Глава пятая. Тургеневские традиции в рассказе Льва Толстого "Рубка леса"

"В современной русской беллетристической литературе нет ни одного писателя... - писал в 1863 г. Салтыков-Щедрин, который не имел в Тургеневе учителя и для которого произведения этого писателя не послужили отправной точкою". Великий опыт Тургенева в изображении русского народа, в котором таятся и зреют огромные духовные силы, использовал и Лев Толстой.

В своих раздумьях о народе Толстой преемственно связан с писателями 40-х годов, которые в условиях демократизации русской общественной мысли на почве разложения крепостнического строя отчетливо поставили проблему освобождения крестьянства. Герцен, Некрасов, Тургенев, Григорович, продолжая и развивая обличительные традиции Гоголя, обратились к изображению бедственного положения крепостных крестьян, руководствуясь признанием ценности их нравственной жизни. Л. Н. Толстой навсегда сохранил искреннюю и глубокую признательность Тургеневу и Григоровичу именно за любовное изображение простого крестьянина¹. "Записки охотника" произвели на Толстого большое впечатление. Он ценил Тургенева как писателя-гуманиста, разгадавшего в русском крестьянине, "этом жалком и достойном классе", "больше доброго, чем дурного" (46, 184), раскрывшего внутренние духовные силы народа. В трактате "Что такое искусство?" Толстой страстно спорил с теми эстетиками, которые считали народную жизнь недостаточно многогранной и богатой для постоянного внимания художника слова. На протяжении всей сознательной жизни Толстой доказывал, что "жизнь трудового человека с его бесконечно разнообразными формами труда", "с его отношениями ко всем экономическим вопросам, не как к предметам умствования или тщеславия, а как к вопросам жизни для себя и семьи", является неисчерпаемым материалом для художника (30, 87).

¹ (В письме к Д. В. Григоровичу от 27 октября 1893 г. он вспоминает о тех "незабвенных впечатлениях", которые оставили в нем наряду с "Записками охотника" первые повести Григоровича. По свидетельству Толстого, "Антон Горемыка" явился для него "радостным открытием того, что русского мужика - нашего кормильца и - хочется сказать: нашего учителя, - можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а молено и доллено писать во весь рост, не только с любовью, но и с уважением и даже трепетом" (66, 409))

1

В основу рассказа "Рубка леса", начатого еще на Кавказе летом 1853 г. и законченного в июне 1855 г., положен эпизод похода против горцев зимою 1853 г., в котором Толстой принимал участие. Это произведение явилось результатом четырехлетнего общения писателя с "солдатиками" на Кавказе и в Севастополе. Рассказ появился в печати (Современник, 1859, № 9) с посвящением Тургеневу. Толстой объяснил это посвящение тем, что нашел в своем рассказе "много невольного подражания его рассказам" (59, 316).

Некрасов отметил новаторство Толстого в рассказах из военной жизни и увидел в этом дальнейшее творческое развитие тургеневских традиций в области изображения народа¹. Он чутко уловил идейно-эстетическую близость молодого Толстого к Тургеневу, тогда уже признанному мастеру слова. "Знаешь ли, что это такое? - писал Некрасов Тургеневу. - Это очерки разнообразных солдатских типов (и отчасти офицерских), то есть вещь доныне небывалая в русской литературе. И как хорошо! Форма в этих очерках совершенно твоя, даже есть выражения, сравнения, напоминающие "Записки охотника", а один офицер так просто Гамлет Щигровского уезда в армейском мундире. Но все это далеко от подражания, схватывающего одну внешность" (X, 236).

