Заключение

1

В статье "О русской повести и повестях Гоголя" Белинский писал о двух направлениях в поэзии: "Поэт или пересоздает жизнь по собственному идеалу, зависящему от образа его воззрений на вещи, от его отношения к миру, к веку и народу, в котором он живет, или воспроизводит ее во всей ее нагой истине, оставаясь верен всем подробностям, краскам и оттенкам ее действительности. Поэтому поэзию можно разделить на два, так сказать, отдела - на идеальную и реальную" (I, 262). Л. И. Тимофеев творчески развивает мысль великого критика о двух "типах творчества": о "воспроизводящем" начале и "пересоздающем", о их тесной, неразрывной связи и бесконечно разнообразных соотношениях их в процессе исторического развития литературы. "В принципе всякое воссоздание действительности в произведениях искусства несет в себе и ее пересоздание. И, наоборот, всякое пересоздание связано с тем или иным воспроизведением действительности, без которого не может быть осуществлено образное отражение действительности"¹. "Пересоздание" понимается как тенденция к раскрытию таких сторон жизненного процесса, которые художник хочет приблизить, утвердить, а "воспроизведение" - это стремление художника воспроизвести действительность в таких формах, которые присущи самой этой действительности.

¹ (Тимофеев Л. И. О понятии художественного метода. - В кн.: Творческий метод. М., Искусство, 1960)

По мысли ученого, всякое пересоздание действительности имеет романтический характер, а воссоздание связано с реалистическим типом творчества¹. Но поскольку любой тип художественного мышления представляет собою диалектическое единство "воссоздающего" и "пересоздающего" начал с пресс заданием в реалистическом искусстве объективного, а в романтическом субъективного, то всякое художественное произведение является своеобразным сочетанием реалистических и романтических тенденций. Не случайно М. Горький в свое время заметил, что в творчестве каждого крупного художника переплетаются между собою реалистические и романтические элементы, т. е. элементы воспроизведения и пересоздания: "В крупных художниках реализм и романтизм всегда как будто соединены... Это слияние романтизма и реализма особенно характерно для нашей большой литературы, оно и придает ей ту оригинальность, ту силу, которая все более и более заметно и глубоко влияет на литературу всего мира"².

¹ (Романтизм и реализм выступают как высшие исторические формы проявления типов творчества, типы творчества и обозначаются именами их классических форм. Однако И. Ф. Волков верно заметил в своей статье "Основные проблемы изучения романтизма": "Но выбор термина "романтизм" для обозначения преобразующей стороны художественного творчества носит явно произвольный характер: точно так же эту сторону можно назвать и сентиментализмом, и экспрессионизмом, и интеллектуализмом - ведь эти термины не менее, чем романтизм, указывают именно на субъективную сторону художественного творчества. Но это легко может привести к подмене всего многообразия художественного творчества одной из его конкретно-исторических форм" (К истории русского романтизма. М., Наука, 1973, с. 973). Может быть вернуться к терминологии Белинского для обозначения двух типов творчества - "реальная поэзия", "идеальная поэзия"?)

² (Горький М. О литературе. М., Советский писатель, 1955, с. 313)

Говоря о "реальной" и "идеальной" сторонах поэзии, Белинский называл также те произведения, в которых "сходятся и сливаются эти два элемента поэзии" (I, 269). Это слияние "идеального" и "реального" и придает русской литературе XIX века ту оригинальность, которая обеспечивала ей всемирное значение. Произведения русских классиков отличались не только суровой, трезвой правдой, но и активным характером преобразующей тенденции, общественно-нравственным пафосом. Русские писатели выступали от имени народа, с сознанием своей ответственности перед родиной, с чувством любви к народу и ненависти к его угнетателям, с неугасимой верой в конечное торжество идеала, с пламенной гражданственностью. Пушкин в свой "жестокий век" "восславил свободу" и "милость к падшим призывал", пробуждал "добрые чувства", боролся с индивидуалистической настроенностью тех, кто "глядит в Наполеоны". Лермонтов показал угасание добрых чувств даже в лучших представителях дворянского класса - Печориных, экспериментирующих над людьми и подчиняющих их своей эгоистической воле. Гоголь встал на защиту маленького человека, "вечного титулярного советника", напомнив, что все люди братья по своей духовной сущности. Тургенев, продолжая традиции своих предшественников, Пушкина, Лермонтова и Гоголя, срывал маску обаяния с людей, зараженных злом индивидуализма, заострял в своих просветителях жажду "деятельного добра", прежде всего в Рудине, Лаврецком, Литвинове, Инсарове, Нежданове. Толстой и Достоевский, преемственно связанные со всем предшествующим этапом в развитии русской литературы, с новых философских позиций изображали человека носителем высокой духовности, располагающим даром внутренней нравственной свободы. В новых исторических условиях они осуществляли пушкинскую заповедь: "гений и злодейство - вещи несовместные".

