Глава первая. Тургенев В 30-40-е годы. Начало литературной деятельности
1
Молодость Тургенева проходит в 30-40-е годы. В эти годы формируется его личность, складываются основы его мировоззрения, начинается литературная деятельность.
Детство Тургенева прошло в обстановке богатой барской усадьбы. Культурные интересы в семье Тургеневых уживались с самыми дикими крепостническими нравами. В Спасском был свой оркестр, свои певчие, театр с крепостными актерами. Мать Тургенева была женщиной по тому времени довольно образованной. Вместе с тем Варвара Петровна была властной помещицей-крепостницей; ее капризам и самодурству не было предела. В доме царили жестокие порядки, крепостных людей секли за малейшую провинность, любое проявление человеческого достоинства в среде дворовых беспощадно подавлялось. "Я родился и вырос,- вспоминал Тургенев,- в атмосфере, где царили подзатыльники, щипки, колотушки, пощечины и прочее... Драли и меня за всякие пустяки чуть не каждый день"*.
* (Я. Полонский, Тургенев у себя.- В сб. "На высотах спиритизма", СПб. 1889, стр. 494.)
Подобная обстановка могла заглушить все доброе, подавить всякое чувство человечности в детях семьи Тургеневых. Варвара Петровна стремилась дать им широкое образование и наряду с этим воспитать в них барско-дворянское в духе крепостнических привилегий понимание и отношение к жизни. Но у юного Ивана Сергеевича нравы "барства дикого" очень рано вызвали протест и возмущение. Он всегда был полон сочувствия к жертвам помещичьего деспотизма, а талантливые и симпатичные люди из крепостной дворни внушали ему любовь и уважение к народной среде. Вспоминая свои настроения в годы юности, Тургенев писал С. А. Венгерову: "Ненависть к крепостному праву уже тогда жила во мне"*. В юношеские годы Тургенев часто ссорился с матерью, заступаясь за крепостных крестьян, страдавших от ее произвола; торговлю крепостными он считал варварством. Многие картины помещичьего гнета и народной жизни, виденные им в Спасском, Тургенев запечатлел в "Записках охотника", "Муму" и других своих произведениях.
* (И. С. Тургенев, Собр. соч., в 12-ти томах, Гослитиздат, М. 1958, т. 12, стр. 459-460. В дальнейшем при ссылках на это издание том и страница указываются в скобках в самом тексте.)
Разнообразны были ранние культурные впечатления Тургенева. Его мать не чужда была литературных интересов, но они не шли дальше писателей XVIII и начала XIX столетия. Даже Пушкина она едва-едва признавала. В доме Тургеневых царил французский язык, хотя отец писателя интересовался занятиями сына по русскому языку. К русской словесности мальчика Тургенева приучал главным образом секретарь Варвары Петровны, крепостной интеллигент Федор Иванович Лобанов, о котором писатель вспоминал впоследствии с уважением и благодарностью. Он знакомил своего случайного воспитанника с литературой русского классицизма, с творениями Ломоносова и Хераскова. Для Лобанова такие произведения, как знаменитая "Россиада", были образцом высокозначимой и торжественной поэзии, отрывки из нее он читал так, что у его слушателя руки и ноги холодели от восторга. С волнением слушал юный Тургенев русские народные песни в исполнении крепостных девушек.
Среди гостей матери будущий писатель встречал поэта-сентименталиста И. И. Дмитриева, басни которого нравились ему, однако, гораздо меньше крыловских; нередко слышал разговоры о Жуковском. У Тургеневых бывал и М. Н. Загоскин; по признанию Ивана Сергеевича, знакомство с "Юрием Милославским" было "первым сильным литературным впечатлением" его жизни. Впоследствии, в 1853 году, прочитав критико-биографический очерк о Загоскине С. Т. Аксакова, Тургенев писал ему: "Особенно поразило меня то место, где Вы говорите, что, читая Загоскина, "чувство народности незаметно поднимается со дна души". Это совершенно верно... По-
мнится, я находился в пансионе в Москве в 31-м году (мне был 12-й год) - и нам по вечерам надзиратель наш рассказывал содержание "Ю[рия] М[илославского]". Невозможно изобразить Вам то поглощающее и поглощенное внимание, с которым мы все слушали; я однажды вскочил и бросился бить одного мальчика, который заговорил было посреди рассказа. Кирша, земский ярыжка, Омляш - боярин Шалонский - все эти лица были чуть не родными всему нашему поколению,- и я до сих пор помню все малейшие подробности романа. Да, такая народность завидна - и дается немногим!" (XII, 143). Однако в пору, когда он писал Аксакову, исторический роман Загоскина уже казался Тургеневу анахронизмом.
Один из учителей Тургенева - Дубенский - был известным исследователем "Слова о полку Игореве", почитателем Карамзина, Жуковского и Батюшкова, другой - Клюшников - был поэтом и участником кружка Станкевича. В ученические годы происходит первое знакомство Тургенева с поэзией Шиллера, Гете и других немецких поэтов XVIII века, а затем с Шекспиром.
Таким образом, развитие юного Тургенева протекало под воздействием различных начал: барского воспитания и дворовой среды, страдавшей от крепостнических нравов; стихии народности и широкого знакомства с величайшими достижениями западноевропейской литературы.
Барское воспитание не могло пройти бесследно: "я оказался слабохарактерным и расплывчатым",- так определял итоги своего домашнего воспитания сам писатель. Все же влияние помещичье-крепостнической среды было незначительным. Этому в дальнейшем способствовали и длительное расхождение Тургенева с матерью и его ранняя независимость, часто сопряженная с материальными затруднениями в первые годы самостоятельной жизни*. Вспоминая на склоне жизни годы юности, Тургенев писал своему другу, немецкому литератору Л. Пичу: "Я не знал никаких семейных традиций.- Юность моя прошла вдали от так называемой светской или городской жизни: раннюю ненависть к рабству и крепостничеству внушило мне безобразие окружающей среды"**. Вместе с тем уже в годы юности писателя складываются основы его будущей громадной культуры и образованности.
* (П. В. Анненков рассказывает в своих воспоминаниях, что до смерти матери Тургенев "по временам нуждался в куске хлеба" и вел жизнь "аристократического нищенства" ("Литературные воспоминания", Гослитиздат, М. 1960, стр. 394, 395).)
** (И. С. Тургенев, Собр. соч., изд. "Правда", 1949, том 11, стр. 299.)
Пребывание в 1834-1837 годах в университете Московском, а затем в Петербургском не оставило такого следа в жизни Тургенева, как в жизни Белинского и Герцена. Однако та вольнолюбивая атмосфера, которая, по свидетельству Герцена, царила в студенческой среде, оказала свое влияние и на юного Тургенева. Университетские годы способствовали дальнейшему развитию антикрепостнических настроений будущего писателя, что особенно поразило Варвару Петровну. По словам Анненкова, "она изумилась, увидав разрушение, произведенное университетским образованием в одном из ее сыновей, который полагал за честь и долг отрицание именно тех коренных начал, какие казались ей непоколебимыми"*. Тургенев-студент мечтал о республике, об уничтожении крепостного права. В автобиографической повести "Первая любовь" Тургенев рассказывает, как однажды в беседе с отцом он "в качестве молодого демократа пустился... рассуждать о "свободе". В повести "Пунин и Бабурин", тоже имеющей автобиографическое значение, герой так вспоминает о своих настроениях в студенческие годы: "Со времени моего поступления в университет я стал республиканцем... О Мирабо и Робеспьере я поговорил бы с наслаждением. Да что Робеспьер! У меня над письменным столом висели литографированные портреты Фукиэ-Тенвилля и Шалиэ!"
* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, Гослитиздат, М. 1960, стр. 386.)
Все же над политическими интересами у Тургенева-студента превалировали интересы литературные, а затем философские, что было типичным явлением в среде передовой молодежи 30-х годов. В его литературных вкусах и симпатиях отразилась и любовь к Пушкину и увлечение популярным тогда романтизмом. В своих воспоминаниях писатель рассказывает: "Пушкин был в ту эпоху для меня, как и для многих моих сверстников, чем-то вроде полубога. Мы действительно поклонялись ему" (X, 264). Вместе с тем молодой Тургенев восхищался романтической прозой Марлинского и ходульной поэзией Бенедиктова. "Я целовал имя Марлинского на обертке журнала - плакал, обнявшись с Грановским, над книжкою стихов Бенедиктова - и пришел в ужасное негодование, услыхав о дерзости Белинского, поднявшего на них руку",- писал он Толстому (XII, 253).
"Но - странное дело! - рассказывает Тургенев в воспоминаниях,- и во время чтения и после, к собственному моему изумлению и даже досаде, что-то во мне невольно соглашалось с "критиканом", находило его доводы убедительными... неотразимыми. Я стыдился этого уже точно неожиданного впечатления, я старался заглушить в себе этот внутренний голос; в кругу приятелей я с большей еще резкостью отзывался о самом Белинском и об его статье... на в глубине души что-то продолжало шептать мне, что он был прав... Прошло несколько времени - и я уже не читал Бенедиктова" (X, 275-276). Так началось воздействие Белинского на эстетические вкусы Тургенева.
Однако в ту пору Тургеневу еще был неясен поворот к реализму, наметившийся в середине 30-х годов в русском искусстве и литературе. Рассказывая о своих юношеских впечатлениях от "Ревизора" Гоголя и оперы Глинки "Иван Сусанин", Тургенев пишет: "Я находился на обоих представлениях - и, сознаюсь откровенно, не понял значения того, что совершалось перед моими глазами. В "Ревизоре" я по крайней мере много смеялся, как и вся публика. В "Жизни за царя" я просто скучал" (Х. 268).
Тургенев был юношей романтических настроений. Один из наблюдавших его тогда современников находил, что он - "настоящий Ленский с душою геттингенской". И в своих первых литературных опытах - стихотворениях и драматической поэме "Стено" (1834) Тургенев выступает типичным романтиком. В "Стено" сам автор видел рабское подражание байроновскому Манфреду. Герою поэмы присущи мировая скорбь, гордый индивидуализм, он считает людей существами ничтожными и бездушными, "толпой". В поэме чувствуется влияние романтического трафарета, установившегося к середине 30-х годов: склонность к мелодраматизму, нагнетание ужасов, особенно в развязке, преувеличение роли "роковых" страстей в судьбе героев, эффектные сюжетные ситуации, полная условность обстановки, мрачные тона в ее изображении, в частности картин природы, преобладание монологов-исповедей, как главного композиционного средства в создании образа романтического героя, типичная для романтической поэмы эмоционально-риторическая стилистика.
При всем ученичестве и подражательности драматической поэмы Тургенева само увлечение его Байроном показательно для настроений юного студента, романтика-энтузиаста. В начале 30-х годов среди части передовой молодежи снова оживляется свойственный поэтам-декабристам культ Байрона и его поэзии. Влияние Байрона и байронического романтизма испытывает и другой студент Московского университета этих лет - М. Ю. Лермонтов, еще раньше - А. И. Полежаев. Это влияние имело своей почвой неудовлетворенность мрачной действительностью и те настроения разочарования, тоски и вместе с тем протеста, которые нашли свое воплощение в ранней поэзии Лермонтова.
После декабрьской катастрофы 1825 года влияние Байрона на русскую литературу стало двойственным по своему значению. С одной стороны, байронизм продолжал служить поэтической формой для протестантских настроений передовой интеллигенции 30-х годов, что, несомненно, имело прогрессивное значение. С другой же стороны, байронизм уводил от действительности к мечтательным идеалам, провозглашал ценность гордого одиночества, индивидуализма. Игнорирование конкретной реальной жизни мешало развитию русского освободительного движения, пониманию объективных закономерностей развития действительности. Преодоление Лермонтовым субъективизма романтиков при одновременном сохранении поэтом романтического протестующего пафоса и язвительной иронии байронизма, обращенных к реальной действительности, имело громадное прогрессивное значение в развитии русского общественного самосознания и русской литературы.
У Тургенева байронические настроения имели менее глубокий характер, чем у Лермонтова, но драматическая поэма "Стено" была плодом не только литературного подражания: она соответствовала и духу времени.
Свою поэму он отдал на рассмотрение Плетневу, который раскритиковал неудачное произведение, заметив, однако, что в юном поэте "что-то есть". В 1838 году Плетнев напечатал в перешедшем к нему после смерти Пушкина "Современнике" два стихотворения Тургенева. Еще раньше, в 1836 году, в журнале министерства народного просвещения была напечатана рецензия Тургенева на книгу А. Н. Муравьева "Путешествие ко святым местам русским", о чем он вспоминал потом с досадой, заявляя: "Не могу же я, по совести, считать это ребяческое упражнение своим первым литературным трудом"*.
* (И. С. Тургенев, Письмо в редакцию "Вестника Европы" 3 декабря 1875 г.- Сочинения, ГИХЛ, 1933, т. XII, стр. 394.)
Творческие занятия молодого Тургенева были разнообразны. В письме к А. В. Никитенко в марте 1837 года он сообщает, что, помимо драматической поэмы, которую он давал Плетневу, им написана еще в 1835 году стихотворная "Повесть старика", неоконченная впрочем, затем три маленькие поэмы - "Штиль на море", "Фантасмагория в лунную ночь", "Сон" - и около ста мелких стихотворений. В середине февраля 1837 года, "в припадке злобной досады на деспотизм и монополию некоторых людей в нашей словесности" (XII, 12), он написал стихотворение "Наш век", направленное, видимо, против триумвирата Булгарина, Греча и Сенковского, травивших Пушкина. "Мною в конце прошлого года начата драма, которой первый акт и весь план совершенно кончен; я надеюсь, по приезде моем из деревни - привезти ее уже конченную",- сообщается в конце письма (XII, 13). Об этой драме у нас нет никаких сведений, но работа над ней свидетельствует о раннем пробуждении интереса Тургенева к драматургии. Тургенев занимался также переводами из Шекспира и Байрона.
Ранняя поэзия Тургенева - это романтическая поэзия, проникнутая грустивши размышлениями о рано увядшей жизни. Но в первых же стихотворениях Тургенева мы находим и его излюбленные темы о человеке и природе ("Вечер"), о великом значении красоты и искусства в человеческой жизни ("К Венере Медицейской"). Ощутимы в них и лермонтовские мотивы, хотя ни о каком влиянии на него Лермонтова еще не могло быть и речи. В стихотворении "Вечер", относящемся к 1837 году, есть сходство в образах и настроениях с будущим шедевром лермонтовской лирики "Выхожу один я на дорогу". Лирический герой Тургенева, полный "грустных дум и странных мыслей", смотрит сквозь "дымчатый туман" на волны реки, на берегу которой "кудрявой головою склонился старый дуб". Кругом "все тихо... везде глубокий сон - на небе, на земле", "везде покой, но не в моей душе",- говорит он:
Кругом (так я мечтал) все тихо, как в могиле; На все живущее недвижность налегла; Заснула жизнь; природы дремлют силы - И мысли чудные и странные будила В душе моей той ночи тишина.
Мысли героя стихотворения обращаются к забвению и смерти, а вместе с тем к природе, к тайнам бытия. Поэта волнует коллизия между возвышенным по духу и слабым по силе человеком и противостоящей ему всесильной, но равнодушной к человеческой судьбе природой. В стихотворении эта коллизия выражена в романтической форме, позднее она встретится и в реалистическом творчестве Тургенева как одно из волновавших его противоречий бытия. Поэтические образы ранней тургеневской лирики романтически традиционны, но в них ощутимо неподдельное глубокое чувство поэта и оригинальная мысль. Это в большинстве случаев и дает возможность Тургеневу избежать ложноромантической ходульности и риторичности, столь присущих поэзии Бенедиктова, хотя некоторое ее влияние чувствуется в стихотворении "К Венере Медицейской".
2
В мае 1838 года Тургенев отправился в Германию для слушания лекций по философии и классической филологии в Берлинском университете, являвшемся тогда средоточием гегельянства.
Вспоминая впоследствии о причинах своей первой поездки за границу, Тургенев писал: "Тот быт, та среда и особенно та полоса ее, если можно так выразиться, к которой я принадлежал - полоса помещичья, крепостная,- не представляли ничего такого, что могло бы удержать меня. Напротив: почти все, что я видел вокруг себя, возбуждало во мне чувства смущения, негодования - отвращения, наконец. Долго колебаться я не мог. Надо было либо покориться и смиренно побрести общей колеей, по избитой дороге; либо отвернуться разом, оттолкнуть от себя "всех и вся", даже рискуя потерять многое, что было дорого и близко моему сердцу. Я так и сделал... Я бросился вниз головою в "немецкое море", долженствовавшее очистить и возродить меня..." (X, 261).
