Тургенев в оценке русской критики. К. Бонецкий

Литературная деятельность Тургенева от сороковых до восьмидесятых годов прошлого столетия находилась в центре внимания русской критики. Полемика вокруг ряда произведений Тургенева имела серьезное политическое значение, оставив заметный след в истории русской общественной мысли. "Почти каждая вновь вышедшая книга Тургенева,- писал М. И. Калинин,- вызывала острую борьбу, различную оценку борющихся литературных групп. Достаточно напомнить о его романе "Отцы и дети"^*.

^* (М. И. Калинин, О литературе, Ленинградское газетно-журнальное и книжное издательство, 1949, стр. 78.)

И. С. Тургенев

Первые опыты Тургенева в поэзии и прозе встретили сочувственное отношение и поддержку В. Г. Белинского, проницательно угадавшего в молодом авторе выдающееся художественное дарование. В пору расцвета таланта Тургенева о нем писали Герцен и Чернышевский, Добролюбов и Писарев.

В статьях о Тургеневе лучшие русские критики и публицисты середины XIX века поставили ряд живых, насущных вопросов общественного развития России. Такие шедевры революционно-демократической критики, как "Русский человек на rendez-vous" Чернышевского и "Когда же придет настоящий день?" Добролюбова, явились основными вехами борьбы руководителей "Современника" с идеологами буржуазного либерализма.

Прогрессивное значение творчества выдающегося русского реалиста заключалось и в том, что его лучшие художественные произведения будили мысль, волновали русское общество и самым фактом своего появления способствовали выработке передовых идей своего времени. "Реальная жизнь воспроизведенная настоящим художником, сама создавала тенденцию и разжигала политические страсти в обществе",- говорил в 1939 году о Тургеневе и Чехове М. И. Калинин, напоминая слова Тургенева о том, что "точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни есть величайшее счастье для литератора".

^* (М. И. Калинин, О литературе, Лениздат, 1949, стр. 81.)

Творческий путь Тургенева был противоречив. Либеральные иллюзии и классовые предрассудки, усиленно укреплявшиеся в писателе его "друзьями" из либерального лагеря, мешали Тургеневу понять перспективы острой идейной борьбы в России эпохи падения крепостного права.

Сознавая вредность влияния реакционеров и либералов на Тургенева, Белинский и Некрасов, Чернышевский и Добролюбов стремились идейно изолировать автора "Записок охотника" от враждебного окружения. Когда либералы Боткин и Анненков в тесном союзе с реакционными критиками Дружининым и Григорьевым пытались затянуть Тургенева в болото так называемого "чистого искусства", они встретили энергичный отпор со стороны революционных демократов.

Революционные демократы сыграли исключительную роль в формировании таланта Тургенева. Не кто иной, как Белинский помог начинающему писателю найти свое призвание и свой путь в русской литературе. Тургенев до конца жизни остался чутким ко всему новому художником-реалистом, трезвым и зорким наблюдателем общественных процессов, совершавшихся в русской жизни, и этим он в немалой мере обязан передовой критике.

В отличие от многих литераторов своей эпохи, Тургенев с большим вниманием прислушивался к голосу прогрессивного общественного мнения. Характеризуя историческое значение русской критики в деле воспитания русского общества, Тургенев писал в январе 1870 года: "У нас, в России, критике предстояла и предстоит великая и важная задача, которую она не раз уже разрешала блестящим образом в лице Белинского, Добролюбова и некоторых других и которая не потеряет своего первостепенного значения до тех пор, пока будут необходимы у нас педагогические отношения сознательно-мыслящих умом к остальной массе общества"^*.

^* (И. С. Тургенев, Сочинения, ГИХЛ, 1933, т. XII, стр. 386.)

История показала, что путь, подсказанный Тургеневу Белинским и его преемниками, был единственно правильным. "Живое отношение к современности" явилось источником силы одного из крупнейших романистов XIX столетия. "Творчество Тургенева,- говорил М. И. Калинин,- имело не только художественное, но и общественно-политическое значение, которое, как мне кажется, и придавало действительно художественный блеск его произведениям"^*.

^* (М. И. Калинин, О литературе, Лениздат, 1949, стр. 78.)

Тургенев начал литературную деятельность как поэт-романтик. За 1838-1847 годы он напечатал в "Современнике" и "Отечественных записках" множество стихотворений. Весной 1843 года в Петербурге вышла отдельной книжкой его поэма "Параша". Вскоре была написана поэма "Разговор", а в знаменитом "Петербургском сборнике", изданном в 1846 году Некрасовым, появилась наиболее зрелая поэма Тургенева "Помещик". В сороковые годы прошлого века поэзия Тургенева пользовалась в литературных кругах большим успехом. "Элегии и поэмы" Тургенева, по словам Ивана Панаева, "всем очень нравились, не исключая и Белинского".

Прогрессивная критика в лице В. Г. Белинского весьма высоко оценила те произведения молодого писателя, в которых ощущался его переход на реалистические позиции. Едва только вышла в свет поэма "Параша", как Белинский поспешил поделиться своим впечатлением от поэмы с В. П. Боткиным: "Читал ли ты "Парашу"? - Это превосходное поэтическое создание".

В "Отечественных записках" критик поместил о поэме большую статью, от "благосклонного тона" которой Тургенев, по его признанию, "почувствовал больше смущения, чем радости". Понимая душевное состояние начинающего литератора, Белинский счел нужным укрепить в Тургеневе веру в его поэтическое призвание. В письме к писателю критик подтвердил свое положительное отношение к поэме. Из личного общения с Тургеневым Белинский вынес впечатление о нем как о человеке, в котором "есть желчь и юмор", который "глубоко понимает общество" и способен в будущем принести немалую пользу для русской литературы.

Взаимоотношения Белинского и Тургенева отчетливо раскрывают одну из характернейших черт революционно-демократической критики. Белинский считал своим гражданским долгом помочь молодому автору освободиться от влияния романтизма, осознать главные процессы общественной жизни и определить свое место в литературном движении эпохи.

Полувековой писательский путь Тургенева начался при жизни Пушкина. "Талант в нем замечательный и обещает большую деятельность в будущем",- отозвался о Тургеневе в сентябре 1847 года Гоголь^*.

^* (Н. В. Гоголь, О литературе, Гослитиздат, М. 1952, стр. 249.)

Первый период литературной деятельности Тургенева (1836-1847) протекал в условиях ожесточенной борьбы выступавших за раскрепощение России писателей-реалистов с реакционной литературой Булгарина и Греча. Страницы широко распространявшихся журналов заполнялись убогими виршами Бенедиктова, лжепатриотическими драмами Кукольника, трескучими статьями воинствующих прислужников николаевского режима.

В этих условиях реалистическая направленность лучших произведений молодого Тургенева не могла не вызвать сочувствия со стороны защитников гоголевской школы в русской литературе.

В 1843 году, когда появилась первая поэма Тургенева, русский читатель еще не знал романа "Кто виноват?" Герцена, зрелых стихотворений Некрасова, романа "Бедные люди" Достоевского, повестей Григоровича "Деревня" и "Антон Горемыка", "Обыкновенной истории" Гончарова, и Белинский в своей борьбе за укрепление и развитие реализма мог опираться главным образом на произведения Крылова и Грибоедова, Пушкина и Лермонтова, а из современных ему писателей почти исключительно на Гоголя. Естественно, что в начале сороковых годов Белинский должен был направить свои усилия на поиски и воспитание молодых дарований, которые в новых условиях могли бы продолжить традиции Пушкина, Лермонтова и образовать вокруг Гоголя демократическое направление русской литературы.

В авторе "Параши" Белинский увидел одного из наследников Лермонтова и счел необходимым принять живое и деятельное участие в судьбе начинающего писателя. В статье "Взгляд на главнейшие явления русской литературы в 1843 году" Белинский, анализируя поэму Тургенева "Параша", ставил ее в связь с лермонтовским творчеством, источник которого критик усматривал в "сочувствии ко всему современному и глубоком чувстве действительности". "В "Параше",- писал Белинский,- нельзя было не заметить минутного возвращения русской поэзии к направлению, которое дал ей Лермонтов и которого она не должна была покидать". И далее Белинский подчеркивал, что достоинство тургеневской поэмы заключается в ее реалистическом характере: "В рассказе г-на Т. Л. есть глубокая и верная мысль, взятая из чисто русской жизни и развитая мастерски во всех мельчайших подробностях". Наиболее ценным и существенным в статье Белинского о "Параше" явилось проницательное определение критиком основных особенностей таланта Тургенева. Когда Белинский писал в 1843 году о Тургеневе как "сыне нашего времени, носящего в груди все скорби и вопросы его", он, несомненно, имел в виду дальнейший путь начинающего автора. Вместе с тем Белинский оттенил в своей статье возможности Тургенева как писателя-реалиста. Так, "печать оригинальности" стиля Тургенева Белинский считал следствием "способности схватывать сущность, а следовательно, и особенность каждого предмета".

Статья Белинского оказала серьезное влияние на все дальнейшее творчество Тургенева. Придавая большое значение классическим традициям в литературе, Белинский указал Тургеневу на необходимость следовать традициям Пушкина, Лермонтова, Гоголя: "Быть под неизбежным влиянием великих мастеров родной литературы,- писал Белинский,- проявляя в своих произведениях упроченное ими литературе и обществу, и рабски подражать совсем не одно и то же: первое есть доказательство таланта жизненного, развивающегося, второе - бесталанности".

Чрезвычайно ценя в творчестве Тургенева сатирический элемент, Белинский из его последующих поэм выделял поэму "Помещик", в которой критическое изображение помещичьего общества особенно удалось писателю. В рецензии на "Петербургский сборник" критик писал: "Помещик" г. Тургенева - легкая, живая, блестящая импровизация, исполненная ума, иронии, остроумия и грации. Кажется, здесь талант г. Тургенева нашел свой истинный род, и в этом роде он неподражаем". Столь же высокую оценку этой поэмы дал Белинский и в своей последней статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года".

Реакционных идеологов социальные мотивы в произведениях Тургенева возмущали. Не удивительно поэтому, что обзор Белинского о русской литературе 1847 года в той его части, которая касалась Тургенева, представляет собой прямую полемику с органом славянофилов "Москвитянином", монархическим журналом Сенковского "Библиотека для чтения", а также с издававшимся в "религиозно-патриотическом духе" "Северным вестником".

Одним из наиболее ранних откликов на первые поэмы Тургенева явился разбор "Параши" и "Разговора" профессором русской словесности П. А. Плетневым. В отличие от Белинского, Плетнев в "Параше" нашел только "легчайшие очерки, исполненные грациозных движений"^*, а о поэме "Разговор" высказался еще более сурово: "Вместо природы и жизни он (Тургенев.- К. Б.) искусственно вдохновляется какою-то антитезою... оттого и мысли его сбивчивы, и в красках совершенно нет живости, ни верности"^**. Между тем именно в "Разговоре" молодой автор пытался осмыслить значительные социальные и философские идеи. Белинский с большой похвалой отозвался об этой поэме.

^* (П. А. Плетнев, Сочинения и переписка, т. II, СПб. 1885, стр. 400.)

^** (П. А. Плетнев, Сочинения и переписка, т. II, СПб. 1835, стр. 477.)

Отрицательно восприняли стихотворения и поэмы Тургенева славянофилы. Рецензируя "Петербургский сборник", К. С. Аксаков дал в феврале 1847 года резкий отзыв о Тургеневе, который "был плох в первом произведении" и "пишет постоянно плоше и плоше". О поэме "Помещик" критик-реакционер писал с полным пренебрежением: "Произведение плохо, такой вздор"^*. Во втором номере "Москвитянина" за 1848 год критик Н. Гаврилов, всячески понося поэтов гоголевской школы, напал на Белинского за его статьи о Тургеневе.

^* ("Московский литературный и ученый сборник на 1847 год", отд. критики, стр. 37.)

Эти враждебные выпады целиком отвечали занятой руководителями "Москвитянина" позиции по отношению к реалистическому направлению в русской литературе. Белинский в знаменитом ответе "Москвитянину" вскрыл социальные корни славянофильской идеологии, подчеркнув, что славянофилов особенно раздражали "карикатурные изображения помещиков и деревенского быта".

Ярый реакционер С. П. Шевырев выступил против Тургенева в 1846 году в рецензии на "Петербургский сборник" Некрасова. В поэме "Помещик" чрезвычайно задело Шевырева ироническое описание помещичьего быта и обличение квасного патриотизма славянофилов.

Поэмы Тургенева встретили отрицательный прием и со стороны прочих изданий реакционной печати. Продажные журналисты Ф. Булгарин и Л. Брант на страницах монархической газетки "Северная пчела" с нескрываемой злобой писали о поэме "Помещик". Ретроград Сенковский в "Библиотеке для чтения" опубликовал издевательскую по тону статейку о поэме "Разговор".

Неприязненное отношение к Тургеневу высказал и либерал Боткин. В письме к Белинскому от 27 марта 1847 года Боткин, выразив сомнение в "талантливости" Тургенева, замечает: "Странная участь дарования Тургенева, это ни художник (поэт.- К. Б.), ни беллетрист"^*.

^* ("Литературная мысль", Альманах, вып. II, Петербург 1913, стр. 190.)

Точка зрения Белинского была в известной мере воспринята критиком прогрессивного журнала "Финский вестник". В майской книжке журнала за 1846 год опубликована сочувственная рецензия на "Петербургский сборник". Отзываясь в высшей степени положительно о критических статьях Белинского и стихотворениях Некрасова, рецензент повторил суждения Белинского о Тургеневе как "поэте школы Лермонтова". Критик подчеркнул живой интерес Тургенева к "современным вопросам", а в поэме "Помещик" обратил внимание читателей на "содержание, прямо выхваченное из русской жизни", "злой юмор" и "множество живо подмеченных черт"^*.

^* ("Финский вестник", Учено-литературный журнал, IX, май 1846, стр. 31.)

Противоположные тенденции, наметившиеся в оценке ранних произведений Тургенева, особенно резко выявились в критике пятидесятых годов. Борьба за Тургенева-реалиста велась Некрасовым, Чернышевским и Добролюбовым. Апологеты "чистого искусства", подвергнув решительной ревизии взгляды Белинского, развивали в статьях о Тургеневе положения, выдвинутые противниками "натуральной школы" еще в сороковые годы.

С января 1847 года передовой журнал "Современник" начал печатать "Записки охотника", ознаменовавшие переход Тургенева к наиболее актуальной и политически важной в условиях того времени крестьянской теме.

Буржуазные литературоведы широко распространяли версию о единодушном признании "Записок охотника" всеми слоями русского общества. Между тем мнения о "Записках охотника" резко раскололись.

Впервые общественное влияние "Записок охотника" было отмечено В. Г. Белинским. Такие шедевры этого цикла, как "Певцы", "Бежин Луг", "Свидание" и "Гамлет Щигровского уезда", написаны после смерти великого критика. Белинский успел ознакомиться только с четырнадцатью рассказами, но общий замысел очерков был так верно и глубоко раскрыт им, что критик, несомненно, облегчил Тургеневу его дальнейшую работу над этой книгой.

"Природа - вечный образец искусства, а величайший и благороднейший предмет в природе - человек. А разве мужик - не человек? - Но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? - Как что? - его душа, ум, сердце, страсти, склонности, - словом, все то же, что и в образованном человеке"^*. Этот горячий призыв Белинского в защиту русского крестьянина явился программой для многих писателей гоголевской школы и нашел в "Записках охотника" живое и образное выражение.

^* (В. Г. Белинский, Собр. соч. в трех томах, т. III, Гослитиздат, М. 1948, стр. 787.)

В эпоху резкого обострения кризиса всей крепостнической системы обращение передовых писателей к крестьянской теме приобретало весьма серьезное политическое значение.

"Крестьяне сильно возбуждены, спят и видят освобождение", - писал в одном из писем к Анненкову в декабре 1847 года Белинский^*. Отражая думы и чаяния закрепощенного крестьянства, великий революционер-демократ требовал для народа "прав и законов, сообразных не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью"^**.

^* (В. Г. Белинский, Письма, т. III, стр. 316-317.)

^** (В. Г. Белинский, Собр. соч. в трех томах, т. III, Гослитиздат, М. 1948, стр. 708.)

Ясная и политически заостренная постановка Белинским крестьянского вопроса стимулировала процесс демократизации русской литературы, направляла ее на путь борьбы за освобождение народа от пут крепостнического режима.

Художественная разработка народной темы помогала писателям и критикам в решении проблемы создания в искусстве положительного образа. Полемизируя в 1847 году с Кавелиным, Белинский указывал, что русская жизнь, будучи художественно воспроизведенною, может представить "положительную сторону нашей народной физиономии". На Руси, писал Белинский, по самой сущности народа русского хороших людей должно быть гораздо больше, "нежели как это думают сами славянофилы". При этом критик-демократ подчеркивал, что в условиях господства крепостного режима все "человеческое", присущее положительным героям, состоит "в прямом противоречии с тою общественною средою", в которой они находятся^*.

^* (В. Г. Белинский, Письма, т. III, стр. 311.)

Исходя из верного понимания политической сущности крестьянского вопроса в России и глубокого решения проблемы положительного героя, Белинский судил об общих явлениях русской литературы и в том числе о "Записках охотника" Тургенева.

В статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года" Белинский, дав общую характеристику первых очерков "Записок охотника", особенно выделил очерк "Хорь и Калиныч", назвав его "лучшим из всех рассказов охотника"; в письме к Тургеневу критик также подчеркнул значимость этого рассказа о двух орловских крестьянах: "Вы и сами не знаете, что такое "Хорь и Калиныч", который обещает в вас замечательного писателя в будущем". Примечательно, что в оценке именно этого очерка Белинский резко разошелся с Боткиным. "Хотелось бы обо многом поговорить с тобою, особенно насчет "Хоря и Калиныча", мне кажется, что в отношении к этой пьесе, так резко замечательной, ты совсем не прав",- писал 22 апреля 1847 года Белинский Боткину, отвечая на письмо последнего, в котором говорилось, что "Хорь и Калиныч" - "идиллия, а не характеристика двух русских мужиков". Что же собственно привлекло Белинского в этом очерке, почему он столь решительно и высоко поставил этот рассказ, указав, что в нем "автор зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил"?

Ответ на этот вопрос мы находим в обзоре Белинским русской прозы 1847 года, в котором исключительное внимание уделено освещению одного из основных вопросов революционно-демократической эстетики - вопроса о типическом: "Поэт,- писал Белинский,- должен выражать не частное и случайное, но общее и необходимое, которое дает колорит и смысл всей его эпохе". Становление гоголевской школы, ее великие художественные завоевания позволили Белинскому поставить перед русской литературой задачу создания типического образа русского крестьянина. К художественному решению этой проблемы и подошел Тургенев в "Записках охотника". Принципиальное значение отзыва Белинского заключалось в том, что он подчеркнул новаторский характер типизации Тургеневым крепостного крестьянина. В образе Хоря Тургеневу, по словам Белинского, удалось запечатлеть "тип русского мужика, умевшего создать себе значущее положение при обстоятельствах весьма неблагоприятных". Вследствие "цензурных таможен" Белинский не мог сказать, что под "неблагоприятными обстоятельствами" он подразумевал крепостное право, и был лишен возможности широко развить свою мысль, но для "проницательного читателя" смысл слов критика был совершенно ясен. Накануне событий 1848 года, в период приближения революционной ситуации внутри страны, самодержавие поспешило объявить незыблемость крепостного права, а его защитники выступили в печати с рассуждениями о пользе помещичьей опеки над крестьянами. Между тем логика тургеневского рассказа заставляла прийти к совершенно противоположному выводу. Энергичный и предприимчивый крестьянин не только в состоянии вполне самостоятельно вести свое хозяйство, но в смысле практического умения и знания дела решительно превосходит своего помещика. Широкие возможности свободного от крепостнических оков крестьянского труда были до некоторой степени также раскрыты Тургеневым.