Тургенев вместе со своими предшественниками и великими современниками принадлежал к той русской литературе, которая, по словам А. М. Горького, сильна своим страстным стремлением к решению задач социального бытия, проповедью человечности, песнями в честь свободы, глубоким интересом к жизни народа, целомудренным отношением к женщине, упорными поисками всеобщей, всеосвещающей правды.

В середине века русская литература поразила западноевропейского читателя своим напряженным внутренним пафосом, той "идеальностью", которая была связана с верой в нравственный смысл жизни, в высокое назначение человека, в неисчерпаемые потенции духовной жизни народа. В эпоху натурализма, позитивизма, декаданса, эстетства в литературе Запада второй половины XIX века русские писатели привлекли всеобщее внимание своим страстным взволнованным отношением к изображаемой жизни, светлой очищающей стихией лиризма, гневным саркастическим смехом, во всяком случае новым взглядом на мир и человека.

Общественно-нравственная направленность русской литературы определялась некоторыми особенностями исторического развития страны, а также ее теснейшими связями с освободительным движением.

Феодально-крепостнические отношения в России сохранялись дольше, чем во многих европейских странах, где они были сломлены буржуазной революцией. Русская буржуазия не была революционной даже в момент своего становления и никогда не выражала интересов народных масс. В стране нарастал размах освободительного крестьянского движения. Русское крестьянство и после пресловутого "освобождения" в 1861 году продолжало оставаться политически бесправным и экономически закабаленным: "Вся вообще "эпоха реформ" 60-х годов оставила крестьянина нищим, забитым, темным, подчиненным помещикам-крепостникам и в суде, и в управлении, и в школе, и в земстве"¹. И после "освобождения" русское крестьянство, жившее под двойным гнетом буржуазного и крепостнического рабства, представляло собою революционную силу. В. И. Ленин подчеркивал, что "века крепостного гнета к десятилетия форсированного пореформенного разорения накопили горы ненависти, злобы и отчаянной решимости"². Россия стояла накануне крестьянской буржуазно-демократической революции. Это вызревание народной революции было самым мощным и самым реальным процессом из всех происходивших тогда на европейском континенте, а русское крестьянство являлось тогда социальной силой, обладавшей наибольшим потенциалом революционной энергии. "Роль крестьянства, как класса, поставляющего борцов против абсолютизма и против пережитков крепостничества, на Западе уже сыграна, в России - еще нет"³. Начиная с 70-х годов, франко-прусской войны, эпоха подъема европейской буржуазии, связанная с победоносными буржуазно-демократическими революциями и буржуазнонациональными движениями, стала сменяться эпохой упадка, образования реакционного финансового капитала, а пролетарская демократия находилась в стадии формирования, созревания.