Драматическая альтернатива, перед которой очутился Тургенев по окончании университета, волновала не только его одного, но и других представителей передовой молодежи 30-х годов, его сверстников. Она взволновала армейского офицера Бакунина. Она возникла и перед богатым и прекрасно образованным Станкевичем по завершении университетского курса. Это было типично для передового человека 30-х годов: "Срочные занятия окончены, он предоставлен себе, его не ведут, но он не знает, что ему делать,- рассказывает Герцен в "Былом и думах".- Продолжать нечего было, кругом никто и ничто не звало живого человека. Юноша, пришедший в себя и успевший оглядеться после школы, находился в тогдашней России в положении путника, просыпающегося в степи: ступай куда хочешь - есть следы, есть кости погибнувших, есть дикие звери и пустота во все стороны, грозящая тупой опасностью, в которой погибнуть легко, а бороться невозможно. Единственная вещь, которую можно было продолжать честно и с любовью - это ученье"*. И Станкевичу его родные и Тургеневу его мать говорили о том, что по богатству и рождению они могут претендовать на почетное место в дворянском обществе, на служебную карьеру. Но книги, университет, собственные стремления, возникшая еще в детские годы вражда к крепостническим нравам звали к другому. "Покориться и смиренно побрести общей колеей" означало, как точной резко выразился Герцен, "снова расчеловечиться", так как "человека-то именно и не нужно было ни для иерархической пирамиды, ни для преуспеяния помещичьего быта"**. И Тургенев, как Станкевич, Бакунин, Грановский, увидел выход в ученье, понятом им уже не в школьном смысле, а как сознательное стремление к истине, к подлинной науке, раскрывающей тайны действительности и приготовляющей человека к деятельности, возвышающей его над миром помещиков и чиновников, служебных карьер и денежных выгод. С большей или меньшей силой по сравнению с будущими его друзьями, но именно эти мысли и чувства волновали молодого Тургенева, когда он, даже рискуя потерять то, что было тогда дорого и мило его сердцу, решает ехать за границу.
* (А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, изд. АН СССР, М. 1956, т. IX, стр. 41.)
** (А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, изд. АН СССР, М. 1956, т. IX, стр. 39.)
Поездки молодых людей в немецкие университеты для завершения образования были довольно распространенным явлением в быту богатого дворянского круга. Правящие сферы поощряли такого рода путешествия в прусско-королевскую Германию, видя в ней оплот против зловредного влияния революционного Парижа, который в 1830 году, по словам Николая I, снова "разлил свой яд по всей Европе". Но именно в Германии, чья идеалистическая философия представляла собой немецкое издание французской революции, развивались идеи, которые обосновывали непрерывный прогресс всемирной истории и также плохо совмещались с проникнутыми раболепием психологией и моралью дворянско-крепостнического общества. Разумеется, далеко не все молодые дворянчики, слушавшие в немецких университетах лекции учеников Гегеля, походили на Станкевича и Грановского. Большинство из них в лучшем случае становилось в дальнейшем гамлетами Щигровского и иных уездов и иронически отзывалось и о философии Гегеля и о своих юных годах. Тургенева ожидала иная судьба. Свою поездку в Германию, на Запад, он расценивает как решительный разрыв совсем тем, что представлял в его сознании мир крепостничества. Вместе с тем, бросаясь "вниз головой в "немецкое море", двадцатилетний Тургенев надеялся "очистить и возродить" себя, имея в виду свое дальнейшее духовное и нравственное развитие.
За границей Тургенев знакомится с Н. В. Станкевичем, который оказал на него большое влияние. Бакунину уже после безвременной смерти Станкевича Тургенев пишет: "Как для меня значителен 40-й год! Как много я пережил в 9 месяцев!.. В Риме я нахожу Станкевича. Понимаешь ли ты переворот, или нет, начало развития моей души! Как я жадно внимал ему, я, предназначенный быть последним его товарищем, которого он посвятил в служение истине своим примером, поэзией своей жизни, своих речей!.. Станкевич! Тебе я обязан моим возрождением, ты протянул мне руку и указал мне цель..." (XII, 19).
Что имел в виду юный Тургенев, говоря о своем нравственном возрождении под влиянием Станкевича? В своих воспоминаниях о Тургеневе П. В. Анненков свидетельствует, что в молодые годы его другу пришлось преодолевать некоторые недостатки своего раннего нравственного развития*. По признанию самого писателя, при знакомстве со Станкевичем он почувствовал пред ним "нечто вроде боязни, проистекавшей... от внутреннего сознания собственной недостойности и лживости" (XI, 229). "Говоря правду, я тогда не стоил того, чтобы сойтись с ним" (XI, 227),- откровенно вспоминает Тургенев и о своих отношениях с Грановским за границей, хотя познакомились они еще в Петербургском университете.
* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, Гослитиздат, М. 1960, стр. 379.)
Так критически оценивал Тургенев себя в юные годы и так восхищал его высокий нравственный облик других. Говоря впоследствии о Станкевиче, он восторгался тем, что "фразы в нем следа не было - даже Толстой (Л.Н.) не нашел бы ее в нем" (XI, 234). В самом себе Тургенев нередко ощущал склонность к фразе, особенно в годы молодости. Ему не чуждо было тогда и тщеславие. Между тем, по свидетельству Анненкова, Станкевич "не мог выносить двух пороков: лжи и претензии", "не понимал легкого, так сказать, претенциозного, никакого поверхностного обращения с людьми"*. Беседы Станкевича с Тургеневым имели такое же благотворное влияние на него, какое имели речи Покорского (роман "Рудин") на членов его кружка. "Беседа его обыкновенно поднимала множество вопросов в глубине сознания, и после каждой такой беседы слушатель чувствовал как бы прибыток новых нравственных сил"**,- рассказывает Анненков о Станкевиче.
* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, СПб. 1909, стр. 420-421.)
** (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, СПб. 1909, стр. 421.)
По словам самого Тургенева, Станкевич "увлекал его за собой в область идеала". К тому философско-этическому и нравственному воздействию, которое оказывал Станкевич, Тургенев был подготовлен всем романтическим настроением своих студенческих лет. Он выделяет Станкевича как благородную и возвышенную личность среди всех, кого он знал в ту пору. Его восхищало в Станкевиче то, что тот "признавал и любил святость жизни; несмотря на свою болезнь, он наслаждался блаженством мыслить, действовать, любить: он готовился, посвятить себя труду, необходимому для России" (XII, 15).
Громадное впечатление произвело на Тургенева путешествие по Италии весной 1840 года совместно со Станкевичем. Возникшие перед ними величественные картины далекого прошлого человечества, образ исчезнувшей великой цивилизации, способствовали развитию в молодом Тургеневе философско-исторического миросозерцания. Непосредственное знакомство с творениями гениального искусства античного мира и эпохи Возрождения оказало громадное влияние на формирование его эстетических взглядов и вкусов. И часто то, что он видел в Италии, воспринималось им в свете философско-эстетических замечаний Станкевича. "Мы разъезжали по окрестностям Рима вместе, осматривали памятники и древности. Станкевич не отставал от нас, хотя часто плохо себя чувствовал,- но дух его никогда не падал - и все, что он ни говорил - о древнем мире, о живописи, ваянии и т. д.,- было исполнено возвышенной правды и какой-то свежей красоты и молодости",- рассказывает сам Тургенев (XI, 232).
Смерть Станкевича представляется Тургеневу невозместимой утратой. "Кто из нашего поколения может заменить нашу потерю? - скорбит он в письме к Грановскому.- Кто достойный примет от умершего завещание его великих мыслей и не даст погибнуть его влиянию?" (XII, 17). В мыслях и чувствах Тургенева Станкевича вскоре сменит Белинский, но самое сближение Тургенева с критиком было уже подготовлено влиянием Станкевича, которое испытал в свое время и Белинский.
Другим источником духовного и нравственного развития молодого Тургенева было внимательное изучение философии Гегеля.
"Я занимался философией, древними языками, историей и с особенным рвением изучал Гегеля под руководством профессора Вердера" (X, 260),- пишет Тургенев в автобиографии. О тщательном изучении Тургеневым философии Гегеля свидетельствуют его студенческие тетрадки с конспектами лекций профессора Вердера, ученика Гегеля, и пометки на страницах отдельных сочинений великого немецкого философа. Философским занятиям Тургенева способствовало сближение его с М. А. Бакуниным, который являлся в эту пору страстным поклонником гегелевской философии. "В то время мы оба занимались изучением философии и, прожив в одном доме, почти в одной, комнате, около года, не рассуждали о политических вопросах, считая их делом посторонним и второстепенным" (XI, 453),- рассказывает Тургенев, о своих отношениях с Бакуниным в Берлине.
В философии Гегеля Тургенева увлекала грандиозность и всеобъемлющий характер, логичность и стройность его философской концепции, проникнутой стремлением к познанию объективной истины.
Оценивая влияние философии Гегеля на передовую русскую молодежь конца 30-х годов, в частности кружка Белинского поры "Московского наблюдателя", Чернышевский в "Очерках гоголевского периода русской литературы" пишет: "То была первая пора знакомства нашего с Гегелем, и энтузиазм, возбужденный новыми для нас, глубокими истинами, с изумительною силою диалектики развитыми в системе этого мыслителя, на некоторое время натурально должен был взять верх над всеми остальными стремлениями людей молодого поколения, сознавших на себе обязанность быть провозвестниками неведомой у нас истины, все озаряющей, как им казалось в пылу первого увлечения, все примиряющей, дающей человеку и невозмутимый внутренний мир и бодрую силу для внешней деятельности"*.
* (Н. Г. Чернышевский, Поли. собр. соч., Гослитиздат, М. 1947, т. III, стр. 202. В дальнейшем статьи Чернышевского цитируются по этому изданию.)
Несомненно, в менее резкой форме, но пережил эти настроения в Берлине и Тургенев. Философское миросозерцание, все охватывающее и все объясняющее с точки зрения единой философской истины, не оставляло места скептицизму и байроническому отрицанию. Байрона из сердца Тургенева вытесняет великий олимпиец, гармонический Гете, к которому он начинает питать тогда особое пристрастие, называя себя "страстным гетеанцем". "Было время, я знал "Фауста" наизусть (первую часть, разумеется), от слова до слова; я не мог начитаться им..." - признается герой повести "Фауст". Это признание не только автобиографично; оно соответствовало духу времени. Для философски настроенной молодежи, по свидетельству Герцена, "знание Гете, особенно второй части "Фауста"... было столько же обязательно, как иметь платье"*. Культ Гете был очень развит и в среде берлинской студенческой молодежи в бытность там Тургенева. Романтическо-философское стремление к общему и возвышенному, созерцательность, удаленность от реального мира с его социальными и политическими противоречиями и вопросами характеризуют в эту пору интеллектуальный облик Тургенева.
* (А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, изд. АН СССР, М. 1956, т. IX, стр. 20.)
Но Герцен был совершенно прав, когда писал о том, что "исключительно умозрительное направление совершенно противуположно русскому характеру", что "живые люди из русских" не способны к "немецкому доктринаризму"*. Оказался не способен к нему и Тургенев; чрезмерному, влиянию на него мира философских абстракций препятствовал и склад его ума и его художественная натура. Философские споры, несмотря на интерес к ним Тургенева, порой утомляли его своей отвлеченностью, и его тянуло к прозаическим, но милым конкретностям повседневной жизни в Берлине и, позднее, в России. Он сам с юмором рассказывает об этом в своих воспоминаниях. Да и за границей философия все же больше изучалась им для будущей деятельности.
* (А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, изд. АН СССР, М. 1956, т. IX, стр. 18 и 40.)
Духовное развитие Тургенева во многом повторяет духовное развитие других русских идеалистов 30-х годов, близких к нему,- Станкевича, Грановского. То же увлечение поэзией и искусством в юношеские годы. Затем довольно упорная работа в целях приобретения философского всеобъемлющего мировоззрения, а затем обращение к конкретной деятельности или возвышенные мечты о ней - о роли просветителя у Станкевича, о занятиях историей у Грановского, философией и литературой - у Тургенева.
Уже за границей у Тургенева, отчасти под влиянием Станкевича, складывались и характерные для дворянского просветительства взгляды и надежды на перспективы русского общественного развития. Я. М. Неверов рассказывает в своих воспоминаниях о Тургеневе о таком высказывании Станкевича: "Масса русского народа остается в крепостной зависимости и поточму не может пользоваться не только государственными, но и общечеловеческими правами; нет никакого сомнения, что рано или поздно правительство снимет с народа это ярмо,- но и тогда народ не сможет принять участия в управлении общественными делами, потому что для этого требуется известная степень умственного развития, и потому прежде всего надлежит желать избавления народа от крепостной зависимости и распространения в среде его умственного развития. Последняя мера само собою вызовет и первую, а потому, кто любит Россию, тот прежде всего должен желать распространения в ней образования"*. Рассуждение Станкевича напоминает мысль молодого Пушкина о том, что народная свобода явится неминуемым следствием развития просвещения. Это было типично для дворянского просветительства. Рассуждения Станкевича были близки мыслям Тургенева и в канун падения крепостного права и позже.
* ("И. С. Тургенев в воспоминаниях Я. М. Неверова".- "Русская старина", 1883, ноябрь, стр. 419.)
3
В Россию Тургенев возвращается гегельянцем, мечтая занять кафедру философии в Московском университете. Он работает над магистерской диссертацией, в которой касается вопросов, занимавших тогда значительное место в философских спорах,- о боге, о взаимоотношении гегелевской философии с идеями христианства. Тургеневу импонирует идея пантеизма, которой увлекался в свое время Станкевич*. В эту пору он был близок к взглядам правогегельянцев и критически относился к "фейербахизму", в котором, как он пишет, "великое слово: "Все - бог" - превращается в другое, грустное, хотя почти никогда не выговоренное положение: "Во всем, везде - я, человек, с своими требованиями, желанием удовлетворения и самолюбивыми страстями"**. Тургенев успешно сдает магистерские испытания, но стать профессором философии ему не удается: кафедра философии в Московском университете так и не была тогда открыта.
* (О философских взглядах молодого Тургенева см. не утратившую интереса работу В. Горбачевой "Молодые годы Тургенева", Казань, 1926.)
** (И. С. Тургенев, Собр. соч., ГИХЛ, 1933, т. XII, стр. 424.)
В Москве зимой 1841-1842 года Тургенева посещает салон Елагиной, где встречает Гоголя и знакомится со славянофилами И. С. Аксаковым, А. С. Хомяковым и другими; бывает у опального генерала М. Ф. Орлова, героя Бородинского сражения, друга декабристов. Тогда же Тургенев сближается с приехавшим в Москву Т. Н. Грановским. Теперь в Москве между ними часто шли разговоры о внутреннем положении России, о судьбе крепостных крестьян, о возможности падения крепостного права. Несколько позднее он знакомится с Герценом.
Занятия Тургенева складываются из философско-пантеистических раздумий в гегельянском духе и из весьма практических размышлений по вопросам, связанным с отношениями крепостного крестьянства и помещиков. Это как нельзя более характерно для общественной мысли начала 40-х годов. Русские гегельянцы, и славянофильского и западнического лагеря, стремились, каждый по-своему, обосновать при помощи философии свои практические концепции русского общественного развития.
По свидетельству П. В. Анненкова, по возвращении из Берлина Тургенев производил впечатление "студента-бурша, замечательно развитого, но с презрением к окружающему миру, с заносчивым словом и романтическим преувеличением кой - каких ощущений и малого своего опыта"*. Вместе с тем будущий автор "Записок охотника" постепенно проникается все большим интересом к реальной русской жизни, что скоро приводит его к преодолению усвоенного им в Берлине идеалистического понимания и отношения к действительности.
* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, Гослитиздат, М. 1960, стр. 380.)
В конце 1842 года сам Тургенев составляет записку "Несколько замечаний о русском хозяйстве и о русском крестьянине", интересную как раннее выражение его взглядов на крестьянский вопрос. Записка писалась Тургеневым накануне его поступления на службу в канцелярию министра внутренних дел Перовского и носила служебный характер. Этим прежде всего объясняется ее официальный тон и похвалы в адрес монархии. Содержание записки было связано с правительственным указом 1842 года о так называемых "обязанных крестьянах". Не касаясь основ крепостнических отношений, в осторожной форме Тургенев в своей записке все же указывает на "недостаток законности и положительности в отношении помещиков к крестьянам" и на то, что эти отношения, то есть условия жизни крепостных, "зависят от прихоти владельцев" (XI, 425).
В "Записке" Тургенев высказывает свое понимание русской истории, происхождения русского народного быта. В характеристике особенностей истории древней Руси в ее отличии от истории народов Западной Европы заметно влияние исторической концепции славянофильства. "Удельная система тем и отличается так резко от феодальной, что вся проникнута духом патриархальности, мира, духом семейства,- пишет Тургенев.- ...Князь, умирая, делил свои отчины между своими сыновьями, и они множились и плодились на благодатной земле русской, окружаемые своими детьми, своими слугами... Тогда как на Западе семейный круг сжимался и исчезал при непрестанном расширении государства,- в России все государство представляло одно огромное семейство, которого главой был царь, "отчич и дедич" царства русского, недаром величаемый царем батюшкой..." (XI, 422).