Демократическая направленность очерка сказалась и в показе Тургеневым благоприятного влияния свободы на духовное развитие народа. Одна из ведущих тем "Записок охотника" - тема художественной одаренности русского народа - нашла свое отражение в образе Калиныча, который, по замечанию Белинского, представлял "еще более свежий и полный тип русского мужика", выражая "поэтическую натуру в простом народе".

Белинский указал и на гуманизм как на одну из характернейших черт идейного содержания "Записок охотника". В то время как многие произведения из крестьянской жизни западноевропейских буржуазных писателей отмечены печатью холодного равнодушия автора к изображаемой среде, аналогичные по теме произведения лучших русских писателей-реалистов проникнуты живым сочувствием к быту, думам и чаяниям русского крестьянина.

"С каким участием и добродушием автор описывает нам своих героев, как умеет он заставить читателей полюбить их от всей души",- писал о "Записках охотника" Белинский.

Определяя художественное своеобразие "Записок охотника", Белинский обратил внимание на замечательное искусство писателя в показе русского пейзажа. Картины природы рисуются Тургеневым в строго реалистической и вместе с тем лирической манере. Писатель, по словам Белинского, "любит природу не как дилетант, а как артист", и при этом изображает природу не "только в поэтических ее видах", "но берет ее, как она ему представляется".

Сильное впечатление на Белинского произвел и один из центральных очерков "Записок охотника" "Бурмистр", идейное содержание которого столь близко напоминает благородные идеи знаменитого письма Белинского к Гоголю. Исследователи неоднократно указывали на факт написания Тургеневым "Бурмистра" в период совместного пребывания с. Белинским за границей, когда великий критик готовил свой гневный ответ Гоголю.

Письмо Белинского к Анненкову от 15 февраля 1848 года свидетельствует, что в "Записках охотника" революционер-демократ наиболее высоко оценивал критическое изображение писателем крепостного общества. Те же рассказы, в которых преобладал бытовой и несколько сентиментальный колорит, не получили одобрения Белинского. Так, например, вызвавший бурный восторг либерала Анненкова рассказ "Лебедянь" показался критику "довольно слабым. Цензура не вымарала из него ни единого слова, потому что решительно нечего вычеркивать"^*.

^* (В. Г. Белинский, Письма, т. III, стр. 337.)

Появление "Записок охотника" окончательно убедило Белинского в том, что Тургенев именно "в прозе нашел свою настоящую дорогу", ибо "здесь его талант обозначился вполне". Будущий путь Тургенева мыслился Белинским как путь писателя реалиста. Горячо советуя Тургеневу продолжать "Записки охотника", великий критик в своей последней статье завещал писателю "следовать действительности". "Для такого рода искусства,- пророчески писал Белинский,- даны богатые средства: дар наблюдательности, способность верно и быстро оценить всякое явление, инстинктом разгадать его причины и следствия". Чрезвычайно высоко ставя статьи Белинского последних лет его жизни, Тургенев с большой признательностью вспоминал об обращенных лично к нему словах своего учителя и друга.

В сороковые годы отношение Белинского к Тургеневу полностью разделял Некрасов. Как редактор и издатель "Современника", Некрасов стимулировал работу Тургенева над целой серией очерков крестьянского быта: "Нас то и дело спрашивают, - писал Некрасов Тургеневу,- будут ли в "Современнике" еще Ваши рассказы". "В самом деле, это настоящее Ваше дело, - убеждал он Тургенева в июле 1847 года.- Я рад за Вас и за "Современника",- на такую отличную дорогу Вы попали".

Прямо противоположным было отношение к "Запискам охотника" со стороны реакционного и буржуазно-либерального лагеря. Сословная точка зрения выражена здесь с полной откровенностью.

Чиновник царской цензуры, коллежский советник Егор Волков, опасаясь вредного влияния "Записок охотника" на "низшее сословие", указал министру народного просвещения Ширинскому-Шихматову на неблагонамеренный характер тургеневских рассказов: "Полезно ли... доказывать грамотному народу, что крестьяне находятся в угнетении, что помещики, над которыми так издевается автор, выставляя их пошлыми дикарями и сумасбродами, ведут себя неприлично... что крестьянину жить на свободе привольнее, лучше"^*.

^* ("И. С. Тургенев. Исследования и материалы", вып. I, Одесса - 1921, стр. 19.)

Одобряя мнение цензуры, Ширинский-Шихматов поспешил обратить внимание Николая I на опасную книгу, в которой "помещики вообще представлены с самой невыгодной стороны, нередко в смешном и карикатурном, а чаще в предосудительном виде"^*.

^* (Там же, стр. 34.)

Конец следственного дела по "Запискам охотника" хорошо известен. Николай I лично распорядился "отставить за небрежное исполнение своей должности" цензора Львова, пропустившего в печать первое отдельное издание "Записок охотника".

Реакционер С. Шевырев также критиковал Тургенева с "полицейской" точки зрения. Защищая крепостнические устои, Шевырев пытался реабилитировать привилегированные слои русского общества: "В жизни помещика, чиновника,- поучал этот критик, - есть нравственный и общественный характер, который должен быть понят и изучен с иной точки зрения, спокойно, без ярости и озлобления"^*. Шевырев с яростью напал на само понятие "гуманности", противопоставляя этому "языческому термину" христианское слово "любовь". "Любовь,- писал Шевырев,- налагает на нас обязанность любить ближнего в каждом человеке, каков бы он ни был. Гуманность же сортирует людей - и к большинству их питает даже ненависть, а из ненависти не может выйти ничего изящного"^**. Стремясь разоружить русскую литературу, этот мракобес дискредитировал писателей-реалистов, уверяя, что стих Некрасова "почти везде ссорится с духом языка", что "существа", выведенные Герценом в романе "Кто виноват?", "безобразны", что Тургенев "не художник, а копиист и не имеет поэтического призвания".

^* ("Москвитянин", 1848, № 1, стр. 43.)

^** (Там же, стр. 64.)

Славянофильская критика, превратно истолковывая идеи и образы "Записок охотника", первоначально попыталась использовать некоторые очерки в целях пропаганды своих реакционных взглядов. В искусстве славянофилы ценили "чисто-художественное направление", требуя от писателей изображения "народа-богоносца", живого носителя идеи "смирения и покорности". Так, рецензент "Северного обозрения" в февральской книжке журнала за 1848 год доказывал, что в рассказе "Смерть" Тургенев воспроизвел "одну из самых замечательных черт нашего народа - нашу преданность воле бога"^*. Один из идеологов славянофилов К. С. Аксаков, подытоживая мнение своих единомышленников, утверждал, что "Записки охотника" вообще - только одно мерцание какого-то света, не больше. Сверх того, кроме общего, неясного достоинства, есть общие же, ясные недостатки"^**.

^* ("Северное обозрение", Учено-литературный журнал, т. II, 1848, стр. 55.)

^*** ("Собрание критических материалов для изучения произведений Тургенева", М. 1908, вып. III, стр. 399.)

Из полемики В. Г. Белинского с либералами Боткиным и Анненковым ясно, что революционные демократы резко расходились с либеральным лагерем в оценке общественного значения "Записок охотника". Передовым людям в "Записках охотника" было дорого антикрепостническое содержание книги. Реакционеры и либералы всячески умаляли гражданскую значимость произведения, видя его достоинства почти исключительно в поэтическом описании картин природы и светлых зарисовках усадебного быта.

В период реакции 1848-1855 годов литературная деятельность Тургенева, всячески стесняемая цензурой, развивалась в направлении, указанном В. Г. Белинским. Целый ряд драматических и прозаических произведений, написанных Тургеневым за это время, свидетельствовал о росте его как художника-реалиста. В 1849- 1855 годы писатель, продолжая работу над "Записками охотника", создал несколько драматических произведений, среди которых особенно выдаются "Нахлебник" (1848) и "Месяц в деревне" (1850). Творческим достижением Тургенева-прозаика явились такие повести, как "Дневник лишнего человека" (1850), "Постоялый двор" (1852), "Муму" (1852) и "Яков Пасынков" (1855).

Следует подчеркнуть, что интенсивная литературная деятельность Тургенева не встретила в эти годы со стороны критики должного внимания. Объясняется это в значительной степени общим положением русской критики в пору мрачного семилетия.

Н. Г. Чернышевский, характеризуя состояние литературной критики начала пятидесятых годов, писал в июньской книжке "Современника" за 1854 год, что "упадок критики факт несомненный и очень прискорбный". "Критика,- писал Чернышевский. - решительно ниже публики".

В заметках о журналах за июль 1855 года Некрасов так же справедливо указал на "измельчание" критики после смерти Белинского. Резкое снижение идейного уровня критической мысли и крутой поворот вправо части дворянской интеллигенции отразились даже на критическом отделе "Современника". Подвизавшиеся в этом журнале критики Дружинин, Боткин и Анненков, легко расставшись с неглубокими демократическими идеалами, выступили поборниками реакционной теории искусства для искусства и анализировали художественные произведения с точки зрения защиты сословных интересов верхушечных слоев русского общества.

Чрезвычайно показательны в этом смысле отзыв Дружинина на повесть Тургенева "Дневник лишнего человека" и пространная статья Анненкова "О мысли в произведениях изящной словесности".

"Дневник лишнего человека" Тургенев совершенно справедливо считал своей творческой удачей. "Я почему-то воображаю,- писал он,- что "Дневник" хорошая вещь, и желал бы видеть ее выставленною лицом, как говорится"^*. Между тем Дружинину, считавшему, что "сатирический элемент, какой бы он ни был, не способен быть преобладающим элементом изящной словесности", показ отрицательных сторон крепостнического уклада пришелся не по вкусу, и он отнесся к "Дневнику" резко отрицательно.

^* (И. С. Тургенев, Собр. соч., т. 11, изд. "Правда", М. 1949, стр. 87.)

"Повесть эта,- писал он в пятой книжке "Современника" за 1850 год,- принадлежит к самым слабым произведениям автора "Записок охотника"^*. Протестуя против обращения писателя к мрачным сторонам русской жизни того времени, Дружинин открыто выражал свое недовольство: "Мы не хотим тоски, не желаем произведений, основанных на болезненном настроении духа"^**. Апеллируя к симпатиям "просвещенных помещиков", типичный англоман и верный охранитель самодержавных устоев рекомендовал Тургеневу черпать сюжеты из событий английской средневековой истории.

^* ("Современник", № 5, т. XXI, 1850, отд. VI, стр. 80.)

^** (Там же.)

Более осторожно проводил идеи, направленные в защиту привилегированных классов и так называемого "чистого искусства", Анненков.

Всячески стремясь уклониться от прямого анализа общественного содержания сочинений Тургенева и Толстого, критик ограничивает задачи упомянутой выше статьи якобы обсуждением "внешней стороны авторского таланта, его приемов и способов создания"^*. Однако анализ художественной формы ведется Анненковым таким образом, что становится совершенно ясной реакционная в своей сущности идейная устремленность его исследования. Прибегая к нарочито туманней и неясной фразеологии, Анненков по сути критиковал гоголевское направление в русской литературе, утверждая, что она приняла "педагогический характер", утратив "простодушие во взгляде на предметы". Критик обвинял последователей Белинского в том, что они в своих сочинениях "предъявляют требование не на художественную мысль, а на мысль или философскую, или педагогическую". "С такого же рода мыслями,- категорически заявлял Анненков,- искусство никогда иметь дело не может".

^* ("Современник", № 1, т. 49, 1855, стр. 5.)

Вместе с тем критик настойчиво требовал от писателей отказа от резко отрицательного изображения крепостнической действительности.

В произведениях истинного искусства, по словам Анненкова, "поэтический элемент" исправляет "чересчур крупные линии", а "полупрозрачная атмосфера" "приводит в гармонию краски и очертания предметов". Все эти "изящные" фразы по сути дела выражали намерение критика повернуть русскую литературу с пути обличения лжи и социальной несправедливости монархического строя.

В целях борьбы с линией критического реализма Анненков подошел и к произведениям Тургенева.

Трактуя Тургенева как художника преимущественно "чистой формы", Анненков порицал писателя за то, что в его сочинениях "не все лица и характеры совершенно оторваны от действительности и перенесены в искусство" очищенными "от неразумных случайностей", иными словами не представлены в приукрашенном и далеком от суровой реальности николаевской эпохи виде.

Анненков старался внушить Тургеневу, что достоинство его рассказов заключается "совсем не в описании типа", который якобы "вряд ли найдет у него полное, совершенно законченное выражение", а в "обилии прекрасных мотивов" и "во множестве картин, рождающихся без усилия и подготовки, в легкой деятельности фантазии". Ориентируя писателя на изображение "светлых и роскошных явлений", Анненков уверял читателей, что в произведениях Тургенева особенно привлекает "дружеское, радушное отношение к жизненным явлениям".

Продолжая традиции Пушкина и Лермонтова, Тургенев в ряде повестей пятидесятых годов запечатлел образ так называемого "лишнего человека". Писатель убедительно показал, как в условиях жестокой николаевской действительности не могли найти применения своим силам духовно одаренные и честные люди. Разлад "лишнего человека" с окружавшей его пошлой и паразитической средой приобретал в освещении Тургенева по отношению к крепостническому режиму резко критический оттенок. Революционные демократы осуждали "лишнего человека" за его неспособность до конца порвать с породившим его классом. Анненков и прочие защитники основ буржуазно-дворянского общества, напротив, осуждали "лишнего человека" за его отказ от служения дворянскому обществу.

Взгляды реакционной критики встретили в начале пятидесятых годов отпор со стороны Н. А. Некрасова и А. И. Герцена.

В момент организации "Современника" и особенно в пору господства николаевской реакции Некрасов поддерживал с автором "Записок охотника" самые близкие отношения. Обширная переписка писателей за 1849-1859 годы свидетельствует об огромной помощи, оказанной Тургеневу Некрасовым в проведении тургеневских сочинений через рогатки цензуры. Под влиянием программного стихотворения Некрасова "Блажен незлобивый поэт" Тургенев, по его собственному признанию, написал некролог на смерть Гоголя. Советские литературоведы справедливо отметили влияние идей некрасовской поэмы "Саша" на роман "Рудин".

Некрасов был одним из первых критиков, выступивших в печати с разбором драматических произведений Тургенева.

В ноябрьской книжке "Современника" за 1849 год поэт напечатал рецензию на постановку Александринским театром комедии Тургенева "Холостяк". Рецензия Некрасова носила полемический характер и была направлена против Дружинина, который всячески захваливал пьесу, обходя молчанием ее слабые стороны.

Некрасов же оценил пьесу Тургенева в свете борьбы за создание русской высокохудожественной комедии, которая оказалась бы способной вытеснить со сцены "эффектные французские водевили", "жалкие переделки и подражания, бесцветные и безличные натянутые фарсы". Указывая на идейные и художественные недостатки пьесы, Некрасов подчеркнул, что такой комедии, которая имела бы "полный и блестящий успех", Тургеневу написать не удалось. Прямая и нелицеприятная критика была принята автором, который внес в комедию ряд исправлений.

Уже в начале пятидесятых годов Некрасов пытался противодействовать влиянию на Тургенева сторонников "чистого искусства". В сентябре 1853 года поэт настойчиво убеждал Тургенева, что он напрасно доверяет мнению Боткина и Кетчера: "Меня не удивила резкость их отзывов (речь идет о неоконченном романе Тургенева "Два поколения". К. Б.), но меня удивил выбор судей с твоей стороны: как Б., так и К. очень мало понимают в этом деле... пришли мне этот роман для прочтения"^*. Когда Боткин резко отрицательно отозвался о такой значительной повести Тургенева, как "Постоялый двор", Некрасов, указав на художественные погрешности повести, заверял писателя в том, что в целом "Постоялый двор" вещь прекрасная".

^* (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. 10, стр. 194-195.)

Под впечатлением неблагоприятных отзывов о его литературной деятельности Тургенев в 1855 году стал сомневаться в своих силах. В этот момент Некрасов горячо поддержал Тургенева: "Из всех ныне действующих русских писателей ты, как бы сказать, обязался сделать наиболее, и сложить теперь руки было бы верх стыдовища"^*. Тургенев с благодарностью отозвался на это письмо.

^* (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. 10, стр. 224.)

Наряду с Белинским и Некрасовым высоко оценили антикрепостнические тенденции в произведениях Тургенева 1848-1855 годов А. И. Герцен и Н. П. Огарев.

В августе 1848 года Герцен сообщал своим друзьям из Парижа: "Тургенев очень болен, но нравственно он чрезвычайно развился, и я им доволен"^*. Этот отзыв свидетельствует о положительном влиянии на политическое развитие молодого писателя не только Белинского, но и Герцена, знакомство которого с Тургеневым закрепилось в разгар событий июньской революции 1848 года во Франции.

^* ("А. И. Герцен, Новые материалы", М. 1927, стр. 48.)

Осенью 1848 года Тургенев работал над одной из лучших своих пьес "Нахлебник", специально написанной им для бенефиса М. С. Щепкина. В письме к Т. Н. Грановскому Герцен просил передать Щепкину, что "драма, которую пишет Тургенев, - просто объяденье". Интересуясь мнением Щепкина о "Нахлебнике", Тургенев просил великого артиста учесть замечания Герцена, с которыми он, Тургенев, "вполне согласен".

Положительное суждение Герцена о ранних произведениях Тургенева-драматурга разделял и Н. П. Огарев. Так, о комедии Тургенева "Где тонко, там и рвется" (1849) Огарев писал: "Тут столько наблюдательности, таланта и грации, что я убежден в будущности этого человека, он создаст что-нибудь важное для Руси"^*.

^* ("Русские пропилеи", т. IV. 1917, стр. 70.)

Но, разумеется, и Герцен и Огарев наиболее важное значение придавали центральному произведению Тургенева пятидесятых годов - "Запискам охотника".

Тургенева Герцен относил к числу писателей, возглавлявших в русской литературе "сознательно-гоголевское направление", подчеркивая тем самым связь писателя с освободительным движением его времени.

В знаменитой книге "О развитии революционных идей в России" (1851) Герцен отметил гражданскую значимость произведений Тургенева и Григоровича: "Кто без негодования и стыда способен прочесть замечательную повесть "Антон Горемыка" или шедевр Тургенева "Записки охотника"?

В статье "Ответ" (1856) Герцен говорил о превосходстве сочинений Тургенева, Григоровича и Островского, "обличавших большой талант, широкую кисть", "свежесть и простоту", над многими произведениями "западной литературы".

Обличения крепостнического строя, державшего в оковах русский народ, Герцен полагал наиболее важной заслугой Тургенева перед русской литературой и русским крестьянином.

"Никогда еще раньше внутренняя жизнь помещичьего дома не выставлялась в таком виде на всеобщее посмеяние, ненависть и отвращение",- писал в 1857 году Герцен о "Записках охотника", образно назвав их "поэтически написанным обвинительным актом крепостничеству". О наиболее близком к этому циклу рассказе "Муму" (1852) Герцен отозвался в письме к Тургеневу: "Чудо, как хорошо".