¹ (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 173)

² (Там же, т. 17, с. 210 - 211)

³ (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 227)

Русские писатели демократического направления сумели выразить социальный протест крестьянской массы, "горы ненависти, злобы, отчаянной решимости". Новый взгляд, новая концепция жизни отличали русских писателей, например, от французских, с которыми они были наиболее тесно связаны. Перед ними стояла национальная задача разрушения старого самодержавно-полицейского строя во имя создания нового, социально справедливого общества, задача коренных преобразований народной жизни, установления братских отношений между людьми. Они, как и все передовые русские люди того времени, жили в состоянии величайшей нравственной тревоги, неспокойствия, руководствовались идеалом высокой социальности и человечности, а не личного продвижения героя-индивидуалиста, его победоносного шествия. Они не знали скептицизма Мериме, Ренана, раннего Франса, пессимизма Флобера, антиисторических концепций человека романтиков и вульгарно-механистического понимания человека, идущего от писателей-натуралистов.

Эту органическую связь русских писателей с революционным крестьянским движением в стране хорошо заметили и сами французские реалисты. Так, Мопассан писал об одном из наиболее ярких представителей русской литературы: "Тургенев... первый обратил внимание на то новое состояние умов... на то неведомое и дотоле незамеченное политическое и философское брожение, которое должно было всколыхнуть Россию. Настоящие моряки предчувствуют бурю задолго до ее наступления... Тургенев распознал это зерно русской революции, когда оно еще только давало ростки под землей, до того, как его побеги пробились к солнцу"¹.

¹ (Мопассан Ги де. Собр. соч. в 12-ти т., т. 3, с. 64)

Русские писатели, при всем своеобразии идейно-эстетических позиций, объединялись в главном - верой в духовные силы русского народа, когда он находился еще в состоянии забитости и темноты, верой в русского человека, в котором, например, Тургенев почувствовал "зародыш будущих великих дел, великого народного развития". Русские писатели демократического склада, все, подобно Пушкину, были - "центральными художниками", т. е. близко стояли, говоря словами Тургенева, "к самому средоточию русской жизни", жили общими национальными задачами русских и твердо были уверены в их способности объединять людей всех наций в великое братское содружество.

2

Уже говорилось выше о силе преобразующей тенденции в литературе русского критического реализма. Конкретно-историческое воспроизведение действительности в произведениях русских классиков сопровождалось углубляющим его чаще всего этикофилософским объяснением именно в тот период, когда французский реализм обратился к научному бесстрастному исследованию тривиальной буржуазной действительности, отказался от романтической возвышающей мечты. Русских писателей отличало резко выраженное идейно-нравственное отношение к изображаемому в те годы, когда естественнонаучный пафос французского реализма требовал максимальной объективности наблюдений над окружающей жизнью, наблюдений, совершенно независимых от личности писателя, не ставшей объектом художественного изображения.

Самонаблюдение, самопознание автора как форма критического анализа действительности было отмечено Чернышевским в произведениях Толстого: Толстой "чрезвычайно внимательно изучал тайны жизни человеческого духа в самом себе", это знание "дало ему прочную основу для изучения человеческой жизни вообще, для разгадывания характеров и пружин действия, борьбы страстей и впечатлений. Мы не ошибемся, сказав, что самонаблюдение должно было чрезвычайно изострить вообще его наблюдательность, научить его смотреть на людей проницательным взглядом"¹. Сопричастность автора к изображаемому миру, сообщавшая русскому реализму взволнованный пафос, в высшей степени была присуща Толстому. Ромен Роллаи писал: "Насыщение правды любовью составляет неповторимую ценность шедевров Толстого, написанных им в период зрелости (...) именно эта особенность реализма Толстого отличает его от реализма в духе Флобера. Флобер полагал свою силу в том, чтобы не любить своих героев. Именно любви и недостает этому великому мастеру: солнечного света еще недостаточно, нужен жар сердца. Силою своего реализма Толстой воплощается в любом существе и, увидев его как бы изнутри, находит даже в самом ничтожном то, за что его можно любить, что роднит его братским единением со всеми людьми. И силою своей любви он проникает до корней жизни"².

¹ (Черныщевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. III, с. 426)

² (Роллан Ромен. Собр. соч. М., 1954, т. 2, с. 375)

Вместе с тем пафос жизнеутверждения в произведениях Толстого предполагал наличие безусловно критической оценки изображаемого. Суровый правдолюбец, он был принципиальным противником романтической идеализации и требовал уважения к истине, как необходимого условия подлинной нравственности. Безусловная правда о жизни стала знаменем Толстого-художника, связанного с крестьянским, нравственно-практическим взглядом на жизнь.