В славянофильском духе Тургенев рассуждает и о том, что этому "патриархальному состоянию России" мы "обязаны чистотою наших нравов, нашей религиозностью". Но дальше он высказывает одно из основных западнических положений, что древнерусский патриархализм "препятствовал гражданскому развитию России", что такое состояние "не могло не измениться" и что "Петр Великий первый вывел Русь из прежнего ее состояния" (XI, 423). Реформы Петра представляются Тургеневу благодетельными и плодотворными потому, что они привели к развитию "чувства гражданственности и законности", которое раньше было очень слабым. И в полную противоположность славянофилам "все устарелые учреждения, завещанные нам прежним патриархальным бытом", представляются автору "Записки" как "теперь уже неуместные и отяготительные" (XI, 427).
Говоря о крестьянстве, Тургенев приходит к выводу, что "прежние его отношения к помещику изменились. Простодушная патриархальность прежних времен исчезла, не замененная еще доселе законностью и твердостью отношений" (XI, 424), что поэтому крестьянин, "чувствующий шаткость и ненадежность своего положения, с небрежением, почти с нелюбовью обращается с собственным достоянием, часто предается пьянству и за несколько часов самозабвения, приобретенных им на счет здоровья, проводит остальную жизнь в нужде и бедности" (XI, 427). Рассуждения автора "Записки" были направлены против крепостнических отношений, но урегулирование этих отношений, ликвидация крепостного права Тургеневу представляется здесь длительным и постепенным процессом.
В поэзии Тургенева в самом начале 40-х годов преобладают романтические образы и настроения, но все чаще встречаются в его стихах темы и мотивы действительной жизни, реальные переживания, все проще и яснее становится стиль.
Стихотворения "Долгие, белые тучи плывут", "Осенний вечер... Небо ясно", "Дай мне руку - и пойдем мы в поле", "Нева" - типично романтическая лирика с элегическими медитациями о жизни, погубленной роком, с воспоминаниями о "печальном ряде" далеких дней, безмолвно спящих "в сердце грустном", с традиционным противопоставлением избранников любви возвышенной "толпе безбожной". Эмоционально субъективный лирический пейзаж, преобладание в стилистике романтической метафоры, мелодраматическая риторика - черты его художественного стиля. "Похищение" напоминает романтические баллады Жуковского.
Вот и домик - стук в окошко... "Ты ли, милый?" - "Встань, душа..." Ночь туманна и темна - Лошадь добрая сильна; Посмеемся и поплачем - Хоть поплачем, да ускачем!
Примечателен самый характер творческого облика Тургенева-романтика. Если позднее Тургенев всегда отправляется в создании своих поэтических образов от самой действительности, от наблюдений за реальной жизнью, то в ранние годы он отличался склонностью к вымыслу, к безудержному полету фантазии. По свидетельству Анненкова, слушавшие его в эту пору "отдавались удовольствию слушать волшебную сказку, любоваться развитием непродуманного, бессознательного творчества, удерживая при этом наиболее смелые, яркие и поразительные черты фантастической работы". Тургенев даже казался "занимательным и интересным только с той минуты, когда выходил заведомо из истины и реального мира"*.
* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, Гослитиздат, М. 1960, стр. 381.)
Вместе с тем в близкой к фольклору "Балладе" о молодце, лихо погулявшем на своем недолгом веку и попавшем в руки воеводы, сквозь романтическую форму проступают черты реальной действительности. Тургеневские элегии ("Заметила ли ты, о друг мой молчаливый", "Когда давно забытое названье", "Когда в весенний день") своей ясностью и простотой, проникающей их светлой печалью близки к пушкинским. В стихотворении "Цветок" мелькают образы лирики Пушкина.
В некоторых стихотворениях Тургенева ("Когда с тобой расстался я", "Когда я молюсь", "Старый помещик") звучат и лермонтовские интонации, рожденные горечью и злостью. И в художественных приемах ощущается влияние лермонтовской лирики с ее лаконичными афористическими формулами ("Что было, то не будет вновь", "Меня улыбками, словами вы дарили - Вам душу предал я"). Монологическая форма исповеди и ритмико-синтаксические особенности стихотворения "Старый помещик" близки к "Мцыри".
Все же влияние Пушкина было преобладающим. А. Ф. Кони запомнил спор Тургенева с Кавелиным о Пушкине и Лермонтове зимой 1841-1842 года, вскоре после трагической гибели Лермонтова.
По словам Кони, "Тургенев преклонялся перед Пушкиным и говорил о нем с увлечением, с гордым одушевлением, ревниво ограждая его от сопоставления наравне с Лермонтовым, которого, в свою очередь, чрезвычайно любил и ставил на большую высоту..." Кавелин больше восхищался Лермонтовым. "Оба противника остались при своем - и разошлись усталые, взволнованные"*. Под влиянием великих образцов лирика Тургенева постепенно очищается от напряженности и отвлеченности романтического стиля. П. В. Анненков справедливо находил, что в своих ранних поэтических произведениях Тургенев "не обнаруживал ни малейших признаков фальши. Они писались им добросовестно и поражают доселе выражением искреннего чувства и той внутренней правдой мысли и ощущения, которой он научился у Пушкина"**.
* (А. Ф. Кони, Памяти Кавелина.- К. Д. Кавелин, Собр. соч., Спб., т. III, стр. XX.)
** (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, Гослитиздат, М. 1960, стр. 382.)
В 1842 году Тургенев снова обращается к драматургии. Он начинает писать оставшуюся незавершенной одноактную драму "Искушение святого Антония". Весь антураж пьесы, мрачная фантастика (в пьесе участвуют духи, хор облаков), мелодраматическая разработка темы необычайной любви, типично романтический диалог, резкие контрасты, метафорический стиль речи персонажей характеризуют "Искушение святого Антония" как романтическую драму. Но в творчестве Тургенева уже намечаются новые тенденции.
Весной 1843 года появилась в печати поэма "Параша", свидетельствовавшая о начавшемся отходе молодого поэта от романтизма. По своему жанру поэма примыкала к рассказам в стихах, к бытовым лирико-сатирическим поэмам, напоминающим "Графа Нулина" Пушкина.
В "Параше" начинается снижение романтического героя в творчестве Тургенева. Избранник Параши был "одарен душой самолюбивой и холодной", "презирал людей", "над толпой смеялся", "все бранил от скуки" и вместе с тем "был очень дружен не с одним вельможей, и падал в прах с смеющимся лицом пред золотым тельцом - или быком". В обрисовке Виктора ощутимо влияние лермонтовского обличения пустоты и бесплодности молодого поколения, пораженного сомнениями, "насмешливым" отношением к жизни. Виктор метил в Мефистофеля, но оказался сначала чем-то вроде светского фата, а потом простоватым помещиком, покорным своей жене, над которой он когда-то тешился. Герой "Параши" - "один из тех великих - маленьких людей, которых теперь так много развелось и которые улыбкою презрения и насмешки прикрывают тощее сердце, праздный ум и посредственность своей натуры"*,- замечает Белинский.
* (В. Г. Белинский, Поли. собр. соч., изд. АН СССР, М. 1965, т. VII, стр. 71. В дальнейшем статьи и письма В. Г. Белинского цитируются по этому изданию.)
Сама Параша, девушка умная и способная к глубокому чувству, став женой Виктора, быстро утрачивает все, что волновало ее ум и сердце. Рисуя картины помещичьего быта, поэт с грустью показывает, как в условиях пустой жизни дворянской усадьбы гаснут лучшие чувства и стремления молодости. Затронутую в поэме Тургенева коллизию между романтической юностью и торжествующей пошлой прозой жизни через несколько лет после "Параши" реалистически разовьет Гончаров в романе "Обыкновенная история".
Поэма "Параша" означила собой приближение перелома в духовном развитии и в поэтическом самосознании Тургенева. Он сам является одним из персонажей поэмы, с грустью следящим за печальным превращением своей героини из романтически настроенной девушки в прозаическую помещицу. Подражая Пушкину, Тургенев в лирических отступлениях высказывает свои задушевные то сочувственные, то иронические замечания о превратностях жизни, с грустью рассказывая и о том, как действительность обманула и его собственные романтические надежды, как развеяла его иллюзии:
Но - боже! то ли думал я, когда, Исполненный немого обожанья, Ее душе я предрекал года Святого, благодатного страданья! С надеждами расставшись навсегда, Свыкался я с суровым отчужденьем, Но в ней ласкал последнюю мечту И на нее с таинственным волненьем Глядел как на любимую звезду... И что ж? Я был обманут так невинно, Так просто, так естественно, так чинно, Что в истине своих желаний я Стал сомневаться, милые друзья.
Тургенев переживал то, что в свое время пережили, расставаясь с романтическими мечтаниями и иллюзиями своей молодости, и Пушкин и Лермонтов. Правда, у великих учителей Тургенева изживание этих иллюзий сопровождалось глубокими духовными драмами. Тургенев расставался с романтическими представлениями о действительности гораздо легче. Все же его поэма и его лирические излияния проникнуты подлинной грустью. Ему жалко и своей героини Параши, судьба которой, может быть, могла сложиться иначе, "если б рок ее повел другой - другой дорогой..." Но тут же сам поэт снова охлаждает себя иронией. Также двойственно заканчивает Тургенев и свою собственную лирическую тему в поэме. Сначала идет ироническое авторское признание, обращенное к читателям:
А вы, мои любезные друзья, Не удивляйтесь: страстию несчастной С ребячьих лет страдал ваш друг прекрасный... Писал стихи... мне стыдно; так и быть! Прошу вас эти бредни позабыть!
А затем Тургенев выражает робкую надежду, что найдется читатель, который, прочтя его рассказ, "вдруг, задумавшись невольно, на миг один поникнет головой и скажет мне спасибо..."
Поэма "Параша" явилась сплавом новых в поэзии Тургенева реалистических красок, идущих от Пушкина и еще сохраняемых автором элементов романтической поэтики и стилистики. Влияние "Евгения Онегина" сказалось в характеристике Параши, многими своими чертами напоминающей Татьяну, на что указывает в начале поэмы сам автор, в описаниях усадебной обстановки, в картинах природы, в бытовых реалиях ("луг просторный, за лугом речка,- а за речкой дом... раскрашенный приходским маляром", "за домом сад: в саду стоят рядами все яблони, покрытые плодами"). От романтической лирики Тургенев переходит к рассказу в стихах, развивая свой повествовательный слог. В "Параше" мы находим и характерные для Тургенева лирико-поэтические картины природы. Вместе с тем в портретной живописи наряду с пушкинской манерой ("она являлась - в платьице простом, и с книжкою в немножко загорелых, но милых ручках") используются и типично романтические тона и стилистические формулы ("Однажды я с невольною печалью ее сравнил и с бархатом и с сталью", "Но кто в ее глаза взглянул хоть раз, тот не забыл ее волшебных глаз. Взгляд этих глаз был мягок и могуч. То был он ясен, как весенний луч, то холодом проникнут горделивым, то чуть мерцал, как месяц из-за туч").
Особенно ощутимы традиции романтизма в изображении внутренних психологических переживаний, томлений и мечтаний Параши ("Озарена каким-то блеском дивным, земля чужая вдруг являлась ей, и кто-то милый голосом призывным так чудно пел и говорил о ней - Таинственной исполненные муки над ней, звеня носились эти звуки, и вот - искал ее молящий взор других небес..."). В поэме мало и исторических деталей, связывающих ее содержание с конкретной эпохой. Сама тургеневская ирония облечена еще в романтическую форму контраста между необычным и пошлым. Развенчивая романтического героя, автор поэмы во многом рисует его образ художественными средствами романтизма.
О "Параше" Тургенева одобрительно отозвался Белинский. "Читал ли ты "Парашу"? - Это превосходное поэтическое создание"*,- писал он Боткину в мае 1843 года. "Чудесная вещь, вся насквозь пропитанная и поэзиею (что очень хорошо) и умом (что еще лучше, особенно вместе с поэзиею)"**,- писал он и самому Тургеневу.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, стр. 162.)
** (В. Г. Белинский, Поли. собр. соч., т. XII, стр. 168.)
Белинскому казалось, что после смерти Пушкина и Лермонтова развитие русской поэзии приостановилось. Антологическая поэзия А. Майкова, псевдоромантическая лирика Бенедиктова, сумеречные стихи Баратынского, не равные по талантливости, равно были удалены от реальной действительности, не несли в себе дум и настроений передовых кругов русского общества. Русская поэзия, как выразился критик, на время "уснула...". В этот момент и появилась поэма Тургенева. В авторе "Параши" критик нашел "необыкновенный поэтический талант", верную наблюдательность, глубокую и верную мысль, отразившую особенности русской жизни. Изящная и тонкая ирония в поэме Тургенева свидетельствовала и о неудовлетворенности поэта действительностью, и об иллюзорности романтических представлений о ней. Ирония сочеталась с лирической грустью о несовершенстве жизни, губящей и опошляющей даже хорошие натуры, надежды молодости. "...Все это показывает в авторе, кроме дара творчества, сына нашего времени, носящего в груди своей все скорби и вопросы его"*,- писал Белинский в своей статье о поэме. В том, что литература насыщалась иронией и юмором, он видел ее новые положительные качества, развитие в ней критического отношения к крепостнической действительности. Указав на творческое восприятие Тургеневым традиций Пушкина и Лермонтова, критик уже тогда определил сущность таланта молодого писателя, заметив, что основой его является "глубокое чувство действительности", способность "схватывать сущность, а следовательно, и особенность каждого предмета". Белинский почувствовал в Тургеневе стремление к реалистическому воспроизведению жизни.
* (В. Г. Белинский, Поли. собр. соч., т. XII, стр. 78.)
4
Отзыв великого критика о "Параше" сблизил Тургенева с Белинским. Они познакомились в начале 1843 года. Это знакомство, перешедшее затем в дружбу, сыграло громадную роль в духовном и нравственном развитии Тургенева*.
* (См. статью Н. Л. Бродского "Белинский и Тургенев".- В сб. "Белинский - историк и теоретик литературы", изд. АН СССР, М.- Л. 1949.)
Сообщая о своих частых встречах с Тургеневым, Белинский писал В. П. Боткину: "Я несколько сблизился с Тургеневым. Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. Беседа и споры с ним отводили мне душу... Отрадно встретить человека, самобытное и характерное мнение которого, сшибаясь с твоим, извлекает искры... Во всех его суждениях виден характер и действительность"*. По свидетельству И. И. Панаева, Белинский находил в Тургеневе человека, с которым он мог вести теоретические споры по самым сложным философским и этическим вопросам. "Я очень люблю и уважаю моих петербургских приятелей, но никто из них не имеет на меня никакого влияния. Всех больше ценю я голову Тургенева"**,- говорил сам Белинский.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, стр. 154.)
** (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, стр. 233.)
Тургенев сблизился со всем кружком Белинского. По свидетельству И. Панаева, "все, начиная с Белинского, очень полюбили его, убедившись, что у него при его блестящем образовании, замечательном уме и таланте - сердце предоброе и премягкое"*. По признанию самого Тургенева, он "искренне и глубоко" полюбил Белинского. Моральный и литературно-эстетический авторитет великого критика был для Тургенева непререкаемым. Великий критик стремился помочь Тургеневу глубже разобраться в действительности, найти себя как писателя. Высоко ценя талант Тургенева, Белинский тем не менее не раз отмечал присущую ему слабохарактерность и нередко резко и прямо выговаривал ему за его барские замашки, проявления эстетизма и беспечности. Свойственное молодому писателю стремление быть оригинальной, не похожей на - других личностью выливалось иногда в некоторую экстравагантность и легкомыслие. Белинский нередко называл его за это "мальчиком" и грозил поставить в угол. Тургенев "даже несколько побаивался его", сообщает Панаев.
* (И. И. Панаев, Литературные воспоминания, Гослитиздат, М. 1950, стр. 250.)
Лето 1844 года Тургенев и Белинский провели вместе на даче под Петербургом, где у них шли нескончаемые беседы. В своих воспоминаниях Тургенев указывает, что летом 1844 года Белинский был занят разрешением "философических вопросов о значении жизни, об отношениях людей друг к другу" (X, 278). Эти философско-нравственные вопросы должны были привлечь особенное внимание и самого Тургенева: в том же 1844 году он пишет повесть "Андрей Колосов", в которой поставлена этическая проблема о недопустимости какой-либо фальши в отношениях людей друг к другу. В философии Тургенев начинал искать ответов на волновавшие его конкретные вопросы жизни, в чем он сближался с Белинским. Впоследствии Тургенев рассказывал в воспоминаниях о Белинском: "Мы еще верили тогда в действительность и важность философических и метафизических выводов, хотя, ни он, ни я, мы нисколько не были философами и не обладали способностью мыслить отвлеченно, чисто, на немецкий манер... Впрочем, мы тогда в философии искали всего на свете, кроме чистого мышления" (X, 280).