Друг и единомышленник Герцена Н. П. Огарев, характеризуя последователей Гоголя, указывал на революционизирующую роль их произведений. Русская литература, по выражению Огарева, "грызла правительственно-общественную сеть по всем узлам", подтачивая "отживающее, но еще не отжившее". Прогрессивное значение литературной деятельности Тургенева Огарев усматривал в том, что "Тургенев, истинный художник по объему и силе впечатлительности, преимущественно доканчивал помещичество и брал из жизни светлые образы простолюдинов, любя и лелея их"^*.

^* (Н. П. Огарев, Избр. соц.-полит. и философск. произв., т. I, Госполитиздат, 1952, стр. 463.)

В борьбе за раскрепощение России "Записки охотника" Тургенева дали революционным демократам в сороковые - шестидесятые годы прошлого столетия чрезвычайно благодарный материал: "Лучшие критики того времени, для которых защита обездоленных была решающим критерием в оценке литературного произведения,- говорил М. И. Калинин,- встретили "Записки охотника" с восторгом, находя в них соответствующее их убеждению содержание"^*.

^* (М. И. Калинин, О литературе, Лениздат, 1949, стр. 78.)

В феврале 1855 года умер вдохновитель внутренней и международной реакции Николай I. Поражение царского правительства в Крымской войне обнаружило гнилостность экономических и политических основ крепостнической системы. Повсеместные волнения крестьян, распространение революционных настроений среди самых различных слоев русского общества вынудили Александра II предать гласности крестьянский вопрос и несколько ослабить тяжелый пресс цензурного гнета. Передовые круги использовали создавшиеся возможности для усиления пропаганды демократических учений. "Смерть Николая,- писал Герцен,- удесятерила надежды и силы".

Заглохший было в годы реакции "Современник" снова выступил как боевой демократический орган, глашатай материалистического мировоззрения. Это могло случиться только потому, что в составе редакции произошли коренные изменения. Либералы-космополиты были вытеснены со своих позиций. Во главе критико-библиографического отдела встал вместо Дружинина Н. Г. Чернышевский, в журнал пришли новые люди, активно поддержавшие его революционно-демократическую программу.

Дружинин демонстративно порывает с "Современником" и берет в свои руки с осени 1856 года журнал "словесности, наук, художеств, новостей и мод" "Библиотеку для чтения", открыто придав этому журналу типично буржуазный и космополитический характер.

Сплочение реакционных и либеральных сил вокруг Дружинина произошло значительно раньше, с момента появления в "Современнике" таких программных статей и рецензий Н. Г. Чернышевского, как "Роман и повести М. Авдеева" ("Современник", 1854, № 2), "Об искренности в критике" ("Современник", 1854, № 7), "Полное собр. соч. русских авторов. Соч. А. Погорельского" ("Современник", 1854, № 6). Опубликование в мае 1855 года знаменитой диссертации Чернышевского "Эстетические отношения искусства к действительности" нанесло сокрушительный удар по основам идеалистической эстетики и вызвало обострение борьбы, ставшей широким общественным явлением.

Под влиянием Чернышевского в 1855-1856 годах с рядом "Заметок о журналах" выступил редактор "Современника" Н. А. Некрасов. Борясь за оздоровление словесности и литературной критики, Некрасов повел решительное наступление на апологетов реакционной теории чистого искусства.

Так с 1854 года на страницах русских журналов развивалась ожесточенная литературная полемика революционных демократов с носителями буржуазно-помещичьей идеологии. В ходе полемики, закончившейся решительным поражением либералов, были поставлены коренные вопросы эстетической теории и развития художественной литературы. Творчество виднейших писателей того времени - Некрасова и Тургенева, Л. Толстого и Островского - явилось объектом борьбы за боевое реалистическое направление русской литературы.

В "Заметках о журналах" за июль 1855 года Некрасов напоминал о Белинском как о могучем деятеле, имя которого "навсегда завоевало себе видное место в истории русского просвещения".

В схватке с реакционерами и либералами Некрасов и Чернышевский высоко подняли знамя Белинского, призывая писателей итти по пути демократии и реализма.

Н. Г. Чернышевский в "Очерках гоголевского периода", напомнив читателю критические оценки и основные положения революционно-демократической эстетики Белинского, заявил о необходимости следовать заветам великого критика.

Реакционные и либеральные критики Дружинин, Дудышкин, Боткин и другие использовали возможность с середины 1856 г. публично называть имя Белинского для безудержной клеветы на великого критика и решительного пересмотра его взглядов. Для нас он "лицо подсудимое",- нагло заявил о Белинском Дружинин в ноябрьской книжке "Библиотеки для чтения" за 1856 год.

Из содержания статей и личных признаний Дружинина и Боткина ясно видно, как опасались они возможности революционного взрыва, как ненавидели демократическое учение, усматривая в нем непосредственную угрозу сохранению основ буржуазно-помещичьего общества.

Животный страх перед растущим освободительным движением сквозит в каждой строчке письма Дружинина к Боткину от 19 августа 1855 года. Призывая Боткина выступить против Чернышевского и Некрасова, Дружинин пишет: "Если мы не станем им противодействовать, они наделают глупостей, повредят литературе и, желая поучать общество, нагонят на нас гонение и заставят нас лишиться того уголка на солнце, который мы добыли потом и кровью!"^*

^* ("Письма к А. В. Дружинину", изд. Гос. литературного музея, М. 1948, стр. 41.)

Реакционный идеолог призывал писателей из дворян всячески укреплять господство породившего их класса: "Нас всегда огорчал в нашей литературе,- писал Дружинин,- малейший разлад талантливого писателя с интересами или своего сословия, или того быта, который им избран для своих произведений"^*.

^* ("Библиотека для чтения", т. 141, декабрь 1856, отд. VI, стр. 39.)

Для уяснения политической сущности полемики, разгоревшейся в 1857 году вокруг Тургенева в связи с выходом в ноябре 1856 года трехтомного издания его повестей и рассказов, необходимо несколько подробнее осветить эстетические воззрения идейных противников революционных демократов.

Подвергнув решительной ревизии литературные и эстетические взгляды Белинского, Дружинин и его присные насаждали враждебные реалистическому искусству положения махрово-идеалистической эстетики.

В программной статье "Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения" (1856), обращенной против Н. Г. Чернышевского, Дружинин откровенно заявлял о необходимости установления "международного контроля" над развитием русской общественной мысли. Высшим авторитетом в вопросах литературы критик-космополит объявил "великобританскую критику", выразив при этом сожаление о том, что писатели "высокого таланта не разорвали всех связей" с Белинским и не решились "дать себе полной воли на бескорыстное служение искусству чистому".

Всю историю искусства Дружинин рассматривал в свете столкновения двух "противодействующих теорий": "артистической", отстаивающей лозунг "искусства для искусства", и "дидактической", полагающей назначение искусства в служении обществу. При этом Дружинин пытался доказать превосходство "артистической теории" над якобы узко утилитарной эстетикой Белинского - Чернышевского. Пропагандируя "артистическую теорию", Дружинин ставил своей целью утвердить писателей в мысли, что, служа задачам и потребностям своего времени, они тем самым лишают свое творчество "вечного значения" и теряют всякое право на внимание будущих поколений, которых якобы не могут занимать вопросы, волновавшие их предшественников. "Горе поэту, променявшему вечную цель на цель временную!" - патетически восклицал Дружинин. Политический смысл реакционнейшей теории эстетствующего критика совершенно ясен. "Артистическая теория" должна была явиться теоретическим обоснованием яростной критики сторонниками "чистого искусства" гоголевского направления в русской литературе. "Наша текущая словесность изнурена, ослаблена своим сатирическим направлением",- писал в 1855 году Дружинин и требовал от писателей изображения картин "тихих, спокойных и радостных". Оспаривая знаменитые положения диссертации Чернышевского "Эстетические отношения искусства к действительности", Дружинин утверждал, что подлинное искусство "изображает людей, какими их видит, не предписывая им исправляться", писатель "не дает уроков обществу или если дает их, то дает бессознательно".

Революционно-демократическая критика в лице Чернышевского, Некрасова и Добролюбова своевременно разоблачила дворянско-буржуазных идеологов и не только отстояла, но и развила Дальше литературное наследие Белинского. И совсем не случайно, что именно в пятидесятые годы появились выдающиеся произведения русской литературы, идейное содержание которых так резко и определенно шло вразрез вредным требованиям сторонников "чистого искусства".

Осенью 1856 года в Петербурге вышло трехтомное собрание повестей и рассказов Тургенева. В это время Тургенев занимал настолько видное положение в русской литературе, что Чернышевский в письме к Некрасову от 24 сентября 1856 года, говоря о степени влияния писателей на русское общество, с полным правом назвал после Некрасова имя Тургенева.

Накануне революционной ситуации 1859-1861 годов вопрос о дальнейших путях развития и направлении творчества крупнейших русских писателей приобрел весьма существенное политическое значение, ибо актуальные социальные проблемы было легче поставить в художественной, чем в публицистической форме. "Мысль, возможная печатным образом в повести,- писал одному из друзей в апреле 1857 года Чернышевский,- часто бывает невозможна для печати в форме рассуждения... у нас в литературе хороший беллетрист полезнее, нежели всякий другой писатель: его больше читают, его идеи ближе принимают к сердцу"^*.

^* (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. XIV, Гослитиздат, М. 1949, стр. 343.)

Не следует также забывать, что и прогрессивная литературная критика в трудных условиях той эпохи чрезвычайно нуждалась в такого рода "поэтически изложенных отчетах общественной жизни", которые дали бы ей возможность служить "орудием для достижения серьезной цели критики - развития и очищения вкуса в большинстве... читателей... давать средство соответственным образом выражать мнения лучшей части общества"^*.

^* (Там же, Т. II, стр. 257.)

Придавая художественной литературе огромное значение в деле борьбы с крепостничеством, руководители "Современника" не могли оставить без внимания попытки Дружинина, Боткина, Анненкова и Аполлона Григорьева направить по неверному руслу творчество Тургенева, Л. Толстого и А. Островского.

Вскоре после выступлений эстетствующих критиков о Тургеневе Некрасов заявил в "Современнике", что о нем в пятидесятые годы не было написано сколько-нибудь дельных статей. В подготовлявшейся к печати статье Чернышевского о "Рудине" говорилось: "Признаюсь вам, суждения наших журналов о г. Тургеневе не удовлетворяли меня"^*.

^* (Там же, т. III, Гослитиздат, М. 1947, стр. 781.)

После появления романа "Рудин" (январь 1856 г.) Некрасов выступил в феврале того же года с кратким, но чрезвычайно содержательным его анализом.

Роман "Рудин" написан в момент решительного вытеснения революционными разночинцами деятелей дворянского периода русского освободительного движения. В образе дворянина Дмитрия Рудина писатель показал слабость и беспочвенность протеста борца-одиночки, полную несостоятельность подобных попыток исправления общественного неустройства. Тургенев подчеркивает, что Рудин весьма смутно представляет себе политические задачи, выдвинутые новым временем, и осуждает его за приверженность к идеалистическим системам, склонность к фразе и неспособность к практическому действию. Вместе с тем писатель оттеняет ряд положительных черт в Рудине: любовь к свободе, моральное и духовное превосходство над обитателями помещичьей усадьбы. Рудин пробуждает в наиболее развитых и благородных натурах жажду к активной, целеустремленной деятельности.

Политический замысел романа раскрыл Некрасов.

"Существенное значение последней повести г. Тургенева,- писал поэт,- ее идея: изобразить тип некоторых людей, стоявших еще недавно во главе умственного и жизненного движения, постепенно охватывавшего, благодаря их энтузиазму, все более и более значительный круг в лучшей и наиболее свежей части нашего общества. Эти люди имели большое значение, оставили по себе глубокие и плодотворные следы. Их нельзя не уважать, несмотря на все их смешные или слабые стороны. Они, вообще говоря, оказывались несостоятельны при практическом приложении своих идей к делу,- отчасти потому, что еще недостаточно приготовлена была почва к полному осуществлению их идей, отчасти потому, что, развившись более помощью отвлеченного мышления, нежели жизни, которая давала для их воззрений и чувств одни отрицательные элементы, они действительно жили более всего головою, перевес головы был иногда так велик, что нарушал гармонию в их деятельности, хотя и нельзя сказать, чтобы у них сухо было сердце и холодна кровь"^*. Недостаток романа Некрасов видел в неполной обрисовке "положительной стороны в типе Рудиных"^**.

^* (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч., т. 9, Гослитиздат, М. 1950, стр. 389.)

^** (Там же.)

Заключая статью, Некрасов выразил уверенность в том, что для Тургенева "начинается новая эпоха деятельности", что "его талант приобрел новые силы" и обещает в будущем еще более значительные произведения.

Создание писателем образа человека, протестующего против косного окружения, вызвало одобрение со стороны Некрасова, и в письме к Боткину от 24 ноября 1855 года он писал о Тургеневе, как о "человеке способном дать идеалы, насколько они возможны в русской жизни"^*.

^* (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч., т. 10, Гослитиздат, М. 1950, стр. 259.)

Н. Г. Чернышевский в подготовлявшейся к печати статье о "Рудине", всецело направленной против Дружинина, раскрыл отношение к роману критиков различных политических направлений, полнейшую отчужденность от общества пропагандистов чистого искусства, для которых литература "не дело жизни", а всего лишь "безделье красивого пустословия".

Чернышевский дает высокую оценку художественной стороне романа и, в частности, искусству обрисовки пейзажа: "Природа является повсюду как фон картины и очерчивается с любовью и удивительным мастерством, когда это нужно или возможно по ходу рассказа". Приведя одно из описаний Тургеневым картины природы, критик восклицает: "Ни в "Георгиках", ни у английских лякистов не найдете вы картины, которая была бы лучше этой".

В письме к литератору А. С. Зеленому от 26 сентября 1856 года, говоря о воздействии Белинского на современную литературу, Чернышевский заметил, что великий критик "имел чрезвычайное влияние на Некрасова, Тургенева и Григоровича,- это буквально его ученики".

Стремясь вырвать писателя из-под тлетворного влияния либералов, Чернышевский обратился к Тургеневу в мае 1857 года с обширным письмом, в котором убеждал его не принимать к сердцу и не прислушиваться к отзывам "гг. Боткина с братиею".

Для правильного понимания отношения Чернышевского и Некрасова к Тургеневу в 1855-1860 годы необходимо обратиться к обзору статей о Тургеневе либеральной и реакционной критики, пытавшейся сбить писателя с позиций реализма, сделать его активным союзником в борьбе с демократическим кругом "Современника".

К осуществлению этой программы Дружинин приступил, как это явствует из его отзыва о "Дневнике лишнего человека", еще в 1850 году. В 1853 году состоялось личное знакомство Дружинина с Тургеневым, но писатель первое время весьма холодно отнесся к разглагольствованиям эстетствующего критика: "В литературном деле,- вспоминал Дружинин,- мы стояли боком друг к другу,- он считал меня врагом Белинского и мерзостным оптимистом"^*. Когда в "Библиотеке для чтения" в начале 1855 года появились статьи Дружинина о Пушкине, в которых резко осуждалось гоголевское направление русской литературы и грубо фальсифицировался облик величайшего поэта, Тургенев заявил о несогласии с позицией Дружинина: "Бывают эпохи, где литература не может быть только художеством, а есть интересы высшие поэтических интересов. Момент самопознания и критики так же необходим в развитии народной жизни, как и в жизни отдельного лица"^**.

^* ("Письма к А. В. Дружинину", изд. Гос. литературного музея, М. 1948, стр. 38.)

^** (И. С. Тургенев, Собр. соч., т. II, изд. "Правда", М. 1949, стр. 128.)

О программной статье Дружинина "Критика гоголевского периода и наши к ней отношения" Тургенев сообщал Герцену: "Статья вышла тупая, - точно птица без клюва". В ответ же на сделанную Дружининым попытку очернить в глазах Тургенева Чернышевского писатель отвечал Дружинину 11 ноября 1856 года: "Я почитаю Чернышевского полезным, время покажет, был ли я прав".

Дружинин и Боткин старались внушить Тургеневу, что он губит свое дарование, следуя за Гоголем, пытаясь отвечать в своих произведениях на живые запросы современности.

"Тургенева, например,- утверждал Дружинин в 1855 году,- Гоголь замучил, обессилил, стал ему поперек дороги... Наперекор своей любящей, незлобной натуре... Тургенев желает во что бы то ни стало быть обличителем общественных ран и карателем общественных пороков. Это ли его род, и из каких причин он не повинуется истинному призванию"^*. Боткин, расходившийся с Белинским во взглядах на Тургенева, поспешил согласиться с Дружининым: "Это правда,- писал он,- что Тургенева сбил с толку Гоголь, и мне всегда казалось, что направление, избранное Тургеневым, не соответствует вовсе его таланту"^**.

^* ("Письма к А. В. Дружинину", изд. Гос. литературного музея, М. 1948, стр. 41.)

^** (Там же, стр. 39.)

Встретив сочувствие со стороны Боткина и Анненкова, Дружинин в "Библиотеке для чтения" напечатал в 1857 году три обширных статьи о писательской деятельности Тургенева.

Находя в произведениях Тургенева многочисленные "недостатки", Дружинин приписывал их вредному влиянию Белинского. Так, например, этому помещику в критике не понравилось в "Записках охотника" воспроизведение картин крестьянской жизни. "Напрасно,- сетует Дружинин,- иные помещики-скептики замечали, что наш автор далеко не так знает простого русского человека, как о том говорят журналы"^*. Дружинин обвинял писателя в подчинении Белинскому и, выражая сожаление в том, что ему не пришлось увидеть Тургенева "в процессе разлада со своими толкователями", клеветнически утверждал, что "Тургенев даже во многом ослабил свой талант, жертвуя современности и практическим идеям эпохи"^**.

^* ("Библиотека для чтения", февраль 1857, Отд. критики, стр. 26.)

^** (Там же, стр. 30.)

Эстетствующий критик поставил себе целью доказать, что "общественный реализм" "стал мачехою" для Тургенева. Для этого Дружинин представил автора "Записок охотника" "певцом картин нежных и успокоительных" и строго осудил такие особенно ценимые самим Тургеневым шедевры, как "Муму" и "Постоялый двор". Для Дружинина эти "вещи представляют собою интерес умного анекдота, никак не более".

Отчетливо выраженная в оценке "Записок охотника" классовая точка зрения Дружинина проявилась и в его отношении к роману "Рудин".

Для реакционного критика, считавшего, что задача "просвещенного деятеля" заключается в "посильном и непреложном примирении с жизнью", образы людей, не разделявших идеалы и практические интересы помещиков и чиновников, оказались весьма неприятны. Слабость Рудина, по мнению Дружинина, в том, что он "понапрасну растратил свои силы", вместо того чтобы "привести свое существование в гармонию" с окружавшей его средой. Критик обрушивается на "лишних людей" за то, что они "пренебрегают своим долгом как члены известного общества", не повинуясь его "священным законам". "В раздолье русской жизни, - уверял этот прислужник крепостничества, - всем есть место".

Весьма характерно, что Дружинин и ему подобные в сущности весьма низко оценивали Тургенева как художника, - сторонника критического реализма.

Так, Дружинин, анализируя повести и рассказы Тургенева, всемерно подчеркивал, что писатель "оказался гораздо смелейшим на замысел, чем на выполнение своих замыслов". От замечательной повести "Яков Пасынков" Дружинин, по его признанию, "испытал разочарование". "Ни интриги, ни характеров, ни анализа высоких духовных ощущений не находим мы в рассказе о последнем романтике",- утверждал Дружинин.