¹ ("Подобно г. Тургеневу, который девять лет тому назад начал свои очерки народных характеров и постепенно поставил перед нами ряд оригинальных, живых и действительных лиц, о которых мы до него не имели понятия, г. Л. Н. Т. в своей "Рубке леса" представляет нам несколько типов русских солдат, типов, которые могут служить ключом к уразумению духа, понятий, привычек и вообще составных элементов военного сословия" (IX, 332))

Молодой Толстой восторженно приветствовал тургеневский подход к теме народа. Этическая реабилитация крестьян была вполне ему созвучна. 26 октября 1853 г. Толстой записал в дневник: "Простой народ так много выше нас стоит своей исполненной трудов и лишений жизнью, что как-то нехорошо нашему брату искать и описывать в нем дурное. Оно есть в нем, но лучше говорить про него (как про мертвого) одно хорошее. Это достоинство Тургенева и недостаток Григоровича и его рыбаков. Кого могут занять пороки этого жалкого и достойного класса? В нем больше доброго, чем дурного; поэтому естественнее и благороднее искать причины первого, чем второго" (46, 184). Запись эта, свидетельствуя об отношениях молодого Толстого к "простому народу", является восторженным принятием тургеневского принципа изображения трудящегося человека и его огромных возможностей духовного развития. Оба писателя полны любовного внимания к ограбленному, старадающему крестьянскому люду, глубокого убеждены, что в нем "больше доброго, чем дурного".

Главное в "Рубке леса" - это раскрытие положительного содержания солдатской души. Проявления здоровой, трудовой психологии привлекают автора и в личности "покорно-хлопотливого" Веленчука, знакомого всем своей "чрезвычайной честностью", и в "милом человеке" Чикине, наделенном свойствами русской веселости и шутливости, и в морально чутком Жданове, наставнике молодых солдат, страстном любителе пения, и в спокойном, сдержанном Антонове, выразителе смелого духа всего солдатства. Толстой, подобно Тургеневу, сосредоточен на раскрытии человечески богатого содержания русского национального характера. Он находит в народе "огромную способность ко всему", "богатство натуры и удаль", высокие поэтические порывы, преданность родине, готовность к героическому подвигу ради нее.

Вслед за Тургеневым, отметившим здравый практический смысл народа в Хоре и Овсяникове, автор "Рубки леса" обращает внимание на внутреннее гармоническое равновесие, ясность и трезвость сознания солдат. Именно сдержанная эмоциональность, верный такт, терпение и спокойствие русского солдата определяют характер его поведения в момент военных действий: "Дух русского солдата не основан так, как храбрость южных народов, на скоро воспламеняемом и остывающем энтузиазме: его так же трудно разжечь, как и заставить упасть духом. Для него не нужны эффекты, речи, воинственные крики, песни и барабаны: для него нужны, напротив, спокойствие, порядок и отсутствие всего натянутого. В русском, настоящем русском солдате никогда не заметите хвастовства, ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности: напротив, скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность, составляют отличительные черты его характера" (3, 70 - 71). Близость Толстого к Тургеневу сказалась и во внимании к той поэтической одаренности народа, которая нашла свое выражение в личности и Жданова, поэта по своему душевному складу, радостью и страстью которого были песни, и Чикина, сказочника и скомороха, в котором "было много истинно комического и неожиданного".

Толстой учился у Тургенева изображать национальный характер народа в его конкретно-историческом содержании. Он понял, что крестьянские персонажи в "Записках охотника" - представители своей общественной среды. Так, Акулина из рассказа "Свидание" - не просто носительница самоотверженной любви, но темная крестьянка, благоговеющая перед барственностью грубого лакея. Софрон - не только "государственная голова", но и "неугомонный бурмистр", строящий свое благополучие на обмане помещика и разорении крестьян. Благодаря глубокому осознанию социальной типичности человека и Толстой рисует своих положительных героев из народа жизненноконкретными, лишенными тощей однолинейности, несмотря на свое задание выделить, подчеркнуть в них идеальное. Так, Жданов не только носитель кротости и смирения, но и русский крестьянин с его трезвым сознанием, с его свободой от предрассудков. Спокойный и сдержанный, способный к героическому подвигу Антонов не только носитель богатырской души, но и темный солдат, выражающий избыток душевной энергии в пьянстве.

Заостряя идеальное в своих персонажах, Тургенев не скрывал при этом жестокой правды крепостнической действительности, которая "расчеловечивала" даже наиболее одаренных из крестьян, воспитывая в них иногда черты рабской приниженности, а то и барского бессердечия. Полная удовлетворенность положением раба, забвение своего человеческого достоинства характеризует и преданного барину-тирану Васи-буфетчика, который вскоре после наказания безмятежно "шел по улице и грыз орехи", и Тумана, старого дворецкого, восторженно вспоминающего барина: "...и душа была тоже добрая. Побьет, было, тебя - смотришь, уж и позабыл".

