Глава вторая. "Записки охотника"
1
Произведения Тургенева середины 40-х годов соответствовали общему художественному уровню русской литературы того времени. Однако их содержание не затрагивало коренных вопросов русской жизни крепостной эпохи. В этом отношении ранние повести Тургенева уступали таким, например, произведениям "натуральной школы", как "Деревня" Григоровича, "Бедные люди" Достоевского, роман Герцена "Кто виноват?". Тургенев не мог не оценивать свою деятельность писателя в свете той высокой общественной роли, которую все более приобретала в условиях борьбы с крепостничеством русская литература. Он заметил также, что и Белинский холоднее стал отзываться о его новых произведениях. "Не предстояло никакой надобности продолжать подобные упражнения,- и возымел твердое намерение вовсе оставить литературу",- рассказывает Тургенев, вспоминая о мучившей его творческой неудовлетворенности. Случай помог ему открыть в своем таланте новые возможности. "Только вследствие просьб И. И. Панаева, не имевшего чем наполнить отдел смеси в 1-м нумере "Современника", я оставил ему очерк, озаглавленный "Хорь и Калиныч" (слова "Из записок охотника" были придуманы и прибавлены тем же И. И. Панаевым с целью расположить читателя к снисхождению),- продолжает свой рассказ Тургенев.- Успех этого очерка побудил меня написать другие; и я возвратился к литературе" (X, 302).
Это признание Тургенева некоторые исследователи оценивали как свидетельство того, что "Записки охотника" представляли в его творчестве случайно возникшее явление. Однако сближение творчества Тургенева с реальной действительностью, его обращение к социальным вопросам явилось, как мы видели, ведущей тенденцией его развития как писателя. В середине 40-х годов Тургенев задумывал серию очерков с натуры из городской действительности. Затем мысли его обратились к более знакомой ему деревенской жизни. Очерк с натуры Тургеневу было нетрудно написать, используя свои охотничьи встречи и наблюдения. Так возник очерк "Хорь и Калиныч" как первый яркий опыт Тургенева-прозаика в духе "натуральной школы".
Все же дело заключалось не только в превосходном знании самого жизненного материала, что стало к тому времени необходимым условием творчества для всякого серьезного писателя. Обращение Тургенева к крестьянской теме естественно вытекало и из его антикрепостнических настроений. Оно соответствовало и важной тенденции общего развития передовой русской литературы, вполне определившейся к концу 40-х годов,- ее стремлению к художественному познанию народной жизни.
Русская литература и эпохи декабристов и эпохи 40-х годов несла в себе антикрепостнические настроения народных масс. Однако во времена Пушкина и Грибоедова защита крепостного крестьянина опиралась преимущественно на моральную аргументацию. В 40-е годы крестьянская тема в русской литературе приобретает социальный характер. Великий демократ Белинский горячо ратовал за изображение в литературе жизни, быта, стремлений народных масс, крепостного крестьянства. "Природа - вечный образец искусства, а величайший и благороднейший предмет в природе - человек. А разве мужик - не человек? - Но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? - Как что? - Его душа, ум, сердце, страсти, склонности - словом, все то же, что и в образованном человеке"*,- писал Белинский, обличая барски пренебрежительное отношение к крестьянской теме. Усиление внимания передовой русской литературы крепостной эпохи к крестьянину определялось и самой действительностью. Впоследствии Горький в своих каприйских лекциях по истории русской литературы справедливо связывал этот факт с ростом крестьянских волнений в стране. "Интерес и внимание к нему,- писал он о русском мужике,- вызвал он сам и вызвал грубейшим образом, именно путем бунтов и волнений. Он занимался этим делом чрезвычайно усердно и все с большей энергией"**.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 300.)
** (М. Горький, История русской литературы, 1939, стр. 178.)
Николаевская цензура запрещала говорить на страницах журналов о крепостном праве. Но протест против крепостничества проявлялся в художественной форме. В 1846 году в "Отечественных записках" была напечатана повесть Григоровича "Деревня". Затем появляются его же "Антон Горемыка", "Сорока-Воровка" Герцена, первые стихотворения о деревне Некрасова и другие произведения о крестьянской жизни. При всем различии общественных взглядов и стремлений этих писателей, их, как и всю натуральную школу, объединяет вражда к крепостничеству, интерес к социальным вопросам, стремление к воспроизведению в литературе реальной действительности. Своим очерком "Хорь и Калиныч" Тургенев примкнул к этой группе писателей.
Ближайшим предшественником Тургенева по крестьянской теме был Григорович. Его повесть "Деревня" Тургенев признавал "по времени первой попыткой сближения нашей литературы с народной жизнью, первой из наших "деревенских историй" (X, 283-284). Заслугой Григоровича явилось правдивое изображение тяжкой участи крепостного человека, насилий и издевательств над его личностью. Однако в повестях Григоровича крепостной крестьянин выступает только как тип несчастного, униженного и обездоленного человека. Герой повестей Григоровича еще ни в чем не обнаруживает своей внутренней силы. Сама крестьянская среда в повести "Деревня" производит впечатление гнетущее, как что-то тупое и полудикое, почти ничем внутренне не просветленное и не согретое. Такое изображение деревни будило протест против крепостного права, но не внушало веры в творческие силы народных масс, в их способность к самостоятельной, независимой от помещиков жизни.
Славянофильская критика даже ополчилась на Григоровича за то, что в повести "Деревня" "собрано и ярко выставлено все, что можно было найти в нравах крестьян грубого, оскорбительного и жестокого". Критик "Москвитянина" обвинил писателя в неприязненном отношении к народу. Белинский в своем "Ответе "Москвитянину", приведя это обвинение, вступился за автора "Деревни", указывая, что, "если это можно было найти, значит, это не выдумано, а взято из действительности, значит, это истина, а не клевета"*. Критик находил, что уже в "Антоне Горемыке" Григорович отметил и светлые начала в крестьянском быту. Но в целом и эта повесть производила впечатление безотрадное.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 251.)
В отличие от Григоровича Тургенев в первом же очерке из "Записок охотника" сосредоточивает свое внимание на том, что не только пробуждало в читателе сочувствие к крепостному крестьянину, но и приводило к мысли о богатых внутренних силах, таившихся в народной среде. В этом - идейный пафос "Хоря и Калиныча".
Новаторское значение образов Хоря и Калиныча сразу раскрыл Белинский. Он указывал, что в образе Хоря Тургенев запечатлел "тип русского мужика, умевшего создать себе значущее положение при обстоятельствах весьма неблагоприятных"*. Критик имел в виду крепостное право. Отстаивая незыблемость крепостного строя, реакционная публицистика на все лады твердила о необходимости помещичьей опеки над крестьянами, которые-де не смогут жить и хозяйничать без барина. Тургенев своим очерком опровергал это утверждение. В знаменитом противопоставлении оброчного калужского крестьянина орловскому мужику, находящемуся на барщине, Тургенев осуждает отсталые крепостнические порядки в деревне. "Орловский мужик... угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах... глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах". Оброчный крестьянин хозяйственно более независим, чем барщинный, удален от повседневного надзора и вмешательства в его жизнь помещика и господских приказчиков. Хорь живет на оброке, барин Полутыкин, в сущности, оставил его в покое, и Хорь ожил в хозяйственном отношении. Чем дальше от помещика, от барской опеки, тем лучше для крестьянина, для народа - такова антикрепостническая идея рассказа. А что довело Калиныча до разорения и нищеты? "Опека" его барина-охотника. Трудно было в подцензурной форме выступить более ясно против крепостного права, чем это сделал Тургенев в первом же очерке "Записок охотника".
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 346.)
В "Mертвыx душах" образами дяди Митяя и дяди Миная, Селифана и Петрушки Гоголь показал, что господство Ноздревых, Собакевичей и Чичиковых отупляет крепостного крестьянина. Вместе с тем великий писатель в лирических отступлениях воспел живую душу народа, не сломленную веками рабства.
Немало тупых и забитых крепостническим гнетом крестьян появляется и на страницах "Записок охотника". Но уже в образах Хоря и Калиныча Тургенев, рисуя реальных крепостных крестьян, воплощает лирическую тему Гоголя в формах самой конкретной действительности. Поэтическая натура Калиныча, его трогательная дружба с Хорем говорили о богатых нравственных силах русского крестьянина, о его способности живо откликаться на прекрасное в жизни и природе. И рядом с Калинычем туповатым и ограниченным выглядит его барин Полутыкин. Обобщая нравственно-психологические черты Хоря и Калиныча, относя первого к рассудочным и практическим натурам, а второго к натурам поэтическим, Тургенев даже прибег к неслыханному и дерзкому, с точки зрения большинства дворянских читателей, сопоставлению крепостных крестьян и их дружбы с Гете и Шиллером. Позднее, в отдельном издании "Записок охотника", Тургенев снял это сопоставление; упоминание при характеристике Хоря о Петре Великом было более точным, чем сравнение с Гете, и придавало образу еще больший национально-исторический колорит.
Введение темы Петра в рассуждения о Хоре имело также значение полемического выпада против славянофилов. Последним Хорь не мог не понравиться своей приверженностью к некоторым патриархальным устоям деревенской жизни, домостроевским отношением к женщине. К. Аксаков восхищался этим образом. Но автор очерка спешит уверить читателя, что именно из беседы с Хорем он вынес "убеждение, что Петр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях". Тургенев даже заставляет Хоря иронически высказаться об одном барине-славянофиле, соседнем помещике. В журнальной редакции очерка вскоре после упоминания Петра шел такой абзац: "В десяти верстах от усадьбы находилось дотла разоренное село, принадлежавшее... ну кому бы то ни было. Владелец этого села ходил, вероятно потехи ради, в мурмолке и рубашку носил с косым воротником. Думаете ли вы, что Хорь промолчал об этой мурмолке, что эта мурмолка его ослепила? Как бы не так!" Позднее, когда прошла острота полемики западников и славянофилов, Тургенев снял это место, но в журнале оно выглядело как насмешка над славянофильской идеализацией русского патриархального быта. Полемична и такая деталь: Хорь только тогда "начал жить", когда стал оброчным хуторянином, то есть выделился из идеализированной славянофилами отсталой крестьянской общины.
Белинский высмеивал славянофилов за их утверждение, что национальная самобытность русского крестьянства якобы проявляется в приверженности ко всему отсталому, патриархальному, в исконной вражде ко всяким новшествам, к опыту других народов. Эти измышления решительно обличались первым же очерком "Записок охотника". Пытливо расспрашивает Хорь о том, что делается на свете, о порядках в свободных от крепостной неволи странах, проявляя при этом критический ум и ту сметливость и переимчивость, которые в русском крестьянине так ценил еще Пушкин. "Взгляните на русского крестьянина,- писал великий поэт в своем "Путешествии из Москвы в Петербург",- есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны... Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называют un badaud (простофиля); никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому"*.
* (А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 6-ти томах, Гослитиздат, М. 1949, т. 5, стр. 223.)
Затаенные мечты Хоря о будущем связаны с надеждами на младшего сына Федю, который в отличие от других "хорьков" обучен грамоте. От услужливого без раболепства, смелого, красивого и удачливого Феди так и веет духом воли; он настолько смел, что даже позволяет себе ироническое обращение с барином, весь его облик проникнут уверенностью в своей силе и будущем. "Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя: он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед",- пишет Тургенев. В этом писатель видел залог богатого будущего русской нации. В том же 1847 году, когда в "Современнике" появился первый рассказ из "Записок охотника", Тургенев в одной из своих рецензий писал, что "в русском человеке таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития" (XI, 102).
Первоначально Тургенев смотрел на свои новые опыты в свете традиций физиологического жанра. "Хорь и Калиныч" наиболее приближается к физиологическому очерку и справками о различиях крестьян Калужской и Орловской губерний, и манерой описания очевидца, и особенно подчеркнутой натуральностью. Тургенев рисовал своего Хоря с натуры, а свой очерк даже послал потом живому Хорю, который был очень польщен вниманием писателя*.