Вспоминая о своих беседах с критиком, Тургенев замечает: "Общий колорит наших бесед был философско-литературный, критическо-эстетический и, пожалуй, социальный, редко исторический" (X, 301). Чаще всего, по словам Тургенева, они беседовали по вопросам, носившим опасный, с точки зрения царской цензуры, характер.
Хорошо осведомленный Тургенев знакомил Белинского с различными сторонами философии Гегеля, а Белинский "слушал, возражал, развивал свои мысли" (XI, 239). Великий критик уже преодолел к тому времени влияние философии Гегеля и все глубже погружался в область социальных вопросов. Тургенев все еще находился под влиянием немецкого философского идеализма и, как сообщает Белинский в письме к Боткину от 31 марта 1843 года, "спорил против него за немцев". Но "вообще Русь он понимает"*,- тут же замечает критик о Тургеневе. Под влиянием и самой русской действительности и материалиста Белинского в Тургеневе былое увлечение Гегелем сменяется уже исторической точкой зрения на его философию.
* (В. Г. Белинский, Полн, собр. соч., т. XII, стр. 164.)
Тургенев теперь решительно отвергает и то "примирение" с действительностью, которое он находил в позднем Гете и в системе Гегеля. Он подвергает критике вторую часть "Фауста", видя в ней отражение того периода развития Гете, когда "после первых восьми лет буйной веймарской жизни" наступила для него эпоха "успокоения" и "пластичности". Мы видели, что нечто подобное психологически пережил и сам Тургенев в годы своей романтической юности - от проникнутой байроническими настроениями поэмы "Стено" до философского успокоения в пору бесед с Бакуниным. Теперь Тургенев находит, что в поисках "округления" человеческого существования гармонический Гете обнаруживает немецкое филистерство, подчиняясь философии тех людей, которые "не могут жить без "примирения жизненных противоречий" и поэтому примиряются "пока... на пустяках". Считая великим достоинством "язычника" Гете, что он не впал в мистицизм и, отвергнув богословие, "не заставил Фауста искать блаженства вне человеческой сферы", Тургенев вместе с тем пишет: "...но как бедно и пошло придуманное им "примирение" (XI, 34-35). Таким же бедным было примирение Гегеля с окружавшей его королевско-прусской действительностью. И в недавнем своем кумире Тургенев находит немецкое филистерство: "Гегель походил лицом, в одно и то же время, на древнего грека и на самодовольного сапожника" (XI, 8),- замечает он.
Отвергая философское примирение с действительностью, Тургенев также шел по стопам Белинского 40-х годов, видевшего в противоречиях жизни, в борьбе различных элементов, составляющих общество, залог его прогрессивного движения вперед. "Разложение элементов, составляющих общество,- не всегда признак смерти",- пишет Тургенев, имея в виду ту борьбу, которая развертывалась между реакционными и прогрессивными элементами в русском обществе крепостной эпохи. Он сам сознает себя ее участником и не боится этого. "Нас не испугает отсутствие "примирения",- пишет он,- ...мы - как народ юный и сильный, который верит и имеет право верить в свое будущее,- не очень-то хлопочем об округлении и завершении кашей жизни и нашего искусства" (XI, 37-38). "Не переставая признавать "Фауста" величавым и прекрасным произведением, мы,- пишет Тургенев,- идем вперед, за другими, может быть меньшими талантами, но сильнейшими характерами, к другой цели..." (XI, 36). Тургенев имел в виду то внимание к социальным вопросам, которого требовал от русской литературы Белинский.
Во время своего пребывания за границей в 1847-1850 годах Тургенев уже с удовлетворением отмечает падение былой популярности гегельянства в самой Германии: "Участие, некогда возбуждаемое в юных и старых сердцах чисто спекулятивной философией, исчезло совершенно... Литературная, теоретическая, философская, фантастическая эпоха германской жизни - кажется, кончена" (XI, 286-287),- пишет он в "Письме из Берлина" от 1 марта 1847 года, опубликованном в "Современнике".
В длительных беседах с Белинским затрагивались вопросы и о боге. Тургенев сам рассказывает об одном философско-религиозном споре с Белинским, в котором они решали "вопрос о существовании бога" (X, 280). Фейербах хорошо разъяснил, что бога создал человек по образу своему и подобию. Примечательно, что Тургенев также в божестве видит "создание рук человеческих", как он пишет Полине Виардо в декабре 1847 года. По существу, Тургенев становится атеистом; взгляд на небо рождает в нем не религиозное чувство, а восхищение перед бесконечностью вселенной. Тысячи миров, разбросанные по самым отдаленным глубинам пространства, представляются ему бесконечным развитием жизни, которая обнимает все, проникает повсюду. В этой вселенной человек-песчинка, но это не смущает Тургенева. "Какой я ни на есть атом, я сам себе владыка; я хочу истины, а не спасения; я чаю его от своего ума, а не от благодати" (XII, 56),- восклицает он, метя в "философию откровения" позднего Шеллинга, этого, по определению Энгельса, "философа во Христе".
Тургенев преодолел влияние гегельянства. Из левого гегельянства вышел Фейербах, привлекший внимание и сочувствие молодого писателя. В конце 1847 года в письме к П. Виардо он отмечает: "Среди всех, кто пописывает сейчас в Германии, Фейербах - единственный человек, единственный характер и единственный талант" (XII, 49). Н. Л. Бродский приводит ряд высказываний Тургенева*, свидетельствующих о том, что в понимании идеи бога как отражения сущности человека он придерживался взглядов, которые восходят к материалистической философии Фейербаха. Таким образом, философские взгляды Тургенева в 40-е годы развивались менее четко выраженным, но тем же путем, по которому шла передовая русская мысль в лице Белинского и Герцена.
* (Н. Л. Бродский, "Белинский и Тургенев".- В сб. "Белинский - историк и теоретик литературы", изд. АН СССР, М.- Л. 1949, стр. 331.)
Социально-политические взгляды Тургенева 40-х годов также складываются под значительным влиянием Белинского, как взгляды демократа, убежденного противника крепостного права и деспотизма самодержавия.
Вопрос о крепостном праве с начала 40-х годов становится все более острым. Крепостнический строй неуклонно подрывался растущими денежными, рыночными отношениями. Капиталистические тенденции все сильнее внедрялись в промышленность, нуждавшуюся в рабочих руках, и в сельское хозяйство, где подневольный крепостной труд становился все менее производительным. Возросла и усилилась помещичья эксплуатация крепостных. Царские чиновники в свою очередь неутомимо грабили крестьян. Крестьянство разорялось, нищало и искало выхода из своего невыносимого положения в стихийных выступлениях против помещиков и крепостной кабалы. Число волнений особенно увеличивается с середины 40-х годов, охватывая целый ряд губерний. Ненависть народа к крепостничеству с огромной силой и страстью выразил революционный демократ Белинский в своем знаменитом "Письме к Гоголю".
Одним из источников внимания к положению крестьянина, к его личности было развитие идеи равенства людей безотносительно к их общественному положению, идеи, вдохновлявшей еще передовых русских писателей XVIII века. С наибольшей силой ее выразил Радищев, сделав из этой идеи революционные выводы. "Радищев - хуже Пугачева!" - воскликнула Екатерина II, читая "Путешествие из Петербурга в Москву". Она была права: стихийное крестьянское восстание Радищев оправдывал не только морально, но и, так сказать, юридически, с позиции революционной теории своего времени. Идея равенства людей становится знаменем всей передовой антикрепостнической литературы. Не все писатели, как Радищев и Белинский, делали из нее революционные выводы, но даже без этих выводов, сама по себе, идея равенства в условиях крепостнического строя являлась революционной идеей, означавшей полное и решительное отрицание крепостного права. Присущий феодальной общественной формации способ эксплуатации, как известно, характеризуется внеэкономическим принуждением, порабощением личности, сословным неравенством и т. п. Отражением самого характера общественных отношений и явилось то, что в передовой художественной литературе крепостной эпохи протест против феодально-крепостнического строя выразился в форме развития идеи равенства, гуманизма, человечности, защиты прав личности и ценности человека независимо от его сословного или имущественного положения.
Белинский всегда особенно высоко оценивал те произведения, в которых находил чувства гуманности и человечности. В 1840 году он писал: "Уважение к имени человеческому, бесконечная любовь к человеку за то только, что он человек, без всяких отношений к своей личности и к его национальности, вере или званию, даже личному его достоинству или недостоинству, словом, бесконечная любовь и бесконечное уважение к человечеству даже в лице последнейшего из его членов (die Menschlichkeit) должны быть стихиею, воздухом, жизнью человека..."* 1
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. IV, стр. 96.)
Выше отмечалось, что антикрепостнические гуманные взгляды и настроения складывались у Тургенева с юных лет. Белинский укрепил и развил в нем вражду к крепостному праву, к феодально-крепостническому строю. По свидетельству Гончарова, "...беллетристы, изображавшие в повестях и очерках черты крепостного права, были, конечно, этим своим направлением более всего обязаны его (Белинского.- С. П.) горячей - и словесной, и печатной проповеди"*. Эта страстная проповедь, падая на добрую почву, воодушевляла и автора "Записок охотника".
* (И. А. Гончаров, Собр. соч. в 8-ми томах, Гослитиздат, М. 1955, т. 8, стр. 54.)
Если в своей записке 1842 года по крестьянскому вопросу Тургенев придерживался довольно сдержанной позиции в отношении способов и сроков решения крестьянского вопроса, то теперь он чувствует себя непримиримым борцом против крепостного права. "Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца - с чем я поклялся никогда не примириться... Это была моя Аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда" (X, 261),- рассказывает Тургенев, вспоминая о своих настроениях перед отъездом за границу в январе 1847 года.
Как указывает сам писатель, понятие крепостного права означало для него не только крепостную зависимость крестьян от помещиков, но и все, что было проникнуто крепостническими отношениями, духом рабства и деспотизма, проповедью обскурантизма и отсталости.
В пору расхождений Грановского и других либеральных западников с Белинским и ГерценочМ Тургенев в 1847-1848 годах еще больше сближается с ними.
Лето 1847 года Тургенев проводит с Белинским, лечившимся за границей. В Зальцбрунне, где критик написал свое знаменитое письмо к Гоголю, Тургенев читал ему только что написанный рассказ "Бурмистр". Во время чтения Белинский, живо представив себе Пеночкина, не выдержал и воскликнул: "Что за мерзавец с тонкими вкусами". По окончании чтения он молча пожал автору руку.
В эту пору Тургенев сближается с П. В. Анненковым, который в середине 40-х годов увлекался идеями утопического социализма, переписывался с Марксом, гордился своими связями с революционными кругами Европы.
Антикрепостнические настроения Тургенева, его преданность идее прав и свободы личности, дружба с Белинским определили его позиции в спорах западников и славянофилов. Вражду Тургенева к славянофильству Анненков прямо связывает с ненавистью его ко всему крепостническому. "Тургенев,- замечает он,- мстил господству крепостничества в нравах и понятиях тем, что объявлял себя противником, без разбора, всех коренных, так называемых, основ русского быта"*.
* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, Гослитиздат, М. 1960, стр. 386.)
Славянофильская идеализация российской отсталости, патриархальности народного быта представлялись Тургеневу концепцией застоя и консервативного примирения с действительностью. Он преодолевает то влияние славянофильских идей в понимании истории древней Руси, которое чувствуется в его записке 1842 года. В том, в чем славянофилы видели покой и примирение, "прибежище эпоса", он находит "трагическую судьбу" русского народа, "великую общественную драму". "По моему мнению, трагическая сторона народной жизни - не одного нашего народа - каждого - ускользает от Вас, между тем как самые наши песни громко говорят о ней!" - пишет Тургенев К. Аксакову в январе 1853 года (XII, 141). Источником этой трагической стороны русской народной жизни и являлись отсталость и патриархальность древнего русского быта, которыми так восхищались славянофилы. Идеализированному славянофилами общинному быту, домостроевской старине Тургенев противопоставляет "русский, разумный и прекрасный быт", который "возникнет со временем" и "оправдает, наконец, доверие нашего великого Петра к неистощимой жизненности России" (XI, 57). Неприязнь к славянофильству сохранилась у Тургенева до конца жизни. "Ко всему славянофильствующему я чувствую положительное физическое отвращение, как к дурному запаху, дурному вкусу... Пухло, неопрятно, прело и в рыло лезет... Да и лампадой церковной отдает",- писал он Фету*, имея в виду разоблаченную еще Белинским и Герценом славянофильскую апологию православной церкви, как источника народной нравственности. Белинский с восхищением отзывался о насмешках Тургенева над московскими славянофилами. В поэме "Помещик" Тургенев сатирически изобразил К. Аксакова, который выглядит у него как
* (А. Фет, Мои воспоминания, М. 1890, т. I, стр. 91. 36)
...Умница московский, Мясистый, пухлый, с кадыком, Длинноволосый, в кучерском Кафтане, бредит о чертогах Князей старинных, о............ От шапки-мурмолки своей Ждет избавленья, возрожденья* - Ест редьку - западных людей Бранит - и пишет... донесенья.
* (Ср. замечание Герцена: "Во всей России, кроме славянофилов, никто не носит мурмолок. А. К. Аксаков оделся так национально, что народ на улицах принимал его за персианина" (Собр. соч. в 30-ти томах, изд. АН СССР, 1956, т. IX, стр. 148).)
Совершенно неприемлемым для Тургенева был и славянофильский тезис о "гниющем" Западе, о том, что исторический прогресс в Западной Европе уже исчерпал свои возможности. Напротив, в сближении с Западной Европой Тургенев видел необходимое условие прогрессивного развития России, русской культуры.
Свой автобиографический рассказ о том, как он погрузился в "немецкое море", Тургенев закапчивает фразой: "...и когда я, наконец, вынырнул из его волн - я все-таки очутился "западником", и остался им навсегда" (X, 261). Почему "все-таки"? Выходит, что долгое плавание в волнах немецкого идеализма таило в себе опасность отрицательного отношения к Западу. Антизападническими настроениями полон бывший гегельянец Василий Васильевич из рассказа "Гамлет Щигровского уезда". Но сам Тургенев избежал этой опасности. Сложившееся у него позднее критическое отношение к гегельянству не отвратило его от Запада. Вместе с тем Тургенев подчеркивает, что его западничество уже в годы молодости отнюдь не лишало его духовных связей с родиной и "сочувствия к русской жизни, всяческого понимания ее особенностей и нужд".
Тургенев поддерживал Белинского в его борьбе против "фантастического космополитизма" Вал. Майкова. Тургенев - западник, но он уважает и ценит родную старину. "Мы стараемся понять ее ясно и просто; мы не превращаем ее в систему, не втягиваем в полемику; мы ее любим не фантастически вычурною, старческою любовью: мы изучаем ее в живой связи с действительностью, с нашим настоящим и нашим будущим, которое совсем не так оторвано от нашего прошедшего, как опять - таки думают иные" (XI, 70),- пишет Тургенев. Выступая против славянофильства, он вслед за Белинским отвергает пессимистические утверждения крайнего западника Чаадаева и сторонников его взглядов о скудости и бедности русской истории значительными событиями и выдающимися людьми, не разделяет их мыслей о византийской ограниченности русского исторического развития в прошлом, о полном отъединении истории Руси от истории Западной Европы.
Проблема народного и национального была чрезвычайно важной проблемой общественной мысли 40-х годов. Наиболее глубокое ее решение было дано Белинским.
Декабристы отождествляли народность с национальностью, не проводя классовой дифференциации нации. В "Русской правде" Пестеля указывается, что "народ есть совокупность всех тех людей, которые, принадлежа к одному и тому же государству, составляют гражданское общество, имеющее целью своего существования возможное благоденствие всех и каждого"*. В изображении Пушкиным 30-х годов русского и Гоголем - украинского исторического прошлого уже видно (в "Тарасе Бульбе", впрочем, в меньшей мере, чем в "Капитанской дочке"), что в нации существуют социальные различия. Но в области теоретической только Белинский решает проблему народности и национальности с учетом деления общества на различные социальные слои. Понятию народности Белинский придает демократический смысл. "Между мужиком, мещанином и брадатым купцом и между так называемым барином... есть нечто общее. Но это общее есть совсем не народность, а национальность..." - замечает он. "Слова народность и национальность только сходственны по своему значению, но отнюдь не тождественны, и между ними есть не только оттенок, но и большое различие. "Народность" относится к "национальности", как видовое, низшее понятие - к родовому, высшему, более общему понятию. Под народом более разумеется низший слой государства,- нация выражает собой понятие о совокупности всех сословий государства. В народе еще нет нации, но в нации есть и народ"**.
* ("Избранные социально-политические и философские произведения декабристов", Госполитиздат, 1951, т. II, стр. 80.)