Толстой, продолжая тургеневскую традицию, показал, как жестокие крепостнические порядки в армии духовно уродуют солдат. Так, взводный фейерверкер Максимов, относящийся к разряду "начальствующих политичных", страдает преувеличенным представлением о своем достоинстве. Разумеется, он так же невежествен, как и угнетенные солдаты, но убежден в своем иллюзорном превосходстве.

Скудость содержания, дух угнетения, лихоимства - весь полицейский режим в армии, как разъяснил Толстой в "Проекте преобразования армии", способствует моральному разложению солдат, толкает их на путь беззакония: "Для отчаянного солдата нет ничего невозможного, ничего святого; он украдет у товарища, ограбит церковь, убежит с поля, перебежит к врагу, убьет начальника и никогда не раскаится" (4, 288). Силуэт такого отчаянного и развратного солдата дается в "Рубке леса" в лице Чернова, укравшего у своего товарища Веленчука шинель из тонкого сукна.

В образах русских солдат Толстой раскрывает психологию крестьянина, оторванного от земледельческого труда, но тем не менее сохранившего свое подлинное человеческое содержание и в условиях николаевского военного режима. Не отрицая в народе отрицательных черт, порожденных рабской, подневольной жизнью, автор убежден в преобладающем значении доброго начала в нем.

2

Автор "Записок охотника" ясно осознал нравственное превосходство народа над его угнетателями. Но в отличие от Толстого Тургенев не стремился к усвоению крестьянского взгляда на жизнь, хотя духовное богатство человека из господской среды определял степенью близости к народу, к его субстанциальному человеческому началу.

Толстой продолжает тургеневские традиции, когда в "Рубке леса" скромных, простых, действующих сообща "солдатиков", подлинных героев, противопоставляет военной аристократий, равнодушной к судьбе родины, зараженной мелкими чувствами тщеславия, карьеризма. Лучшие из них - опустошенные, пассивные созерцатели, представленные в лице ротного командира Волхова, "Гамлета Щигровского уезда в армейском мундире", согласно определению Некрасова. Легкий скепсис, ироническое самоотрицание, кокетство своим разочарованием даже в дни боевой тревоги, индивидуалистическая погруженность в себя - все это позволяет отнести Волхова к категорий "лишних людей". Подобно последним, он связан со своей классовой средой крепкими узами. Он равнодушен к интересам военного дела и рад "променять эту жизнь хоть на жизнь самую пошлую и бедную, только без опасностей и службы..." (3, 6.2). Но, подобно тургеневскому Гамлету, он не в силах преодолеть предрассудки дворянской среды, хотя и понимает их нелепость: "Я не могу теперь вернуться в Россию до тех нор, пока не получу Анны и Владимира, Анны на шею и майора..." (3, 62). Он с горечью сознает свою рабскую зависимость от светского мнения "московской тетушки" и "губит" свои лучшие годы, свою будущность ради награды.

Армейский Гамлет равнодушен к солдатской массе, духовно разобщен с ней; этим объясняется угнетающая его безыдейность, погруженность в "миллионы маленьких тревог, гадостей, оскорблений". С точки зрения Толстого, путь морального оздоровления для лучших людей дворянского класса лежит в сближении с народом. В этом отношении Волхов противопоставлен юнкеру, от лица которого ведется рассказ и который понял нравственное превосходство солдат над офицерами.