* (О прототипе тургеневского Хоря рассказывал в 1862 году А. Фет: "В запрошлом году, в сезон тетеревиной охоты, мне пришлось побывать у одного из героев тургеневского рассказа "Хорь и Калиныч". Я ночевал у самого Хоря. Заинтересованный мастерским очерком поэта, я с большим вниманием всматривался в личность и домашний быт своего хозяина. Хорю теперь за восемьдесят лет, но его колоссальной фигуре и геркулесовскому сложению лета нипочем. Он сам был моим вожатым в лесу, и, следуя за ним, я устал до изнеможения; он ничего... Хорь сам грамотный, хотя не научил ни детей, ни внучат тому же. У него какая-то старопечатная славянская книга, и подле нее медные круглые очки, которыми он ущемляет нос перед чтением. Надо было видеть, с каким таинственно торжественным видом Хорь принялся за чтение вслух по складам. Это было уже не занятие, а колдовство" (А. Фет, Заметки о вольнонаемном труде.- "Русский вестник", 1862, май, стр. 246).)
"У нас совсем нет беллетрических произведений, которые бы в форме путешествий, поездок, очерков, рассказов, описаний знакомили с различными частями беспредельной и разнообразной России"*,- жаловался Белинский в 1844 году в своем вступлении к "Физиологии Петербурга". Может быть, эта потребность усилила желание Тургенева подробно описать черты природы и народного быта Орловской губернии. В своем очерке он сохраняет все особенности "физиологии": этнографическую точность в передаче местных условий и особенностей языка, говора, описательность, бессюжетность, прием сравнительных характеристик, разработанный еще Гоголем. "Рассказ "Хорь и Калиныч" ничем не отличается в направлении своем от "Помещика"**,- указывает Белинский, возражая тем, кто усмотрел в рассказе Тургенева отступление от принципов "натуральной школы". Но в отличие от эмпиризма некоторых "физиологии" того времени Тургенев стремился к возможно более широкой типизации, преодолевая художественную ограниченность, фактографичность некоторых очерков. При этом Тургенев типизирует не путем выделения черт той или иной профессии, как в большинстве физиологических очерков. Сопоставляя крестьян Калужской и Орловской губерний, он использует принцип социальной типизации, связывая их особенности с социальными условиями их жизни. Влияние этих условий он прослеживает даже в манере обращения крестьянина. Крепостнические нравы, постоянный помещичий произвол приучили его к осторожности и скрытности в разговорах с барином. Тургенев прекрасно показывает это на примере Хоря, который в беседе с охотником выражается намеками, иносказательно: "Хорь выражался иногда мудрено, должно быть из осторожности". При этом в высказываниях Хоря, произносимых с оглядкой ("Хорь посмотрел на меня сбоку"), "вполголоса, как будто про себя", дается крестьянская оценка роли чиновничества и купечества ("А, знать, Хорь прямо в купцы попадет, купцам-то жизнь хорошая, да и те в бородах"). Тургенев не только создает тип умного и проницательного представителя народной среды; в очерке сама русская действительность получает оценку крестьянина, что не часто можно было встретить на страницах русской литературы крепостной эпохи и что не могло не поразить своей демократичностью тогдашнего читателя, внушая ему уважение к уму и чувству простого народа. Это придавало также и особую стилистическую выразительность диалогу, в котором звучала не косноязычная, а умная и рассудительная крестьянская речь.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VIII, стр. 376-377.)
** (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 208.)
Вся обстановка в усадьбе Хоря говорит о крепости, уверенности и даже какой-то ясности его бытия. Бальзак заметил однажды, что на всех вещах как бы лежит отпечаток их владельца, о чем должен помнить писатель-реалист. В русской литературе это превосходно показал Гоголь. Описывая усадьбу Хоря, Тургенев прибегает к гоголевскому приему соответствия характеру хозяина окружающего его предметного мира. Все прочно, добротно, хорошо и вместе с тем по-народному просто в быту Хоря: и крепкие новые сосновые срубы, соединенные заборами, и простая, но сытная и здоровая деревенская еда, противопоставленная совершенно немыслимой кухне г. Полутыкина. Калиныч в своей избушке окружен "пучками сухих душистых трав", свежим сеном и "однообразным жужжаньем пчел". И угощает он охотника "прозрачным теплым медом" и "ключевой водой". К приему соответствия внешнего облика внутреннему миру человека прибегает Тургенев и в портретной живописи очерка. Своим лицом Хорь напомнил автору мудрого Сократа, лицо Калиныча было "кротким и ясным, как вечернее небо". Двумя параллельными контрастными рядами портретных черт и обстановки жизни Хоря и Калиныча достигается рельефность их изображения, но это не романтические контрасты, которые некогда увлекали Тургенева-поэта, а реалистически точная и верная действительности живопись.
Уже первый очерк Тургенева явился и художественным воплощением русского народного типа в двух главных его сторонах, и протестом против крепостного права, и проявлением глубокой веры писателя в могучие силы русского народа. Очерк был и прямым откликом на развернувшуюся в те годы идейную борьбу западников и славянофилов. Вместе с тем изображение народного быта, облика крестьянина писатель возвел на уровень лучших произведений русского реализма 40-х годов. По существу очерк Тургенева содержал в себе целую программу изображения крестьянской жизни. Вполне понятно то восхищение, с которым встретил очерк Белинский. "Вы и сами не знаете, что такое "Хорь и Калиныч"*,- писал он Тургеневу. В творческой истории "Записок охотника" очерк явился как бы своеобразным введением ко всему их циклу.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, стр. 336.)
Вслед за "Хорем и Калинычем" Тургенев в 1847 году пишет еще шесть очерков и рассказов: "Ермолай и мельничиха", "Мой сосед Радилов", "Однодворец Овсянников", "Льгов", "Бурмистр", "Контора"; вне цикла был опубликован рассказ "Петр Петрович Каратаев".
"Ермолай и мельничиха" также написан еще в жанре физиологического очерка. С полным знанием дела, с "натуры"* Тургенев рисует в Ермолае характерный тип охотника, тщательно отмечая все особенности и детали охотничьей профессии, используя и словечки охотничьего жаргона, описывая даже нрав собаки Валерки. Смотря на окружающий мир глазами охотника, Тургенев в описании лесной и полевой птицы прежде всего отмечает различия в ее нраве, рассказывая о "благородной птице тетереве", "добродушном дупеле", о том, как "хлопотунья куропатка своим порывистым взлетом веселит и пугает стрелка и собаку". Но реалистическая верность детали сочетается с передачей эмоциональных переживаний охотника.
* (Прототип охотника Ермолая - крестьянин Афанасий Тимофеевич Алифанов, частый спутник Тургенева во время охоты; писатель помог ему освободиться от крепостной зависимости.)
Развернутой физиологией охоты и охотничьего дела явились "Записки ружейного охотника" С. Т. Аксакова, писавшиеся одновременно с очерками и рассказами Тургенева. Когда в 1852 году книга Аксакова вышла, Тургенев написал о ней восторженную рецензию. Но в "Ермолае и мельничихе" намечается и отход от традиционных черт физиологического очерка. В "Записках ружейного охотника" их автора интересуют прежде всего охота, как одно из наслаждений, которое дает общение с природой, психология охотника и т. п. Тургенева также увлекает поэзия охоты, но процесс охоты даже в "Ермолае и мельничихе", в этом наиболее, так сказать, охотничьем очерке "Записок охотника", составляет фон, на котором вдруг возникает драматическая картина жизни крепостного человека и ясные очертания главного врага писателя, о котором он никогда не забывает,- крепостного права. Самый облик крепостных людей освещается им во втором очерке со своей драматической стороны. В образе Ермолая воплощены отчасти и рассудительность и практичность Хоря, и страстная привязанность к охоте и бездомность, напоминающие Калиныча. Но вместе с тем Тургенев отмечает в Ермолае, в его отношении и к мельничихе и к своей жене черты какого-то тупого равнодушия, за которым кроется тяжелая драма жизни их всех. Не столько охота, сколько человеческие судьбы волнуют Тургенева. В очерк об охотнике врывается лирико-драматическая тема о печальной доле мельничихи, некогда красивой крепостной девушки, загубленной прихотью ее помещицы. Эта тема в различных вариантах прозвучит и в других рассказах "Записок охотника" ("Свидание", "Певцы", "Живые мощи"), а позднее - в повести "Постоялый двор" и в "Дворянском гнезде" в судьбе красивой и безответной Малаши. Тургенев как бы психологизирует физиологический очерк путем введения в него рассказа о горькой участи крепостной женщины. Ее портрет всегда овеян в "Записках охотника" авторским лиризмом, исполненным элегичности. Арине "было на вид лет тридцать,- рассказывает Тургенев.- Худое и бледное ее лицо еще хранило следы красоты замечательной: особенно понравились мне глаза, большие и грустные". Лирическая тема естественно сливается с обличением крепостничества: "нравственные" помещики-крепостники г-н Зверков и его супруга - прямые родственники тоже воспитанного и культурного помещика Пеночкина.
То, что пережила Арина, пришлось по-своему пережить и Матрене из рассказа "Петр Петрович Каратаев". Ее судьба оказалась еще более горькой; счастье было разрушено той тупой и бессмысленной помещичьей жестокостью, которую Тургенев не раз наблюдал в усадьбе матери. Как и Петру Петровичу Каратаеву, ему пришлось однажды спасать от разъяренной Варвары Петровны, а затем и от исправника крепостную девушку, обреченную на продажу.
В критике не раз высказывался упрек автору "Записок охотника" в том, что в его рассказах не нашлось места изображению земледельческого труда, воспетого Кольцовым, что Тургенев не показал "русского крестьянина-земледельца в типичной для него обстановке"* сельской трудовой жизни. Скабичевский утверждал даже, что все крестьяне у Тургенева - это раритеты, по которым нет никакой возможности судить о мужиках вообще.
* (Б. М. Соколов, Мужики в изображении Тургенева.- В сб. "Творчество Тургенева", "Задруга", М. 1920, стр. 196.)
Упрек в отсутствии кольцовской темы справедлив только в сопоставлении тургеневского изображения деревни и крестьянского быта с картинами и образами, созданными Некрасовым и еще позднее Глебом Успенским. Однако от "Путешествия из Петербурга в Москву" Радищева и до "Записок охотника" в русской прозе не было произведений, в которых деревенский быт и типы крестьян были бы обрисованы с такой полнотой и разнообразием, как в "Записках охотника". Вместе с тем в рассказах "Малиновая вода", "Бурмистр" и других возникают образы и картины, хотя и бегло, но верно освещающие и суровую долю крепостного крестьянина-земледельца. В "Бурмистре" центральной является сцена, рисующая горькую участь разоренного старика крестьянина и его семьи. Примечательна исполненная обличительного смысла картинка, рисующая встречу с возвращающимися "мужиками": "Они ехали с гумна и пели песни, подпрыгивая всем телом и болтая ногами на воздухе, но при виде нашей коляски и старосты внезапно умолкли, сняли свои зимние шапки (дело было летом) и приподнялись, как бы ожидая приказаний". Выразителен этот мгновенный переход от песен к молчанию при виде барской коляски. Беспросветно отчаяние мужика, которому угрожает потеря "дрянной", но единственной лошади-кормилицы ("Бирюк"): "Ей-богу, с голодухи... детки пищат, сам знаешь, круто, во как приходится",- говорит он леснику. В орловских деревнях "изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой". Не раз у охотника ныло сердце, когда заходил он в невеселую мужицкую избу. В "Малиновой воде" потерявший свою опору-сына крестьянин Влас с горькой усмешкой рассказывает охотнику о том, как барин прогнал его, требуя недоимки: "Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего... Уж, брат, как ты там ни хитри,- шалишь: безответная моя голова". И мужик даже удовлетворенно усмехнулся при мысли, что помещичьему приказчику "Кинтильяну-то Семенычу" не придется ничем поживиться. Но старый дворецкий Туман, видимо хорошо знавший нрав "Кинтильяна Семеныча", "с расстановкой" замечает: "Что ж? это плохо, брат Влас..."
"- А чем плохо? Не... (у Власа голос прервался)"; не от жары выступил у него пот на лице, а от сознания угрозы полного разорения. Все это выразительные детали именно крестьянской жизни, крепостного деревенского быта.
