее заявленных. Публика допускалась на кладбище только по специальным билетам.

Сестра В. И. Ленина Анна Ильинична, которая вместе с братом Александром была на похоронах Тургенева, вспоминала: "Вся погребальная процессия была сжата тесным кольцом казаков. На всем лежал отпечаток угрюмости и подавленности. Ведь опускался в землю прах неодобряемо го правительством "неблагонадежного" писателя. На его трупе это показывалось самодержавием очень ясно. Помню недоуменно тягостное впечатление нас, двух юнцов. На кладбище пропускали немногих, и мы не попали в их число. Потом попавшие рассказывали, какое тяжелое настроение царило там, как наводнено было кладбище полицейскими, перед которыми должны были говорить немногие выступавшие"¹.

¹ (А. И. Ульянова-Елизарова. Воспоминания об Александре Ильиче Ульянове. - В сб.: Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 г. М. - Л., 1927, с. 70 - 71)

В день похорон на улицах столицы было огромное количество народа. В окнах домов, на балконах, даже на крышах - всюду были люди.

На вокзале прах Тургенева встречали литераторы, художники, артисты и различные депутации с венками. Всего было сто восемьдесят шесть депутаций.

Сохранилось свидетельство о том, что "рабочие некоторых заводов, приславшие венки с депутациями, не были внесены в список без всяких причин; тем же, которым удалось добиться участия в похоронах Тургенева, было приказано надписи на венках "от рабочих такого-то завода" заменить словами: "От почитателей"¹.

¹ ("Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 333)

"Таких похорон, - писал в своем дневнике В. П. Гаевский, - еще не было в России, да и едва ли будет<...> ни одного военного мундира, ни одного не только министра, но сколько-нибудь высокопоставленного лица. Администрация, видимо, была напугана<...> Думал ли бедный Тургенев, самый миролюбивый из людей, что он будет так страшен по смерти!"¹

¹ (Из дневника В. П. Гаевского. - "Красный архив". 1940, № 3, с. 233)

В то же время, как писал П. Д. Боборыкин, "это и было настоящее обнаружение чувств лучшей доли русского общества, которая хотела показать всем охранителям и гасильникам, как она желает проводить тело Тургенева в могилу"¹.

¹ (П. Д. Боборыкин. Воспоминания, т. II. М., "Художественная литература", 1965, с. 402)

В течение почти пяти недель после смерти Тургенева вся Россия была охвачена "эпидемией", публичных манифестаций.

Лопатин так оценил в письме к Лаврову от 22 октября 1883 года все эти события: "...правительство явно сделало все, чтобы отнять у похорон демонстративный характер и обесцветить их; и несмотря на это, т. е. прямо назло ему, демонстрация вышла грандиозною, т. е. щелчком ему по носу. Ваше письмо помогло подчеркнуть этот характер похорон и помешало царской фамилии, войску, полиции и т. п. испортить дело, фальшиво слившись с обществом у этой могилы"¹.

¹ (Цит. по статье А. Н. Дубовикова "Герман Лопатин о Тургеневе". - "Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 242)

А в статье, написанной в форме письма к издателю газеты "Daily News", Лопатин по этому поводу писал: "...я искренне думаю, что если бы Тургенев мог слышать и знать тот шум, который происходит вокруг его гроба, то он только порадовался бы тому, что даже его прах послужил поводом к нанесению нового лишнего удара самодержавному правительству, которое он так сильно ненавидел во всю свою жизнь"¹.

¹ ("Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 248)

Отметим, что сокращенный вариант этой статьи на английском языке был сделан с помощью дочери Карла Маркса - Элеоноры Маркс.

В полемике о значении деятельности Тургенева, продолжавшейся и после его похорон, принял участие также "Вестник Народной Воли".

На страницах первого номера этой революционной газеты, вышедшего в Женеве осенью того же, 1883 года, был опубликован некролог, в котором говорилось: "Россия потеряла в нем одного из величайших своих художников слова и честного гражданина. Покойный не был никогда ни социалистом, ни даже революционером, но русские социалисты-революционеры не могут забыть, что горячая любовь к свободе, ненависть к произволу самодержавия и к мертвящему элементу официального православия, гуманность и глубокое понимание красоты развитой человеческой личности постоянно одушевляли этот великий талант и еще более усиливали его общественное значение. Благодаря этим сторонам своего таланта Иван Сергеевич умел во время всеобщего рабства работать над восстановлением нравственного права крепостного народа, умел схватить тип протестующего русского разночинства, развивал и вырабатывал русскую личность и создал себе почетное место среди духовных отцов освободительного движения"¹.

¹ ("Вестник Народной Воли", 1883, № 1, с. 209 - 210)

Говорилось в этом некрологе и о том, что Тургенев не сочувствуя многим чертам современного ему революционного движения, сочувствовал "движению в общем, как оппозиции против самодержавного деспотизма". Говорилось здесь и о том, что нельзя "зачеркивать в жизни Тургенева ту долю политического чутья и гражданского мужества, которая у него на самом деле всегда была"¹.