** (В, Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. V, стр, 122, 121....)
Демократическое понимание народности сложилось у Белинского в борьбе с официальной народностью и славянофильством, которые пытались обосновать русскую народность на почве религиозно-национальной, объединяя понятием народности и барина и мужика, и помещика и крепостного крестьянина, тем самым затушевывая и примиряя классовые противоречия в русском обществе.
Из диалектического решения Белинским проблемы народности и национальности следовали чрезвычайно важные практически-политические выводы. Общенациональная демократическая программа ликвидации крепостного строя сочеталась у Белинского с революционной идеей установления социалистического общества, соответствующего коренным интересам народных масс. Так решал вопрос и Герцен.
Тургенев, о чем говорят высказывания его о Крылове, не проводил социального различия в понятиях народного и национального, как Белинский. Он был склонен к отождествлению этих понятий, что имело важное значение для его общественных позиций в канун падения крепостного права. Правильно считая, что уничтожение крепостного порядка являлось общенациональной задачей, рассматривая помещиков-крепостников как антинациональный элемент, Тургенев еще не учитывал того, что в борьбе с крепостничеством народные, прежде всего крестьянские, массы имеют свои классовые интересы, что между крестьянством и дворянством - сословиями одной нации - лежит непроходимая социальная пропасть. Тургенев не возвысился до революционных устремлений и социалистических идеалов Белинского и Герцена. Революционные насилия пугали "предоброго и премягкого" Тургенева. Он любил человечество не по-маратовски, как Белинский. Характерно, что Шиллеру периода "Разбойников", в которых он выступил как "пылкий юноша, проповедовавший... освобождение человечества от тяжкого ига вековых предрассудков", Тургенев, не осуждая этой пылкости, все же противопоставляет умеренного Шиллера - автора "Вильгельма Телля", в котором, по мнению Тургенева, поэт выступает "человеком сознательно-творящим, с убеждениями истинными, благородными и мирными" (XI, 7). Такое противопоставление говорило об ограниченности тургеневского гуманизма: говоря словами Пушкина, Тургенев боялся "насильственных потрясений, страшных для человечества". Это было - субъективно - источником последующего либерализма писателя и его разрыва с революционными демократами. Однако в эпоху 40-х годов, когда все вопросы сводились к борьбе с крепостным правом, когда ещё не произошло решительное размежевание демократических и либеральных тенденций в русском общественном движении, Тургенев был близок к демократу Белинскому.
О письме Белинского к Гоголю писатель в споре со славянофилами сказал: "Белинский и его письмо, это - вся моя религия"*. Заявление Тургенева не следует ограничивать его антиславянофильской направленностью. Оно сжато формулировало общественно-политические позиции писателя в духе тех требований, которые Белинский выдвигал в конце своего письма.
* ("Дневник В. С. Аксаковой", СПб. 1913, стр. 42.)
В трактовке прогрессивного общественного движения 40-х годов мы обычно различаем дворянско-либеральное и революционно-демократические течения, понимая первое в духе буржуазного либерализма 60-х годов, как нечто крайне умеренное и чуть даже не соглашательское. Недостаточность такой дифференциации объясняется главным образом тем, что к общественному движению 40-х годов нередко применяются категории и мерки, отражающие обстановку 60-х годов, когда уже не только произошло окончательное размежевание между демократами и либералами, но когда и самый буржуазно-дворянский либерализм, испуганный угрозой мужицкой революции, вступил на путь соглашения с царизмом и правящими помещичьими кругами. Либерализм 40-х годов в лице таких лучших своих представителей, как Тургенев и Грановский, был еще далек от такого бесславного конца. Ему чужды были идеи революции и социализма, но в нем был еще весьма значителен демократический багаж. Впоследствии в своей речи на чествовании его в Петербурге 6 марта 1879 года сам Тургенев провел резкое различие между холуйским либерализмом 60-х годов и либерализмом 40-х годов, когда слово."либерал" "означало протест против всего темного и притеснительного, означало уважение к науке и образованию, любовь к поэзии и художеству, и наконец - пуще всего - означало любовь к народу, который, находясь еще под гнетом крепостного бесправия, нуждался в деятельной помощи своих счастливых сынов" (XI, 469-470). Ведь и Белинский писал Боткину в одном из своих писем 1840 года: "...для меня либерал и человек - одно и то же; абсолютист и кнутобой - одно и то же"*. В этом смысле слово "либерал" понимал и Тургенев.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XI, стр. 577.)
Настроения и взгляды Тургенева вполне подходят под эту характеристику либерала 40-х годов, "либерала старого покроя", как говаривал в 70-е годы автор "Записок охотника". Для более полной и точной характеристики различных течений в прогрессивном западническом движении 40-х годов следует иметь в виду, что если Белинский, провозглашая социалистический идеал, на пути к нему видел неизбежность и необходимость низвержения самодержавия и власти помещичьего класса в России и капиталистов на Западе путем революции, то в письме к Гоголю он провозглашает и такую программу, за которой мог следовать не только революционер-демократ и социалист, но и, говоря словами Ленина, "всякий порядочный человек на Руси"*. Белинский писал о том, что самые неотложные живые современные национальные вопросы в России - это уничтожение крепостного права, борьба с деспотизмом и полицейским произволом, установление законности, защита прав и достоинства личности, борьба с рабством и обскурантизмом во всех их проявлениях, развитие просвещения и культуры в народной среде. В этих требованиях не было ничего социалистического, не идет в них речь и о революции, но разве это было в условиях николаевского режима либеральной программой? Это была широкая общедемократическая антикрепостническая программа, содержащая в себе то, что Белинский выдвигал в качестве неотложных общенациональных задач. Она осталась общедемократической программой и в 1855 году, когда о ней напомнил Тургенев. Однако, оставаясь в пределах этой программы в период нарастания революционной ситуации в России, накануне падения крепостного права, Тургенев неизбежно должен был попасть под влияние того либерализма, который в эту пору заявляет о себе как о противнике демократического движения, как о союзнике правящих кругов в их борьбе с революцией. "...Либерал сочувствовал демократии, пока демократия не приводила в движение настоящих масс"**,- замечает В. И. Ленин.
* (В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 286.)
** (В. И. Ленин, Сочинения, т. 16, стр. 109.)
О том, что Тургеневу в конце 40-х годов были присущи не революционные, но близкие к демократизму взгляды и позиции, свидетельствуют и его дружеские отношения с Герценом в Париже в период революции 1848 года. Их сблизила и общая дружба с Белинским и вражда к крепостному праву и ненавистному николаевскому режиму. Герцен подметил выявленное революцией 1848 года усиление демократических настроений в Тургеневе. 11 августа 1848 года он писал о нем из Парижа: "Тургенев очень болен... но нравственно он чрезвычайно развился, и я им доволен"*. В начале 1849 года Тургенев читает Сен-Симона. Глубокое возмущение Тургенева вызвала кровавая расправа буржуазии с восставшими парижскими рабочими. В июньские дни ему самому пришлось бежать вместе с толпой парижан от солдат Кавеньяка. В стихотворении "Фарнгагену фон Энзе" Тургенев выражает сочувствие тому антифеодальному движению, которое началось в Германии накануне революционных событий 1848 года. Не поняв ее авантюристического характера, он с сочувствием откликается на неудачу экспедиции Гервега в Баден, поразившей его гибелью многих ее участников - рабочих. "Экспедиция моего друга Гервега потерпела полное фиаско; эти несчастные немецкие рабочие подверглись ужасному избиению" (XII, 67),- пишет он Виардо в конце апреля 1848 года. С волнением Тургенев следит за национально-освободительным движением в Венгрии. Узнав о том, что для подавления этого движения присланы войска Николаем I, он пишет П. Виардо: "К черту всякое национальное чувство! Для человека с сердцем есть только одно отечество - демократия, а если русские победят, ей будет нанесен смертельный удар" (XII, 80). В революции он даже видит источник художественного прогресса в будущем. "Как только социальная революция совершится - да здравствует новая литература!" (XII, 59- 60) - восклицает он. Впоследствии Тургенев признавался: "Зрелище, представляемое тогда Европой, сильно потрясло меня..." (XI, 454).
* (Сб. "А. И. Герцен. Новые материалы", М. 1927, стр. 48.)
Разумеется, никак нельзя представлять себе духовное развитие молодого Тургенева таким же напряженным, целеустремленным в поисках истины и в решении коренных вопросов жизни человечества, каким было духовное развитие Белинского или Герцена, сопровождавшееся глубокими нравственными потрясениями и переживаниями. "...Я оставался только зрителем поднявшейся бури" (XI, 454),- вполне искренне говорит он о себе в дни революции в Париже. Тургенев не слишком мучил себя и теми вопросами, над которыми бились Белинский и Герцен. Если Белинский в пору увлечения гегельянством действительно отводил политике место незначительное, то в 40-х годах, и чем ближе к 1848 году, тем сильнее, он проникается политикой. "Письмо к Гоголю" является документом не только нравственно-социального, но и прямого политического смысла и значения. Симпатии Белинского клонились в сторону Франции, а не Германии или Англии; Франция, с ее частыми революциями, всегда была в глазах русских людей той эпохи страной политической и социальной борьбы.
Как отмечалось, Тургенев в пору своего увлечения немецким идеализмом также отводил политике второстепенное место в своих интересах. В канун революции 1848 года внимание его к политическим и социальным вопросам растет. Как рассказывал сам Тургенев, он даже думал в эту пору стать политическим деятелем*. На всю жизнь запомнилась Тургеневу одна встреча в Париже незадолго до революции 1848 года. Он описал ее спустя много лет в мемуарном очерке "Человек в серых очках". Тургенева поразила точность политического предвидения, с которой предсказал его случайный знакомый - м-сье Франсуа - грядущие политические события в жизни Франции.
* ("Русская старина", 1883, октябрь, стр. 207.)
Все же и в этом памятном эпизоде Тургенева больше привлекли психологическая сторона и тот трагический аспект, в каком он воспринял судьбу героя очерка, который все понимал и предвидел, но ничего не мог сделать, чтобы помочь успеху надвигавшейся революции. Сами политические события никогда не ощущались Тургеневым с такой остротой и в их практическом значении, как, например, Герценом. Это проявилось и в дни революции в Париже. Когда, потрясенный неудачами революции 1848 года, Герцен тяжело переживал свою духовную драму, мучительно отыскивал для себя новые пути, новое кредо, Тургенев, несмотря на свои демократические настроения в этот период, оставался лишь наблюдателем. Великая социально-историческая драма революции 1848 года и последовавшие за ней события не мешали ему увлекаться музыкой, театром и литературой. "Литературный зуд, болтовня эгоизма, который сам себя изучает и собою любуется,- вот язва нашего времени" (XII, 49),- замечает он в письме к П. Виардо. Симптомы этой болезни Тургенев иногда ощущал и в себе. Эстетические и литературные вопросы, а также занимавшие Тургенева в эту пору становления его как писателя-реалиста чисто художественные наблюдения над жизнью были преобладающими в его духовных интересах.
5
Литературно-эстетические взгляды Тургенева, складываясь под влиянием Белинского, определялись развитием общего мировоззрения писателя. К середине 40-х годов жизнь, реальная действительность, ее правдивое изображение становятся для Тургенева единственно плодотворным источником и критерием искусства. Идеал красоты не был для Тургенева оторванным от реальной жизни, не имел в себе ничего мистического, непостижимого, недоступного. Прекрасное Тургенев, как и Пушкин, ищет на земле, а не на небе, не в потустороннем. "Ах! Я не выношу неба - но жизнь, действительность, ее капризы, ее случайности, ее привычки, ее мимолетную красоту... все это я обожаю. Я ведь прикован к земле. Я предпочту созерцать торопливые движения утки, которая влажной лапкой чешет себе затылок на краю лужи, или длинные сверкающие капли воды, медленно падающие с морды неподвижной коровы, которая только что напилась в пруду, куда она вошла по колено,- всему тому, что херувимы (эти прославленные парящие лики) могут увидеть в небесах..." (XII, 68) - писал он П. Виардо в мае 1848 года. Это признание Тургенева по материалистической своей основе близко к тому месту в статье Белинского "Взгляд на русскую литературу 1846 года", в котором критик-материалист замечает по поводу стихотворений Ю. Жадовской, воспевавшей "безмятежное смотрение на небо и звезды": "Что путного Может увидеть в небе поэт нашего времени если он совершенно чужд самых общих физических и астрономических понятий... там на высоте, куда ему так хочется, и пусто, и холодно, и нет воздуха для дыхания... То ли дело земля! - на ней нам и светло и тепло, на ней все наше, все близко и понятно нам, на ней наша жизнь и наша поэзия"*. Тургенев ценит талант Гете за то, что он вырастал из "собственной, ежедневной его жизни" и "весь был проникнут чувством действительности" (XI, 49), что он "враг всего ложно-идеального и сверхъестественного" (XI, 33).
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 35.)
С точки зрения романтической эстетики великий поэт не подчинен никаким законам, в том числе и законам истории, а его творение есть лишь воплощение его абсолютно свободного духа: "Романтизм есть не что иное, как апофеоза личности" (XI, 18). В понимании реалиста Тургенева личность художника тем выше, чем глубже проникает он своим творческим духом в объективную необходимость, воплощая дух времени, историческую эпоху. "Счастлив тот, кто может свое случайное создание... возвести до исторической необходимости, означить им одну из эпох общественного развития" (XI, 36),- пишет он, связывая историю и поэта, развитие общества и развитие искусства. Так он рассматривает "Фауста" Гете в связи с историческим развитием немецкой нации и ее литературы.
Из этих соображений вытекало и решение Тургеневым важнейшего вопроса об объективном и субъективном в искусстве, в поэзии.
В первом же своем критическом выступлении - рецензии на трагедию Шиллера "Вильгельм Телль" в переводе Ф. Миллера (1843) Тургенев выступает за объективное, воссоздающее самую действительность искусство, но он признает и великую роль субъективности поэта, художника. В субъективности, понимаемой как деятельное сочувствие жизни, ее потребностям, как служение гуманистическому идеалу, Тургенев вслед за Белинским видит непременное условие современного прогрессивного искусства. Творчество Шиллера Тургенев высоко оценивает, в частности, за то, что оно "проникнуто сердечной теплотой, истинным благородством, спокойною грациею - всеми качествами прекрасной души Шиллера" (XI, 7). "Как человек и гражданин он выше Гете" (XI, 9),- замечает Тургенев,- но ему не хватает той объективности, которая заставляет читателя размышлять "о создании поэта как о жизни вообще" (XI, 8). "Между тем,- пишет он,- искусство торжествует свою высшую победу только тогда, когда лица, созданные поэтом, до того кажутся читателю живыми и самобытными, что сам творец их исчезает в глазах его" (XI, 7-8).
Сама субъективность поэта, ее конкретное содержание должны быть отражением объективного хода истории народа и - шире - всего человечества. Показав, что "Фауст" Гете был порождением целой эпохи в истории немецкого народа, Тургенев вместе с тем соотносит его с историей всего человечества, с всемирной историей и указывает, что "в истории развития человеческого сознания "Фауста" можно почитать самым полным (литературным) выражением эпохи, разделяющей средние века от нового времени" (XI, 23). В неудовлетворенном и ищущем духе Фауста воплощено стремление человечества к истине и к всеобъемлющему счастью, а Мефистофель, как представитель начала нового времени, все подвергает критическому анализу и отрицанию. Из этих двух начал в тургеневской интерпретации гетевского "Фауста" и складывается движение человеческого духа, стремящегося к познанию тайн жизни человека и природы и никогда не удовлетворяющегося познанным и достигнутым. В этой философско-диалектической критике Тургенев выступает блестящим последователем Белинского.
Идея отрицания, дух иронии представляются теперь Тургеневу неотъемлемыми и здоровыми элементами не только общего мировоззрения передового человека, но и прогрессивного искусства современности. Однако это уже не было романтическим байроническим отрицанием, присущим Тургеневу периода "Стено" и увлечения Манфредом. Тургенев теперь отвергает романтический индивидуализм, возвышение личности над обществом, заявляя, что "краеугольный камень человека не есть он сам, как неделимая единица, но человечество, общество, имеющее свои вечные незыблемые законы" (XI, 33). Дух критики и отрицания сочетался с ростом интереса писателя к социальным вопросам, с реальным пониманием им общественной обстановки, воплощал собой антикрепостнические настроения будущего автора "Записок охотника".