Давно и верно было замечено, что внимание Тургенева привлекают главным образом те крестьяне, которые так или иначе оторвались от привычной для них жизни, от крестьянского труда. Образы этих крестьян особенно сильно вопияли о трагических сторонах народного быта, о тех обездоленных, бесприютных, полунищих жителях крепостной деревни, которые порой жили как птицы небесные.
В свое время декабрист Н. И. Тургенев писал о положении крепостного крестьянства в России: "Кроме крестьян существует у нас класс людей, который еще яснее носит на себе печать рабства, а именно дворовые люди. Здесь мы узнаем в полной мере все печальные последствия крепостного состояния: ложь, обман, к которым -всегда прибегает слабый против сильного, и, наконец, величайшая испорченность нравов"*. Как раз эти стороны крепостного быта, картины рабства и уродливых нравов, которые характеризовали жизнь дворовых людей, и привлекали прежде всего Тургенева вслед за другими дворянскими писателями-гуманистами. И Грибоедов в "Горе от ума" и Пушкин в "Деревне", обличая рабство как общественное явление, обращаются главным образом к судьбе дворового человека, которому в первую очередь и непосредственно приходилось испытывать на своей личности "и барский гнев и барскую любовь". Главное зло Тургенев и видит в рабстве крестьянина, в его личной зависимости от помещика.
* (Архив братьев Тургеневых, вып. 5, П. 1921, стр. 421-422.)
Вот почему он чаще всего протестует против помещичьих издевательств над личностью крестьянина.
Тургенев показывает, как постоянно унижалось человеческое достоинство, как крепостного человека лишали личной жизни, помыкали им как вещью. Чего-чего не испытал на своем веку Сучок ("Льгов"), всеми заброшенный и забытый. Никто не знал о существовании Степушки ("Малиновая вода"): "У этого человека даже прошедшего не было; о нем не говорили; он и по ревизии едва ли числился" и жил он только "для одной еды". Степушка - существо, лишенное каких-либо связей с обществом, то есть как бы возвращенное в состояние первобытного человека.
В письме к Гоголю Белинский возмущался тем, что в русском быту "люди сами себя называют не именами, а кличками"*. В рассказе "Льгов" и позднее в рассказах "Певцы", "Бирюк" и других Тургенев выводит крестьян, которых звали обидными кличками: "Сучок", "Обалдуй", "Моргач" и т. д. Обезличение человека выступает в "Записках охотника" как одно из обвинений крепостному строю.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 213.)
Общение Тургенева с Белинским в Германии летом 1847 года оказывает благотворное воздействие на развитие творчества писателя в русле передовых традиций критического реализма. Усиливается обличительная тема "Записок охотника". В Зальцбрунне Тургенев пишет рассказы "Бурмистр" и "Контора", в которых затрагиваются классовые отношения помещиков и крестьян, а также освещаются социальные различия в самой крестьянской среде. Тогда же, по-видимому, был задуман и рассказ "Два помещика".
Заслугой Тургенева явилось прямое обличение в рассказе "Бурмистр" "культурного" помещика-крепостника. У Пеночкина все: усы, голос, ногти, манера разговаривать, костюм - воплощение "европейской" благовоспитанности,- только лишь прикрывает его варварскую крепостническую сущность. Помещиков типа Аркадия Павловича Пеночкина не было даже в обширной галерее Гоголя.
Типическое значение образа "культурного", "гуманного" крепостника-помещика Пеночкина вышло далеко за пределы тургеневской эпохи. В этом персонаже В. И. Ленин усмотрел впоследствии типичные черты помещиков-либералов, внешне культурных, а по сути своей заядлых крепостников. В статье "Памяти графа Гейдена" (1907), разоблачая холопское восхищение либеральной печати "гуманностью" помещика-реакционера, В. И. Ленин писал: "Это умиление гуманностью Гейдена заставляет нас вспомнить не только Некрасова и Салтыкова, но и "Записки охотника" Тургенева. Перед нами - цивилизованный, образованный помещик, культурный, с мягкими формами обращения, с европейским лоском. Помещик угощает гостя вином и ведет возвышенные разговоры. "Отчего вино не нагрето?" спрашивает он лакея. Лакей молчит и бледнеет. Помещик звонит и, не повышая голоса, говорит вошедшему слуге: "Насчет Федора... распорядиться".
Вот вам образчик гейденовской "гуманности" или гуманности a la Гейден. Тургеневский помещик тоже "гуманный" человек... по сравнению с Салтычихой, например, настолько гуманен, что не идет сам в конюшню присматривать за тем, хорошо ли распорядились выпороть Федора. Он настолько гуманен, что не заботится о мочении в соленой воде розог, которыми секут Федора. Он, этот помещик, не позволит себе ни ударить, ни выбранить лакея, он только "распоряжается" издали, как образованный человек, в мягких и гуманных формах, без шума, без скандала, без "публичного оказательства"..." *
* (В. И. Ленин, Сочинения, т. 13, стр. 40-41.)
Типы, подобные Пеночкину и Гейдену, были всегда глубоко противны Тургеневу. Сообщая Герцену в январе 1858 года о новом московском обер-полицмейстере Ахматове, сменившем откровенного николаевского держиморду, Тургенев пишет: "Этот господин совсем в другом роде: сладкий, учтивый, богомольный - и засекающий на следствиях крестьян, не возвышая голоса и не снимая перчаток"* - "без публичного доказательства".
* ("Письма К. Д. Кавелина и И. С. Тургенева к А. И. Герцену", Женева, 1892, стр. 115-116.)
В галерее созданных Тургеневым типов помещиков-крепостников нет образов каких-либо исключительных злодеев, вроде Салтычихи, на что и обратил внимание Ленин. И европеизированный Пеночкин и рассудительный моралист г-н Зверков - самые обыкновенные люди, как и персонажи "Мертвых душ" Гоголя. Неотразимая обличительная сила "Записок охотника" и состояла в изображении этой обыденности крепостнических нравов, в освещении того страшного факта, что в издевательствах и унижениях, которые приходилось испытывать одним людям, другие люди, их господа, не видели ничего ненормального. На эту особенность тургеневского обличения указал В. Г. Короленко. Приведя в пример образ Мардария Аполлоныча Стегунова ("Два помещика"), "с добрейшей улыбкой" слушающего, как на конюшне наказывают "шалунишку" - старика буфетчика, Короленко замечает: "Человек с меньшим чутьем правды, чем Тургенев, непременно изобразил бы его чудовищем". Между тем "все это для того времени - обыкновенные явления и обыкновенные люди, которыми была полна тогдашняя жизнь. И ужас был именно в этой обыденности". Автор "Записок охотника" чудовищность крепостного права видел не только в самом факте владения "крещеной собственностью" и в помещичьих издевательствах над крепостными, а и в том, что весь ужас надругания над человеком не замечали ни сами господа, ни, частенько, их жертвы. Только что подвергнутый экзекуции Вася-буфетчик вполне искренне говорит о своем барине-крепостнике: "У нас барин хороший. Такого в целой губернии не сыщешь". "Таким образом,- замечает Короленко,- тут нет даже жалобщика, который бы роптал на злодейство помещика. Обе стороны как будто довольны. Совесть помещика чиста: он убежден, что все это правильно: "барин так барин, мужик так мужик",- говорит он с убеждением. Наказанный раб очевидно думает так же. Но вот приходит художник и только рассказывает правдиво и просто все, как было. Но у художника в душе есть уже высшее представление о правде. Если нет жалующейся стороны, то суд этот истекает из высшего представления о человеке, с которым не мирится ни положение раба, ни положение рабовладельца. И вот почему, рассказывая все именно так, как было, не сгущая излишне красок, художник вызывает в душе читателя суд над всем порядком, суд безапелляционный и бесповоротный"*. Тургенев показывает, к какому нравственному падению, к какому омертвлению души привело человека крепостное право, и здесь он выступает как прямой преемник Гоголя.
* (В. Г. Короленко, Тургенев и "Записки охотника".- В сб. "Записки охотника" И. С. Тургенева, изд. "Орловская правда", 1955, стр. 10, 11.)
Обратил внимание Тургенев и на появление в деревне кулачества, пока еще крепостнического образца (образ Софрона в "Бурмистре"), и на купцов и мещан-торговцев, по-своему опутывавших деревню ("Хорь и Калиныч"), и на барских плутов-приказчиков, грабивших и помещика и крестьян. В рассказе "Контора" не видно помещицы г-жи Лосняковой, но ее самодурство и барская прихоть являются источником тяжелых отношений, сложившихся в среде дворовых, их полной зависимости от управителей. Приказчик Николай Еремеевич, бурмистр-кулак Софрон - такие же притеснители и угнетатели крестьян, как сам барин. Ясное представление о личности приказчика в "Конторе" Тургенев создает и чертами его внешнего облика. Это был "человек лет пятидесяти, толстый, низкого роста, с бычачьей шеей, глазами навыкате, необыкновенно круглыми щеками и лоском по всему лицу". Подобного рода портретными чертами Тургенев наделяет и других деревенских мироедов: бурмистра Софрона, целовальника в "Певцах", мельника в рассказе "Ермолай и мельничиха". Управители и приказчики знают, что их положение зависит от каприза помещика, и торопятся использовать попавшую им в руки власть над своим братом мужиком. Это дворовая аристократия, нравственно развращенная все теми же крепостническими нравами, барским доверием и хитрым стяжательством, а главное - беззащитным положением крепостного человека.
Помещичьи насилия и издевательства рождали возмущение и отпор в народной среде, мимо чего не мог пройти демократически настроенный Тургенев. В мужичке, пойманном лесником, отмечена такая черта патриархальной крестьянской психологии, как мгновенный переход от покорности и страха к ропоту и гневу. В "Бурмистре" старый крестьянин только молит и кланяется барину, а молодой парень уже готов и к протесту: "бунт" почувствовал в его словах Пеночкин. Прямую расправу с барином Тургенев предполагал показать в рассказе "Землеед".
Сюжет рассказа, со слов писателя, приводится в воспоминаниях его родственницы Н. А. Островской: "Бывши студентом (как видите, это было очень давно), приехал я летом в деревню охотиться. На охоту водил меня старик из дворовых соседнего имения. Вот раз ходили мы, ходили по лесу, устали, сели отдохнуть. Только, вижу я, старик мой все осматривается, головой покачивает. Меня это, наконец, заинтересовало. Спрашиваю: "Ты что?" - "Да место, говорит, знакомое..." И рассказал он мне историю, как когда-то на самом этом месте барина убили. Барин был жестокий. Особенно донимал он дворовых: конечно, потому, что они находились с ним в более близких сношениях, чем крестьяне. Вот дворовые и сговорились вытащить его ночью из дома куда-нибудь подальше и покончить с ним. Старик мой был еще тогда мальчишкой. Он случайно подслушал разговор и в ту ночь следил за заговорщиками,- видел, как стащили барина с завязанным ртом, чтобы он не мог кричать (мальчик бежал за этой процессией сторонкой). Когда мужики пришли в лес, мальчик спрятался в кустарник и оттуда все видел. Были страшные подробности, например, повар набивал барину рот грязью (в тот день шел дождь), приговаривая, чтобы он его кушанья попробовал"!* Тургенев не стал писать рассказа: цензура все равно не пропустила бы его.
* (Н. А. Островская, Воспоминания о Тургеневе.- "Тургеневский сборник", под ред. Н. К. Пиксанова, П. 1915, стр. 84-85.)
Тургенев показывает, что стихийное проявление гнева и возмущения крепостных крестьян находило отклик в близкой к ним среде однодворцев, по существу сельских разночинцев. Таким оказывается в рассказе "Однодворец Овсянников" племянник Овсянникова, молодой Митя, чей облик писатель рисует с чувством искренней симпатии. Сам старик Овсянников - человек справедливых правил, заслуженно пользуется уважением всей округи; однако, порицая помещиков-крепостников, он ограничивается их моральным осуждением. Его племянник настроен уже более активно: он не только сочувствует крепостным, но и вступается за обиженных, помогает им в меру своих сил добиваться справедливости.