"Никто более его,- писал он в феврале 1856 года о Тургеневе, - не способен уронить глубокую мысль, не доделать мастерского эскиза, вдаться в неправду, микроскопический реализм и даже genre precieux"^*. He удивительно, что Тургенев, познакомившись с этими статьями, не без оттенка иронии писал Дружинину: "Если я еще буду писать,- поверьте - эта критика была для меня драгоценно-полезна". Зато у буржуазных либералов статьи Дружинина вызвали полное признание. "Дружинин, - сообщал Тургеневу Анненков, - написал про вас дельно, хорошо, статья про вас писана и мыслящим человеком и поэтом"^**. В. Боткин нашел "бесценной" характеристику "лишних людей", считая, что статья Дружинина "имеет пропасть жизненного значения".

^* (Изысканный жанр (франц.).)

^** ("Труды Публичной библиотеки СССР имени Ленина", вып. III, 1934, стр. 64-65.)

В демократическом лагере выступление эстетствующего критика было встречено резко отрицательно. И. И. Панаев писал 16 марта 1857 года Тургеневу: "Статьи о тебе нашего приятеля Александра Васильевича (особенно 2-я) крайне жидка".

Один из близких к литературному миру "Современника" людей писал Тургеневу, что Дружинин разобрал его повести "с точки зрения чистого искусства", "воспользовавшись основною мыслью у Боткина"^*.

^* ("Тургенев и круг "Современника", Academia, 1930, стр. 330.)

Появившиеся в 1857 году о Тургеневе статьи присяжного критика "Отечественных записок" либерала Дудышкина по своим идеям настолько перекликались со статьями Дружинина, что Дудышкин даже печатно обвинил Дружинина в заимствовании: "Г. Дружинин, - писал Дудышкин, - взялся за ту же нить, которая прежде его была проведена по сочинениям г. Тургенева"^*.

^* ("Отечественные записки", 1857, № 2, стр. 128.)

Действительно, в приемах и целях анализа произведений Тургенева между статьей Дудышкина и Дружинина чрезвычайно много общего.

Дудышкина крайне возмущает оценка Белинским первых поэтических опытов Тургенева: "Как мог талантливый критик так сильно ошибаться по отношению к стиху и поэтическому творчеству Тургенева!" - восклицает Дудышкин по адресу статьи Белинского о "Параше". Подобно Дружинину, критик весьма недоволен "Записками охотника", ибо в них ясно ощущается влияние "ученых идей" Белинского. "Явная, наперед обдуманная любовь к одному ряду лиц и нелюбовь к другому, под влиянием которых писаны эти рассказы, кладет печать однообразия на это направление"^*,- писал Дудышкин.

^* ("Отечественные записки", 1857, № 2, Раздел критики и библиографии, стр. 55.)

"Спокойное созерцание художника" либерал Дудышкин считал одним из необходимых "условий творчества". "Записки охотника" и "Муму" не устраивали Дудышкина в силу заложенных в них определенных социальных идей; по его же мнению, сделать литературу служительницей исключительно одних специальных общественных вопросов, как в "Записках охотника" и "Муму", нельзя"^*. Считая, что "современному человеку недостает гармонии чувства, и мысли", Дудышкин решал проблему "лишнего человека" в откровенно реакционном духе. Критика Дудышкиным образа Рудина была критикой, всецело отвечавшей интересам господствующих сословий. Несчастье Рудина и ему подобных заключается в том, уверял Дудышкин, что они лишены здорового "стремления к жизни действительной".

^* (Там же, стр. 63.)

Положительный идеал современной ему литературы Дудышкин, подобно Анненкову, видел в образе деятельного чиновника, активно способствующего благим начинаниям правительства. Ограниченный и самодовольный помещик Лежнев, расставшийся с вольнодумными настроениями молодости, для Дудышкина "несравненно выше Пасынкова".

Статья Дудышкина встретила возмущение в лагере демократии; "недобросовестность и задние идейки... делают всю статью гадчайшею",- писал сотрудник "Современника" Е. Я. Колбасин. Отрицательно отозвался о ней и И. И. Панаев.

В печати с ответом Дудышкину, а по сути дела и Дружинину, выступил в феврале 1857 года Н. Г. Чернышевский. ("Заметки о журналах", январь 1857). Подчеркнув значение передового мировоззрения в творчестве писателя, критик указал на всю важность решения вопроса "о том, какое воззрение на жизнь выразилось в произведениях писателя". Чернышевский вскрыл реакционный смысл ложной теории Дудышкина о необходимости для писателя "примирять идеал с его обстановкою", показав, что критик "Отечественных записок" преследовал весьма прозаическую цель утверждения в литературе в качестве глубоко положительных образов - "расторопных чиновников" и "распорядительных помещиков", умело и порядочно устраивающих "свои делишки".

Чернышевский с презрением отозвался о "насмешке" Дудышкина над "литературными взглядами" Белинского и указал на грубую невежественность Дудышкина в вопросах истории русской литературы.

Анализируя роман "Рудин", Чернышевский отметил то особенное, что сумел уловить Тургенев в образе человека новой "эпохи общественного развития". Рудин, пишет Чернышевский,- "энтузиаст, совершенно забывающий о себе и весь поглощаемый общими интересами". Его отличие от Печорина в том, что "один живет для своих страстей, другой - для своих идей". Вместе с тем, говорит Чернышевский, "у Рудина недоставало практического такта, не было уменья взяться с надлежащей стороны за дело"^*.

^* (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. IV, Гослитиздат, М. 1949, стр. 699.)

При решении сложной проблемы положительного героя, по мысли Чернышевского, необходимо учитывать всю сложность отношения автора к своим персонажам. Дудышкин совершал непростительную ошибку, приняв каждое слово Рудина за "выражение понятий самого автора". Чернышевский полагал, что Тургенев критически подошел к своему герою, и нет оснований считать Рудина "идеалом" современного общества.

Отмечая историческую ограниченность Рудина, который в новых условиях не мог явиться примером общественного служения, Чернышевский в статье "Стихотворения Н. Огарева" (1856) наметил конкретные пути решения политически важной в 50-60-е годы прошлого века проблемы создания художественного образа демократического деятеля, "человека, который становится во главе исторического движения". Единство слова и дела, решительность и вместе с тем спокойствие, непоколебимая вера в разум и готовность отдать всего себя революции - таковы, по мысли Чернышевского, типические черты героя нового этапа освободительного движения. К художественному воплощению поставленной Чернышевским задачи Тургенев подошел впоследствии в романе "Накануне". Центральный образ этого романа - образ Дмитрия Инсарова - сознательно противопоставлен образу Рудина.

В заключение разбора статьи Дудышкина Чернышевский замечает, что по своему характеру статья критика "Отечественных записок" близка к ругательным "суждениям о таланте и произведениях г. Тургенева "Москвитянина" и "Московского сборника" и что только опасение общественного мнения помешало Дудышкину открыто "возобновить эти суждения" "против таланта, признанного общественным мнением. Великое дело общественное мнение",- заканчивает свою статью Чернышевский.

В связи с выходом повестей Тургенев с нетерпением ждал отзыва критиков. "Голос критики нигде так не благотворен, как если сам находишься в отдалении от родины",- писал Тургенев одному из своих корреспондентов, упрашивая сообщить "с полнейшей откровенностью собственное мнение и мнение публики". Не удивительно после этого, что статьи эстетствующих критиков, в которых он опрометчиво видел своих друзей, произвели на писателя весьма тягостное впечатление. "Неуспех моих повестей, - писал он в марте 1857 года Боткину, - ничего мне не сказал нового". "Таланта с особенной физиономией и целостностью у меня нет - были поэтические струнки, да они прозвучали и отзвучали - повторяться не хочется,- в отставку"^*.

^* (И. С. Тургенев, Собр. соч., т. 11, изд. "Правда", стр. 169.)

Сообщая об этом письме Дружинину, Боткин не без некоторого злорадства писал: "Тот необходимый искус, о котором вы говорили... только теперь настал для него. Вероятно, до него дошел и разбор Дудышкина...^* А может быть, и то еще, что ему самому теперь только сознательно раскрылись слабые стороны его произведений"^**.

^* (О статье Дудышкина Тургенев писал Д. Колбасину: "При всем моем невысоком мнении о моем таланте, мне все-таки не хочется согласиться с ним, что лучше бы мне вовсе не писать".)

^** ("Письма к А. В. Дружинину", изд. Гос. литературного музея, М. 1948, стр. 52-53.)

В этой обстановке и было написано Н. Г. Чернышевским упоминавшееся нами письмо к Тургеневу от конца апреля - начала мая 1857 года:

"Я пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить Вас за Вашу обязательную приписку... и за доброе мнение обо мне... - писал Чернышевский. - Я не знаю, какие причины заставляли Вас писать в том грустном тоне, который выражался во всех Ваших письмах к Панаеву и другим. Но если эго причины литературные, то Вы не правы. Неужели мнения нескольких тупцов (по совести говоря, Вы должны сознаться, что эти господа кажутся Вам тупцами) могут изменять Ваше мнение о Ваших произведениях? Вы по доброте Вашей слишком снисходительно слушаете всех этих гг. Боткиных С братиею. Они были хороши, пока их держал в ежовых рукавицах Белинский,- умны, пока он набивал их головы своими мыслями. Теперь они выдохлись и, начав "глаголати от похотей чрева своего", оказались тупцами. Они прекрасные люди, но в делах искусства или в другом чем-нибудь подобном не смыслят ни на грош. Возьмите статьи Дудышкина - кроме тех мест, где он повторяет Белинского, Вы найдете одни пошлости. Ум этих людей, быть может, очень грациозен и тонок, но он слишком мелок. Вы слишком добр к ним"^*.

^* (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. XIV, Гослитиздат, М. 1949, стр. 345.)

Со своей стороны Некрасов обратился к Тургеневу в марте 1857 года с письмом, в котором высказал суждение о художественном мастерстве писателя: "Ты один из новых владеешь формой - другие дают читателю сырой материал, где надо уметь брать поэзию"^*.

^* (Н. А. Некрасов, Поли. собр. соч., т. 10, Гослитиздат, М. 1952, стр. 328.)

Преодолев охватившие его сомнения, Тургенев в 1858 году опубликовал в "Современнике" повесть "Ася", а в январской книжке "Современника" за 1859 год напечатал роман "Дворянское гнездо".

Несмотря на энергичные усилия либеральной критики, Тургенев попрежнему обращался в своих произведениях к актуальным вопросам своего времени, и передовая критика с большим блеском сумела использовать оба произведения в целях пропаганды революционно-демократических идей.

30 июня 1857 года Тургенев приступил к работе над повестью "Ася" и в конце года отослал ее в редакцию "Современника", где она получила чрезвычайно высокую оценку. Некрасов писал 25 декабря 1857 года Тургеневу, что "повесть... прелесть как хороша... от нее веет душевной молодостью, вся она - чистое золото поэзии. Без натяжки пришлась эта прекрасная обстановка к поэтическому сюжету, и вышло что-то небывалое у нас по красоте и чистоте. Даже Чернышевский в искреннем восторге от этой повести"^*.

^* (Там же, стр. 374.)

В "Современнике" не было принято печатать статьи редакторов журнала о произведениях своих сотрудников, поэтому Чернышевский счел нужным опубликовать свою статью о повести Тургенева в либеральном журнале "Атеней". Написанная накануне революционной ситуации 1859-1861 годов, в период первого демократического подъема в России, статья "Русский человек на rendezvous" является образцом использования Чернышевским произведения писателя-реалиста в целях распространения в обществе идей демократии и социализма.

Основной политический смысл выступления Чернышевского заключен в разоблачении враждебного революционному движению буржуазно-дворянского либерализма. В этом отношении статья "Русский человек на rendez-vous" прямо перекликается с появившейся в том же году статьей "Борьба партий во Франции", в которой Чернышевский резко заявил о прямой противоположности интересов и целей либералов и демократов: "У либералов и демократов существенно различны коренные желания, основные побуждения... либералы почти всегда враждебны демократии и почти никогда не бывают радикалами"^*.

^* (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. V, Гослитиздат, М. 1950, стр. 216-217.)

В статье об "Асе" эти положения высказаны совершенно отчетливо: "Мы не имеем чести быть его родственниками,- пишет Чернышевский о герое повести, олицетворяющем коренной тип русского либерала,- между нашими семьями существовала даже нелюбовь, потому что его семья презирала всех нам близких". Чернышевский называет "пустой мечтою" веру в то, что герой повести "представитель нашего просвещения, будто он лучший между нами, будто бы без него было бы нам хуже".

Напротив, утверждает критик,- "есть люди лучшие его (героя повести.- К. Б.), именно те, которых он обижает", "без него нам было бы лучше жить".

В эпоху резкого отмежевания революционной демократии от либерализма, накануне того момента, когда самый осторожный политик был вправе ожидать в стране революционного взрыва, Чернышевский указывает на невозможность объединения либералов с демократами: "Против желания нашего ослабевает в нас с каждым днем надежда на проницательность и энергию людей, которых мы упрашиваем понять важность настоящих обстоятельств и действовать сообразно здравому смыслу, но пусть по крайней мере не говорят они, что не слышали благоразумных советов, что не было им объясняемо их положение".

Чернышевский подчеркивает реалистический характер изображения Тургеневым типических черт либеральной интеллигенции: "В том и состоит грустное достоинство его повести, что характер героя верен нашему обществу".

Н. А. Добролюбов, имея в виду "Асю", также указывал на уменье писателя правдиво передать характерный облик либерала: "Начальные типы пустых либеральчиков, без всякого уже сочувствия к ним, набросаны уже были в некоторых повестях г. Тургенева"^*.

^* (Н. А. Добролюбов, Полн. собр. соч., т. 2, ГИХЛ, 1935, стр. 256.)

Либералы, разумеется, не могли согласиться с оценкой Чернышевского, и Анненков поспешил выступить в том же "Атенее" против главных положений статьи "Русский человек на rendez-vous".

В критическом очерке "О литературном типе слабого человека" Анненков протестовал против статьи Чернышевского, в которой "слабость, бесхарактерность любовника, представленного нам автором "Аси", так искусно и ярко объяснены сомнительным нравственным состоянием этого лица и того класса, к которому оно принадлежит". За вопросами о литературных типах "неизбежно светятся лица и характеры данной эпохи и которые неизбежно заключают в себе материалы для истории ее нравственного развития". Критик даже готов разделить неблагожелательное отношение Чернышевского к герою повести, но, отрицая историческую необходимость появления людей нового склада, Анненков доказывал, что "покамест такой характер... есть единственный нравственный тип как в современной жизни, так и в отражении ее текущей литературой". При этом критик пытался доказать, что либерализм "в будущем даст основу для всего дельного, полезного, благородного".

Если в демократических кругах "Ася" встретила положительное отношение, то в дружининском кругу к ней отнеслись холодно.

"Я знаю, вы недовольны моей последней повестью, - писал 8 апреля 1858 года Тургенев Л. Н. Толстому,- и не вы одни, многие из моих хороших приятелей ее не хвалят: я убежден, что все вы правы; а между тем, я писал ее очень горячо, чуть не со слезами"^*.

^* (И. С. Тургенев, Собр. соч., т. И, изд. "Правда", стр. 185.)

В этом же письме Тургенев чрезвычайно резко отозвался о намерении Толстого основать в Москве "чисто художественный журнал" и о своем "приятеле" Боткине: "У него точно несколько ртов, кроме телесного: эстетический, философский и т. д., и он всеми ими чавкает".

Написанный после повести "Ася" роман "Дворянское гнездо" укрепил, по словам Анненкова, репутацию Тургенева "как общественного писателя, психолога и живописца нравов"^*.

^* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, СПб. 1909, стр. 512.)

Идейное содержание романа было теснейшим образом связано с насущными вопросами времени. Центральная проблема, поставленная автором в романе,- проблема судьбы дворянского сословия в России,- была в высшей степени актуальна в эпоху проведения реформы 1861 года.

Внимательный и трезвый художник-реалист запечатлел в "Дворянском гнезде" процесс распада помещичьего общества, показав, что наиболее чуткие к народному горю дворяне не могут больше мириться с окружающей их затхлой обстановкой помещичьего дома. Трагический разлад героев романа Лизы Калитиной и Федора Лаврецкого с характерными представителями дворянской усадьбы обрисован романистом с замечательным искусством. Выступая против кодекса крепостнической морали, раскрывая ее губительное действие, писатель, однако, не терял веры в возможность духовного перерождения дворянского класса. В эпилоге романа Тургенев в светлых, оптимистических тонах изображает молодую поросль дворянского класса. И все же наиболее сильной стороной произведения была его критическая направленность. Логика развития образов в романе свидетельствовала об исторической обреченности обитателей "Дворянских гнезд".

Отражением шумного успеха романа в русском обществе явился ряд статей, выразивших настроения различных общественных группировок того времени.

Появление романа Тургенева совпало с моментом опубликования в "Отечественных записках" романа Гончарова "Обломов". По силе художественного изображения и глубине анализа основ крепостнической системы произведение Гончарова превосходило "Дворянское гнездо". В лице Ильи Обломова был создан резко типический образ огромного социального звучания.

Естественно поэтому, что Н. А. Добролюбов обратил внимание в первую очередь на роман Гончарова, и в майской книжке "Современника" за 1859 год появилась его знаменитая статья "Что такое обломовщина?".

В статье Добролюбов затронул целый ряд существенных вопросов литературного развития. Анализ произведения Гончарова был дан великим критиком на фоне значительных явлений современной художественной литературы,- именно поэтому мы находим в этой статье ряд глубоких и тонких оценок творчества Тургенева.

Для Добролюбова как критика характерно стремление выяснить существенные особенности анализируемого явления. Определяя отличительные черты дарования Гончарова как художника, Добролюбов счел нужным подчеркнуть своеобразие художественной манеры Тургенева, видя ее в "той горячности чувства, которая иным талантам придает наибольшую силу и прелесть".

В "заразительности увлечения" Тургенева судьбой своих героев раскрыл Добролюбов тайну поэтического обаяния произведений Тургенева, их воздействие на читателя, который может "позабыть все прочитанное", но которому "все-таки будет памятно и дорого то живое, отрадное впечатление, которое он испытывал при чтении рассказа".

Анализируя образ Обломова и резко критикуя дворянский либерализм, Добролюбов указал, что в Рудине и герое "Дневника лишнего человека" находятся "черты, почти буквально сходные с чертами Обломова". Причина пассивности и бесплодности деятельности Рудина заключается в его тесной связи с паразитарными сословиями русского общества, в неспособности порвать до конца с породившим его классом.

Примечательно, что при издании его романов в 1860 году Тургенев счел нужным изменить конец "Рудина": герой романа погибает на парижских баррикадах 1848 года.

Изменяя финал романа, Тургенев, видимо, хотел подчеркнуть свое несогласие с Добролюбовым, как бы указывая на способность своего героя-дворянина к самым решительным и активным действиям.

Суждения Добролюбова о "Дворянском гнезде" выражены наиболее полно в его статье "Когда же придет настоящий день?" (1860).

В отличие от эстетической критики, шумно восторгавшейся поэтизацией дворянского гнезда, критик-демократ убеждал читателя в том, что "самая коллизия, избранная г. Тургеневым и столь знакомая русской жизни, должна [служить] сильною пропагандою и наводить каждого читателя на ряд мыслей о значении целого огромного отдела понятий, заправляющих нашей жизнью". "Драматизм положения" Лаврецкого Добролюбов видел в его столкновении с бездушными нормами крепостнического общества. "Верный такт действительности" помог Тургеневу создать образ человека, в котором "есть что-то законно-трагическое, а не призрачное".

Таким образом, самым главным в романе Добролюбов считал изображение писателем острого конфликта его героев с окружающей средой.