Социальность, требование связи искусства и литературы с общественной жизнью, ее вопросами становятся важнейшими положениями в эстетике Тургенева. Бедой Гете он считает тот момент его развития, когда "поэтическая способность восприимчивости и воссоздания, которая всегда была так сильно развита в душе Гете, наконец стала ему дороже самого содержания, самой жизни; он вообразил себе, что стоит на высоте созерцания, между тем как смотрел на все земное с высоты своего холодного, устарелого эгоизма. Он гордился тем, что все великие общественные перевороты, которые совершались вокруг него, не возмутили ни на мгновение его душевной тишины; он, как утес, не давал уносить себя волнам - и остался назади своего века, хотя его наблюдательный ум старался оценить и понять все замечательные современные явления; но ведь одним умом не поймешь ничего живого" (XI, 34). Тургенев восторгается способностью Гете к пластически художественному воссозданию жизни, он признает его наблюдательность в отношении действительности, но и того и другого мало писателю XIX века. Для того чтобы действительно понять потребность и направление современной ему жизни, он должен своим талантом принимать деятельное в ней участие, иначе и сам талант становится холодным, как холодна, по мнению Тургенева, вторая часть "Фауста". Несмотря на гениальность ума, ее создавшего, она оторвана от реальной жизни и потому холодно - аллегорична, а холод и аллегорию Тургенев считал страшными врагами искусства. Спасение от них он видел в теснейшей связи писателя с современной ему жизнью. "Как поэт Гете не имеет себе равного, но нам теперь нужны не одни поэты... мы (и то, к сожалению, еще не совсем) стали похожи на людей, которые при виде прекрасной картины, изображающей нищего, не могут любоваться "художественностью воспроизведения", но печально тревожатся мыслью о возможности нищих в наше время" (XI, 36). Эти замечательные слова Тургенева делают его прямым учеником и единомышленником демократа Белинского. Тургенев высмеивает "возвышенных" романтиков, как людей, занятых исключительно своими личными сомнениями и недоумениями, с философским спокойствием проходящих мимо людей, умирающих с голоду. Он становится соратником Белинского и Герцена в их борьбе с лжеромантизмом, мешавшим прогрессивному развитию и русской жизни и русской литературы.
Принцип социальности сливается в представлениях Тургенева с идеей народности искусства и литературы, что являлось важнейшим положением передовой критики 40-х годов. Тургенев подчеркивал значение родной национальной почвы для творчества писателя. "Талант - не космополит: он принадлежит своему народу и своему времени" (XI, 36),- писал он. Говоря о Шекспире и Шиллере, Корнеле и Расине, Тургенев высказывает мысль, что "не умрут эти поэты, потому что они самобытны, потому что они народны и понятны из жизни своего народа" (XI, 98). Даже некоторые недостатки "Вильгельма Телля" и вообще Шиллера как поэта "самым тесным образом связаны с недостатками, качествами и личностью его народа" (XI, 8). "Произведение, так верно выражающее характер целого народа, не может не быть великим произведением" (XI, 9),- пишет Тургенев, разделяя, как видим, известную мысль Белинского о том, что поэт, воплощающий в своем творчестве национальный характер и дух целого народа,- есть явление великое.
Говоря о русской литературе, Тургенев указывал, что русского писателя должно занимать "воспроизведение развития нашего родного народа, его физиономии, его сердечного, его духовного быта, его судеб, его великих дел" (XI, 57).
Однако в народной среде много отсталого, связанного с недостатками народного развития в условиях крепостничества. Славянофильство, а также официальная народность и возводили в идеал патриархальные отсталые стороны народного быта и народных верований, привлекая к ним внимание литературы. Напротив, для Тургенева, как и для Белинского, народность литературы неразрывно связывалась с критическим отношением к действительности; "в сознании своей силы она даже любит тех, кто указывает ей на ее недостатки" (XI, 215),- говорит Тургенев о здоровой народности.
Подлинно народный писатель обогащает мысль, культуру и язык народа, перерабатывая своим творческим духом то, что он воспринимает у народной среды, и делая созданное им достоянием народа, общества. "Крылов,- указывает Тургенев,- обогатил общественное сознание множеством наставлений, пословиц, изречений, ставших поговорками и вошедших в язык даже неграмотного крестьянина. Никого не цитируют так часто, как Крылова, и подобно тому, как это случилось с библией и Шекспиром в Англии, те, кто цитирует его, часто даже не подозревают, кому они обязаны тем или иным выражением. Нужно ли лучшее доказательство того, что произведения Крылова всецело вошли в народную жизнь, то есть возвратились к своему первоисточнику" (XI, 207). В понимании проблемы народности литературы Тургенев во многом следует за мыслями Белинского. Народное - это не внешние признаки и не национальная ограниченность и замкнутость, а то, что относится к духу и характеру народа и к его подлинным интересам. "У нас еще господствует ложное мнение,- пишет Тургенев,- что тот-де народный писатель, кто говорит народным язычком, подделывается под русские шуточки, часто изъявляет в своих сочинениях горячую любовь к родине и глубочайшее презрение к иностранцам... Но мы не так понимаем слово "народный". В наших глазах тот заслуживает это название, кто, по особому ли дару природы, вследствие ли многотревожной и разнообразной жизни, как бы вторично сделался русским, проникнулся весь сущностью своего народа, его языком, его бытом" (XI, 99 -100).
Народность Тургенев понимал не как подражание народной поэзии, стихийному народному творчеству. "Подделываться под народный тон, вообще под народность - так же неуместно и бесплодно, как и подчиняться чуждым авторитетам" (XI, 214),- пишет он. Говоря о Бетховене и Моцарте, Тургенев замечает, что в их музыке нет "не только заимствований у простонародной музыки, но даже сходства с нею", однако это вовсе не значит, что их музыка не народна. "Эта народная, еще стихийная музыка перешла к ним в плоть и кровь, оживотворила их" (XI, 215).
Идеи социальности и народности естественно сливались в литературно-эстетических взглядах Тургенева с требованием служения художника современности. Тургенев восхищался таким замечательным качеством Белинского-критика, как "его понимание того, что именно стоит на очереди, что требует немедленного разрешения, в чем сказывается "злоба дня" (X, 285). Это качество Тургенев воспитывал и в себе как писателе. Он так же, как Белинский, считал, что "ни одно великое творение не упало на землю, как камень с неба; что каждое из них вышло из глубины поэтической личности, которая только потому и удостоилась такого счастия, что весь смысл современной жизни отразился в ней..." (XI, 15). "Одно лишь настоящее, могущественно выраженное характерами или талантами, становится неумирающим прошедшим" (XI, 37),- замечает Тургенев.
Эстетические взгляды Тургенева 40-х годов делали его решительным противником псевдоромантического, проникнутого реакционным национализмом направления в русской литературе, представленного именами Н. Полевого, Кукольника, Бенедиктова и других. В статье о литературном сборнике "Новоселье" он критикует Кукольника за неестественность и мелодраматизм его повести "Старый хлам" из времен Петра Великого. Он издевается над пошлым и вычурным стихотворением "Три искушения" Бенедиктова, которым всего лишь несколько лет назад восхитился бы. Его возмущает риторическая ложнопатриотическая драматургия. По поводу пьесы Гедеонова "Смерть Ляпунова" Тургенев, не опасаясь подвергнуться каре, подобной той, которой в свое время подвергся Н. Полевой за критику псевдопатриотической пьесы Кукольника "Рука всевышнего отечество спасла", решительно пишет в своей рецензии: "Мы восставали и восстаем против злоупотребления патриотических фраз, которые так и сыплются из уст героев наших исторических драм,- восставали и восстанем оттого, что желали бы найти в них более истинного патриотизма, родного смысла, понимания народного быта, сочувствия к жизни предков... пожалуй, хоть и к народной гордыне..." (XI, 69).
Позднее Тургенев определяет псевдопатриотический романтический национализм 30-40-х годов как "ложно-величавую школу" в русской литературе. Он правильно связывает ее развитие с реакционной идеологией официальной народности, стремившейся к возвеличению феодально-крепостнической государственности. "Как широко разлились тогда эта школа,- вспоминал Тургенев.- Некоторые из ее деятелей сами добродушно признавали себя за гениев. Со всем тем что-то не истинное, что-то мертвенное чувствовалось в ней даже в минуты ее кажущегося торжества... Произведения этой школы, проникнутые самоуверенностью, доходившей до самохвальства, посвященные возвеличиванию России - во что бы то ни стало, в самой сущности не имели ничего русского: это были какие-то пространные декорации, хлопотливо и небрежно воздвигнутые патриотами, не знавшими своей родины. Все это гремело, кичилось, все это считало себя достойным украшением великого государства и великого народа,- а час падения приближался" (X, 289).
Падение "ложновеличавой школы" было вызвано развитием ."натуральной школы" в русской литературе, формирование которой происходит после появления "Мертвых душ" Гоголя. Их громадное значение для сближения русской литературы с действительностью было ясно и Тургеневу. Вслед за Белинским Тургенев утверждает, что "Мертвые души" Гоголя убили в русской литературе "нравственно-сатирические и исторические романы старого покроя", "заставили преспокойно забыть г-д Выжигиных и комп." (XI, 57).
Писатели "натуральной школы" главную свою задачу видели в правдивом воспроизведении действительности, народного быта. "Так называемую натуральную школу нельзя упрекнуть в реторике, разумея под этим словом вольное или невольное искажение действительности, фальшивое идеализирование жизни",- писал Белинский. Указав на то, что новая школа в русской литературе имеет немало талантов и кроме Гоголя, критик подчеркивал, что дело не в новых талантах, а в новом направлении в литературе: "Таланты были всегда, но прежде они украшали природу, идеализировали действительность, т. е. изображали несуществующее, рассказывали о небывалом, а теперь они воспроизводят жизнь и действительность в их истине"*.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 15, 16.)
Художественный опыт натуральной школы Тургенев и противопоставляет "ложновеличавой" риторической школе. Разобрав повесть Кукольника "Старый хлам", стихотворение "Три искушения" Бенедиктова, Тургенев иронически пишет:
"Воображение отказывается выдумать что-нибудь грандиознее картины целого мира, опутанного одной женской косой, и оттого превратившегося в черницу в глубоком трауре... Куда новой, натуральной школе!., далеко ей до таких картин!.. Она умеет только списывать действительность, даже не принимая на себя труда сколь-нибудь украшать ее... Вот то ли дело старая реторическая школа!"* Тургенев с одобрением отзывается об очерке Даля "Русский мужик", понравившемся и Белинскому, в котором речь идет о простой деревенской жизни, о крестьянских и помещичьих нравах.
* (И. С. Тургенев, Сочинения, М.-Л., ГИХЛ, 1933, т. XII, стр. 66.)
Как и все передовые люди 40-х годов, Тургенев увлекается произведениями Жорж Санд, которая вызывала в нем "восторженное удивление". "Жорж Санд - одна из наших святых" (XII, 491),- скажет впоследствии Тургенев в связи с ее смертью. Но самого Тургенева даже в 40-е годы в творчестве Жорж Санд волнуют не ее утопическо-социалистические концепции, как, например, молодого Салтыкова-Щедрина, а прежде всего обращение к простой, бесхитростной народной жизни, которую рисовала в ряде своих произведений великая французская писательница. Ее "деревенский" роман "Франсуа-найденыш" кажется Тургеневу написанным "просто, правдиво, захватывающе" (XII, 62). Но, отступая от Белинского, Тургенев делает выпад против идеи социализма, высказывая предположение, что самой Жорж Санд "...по горло надоели социалисты, коммунисты, Пьер Леру и всякие другие философы, что она измучена и что она с наслаждением погружается в источник молодости искусства простодушного и связанного с землей" (XII, 62). Подобное противопоставление явилось источником той некоторой умеренности (по сравнению с изображением крестьянской жизни Некрасовым) в социальной критике крепостнических отношений в русской деревне, которая проявится в "Записках охотника".
Но в середине 40-х годов даже простое, исполненное сочувствия обращение литературы к жизни народа представляло факт громадного прогрессивного значения. Тургенев видел в нем явление общеевропейское. "Обращение литературы к народной жизни замечается около того же времени во всех странах Европы" (XI, 349),- пишет он. Начало этому, по мнению Тургенева, положили "Шварцвальдские рассказы" Ауэрбаха. "Ауэрбах не сочинял идиллий: он погрузился всецело в народную "суть"...- замечает Тургенев. Он находил в крестьянах "то, чего не давали ему те классы среднего и высшего городского сословия, в которых он до тех пор вращался: простые человеческие отношения, целые, не надломленные характеры, односторонне твердые нравственные убежденья - и, как фон для всей картины, ту несравненную и величественную и приветную природу Шварцвальда, которую всю как бы насквозь провевает крепительной свежестью сосновых лесов и горных вершин" (XI, 350).
Народный быт, жизнь простых людей делается предметом изображения "натуральной школы", что приветствует Тургенев. С восхищением писал он Белинскому в ноябре 1847 года об одном из "натуральных" стихотворений раннего Некрасова "Еду ли ночью по улице темной": "Его стихотворение в 9-й книжке меня совершенно с ума свело; денно и нощно твержу я это удивительное произведение - и уже наизусть выучил" (XII, 44). Писателем "натуральной школы" постепенно становится и сам Тургенев.
6
Близкое знакомство с Белинским и его кружком укрепило намерение Тургенева посвятить себя литературе. "У меня бродили планы сделаться педагогом, профессором, ученым,- рассказывает он.- Но вскоре я познакомился с Виссарионом Григорьевичем Белинским, с Иваном Ивановичем Панаевым, начал писать стихи, а затем прозу, и вся философия, а также мечты и планы о педагогике оставлены были в стороне: я всецело отдался русской литературе"*. Это явилось следствием не только личной склонности Тургенева. Говоря о 40-х годах, П. В. Анненков свидетельствует: "Люди той эпохи видели в занятиях искусством единственную, оставшуюся им тропинку к некоторого рода общественному делу: искусство составляло почти спасение людей, так как позволяло им думать о себе, как о свободно мыслящих людях. Никогда уж после того идея искусства не понималась у нас так обширно и в таком универсальном, политико-социальном значении, как именно в эти годы затишья"**.
* ("Русская старина", 1883, октябрь, стр. 206.)
** (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, Гослитиздат, М. 1960, стр. 340.)
Тургенев пробует свои силы и в поэзии, и в драматургии, и в прозе. Он преодолевает свои былые романтические увлечения, все ощутимее сближается его творчество с реальной русской действительностью.
Если в ранних стихотворениях Тургенева их лирический герой выступает в романтическом облике, то в дальнейшем его образ как бы снижается ("Человек, каких много") и прямо развенчивается. В стихотворении "Толпа", проникнутом демократическими настроениями, толпа возвышается над личностью романтического поэта-индивидуалиста. Признавая могущество толпы, поэт не желает служить ей, и это обрекает его на горькое одиночество и "молчаливую злость". Самому поэту уже кажутся смешными его мечты наедине "с самим собой", его страдания, чуждые другим. И хотя Тургенев еще сочувствует трагедии одинокого поэта-романтика, он признает правоту толпы, для которой одной "так ярко блещет небо". Демократический пафос стихотворения Тургенев подчеркнул и тем, что посвятил его Белинскому.
Но, подвергая осуждению романтического героя, в "Толпе" Тургенев все еще пользуется романтическим стилем, привычной для романтика фразеологией, контрастными сближениями ("И я молчу о том, что я люблю, молчу о том, что страстно ненавижу"). Поэт сравнивает толпу с морем в день грозы.
В других стихотворениях этого времени все чаще встречаются реалистические зарисовки ("На охоте", "Федя", "Деревня"), близкие к бытовой лирике Некрасова. В традиционный романтический пейзаж врываются реалистические детали родной русской природы ("Деревня", "Гроза промчалась").
Белинский сочувственно оценивал лирику Тургенева. Его произведения "резко отделяются от произведений других русских поэтов в настоящее время,- писал критик.- Крепкий, энергический и простой стих, выработанный в школе Лермонтова, и в то же время стих роскошный и поэтический, составляет не единственное достоинство произведений г. Тургенева: в них всегда есть мысль, ознаменованная печатью действительности и современности, и, как мысль даровитой натуры, всегда оригинальная"*. Критик особенно ценил те стихотворения Тургенева, в которых находил "намеки на русскую жизнь"**.
* (В. Г. Белинский, Поли. собр. соч., т. VIII, стр. 592.)
** (В. Г. Белинский, Поли. собр. соч., т. X, стр. 344.)
В некоторых поэтических произведениях 1844-1845 годов Тургенев затрагивает тему драматической судьбы поколения 30-х годов.
Стихотворение "Исповедь" напоминает "Думу" Лермонтова. Тургенев также бросает упрек молодому поколению, обличая пустоту и бесплодность его жизни.
Противоречие между внутренней духовной силой и слабостью воли, ничтожностью деятельности, мучившее поколение 30-х годов, раскрыто в поэме "Разговор" (1844). Герой поэмы мечтал идти за народом, вдохновляясь идеей братской любви к людям, но вскоре разочаровался во всем и проклял свою бесплодность. Возвышенная мечта сталкивается с действительностью и, ничем не вооруженная, кроме отвлеченной идеи, терпит крушение. В этой коллизии отразился крах романтического индивидуализма. Сам поэт, однако, не склонен принять скептицизм и романтическую разочарованность своего героя. Устами старика, собеседника юноши, он выражает веру в человека и в силу его труда на ниве жизни, на "славном поприще добра".