В "Однодворце Овсянникове" в рассказах старика Овсянникова о далеком прошлом, о временах и забавах Алексея Орлова, о "барстве диком", в рассказе "Малиновая вода" (1848), в котором старый дворецкий Туман вспоминает о своем графе, "вельможественном человеке", разорившемся на "матресок", Тургенев как бы дополняет современную ему крепостническую действительность образами и картинами ушедшего века. В них, как и в повести "Три портрета", "проделывается опыт творческой реставрации русского XVIII века, не в форме исторического романа или протокольной хроники, а в виде сжатого и крепкого экстракта из культурного быта и любовных нравов эпохи"*. Первые опыты такого рода принадлежали Пушкину (описание прошлого старой графини в "Пиковой даме"). Тургенев выступает мастером исторической новеллы, в которой не только воссоздана живописная старина, но и развенчивается миф о "добром старом времени".
* (Леонид Гроссман, Портрет Манон Леско. Два этюда о Тургеневе.- "Северные дни", 1922, стр. 13.)
Но взгляд писателя стремится проникнуть и в недалекое будущее. Овсянников говорит о барских притеснениях: "...без этого обойтись, видно, нельзя", но тут же вдруг добавляет: "Перемелется - авось мука будет". Это поговорочное, в чисто народном стиле выраженное упование вселяло в читателя надежду на лучшее будущее.
Первые очерки и рассказы "Записок охотника" явились важным актом художественного самосознания Тургенева. Писатель ясно увидел свою дальнейшую творческую дорогу. Она оказывалась тесно связанной с большими узловыми вопросами русской жизни, с обращением к народной среде. И подобно Антею, Тургенев, прикоснувшись к земле, почувствовал в себе новые и даже еще неведомые ему силы. С высот романтических абстракций он спускается в самые низины реальной действительности, в народный мир, восхитивший его как художника и разнообразием типов, и своей широкой эпичностью, и национальным колоритом, и свежими, незнакомыми ему ранее красками, и богатством языка.
"Мы, реалисты, дорожим колоритом" (XII, 58),- пишет Тургенев П. Виардо в декабре 1847 года, в пору работы над первыми рассказами "Записок охотника". Старый вальтерскоттовский принцип "кулер локале" он вслед за Гоголем применяет при воссоздании "подробностей" народного быта, которые, по его словам, "придают колорит, освещение всей картине". Непритязательная обстановка крестьянской избы, хозяйственный двор у помещика, куры, копающиеся в навозе, утки, плескающиеся в лужицах, коровы, обмахивающиеся хвостами ("Мой сосед Радилов"),- вся эта проза обыденной жизни, "фламандской школы пестрый сор" превращается у Тургенева, как и у Пушкина, в чистое золото поэзии.
Успех "Хоря и Калиныча" и других рассказов был исключительно велик. Белинский с восхищением отозвался о первых рассказах из "Записок охотника". Указывая на их жизненную верность, он писал Тургеневу в феврале 1847 года: "Если не ошибаюсь, Ваше призвание - наблюдать действительные явления и передавать их, пропуская через фантазию..."*. Хотя из напечатанных в "Современнике" за 1847 год "не все его рассказы одинакового достоинства,- писал критик в своем обзоре русской литературы 1847 года,- одни лучше, другие слабее, но между ними нет ни одного, который бы чем-нибудь не был интересен, занимателен и поучителен. "Хорь и Калиныч" до сих пор остается лучшим из всех рассказов охотника, за ним - "Бурмистр", а после него "Однодворец Овсянников" и "Контора"**.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, стр. 336.)
** (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 346.)
Белинский сразу определил черты, отличавшие рассказы Тургенева от произведений других писателей натуральной школы, и в этих чертах увидел оригинальность Тургенева как самобытного художника-реалиста. Говоря о "Записках охотника", критик упоминает Даля, отмечая, что настоящий род того и другого - физиологические очерки разных сторон русского быта и русского люда. Оба они строго следуют действительности. Но в глазах Белинского очерки Тургенева несравненно более значительны. Рисуя картины крестьянского быта, Тургенев в отличие от писателя-этнографа Даля "перерабатывает взятое им готовое содержание по своему идеалу, и от этого у него выходит картина, более живая, говорящая и полная мысли, нежели действительный случай, подавший ему повод написать эту картину... Для этого необходим, в известной мере, поэтический талант"*,- замечает Белинский, указывая на то, что автор "Записок охотника" обладает таким талантом. "Хорь... обещает в Вас замечательного писателя в будущем"**,- пророчески писал Тургеневу великий критик.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 345-346.)
** (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, стр. 336.)
Умение Тургенева извлекать настоящую поэзию из прозы повседневного крестьянского быта поразила и читателя. Некрасов писал Тургеневу о том, что его "рассказы сделали такой же эффект, как романы Герцена и Гончарова"*. В дальнейшем Некрасов как редактор журнала всячески поощрял творческую работу автора "Записок охотника" над крестьянской темой: "Нас то и дело спрашивают, будут ли в "Современнике" еще ваши рассказы,- писал он Тургеневу.- В самом деле, это настоящее ваше дело,- убеждает Некрасов.- Я рад за Вас и за "Современник",- на такую отличную дорогу Вы попали"**.
* (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч., т. X, стр. 70-71.)
** (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч., т. X, стр. 71, 98.)
2
В последующие годы Тургенев создает целую серию новых рассказов*. Писатель все глубже погружается в стихию народной жизни. Он находит в ней самые разнообразные стороны и типы. Рядом с Хорем и Калинычем возникает образ совсем непохожего на них Бирюка ("Бирюк"). Его облик освещает новую, грозовую, сторону народного характера. Суровый, непреклонный, загадочный Бирюк и появляется в рассказе в блеске молнии, в шуме грозы, на фоне мрачного леса. В округе говорят о леснике как о грозе мужиков. Он действительно не дает спуску порубщикам, но не потому, что по-холопски предан барским интересам и чужд своему брату мужику. Бирюк просто человек долга и считает себя обязанным беречь доверенное ему добро. Все же и он не выдерживает при виде того беспросветного отчаяния, которое охватывает незадачливого бедняка крестьянина: они ведь оба хорошо знают, что помещик лошади не вернет. И Бирюк возвращает ее сам из сочувствия нужде крестьянской.
* (История создания и опубликования "Записок охотника" изложена в статье М. К. Клемана "Программа "Записок охотника".- Ученые записки Ленингр. ун-та, серия филолог, наук, № 76, вып. 11, 1941.)
В настроениях Бирюка много мрачного, невысказанного, затаенного. Ныне он грозный лесник, а завтра по своему характеру он может стать бунтарем, и мужики. так же, как теперь - барин, смогут положиться на него. Самый облик говорит о богатырской и прямой натуре Бирюка: "Он был высокого росту, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой замшевой рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы. Черная курчавая борода закрывала до половины его суровое мужественное лицо: из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза". Пройдет несколько лет, и читатель снова встретит Бирюка в облике такого же загадочного, мрачного и полного скрытого бунтарского своеволия "лесного человека" Ефрема из рассказа "Поездка в Полесье". Все же Тургенева больше привлекают те типы крестьян, в которых он видел поэтическую непосредственность и чистоту народной души,- Калиныч, например. По поводу рассказа "Певцы" Тургенев пишет П. Виардо: "Детство всех народов сходно, и мои певцы напомнили мне Гомера... Состязание происходило в кабачке, и там было много оригинальных личностей, которые я пытался зарисовать a la Teniers" (XII, 97). Эти имена Тургенев назвал не случайно. Возвышенная, характерная для безыскусственного эпоса Гомера простота, с которой рисуется картина состязания и воссоздаются душевные настроения певцов и их очарованных слушателей, сочетается в рассказе с точной передачей чисто бытовых деталей, вплоть до детского крика в тишине летней ночи: "Антропка-а-а...". "Певцы" - чудо",- отозвался о рассказе Некрасов.
На фоне бедного, полуразоренного, неприглядного с виду сельца Колотовки развертывается волнующее повествование о талантливом русском народе, о поэтической его душе. При этом писатель особенно дорожит чертами национального колорита. Не потому только Яков Турок побеждает своего соперника, что у него голос оказался сильнее, а потому, что русская душа отражалась и в песне Якова и в самой манере его пения, совершенно чуждого каких-либо искусственных приемов, присущих "кудрявому пению" рядчика. "Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем, и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны... Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль". Мастерское пение рядчика доставило слушателям удовольствие; пение Якова их потрясло. В нем звучали, как и в русской народной лирике и в песнях Кольцова, и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная грустная скорбь". Ни одно русское сердце не могло спокойно выдержать "такое пение"...
Тургенева привлекает могучая стихийная сила, таившаяся в народной среде. Эту силу он передает и в пении тщедушного Якова Турка, покорившем всех, и в облике "главного слушателя" Дикого Барина. Так прозвали его в народе: если он и барин по происхождению, но не похож на других бар - значит, Дикий Барин. Примечательно, что Тургенев делает его, как и справедливого Овсянникова, однодворцем: Дикий Барин не владеет "крещеной собственностью". Он сочетает в себе какую-то "врожденную свирепость" и "врожденное благородство". Видимо, последнее и было нравственным источником того огромного влияния, которым Дикий Барин пользовался во всей округе. "В этом человеке было много загадочного; казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нем, как бы зная, что раз поднявшись, что сорвавшись раз на волю, они должны разрушить и себя и все, до чего ни коснутся". Перед читателем вдруг возникают черты Бирюка. И подобно тому, как не выдержало сердце Бирюка при виде горя крестьянина, так вдруг преобразился от пения Якова и Дикий Барин. Он "посмеивался каким-то добрым смехом, которого я никак не ожидал встретить на его лице",- замечает охотник.
В "Певцах" Тургенев развивает мысль, ставшую затем одной из основных идей его творчества,- о могучем, преображающем человека воздействии подлинного искусства, которое прежде всего пробуждает "чувства добрые". После того как Яков окончил пение и охватившее всех очарование нарушилось, "все вдруг заговорили шумно, радостно..."
В 1851 году появляется рассказ "Касьян с Красивой Мечи", в котором Тургенев освещает еще одну колоритную сторону русского народного быта - правдоискательство, столь характерное для патриархально-крестьянской этики. В образе Касьяна Тургенев первым в русской литературе создал поэтический тип крестьянина-правдоискателя, который потом так увлечет Л. Н. Толстого.
Крепостной строй не подавил в крестьянине чувства патриотизма, любви к своей родине. Заботливо рассуждает о родной земле Хорь, восхищается ее красотой и беспредельностью русских просторов и Касьян с Красивой Мечи. "Ведь я мало ли куда ходил! - рассказывает он охотнику.- И в Ромен ходил, и в Синбирск - славный град, и в самую Москву - золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Цну-голубку, и на Волгу-матушку, и много людей видал, добрых хрестьян, и в городах побывал честных..." Но это любовное отношение к родной земле проникнуто горестным сознанием того, что "справедливости в человеке нет", что многие, как и он, "крестьяне в лаптях" напрасно "по миру бродят, правоты ищут". Патриотическое чувство Касьяна слито с его неприязнью к барам, с его жалостью к бедствующим закрепощенным "добрым хрестьянам", с мечтой о вольной, зажиточной жизни. И представляются ему свободные места "теплых морей, где живет птица Гамаюн сладкогласная, и с дерев лист ни зимой не сыплется, ни осенью, и яблоки растут золотые на серебряных ветках, и живет всяк человек в довольстве и справедливости..." Даже речь Касьяна становится "обдуманно-торжественной", когда говорит он охотнику о волнующих его заветных мечтах о справедливой жизни.