3

В рассказе "Рубка леса" Толстой даже в приемах создания образа сближается с Тургеневым. Он интересуется здесь не столько процессами возникновения и развития чувств и мыслей героев, сколько изображением их психологии в ее внешнем проявлении. "Связь чувств с действиями", т. е. раскрытие внутренней жизни человека через поведение, в сочетании с обобщенной психологической характеристикой, является здесь преобладающей формой психологического анализа. Если в "Детстве", "Набеге", "Севастопольских рассказах" Толстой изучает человека и во внешних проявлениях его существа, и в самоанализе с помощью внутреннего монолога, то в "Рубке леса" меньше уделяется внимания тому душевному процессу, который протекает скрыто. Повествовательный сталь рассказа отмечен чертами тургеневского эстетического принципа: изображение поведения героя сочетается уже не с психологическим самораскрытием, а с синтетической характеристикой переживаний. Обращение к новым формам создания образа, видимо, объясняется задачами раскрытия не глубин индивидуальной души, а типических проявлений русского- национального характера. В статье "Записки охотника" и русская литература" Г. А. Вялый писал: "Прежде всего Толстого в "Рубке леса" роднит с Тургеневым искусство типизации, умение видеть и живописать черты, которые объединяют великое разнообразие индивидуальностей, образующих солдатскую массу. Толстой стремится найти и точно определить преобладающие типы солдат, "под которые подходят солдаты всех войск: кавказских, армейских, пехотных, кавалерийских...". Далее (и это самое важное), в социальных и профессиональных чертах русского солдата Толстой видит выражение национальных свойств русского человека"¹. Толстой по-тургеневски точно и лаконично, простыми и ясными линиями определяет "преобладающие типы солдат" - "покорные, начальствующие, отчаянные". Примерам обобщенной! характеристики, совершенно законченной и статической, может служить следующее описание: "Чаще других встречающийся тип, - тип более всего милый, симпатичный и большей частью соединенный с лучшими христианскими добродетелями: кротостью, набожностью, терпением и преданностью воле Божьей, - есть тип покорного вообще. Отличительная черта покорного хладнокровного есть ничем не сокруши мое спокойствие и презрение ко всем превратностям судьбы, могущим постигнуть его. Отличительная черта покорного пьющего есть тихая поэтическая склонность и чувствительность; отличительная черта хлопотливого - ограниченность умственных способностей, соединенная с бесцельным трудолюбием и усердием" (3, 43).

¹ ("Записки охотника" И. С. Тургенева. - Сб. статей и материалов. Орел, 1955, с. 25)

Подобно Тургеневу, Толстой обращается к синтетической обрисовке персонажа уже при первом его появлении: указывает возраст, черты внешнего облика, манеру держаться. Выразительные черты даются совершенно по-тургеневски - в духе статической физиогномики. Характер выступает в готовом, сложившемся состоянии с устойчивыми чертами;, индивидуальные черты возводятся к некоторому общему душевному складу. Веленчук принадлежал "к разряду покорных хлопотливых", Максимов - к числу "начальствующих политичных", как у Тургенева, например, Хорь - к числу рационалистов-практиков, а Калиныч - к числу романтиков-идеалистов.

Назвав основные психологические особенности различных солдатских типов, автор "Рубки леса" далее обращается к отдельным представителям солдатской массы, раскрывая их сначала средствами авторской статической характеристики, а затем и в сценах непосредственного действия, тем самым совсем по-тургеневски сливает обобщенное психологическое описание с пластическим изображением человека в действии.

Офицерская среда изображается теми же средствами, что и солдатская. Майор Кирсанов, адъютант его батальона, юнкер-рассказчик, ротный командир Тросенко и капитан Крафт собрались в балагане Волхова после дня боевой тревоги. При первом появлении каждого из них Толстой обращается к синтетической обрисовке персонажа, с указанием его портрета и манеры держаться. Статическое описание внешности, всегда соответствующей внутреннему содержанию, связано с той формой психологического анализа, которая состоит в раскрытии конечных результатов психического процесса.

Портретная живопись Толстого в этом рассказе, как и у Тургенева в "Записках охотника", также характеризуется психологически выразительным рисунком их жестов и движений, тщательно прослеженных автором-очевидцем. Воспроизведение характеров совершается также с помощью их собственных "голосов". Ночная беседа офицеров в балагане Волхова представляет собою сочетание различных социально-речевых пластов¹.

¹ (Как отмечает В. Виноградов, для реализма типичен "принцип широкого использования социально-речевых стилей изображаемой общественной среды в качестве ее собственного речевого самоопределения, связанного с ее бытом, ее культурой, историей, и принцип воспроизведения социальных характеров с помощью ее собственных "голосов" как в формах диалога, так и в формах "чужой" или непрямой речи в структуре повествования" (Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., ГИХЛ, 1959, с. 475 - 476))

4

В "Рубке леса" Толстой и по характеру повествовательного стиля предельно приближается к автору "Записок охотника". Рассказ ведется от имени очевидца, непосредственного участника событий, - юнкера, с которым непосредственно сливается автор. Сама форма личного повествования дает наибольший простор для выражения авторского "я", но тем не менее реплики и разъяснения рассказчика скупы, редки, сдержанны.