¹ (Там же, с. 210)

Итог всему подвел Лавров в своей статье "И. С. Тургенев и развитие русского общества", опубликованной во втором номере "Вестника Народной Воли" за 1884 год.

В ней он писал: "Русское правительство выказало еще раз свою неспособность ни явно препятствовать чествованию неприятной для него личности, ни взять на себя преобладающую роль в торжестве европейски-знаменитого русского художника, ни даже скрыть свою бессильную и нерешительную оппозицию церемонии, в которой участвовали все оппозиционные силы России, группируя около себя - следовательно против него, правительства множество сил в сущности вовсе не оппозиционных<...> Мертвый Тургенев, окруженный пением православных попов, которых он ненавидел, и многочисленными делегациями групп, в политическую состоятельность которых он не верил, продолжал бессознательно дело своей жизни, выполнение "аннибаловой клятвы". Как его чисто художественные типы, так и его покрытый бесчисленными венками гроб были ступенями, по которым неудержимо и неотразимо шла к своей цели русская революция"¹.

¹ (Тургенев в русской критике. М., Гослитиздат, 1953, с. 437 - 438)

А великий современник Тургенева Салтыков-Щедрин в те печальные дни говорил о Тургеневе как об учителе большинства русских писателей.

Он говорил о том, что в современном русском обществе "едва ли найдется хоть одно крупное явление, к которому Тургенев не отнесся с изумительнейшею чуткостью, которого он не попытался истолковать".

Он говорил и о том, что литературная деятельность Тургенева имела для русского общества "руководящее значение, наравне с деятельностью Некрасова, Белинского и Добролюбова. И как ни замечателен сам по себе художественный талант его, но не в нем заключается тайна той глубокой симпатии и сердечных привязанностей, которые он сумел пробудить к себе во всех мыслящих русских людях, а в том, что воспроизведенные им жизненные образы были полны глубоких поучений".

И далее Салтыков-Щедрин утверждал: "Тургенев был человек высоко развитый, убежденный и никогда не покидавший почвы общечеловеческих идеалов. Идеалы эти он проводил в русскую жизнь с тем сознательным постоянством, которое и составляет его главную и неоцененную заслугу перед русским обществом. В этом смысле он является прямым продолжателем Пушкина и других соперников в русской литературе не знает. Так что ежели Пушкин имел полное основание сказать о себе, что он пробуждал "добрые чувства", то тоже самое и с такою же справедливостью мог сказать о себе и Тургенев. Это были не какие-нибудь условные "добрые чувства", согласные с тем или другим переходящим веянием, но те простые, всем доступные общечеловеческие "добрые чувства", в основе которых лежит глубокая вера в торжество света, добра и нравственной красоты"¹.

¹ ("Отечественные записки", 1883, № 10; М. Е. Салтыков- Щедрин. Поли собр. соч., т. XV, с. 611)

Огромное значение творчества Тургенева было признано марксистской критикой.

Так, В. В. Боровский ценил в Тургеневе то, что "он выступил перед русским обществом властным художником-борцом, "тенденциозным" в лучшем значении слова, и сразу стал певцом своего поколения"¹.

¹ (Тургенев в русской критике. М., Гослитиздат, 1953, с. 397)

Все эти оценки важны, так как помогают не только выяснить истинное значение творчества и общественной деятельности Тургенева, его роль в русском освободительном движении, но и до конца понять, насколько лжив созданный реакционерами семидесятых-восьмидесятых годов прошлого столетия миф об аполитичности Тургенева, миф, отголоски которого можно услышать, к сожалению, еще и сейчас.

Нет, Тургенев никогда не был аполитичен! Он всегда был художником-гражданином, художником-борцом!

Тургенев - великий писатель-гуманист и патриот своей Родины отдал служению ей весь свой замечательный талант.

Будучи убежденным противником самодержавия, он всю жизнь искал силы, которые могли способствовать социальному преобразованию России, в лучшее будущее которой он неизменно верил.

Всегда оставаясь верным просветительским демократическим идеалам лучших людей сороковых годов, Тургенев сочувствовал и содействовал всем прогрессивным силам, в том числе и революционерам, выступавшим против царизма.

И это сочувствие и содействие революционерам уводили Тургенева далеко от его "друзей-либералов", тем более что они никогда не были бессознательными, как это предполагали некоторые народники, они были вполне осознанными и весьма активными.

А поэтому Тургенев, критиковавший - и часто вполне справедливо - методы борьбы революционеров семидесятых-восьмидесятых годов, Тургенев, порой скептически относившийся к современному ему революционному движению из-за отсутствия в России того времени общественных сил, способных изменить ее социальный строй, должен быть признан полноправным участником русского освободительного движения.

Огромно и непреходяще значение творчества и деятельности Тургенева для его поколения и для поколений последующих.

Его жизнь и его труд - великий пример для всех людей мира.

Тургенев - наша гордость и наша слава!