"Странничество", "бегунство" являлось одной из характерных черт русского сектантства, как оно проявлялось в народной среде*. Но главное заключалось не в сектантстве, а в правдоискательстве Касьяна. Его образ близок к переселенцам-богучаровцам да "Войны и мира" Толстого. Поиски справедливой жизни и праведных мест продолжаются и в пореформенном крестьянстве. Поэтому не следует ограничивать значение образа Касьяна с Красивой Мечи темой сектантства. "В главном характере ми-юг о поневоле недосказанного... можно ли понять, в чем дело?" (XII, 100-101) - спрашивал Тургенев Е. М. Феоктистова, имея в виду, видимо, антикрепостнический смысл исканий Касьяна, о чем в рассказе по цензурным причинам нельзя было говорить в полный голос. Правдоискательство неразрывно связывалось с представлениями патриархального крестьянства о социальной справедливости, окрашенными нередко в тона антицерковной религиозности. Тургеневский Касьян отвергает право частной собственности на земельные угодья, считая куплю-продажу леса нарушением божеского закона. Касьяну свойственно и то недоверие к барину, одетому в "немецкое платье", которое веками складывалось в крестьянской среде. Он уклоняется от того, чтобы иметь дело с деньгами. Как и Калинычу, Касьяну присуще чуткое восприятие природы. Но если отношение Калиныча к природе - отношение естественное и простое, то у Касьяна оно принимает возвышенный и связанный с его религиозно-этическим настроением характер.
* (См. работу Н. Л. Бродского "И. С. Тургенев и русские сектанты", М. 1922. Н. Л. Бродский высказал предположение, что образ Касьяна рисовался не только с натуры, но и под влиянием писем И. С. Аксакова о сектантах-странниках из крестьянской среды. О содержании писем Тургеневу мог рассказывать в беседах С. Т. Аксаков, с которым писатель сблизился в эту пору.)
Настроение полурелигиозного, полусоциального протеста в народной среде Тургенев выразит и в других своих произведениях - в повестях "Постоялый двор" (образ Акима) и "Странная история", в рассказе "Живые мощи", напечатанном в 1874 году и включенном в цикл "Записок охотника".
"Живые мощи" развивают тему долготерпения русского народа, проходящую и в поэзии Некрасова и в сатире Салтыкова-Щедрина. В образе Лукерьи воплощены и некоторые черты изображенной Л. Н. Толстым каратаевщины, та "незрелость мечтательности", в которой Ленин видел одну из особенностей мировоззрения пореформенного патриархального крестьянства. Вместе с тем и в этом рассказе героиня испытывает страстную жажду свободы и справедливой жизни, роднящую Лукерью с Касьяном с Красивой Мечи и с Аннушкой из "Пошехонской старины" Салтыкова-Щедрина. Последняя призывала "рабов" к терпенью и покорности, твердо веря, что господам на том свете придется терпеть такие же муки, как крепостным на этом, а "рабы" будут награждены счастливой загробной жизнью. Проникнутая подобным убеждением крестьянская покорность нередко являлась одной из своеобразных форм протеста против крепостного права.
По сравнению с первоначальным наброском рассказа "Живые мощи", относящимся к 40-м годам, из его окончательной редакции исключен эпизод, непосредственно раскрывающий антикрепостнический замысел писателя*. Лукерья рассказывает охотнику одно из своих видений: "Будто ко мне не родители пришли, а много-много народу привалило - и конца тем людям не видать - голова к голове, как кочаны капусты в огороде. А я будто сижу на высоком камне и никуда мне с того камня сойти нельзя. И кричит мне весь тот народ: страдай, страдай за нас, Лукерья,- мы все рабы, люди крепостные, господские; за нашу волюшку страдай! И я будто им всем с камня кланяюсь и говорю: готова я за вас страдать, люди господские; за вашу волюшку - готова!.. Их, как рассмеются, как обрадуются они. Вольные, мол, мы будем! Соглашается она!"
* (В 1874 году Тургенев уже не мог придавать такого значения, как прежде, этой стороне своего замысла.)
"Страшное волнение охватило Лукерью. Она порывалась подняться, протянула руку..." Конечно, в конце 40-х годов такой антикрепостнический, проникнутый своеобразным бунтарством рассказ не был бы пропущен николаевской цензурой. И "Касьян с Красивой Мечи" и "Живые мощи" свидетельствуют о том, что Тургенев глубоко проникал в самые различные стороны народных настроений.
В первых очерках и рассказах Тургенев, видимо сознательно, избегает сюжетной сложности, считая это известным пережитком романтической школы. Ему, как и другим авторам "физиологии", хочется дать картины жизни в их простоте и непосредственности, без вмешательства поэтического вымысла, как бы он ни был интересен сам по себе.
В рассказах 1849-1851 годов становится менее ощутимым влияние физиологического очерка, усиливаются психологизм и элементы сюжетного повествования, все сильнее проникает в бытовую и пейзажную живопись "Записок охотника" тургеневский лиризм.
Особенно примечателен в этом отношении рассказ "Свидание" (1850). Он весь отдан лирической теме трогательной и грустной любви крестьянской девушки. Показывая, что мужичка Акулина с ее чистым, глубоким и наивно-доверчивым чувством неизмеримо выше, чем ее пошлый и бессердечный обольститель, развращенный в барской передней, Тургенев по-новому освещает одну из главных идей "Записок охотника" о богатых нравственных силах крепостного крестьянства. Старая карамзинская тема ("Бедная Лиза") приобретает в реалистическом рассказе Тургенева конкретные социально-бытовые черты. Психологизм рассказа усиливается лирическим сочувствием автора горю брошенной девушки, проникновенными и гармоничными картинами пейзажа, выдержанными в элегических тонах.
В первых очерках и рассказах "Записок охотника" картины природы чаще всего являются или фоном действия, или средством создания местного колорита. При этом явления природы Тургенев воспроизводит с чуть ли не научной точностью естествоиспытателя. Он мастерски использует даже различные оттенки, световые краски: и солнечные блики, и вечерний сумрак, и ночные тени. Советский писатель И. А. Новиков удачно назвал это "тургеневской светотенью". Как художник-пейзажист Тургенев прославился первыми же очерками своего охотничьего цикла. "Он любит природу не как дилетант, а как артист, и потому никогда не старается изображать ее только в поэтических ее видах, но берет ее, как она ему представляется. Его картины всегда верны, вы всегда узнаете в них нашу родную, русскую природу"*,- пишет Белинский.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 347.)
Но картины природы в большинстве рассказов Тургенева - и эту черту он сохранит и дальше в своем творчестве - не безразличны по отношению к их жизненному содержанию. В "Малиновой воде" описание знойного, душного, давящего августовского дня предваряет рассказ о безысходном горе мужика Власа. Пейзаж и событие создают единое и целостное впечатление. В изображение самой природы Тургенев все чаще привносит элементы "одушевления": "И украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь" ("Свидание"); "ключ этот бьет из расселины берега, превратившегося мало-помалу в небольшой глубокий овраг, и в двадцати шагах оттуда с веселым и болтливым шумом впадает в реку" ("Малиновая вода"). Описание, не теряя своей объективной точности, не становится и чисто субъективным впечатлением художника, что было так характерно для романтического пейзажа. В рассказах "Свидание", "Касьян с Красивой Мечи", "Бежин луг" природа становится как бы участницей радостных и горестных переживаний и раздумий человека. Лирический пейзаж рассказа оттеняет трагическую судьбу Акулины. Конец ее безрадостной любви наступает в момент осеннего увядания природы, но все кругом сохраняет еще свою поэтическую прелесть. Когда же после свидания горько рыдает брошенная девушка, все вокруг как бы проникается ощущением тревоги: "Порывистый ветер быстро мчался мне навстречу через желтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через дорогу, вдоль опушки, маленькие покоробленные листья..." Образ "покоробленных листьев" невольно ассоциируется с разрушенными мечтами героини о счастье. Тургенев завершает сцену словами самого рассказчика: "Мне стало грустно; сквозь невеселую, хотя свежую улыбку увядающей природы, казалось, прокрадывался унылый страх недалекой зимы"*.
* (См. статью Е. М. Ефимовой "Пейзаж в "Записках охотника" И. С. Тургенева".- В сб. "Записки охотника" И. С. Тургенева. Статьи и материалы", Орел, 1955, стр. 271-273.)
Многое видел и наблюдал любознательный и проницательный охотник, бродя с ружьем по лесам я полям средней русской полосы. Но из богатого запаса своих охотничьих встреч и наблюдений Тургенев отбирает для художественного воплощения те, которые в своей совокупности давали читателю широкое и целостное представление о народном характере, о крестьянской среде, о горестях и чаяниях народных. Это и создает внутреннее единство всего цикла "Записок охотника".
Крепостной гнет и помещичьи издевательства над крестьянами, социальные различия в крестьянской среде и нужды деревенской жизни, практическое хозяйствование и мужицкие мечты о правде и справедливости, любовь к природе, гулянка в кабачке, отдача в солдаты без очереди, короткая любовь и печальная доля крепостной девушки, наконец мужество крестьянина в час смерти ("Смерть") - едва ли не все стороны народной жизни показаны Тургеневым в "Записках охотника". Не забыт им и крестьянский семейный быт: обширная и будто крепкая семья у Хоря, но и в ней нередки ссоры; только воля сурового Хоря держит всю семью. Позднее в "Отцах и детях" Тургенев укажет на развал крестьянского семейного быта. Трагическая тема семейной жизни крестьянина звучит в рассказе "Бирюк" в образе качающей в люльке ребенка маленькой девочки, у которой мать "с прохожим мещанином сбежала", в облике касьяновской Аннушки, неизвестно чьей девочки, в рассказе "Касьян с Красивой Мечи". И как необходимая часть общей картины деревенской жизни, в поэтическом рассказе "Бежин луг" появляются образы крестьянских детей.
Первым наметил эту тему Пушкин, создав эпизодический образ смелого крестьянского паренька - посланца Дубровского. В "Записках охотника" Тургенев дает развернутую эмоционально-психологическую характеристику крестьянских детей, предваряя произведения Некрасова "Школьник" и "Крестьянские дети". Содержание рассказа воспринималось современным Тургеневу читателем и в сопоставлении с очерком "Сон Обломова" Гончарова, появившимся в 1849 году. Гончаров рисует картину сна, лени, беспробудной пассивности и угасания всего живого в маленьком Илюше - барском дитяти. Крестьянские ребята в изображении Тургенева полны движения, бессознательной радости жизни, любознательности. Они самостоятельны не только в своих детских заботах и хлопотах, но и в своих представлениях о действительности, проникнутых естественным для них суеверием и тем не менее реалистически связанных со всем строем деревенской жизни.
Как в образе Калиныча и в героях рассказа "Певцы", Тургенев раскрывает в крестьянских мальчиках поэтическую натуру русского народа, его живую связь с природой*.
* ("Бежин луг" подробно разобран в книге В. В. Голубкова "Художественное мастерство И. С. Тургенева", Учпедгиз, 1955.)
Некоторые критики усматривали в "Бежине луге" стремление писателя подчеркнуть фантастическое, иррациональное как основу душевной жизни крестьянских ребят. Сам Тургенев иронически отозвался о таком предположении: "Я вовсе не желал придать этому рассказу фантастический характер - это не немецкие мальчики сошлись - а русские. Самое верное замечание сделал мне Дудышкин - сказав, что мальчики у меня говорят как взрослые люди" (XII, 101). В условиях близости к природе, к практическим нуждам деревенской жизни крестьянские дети рано взрослели. Но всему их мышлению, их облику, их речи Тургенев придает детский колорит, воссоздавая индивидуальные черты у каждого из ребят. "Бежин луг" вводил в русскую литературу проблему изображения детского мира, детской психологии, так ярко освещенной Л. Н. Толстым в повести "Детство" вскоре после появления рассказа Тургенева.
Образы мальчиков - героев "Бежина луга" овеяны лирическим настроением грусти и сочувствия. Писатель испытывает горечь при мысли о том, что эти милые, способные, смышленые крестьянские дети находятся в плену деревенской темноты и крепостнических нравов; в их беседе то и дело возникают характерные детали крепостного быта. Этой мысли соответствуют и общая картина ночного, и "страшная история", и трагическая гибель славного Павлуши, и мрачный пейзаж ночного неба и недалекого темного леса. Однако рассказ кончается жизнеутверждающей, какой-то праздничной картиной наступающего утра. По холмам, от лесу до лесу "полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого горячего света... Все зашевелилось и проснулось, запело, зашумело, заговорило. Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы; мне навстречу, чистые и ясные, словно тоже обмытые утренней прохладой, пронеслись звуки колокола, и вдруг мимо меня, погоняемый знакомыми мальчиками, промчался отдохнувший табун..." Эта поэтическая концовка проникнута поистине пушкинской идеей о том, что скроется тьма и победит солнце жизни и разума.