В феврале 1859 года студент Петербургского университета Д. И. Писарев выступил в "Журнале для девиц" "Рассвет" с обширным и содержательным разбором "Дворянского гнезда".

Начинающий критик подошел к оценке романа с точки зрения просветителя-демократа, который при решении важных социальных вопросов преувеличивал роль просвещения. Значение классовой борьбы в истории общества не было осознано в тот период Писаревым.

Однако конкретный разбор образов романа был сделан Писаревым с чувством живого негодования на царившие вокруг него крепостнические порядки. Молодой критик не уловил политического смысла трагического конфликта между Лаврецким и помещичьим обществом, и в этом отношении его статья по своей глубине не идет ни в какое сравнение с более поздним отзывом Добролюбова, но характеристика действующих лиц "Дворянского гнезда" дана Писаревым остро и убедительно.

Ряд страниц Писарев отводит разоблачению "космополита и мелкого эгоиста" Паншина, очерчивая его как "человека одного разбора" с Молчалиным и Чичиковым. Писарев указывает на характерность этого образа, раскрывая социальную причину появления его в литературе: "Таких людей формирует наше общество, оно воспитывает их с малых лет в своих салонах или канцеляриях; оно потворствует им своим благоволением и позволяет им достигнуть желанной цели, ежели они идут к ней осторожно и прилично, не производя скандала и не марая себя вопиющей безнравственностью".

Анализируя образ Лизы Калитиной, "одной из самых грациозных женских личностей, когда-либо созданных Тургеневым", Писарев трагическую судьбу героини романа усматривал в том, что ее не коснулись передовые идеи "о самостоятельности женщины, как человеческой личности, имеющей полное право на всестороннее развитие и участие в умственной жизни человечества".

Насколько это было возможно в условиях того времени, Писарев вскрыл пагубное влияние системы "религиозного воспитания". Говоря о стремлении Лизы к смирению, покаянию и покорности нелепым обычаям, критик заметил, что она "идет по ложной и опасной дороге".

Суждения Писарева о реализме и национальном характере творчества Тургенева, в котором "русская национальность выражается как в создании русских типов, так и в отношении самого художника к создаваемым типам", представляют большой интерес и, несомненно, свидетельствуют о том, что в лице Писарева русская критика уже в 1859 году имела передового и даровитого деятеля.

Либеральная и реакционная критика постаралась истолковать роман Тургенева в нужном для нее направлении, исказив, разумеется, при этом идейный смысл произведения.

Начиная с апреля и по август 1859 года в журнале "Русское слово" печатались пухлые статьи реакционного критика-славянофила Аполлона Григорьева "И. С. Тургенев и его деятельность по поводу романа "Дворянское гнездо".

По своим воззрениям Аполлон Григорьев был настолько близок воинствующим защитникам чистого искусства, что у Боткина даже возник в 1856 году план заменить в "Современнике" Чернышевского Григорьевым.

Знакомство с политической и эстетической программой Ап. Григорьева, изложенной им в статьях "О правде и искренности в искусстве" (1856), "Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства" (1858), "Несколько слов о законах и, терминах органической критики" (1859), с полной очевидностью раскрывает реакционность его позиций.

В отличие от Дружинина, ориентировавшегося на буржуазный Запад, славянофил Григорьев общественный идеал видел в далеком прошлом допетровской Руси. В обращении к "высоким вековым преданиям" минувшего он усматривал "залоги будущего развития".

Верный охранительным традициям, Ап. Григорьев воспринимает протест против окружавшей его действительности как "бунт против основ не только общественной, но и христианской нравственности"^*.

^* ("Русская беседа", 1856, III, стр. 23.)

Отрицая материалистические взгляды Белинского, Ап. Григорьев открыто солидаризировался с английской критикой, считая либерального "водолея" Карлейля "творцом новой органической критики". Ап. Григорьев, подобно Дружинину, осуждал критическое направление в русской литературе, убеждая писателей перейти "в мягкое, свободное и вполне разумное, истинно-поэтическое отношение к великорусской жизни"^*.

^* ("Библиотека для чтения", т. 147, январь 1858, стр. 30.)

В оценке сочинений Тургенева Ап. Григорьев исходил из основных положений идеалистической эстетики.

Ап. Григорьев всячески приглушал социальный характер творчества писателя. Критик не считал автора "Записок охотника" реалистом и призвание его видел в исключительном выражении "поэтических стремлений".

В трактовке образа "лишнего человека" Ап. Григорьев не расходится с эстетической критикой. "Лишние люди" в представлении Ап. Григорьева "общественные отщепенцы", для которых нарушение "порядка природного и общественного стало чем-то нормальным". В высшей степени характерна для реакционных взглядов Ап. Григорьева оценка "Записок охотника", в которых, оказывается, "ничего, кроме самой поэтической личности Тургенева, искать не надобно".

Подобно Дружинину, Ап. Григорьев весьма невысоко расценивает художественное мастерство Тургенева, таланта "с широкими зачинаниями... без энергии в их выполнении". Со стороны художественной формы "постройка" романа "Дворянское гнездо" представляется Ап. Григорьеву "безобразно недоделанною".

Касаясь идейной проблематики романа, Ап. Григорьев сделал все возможное, чтобы истолковать его в духе реакционного славянофильского учения о народности.

В "Дворянском гнезде", по мысли критика, писатель пришел к "смирению перед почвою, перед действительностью". Полемизируя с Добролюбовым, указавшим, что обломовщина представляет отживающее и реакционное явление, Ап. Григорьев в обломовщине видел залог будущего общественного развития. Перед "Обломовкой", пишет Ап. Григорьев, "склоняется в смирении Лаврецкий, в ней же обретает он новые силы".

Особенно восхищался Ап. Григорьев образом Лизы, христианское смирение которой он поспешил возвысить до идеала. Превратно толкуя образы романа, критик пытался представить Тургенева чистым художником, влюбленным в патриархально-крепостнический быт помещичьей усадьбы.

Общая эволюция Тургенева рисовалась Ап. Григорьевым как переход от критического направления к "симпатическому представлению действительности".

Статья Ап. Григорьева настолько сильно искажала облик Тургенева как писателя и общественного деятеля, что либеральная критика сочла нужным дать свое объяснение широко популярному в русском обществе роману "Дворянское гнездо".

С возражениями славянофилу Ап. Григорьеву выступил в августовской книжке "Русского вестника" за 1859 год П. В. Анненков.

В начале статьи Анненков, указав на необычайный успех "Дворянского гнезда", совершенно справедливо заметил, что в данном случае всеобщее признание отнюдь еще не означает "одинакового понимания внутреннего значения произведения" различными общественными кругами.

На примере анализа образа героини романа Анненков вскрывает определенные мотивы, которыми руководствуется критика в своей оценке характера Лизаветы Михайловны Калитиной.

Имея в виду Ап. Григорьева, Анненков пишет: "Завидев в лице Лизаветы Михайловны безропотную покорность судьбе... не найдя в ней никакого протеста против людей и обстоятельств", критика "причислила ее к сонму своих любимцев и увенчала автора за создание такого бескорыстного, скромного и похвального существа".

Отвергнув откровенно реакционную концепцию Ап. Григорьева, Анненков предложил вполне устраивающее либералов толкование романа Тургенева. Ап. Григорьев не прав, утверждает Анненков, когда пытается доказать, что Лиза и Лаврецкий являются идеалами писателя, напротив, автор "сберегает для себя право суда над ними". Политический смысл романа заключен в эпилоге, в котором выражена вера Тургенева в "необходимость обновления, упрощения и освежения" дворянского общества. Накануне "благодетельных", с точки зрения Анненкова, реформ писатель указал обитателям "дворянских гнезд" на старые болезни с тем, чтобы помочь обществу, "только что начинающему свое поприще". Таким образом, Анненков пришел, по существу, к тому же выводу, что и Ап. Григорьев.

Из полемики между реакционером Ап. Григорьевым и либералом Анненковым видно, что, несмотря на некоторые разногласия в вопросах тактики, и либералы и реакционеры стремились использовать творчество Тургенева в целях дальнейшего укрепления позиций дворянского класса. В частном вопросе наглядно проявилась сущность классовой борьбы того времени. Борьба между либералами и крепостниками в 1859-1861 годах "была борьбой внутри господствующих классов, большей частью внутри помещиков, борьбой исключительно из-за меры и формы уступок"^*.

^* (В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 96.)

Третий роман Тургенева, "Накануне", впервые напечатан в начале февраля 1860 года в 1-2 книжке журнала "Русский вестник". Одновременно с "Накануне" в журнале "Современник" была помещена речь Тургенева "Гамлет и Дон-Кихот", близкая по своему идейному содержанию к "Накануне".

Во второй половине XIX века главная роль в русском освободительном движении перешла от дворянской интеллигенции к разночинцам. Некоторые существенные стороны этого переломного момента были замечены и наиболее ярко отображены Тургеневым в романе "Отцы и дети", но уже в "Накануне" в качестве человека дела и глубоко положительного героя романист выводит неимущего демократа-разночинца Инсарова. Героиня романа Елена Николаевна Стахова решительно порывает с породившей ее дворянской средой, посвящая свою жизнь делу национально-освободительного движения.

Однако и в этом романе, созданном в момент революционной ситуации 1859-1861 годов, Тургенев, в силу социальной ограниченности взглядов, не мог запечатлеть образ русского революционера-демократа типа Чернышевского и Добролюбова.

В отличие от Чернышевского, нарисовавшего в романе "Пролог" картину острой непосредственной политической борьбы вокруг крестьянского вопроса, писатель-либерал обошел в "Накануне" эту сторону русской действительности. При всем том Тургеневу удалось показать в "Накануне" стремление русского общества к новой жизни, тревожное ожидание преобразований в социальном устройстве России и выразить, по словам Добролюбова, "общественную потребность дела, живого дела, начало презрения к мертвым абстрактным принципам и пассивным добродетелям".

Правдивый "отчет об одной из сторон общественной жизни" России позволил революционно-демократической критике поставить в статьях о "Накануне" целый ряд важнейших проблем социально политического развития России 50-60-х годов прошлого века.

В марте 1860 года Тургенев писал Фету из Петербурга: "Моей повестью и здесь недовольны, но о ней много спорят и кричат, если бы совсем молчали, было бы плохо. Есть и энтузиасты, но весьма мало".

В литературных воспоминаниях П. В. Анненкова содержится интересное свидетельство о том, как было встречено появление романа в различных кругах русского общества: "В оценке "Накануне" публика наша разделилась на два лагеря... хвалебную часть публики составляла университетская молодежь, класс ученых и писателей, энтузиасты освобождения угнетенных племен,- либеральный, возбуждающий тон повести приходился им по нраву; светская часть, наоборот, была встревожена. Она жила спокойно, без особенного волнения, в ожидании реформ, которые, по их мнению, не могли быть существенны и очень серьезны, - и ужаснулась настроению автора, поднимавшего повестью страшные вопросы о правах народа и законности, в некоторых случаях воюющей оппозиции"^*.

^* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, СПб. 1909, стр. 513.)

Отзывы Боткина, Дружинина были весьма двусмысленны. Одобряя отрицательное мнение Дружинина, Боткин писал: "Действительно "Накануне" много ниже гнезда. Мотивы и образы остаются в тумане, несчастный болгар не возбуждает к себе ни малейшего участия"^*. И в другом письме, восхищаясь "озаряющими предметы эпитетами", Боткин, утверждая, что "повесть не тронет, не заставит задуматься", выражал уверенность в том, что "Накануне" "не будет нравиться публике". Да и как было Боткину и Дружинину не возмущаться социальным направлением деятельности писателя, в котором они хотели бы увидеть певца ясных и успокоительных картин русской усадьбы.

^* ("Письма к А. В. Дружинину", изд. Гос. литературного музея, М. 1948, стр. 59.)

Реакционная критика встретила роман с нескрываемой злобой.

Рептильная газета "Наше время" утверждала, что "Накануне" - "худшее произведение" Тургенева, что "результатом чтения выходит пустота и скука", что содержание романа в высшей степени безнравственно. "Сцены любви,- писал лицемерный борзописец,- воспаляют воображение".

Реакционнейший еженедельник "Домашняя беседа", издававшийся ханжой и лицемером В. И. Аскоченским, обрушился на писателя с проклятиями. Называя Тургенева "змеем-искусителем", "Домашняя беседа" угрожала писателю тем, что за свой роман он "даст страшный ответ богу".

В предисловии к собранию романов в издании сочинений 1880 года Тургенев вспоминал об одном из реакционных критиков, которому дали обед по подписке в благодарность за весьма строгую статью о "Накануне", в которой он особенно настаивал на безнравственности главных действующих лиц.

Восприятие романа демократическими кругами весьма выразительно передают письма поэта-петрашевца А. П. Плещеева. В письме к одному из друзей от 12 апреля 1860 года Плещеев писал: "Очень рад, что Вам нравится роман "Накануне". Но большинство публики ругает этот роман. Не доросли еще, видно, они ни до идеи освобождения родины, ни до той чистой безграничной, самоотверженной любви, какою любит Елена Инсарова". И в другом письме: "По концепции он гораздо шире "Дворянского гнезда", а поэзии в нем столько же. Впечатление оставляет сильное, а главное заставляет крепко призадуматься. Но такого повсеместного единогласного успеха этот роман не может иметь, как имело "Гнездо", по многим причинам. Зато все живое, молодое и мыслящее будет на стороне Тургенева"^*.

^* ("Шестидесятые годы", изд. Академии наук СССР, М-Л. 1940, стр. 461.)

Упоминания о романе в статьях и письмах революционной интеллигенции свидетельствуют о признании "Накануне" со стороны русской демократии. В прокламации народовольцев, выпущенной в день похорон Тургенева, говорилось, что "Инсаров и Елена не только живые и выхваченные из жизни образы, но, как ни странным покажется это с первого взгляда,- это типы, которым подражала молодежь и которые сами создавали жизнь"^**.

^* ("И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников", 1930, стр. 7.)

Оживленная полемика, развернувшаяся в русской печати после выхода "Накануне", показала, как много живых, социальных вопросов поставил Тургенев в этом романе. Тема освобождения болгарского народа от давящего турецкого ига была воспринята в обеталовке острой борьбы вокруг реформы как тема освобождения русского народа. Россия, утверждали демократические критики, стоит на пороге больших социальных перемен, накануне революции. У нас могут быть смелые и энергичные люди, способные довести борьбу за народные интересы до конца. От нерешительных и готовых к сделкам с правительством либералов русскому народу нечего ждать. "Не хочется им поднять руки,- писал Добролюбов в статье о "Накануне",- на то дерево, на котором они сами выросли; вот они и стараются уверить себя и других, что вся гниль его только снаружи, что только счистить ее стоит, и все будет благополучно".

Самою выдающейся статьей о "Накануне" была статья Добролюбова, напечатанная в мартовской книжке журнала "Современник" за 1860 год, спустя месяц после появления в свет тургеневского романа.

В условиях жестокого преследования реакцией свободного слова анализ "Накануне" с позиций революционной демократии представлял исключительно трудную задачу. И сейчас, когда стали известны многие подробности прохождения статьи Добролюбова через цензурные рогатки, мы знаем, что подписчики "Современника" прочли в марте 1860 года не совсем то, что написал первоначально Добролюбов. Но и в урезанном цензурой виде статья Добролюбова явилась грозным оружием против самодержавно-полицейского строя, и не случайно она была в июле 1860 года отнесена Главным управлением цензуры к числу статей, "потрясающих основные начала власти монархической, значение безусловного закона, семейное назначение женщины... возбуждающих ненависть одного сословия к другому".

Политический смысл статьи Добролюбова заключался в призыве к революции. Критикуя неспособных к действию либералов, в которых критик не находил ни мужества, ни энергии, Добролюбов указывал своим читателям на необходимость появления героя-революционера. Героиня романа ищет активной деятельности, она готова на жертвы и лишения, но ей самой еще не совсем ясен тот идеал, к которому она должна стремиться. Елена Стахова не знает, что и как ей нужно делать, чтобы достичь счастья. Статья Добролюбова отвечала на ее вопросы. В борьбе за революционное преобразование действительности должны были найти свое призвание передовые люди эпохи пятидесятых - шестидесятых годов; к этому звал их великий критик и революционер.

Воинствующие защитники "чистого искусства" в один голос обвиняли Чернышевского и Добролюбова в пренебрежении к вопросам художественной формы. Между тем как раз поборники эстетической критики допускали чудовищные промахи в своих эстетических оценках, объявляя, например, в 1856 году эпигона реакционного романтизма Бенедиктова выше Некрасова.

Неустанная борьба Белинского и Герцена, Чернышевского и Добролюбова за высокую идейность русской литературы органически включала в себя борьбу за художественное мастерство писателей.

Политическое завещание Добролюбова - статья "Когда же придет настоящий день?" является одним из высших достижений русской критической мысли и может служить образцом искусства публицистического и в то же время художественного анализа литературного произведения.

В начале статьи Добролюбов, вскрывая убожество и никчемность эстетической критики служителей чистого искусства, изложил основные задачи и методы критического исследования произведений художников слова.

Главную цель литературной критики Добролюбов полагал в "разъяснении тех явлений действительности, которые вызвали известное художественное произведение".

При этом Добролюбов подчеркнул, что "толковать о явлениях самой жизни на основании литературного произведения" можно только в том случае, если оно передает "правду и живую действительность фактов", если "внутреннее отношение" писателя к "этим фактам" "просто и правдиво".

Роман Тургенева "Накануне" мог служить целям революционной и демократической критики только потому, что в нем, по словам Добролюбова, отразилось "влияние естественного хода общественной жизни и мысли, которому невольно подчинилась сама мысль и воображение автора".

Литература критического реализма являлась в пятидесятые - шестидесятые годы прошлого века, как отмечает Добролюбов, единственным "показателем" того, "что падает, что побеждает, что начинает водворяться и преобладать в нравственной жизни общества", обращая внимание на такие "факты родной жизни", которые не были "открыты взору простого наблюдателя". Цель разбора Добролюбовым романа Тургенева и заключалась в том, чтобы в логической форме раскрыть читателю основные процессы общественной жизни того времени.

При этом Добролюбов в анализе образа Инсарова убедительно показал, как ограниченность социально-политических воззрений писателя отрицательно отразилась на художественном воспроизведении положительного типа революционного деятеля.

Тургенев,- пишет Добролюбов,- "недостаточно приблизил к нам этого героя даже просто как человека. В этом... главный художественный недостаток повести". Автор не ставит "своего героя лицом к лицу с самым делом - с партиями, народом, с чужим правительством, с своими единомышленниками, с вражеской силой". Более художественным и, следовательно, типическим оказался образ героини романа. При этом Добролюбов указывает, по какому пути шел писатель, "делая попытку создания энергического, деятельного характера". Елена Стахова "понятна и близка" демократическим читателям, потому, что в ней выражены, по словам Добролюбова, наиболее "лучшие элементы, развивающиеся в нашем обществе". Такие женщины, как Елена, редко встречались в то время, но по мере развития русского освободительного движения их становилось все больше, им принадлежало будущее. Проницательность Добролюбова находит свое подтверждение в следующем характерном эпизоде. В феврале 1901 года один из крупных деятелей революционного движения Степан Шаумян, советуя своей жене прочесть "Накануне", писал: "Постарайся стать похожей на его героиню". Анализ Добролюбовым романа "Накануне" показывает, какое большое политическое значение придавал великий критик проблеме типического изображения в литературе образа революционно-демократического деятеля.