"Чистота нравственного чувства" (Чернышевский) привела Толстого к защите интересов народа и к критике дворянства как класса. Величие Толстого В. И. Ленин увидел в том, что в своем творчестве писатель с огромной силой запечатлел "ломку взглядов самых широких народных масс", "протест миллионов крестьян и их отчаяние"¹ в период коренных социальных сдвигов в России. Прямое, открытое обличение всех устоев полицейского государства осуществлялось Толстым во имя высокого идеала братского единения людей и народов.

¹ (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 40)

Реалистические изображения Тургенева, свободные от беспристрастия и холодной объективности наблюдений, отличались сильной романтической субъективностью, которая порождалась острым вниманием писателя к романтической идейно-эмоциональной сфере жизни. Современники считали "поэзию" характерным свойством таланта Тургенева и связывали это свойство с обращенностью писателя к "высоким", "идеальным" движениям души, к личности романтика-мечтателя, созерцательно постигающего красоту, и романтика-протестанта, готового к самоотверженному подвигу ради "общего блага". "Надобно самому быть поэтом и впадать в лиризм", - писал Салтыков-Щедрин о Тургеневе, чтобы создавать "эти прозрачные, будто сотканные из воздуха образы, это начало любви и света, во всякой строке бьющее живым ключом"¹. Достаточно вспомнить ту романтическую красоту естественного чувства любви Лизы Калитиной и Федора Лаврецкого, которая порой теряла признаки плотского переживания и могла быть выражена лишь в чудной композиции Лемма, в той "сладкой, страстной" мелодии, которая "дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса" (VII, 238). Естественная, чувственная жизнь под пером Тургенева становится прекрасной, когда она изнутри озаряется духовностью, пламенем чистой любви. Не случайно Тургенев связан с "романтическим идеализмом" Станкевича убеждением в том, что жизнь сильна любовью, романтическим возвышением в искусстве, философскими прозрениями, единством естественных влечений и нравственного сознания.

¹ (Тургенев в русской критике. Сб. статей. М., ГИХЛ, 1953, с. 517)

Эта сопричастность автора к мыслям и чувствам т. н. положительных героев, не исключавшая критической оценки, понимания их односторонности и в конечном счете социальной бесплодности, вместе с тем явилась источником той романтики, которая была следствием включения личности самого автора в круг художественных постижений. Романтика, одна из разновидностей преобразующей идейно-эмоциональной направленности творчества, выступала выражением личного начала, внутренней авторской активности, а также явилась выражением эстетического идеала. Оставаясь "поэтом-прозаиком", сохраняя "чистое золото поэзии", Тургенев, как и его предшественники - Пушкин, Гоголь и Лермонтов, умел передавать трезвую правду о жизни.

Литературную Францию поразила поэтичность тургеневского реализма, умение находить значительное и прекрасное в обыкновенном человеке. Флобер и писатели его круга усмотрели большую художественную победу Тургенева в этом умении воспроизводить действительность и при этом сохранять высокую лиричность, не впадая в идеализацию. Так, в письме к Тургеневу в 1863 году Флобер выразил свое искреннее удивление перед способностью преодолевать банальность при разработке сюжета из обыденной жизни: "Вы нашли способ писать правдиво, но без пошлости, чувствительно, но без слащавости, с комизмом, но отнюдь не низменно, не стремясь к театральности, вы добиваетесь трагических эффектов одной лишь законченностью композиции"¹.