"Чтобы изобразить жизнь мужиков, надо уловить... идею этой жизни,- и тогда в ней не будет ничего грубого, пошлого, плоского, глупого",- писал Белинский. Тургенев уловил эту идею, раскрывая высокие духовные
и нравственные качества русского крестьянина. В образах мудрого, хозяйственного Хоря, тонко чувствующего красоту природы Калиныча, правдоискателя Касьяна, мужественно умирающего Максима и терпеливой в страданиях Лукерьи, умного и проницательного Овсянникова, талантливого Якова Турка и его друзей, горячо любящих родные песни, любознательных и одаренных ребятишек из рассказа "Бежин луг", сердечных и искренних, верных в любви и стойких в горе крестьянских женщин - писатель запечатлел облик русского крестьянина, раскрыл черты- национального характера, живую душу народа, не сломленную веками крепостного гнета. "Русский народ, богатый элементами разума и эстетического чувства, в то же время отличается и необыкновенною сметливостию, смышленностию, практическою деятельностью ума, остроумием, аналитическою силою рассудка"*,- пишет Белинский. Эта характеристика художественно воплощена в образах крестьян в "Записках охотника".
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. III, стр. 222.)
Реакционные круги дворянского общества оправдывали господство дворянина над крестьянином не только исторически, но и морально и, так сказать, эстетически теми соображениями, что дворянину, образованному и культурному, присущи-де и большая гуманность и большее понимание прекрасного, красоты, чем грубому и необразованному мужику. "Мертвые души" Гоголя представили на обозрение всей России "культурность" и "образованность" Маниловых, Собакевичей и Чичиковых. Тургенев продолжил дело Гоголя, обличая "гуманного" помещика*. Но он пошел дальше Гоголя, противопоставив этим "гуманным" и "цивилизованным" помещикам типа Пеночкина истинную человечность крепостного крестьянина, богатство его внутреннего мира.
* (В. А. Ковалев, О гоголевских традициях в "Записках охотника".- В сб. "Записки охотника" И. С. Тургенева. Статьи и материалы", изд. "Орловская правда", 1955, стр. 130.)
Вместе с тем в тургеневском изображении крестьян не было ни славянофильской, ни позднейшей народнической идеализации крестьянина. Даже у положительного Хоря, который так нравится Тургеневу, он видит недостатки. В ряде образов писатель рисует дворовых
слуг как людей, развращенных их господами, перенявших эгоистические барские привычки и понятия. Таковы, например, камердинер Виктор ("Свидание") или графская любовница, забривающая слуге лоб за пролитый им шоколад ("Малиновая вода").
Но Л. Н. Толстой справедливо указывал, что Тургенев искал в "простом народе" "больше доброго, чем дурного", и сумел в эпоху крепостничества осветить крестьянскую жизнь и оттенить ее поэтические стороны. Именно в "Записках охотника" Толстой находил подтверждение и своей идеи о том, что "простой народ так много выше нас (дворян.- С. П.) стоит своей исполненной трудов и лишений жизнью"*.
* (Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., М. 1937, т. 46, стр. 184.)
Оценивая "Мертвые души", Белинский указывал, что пафос поэмы Гоголя состоит в изображении противоречия общественных форм жизни русского народа, то есть крепостного строя с его глубоким "субстанциональным началом". Продолжая дело Гоголя, Тургенев также показал уродливость крепостного порядка, порожденные им мертвые души, но он развивает и пушкинское начало, которое Гоголю не удалось воплотить в конкретных положительных типах русской жизни. Тургенев стремится к изображению живых сил нации. И многое обнадеживающее он находит в народной среде. Прекрасен простой русский народ, прекрасна русская природа, и только ужасное зло русской жизни - крепостное право, связывает силы нации, ее исторический прогресс - такова центральная идея "Записок охотника".
В годы молодости Тургенева в среде идеалистически настроенной интеллигенции охотно и много говорили о народе как некоей абстракции, о народном духе - и почти ничего о конкретном реальном народе,- о крепостном крестьянстве в его непосредственном бытии. В 40-е годы положение начинает меняться. Правда, по свидетельству П. В. Анненкова, еще в середине 40-х годов у некоторых либеральных западников существовало представление о народе как о "дикой массе, не имеющей никакой идеи и никогда ничего не думавшей про себя"*. "Записки охотника" не только были направлены против славянофильской идеализации, но и против подобного представления. Тургенев один из первых раскрыл в своих "Записках охотника" не только дух народный, его субстанцию, но и показал самую народную жизнь и крестьянские типы такими, какими они были в реальной действительности. "Записки охотника" положили, по словам М. Е. Салтыкова-Щедрина, "начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды"**.
* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, Гослитиздат, М. I960, стр. 266.)
** (Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полн. собр. соч., Гослитиздат, М. 1940, т. XV, стр. 613.)
3
"Записки охотника" - это прежде всего книга о крепостном крестьянстве, о народном быте. Однако рассказы и очерки Тургенева охватывают и многие другие стороны русской жизни того времени. Тематикой, системой образов, самим авторским видением мира "Записки охотника" явились своего рода увертюрой к дальнейшему творчеству Тургенева.
Разнообразна галерея помещичьих типов в "Записках охотника" - здесь и помещики-крепостники, "степняки" и "культурные", и помещики-либералы, славянофилы-пустозвоны и уездные гамлеты, помещики-приживалы и прихлебатели, ростовщики и коннозаводчики.
"Записки охотника" отразили начавшийся процесс дворянского оскудения ("Малиновая вода" и др.). Образы Полутыкина и других опустившихся и разорившихся дворян, изображенных в "Записках охотника", убедительнее всего показывают читателям распад, разложение крепостнической системы. Обратил писатель внимание и на помещиков, пытавшихся приспособиться к новым развивавшимся капиталистическим отношениям ("образ помещика-"заводчика" Чернобая в очерке "Лебедянь").
В многоликой среде этой дворянско-крепостнической России Тургенев находит и положительные типы. С чувством симпатии рисует он образы Петра Каратаева, полюбившего простую крепостную девушку, гордого и справедливого Чертопханова ("Чертопханов и Недопюскин"). Они принадлежат к той патриархальной дворянско-поместной среде, близкой по образу жизни к крестьянству, в которой и Толстой находил потом живые души, вроде дядюшки Ростовых из "Войны и мира". Но судьбы этих тургеневских героев, как бы выламывавшихся из обычной среды, складываются драматично по вине все того же калечащего человека крепостного строя. Да и сами они не идут дальше либеральной гуманности, а их протест чаще всего сводится к одинокому брюзжанию или к чудачествам.
Ничтожны интересы и увлечения этих лучших в изображении Тургенева представителей провинциальной, дворянской среды. И Радилов, и Петр Петрович Каратаев, и даже Чертопханов растрачивают свою жизнь на любовь к женщине, а Чертопханов еще - на необыкновенную страсть к удивительной лошади Малек-Адель.
В рассказах "Чертопханов и Недопюскин" и "Конец Чертопханова" Тургенев рисует своеобразные характеры, оригинальные типы, что вообще составляет одну из художественных тенденций "Записок охотника". В рассказе особенно ярко проявилось мастерство Тургенева как портретиста. Некоторые исследователи вообще видят в "Записках охотника" прежде всего серию портретов, часто расположенных попарно: "Хорь и Калиныч", "Ермолай и мельничиха", "Чертопханов и Недопюскин". В динамичном портрете Чертопханова освещаются черты, передающие необычность характера и поведения героя: "Лицо, взгляд, голос, каждое движение; все существо незнакомца дышало сумасбродной отвагой и гордостью, непомерной, небывалой; его бледно-голубые, стеклянные глаза разбегались и косились, как у пьяного; он закидывал голову назад, надувал щеки, фыркал и вздрагивал всем телом, словно от избытка достоинства - ни дать ни взять как индейский петух". В этом портрете сливаются и трагические и комические черты, как бы намечающие необыкновенную трагикомическую судьбу Чертопханова.
В "Записках охотника" даны и первые наброски образа тургеневской девушки с ее страстным и сильным характером. В Ольге из рассказа "Мой сосед Радилов" мелькают черты будущих героинь Тургенева. "Она не очень была хороша собой, но решительное и спокойное выражение ее лица, ее широкий, белый лоб, густые волосы и в особенности карие глаза, небольшие, но умные, ясные и живые, поразили бы и всякого другого на моем месте". Этот портрет напоминает облик и Натальи Ласунской и Елены Стаховой.
В рассказах "Уездный лекарь" и "Смерть", напечатанных в 1848 году, возникает тема судьбы бедного разночинца, который потом найдет свое развитие в ряде крупных произведений писателя.
В образе "маленького человека", уездного лекаря, в истории его трагикомической любви воплощены черты и мотивы, напоминающие "Бедных людей" Достоевского, образ Петушкова из одноименной повести самого Тургенева. По свидетельству Достоевского, Тургенев в эту пору был прямо-таки влюблен в него как писателя. Образ Макара Девушкина и его трогательная любовь к Вареньке невольно вспоминаются при чтении тургеневского рассказа. Нравственный облик, а также весь стиль драматического повествования уездного лекаря, его манера самоуничижения близки герою Достоевского. "Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться",- говорит о себе уездный лекарь. Его образ рисуется красками "натуральной школы". Как и у Достоевского в подобных ситуациях, в "Уездном лекаре" "ярко выражается личность рассказчика, его робость, его волнение, его отношение к пережитым событиям, его состояние в момент воспоминаний о трагедии своей жизни, о любви к умирающей девушке",- замечает В. В. Виноградов. Особенно "остро выступают социально-типические черты речевого стиля полуинтеллигента с провинциальным отпечатком"*. Однако в отличие от Достоевского тема маленького человека развивается Тургеневым в присущем ему лирико-драматическом плане. И дело не только в том, что невзрачного и приниженного уездного лекаря полюбила перед смертью умная, красивая и образованная девушка, что ошеломило своей неожиданностью героя рассказа. Воображение Тургенева увлекает и образ самой девушки, которую мучит и волнует сознание того, что она умирает, не узнав счастья взаимной любви. Обе ситуации драматичны, но если Достоевского особенно увлек бы подробный анализ болезненных переживаний девушки, то Тургенев ограничивается психологически самым необходимым: его больше волнует лирическая сторона коллизии и отчасти трагикомическое положение уездного лекаря. Его образ не только маленького, но и мелкого человека дорисовывается иронической концовкой, совсем в духе будущих чеховских рассказов: "Мы сели в преферанс по копейке. Трифон Иваныч выиграл у меня два рубля с полтиной - и ушел поздно, весьма довольный своей победой".
* (В. В. Виноградов, О языке художественной литературы, М. 1959, стр. 495.)
Первоначально рассказ назывался "Бедное семейство", что обращало внимание читателя на героиню рассказа и ее семью. И здесь тема маленького человека связывается Тургеневым с судьбой разночинной интеллигенции крепостной поры. "Люди они были хоть и неимущие, но образованные на редкость,- рассказывает уездный лекарь о семействе своей пациентки.- Отец-то у них был человек ученый, сочинитель; умер, конечно, в бедности, но воспитание детям успел сообщить отличное: книг тоже много оставил". Этот мимолетный образ обращает нас к той демократической среде "сочинителей", малообеспеченной интеллигенции 40-х годов, которую Тургенев имел возможность наблюдать в редакциях и "Отечественных записок" и "Современника". От самой девушки из бедного, но "чрезвычайно образованного семейства", которому "с богатыми гордость запрещала знаться", тянется нить к героям демократической литературы 60-х годов.
Образ бедного, но благородного разночинца, возвышенного идеалиста, свято верящего в людей, в добро, в дружбу, любящего поэзию, создает Тургенев в рассказе "Смерть". Образ Авенира Сорокоумова навеян писателю воспоминаниями о трагической судьбе Кольцова. Примечательно, что рассказ о том, как спокойно, без страха принял свою безвременную смерть Авенир Сорокоумов, идет вслед за рассказом о мужественной смерти русского крестьянина-дровосека. Некоторые черты Авенира Сорокоумова Тургенев разовьет впоследствии в образе Якова Пасынкова в одноименной повести.