Революционный смысл выступления Добролюбова стал ясен представителям реакционного и либерального лагеря. В частном письме к Добролюбову цензор Бекетов признавался: "Критика такая, каких давно никто не читал, и напоминает Белинского. И пропустить ее в том виде, как она составлена, решительно нет никакой никому возможности. Напечатать так... значит обратить внимание на бесподобного Ивана Сергеевича, да не поздоровилось бы и другим, в том числе и слуге вашему покорному".

Либеральная журналистика, отстаивая гегемонию либералов в общественной жизни России, открыто полемизировала с Добролюбовым. "Отечественные записки" утверждали, например, что "нравственное торжество Инсаровых над Берсеневыми и Шубиными непривлекательно для русской души".

Критик "Атенея" Н. Н. Некрасов также заверял читателей, что "Шубин и Берсенев ничуть не ниже Инсарова и не меньше Елены способны к "деятельному добру".

Ознакомившись с разбором Добролюбова, Тургенев просил редактора "Современника" Н. А. Некрасова "не печатать этой статьи", категорически заявив при этом Некрасову: "Выбирай: я или Добролюбов". Тургенева испугала трактовка Добролюбова объективного смысла романа как повествования о близости и необходимости революции в России.

Как известно, конфликт между либералом Тургеневым и кругом "Современника" закончился в 1860 году открытым разрывом деловых и дружеских связей. Свой четвертый роман "Отцы и дети" Тургенев поместил в 1862 году в журнале "Русский вестник", ставшем к тому времени в резко враждебные отношения к "Современнику".

Революционно-демократическая критика в лице Н. Г. Чернышевского публично заявила о разрыве с Тургеневым, вскрыв при этом классовые корни назревавшего с 1858 года конфликта. "Наш образ мыслей,- писал Н. Г. Чернышевский в июльской книжке "Современника" за 1861 год,- прояснился для г. Тургенева настолько, что он перестал одобрять его. Нам стало казаться, что последние повести г. Тургенева не так близко соответствуют нашему взгляду на вещи, как прежде, когда и его направление не было так ясно для нас, да и наши взгляды не были так ясны для него. Мы разошлись"^*.

^* (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. VII, Гослитиздат, М. 1950. стр. 713.)

Заявление Чернышевского возбудило в некоторых кругах надежду на переход Тургенева в стан реакции. "Теперь,- писал Тургеневу 7 июля 1861 года М. Н. Лонгинов,- толпа уверится, что ты не имеешь ничего общего с подобными господами^*.

^* (Сборник Пушкинского дома на 1923 г., Петроград 1922, стр. 200-201.)

Опубликованная в 1940 году переписка Тургенева с ярым реакционером М. Н. Катковым за 1861-1862 годы, несомненно, свидетельствует о том, что после ухода из "Современника" писатель испытал сильное влияние враждебной революционной демократии идеологии.

Однако как художник-реалист, для которого "точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни - есть высочайшее счастье... даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями"^*, Тургенев уловил и отобразил в своем романе некоторые существенные черты переходной эпохи и в лице Базарова воспроизвел фигуру разночинца, который, по удачному выражению Герцена, "подавил собой и пустейшего человека с душистыми усами, и размазню отца и бланманже Аркадия".

^* (И. С. Тургенев, Собр. соч., т. 10, изд. "Правда", стр. 262.)

Черновая редакция романа была закончена Тургеневым 30 июля 1861 года, когда результаты реформы 1861 года стали совершенно очевидными даже для наблюдателей либерального толка: "Не могу не уважать людей,- писал Анненков 12 июля 1861 года Дружинину,- которые, хотя и грубо, но понимают, что новое Положение не есть мир, а война, борьба и столкновение"^*.

^* ("Письма к А. В. Дружинину", изд. Гос. литературного музея, М. 1948, стр. 29.)

Резкая противоположность классовых интересов либералов и крепостников интересам демократии была совершенно отчетливо очерчена в романе. Конфликт между материалистом-просветителем Базаровым и семейством помещиков Кирсановых получил в романе яркое художественное освещение.

Историческая ограниченность мировоззрения Тургенева сказалась главным образом в обрисовке таких качеств Базарова, которые отнюдь не являлись типичными для революционных демократов шестидесятых годов.

Тургенев нарочито приписывает своему герою равнодушие к благосостоянию "мужика", заставляет испытать его сильнейший душевный надлом, лишает, наконец, образ Базарова исторической перспективности, рисуя в эпилоге романа картину "вечного примирения" и торжества вечных законов любви над "грешным и бунтующим" сердцем Базарова.

Вместе с тем в Базарове запечатлены черты, которые делали его образ дорогим таким людям, как Тимирязев и Мечников, Писарев и Репин.

Ни один из романов Тургенева не возбудил столь острой и оживленной полемики в русской журналистике, как "Отцы и дети".

Полемика протекала в условиях крайнего усиления правительственного нажима на демократию. Реакционная печать в феврале 1862 года открыто призывала правительство расправиться с Чернышевским, "великим проповедником социализма и материализма". Цензура делала все возможное, чтобы пресечь деятельность "Современника". Весной 1862 года передовые русские журналы "Современник" и "Русское слово" были запрещены. В июле того же года были заключены в равелин Петропавловской крепости Писарев и Чернышевский. В борьбе с революционным движением приняли активное участие не только реакционеры, но и часть либералов. Типичный представитель "либерального хамства" Кавелин выразил солидарность с правительством в связи с арестом Чернышевского.

Политическая атмосфера в начале 1862 года была крайне накалена, разгоревшиеся вокруг романа споры носили ярко выраженный политический характер.

Спустя месяц после появления романа в мартовской книжке журнала "Современник" была напечатана большая и острая статья молодого сотрудника журнала М. А. Антоновича "Асмодей нашего времени", в которой критик подверг резкому осуждению роман Тургенева.

Политический смысл его оценки романа заключался в утверждении той мысли, что Базарова никоим образом нельзя признать типичным представителем поколения революционной демократии, что роман в целом "есть не что иное, как беспощадная и даже разрушительная критика молодого поколения".

Образ Базарова, по мнению Антоновича, является карикатурой на демократическую молодежь: "Это не человек, а какое-то ужасное существо, просто дьявол, или, выражаясь более поэтически, асмодей".

Критик "Современника" признает, что в суждениях Базарова видны "мысли, одобряемые молодым поколением", но Антонович совершенно справедливо указал на основной художественный недостаток построения образа Базарова: "Автор не умел изобразить своего героя так, чтобы он постоянно оставался верен самому себе". Тургенев "вкладывает в его голову мысли, в его сердце чувства, совершенно несообразные с характером героя, с другими его мыслями и чувствами".

В отношении Базарова к крестьянскому вопросу Антонович подметил фальшивые ноты: "Но скажите же на милость, г. Тургенев,- писал критик,- кто это говорил, что свобода не пойдет впрок мужику? Это уже не непонимание, а сущая клевета, возведенная на молодое поколение".

Вместе с тем наряду с правильными положениями статья Антоновича содержала ряд неверных суждений, свидетельствовавших об идейной ограниченности критика.

Проблема типического в искусстве освещена в статье Антоновича весьма вульгарно: "Везде, в статистике, экономике, торговле,- писал Антонович,- всегда берут для сравнения средние величины и цифры; то же самое должно быть и в нравственной статистике". Писатель, по словам Антоновича, "описывает не аномалии, не исключения, а явления обыкновенные, часто встречающиеся, средние цифры".

Исходя из ошибочного представления о сущности типического, Антонович не заметил отражения в романе Тургенева ряда принципиально новых явлений, делавших образ Базарова близким части демократических кругов шестидесятых годов.

В качестве доказательства жестокости Базарова Антонович приводит, например, научные опыты героя романа. Между тем русские физиологи как раз в шестидесятые годы обратили особое внимание на исследование нервной системы животных, и знаменитое сочинение Сеченова "Рефлексы головного мозга", предназначенное для опубликования в "Современнике", было написано в результате длительных экспериментов.

Не заметил Антонович и отрицательного изображения в романе либерала Аркадия, в котором, по уверению критика, "Базаров убил благородные движения души".

Объявив роман в целом "панегириком отцам", Антонович явно погрешил против истины, поскольку Николай и Павел Кирсановы обрисованы романистом как весьма недалекие и отживающие свой век люди.

Несмотря на указанные слабости, статья Антоновича сыграла свою положительную роль, объяснив читателю идейные недочеты романа, подчеркнув, что цельный образ демократа-революционера еще ждет своего воспроизведения в литературе. Именно поэтому такой ярый враг социализма, как М. Катков, полагал, что статья Антоновича по существу направлена в защиту Базарова. "Базаров для протестующего критика имеет еще большее значение, чем для критика довольного (то есть Писарева.- К. Б.), он еще глубже сочувствует герою"^*.

^* ("Русский вестник", т. 39, май 1862, стр. 414.)

Высказывают предположение, что в романе Чернышевского "Что делать?" образ Рахметова сознательно противопоставлен Базарову и является более глубоким и правдивым воспроизведением революционной демократии.

Положительная оценка романа выражена в статье Писарева "Базаров", напечатанной в мартовской книжке журнала "Русское слово" за 1862 год. Суть статьи Писарева заключается в обосновании того тезиса, что "Тургенев сам никогда не будет Базаровым, но он вдумался в этот тип и понял его так верно, как не поймет ни один из наших реалистов".

В отличие от Антоновича, Писарев признал типичность образа Базарова. Евгений Базаров, по словам критика, "представитель нашего молодого поколения, в его личности сгруппированы те свойства, которые мелкими дозами рассыпаны в массах". Наиболее характерную черту героя романа, отличающую его от ранее созданных Тургеневым образов "лишних людей", Писарев видит в жизнеспособности Базарова, который "чувствует непреодолимое отвращение к фразистости, к трате слов, к сладким мыслям, к сентиментальным стремлениям".

Базаров для Писарева человек реального, полезного дела; Базаров, подобно Рудину, ненавидит окружающую обстановку, но, как подчеркивает Писарев, Базаров, "не имея возможности переделать жизнь", выместил "свое бессилие в области мысли". Именно в сфере мысли разрушает Базаров и "суеверия и авторитеты", очищая миросозерцание "от разных призрачных представлений".

В начале шестидесятых годов позиция Писарева была гораздо менее революционно активной, нежели позиции "Современника", и это не могло не отразиться на его отношении к роману Тургенева. Однако, как просветитель и демократ, Писарев заострил отрицательную характеристику помещиков Кирсановых: "Представители прошлого, "отцы", изображены с беспощадной верностью... об них не пожалеет Россия".

Говоря о Ситниковых и Кукшиных, критик с презрением отозвался о примазавшейся к передовым людям "разнокалиберной сволочи, которая тешится прогрессивными фразами, как модной вещицей".

Преодолевая свои собственные заблуждения относительно решающей роли науки и просвещения в достижении социального прогресса, Писарев в конце статьи пишет о Базарове как о человеке, который "не отступит перед препятствием и не струсит перед опасностью", намекая тем самым на возможность перехода демократов к прямой борьбе с царизмом.

Отношение Писарева к роману "Отцы и дети" часто рассматривалось как выражение пусть характерного, но все же частного мнения критика. Между тем статья Писарева была самым тесным образом связана со взглядами на это произведение части демократически настроенной студенческой молодежи шестидесятых годов.

В знаменитой статье "Развитие естествознания в России в эпоху 60-х годов" К. А. Тимирязев поражался "ярким образом" Базарова, "в котором художник воплотил едва только намечавшиеся черты типа, при всех его второстепенных недостатках проявившего ту сосредоточенную энергию, благодаря которой русский естествоиспытатель в такой короткий срок завоевал себе почетное место не только у себя дома, но и далеко за его пределами"^*. Огромную заслугу писателя перед русским обществом К. А. Тимирязев видел в том, что Тургенев первый в литературе "выдвинул как центральную фигуру скромного труженика науки".

^* (К. А. Тимирязев, Сочинения, т. VIII, Сельхозгиз, 1939, стр. 173.)

На типичность образа Базарова указывал на страницах воспоминаний и выдающийся русский ученый-биолог И. Мечников^*.

^* (См. И. И. Мечников, Страницы воспоминаний, изд. Академии наук СССР, 1946, стр 15-16.)

О симпатии части передовой молодежи шестидесятых годов к Базарову свидетельствуют слова И. Е. Репина об А. П. Чехове: "Положительный, трезвый, здоровый, он мне напоминал тургеневского Базарова".

В критике романа объединились реакционные и либеральные течения. Одновременно с "Русским словом" и "Современником" с оценкой романа выступил орган либеральной буржуазии журнал "Отечественные записки", в мартовской книжке которого была напечатана обширная статья "Принципы и ощущения".

Считая, что в романе Тургенева "решается капитальный вопрос нашего общества", критик "Отечественных записок" направляет затем все усилия на доказательство крепости существовавшего строя и вредности "обманчивых теорий" нигилизма. В лице Базарова критик обличает сторонника вредных материалистических учений, разрушителя тех принципов, которые положены в основание общественного устройства. "Наша жизнь совсем не такая беспринципная жизнь, какою она нам кажется в книжке, - пишет критик.- В этой жизни есть начала, с которыми срослись, сжились, есть своего рода добрые нравы, добрые обычаи, которые отстаивают себя и отстоят"^*.

^* ("Отечественные записки", 1862, № 3, стр. 99.)

С откровенно охранительных позиций объясняет автор и финал романа. Смерть Базарова, по мнению автора статьи, доказывает бесплодность и полнейшую бесперспективность материалистического учения: "Герой Тургенева умирает совершенно естественно: это не случайность, это результат тех убеждений, которыми жил Базаров. Что-нибудь одно: или признай какие-нибудь принципы для жизни и живи с людьми, или живи своими одинокими ощущениями, и, когда они опротивят,- умри".

Всячески изничтожая Базарова, критик-либерал превозносит "филантропизм" и "практический смысл" аристократа Павла Кирсанова. Тургенев "подарил нас таким прекрасным типом сельского джентльмена, что им гордилась бы Англия".

В защиту "отцов" от демократа Базарова выступил и Анненков, записавший содержание своей беседы с издателем "Русского вестника" реакционером Катковым.

Катков был недоволен Базаровым, ибо, по его мнению, Тургенев, вместо того чтобы представить отталкивающий образ грубого и невежественного разночинца, "спустил флаг перед радикалом и отдал ему честь как перед заслуженным воином". Катков прямо указал Анненкову на политическое значение романа. "Кто может знать, во что обратится этот тип? - говорил Катков.- Ведь это только начало его. Возвеличивать спозаранку и украшать его цветами творчества - значит делать борьбу с ним вдвое труднее впоследствии"^*.

^* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, СПб. 1909, стр. 520.)

И Анненков поспешил согласиться с Катковым.

Смелость Базарова он объясняет "незнанием жизни", решительность и готовность к действию - "отсутствием опыта", а резкость Базарова в суждениях и поступках приписывает "ограниченному пониманию людей и света". "Его неспособность к творчеству и к серьезному делу, равно и его последователей, обнаружилась вполне", - этими враждебными по отношению к революционной демократии словами заканчивает характеристику Базарова Анненков.

Со статьями об "Отцах и детях" Катков выступил в майской и июльской книжках "Русского вестника" за 1862 год.

"Катков,- писал Ленин,- во время первого демократического подъема в России (начало 60-х годов XIX века) повернул к национализму, шовинизму и бешеному черносотенству"^*.

^* (В. Л. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 250.)

Появлением романа "Отцы и дети" Катков поспешил воспользоваться для организации отпора революционной интеллигенции. Нигилизм, по словам Каткова, "не имея большого значения, может с течением времени вырасти до весьма уважительных размеров, если не повстречает серьезного противодействия".

В Базарове критик увидел врага дворянского класса, указывая, что "чувство озлобления" является источником "его умственной энергии, в нем его вдохновение, в нем его сила, им отличается он от своих поклонников".

Для Каткова Базаров - это революционер, с которым надо покончить, при этом издатель "Русского вестника" пытался внушить читателям представление о Базарове как о человеке, лишенном внутреннего содержания, неспособном к какой-либо полезной для общества деятельности. Катков был явно недоволен тем, что в романе Базаров "производит впечатление сильной натуры".

Клевеща на достижения русской научной и общественной мысли, Катков отрицал самостоятельность русских ученых и передовых деятелей. "Главная роль их умственного содержания,- писал Катков,- не выработана жизнью, а случайно занесена со стороны". Опираясь на этот тезис, Катков доказывал беспочвенность материалистических учений, их якобы полную неприменимость к условиям русской жизни. Усматривая в развитии естествознания серьезную угрозу идеализму, Катков клеветнически утверждал, что в России не существует естественных наук и что поэтому "научные исследования Базарова - фраза".

Если Базаров возбуждает гнев Каткова, то Аркадий Кирсанов, напротив, вызывает в нем "умиление и улыбку". Прекрасно понимая цену либерализма Аркадия, Катков с большим удовлетворением замечает: "Он не хищный... в этом его достоинство".

Большое возмущение возбудил образ Базарова в церковных кругах, служивших верной опорой царского правительства. В первом томе трудов Киевской духовной академии за 1862 год появилась граничащая с доносом статья В. Певницкого "Нигилисты", в которой автор прямо указывал на революционный характер деятельности разночинной интеллигенции: "Наш ревнивый материализм восстает против людей другого воззрения с большой запальчивостью, и только время произвело то, что в своей борьбе он берется не за вещественные, а за литературные оружия"^*.

^* ("Труды Киевской духовной академии", 1862, т. I, стр. 463.)

Использование романа близкой к правительственным кругам критикой в условиях реакции нанесло определенный вред революционной демократии. На этот факт обратили внимание Салтыков-Щедрин и Герцен. "Время, тип - все было выбрано неудачно. Роман, появление которого совпало с возникновением реакции,- писал Герцен,- обрушивался на тех же самых лиц, что и она, высмеивал те же самые идеи и те же недостатки, так же преувеличивая их, наконец употреблял то же слово нигилизм, которым пользовались и московские реакционеры"^*.

^* (А. И. Герцен, Избр. соч., Гослитиздат, 1937, стр. 439.)

Тургенев вынужден был признать впоследствии справедливость подобных упреков: "Я не имел права давать нашей реакционной сволочи возможность ухватиться за кличку, за имя",- писал он в январе 1876 года Салтыкову-Щедрину, признавая "справедливыми и отчуждение от [него] молодежи и всяческие нарекания"^*.

^* (И. С. Тургенев, Собр. соч., т. 11, изд. "Правда", стр. 305.)

Из более поздних оценок романа должны быть отмечены отзывы Салтыкова-Щедрина, Писарева, Герцена и П. Л. Лаврова.

Салтыков-Щедрин высказал свое мнение в начале 1863 года в статье "Петербургские театры". По словам писателя, роман Тургенева послужил оружием реакции в ее борьбе с революционно настроенной разночинной интеллигенцией и, "для того чтобы уничтожить или ослабить тот вред, который нечаянно нанесен г. Тургеневым", необходимо нарисовать "образ действительного представителя молодого поколения, его стремлений, его деятельности и его надежд"^*.

^* (Н. Щедрин, О литературе, Гослитиздат. 1952, стр. 80-81.)

Впоследствии Щедрин несколько пересмотрел свой взгляд и в письме к Анненкову от 27 февраля 1876 года указывал, что "Отцы и дети" явились "плодом общения" Тургенева с "Современником", подчеркивая тем самым тесную связь содержания романа с идейным направлением журнала Некрасова и Чернышевского.