¹ (Флобер Густав. Собр. соч. М., 1938, т. VIII, с. 255)

"Уже первые критики, - говорит Н. Я. Берковский, - и среди них Эннекен - писали, что отношение русских писателей к действительности антропоцентрично, что русские писатели сводят мир к человеку и упорно оценивают мир с человеческой точки зрения. Эннекен, считавший, что в творчестве Тургенева, Достоевского, Толстого роль человека преувеличена, тем не менее полагал, что русский антропоцентризм - это главная поэтическая сила русской литературы... Он в Тургеневе ценит лиризм, дар "интимного деликатного проникновения" в людские души и пишет о Тургеневе положительно: "Его книги имеют качество, на сегодняшний день отсутствующее почти во всех наших лучших произведениях - они не жестоки к человеку"¹. Герои из романов Тургенева, Толстого, Достоевского выступали со своими глубокими нравственными исканиями, во всей человеческой сложности. Мир приобретал в их произведениях эстетическое содержание, потому что все давалось в соотнесенности с человеком. Н. Я. Берковский разъясняет: "В западной литературе девятнадцатого столетия человека последовательно смещали, положение человека плачевно уже у поздних романтиков, уже у классических реалистов ведется последняя и отчаянная борьба за положение человека в мире, для натурализма же человек стал всего лишь подробностью в общегородском современном пейзаже, подробностью, равноправной с другими, будь то вещь бытовая или техническая, будь то камень или дерево, машина или зверь"².

¹ (Берковский Н. Я. Мировое значение русской литературы. Л., с. 25)

² (Берковский Н. Я. Мировое значение русской литературы. Л., с. 25)

3

Проблема личности и народа очень своеобразно и вместе с тем прогрессивно решалась в русском критическом реализме. Во французском реализме духовность человека понималась в духе метафизического материализма просветителей, главным образом Гельвеция - Гольбаха, учениками которых выступали Стендаль и Бальзак, и научно-естественных теорий времени. "Ориентация на естественные науки заставляла французских реалистов рассматривать социальную природу человека как нечто подчиненное его "естественной" материально-телесной природе, руководимое ее эгоистическими инстинктами и велениями". Метод русского реализма, полагает Е. Н. Купреянова, "ориентируется на высшие для своего времени достижения философско-исторического знания, в диалектике общественно-исторического развития ищет ключ к решению всех насущных проблем национального и западноевропейского бытия, современного состояния и грядущих судеб человечества"¹. Русская литература предпочитала не только руссоистскую концепцию "естественного человека", которая утверждала примат духовно-нравственной природы человека над его телесным, эгоистическим началом. Проблема личности в ее связях с миром решалась русскими реалистами в творческом использовании достижений немецкой классической философии. Национальное своеобразие русской литературы XIX века сказалось в ее пламенной вере в высокое назначение человеческой личности, как носительницы несомненной духовности, в требовательном отношении к человеку при полном понимании царящей в мире всеобщей взаимосвязи и обусловленности. Человек в произведениях Тургенева, Толстого и Достоевского, продолжавших традиции великих основоположников русского критического реализма, выступает одновременно подчиненным законам детерминации и нравственно свободным, располагающим свободой выбора. Этим пониманием русские классики и были связаны с диалектическими решениями немецкой идеалистической философии, приближались к пониманию свободы как реализованной необходимости.

¹ (Купреянова Е. Н., Макогоненко Г. П. Национальное своеобразие русской литературы, с. 265)

Внутренняя свобода человека, по мысли Тургенева, проявляется в его способности жертвовать собою ради торжества того, что он считает истиной. Осуждая людей гамлетовского типа, эгоистически погруженных в себя, Тургенев приветствует людей донкихотского склада, энтузиастов общественного служения, носителей высокого сознания нравственного долга. Он ценит в них активное героическое начало, способность жертвовать собою ради торжества справедливости на земле, преданность идеалу, "крепость нравственного состава", непреклонность воли, готовность служить "общему благу".

Признание ценности "общего блага" объединяет Тургенева со всеми демократическими писателями русской литературы и прежде всего с Толстым, Недаром в письме к А. Н. Пыпину от 10 января 1884 года Толстой так высоко оценил статью Тургенева "Гамлет и Дон-Кихот", назвав Тургенева стыдливым проповедником добра: "двигавшая им в жизни и в писаниях вера в добро - любовь и самоотвержение, выраженная всеми его типами самоотверженных и ярче и прелестнее всего в "Дон-Кихоте" (т. 63, с. 149 - 150). Здесь также признается, что "воздействие Тургенева на нашу литературу было самое хорошее и плодотворное". И еще раньше после поездки в Спасское-Лутовиново Толстой записал в дневнике в июле 1881 года: "Тургенев - боится имени бога, а признает его". Эти слова Толстого можно понять в том смысле, что Тургенев, отрицая религиозное понимание жизни, в то же время признает любовь основой жизни.