Рассказ "Гамлет Щигровского уезда" начинает одну из главных тем творчества Тургенева - тему "лишнего человека". Герой рассказа Василий Васильевич в прошлом - воспитанник Московского университета, умный, образованный, но "изъеденный" рефлексией человек, горько сознающий свое бессилие и несостоятельность.
Он ездил в свое время завершать образование за границу, где изучал немецкую философию. Так же, как и Рудину, герою одноименного романа, Василию Васильевичу были не чужды благородные порывы к деятельности, но в отличие от Рудина он далек от больших общественных идеалов, сетования Василия Васильевича касаются только его собственной личности.
Н. Л. Бродский находил, что в Гамлете Щигровского уезда с его ироническими тирадами против московского идеалистического кружка Тургенев воспроизвел черты и манеру И. П. Клюшникова - Мефистофеля кружка Станкевича, который над всем подсмеивался, начиная с самого себя, и замечал только теневые стороны в жизни кружка. Можно считать установленным, что критическая оценка Василием Васильевичем кружка Станкевича, его оторванного от действительной жизни прекраснодушия взята Тургеневым из высказываний Белинского того периода, когда он после разрыва с "Егором Федоровичем" (Гегелем) рвался к практической общественной деятельности и отрицательно относился ко всякой кружковой замкнутости*. "Всякий кружок ведет к исключительности и какой-то странной оригинальности: рождаются свои манеры, свои привычки, свои слова, любезные для кружка, странные, непонятные и неприятные для других. Но это бы еще ничего: хуже всего то, что люди кружка делаются чужды для всего, что вне их кружка, а все это - им. Я сужу по собственному опыту... Грустно вспомнить об этой ограниченной исключительности, с какою мы смотрели на весь мир"**,- писал критик Н. А. Бакунину в декабре 1841 года. Кружковые настроения Белинский называет теперь ненавистным для него "москводушием".
* (Н. Л. Бродский, Белинский и Тургенев.- В сб. "Белинский - историк и теоретик литературы", изд. АН СССР, 1949, стр. 337.)
** (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, стр. 77.)
Василий Васильевич издевается над своим былым увлечением гегелевской философией, "не имеющей ничего общего с русской жизнью". Много едкого и справедливого в его критике того отвлеченного идеалистического восприятия и отношения к действительности, той кружковой замкнутости, которые были характерны для духовного облика дворянских интеллигентов-идеалистов 30-х годов. Однако скептицизм и возмущение Гамлета Щигровского уезда Тургенев подает с оттенком иронии. Он сам вовсе не склонен к чисто нигилистической оценке роли философского идеализма в духовном развитии русского общества.
В статье о "Губернских очерках" Салтыкова-Щедрина Н. Г. Чернышевский указывал на типичность тургеневского Гамлета для дворянского провинциального общества того времени. Щедринский Буеракин "представляет себя чем-то вроде Гамлета, человека сильного только в бесплодной рефлексии, но слабого на дело, по причине отсутствия воли. Это уж не первый Гамлет является в нашей литературе,- один из них даже так и назвал себя прямо по имени "Гамлетом Щигровского уезда"... Видно, немало у нас Гамлетов в обществе, когда они так часто являются в литературе,- в редкой повести вы не встретите одного из них, если только повесть касается жизни людей с так называемыми благородными убеждениями"*.
* (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. IV, стр. 290-291.)
Некоторые исследователи считают, что рассказ "Гамлет Щигровского уезда" по своему содержанию как бы выпадает из "Записок охотника". Нельзя согласиться с таким утверждением. Наблюдательный взор художника видел многое и из того, что непосредственно не было связано с крестьянской темой: жанр записок давал Тургеневу широкие возможности. Но "Гамлет Щигровского уезда" и внутренне тесно связан со всей серией рассказов. Изломанным натурам гамлетов дворянских усадеб в изображении Тургенева противостоят цельные, не надломленные характеры людей из народа.
Художественное обращение Тургенева к повседневной провинциальной действительности вовсе не означало отхода писателя от тех возвышенных проблем, которые интересовали его в пору романтических увлечений. Тургенев не ограничивает свои рассказы бесхитростным натурализмом Даля и других физиологистов. Несложные сюжеты и бытопись сочетаются в целом ряде рассказов "Записок охотника" с теми большими вопросами, которые волновали западническую и славянофильскую публицистику 40-х годов*. Как отмечалось, уже в первом очерке "Хорь и Калиныч" Тургенев ведет полемику со славянофилами по вопросу об исторической роли Петра Великого, его преобразовательной деятельности. В рассказе "Однодворец Овсянников" образом славянофила Любозвонова Тургенев осмеивает претензии славянофилов на близость к народной среде. Мужикам г-на Любозвонова при встрече с барином "животы от страха" подводило. "Вышел к нам Василий Николаич,- рассказывает Овсянников.- Смотрят мужики - что за диво! ходит барин в плисовых панталонах, словно кучер, а сапожки обул с оторочкой; рубаху красную надел и кафтан тоже кучерской; бороду отпустил, а на голове така шапонька мудреная, и лицо такое мудреное: пьян, не пьян, а и не в своем уме. "Здорово, говорит, ребята! бог вам в помощь". Мужики ему в пояс,- только молча: заробели, знаете. И он словно сам робеет. Стал он им речь держать: "Я-де русский,- говорит, и вы русские, я русское все люблю... русская, дескать, у меня душа, и кровь тоже русская..." Да вдруг как скомандует: "А ну, детки, спойте-ка русскую, народственную песню!" У мужиков поджилки затряслись, вовсе одурели. Один было смельчак запел, да и присел тотчас к земле, за других спрятался..." Один из вождей славянофильства, И.Аксаков, в Любозвонове узнал своего брата. "Само собой разумеется,- писал он Тургеневу,- что под Любозвоновым вы разумели брата Константина, великодушно отвергая мнение Овсянникова, что он не в своем уме, предположением, что он болен"**. Аксаков очень был недоволен тем, что и в отдельном издании "Записок охотника" Тургенев оставил этот полемический эпизод.
* (См. статью В. А. Ковалева "Записки охотника" И. С. Тургенева и западническая публицистика 1846-1848 гг.".- "Ученые записки Ленинградского педагогического ин-та им. А. И. Герцена", Л. 1937, т. VLI, стр. 127-165.)
** ("Сборник IV. Пушкин. Островский. Западники и славянофилы", М. 1939, стр. 223. В критике отмечалось, что Тургенев вслед за Гоголем дает "подсказывающие" фамилии некоторым своим персонажам из "Записок охотника" - славянофил Любозвонов, крепостник Стегунов и др.)
Полемичен в рассказе "Татьяна Борисовна и ее племянник" образ бездарного художника. Тургенев делает выпад против защитников романтической теории искусства: "Невежда он был круглый, ничего не читал, да и на что художнику читать? Природа, свобода, поэзия - вот его стихии. Знай потряхивай кудрями да заливайся соловьем, да затягивайся Жуковым взасос". Особенно полемичен рассказ "Гамлет Щигровского уезда".
Нередко сталкиваешься с утверждением, что после рассказов 1847 года, писавшихся под непосредственным воздействием Белинского, социально-обличительная струя в "Записках охотника" ослабевает, свидетельствуя об ослаблении демократических настроений Тургенева после революции 1848 года. Это утверждение нельзя признать справедливым. Бесспорно, что в рассказах 1849-1851 годов Тургенев почти не затрагивал темы "Бурмистра". Но это вовсе не значит, что им был утрачен интерес к ней. Писатель стремился к полноте и всесторонности изображения жизни русской деревни. А в 1852 году Тургенев печатает ярко обличительный антикрепостнический рассказ "Два помещика" и пишет "Муму". Вместе с тем следует помнить, что крепостнический гнет Тургенев не сводил только к помещичьим издевательствам над крепостными; его тлетворное влияние на русскую жизнь писатель справедливо усматривал в самых разнообразных фактах - и в горькой обиде простой крестьянской девушки, соблазненной развращенным дворовым аристократом; и в униженном положении уездного лекаря; и в печальной судьбе одинокого идеалиста Авенира Сорокоумова; и в духовной изломанности и трусости "Гамлета" Василия Васильевича. Нет такого рассказа в "Записках охотника", который не был бы пропитан духом протеста против крепостничества, против рабской психологии и морали.
Только цензурные препятствия помешали Тургеневу дать в задуманном им рассказе "Русский немец и реформатор" сатирический образ широкого политического обобщения, раскрыть сущность николаевского полицейского режима. В рассказе должен был быть выведен "государственно мыслящий" помещик З. Он "в своей деревне все распоряжался, все порядок водворял - мужиков обстроил по своему плану, заставляя их пить, есть, делать по своей программе, ночью вставал, обходил избы, будил народ, все наблюдал... А мужикам все было плохо". Замысел остался неосуществленным. "З.- вышел у меня до того поразительно похож на Николая Павловича, что нечего было и думать печатать, цензура ни за что бы не пропустила"*,- рассказывал писатель.
* ("Воспоминания Н. А. Островской".- В сб. "И. С. Тургенев в воспоминаниях современников и его письмах", сост. Н. Л. Бродский, М. 1924, ч. I, стр. 71.)
В отдельном издании 1852 года Тургенев завершает "Записки охотника" поэтическим очерком "Лес и степь", проникнутым оптимистическим, жизнеутверждающим настроением, чувством восхищения перед красотой родной земли. Картины бескрайней русской степи, далеко раскинувшегося леса Тургенев также создает как выражение могучих непочатых сил своей родины, русского народа, его богатырского прошлого. Рисуя одну из таких картин в очерке "Стучит", Тургенев пишет: "...уж очень красивыми местами нам приходилось ехать. То были раздольные, пространные, поемные, травянистые луга, со множеством небольших лужаек, озёрец, ручейков, заводей, заросших по концам ивняком и лозами, прямо русские, русским людом любимые места, подобные тем, куда езживали богатыри наших древних былин стрелять белых лебедей и серых утиц". Природа в очерке "Лес и степь" неразрывно слита с жизнью человека, рождая в нем не только чувство красоты, но и философские размышления о грандиозности мироздания.
Большинство рассказов "Записок охотника" Тургенев писал за границей, вдали от родины. И ему были дороги даже мелкие черточки и детали, переносившие его в родные места, воссоздававшие национальный колорит. Его рассказы проникнуты русским духом, в них "русью пахнет".
Глубоко национальный характер "Записок охотника" выразительно раскрыл И. А. Гончаров, воспринимавший книгу Тургенева как художественный образ родины. В письме к М. А. Языкову от 27 декабря 1853 года, написанном у берегов Китая, Гончаров так передавал свои впечатления от "Записок охотника": "Как заходили передо мной эти русские люди, запестрели березовые рощи, нивы, поля... и прощай Шанхай, камфарные и бамбуковые деревья, и кусты, море, где я - все забыл. Орел, Курск, Жиздра, Бежин луг - так и ходят около..."*
* (И. А. Гончаров, Собр. соч., Гослитиздат, М. 1955, т. 8, стр. 262.)
4
Как художник Тургенев в "Записках охотника", продолжая традиции Пушкина и Гоголя, сумел сказать новое слово в развитии русской новеллистической прозы.
Многогранно искусство рассказа в "Записках охотника". То его ведет от себя сам охотник, живописующий виденное, то этот же охотник становится слушателем целого повествования ("Уездный лекарь"), то рассказ ведется в форме беседы ("Льгов"). Рассказ "Однодворец Овсянников" состоит из ряда маленьких новелл-' портретов. Бытовой очерк, психологическая новелла, картина с натуры, лирический этюд, пейзажная зарисовка, проникнутая философскими размышлениями,- все эти жанры равно доступны автору "Записок охотника". "Тургенев навсегда останется в литературе как необычайный миниатюрист-художник. Бежин Луг, Певцы, Хорь и Калиныч, Касьян и много, много других миниатюр как будто не нарисованы, а изваяны в неподражаемых, тонких барельефах!"* - заметил однажды Гончаров.