Полемизируя с Антоновичем, неоднократно возвращался к "Отцам и детям" Писарев. Защищая изложенные им в статье "Базаров" основные положения, Писарев в середине шестидесятых годов под влиянием критики обратил большее внимание на слабые стороны романа. Так, например, в статье "Мыслящий пролетариат" (1865) Писарев писал: "Базаров явился очень ярким представителем нового типа, но у Тургенева, очевидно, не хватило материалов для того, чтобы полнее обрисовать своего героя с разных сторон. Кроме того, Тургенев по своим летам и по некоторым свойствам своего личного характера не мог вполне сочувствовать новому типу; в его последний роман вкрались фальшивые ноты".

Статьи Писарева о романе Тургенева обратили на себя внимание А. И. Герцена, выступившего в единственной книжке "Полярной звезды" на 1869 год со статьей "Еще раз Базаров". Статьи Писарева убедили Герцена в типичности образа Базарова: "Верно ли понял Писарев тургеневского Базарова, до этого мне дела нет. Важно то, что он в Базарове узнал себя и своих и добавил, чего недоставало в книге"^*. При этом образ Базарова рассматривался в этой статье в связи с постановкой вопроса о роли различных поколений в русском освободительном движении. Защищая поколение дворянских революционеров-декабристов, Герцен относит себя к числу их последователей, а в революционных разночинцах усматривает продолжателей общего дела - борьбы за освобождение России. В то же время Герцен указывает на некоторые расхождения людей своего образа мыслей с революционной молодежью шестидесятых годов: "Декабристы,- писал Герцен, - наши великие отцы, Базаровы - наши блудные сыны".

^* (А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем, т. XXI, стр. 224.)

По мысли же Герцена, общность целей диктовала необходимость сплочения всех демократических сил в борьбе с царизмом: "Не интереснее ли, вместо того чтобы стравлять Базарова с Рудиным,- писал Герцен,- разобрать, в чем красные нитки, их связующие, и в чем причины их возникновений и их превращений"^*.

^* (Там же, стр. 229.)

Касаясь оценки Писаревым образа Базарова, Герцен в замечательной по своей краткости формуле определяет идейную направленность статей Писарева: "Базаров для Тургенева больше, чем посторонний, для Писарева - больше, чем свой".

Один из идейных представителей русского народничества семидесятых годов П. Л. Лавров в своей известной статье "И. С. Тургенев и развитие русского общества" признал в Базарове характерного представителя революционного движения шестидесятых годов: "Базаров был бесспорно силой, силой честной и революционной".

Зимой 1862 года Тургенев сделал первые наброски "Дыма", который был написан, однако, в 1865-1867 годы. Впервые роман напечатан в мартовской книжке журнала "Русский вестник" за 1867 год.

Работа писателя над романом совпала по времени с новым натиском реакционных сил на все передовое и революционное в русском обществе. В период белого террора, наступившего после неудачного покушения в апреле 1866 года Каракозова на Александра II, были навсегда запрещены демократические журналы "Современник" и "Русское слово". Министерству народного просвещения было предписано перестроить систему воспитания учащихся "в духе истин религии, уважения к правам собственности и соблюдения коренных начал общественного порядка". Реакционная пресса повела яростную кампанию против демократии.

Сложившаяся в стране напряженная политическая обстановка, несомненно, повлияла на замысел и выполнение "Дыма". Противоречия, присущие Тургеневу как мыслителю и художнику, проявились в этом романе еще в большей степени, чем в "Отцах и детях". Правдивое и резкое обличение представителей реакции сочетается в романе с карикатурным изображением русской революционной эмиграции.

Критикой "Дым" был принят чрезвычайно враждебно. "Меня ругают все - и красные, и белые, и сверху, и снизу, и сбоку - особенно сбоку. Даже негодующие стихи появились"^*,- писал Тургенев в июне 1867 года А. И. Герцену.

^* (И. С. Тургенев, Собр. соч., т. 11, изд. "Правда", стр. 236.)

Наиболее влиятельный критик того времени Д. И. Писарев не выступил со статьей по поводу "Дыма", но, отвечая на просьбу писателя, в обширном письме к Тургеневу от 18 мая 1867 года высказал свое мнение, указав при этом на самую уязвимую сторону его произведения.

"Он представляется мне,- писал Писарев о "Дыме",- странным и зловещим комментарием к "Отцам и детям". Мне хочется спросить у Вас: Иван Сергеевич, куда Вы девали Базарова?"

В Литвинове Писарев справедливо увидел идеализацию либерала Аркадия Кирсанова. Обвиняя Тургенева в том, что он на явления русской жизни смотрит глазами Литвинова, Писарев утверждал жизненность и дееспособность разночинной интеллигенции, лучших представителей которой обошел в своем романе Тургенев. К величайшему неудовольствию Тургенева, критик прошел мимо Потугина, будучи, видимо, согласен с отрицательной оценкой этого образа А. И. Герценом и бывшим издателем "Русского слова" Г. Е. Благосветовым.

Известно, что в "Дыме" Тургенев полемизировал с А. И. Герценом относительно исторической роли буржуазии и значения передовой русской культуры в историческом развитии России.

В статье "Отцы сделались дедами" (1867) Герцен подверг резкой критике образ типичного космополита, враждебно относящегося к русскому народу и его национальному искусству, резонера Созонта Потугина: "Читаешь-читаешь, что несет этот Натугин, да так и помянешь Козьму Пруткова: "Увидишь фонтан - заткни и фонтан, дай отдохнуть и воде"^*.

^* (А. И. Герцен, Полн. собр. соч., т. XIX, стр. 314.)

Иначе отнеслась к Потугину либеральная критика. Анненков в статье о "Дыме", напечатанной в июньской книжке "Вестника Европы" за 1867 год, утверждал, что Потугин, этот "ученик европейской жизни и цивилизации", продолжил "лучшие предания нашей литературы сороковых годов".

Позднее характерный представитель либерального литературоведения Овсянико-Куликовский в своей книге о Тургеневе пытался доказать, что "патриотизм" Потугина - это "патриотизм того высшего порядка, которым были одушевлены все выдающиеся наши писатели, начиная Новиковым и Радищевым".

Нет нужды доказывать, что только человек, раболепствующий перед западноевропейской буржуазной культурой, мог провести знак равенства между революционным патриотом Радищевым и низкопоклонствующим чиновником Потугиным.

Говоря о критиках, ругавших роман "сбоку", Тургенев, несомненно, имел в виду отзывы той части либеральной прессы, которая была недовольна писателем за его скептическое отношение ко всему строю пореформенной России. Так, рецензент умеренно-либеральной политической и литературной газеты "Голос" упрекал героев романа в пассивном отношении к проводимым правительством преобразованиям. "Россия,- писал рецензент,- переживает тревожные минуты, она ведет борьбу на жизнь и на смерть, ей нужны работники, нужны люди, а Потугины да Литвиновы... забывают интересы своей родины и с грязным цинизмом раскрывают перед публикой свой индиферентизм и свое невежество".

Критика романа левыми кругами русского общества была учтена Тургеневым в период его работы над романом из жизни революционного народничества, в котором образы революционеров даны писателем с положительной стороны.

В семидесятые годы Тургенев еще более убеждается в том, что его надежды на благодетельное действие реформ не оправдались. Бедственное положение народных масс, крайне реакционная внешняя и внутренняя политика правительства Александра II, широкое развитие в кругах разночинной интеллигенции революционных настроений обратили внимание писателя в сторону движения революционных народников. Не разделяя их убеждений, Тургенев надеялся, что народники заставят правительство изменить реакционный курс. "Он приветствовал каждую попытку выступления против старого строя",- вспоминал Г. А. Лопатин о своих встречах в семидесятые годы с Тургеневым.

В последнем романе "Новь" писатель выразил свой взгляд на судьбы народнического движения, запечатлел правдивые образы участников знаменитого "хождения в народ" и высказал свое отрицательное отношение к правящим кругам семидесятых годов прошлого века.

1 января 1877 года вышел первый номер журнала "Вестник Европы" с первой частью "Нови". 9 января князь Мещерский уже записал в свой дневник: "Библиотеки дают № 1 "Вестника Европы" с условием через два дня возвратить, ибо все хотят прочесть "Новь".

Роман вызвал массу откликов. О нем писали фельетонисты реакционной и либеральной прессы, он упоминается также в письмах Анненкова, Писемского, Полонского, Салтыкова-Щедрина; о "Нови" высказались Некрасов, Репин, Огарев и Достоевский. Роман был переведен на польский, сербский, французский, английский, итальянский, немецкий, венгерский и другие иностранные языки. "Нет никакого сомнения,- писал 11 ноября 1878 года Тургенев Полонскому,- что если за "Отцов и детей" меня били палками, за "Новь" меня будут лупить бревнами - и точно так же с обеих сторон". Предвидение Тургенева в отношении демократической критики оказалось справедливым лишь до известной степени. Печатные же отзывы реакционной прессы носили безусловно враждебный характер. Публицисты-реакционеры назвали Тургенева "рабом шестидесятых годов".

Отношение к роману многих либеральных журналов оказалось отрицательным.

Названная Щедриным "старейшей российской пенкоснимательницей", либеральная газета "С.-Петербургские ведомости" утверждала, что в романе "нет отзывчивости на современные вопросы и требования, нет чуткости к веяниям минуты и задачам эпохи". Газета "Голос", известная своим враждебным отношением к революционному движению, писала, что "Тургенев с какой-то судорожной ядовитостью в письме старается наложить как можно больше темных красок на тот строй вещей, против которого ополчаются его революционеры".

Отзывы представителей народнического лагеря оказались единодушны только в том смысле, что утверждали реалистичность и меткость сатирических образов Сипягина и Калломейцева.

Что же касается оценки картины народнического движения - мнения раскололись. Ткачов утверждал, что изображенные Тургеневым революционеры "не типы, а случайные единицы". Лавров, опубликовавший в 1877 году статью о "Нови" в лондонском журнале "Атенеум", принял роман более положительно: "Перед целой литературой грязных ругателей молодежи он выставил ее, эту революционную молодежь, как единственную представительницу высокого нравственного начала".

Весьма характерна вышедшая в 1877 году в Женеве брошюра революционного эмигранта П. Ф. Алисова "Несколько слов о романе "Новь". После появления романа "Отцы и дети" распространилось мнение, что "Тургенев перестал понимать Россию и его громадный талант пошел не вперед, а назад. Последний роман "Новь", захвативший один из самых животрепещущих вопросов нашего времени, показал, что осужденный на регрессию мозг Тургенева деятельно работал и способен на многое". Отрицательно отозвались о романе Г. А. Лопатин (сб. "Из-за решетки", Женева, 1877), Салтыков-Щедрин (в письмах к Анненкову от 20 января и 17 февраля 1877 г.), Н. К. Михайловский ("Отечественные записки", 1877, № 2). Отзыв Некрасова, наиболее сдержанный по тону, выражает сущность направленных революционными демократами против Тургенева обвинений: "Если он хотел показать нам, что направление юнош неудовлетворительно,- говорил Некрасов,- он не доказал. Если хотел примирить с ними других - не успел; если хотел нарисовать объективную картину - она не удалась. Все-таки были крупнее (первые), да и хождение в народ - недосказано - оно бывало не так глупо"^*. Изображение бесперспективности революционного движения в начале 1877 года и отрицательное отношение Тургенева к крестьянской революции не могло импонировать писателям революционной крестьянской демократии.

^* ("Литературное наследство", М. 1946. стр. 192.)

Роман "Новь" явился последним крупным произведением Тургенева. В восьмидесятые годы писатель задумал роман, в котором "хотел противоположить тип русского социалиста-революционера типу французского его единомышленника", но осуществить этот интересный замысел Тургеневу не удалось. Тяжелая и мучительная болезнь (рак спинного мозга) сломила могучий организм, и 3 сентября 1883 года Тургенева не стало.

Царское правительство приняло все меры к тому, чтобы помешать передовым кругам публично выразить свое отношение к смерти великого русского писателя. Так, департамент полиции предписал местным властям "принять без всякой огласки, с особой осмотрительностью меры к тому, чтобы... не делаемо было торжественных встреч" тела Тургенева от русской границы до Петербурга. Даже либерал Стасюлевич, сопровождавший гроб писателя, не мог не выразить своего возмущения полицейскими мерами: "Ведь можно подумать, что я везу тело Соловья-разбойника!" Корреспондент одной из псковских газет заметил, что "на проводах Тургенева городовых было больше, чем представителей от учебных заведений".

Московский генерал-губернатор запретил в октябре 1883 года Обществу любителей российской словесности устроить публичное заседание, на котором с чтением о Тургеневе согласился выступить Л. Н. Толстой.

В этих условиях представители революционной организации "Народная воля" сочли нужным опубликовать нелегальную прокламацию, в которой попытались определить значение Тургенева в русском освободительном движении. "Для нас важно, - говорилось в листовке,- что он служил русской революции сердечным смыслом своих произведений, что он любил революционную молодежь, признавал ее "святой" и самоотверженной".

В прокламации был дан резкий и энергичный отпор многочисленным попыткам реакционных и либеральных идеологов отделить Тургенева от всего передового и честного в русском обществе, объявить его служителем "искусства для искусства", все достоинство произведений которого заключалось якобы "в чистой художественности". "Умер Тургенев - они его привлекают в свои жирные объятия и его торопятся отделить ревнивой стеной от всякой злобы дня, от русской молодежи, от ее идеалов, надежд и страданий; лицемерно преклонясь перед ним, лицемерно захлебываясь от восторга, они силятся доказать, что он был художник-поэт и ничего больше, пропагандист отвлеченной от жизни красоты и правды и что в этом будто бы и заключается его великое общественное значение".

Встревоженные сообщением П. Л. Лаврова о связях Тургенева с революционной эмиграцией, либералы публично отрицали наличие этих связей и почти не протестовали "против нововременской характеристики Тургенева как исключительного художника".

Против фальсификации творчества Тургенева выступил самый передовой журнал того времени "Отечественные записки". В статье-некрологе "И. С. Тургенев" Салтыков-Щедрин указывал, что "как ни замечателен сам по себе художественный талант" Тургенева, но "не в нем заключается тайна той глубокой симпатии и сердечных привязанностей", которые Тургенев "сумел пробудить к себе во всех мыслящих русских людях". Главную заслугу Тургенева перед русским обществом Салтыков-Щедрин видел в сознательном проведении писателем "общечеловеческих идеалов", в основе которых "лежит глубокая вера в торжество света, добра и нравственной красоты"^*.

^* (М. Е. Салтыков-Щедрин, Полн. собр. соч., Гослитиздат, 1940, т. XV, стр. 612.)

О значении Тургенева для русской демократии Салтыков-Щедрин неоднократно писал в своих письмах восьмидесятых годов. Так, например, в письме к доктору Н. А. Белоголовому от 15 мая 1882 года о Тургеневе говорится, как о писателе, послужившем "развитию каждого более или менее порядочного человека". Когда царское правительство закрыло весной 1884 года "Отечественные записки", Салтыков-Щедрин писал: "Какой переворот! - И хоть бы одна либеральная свинья выразила сочувствие! Даже из литераторов ни один не отозвался... Невольно вспоминал Тургенева в эти дни: уж, конечно, он отозвался бы". Когда реакционер Буренин выступил в печати с извращающими творчество Тургенева статьями, Салтыков-Щедрин потребовал от критика "Отечественных записок" Н. К. Михайловского написать статью в защиту Тургенева.

В статье "Письма постороннего в редакцию "Отечественных записок" (1884) Н. К. Михайловский подчеркнул прогрессивное значение литературной деятельности Тургенева, который "служил идеалам свободы и просвещения самым, так сказать, фактом своего существования, наличностью своего первостепенного таланта и своей не русской только, а европейской славы. Ни для кого не было тайной, куда направлены симпатии этой красы и гордости русской литературы, и из змеиных и жабьих нор не раз раздавались за это зловещие шипения по его адресу".

В своей полемике с реакционной и либеральной критикой идеологи народнического движения Лавров, Ткачов, Михайловский, Якубович и другие высказали немало справедливых мыслей относительно слабых и сильных сторон творчества автора "Записок охотника". Однако дать цельное и правильное истолкование писательского пути и противоречий, присущих Тургеневу как художнику и мыслителю, народническая критика была не в состоянии. Более того, народники не раз допускали грубые ошибки в оценке произведений Тургенева и определении основных свойств его дарования. Михайловский в цитированной нами статье открыто полемизировал с известным положением Добролюбова о способности Тургенева воплощать в художественные образы типы "новых людей". "Едва ли существует ходячее мнение... которое было бы так распространено и вместе с тем так неверно",- писал Михайловский.

В конце прошлого и начале XX века о Тургеневе появилось немало книг и специальных исследований, написанных представителями цензовой, академической науки. Буржуазное литературоведение искажало сущность творчества Тургенева. Реакционный историк русской критики И. Иванов в своей монографии о Тургеневе (первое издание 1896 г.) подверг решительному пересмотру высказывания о Тургеневе революционно-демократической критики, пытался доказать превосходство политических взглядов Тургенева над взглядами Герцена, Чернышевского, Добролюбова.

Типичный представитель либерального литературоведения профессор Овсянико-Куликовский в своей книжке о Тургеневе относил знаменитого русского писателя "к числу наиболее последовательных представителей так называемого западничества". Характерно, однако, стремление буржуазного профессора поправить Тургенева в его оценке русской буржуазии: "Набросанная Тургеневым картинка "буржуазии в дубленом тулупе, теплой и грязной избе, с вечно набитым до изжоги брюхом" и т. д.,- писал Овсянико-Куликовский,- оказывается старомодною и вовсе не характерною для "народной буржуазии" в целом. Эта "буржуазия" отнюдь не прочь от более приличной обстановки и даже выписывает "Ниву". В конце концов это - вопрос просвещения, цивилизации". Овсянико-Куликовскому вторил космополит Алексей Веселовский, объявивший Тургенева усердным учеником западноевропейских писателей.

В борьбе против прогрессивной русской литературы не могли обойти молчанием Тургенева и декаденты. Уже в 1892 году ярый реакционер Мережковский критиковал Тургенева за его обращение к "общественным темам, на так называемые жгучие вопросы дня". "Как почти все поэты,- клеветнически писал Мережковский о Тургеневе,- он не сознавал, в чем именно его оригинальность и сила". В годы столыпинской реакции Мережковский с грубой откровенностью пытался превратить Тургенева в союзника оравы реакционных писателей. В этюде о Тургеневе Мережковский уверял читателей в том, что Тургенев "всю жизнь только и делал, что мучился над вопросом пола". Страшась народного гнева, прислужник русской буржуазии нагло заявлял, что "религиозное смирение Тургенева" спасет от "страшной гордыни революции".

Точку зрения мракобеса Мережковского подхватили такие реакционные критики, как Ю. Айхенвальд и М. Гершензон. Веховец Гершензон договорился в своей антинаучной и вредной книге "Мечта и мысль И. С. Тургенева" до полного отрицания общественного значения творчества Тургенева: "Самым существенным в его творчестве,- писал Гершензон о Тургеневе,- считают именно идею". "В свое время его идеи действительно входили в умственный оборот и, может быть, сыграли свою роль, теперь от них никому не тепло, они выдохлись давным-давно, а живым и жгучим для всех в его творениях осталось то, что он действительно любил: женщина и ее любовь".

Изучение жизни и литературной деятельности одного из крупнейших русских писателей XIX века могло быть плодотворным исключительно с позиций марксистско-ленинского литературоведения.

В работах марксистских литературоведов были использованы и учтены оценки Тургенева со стороны революционных демократов. Общественная направленность и реалистический характер творчества Тургенева были отмечены Белинским и Чернышевским, Добролюбовым и Писаревым. Марксистское литературоведение, опираясь на ленинское учение о трех этапах русского освободительного движения, определило место Тургенева в общественной борьбе сороковых - семидесятых годов прошлого века, раскрыв вместе с тем объективное содержание его творчества.