Толстой прославлял ту мораль самоотверженного служения другим, которая была проявлением цельного порыва чистой бескорыстной любви. В понимании морального подвига как полном забвении себя Толстой сближался и с Достоевским, который величайшее развитие личности полагал в ее решимости "добровольно положить свой живот за всех, пойти за всех на крест, на костер..." Непринужденное самопожертвование расценивается как проявление свободной воли человека. "Поймите меня: самовольное, совершенно сознательное и никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу всех есть, по-моему, признак высочайшего развития личности, высочайшего ее могущества, высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли"¹. Идеал свободной личности предполагает свободу от самой себя, рабского подчинения инстинкту самосохранения, от всякого себялюбия, источника всех нравственных заблуждений, от "расчета в пользу собственной выгоды".

¹ (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-тн т. Л., "Наука", 1973, т. 5, с. 79)

Стремясь выявить то типологическое общее, которое составляет национальную специфику русской литературы, игнорируя некоторые различия в этико-философской, а также эстетической позиции Тургенева, Толстого и Достоевского, как в данном случае несущественные, нам важно подчеркнуть, что эти писатели объединялись признанием морали самоотверженного служения другим, были противниками эгоистической сосредоточенности на себе, индивидуалистической настроенности. Личность человека в их произведениях обретает свободу и независимость, когда она живет и действует в органических связях с народной массой. Недаром ценность человеческой личности из господского слоя они проверяли степенью ее близости к народному национальному содержанию русской жизни. Вспомним Федора Лаврецкого, призывавшего к смирению перед народной правдой, Лизу Калитину, понявшую душевную красоту русской женщины из народа - Агафьи Властьевны, Андрея Болконского, в войне 1812 года в общении с солдатами преодолевшего свое индивидуалистическое самосознание, Пьера Безухова, пожелавшего просто быть солдатом, слиться с общенародным морем, князя Мышкина из романа "Идиот", лишенного себялюбия.

Мораль самоотверженного служения другим, которая защищалась русскими писателями, строилась на разуме, на всеобщем, на признании закономерностей в духовной жизни людей. С их точки зрения, жизнедеятельность людей, действующих в их произведениях персонажей, зависит от нравственного уровня, ценностных ориентаций. Выбор становится тогда свободным, когда он согласуется с велениями совести. Они знали, что нравственность не может быть делом частного индивида, поскольку она имеет всеобщее значение. Свобода не есть каприз человека, его немотивированное анархическое действие. Напротив, свобода понимается ими как реализация общеобязательного, объективно действующего нравственного закона. Воля человека становится истинно свободной, когда она согласуется с той нравственностью, которая составляет содержание духовной жизни человечества. Они резко порывают с индивидуалистической и романтической трактовкой свободы воли - и в этом состоит общественно-нравственный пафос всей русской литературы.

Понимание личности в русской литературе заострено против буржуазного эгоцентризма, анархического своеволия. Пушкинские традиции разоблачения индивидуализма продолжаются в творчестве Тургенева, Толстого и Достоевского в качественно своеобразном виде у каждого, разумеется, в зависимости от содержания эпохи, класса и индивидуальной позиции. Тургенев осуждает "российского Гамлета" за отсутствие общественно-нравственного идеала, за пассивно-созерцательное отношение к "обстановке", за неумение жить интересами нации - народа, за эгоистическую бесплодную сосредоточенность на себе. Толстой выступает против индивидуалистического разъединения людей и народов и призывает их к братскому союзу на почве признания высших нравственных истин христианства. Достоевский изображает преступление как анархическое действие, противоречащее нравственной природе человека.