Средствами объективного эпического повествования рисуется картина боевого дня. И в сценах рубки леса, и в описании артиллерийской стычки с горцами солдаты выступают дружным коллективом. Энергичные, простые, скромные герои не обнаружили "хвастовства, ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности"; напротив, они сохраняли полное спокойствие, хотя очень живо реагировали на появление врага. Не выражая своих оценок и суждений, автор внешне беспристрастно изображает психологическую реакцию солдат и офицеров на действия неприятеля. Далеко показались группы верховых татар, и с "видом какой-то угрюмой злобы" солдаты просили "навести орудие", деловито обсуждали правильность прицела, а затем выражали радость победы при виде расскакавшихся в разные стороны татар.

Автор выражает свое восторженное отношение к внутренней моральной стойкости солдат путем сопоставления поведения солдат и "бонжуров" в момент боя: в то время как труженики войны с напряжением всех сил отдавались общему делу борьбы с неприятелем, гамлетизирующие Болховы сосредоточились на волнениях своего маленького, тщеславного "я", желают казаться спокойными и равнодушными в минуту смертельной опасности:

"- Вы где брали вино? - лениво спросил я Волхова, между тем как в глубине души моей одинаково внятно говорили два голоса: один - господи, приими дух мой с миром, другой - надеюсь не нагнуться, а улыбаться в то время, как будет пролетать ядро, - и в то же мгновение над головой просвистело что-то ужасно неприятно, и в двух шагах от нас шлепнулось ядро.

- Вот, если бы я был Наполеон или Фридрих, - сказал в это время Волхов, совершенно хладнокровно поворачиваясь ко мне: - я бы непременно сказал какую-нибудь любезность.

- Да вы и теперь сказали, - отвечал я, с трудом скрывая тревогу, произведенную во мне прошедшей опасностью" (3, 56).

Лицемерие офицеров становится хорошо ощутимым рядом с естественной реакцией простого солдата на пролетающее ядро: "Тьфу ты, проклятый! - сказал в это время сзади нас Антонов, с досадой плюя в сторону, - трошки по ногам не задела" (3, 56). Путем сравнения с солдатом, не считающим нужным скрывать чувство страха и раздражительную досаду, автор обличает ненужное кокетство офицеров под пулями, их искусственную позу, и сцена завершается авторским явно оценочным суждением: "Все мое старанье казаться хладнокровным и все наши хитрые фразы показались мне вдруг невыносимо глупыми после этого простодушного восклицания" (3, 56).

Рассказ построен на противопоставлении социально полярных слоев царской армии. Доказательством тому является изображение не только боя, но и последовавшего за ним ночного отдыха батареи.

Комфортабельный офицерский балаганчик и солдатский костер под открытым небом - два мира, абсолютно чуждые друг другу. "...В балагане было так хорошо, что за чаем я совсем забыл про сырость, темноту и рану Веленчукз, - говорит юнкер- повествователь. - Мы разговорились про Москву, про предметы, не имеющие никакого отношения с войной и Кавказом" (3, 61), Даже после трудного боевого дня офицеры выступают в своей духовкой разобщенности с коллективом солдат. Так, лучший из них - Волхов думает о себе, о своих неудачах и надеждах на получение Владимира и Анны на шею. Важно заметить, что признания Волхова, видимо, в силу их очевидности не сопровождаются авторским комментарием.

Воспроизведение характеров совершается с помощью их собственных голосов. Главная забота майора Кирсанова - не уронить своего начальственного достоинства перед нижестоящими офицерами.

Автор понимает, что нравственное убожество Кирсановых является следствием их положения господ. "Он знал службу, был исправен и усерден, всегда был при деньгах, имел коляску и повара и весьма натурально умел притворяться гордым" (3, 63).