Старик славит героическое прошлое, противопоставляя его жалкому настоящему и призывая верить в будущее. Противопоставление в поэме могучего старого поколения, у которого были "гордые сердца", которое знало "блеск и стук мечей", видело "лица гордые вождей", слабому и бесплодному новому поколению идет от Лермонтова и несомненно навеяно размышлениями о героической эпохе недавнего прошлого в сопоставлении с мрачным николаевским временем, хотя, конечно, в поэме нет никаких реалий, указывающих на декабристов или на героическую пору 1812 года.
Однако столкновение героев поэмы носит обоюдоострый характер. Старик упрекает юношу в утрате воли, в вялости, в упадке духа. Но юноша в свою очередь бросает упрек "отцам" в том, что они ничего не сумели добиться и оставили жалкое наследие своим потомкам. Здесь Тургенев развивает одну из идей лермонтовской "Думы":
Старик, когда Ты так усердно расточал Упреки - помнишь? я молчал; Теперь я спрашиваю вас, О предки наши! что для нас Вы сделали? Скажите нам: "Вот - нашим доблестным трудам Благодаря - смотрите - вот Насколько вырос наш народ... Вот несомненный, яркий след Великих, истинных побед!" Что ж? отвечайте нам! Увы...
В этих словах звучит "насмешка горькая обманутого сына над промотавшимся отцом". Но и новое поколение не питает иллюзий на свой счет, сознавая бесплодность и никчемность романтического скептицизма:
И мы не лучше вас - о нет! Нам то же предстоит... Нам даже слава не далась... И наш потомок мимо нас Пройдет с поднятой головой, Неблагодарный и немой.
Герой тургеневской поэмы провидит светлое будущее, но не только судьбу отцов, а и судьбу своего поколения он оценивает как трагическую.
Все это богатое содержание "Разговора" трудно было выразить в реалистической форме и потому, что Тургенев как художник еще не был готов к этому, и по цензурным соображениям, так как невозможно было перевести содержание поэмы на язык конкретно-исторической обстановки и типических обстоятельств русского общественного развития 20-30-х годов. В "Разговоре" Тургенев избирает, как и Лермонтов в "Мцыри", условную форму романтической поэмы с монологами - исповедью, традиционными стилистическими формулами и т. п. Некоторые места в разговоре старика и юноши напоминают соответствующие места поэмы "Стено". Но тогда Тургенев был романтиком и по духу и по стилю. Теперь он использует традиционную форму романтической поэмы как наиболее удобную для разговора на отвлеченную тему. Все же к 1844 году она стала архаической формой, которую уже не смогла спасти значительность содержания. Появись "Разговор" в середине 30-х годов, он был бы выдающимся событием в литературе,- в середине 40-х годов поэма уже не могла иметь успеха. Однако Белинский отметил, что поэма Тургенева затрагивала одну из коллизий современности. "Всякий, кто живет и, следовательно, чувствует себя постигнутым болезнию нашего века - апатиею чувства и воли при пожирающей деятельности мысли,- всякий с глубоким вниманием прочтет прекрасный, поэтический "Разговор" г. Тургенева и, прочтя его, глубоко, глубоко задумается"*,- писал критик. Поэт рисует образ рефлектирующего, не удовлетворенного судьбой человека, "который везде и во всем ищет жизни и нигде, ни в чем не находит ее, отравляемый, мучимый каким-то неопределенным чувством внутренней пустоты, тайного недовольства собою и жизнию"**.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VIII, стр. 599.)В.
** (Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VIII, стр. 593.)
В "Разговоре" встречаются реминисценции из Пушкина и особенно из "Мцыри" Лермонтова, но в поэме Тургенева старик и юноша как бы меняются местами. Прямо используются и стихи из "Мцыри" ("О старик! тебе противен слабый крик души печальной и больной"), из "Думы" ("И наш потомок мимо нас пройдет с поднятой головой, неблагодарный и немой"). Энергичный и мужественный ямб с мужским окончанием, выдержанным, как и у Лермонтова в "Мцыри", на протяжении всей поэмы, довершает ее связи с поэзией Лермонтова, чье влияние Тургенев испытывает в эту пору особенно сильно.
Летом 1844 года Тургенев работал над поэмой "Андрей", которая первоначально имела заголовок "Любовь". Тургенева увлекает психология взаимной, но невозможной любви, столкновение чувства и долга - все то, что будет волновать писателя при создании "Фауста" и "Дворянского гнезда". Образы героев по сравнению с другими поэмами Тургенева получают наибольшую психологическую разработку. В облике Андрея заметны нравственно-психологические черты будущих тургеневских "лишних людей". Поэма "Андрей" предваряет собой и лирико-психологический жанр в драматургии Тургенева и его повести о "лишнем человеке" 50-х годов. В поэзии Тургенева берет свои истоки и замечательный тургеневский лиризм.
Романтические традиции преодолеваются Тургеневым и в его драматургических опытах этих лет. В 1843 году он пишет пьесу "Неосторожность", в которой дает пронизанную тонкой иронией пародию на романтическую мелодраму. Сюжет пьесы взят из испанской жизни, что было популярным в русском и западноевропейском романтическом театре 30-40-х годов.
В пьесе сохранен весь антураж романтической мелодрамы (тайная любовь, бурные страсти, кровавая развязка, шпаги и серенады), выведены и традиционные для нее образы, но все это автор осмеивает и пародирует, раскрывая условность, мертвящий шаблон и пустоту содержания романтического - "испанского" - репертуара. Смутивший покой Долорес молодой Дон Рафаэль оказывается не страстным и смелым Дон - Жуаном, а пустым и пошлым повесой, трусливо бегущим от опасности, а мрачный убийца и ревнивец - обыкновенным чиновником, впоследствии дослужившимся до высокого чина, и т. д.*. В пьесе, как и в тургеневских поэмах этих лет, развенчивается псевдоромантический герой.
* (Талант Тургенева как пародиста засвидетельствован его современниками. Ему случалось в своих эпиграммах блестяще пародировать стихи Пушкина ("Анчар"), "Эдипа царя" Озерова. Фет запомнил привычку Тургенева "пародировать иногда очень забавно не нравящиеся ему стихи". В своих воспоминаниях он приводит примеры тургеневских пародий и на свои стихи. (А. Фет, Мои воспоминания, М. 1890, т. I, стр. 307).)
Белинский оценил первый драматический опыт Тургенева как "вещь необыкновенно умную", как "оригинальную пьесу". "Драма Ваша - весьма и тонко умная и искусно изложенная вещь"*,- писал он автору "Неосторожности", видя в пьесе выступление против условности и оторванности от жизни романтической драмы.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, стр. 168.)
К 1844 году относится работа Тургенева над незавершенной пьесой "Две сестры", задуманной в духе "Театра Клары Газуль" Мериме. В написанных сценах нет еще никаких конкретно-исторических деталей; все же Тургенев тяготеет здесь к большей простоте в развитии любовной интриги, в изображении характеров и отношений персонажей.
К середине 40-х годов Тургенев стал довольно известным поэтом. Он пробовал свои силы и в области драматургии. Однако магистральной линией развития русской литературы 40-х годов являлась проза. К ней и обращается Тургенев. В 1844 году появился его первый* прозаический опыт - повесть "Андрей Колосов". Повесть встретила сочувственный, но и критический отклик Белинского. "Андрей Колосов" г. Т. Л.- рассказ, чрезвычайно замечательный по прекрасной мысли; автор обнаружил в нем много ума и таланта, а вместе с тем и показал, что он не хотел сделать и половины того, что бы мог сделать; оттого и вышел хорошенький рассказ там, где бы следовало выйти прекрасной повести"**,-: писал Белинский в статье "Русская литература в 1844 году".
* (Формально первым опытом тургеневской прозы был незамысловатый и поверхностный в своем внешнем комизме рассказ-шутка "Похождения подпоручика Бубнова", посвященный А. А. Бакунину, написанный Тургеневым в течение трех часов утром 25 июня 1842 г. Рассказ принадлежит к типу произведений, которые печатались бароном Брамбеусом в беллетристическом отделе "Библиотеки для чтения".)
** (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VIII, стр. 483.)
Понравившаяся критику "прекрасная мысль" произведения Тургенева заключалась в утверждении жизни действительной над всем ложным и искусственным.
Старую романтическую тему несчастливой юношеской любви Тургенев развивает в обстановке прозаического быта, намеренно снижая ее. Рассказ ведет в кружке собравшейся у самовара молодежи один из героев повести, когда-то восторженный студент, а теперь помятый жизнью, скептически настроенный и язвительный "небольшой человечек", которому "не до иволг". Облик рассказчика, его манера, его иронические замечания и подшучивания напоминают аналогичных персонажей Чехова, как и вся комическая сторона повести Тургенева. Грязная окраина Москвы, темный и грязный домишко, в котором происходит романическая история; его обстановка в виде "каких-то уродливых портретов" и дивана, "из которого в нескольких местах высовывалась мочалка"; его обитатели - старый отставной поручик, картежник и деспот в семье, его сестра, "желтая, сморщенная, с подслеповатыми глазками и тонкими кошачьими губами", прислуга - "кривая, горбатая старушка" - подчеркивают прозаическую обыденность всего случившегося в повести. Тургенев реалистически зарисовывает студенческую среду и быт, что было тогда новостью в русской прозе. При этом он иронизирует над теми прекраснодушными представлениями о жизни, которые были свойственны романтически настроенной студенческой молодежи с ее тяготением ко всему необычному и с презрением к действительности как воплощению пошлости. Студент Пузырицын, который любит повторять фразу: "Прекрасное все гибнет в пышном цвете - таков удел прекрасного на свете",- это Грушницкий среди студентов.
Под несомненным влиянием статей Белинского Тургенев высмеивает тех "самолюбивых, мечтательных и бездарных мальчиков", "которые по целым дням мучительно высиживают дюжину паскуднейших стишков, нараспев читают их своим друзьям и пренебрегают всяким положительным знаньем". В повести осмеивалась не только искусственная, вялая и натянутая любовь, но и романтически неестественная "дружба", заставляющая глуповатого и влюбленного в Колосова добряка Гаврилова часами играть в карты с грубияном - хозяином, чтобы дать возможность своему другу быть с любимой им Варенькой. Месяцами играл покорный Гаврилов, а потом неожиданно умер, так и растратив бесплодно свою юность. Вся необыкновенная дружба его вдруг обернулась пошлой стороной, к чему неизбежно и должна привести всякая неестественность и безвольность в чувствах. Так случилось и с самим рассказчиком. По его собственному позднему признанию, любовь он смешал с завистью и жалостью, разыграв "плохую, крикливую и растянутую комедию". Действительность романтики нередко отождествляли с пошлостью. Тургенев заставляет читателя прийти к обратному выводу. Весь проникнутый сентиментально-романтическим пониманием любви и дружбы друг Андрея попадает в смешное и ложное положение человека, принявшего жалость за любовь и потом сбежавшего от девушки, которой он сделал предложение. Живя не в реальном мире, а в созданном его романтически-напряженным воображением, он оказывается простым и даже трусливым малым, постыдно для романтика бегущим от возможных житейских неприятностей.
Когда-то романтический тип был необыкновенным явлением в жизни. Затем все стали увлекаться романтическим. Пушкин в "Барышне-крестьянке" в образе молодого Берестова, Лермонтов в образе Грушницкого показали, как самые обыкновенные "добрые малые" рядились в несвойственные им романтические одежды. Тургенев в своей повести показывает, что романтическая мода, искусственность, "выписные чувства" стали распространенным явлением в студенческой среде. Ложно - романтическое отношение к жизни все ставило с ног на голову. Романтическая тема несчастливой, недолгой любви, образ главного героя и раскрыты в повести в антиромантическом духе. Андрей Колосов такой же необыкновенный человек, как и герой романтических повестей 30-х годов. Однако "в нем не было ни той таинственности, которою щеголяют юноши, одаренные самолюбием, бледностью, черными волосами и "выразительным" взглядом, ни того поддельного равнодушия, под которым будто бы- скрываются громадные силы..." Вместе с тем Андрей Колосов, с его ясным, веселым, простым отношением к жизни, не делавшим его, однако, пошлым и прозаичным, с его честностью в чувствах и перед другими и перед собой, показался его друзьям именно человеком необыкновенным. Он "никогда, ни в каком случае не становился на ходули". Поняв, что в нем нет глубокого и сильного чувства к полюбившей его девушке, Андрей Колосов расстается с ней, не желая обманывать ни ее, ни себя, как ни горька была истина.
Такой же простой и откровенной была полюбившая Колосова Варя, в которой не было "ничего натянутого, неестественного, жеманного". Начался процесс возвращения к действительности, и в глазах Тургенева отказ от ложноромантических искусственных чувствований вовсе не означал ни цинического, ни опошленного отношения к жизни, чего так боялись романтически настроенные юноши. Колосов вызывает симпатию читателя, несмотря на то горе, которое он принес любившей его Вареньке.
Нравственную идею своей повести Тургенев выразил словами рассказчика: "Человек, который расстается с женщиною, некогда любимой, в тот горький и великий миг, когда он невольно сознает, что его сердце не все, не вполне проникнуто ею, этот человек... лучше и глубже понимает святость любви, чем те малодушные люди, которые от скуки, от слабости продолжают играть на полупорванных струнах своих вялых и чувствительных сердец". Конечно, это восклицает сам Тургенев, призывая читателей отказаться от всего ходульного и наигранного и быть честными и искренними в своих чувствах по отношению к другим.
Именно этим повесть Тургенева понравилась впоследствии В. И. Ленину. Н. К. Крупская вспоминает: "Когда Ильичу было 14-15 лет, он много и с увлечением читал Тургенева. Он мне рассказывал, что тогда ему очень нравился рассказ Тургенева "Андрей Колосов", где ставился вопрос об искренности и любви. Мне тоже в эти годы очень нравился "Андрей Колосов". Конечно, вопрос не так просто разрешается, как там описано, и не в одной искренности дело, нужна и забота о человеке и внимание к нему, но нам, подросткам, которым приходилось наблюдать в окружающем мещанском быту еще очень распространенные тогда браки по расчету, очень большую неискренность,- нравился
"Андрей Колосов"*.
* (Н. К. Крупская, Детство и ранняя юность Ильича.- В сб. статей Н. К. Крупской "О воспитании и обучении", М. 1946, стр. 268, 269.)
Тургенев затрагивал большую проблему. Но читатели отнеслись к повести равнодушно. Белинский указывал на то, что автор имел возможность создать значительное произведение, тогда как в нем многое оказалось недосказано и "очень немногие заметили, что в нем было хорошего".
Дело, однако, заключалось не только в художественной незавершенности повести (некоторая противоречивость личности Вареньки, некоторая нарочитость в изображении формы разрыва Андрея Колосова с Варенькой и его любви к "развязной" Танюше). То, что повесть оказалась мало замеченной, объяснялось не столько ее недостатками, сколько романтической умонастроенностью молодого читателя в начале 40-х годов. На склоне лет сам Тургенев писал Полонскому: "Андрей Колосов" явился в "Отечественных записках" в 1844 году и прошел, разумеется, совершенно бесследно. Молодой человек, который в то время обратил бы внимание на эту повесть, был бы в своем роде феномен"*, Настойчивая борьба с ложноромантическим отношением к жизни, которую вели тогда Белинский и Герцен, лучше всего свидетельствовала о распространенности его в среде даже мыслящей молодежи. Ведь еще сравнительно недавно и сам Тургенев и Боткин пережили свои премухинские романы, в которых они больше настраивали себя на любовь, чем действительно любили**.
* (И. С. Тургенев, Собр. соч., изд. "Правда", М. 1949, т. 11, стр. 292.)
** (См. Н. Бродский, "Премухинский роман" в жизни и творчестве Тургенева.- В сб. "И. С. Тургенев, Документы по истории литературы и общественности", вып. II, Госиздат, М.- П. 1923.)
Примечательно, что "необыкновенный" человек, студент Андрей Колосов - разночинец, как и студент Беляев из написанной через несколько лет пьесы "Месяц в деревне".
В повести "Андрей Колосов" Тургенев изображает жизнь так, как ее показывал Пушкин,- объективно, снимая идущие от романтизма искусственность, нарочитое сгущение красок, напряженность субъективного начала. Уже в первом прозаическом опыте заметно мастерство Тургенева как художника в изображении чувства любви, столь прославившее его впоследствии. Писатель, воссоздавая переживания Вареньки, переходы ее от радости и счастья к грусти и горю, смену надежд разочарованием, прослеживает, говоря словами героя его повести, "каким образом зарождается и развивается любовь в человеческом сердце". При этом Тургенев уже здесь пользуется своим излюбленным приемом, оттеняя перемены в настроениях героев соответствующими картинами природы. Любовь Андрея и Вареньки начиналась в пору цветения яблонь, а кончилась осенью, когда "желтые, тонкие былинки грустно качались над побледневшей травой". Впрочем, в разгаре "настроенных" чувств рассказчика "погода была скверная, мелкий дождь с упорным тонким скрипом струился по стеклам; влажные, темно-серые тучи недвижно висели над городом". Цветы расцветают только от настоящей, а не от ходульной любви.
