Хорь и Калиныч вошли в русскую литературу скромно, через отдел "Смеси" первой книги журнала "Современник" за 1847 год. Стали, однако, знаменитыми сразу же, как только в России был прочитан прославленный очерк, положивший начало "Запискам охотника". "Судя по "Хорю", Вы далеко пойдете, - предсказывал Тургеневу Белинский.- "Хорь" Вас высоко поднял".
"Вот что значит прикоснуться к земле и народу: вмиг дается сила!"- объяснял причину тургеневского успеха Константин Аксаков.
Рассказывают, что Белинский весной 1846 года, расставаясь с Тургеневым в Москве, упрашивал Ивана Сергеевича, уезжавшего на родину:
- Вы уж, пожалуйста, этим летом не увлекайтесь охотою, а пишите... Слава богу, времени у вас будет много...
А Тургенев вроде бы этому совету не внял. Охотился все лето напролет, осень. Казалось, забыл все, кроме охоты. Исходил с ружьем губернии Орловскую, Тульскую, Калужскую...
И напрасными оказались опасения Белинского - не пропало то лето для русской литературы.
Сколько тогда Иван Сергеевич перевидал люду - всякого возраста, чина, звания, сословия! Виделся он и с героями своего первого очерка. Охотясь в жиздринских засеках, бывал на хуторе калужского мужика, прозванного односельчанами Хорем. Заходил в низенькую избушку кроткого мечтателя Калиныча. С Хорем разговаривал подолгу.
Практической сметкой, смышленостью запомнился писателю плечистый и плотный крестьянин со лбом высоким, шишковатым, как у мудрого Сократа. "Толкуя с Хорем,- рассказывал Тургенев,- я в первый раз услышал простую, умную речь русского мужика".
Право, далеко до этого умницы его господину - бестолковому помещику Полутыкину, что, заикаясь, без конца любил повторять никого не смешивший один и тот же анекдот!
Рассказывая о Хоре, Иван Сергеевич свидетельствовал, что читать он не умел. Однако те, кто встречался с тургеневским героем лет пятнадцать спустя, называли его "почти грамотным".
Тургенева Хорь помнил. Получив от самого Ивана Сергеевича рассказ "Хорь и Калиныч", он, ущемив нос медными круглыми очками, наверняка не однажды перечитывал его - строчку за строчкой, важно, почти торжественно, с гордостью. Давал читать книжку каждому, кто заглядывал к нему в гости... Узнавал Хорь слова, что говорил он барину, который расспрашивал про посевы и урожаи, про крестьянский быт. И конечно, нравилось Хорю, что все разговоры переданы верно, с уважением к мужику, с верой в него. "Из наших разговоров я вынес одно убежденье,- писал Тургенев.- Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что не прочь и поломать себя: он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед. Что хорошо - то ему и нравится, что разумно - того ему и подавай".
Место, где стояла изба Хоря
Долго прожил Хорь. Когда ему шел уже девятый десяток, с ним встречался Фет. По-прежнему старик оставался силачом. "Он сам был моим вожатым в лесу,- вспоминал Фет,- и, следуя за ним, я устал до изнеможения; он ничего".
К началу XX века на лесной поляне, которую когда-то раскорчевал Хорь, было уже селение. Теперь эта лесная деревня зовется Хоревкой. Живут в ней правнуки Хоря, их дети, внуки. "Хорьки" помнят своего почти легендарного пращура. Показывают место, где стояла его изба. Рассказывают, как он виделся с Тургеневым. Вспоминают, что Иван Сергеевич подарил Хорю самовар. Из рода в род передают славу о богатырской силе и мудрости русского мужика, чье имя теперь знает едва ли не весь мир - повсюду, где читают "Записки охотника".
Беговые дрожки Тургенева, упоминаемые в рассказах 'Бирюк' и 'Однодворец Овсянников'