Вся мелочность, вздорность, бездарность ночной беседы офицеров-"бонжуров" становится особенно ощутимой в сопоставлении с поэтической картиной солдатского костра. Солдатская беседа полна серьезности и задушевности. Обличительный иронический пафос автора сменяется лирической интонацией. "Когда я заговорил, - замечает рассказчик, - я почувствовал, что голос мой звучит иначе" (3, 70). Сосредоточенно задумчивые солдаты с большой силой ощущали всю значительность истекшего дня. Охваченные скорбным настроением, они не смели говорить о главном - о потере боевого товарища Веленчука. Автор не скрывает своего восторженного отношения: "Я всегда и везде, особенно на Кавказе, замечал особенный такт у нашего солдата во время опасности умалчивать и обходить те вещи, которые бы могли невыгодно действовать на дух товарищей" (3, 70).

Создавая в "Рубке леса" отрицательные образы офицеров, Толстой почти отказался от включения в текст собственных суждений, от прямолинейного заявления об их порочности. Максимально приближаясь к стилю тургеневского объективного рассказа, Толстой сопоставляет контрастные картины ночного собрания офицеров и солдатского костра после боя, и это сопоставление является главным средством выражения авторской оценки.

Противник холодного объективизма, бездушного копирования действительности, Толстой, как и Тургенев, ценил страстное, заинтересованное отношение писателя к изображаемой жизни. 24 октября 1853 г. он записал в дневник: "...главный интерес составляет характер автора, выражающийся в сочинении" (46, 182).

Кавказская война изображается с точки зрения человека, которому открылась правда русского солдата и который взволнован уродливыми социальными порядками. Рассказчик относится к числу лучших представителей дворянства, которые уже поняли духовное богатство простого мужика: новичок на Кавказе, рассказчик-автор пытливо всматривается в лицо солдатской массы, желая понять своеобразие национального характера. Становясь тружеником войны, он убеждается в нравственном превосходстве солдат над командирами. Офицеры-карьеристы, живущие жаждой наград, вызывают в авторе иронию и протест, а простые и скромные "солдатики", дружно выполняющие военные поручения, объединенные чувством товарищества, его покоряют. Более того, степень близости к народу становится для него критерием ценности духовного содержания личности.

В самом себе рассказчик ощущает пороки офицерской среды и стремится к их преодолению. Так, он обличает свое тщеславное желание "казаться" хладнокровным в момент смертельной опасности. Искусственность позы показного мужества становится понятной ему при сравнении ее со скромным величием простого солдата.

Рассказ "Рубка леса" представляет собой первую попытку изображения Толстым вчерашнего крестьянина, сегодняшнего солдата, сохранившего трудовую психологию. Идейно-эстетическая перекличка с Тургеневым оказалась неизбежной, подготовленной теми целями, которые выдвигались внутренним развитием самого Толстого.

5

"Читал записки охотника, и как-то трудно писать после него", - занес Толстой в дневник 22 июля 1853 г. Но по мере своего идейного роста он нашел неповторимо своеобразную манеру изображения народа, он не удовлетворился тургеневским выделением идеального начала в личности положительных персонажей из крестьянской среды и обратился к более трезвому и многогранному раскрытию народа. Прежде всего он не ограничился тургеневской задачей воспроизведения выдающихся представителей крестьянской среды¹, но обратился к детальному изучению самой социальной среды, широко представленной в его произведениях целой галереей народных типов - и отравительницей Матреной, властной, практически трезвой, и смиренным Акимом, твердо знающим нравственную истину, и внутренне раздвоенным Никитой из "Власти тьмы", и униженным Поликушкой, жаждущим социального признания, и добродушным Герасимом из "Смерти Ивана Ильича" и др.

¹ ("Сучок, Ермолай, Бирюк, Касьян и другие типы, созданные рукою Тургенева, - писал Щедрин, - нимало не знакомили нас с крестьянской средою не потому, чтоб не были типы вполне живые, а потому, что они представлялись нам уединенными, стоящими в положении исключительном и преисполненном недомолвок" (8, 67))

Принципы изображения народа в произведениях Толстого и Тургенева связаны с особенностями их мировоззрения. Пристальное внимание Тургенева к потенциям духовной жизни народа определялось способностью писателя проницательно наблюдать зарождающуюся жизнь. Эта особенность таланта Тургенева - зоркость к зарождающейся жизни - выражала выстраданную веру писателя в поступательное движение человечества, ту веру, которая побеждала пессимистические настроения космического одиночества. Недаром в рецензии 1844 г. он писал о русском народе "как народе юном и сильном, который верит и имеет право верить в свое будущее".