Романтическую фигуру "необыкновенного" человека Тургенев развенчивает и в последующих повестях "Бреттер" и "Три портрета", написанных в 1845-1846 годах. Мрачный и с виду сильный по характеру офицер-дуэлянт Лучков из повести "Бреттер", которого все боялись и который произвел сильное впечатление на героиню повести, на поверку оказывается тупым пошляком, грубияном и мелким завистником, со злобой убивающим на дуэли своего лучшего друга. Личность печоринского типа переносится в тургеневской повести в обстановку провинциального быта, окружается совсем не романтическими деталями и таким образом снижается, пародируется. Время действия повести Тургенев отнес сначала к 1819, а затем, стремясь к большей исторической точности "Бреттера",- к 1829 году. В последующих изданиях в "Бреттере" и в других своих ранних повестях Тургенев вообще многое изменил, добиваясь большей жизненности и простоты и устраняя остатки романтической поэтики и стилистики.
В повести "Три портрета" рассказывается об одной из тех страшных трагических историй, происходивших в помещичьих усадьбах, которыми так богата была летопись жизни "барства дикого" в XVIII веке. В степную глушь приезжает высланный из столицы за дуэль бреттер и прожигатель жизни и шутя и играя разбивает чужое счастье, становится виновником трагической судьбы влюбившейся в него девушки. В образе блестящего петербуржца Василия Ивановича Лучинова Тургенев развенчивает враждебный ему тип холодного и бездушного, а вместе с тем обольстительного и коварного, "одаренного необыкновенной силой воли, страстного и расчетливого, терпеливого и смелого" себялюбца.
Рецензент "Финского вестника" заметил, что "Три портрета" - "рассказ в высшей степени художественный, в котором впервые в русской литературе является одно из тех чудных лиц XVIII века, из тех героев своего времени, которые носили в душе семена того же пресыщения жизнью, как и наши"*. Рецензент забыл, однако, о пушкинском Швабрине, к которому в нравственном отношении близок Лучинов.
* ("Финский вестник", 1846, т. IX. Библиографическая хроника. стр. 31.)
В повести "Три портрета" эгоисту и злодею противопоставлен, как и в "Капитанской дочке" Пушкина, мир простых патриархальных русских людей, которые, хотя и живут по дедовским обычаям, но дорожат своею честью. Образы степных старинных мелких помещиков Тургенев рисует прямо в традициях пушкинской повести. Сцена дуэли Лучинова и Рогачева некоторыми своими деталями напоминает соответствующую сцену в "Капитанской дочке" (отчаяние и неудачное вмешательство старика Рогачева и Савельича в дуэль). В "Трех портретах" нашло свое- отражение семейное предание о дяде Варвары Петровны Иване Ивановиче Лутовинове. Белинский правильно отметил мемуарный характер повести Тургенева.
Интересно, что в том же 1846 году Тургенев обращается к исторической теме и в своей поэзии, начав писать поэму "Филиппо Стродзи". Сюжетом он избирает эпизод из бурной истории Флоренции XVI века, а именно борьбу Филиппо Стродзи против тирании и произвола Александра Медичи, то есть тираноборческий сюжет, стремясь, однако, развить его не в романтическом, а в вальтер-скоттовском духе. Поэма, которую Некрасов хотел напечатать в "Современнике", не была пропущена цензурой.
Все же не история, а реальная русская действительность привлекала внимание Тургенева как художника натуральной школы. "Своим прошедшим, как бы оно прекрасно ни было, слишком долго любоваться не следует" (XI, 54),- замечает он.
В первый период развития натуральной школы ее главным жанром оказался физиологический очерк, представлявший собой зарисовки с натуры сцен и типов повседневной жизни. Громадный успех имел сборник "Физиология Петербурга", изданный Некрасовым при участии В. Г. Белинского в двух частях в 1845 году. В сборнике были напечатаны очерки В. Даля, Д. Григоровича, Е. Гребенки, И. Панаева и других. Авторы физиологического очерка стремились к максимальной точности и объективности в изображении людей и предметов, больше всего опасаясь увлечься фантазией и воображением. Особенности творческого метода очеркистов "натуральной школы" хорошо иллюстрируются рассказом Д. В. Григоровича о его работе над очерком "Петербургские шарманщики".
"Попав на мысль описать быт шарманщиков, я с горячностью принялся за исполнение,- рассказывает он.- Писать наобум, дать волю своей фантазии, сказать себе: "и так сойдет!" - казалось мне равносильным бесчестному поступку; у меня, кроме того, тогда уже пробуждалось влечение к реализму, желание изображать действительность так, как она в самом деле представляется, как описывает ее Гоголь в "Шинели",- повести, которую я с жадностью перечитывал. Я прежде всего занялся собиранием материала. Около двух недель бродил я по целым дням в трех Подьяческих улицах, где преимущественно селились тогда шарманщики, вступал с ними в разговор, заходил в невозможные трущобы, записывал потом до мелочи все, что видел и о чем слышал. Обдумав план статьи и разделив ее на главы, я, однако ж, с робким, неуверенным чувством приступил к писанию"*.
* (Д. В. Григорович, Полн. собр. соч., СПб. 1896, т. XII, стр. 266-267.)
К жанру физиологического очерка обратился и молодой И. А. Гончаров в очерке "Иван Саввич Поджабрин". Боязнь отклониться от натуры не могла не породить эмпиричности и натурализма в изображении действительности у некоторых писателей "натуральной школы". В частности, это сказалось в произведениях Гребенки и Казака Луганского (В. Даля). Тем не менее эти недостатки с лихвой покрывались тем, что физиологические очерки и связанная с ними повествовательная литература середины 40-х годов подготовили такие достижения "натуральной школы", как повесть "Бедные люди" Достоевского, роман "Обыкновенная история" Гончарова и "Записки охотника".
Физиология жизни интересует и Тургенева как художника. К 1845-1846 годам относится составленный им перечень сюжетов для произведений о повседневном быте и о типах населения Петербурга. Тургеневу представляется важным описать:
"1. Галерную гавань или какую-нибудь отдаленную часть города.
2. Сенную со всеми подробностями. Из этого можно сделать статьи две или три.
3. Один из больших домов на Гороховой и т. д.
4. Физиономия Петербурга ночью (извозчики и т. д... Тут можно поместить разговор с извозчиком).
5. Толкучий рынок с продажей книг и т. д.
6. Апраксин двор и т. д.
7. Бег на Неве (разговор при этом).
8. Внутреннюю физиономию русских трактиров.
9. Какую-нибудь большую фабрику со множеством рабочих (песельники Жукова) и т. д.
10. О Невском проспекте, его посетителях, их физиономиях, об омнибусах, разговоры в них и т. д."*.
* (Опубликовано А. И. Белецким в сб. "И. С. Тургенев, Документы по истории литературы и общественности", вып. II, Госиздат, М. П. 1923, стр. 37.)
Ни один из замыслов этой обширной программы художественной энциклопедии городского быта не осуществился, как была осуществлена потом в "Записках охотника" подобная же задача в отношении крестьянского быта. Но самый план свидетельствовал о том, что Тургенев как писатель стремился быть "с веком наравне", следовать курсом передового направления русской литературы 40-х годов.
Привлекал Тургенева и жанр путевых записок. Путешествуя по Пиренеям летом 1845 года, Тургенев начинает писать путевые заметки "Несколько дней в Пиринеях", из которых сохранился отрывок, рисующий картины природы и быта южной Франции*.
* ("Новые тексты Тургенева". Статья и комментарии М. К. Клемана.- В сб. "И. С. Тургенев, Материалы и исследования", под ред. Н. Л. Бродского, Орел, 1940, стр. 6-9.)
Принципы натуральной школы Тургенев переносит и в область своего поэтического творчества. В 1846 году в "Петербургском сборнике", изданном Некрасовым, появилась поэма "Помещик", которую Белинский и назвал "физиологическим очерком помещичьего быта". "Помещик" - бессюжетная поэма. Тургенева привлекла чисто описательная задача, которая стояла перед каждым автором физиологического очерка. Он живописует по возможности точно и детально повседневные стороны помещичьего быта и самый облик героя поэмы - помещика средней руки.
В поэме "Помещик" Тургенев уже использует гоголевские характеристики и сатирический метод изображения крепостнической действительности*, а вместе с тем пародирует стихи своего былого кумира Бенедиктова ("а груди - целый океан"). На смену романтическому стилю ранних поэтических произведений Тургенева приходит новый стиль - "натурализм"; романтически возвышенных героев сменяют бытовые типы, напоминающие пушкинских персонажей из гостей на балу у Лариных. Белинский отметил в "Помещике" "бойкий эпиграмматический стих, веселую иронию, верность картин"**.
* (См. вступительную статью Н. И. Прудкова в изд. "Стихотворения И. С. Тургенева", Малая серия "Библиотеки поэта", Л. 1965, стр. 35-36.)
** (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 345.)
Враждебная западничеству критика, недовольная сатирическим изображением в поэме помещичьего быта и осмеянием в ней славянофильского "патриотизма", напала на Тургенева. К. С. Аксаков, С. П. Шевырев писали о "Помещике" как о плохом и вздорном произведении. Так началась борьба в критике вокруг произведений Тургенева, с годами ставшая еще более острой и напряженной.
После успешных в общем первых своих опытов в прозе Тургенев все реже обращался к стихотворной форме, а вскоре и совсем оставил ее. И дело заключалось не только в том, что соревноваться с Пушкиным и Лермонтовым было чрезвычайно трудно. Сама поэзия должна была обратиться к прозе жизни, развить гоголевские принципы, войти в общий тон "натуральной Школы". И хотя попытку Тургенева в этом отношении - поэму "Помещик" Белинский признал удачной, задачу эту сумел осуществить только Некрасов. Тургенев был в восторге от его "городских" стихов. Однако для него самого это была все же совершенно новая поэтическая стихия, и Тургенев оставил поприще поэта, отдавшись прозе и драматургии. Впоследствии он даже неодобрительно отзывался о своих поэтических произведениях.
Ко второй половине 40-х годов относятся тургеневские повести "Жид" (1846) и "Петушков" (1847). Последняя написана в художественной манере Гоголя, который оказывает в эту пору все возраставшее влияние на Тургенева как писателя. Смешон и жалок Петушков с его ничем не просветленной любовью и тупой ревностью, с его косноязычной речью, с его бессмысленной жизнью, напоминающей жалкое существование гоголевского Акакия Акакиевича. Как и Башмачкину, тургеневскому герою присущи самоунижение и интеллектуальная бедность, боязливость и растерянность перед "значительным лицом", роль которого в повести играет грозный майор*. И самое имя Петушкова и даже внешний его облик в минуту горестного душевного расстройства напоминает Афанасия Ивановича из "Старосветских помещиков" после невозвратной потери любимого им существа: "По бледному его лицу катились слезы, косичка волос торчала на темени, глаза глядели мутно, искривленные губы дрожали... голова упала на грудь".
* (Глава о нем добавлена Тургеневым к повести позднее, в издании 1865 г.)
Прозаическая возлюбленная бедного поручика, ее практическая тетка, весь бытовой антураж повести, поражающий своей "натуральностью",- все это делало повесть Тургенева и в жанровом и в стилистическом отношениях произведением гоголевской школы.
По-гоголевски Тургенев ценит мельчайшие предметные детали, образующие плотную сеть обычного и повседневного, которая окружает всех персонажей повести. Бывший романтик Тургенев живописует теперь самые обычные жизненные привычки и отправления: "Петушков по утрам, за чаем, любил кушать свежую белую булку"; стащив с Ивана Афанасьевича "замасленный татарский шлафрок, Онисим напялил на него сюртук и принялся бить его по спине веником". Вот характерное для натуральной школы описание: маленькая комнатка, постель, покрытая "полосатым пуховиком", "тускло-желтый, огромный самовар шипел и сипел на столе; горшок герани торчал перед окошком; в другом углу, подле двери, боком стоял безобразный сундук с крошечным висячим замком; на сундуке лежала рыхлая груда разного старого тряпья; на стенах чернели замасленные картинки". "Круглые чашечки" были с надписями- на одной: "за удоблетворение", а на другой: "невинно пронзила".
Портретные детали даются нарочито самые прозаические, и порой Тургенев, подобно Далю, даже играет такого рода приемами: "Тут поровнялся с ними купчик-попрыгунчик с козлиной бородкой и пальцами, растопыренными в виде рогульки, чтобы рукава не сползали, в долгополом синеватом кафтане и теплом картузе, похожем на распухший арбуз". Тургенев старательно передает черты умственной и речевой ограниченности мещанской среды в лице прекрасной Василисы (нарочитое снижение сказочного образа) и ее тетки Прасковьи Ивановны. Да и сам герой повести и его соперник г-н Бублицын мало чем возвышаются над этой средой. Тургенев прямо использует гоголевские комические приемы при создании их образов:
"Впрочем,- продолжал Бублицын, исчезая в облаке дыма,- что я вас спрашиваю! веди вы такой человек, Иван Афанасьевич! Бог знает, чем вы занимаетесь, Иван Афанасьевич!
- Тем же, чем и вы,- не без досады и нараспев проговорил Петушков.
- Ну, нет, Иван Афанасьевич, нет... Что вы это?
- Однако?
- Ну, да уж что, Иван Афанасьич!
- Однако? однако?
Бублицын поставил трубку в угол и начал рассматривать свои не совсем красивые сапоги".
Тургенев прибегает и к тем стилистическим оборотам, при помощи которых Гоголь показывал ограниченность и пошлость своих персонажей: "В одно прекрасное утро зашел к нему господин Бублицын, развязный и очень любезный молодой человек. Правда, он иногда сам не знал, что такое говорил, и весь был, как говорится, набекрень, но все-таки слыл за весьма приятного собеседника". Тургенев стремится с натуралистической точностью, с соблюдением всех речевых деталей зарисовать типы маленького провинциального города. Бублицын говорит "Венера мендинцейская"; "Полноте, бесстыдники, на улицы,- конфузливо говорит мещанская Венера,- не обижайте", "чего-с". И Тургенев в соответствии с манерой физиологического очерка поясняет от себя: "Девушки у нас выговаривают слово "чего-с" очень странно, как-то особенно резко и быстро... Куропатки так кричат по зарям". А вот образец возвышенного стиля самого влюбленного героя повести: "Будучи от природы человек необидчивый, как же бы мог я вам причинить неприятность,- пишет он своей красавице.- Если же я и действительно перед вами виноват, то именно скажу вам: намеки г-на Бублицына меня к тому способствовали, чего я никак не ожидал". Повседневный язык и бытовые формы речи со всеми своими характерологическими функциями широко используются Тургеневым в этой повести - от косноязычия Петушкова до громкого начальственного "рыкания" грубого майора.
Художественные приемы гоголевской школы помогают Тургеневу до конца преодолеть однообразность романтической поэтики и стилистики и придать характер полной натуральности своему повествованию. Некрасов с одобрением отозвался о "Петушкове". "Повесть эта хороша и отличается строгой выдержанностью - это мнение всех, с кем я о ней говорил",- писал он Тургеневу в сентябре 1848 года*. Некрасов почувствовал использование гоголевской манеры в повести. Но именно сближение Тургенева с Гоголем не понравилось критику-эстету Дружинину. Он резко отозвался о "Петушкове" за изображение в повести "океана жизненной пошлости", увидев в ней "повторение задов" Гоголя. Своей повестью Тургенев утверждал важность и плодотворность гоголевского направления в русской литературе, что было весьма актуально в момент острой полемики вокруг "Переписки с друзьями" Гоголя. Гоголевская тема маленького человека, подхваченная Тургеневым, нашла воплощение в его творчестве и в "Записках охотника" ("Уездный лекарь") и в драматургии ("Нахлебник", "Холостяк").
* (Н. А. Некрасов, Полн:, собр. соч. и писем, Гослитиздат, М. 1952, т. X, стр. 115. В дальнейшем Некрасов цитируется по этому изданию.)
"Петушков" написан под влиянием Гоголя. На страницах других повестей 40-х годов варьируются пушкинские и лермонтовские типы. Но собственно тургеневские типы в его произведениях только намечаются. Он не сразу находит себя как писатель-реалист. "Тургенев искал своей дороги и все еще не находил ее, потому что это не всегда и не всем легко и скоро удается"*,- заметил Белинский в своем обзоре русской литературы 1847 года. Сам Тургенев говорил впоследствии о себе как о художнике: "Моя физиономия сказалась под тридцать лет"**. "Под тридцать лет" Тургенев написал первый свой рассказ из "Записок охотника".
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. Х, стр. 345.)
** (Письмо А. Н. Плещееву в сентябре 1859 г.- В сб. "Тургенев и его время", 1923, стр. 304-305.)
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://i-s-turgenev.ru/ 'Иван Сергеевич Тургенев'