Первыми работами, в которых произведения Тургенева анализировались с марксистских позиций, явились написанные в годы столыпинской реакции статьи критика-большевика В. В. Воровского: "И. С. Тургенев как общественный деятель" и "Базаров и Санин".

"Марксистская литературная критика,- говорил А. А. Жданов,- являющаяся продолжательницей великих традиций Белинского, Чернышевского, Добролюбова, всегда была поборницей реалистического, общественно направленного искусства".

Развивая мысль Добролюбова о Тургеневе как о писателе, умевшем отозваться на благородную мысль и честное чувство, В. В. Боровский указал на политическое значение литературной деятельности Тургенева, который "выступил перед русским обществом властным художником-борцом, "тенденциозным" в лучшем значении слова и сразу стал певцом своего поколения".

Буржуазным литературоведением был чрезвычайно запутан и затемнен вопрос, касающийся конфликта "Современника" с Тургеневым в 1861 году. Боровский вскрыл классовые корни расхождения органа революционных демократов с писателем, отстаивавшим в области политики либеральные взгляды. Указывая на неприязненное отношение Тургенева в 1861-1862 годах к демократизации России, Боровский высказал ряд интересных соображений о самом "боевом романе" Тургенева "Отцы и дети".

По мнению Воровского, Тургенев в этом романе "сильно погрешил против молодежи. Ослепленный идеологией своего класса, он усмотрел в молодом поколении только черты разрушения, совершенно проглядев, что оно несло в себе могучие творческие элементы".

К анализу образа Базарова Боровский вернулся в знаменитой статье, направленной против декадентов,- "Базаров и Санин".

Сравнивая демократа Базарова с буржуазным индивидуалистом Саниным, Боровский показал деградацию буржуазной литературы, отказавшейся от былых идеалов и пришедшей к прославлению опустошенного и глубоко враждебного трудящимся массам человека.

Неоднократно ссылаясь в своих оценках Базарова на Писарева, Боровский указал при этом на слабую сторону известных статей выдающегося критика. В статьях о Базарове Писареву, как доказал Боровский, не удалось "объяснить исторически происхождение, роль и задачи этого типа".

Выясняя исторически сложившиеся черты типа Базарова, Воровский утверждал, что они "подсказывались потребностями нового демократического общества".

Типические особенности образа Базарова Боровский усматривает в том, что "вся жизнь Базарова проникнута потребностью труда и жаждой знания". Характеризуя Базарова как демократа-просветителя, Боровский тем самым дал ключ к пониманию одного из наиболее сложных и противоречивых образов русской литературы. Боровский раскрыл объективное содержание этого образа, указав вместе с тем на отрицательные черты, приписанные Базарову Тургеневым "в силу психической чуждости этому типу".

Статьи Воровского разоблачили попытки декадентской критики объявить Тургенева "своим" художником и во многом сохраняют свою ценность и в наши дни, намечая пути к разрешению наиболее трудных вопросов тургеневского творчества.

Ценным вкладом в литературу о Тургеневе явилась также обширная статья А. В. Луначарского "Литература шестидесятых годов", в которой автору "Записок охотника" уделено большое внимание.

Чрезвычайно высоко ставя литературное наследство Тургенева, Луначарский считал, что советские писатели должны учиться у Тургенева и других классиков русской литературы "общедоступности и выразительности языка и проницательности в наблюдении жизни". Общественная направленность творчества Тургенева расценивалась Луначарским как глубоко положительный фактор, имевший исключительно плодотворное значение в формировании таланта писателя. Называя Тургенева "художником-социологом", Луначарский писал: "Особенно мы ценим в Тургеневе его огромный ум, его проницательность, его прозорливость, честность социального наблюдателя"^*.

^* (А. В. Луначарский, Классики русской литературы, Гослитиздат, 1937, стр. 233.)

В творчестве Тургенева Луначарский находит правдивое отражение больших общественных процессов, совершавшихся в России в середине прошлого века. Тургенев,- пишет Луначарский,- "понял, что дворянский мир отходит в прошлое безвозвратно, и, острым глазом смотря на зарождающийся новый тип, сумел в Базарове с шумом на всю Россию определить, что такое этот новый тип, хотя и не додумал и не доделал его до конца".

Анализ Луначарским романов Тургенева "Отцы и дети" и "Новь" представляет большой интерес, обращая мысль читателя к не до конца решенным проблемам творчества писателя. Противоречивый характер образа Базарова раскрыт Луначарским чрезвычайно просто и убедительно: "Это была импонирующая личность, первая в русской литературе личность, перед которой каждый чувствовал уважение". Указав, таким образом, на заслугу Тургенева в деле создания положительного образа героя-демократа в русской литературе, Луначарский далее раскрывает, в чем заключалась ограниченность этого образа, сопоставляя Базарова с могучей фигурой Рахметова из "Что делать?" Чернышевского.

Образ Базарова в романе Тургенева лишен перспективности, и в этом Луначарский видит основной недостаток романа "Отцы и дети". "Изобразить в конце концов такого человека,- пишет о Базарове Луначарский,- упершимся в стену, не видящим в жизни никакого смысла, ничего, кроме простого процесса существования, не дать ему социального идеала, замкнуть его в круг собственных своих интересов - это было в высокой степени несправедливо".

Рахметов же, пишет Луначарский, "привлекает нас некоторыми чертами такой исключительной силы чувств, такой целеустремленности, которые делают его в конце концов наивысшим типом, созданным шестидесятыми годами".

На фоне общественного и литературного движения семидесятых годов ведется Луначарским анализ последнего романа Тургенева "Новь", идейный смысл которого был в высшей степени извращен вульгарными социологами. "Новь",- пишет Луначарский,- бьет очень сильно старый мир, но в то же время беспощадно, хотя задумчиво и грустно, осуждает и народничество". Освещение романистом слабых сторон народнического движения, по мнению Луначарского, явилось правдивым воспроизведением неизбежного срыва хождения в народ.

Интересный по замыслу, насыщенный большими фактическими материалами фрагмент статьи Луначарского, посвященный Тургеневу, является необходимым пособием при изучении жизни и творчества выдающегося романиста.

Горький не оставил законченных статей о Тургеневе, однако отдельные высказывания Горького и материалы "Истории русской литературы" позволяют судить об отношении великого пролетарского писателя к Тургеневу. В "Истории русской литературы", подготовлявшейся А. М. Горьким в 1908-1909 годах, Тургеневу уделено в различных разделах книги весьма значительное место.

В материалах, относящихся к анализу романа "Рудин", Горький сформулировал свой взгляд на Тургенева как писателя-реалиста, который, "невольно подчиняясь своим впечатлениям, часто не замечает, что, рисуя дорогое и близкое ему, он рисует это близкое таковым, каково оно есть на самом деле"^*.

^* (М. Горький, История русской литературы, стр. 171.)

Вместе с тем Горький выражает свое несогласие с трактовкой Тургеневым центрального образа романа Дмитрия Рудина. Подчеркивая, что "Рудин - живое лицо эпохи", Горький считает, что Тургенев недостаточно резко оттенил положительное значение этого образа в истории русского общественного движения: "Рудин,- пишет Горький,- поставлен перед нами человеком бессильным, раздавленным жизнью, побежденным, не оставившим в ней следа". Между тем Рудин "являлся пропагандистом идей революционных, он был критиком действительности"^*.

^* (Там же, стр. 176.)

Призывая молодых писателей к овладению русским языком и литературным мастерством, Горький указывал на необходимость изучения произведений классиков. Обращаясь к литераторам, Горький писал: "Литературной технике и языку надобно учиться именно у Толстого. Гоголя, Лескова, Тургенева..." Горький не раз подчеркивал выдающееся значение Тургенева как знатока и мастера родного языка: "Будущий историк литературы,- писал Горький,- говоря о росте русского языка, скажет, что язык этот создали Пушкин, Тургенев и Чехов".

Целый ряд суждений о Тургеневе содержится в статьях по вопросам литературы и искусства М. И. Калинина.

В статье "Писатель должен быть мастером своего дела" (1934) М. И. Калинин, призывая молодых литераторов пройти школу русских мастеров художественного слова, писал: "Учиться можно только по образцам... Для этого нужно учиться у классиков, например у Тургенева"^*.

^* (М. И. Калинин, О литературе, Лениздат, 1949, стр. 70.)

Предостерегая начинающих авторов от механического подражания классикам, М. И. Калинин указывал, что "собственный стиль вырабатывает жизнь. Если вы даже будете великолепно знать Тургенева и будете пытаться ему подражать, не забывайте, что мы далеко ушли от эпохи Тургенева. Тургенев вас назад в крепостную Россию не потащит. Не выйдет это, но мастерство его нужно и можно использовать"^*.

^* (Там же, стр. 71-72.)

Напоминая, что передовые русские писатели "направляли свой талант, свое мастерство к тому, чтобы по своему разумению выразить чаяния народа", М. И. Калинин в качестве образца высокого идейного содержания привел "Записки охотника". "Вот, например, Тургенев - один из крупнейших писателей. Существует распространенное мнение, что это - первоклассный мастер художественной формы. Но если мы обратимся к анализу его произведений, то узрим в них и социальное содержание. Возьмите "Записки охотника": здесь в яркой, действительно художественной форме, словно в живописи, представлены на лоне природы живые образы простых людей, преимущественно крестьян... В крепостном крестьянине Тургенев показал человека, который, так же, как и все люди, достоин иметь человеческие права"^*.

^* (М. И. Калинин, О литературе, Лениздат, 1949, стр. 77-78.)

М. И. Калинин говорил о политическом значении, которое имели для идейной жизни сороковых годов прошлого века "Записки охотника". Появление этой книги "в тогдашних условиях производило политическое действие: вызывало негодование крепостников, ободряло и укрепляло прогрессивные силы". М. И. Калинин подчеркивал необходимость самого внимательного анализа идейной стороны творчества Тургенева: "Если изъять общественно-политическое содержание из произведений Тургенева,- говорил М. И. Калинин,- то они не заняли бы столь почетного места в истории русской литературы"^*.

^* (Там же, стр. 78.)

Указывая на то, что Тургенев "далеко стоял от действительных борцов с самодержавием" - Герцена, Чернышевского и Добролюбова,- М. И. Калинин вместе с тем видел заслугу Тургенева перед русской литературой в том, что писатель "искал прогрессивные явления в русском обществе и стремился художественно их отобразить"^*.

^* (Там же, стр. 79.)

М. И. Калинин показал, что способность Тургенева создавать типические образы была неразрывно связана с его реалистическим методом. "Люди типа Базарова,- говорил М. И. Калинин,- не пользовались его симпатией. Но художественная правдивость влекла Тургенева к воссозданию реальных типов существовавшей действительности. Наиболее ярко и полно его художественный талант мог проявиться в отображении этой действительности"^*.

^* (Там же.)

Высоко оценивая реализм Тургенева, М. И. Калинин неоднократно подчеркивал значение Тургенева как знатока русского общенародного языка. М. И. Калинин призывал молодых писателей учиться у Тургенева овладению русским языком. В статье "О задачах деревенских корреспондентов" (1924) М. И. Калинин, утверждая, что не существует особого крестьянского языка, писал: "Прочтите самых лучших русских классиков... прочтите его (Тургенева.- К. Б.) "Записки охотника" или любой из его романов. Вы увидите, как прост его язык и как понятен"^*. В речи на Всесоюзном совещании рабселькоров (1929) М. И. Калинин говорил: "Я возьму Тургенева... Должен сказать, что такого знатока языка поискать надо: вы сто раз будете читать,- фабула в зубах уже навязла, а все-таки интерес не пропадает!"^**

^* (М. И. Калинин, О литературе, Лениздат, 1949, стр. 62.)

^** (Там же, стр. 201.)

Основополагающее значение для науки о литературе и для подлинно научного изучения литературного наследия Тургенева имеют высказывания о Тургеневе В. И. Ленина. По свидетельству Н. К. Крупской, Тургенев принадлежал к числу тех писателей-классиков, произведения которых В. И. Ленин "не только читал, но и перечитывал не раз".

В сочинениях Ленина неоднократно встречаются образы из романов Тургенева "Отцы и дети", "Дым", "Новь", а также "Стихотворений в прозе". Так, например, в статье "Наши упразднители" (1911) Ленин воспользовался ироническим замечанием Базарова: "Друг мой, Аркадий Николаевич! Об одном прошу: не говори красиво", чтобы подчеркнуть прикрывавшуюся эффектными фразами внутреннюю пустоту меньшевика Потресова: "Г. Потресов глубоко возмущен "вакханалией (- "друг мой, Аркадий Николаевич, не говори красиво!") этого философствования"^*.

^* (В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 50.)

В борьбе с противниками марксизма Ленин неоднократно использовал сатирические образы Тургенева. Наиболее ярким тому примером служит обращение Ленина к созданному писателем в романе "Дым" образу поверхностного молодого человека - Семена Яковлевича Ворошилова, который, щеголяя своей мнимой ученостью, обрушивал на собеседника целый ворох цитат из сочинений ученых авторов.

Сравнивая различных критиков марксизма с низкопоклонствующим перед буржуазным Западом персонажем Тургенева, Ленин наглядно раскрывал порочность демагогических приемов, употреблявшихся такими вульгаризаторами науки, как В. Чернов, Валентинов, Юшкевич: "Г. В. Чернов верен себе. И в экономических и в философских вопросах он одинаково похож на тургеневского Ворошилова, уничтожающего то невежественного Каутского, то невежественного Энгельса простой ссылкой на "ученые имена!"^*

^* (В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 88.)

Ленинские характеристики персонажей Тургенева представляют ценный материал и для правильного понимания идейной сущности тургеневских образов:

"Милый г. Чернов! Как он удивительно похож на тургеневского Ворошилова: помните - в "Дыме" - молодого русского приват-доцента, который совершал променад по загранице, отличался вообще большой молчаливостью, но от времени до времени его прорывало, и он начинал сыпать десятками и сотнями ученых и ученейших, редких и редчайших имен?"^*

^* (Там же, т. 5, стр. 134.)

Типические черты буржуазного туриста, раболепствующего перед модными течениями западноевропейской мысли, отчетливо выявлены здесь Лениным.

Детальное изучение всех упоминаний Лениным образов Тургенева открывает широкие перспективы перед исследователями творчества великого романиста.

О том, какое большое значение придавал Ленин добротному изданию сочинений Тургенева, свидетельствует его письмо к матери от 24 февраля 1898 года. Известно, что прижизненные издания сочинений Тургенева выпускались с большим количеством грубейших опечаток, с рядом сделанных по указанию цензуры пропусков и сокращений. Имея в виду неполноценность подобных изданий, Ленин указывал, что новое издание будет полезно лишь в том случае, "если только Тургенев будет издан сносно (т. е. без извращений, пропусков, грубых опечаток)"^*.

^* (В. И. Ленин, Письма к родным, Партиздат, 1934, стр. 102.)

Творчество и мировоззрение Тургенева Ленин рассматривал в конкретно-историческом плане, в неразрывной связи с основными процессами общественной жизни середины прошлого века.

В брошюре "Очередные задачи Советской власти" (1918) Ленин дал ключ к определению общественных позиций Тургенева, указав, с одной стороны, на тяготение писателя к "умеренной монархической и дворянской конституции", а, с другой стороны - на отчужденность Тургенева от революционных демократов: "Ему,- писал Ленин о Тургеневе,- претил мужицкий демократизм Добролюбова и Чернышевского"^*. На ограниченность политических взглядов Тургенева Ленин указал и в статье "Памяти Герцена" (1912), резко отозвавшись о письме либерала Тургенева к Александру II, в котором Тургенев заверял царя "в своих верноподданнических чувствах". А. И. Герцен заклеймил поддержку Тургеневым царского правительства в дни польского восстания 1863 года. Ленин, упоминая об этом эпизоде, подчеркнул расхождение демократа Герцена с русскими либералами.

^* (В. И. Ленин, Сочинения, т. 27, стр. 244.)

В брошюре "Очередные задачи Советской власти" и статье "Памяти Герцена" Ленин определил место Тургенева в общественной борьбе шестидесятых годов прошлого века. В статье "Памяти графа Гейдена" (1907) Ленин охарактеризовал "Записки охотника" Тургенева как произведение, стоящее в одном ряду с произведениями Некрасова и Салтыкова-Щедрина.

Определяя особенности критического реализма названных писателей, Ленин писал: "Еще Некрасов и Салтыков учили русское общество различать под приглаженной и напомаженной внешностью образованности крепостника-помещика его хищные интересы, учили ненавидеть лицемерие и бездушие подобных типов". И далее, в качестве яркого примера выявления средствами художественной литературы мерзкой сущности крепостника-помещика, Ленин приводит типический образ помещика Пеночкина из рассказа Тургенева "Бурмистр": "Умиление гуманностью Гейдена заставляет нас вспомнить не только Некрасова и Салтыкова, но и "Записки охотника" Тургенева. Перед нами - цивилизованный, образованный помещик, культурный, с мягкими формами обращения, с европейским лоском. Помещик угощает гостя вином и ведет возвышенные разговоры. "Отчего вино не нагрето?" спрашивает он лакея. Лакей молчит и бледнеет. Помещик звонит и, не повышая голоса, говорит вошедшему слуге: "Насчет Федора... распорядиться".

Вот вам образчик гейденовской "гуманности" или гуманности а 1а Гейден. Тургеневский помещик тоже "гуманный" человек... по сравнению с Салтычихой, например, настолько гуманен, что не идет сам в конюшню присматривать за тем, хорошо ли распорядились выпороть Федора. Он настолько гуманен, что не заботится о мочении в соленой воде розог, которыми секут Федора. Он, этот помещик, не позволит себе ни ударить, ни выбранить лакея, он только "распоряжается" издали, как образованный человек, в мягких и гуманных формах, без шума, без скандала, без "публичного оказательства"...

Совершенно такова же гуманность Гейдена"^*.

^* (В. И. Ленин. Сочинения, т. 13, стр. 40-41.)

При исследовании творчества Тургенева большое значение имеют высказывания Ленина и Сталина о языке великих русских писателей.

Вульгарные социологи, разделяя глубоко ошибочную точку зрения Марра относительно языка как надстроечного явления, противополагали язык Тургенева языку революционных демократов. Между тем Ленин в борьбе с либералами совершенно ясно указал на единство общерусского литературного языка: "Мы лучше вас знаем, что язык Тургенева, Толстого, Добролюбова, Чернышевского - велик и могуч"^*. Изучение вклада Тургенева в сокровищницу русского языка является неотложным долгом советских филологов и литературоведов.

^* (В. И. Ленин, Сочинения, т. 20, стр. 55.)

Опираясь на марксистско-ленинскую теорию, советские литературоведы достигли значительных успехов в изучении литературного наследия Тургенева. После Великой Октябрьской социалистической революции были изданы массовыми тиражами собрания сочинений великого писателя. Большая работа проделана в области разыскания, публикации и комментирования писем Тургенева. В 1934 году появилась составленная М. К. Клеманом под редакцией Н. К. Пиксанова обстоятельная "Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева".

В работах Н. Л. Бродского, Н. К. Пиксанова, М. К. Клемана, Н. Ф. Бельчикова и других советских ученых освещены многие проблемы творчества Тургенева.

Указания Коммунистической партии Советского Союза по вопросам искусства и литературы служат руководящей идеей в деле критического освоения творчества лучших мастеров художественного слова и являются залогом создания советскими историками литературы подлинно научной монографии о жизни и творчестве знаменитого русского писателя.

К. Бонецкий.