Еще Чернышевский отметил "чистоту нравственного чувства" как очень важную черту Толстого-художника. В самом себе Толстой ощутил народное чувство во всей чистоте и силе его и стал выразителем нравственного сознания крестьянских масс в эпоху подготовки буржуазно-демократической революции, выразителем того нравственного сознания, которое считало несправедливым частную помещичью собственность на землю и всякую эксплуатацию человека человеком. Чистота нравственного чувства сделала Толстого страстным защитником крестьянского люда, беспощадным критиком дворянства.

В полном соответствии со своей индивидуальной точкой зрения на жизнь Толстой показал народ в ненависти к господствующим верхам и в настроениях непротивления злу насилием. По-иному, чем Тургенев, он понимал положительное начало в народе. Уже в рассказе "Рубка леса" Толстой обратился к идеализации набожности и терпения русского солдата: "тип более всего милый, симпатичный и большей частью соединенный с лучшими христианскими добродетелями" (3, 43). Последний представлен в лице умиротворенного Жданова, своеобразного предшественника Платона Каратаева. Тип покорных соответствовал этическому идеалу Толстого, религиозно-моралистическим тенденциям его мировоззрения, проявившимся уже в творчестве 50-х годов¹. Ведь Толстой выражал идеи и настроения той крестьянской массы, которая, по словам В. И. Ленина, "уже ненавидела хозяев современной жизни", но "еще не дошла до сознательной, последовательной, идущей до конца, непримиримой борьбы с ними" - самодержавием и крепостничеством.

¹ (4 марта 1855 г. Толстой в дневниковой записи выражает "громадную мысль", осуществлению которой собирался посвятить жизнь. "Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле" (47, 37). Н. К. Гудзий справедливо замечает, что из этой записи, "как из зерна, в значительной степени выросло все последующее религиозное учение Толстого" (Г удзий Н. Лев Толстой. М., Гос. лит. музей, 1949, с. 9))

В 1883 г. Толстой сказал в беседе с Г. Русановым: "У Тургенева мне нравятся "Записки охотника", хотя теперь уж нельзя так изображать народ, как он там изображается"¹. Еще задолго до перелома писатель понял, что рассказы Тургенева не исчерпывают крестьянской темы во всей ее сложности². И Толстой нашел оригинальные средства раскрытия этой темы именно благодаря новому пониманию нравственной жизни народа, благодаря обращению к не освещенным еще граням его национального характера. Но это не помешало Толстому считать "Записки охотника" образцовыми и признательно благодарить Тургенева за любовное отношение к народу. Он вполне мог согласиться с Салтыковым-Щедриным, полагавшим, что "Записки охотника" положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды" (15, 612 - 613). Лев Толстой всегда подчеркивал общественно-литературную заслугу Тургенева, который сумел в эпоху крепостничества осветить крестьянскую жизнь и оттенить ее поэтические стороны. Как вспоминает А. Гольденвейзер, он ставил "Записки охотника" по художественной оригинальности, по национальному своеобразию формы рядом с такими произведениями, как "Герой нашего времени", "Мертвые души", "Былое и думы".

¹ (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. М., ГИХЛ, 1955, т. I, с. 233)

² (Толстой не мог согласиться с точкой зрения Гончарова, согласно которой благодаря Тургеневу крестьянская тема является полностью исчерпанной. В трактате "Что такое искусство?" Толстой иронически отнесся к этой мысли Гончарова: "Помню, как писатель Гончаров, умный, образованный, но совершенно городской человек, эстетик, говорил мне, что из народной жизни после "Записок охотника" Тургенева писать уже нечего. Все исчерпано. Жизнь рабочего народа казалась ему так проста, что после народных рассказов Тургенева описывать там было уже нечего" (30, 86))