* ("Сборник Российской Публичной библиотеки", П. 1924, вып. 1, т. II, стр. 12.)
В рассказах "Уездный лекарь", "Гамлет Щигровского уезда", "Чертопханов и Недопюскин" ощутимо тяготение к более сложным сюжетным ситуациям и композиционным формам - к повести. От "Гамлета Щигровского уезда" ведут свое начало знаменитые тургеневские Vorgeschichten, предыстории, рассказывающие о прошлом героев произведения. Однако Тургенев нигде не нарушает рамок и художественных пропорций рассказа. В 1872 году писатель вернулся к образу запомнившегося ему Чертопханова и написал "Конец Чертопханова", включив этот рассказ в "Записки охотника". "Я боялся растянуть его, чтобы не выпасть из пропорции"*,- признавался Тургенев в письме к М. М. Стасюлевичу. Он мог бы слить его с ранним рассказом, что было бы вполне естественно. Но тогда и вовсе образовалась бы повесть, а Тургеневу не хотелось разрушать жанрового единства своего охотничьего цикла.
* ("М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке", СПб. 1912, т. III, стр. 26.)
Поэтическая целостность "Записок охотника" обусловлена и тем единством художественной манеры, которое присуще этой книге Тургенева. В отличие от Пушкина и Гоголя Тургенев не дает тщательно разработанных и полностью выявленных людских характеров. Такого рода задача и не могла стоять перед "охотником". Тургенев ограничивается эскизами, набросками, портретными зарисовками. Однако умелой концентрацией характеристических черт и подробностей достигается необходимая реалистичность типизации, художественная рельефность.
Свои мимолетные, случайные "охотничьи" встречи и наблюдения Тургенев как художник сумел воплотить в типические образы, дающие обобщающую картину русской жизни крепостной эпохи. Тургенев любит оригинальные, своеобразные крестьянские типы, но их изображение никогда не выходит у него за рамки строгого реализма. Писатель карамзинской или романтической школы сотворил бы из Касьяна с Красивой Мечи, из Калиныча идеал в руссоистском или шатобриановском духе. Тургенев всего этого избегает. В его изображении нет ни тени дидактизма или романтической экзотики. Природа в значительной степени определяет натуру Калиныча, но Ермолай не менее его близок к природе, а однако он больше похож на рассудительного Хоря. Их характеры связаны с особенностями их быта и среды.
Особенность художественной манеры "Записок охотника" состоит и в том, что Тургенев нигде не прибегает к густым масляным краскам, а пользуется акварелью. Гармоничность и нежность тонов, умелое и тонкое сочетание света и тени характеризуют тургеневскую живопись и в обрисовке человека, и в бытовых описаниях, и в картинах природы.
Богатству содержания и новеллистических форм "Записок охотника" соответствует необычайно разнообразная тональность. Трагический тон повествования уездного лекаря сменяется юмористическим рассказом о спасении француза, барабанщика "Великой армии", которого мужички просили "уважить их, то есть нырнуть под лед". Проникнуто иронией описание славянофильского патриотизма помещика Любозвонова. Проникновенный лиризм "Певцов", простота и задушевность "Бежина луга", драматизм повествования о Чертопханове, гневные интонации рассказа "Бурмистр" - говорят об эмоциональном богатстве "Записок охотника". Романтический лиризм ранних поэтических произведений выливается в тургеневских рассказах в задушевный тон, в эмоциональное, нигде, однако, не впадающее в риторичность, восхищение русским человеком и родной природой.
Кое-где в "Записках охотника" заметен и восходящий к поэмам Тургенева "изысканный, небрежно-иронический, с блестками и игрой остроумия (не всегда удачной) тон повествования"*. Этот тон не шел к новым сюжетам. Тургенев сам упрекал Даля в безвкусно шутливых надписях над главами повести, вроде: "От метлы с фонарем и до самого полковника", или: "От стряпчего Неирова вплоть до девиц Колюхиных". В "Записках охотника" также встречается довольно много бойких выражений, часто неожиданных и остроумных, но нередко вычурных, лишь претендующих на остроумие и балагурных без нужды. Стоит вспомнить, например, серьезный и трогательный рассказ "Смерть", где вначале автор, говоря мимоходом о своем соседе, не в силах удержаться от сообщения, что этот сосед получил свою собаку в подарок от кузины, "старой девицы с отличным сердцем, но без волос", а имение унаследовал от тетки, "статской советницы Кардон-Катаевой, необыкновенно толстой женщины, которая, даже лежа в постели, продолжительно и жалобно кряхтела". В журнальной публикации "Гамлета Щигровского уезда" находилась избитейшая шутка о портном "иностранце Фирсе Клюхине" (теперь "иностранец" отсутствует). В рассказе "Контора" описание безобразной картины, изображающей женщину "с красными коленями и очень толстыми пятками", кончалось прежде довольно дешевой остротой: "что, как известно, в глазах русского человека достоинство не последнее". Подобного рода излишества, как указывает А. Е. Грузинский, Тургенев удалил при подготовке отдельного издания "Записок"**. Он стремился к простоте и естественности самого тона повествования.
* (А. Е. Грузинский, И. С. Тургенев, М. 1918, стр. 63.)
** (А. Е. Грузинский, И. С. Тургенев, М. 1918, стр. 64.)
Салтыков-Щедрин находил в "Записках охотника" силу, меткость, юмор, поэзию языка простого русского человека. В языке "Записок охотника" нашло широкое отражение "живое просторечие города, помещичьей усадьбы и русской деревни"*, Основой тургеневского языка является язык культурной части русского общества его времени. Но в языке "Записок охотника" Тургенев широко использует и народное просторечие. В них нередко встречаются слова и выражения орловского наречия, например, "площадя", "замашки", "бучило", "зеленя" - слово, безосновательно, впрочем, не понравившееся Белинскому. Некоторая преувеличенная склонность к диалектизмам была общей чертой ранних произведений писателей "натуральной школы".
* (В. И. Чернышев, Русский язык в произведениях И. С. Тургенева.- "Известия Академии наук СССР", Отделение общественных наук, 1936, № 3, стр. 474.)
И. Аксаков, например, писал Тургеневу: "Григорович, желая вывести на сцену русского мужика вообще, заставляет его говорить рязанским наречием, вы - орловским, Даль - винегретом из всех наречий... Думая уловить русскую речь, вы улавливаете местное наречие..."*
* ("Русское обозрение", 1894, август, стр. 477. Вопрос исследован в статье М. П. Старенкова "Язык и стиль "Записок охотника" И. С. Тургенева" (в сб. "Творчество И. С. Тургенева", Учпедгиз, 1959).)
Тургенев довольно заметно вводит этнографический материал и местные слова и в свое авторское повествование, как бы сближая себя с крестьянской средой и подчеркивая свою точную осведомленность в отношении изображаемого им быта: "Поставщики материала на бумажные фабрики поручают закупку тряпья особенного рода людям, которые в иных уездах называются орлами". "Таких рассказов я, человек неопытный и в деревне не живалый (как у нас в Орле говорится), наслушался вдоволь". "От него (Ермолая) отказались, как от человека ни на какую работу не годного - лядащего, как говорится у нас в Орле". "После пожара этот заброшенный человек (Степушка) приютился, или, как говорят орловцы, притулился у садовника Митрофана..." "...Отроду не сказал не только умного, даже путного слова: все лотошил, да врал, что ни попало,- прямой Обалдуй!" "Я никогда не видывал более проницательных и умных глаз, как его (Моргача) крошечные, лукавые гляделки".
Борясь за общенациональные нормы литературного языка, Белинский в письме к Анненкову в феврале 1848 года упрекал Тургенева в том, что тот "пересаливает в употреблении слов орловского языка"*. Создавалось некоторое противоречие между прогрессивной тенденцией писателей "натуральной школы" и прежде всего авторов физиологических очерков передавать, используя диалектизмы, местные слова и профессионализмы, черты и особенности той или иной общественной среды и необходимостью выработки литературой общенациональной нормы литературного языка. Победа осталась на стороне второй тенденции. Сам Тургенев, увлекшись сначала в целях этнографической точности и в качестве речевой характеристики использованием слов местного ("Хорь и Калиныч"), профессионального ("Уездный лекарь") и комически-бытового значения ("ррракалион" в "Лебедяни"), признал затем справедливость упрека Белинского. "Что касается до провинциальных выражений,- то, к несчастью, я сам их незаметно употребляю в разговоре - и покойный критик В. Г. Б. всегда называл меня "орловцем, не умеющим говорить по-русски" (XII, 156),- рассказывал он. Готовя отдельное издание "Записок охотника", Тургенев сильно ослабляет этнографическую струю и орловский колорит языка. А. Е. Грузинский проследил показательную в этом отношении судьбу одного из этнографических примечаний к "Певцам", приведенного на страницах "Современника". "Полесьем называется длинная полоса земли, почти вся покрытая лесом, которая начинается на границе Волховского и Жиздринского уездов, тянется через Калужскую и Московскую губернии и оканчивается Марьиной рощей под Москвой. Жители Полесья отличаются многими особенностями в образе жизни, нравах и языке. Особенно замечательны обитатели южного Полесья около Шохина и Сухинича, двух богатых и промышленных сел, средоточий тамошней торговли. Мы когда-нибудь поговорим о них подробнее". Через два года в первом отдельном издании "Записок охотника" примечание это сокращено наполовину - из него выкинут весь конец о жителях двух сел и обещание поговорить подробнее об их особенностях. Еще через год рассказ из жизни этого Полесья, задуманный сперва как охотничья и бытовая статья "О стрельбе мужиками медведей на овсах в Полесье" и назначенный для аксаковского "Охотничьего сборника", в процессе работы испытал радикальную метаморфозу: весь интерес сосредоточен вовсе не на местных особенностях жизни, а на природе и на миросозерцании автора; о медведях уцелело лишь два мелких упоминания. Так постепенно иссякала этнографическая струйка"**.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, стр. 467.)
** (А. Е. Грузинский, И. С. Тургенев, М. 1918, стр. 63.)
Тургенев использует народные пословицы и поговорки ("Как волка ни корми, он все в лес смотрит" и др.), и даже сам порой говорит языком простолюдина. "Рычагом не выворотишь, как выражаются мужики, жерновом не вымелешь". "С версту крюку я дал".
Однако он не увлекается и пословичностью языка, как Даль в своих рассказах из народного быта. В стилизации под крестьянскую речь он вообще видел художественный недостаток, проявление натурализма или ненужной искусственности: "Она вставляет в него чрезмерно много крестьянских выражений; это порой придает ее рассказу какую-то натянутость,- замечает Тургенев о романе "Франсуа-найденыш" Жорж Санд.- Искусство не есть дагерротип, и такой большой художник, как г-жа Санд, могла бы обойтись без этих капризов артиста с несколько притуплённым вкусом" (XII, 62). Тургенев относил к псевдонародной манере те произведения, в которых, "с легкой руки г. Загоскина, заставляют говорить народ русский каким-то особенным языком с шуточками да с прибауточками. Русский человек говорит так, да не всегда и не везде: его обычная речь замечательно проста и ясна" (XI, 68),- замечает он. Вслед за Белинским Тургенев пришел к выводу, что "не должно слишком гоняться за мужицким наречием". Крестьяне в "Записках охотника" говорят тем именно народным языком, который стал уже достоянием языка художественной литературы того времени.
Громадную роль играет в рассказах образ самого охотника - автора. Его характерными чертами являются любовь к родной природе, любознательность, чистота и непосредственность нравственного чувства, вражда к крепостным нравам, ко всему унижающему человека. Эта благородная субъективность отличает "Записки охотника" от рассказов Даля с их вниманием к внешним сторонам крестьянского быта и чисто литературными задачами его изображения. Еще А. Е. Грузинский правильно заметил, что "за новой и любопытной картиной национальных и бытовых особенностей русского народа, впервые так богато развернувшейся в рассказах Даля, не сразу было замечено их полное безучастие к общественному положению крепостной массы, то есть к тому вопросу, который составлял основной смысл тогдашнего влечения к народности"*. Тургенев критически освещает социальные отношения в крепостной деревне и в свете их показывает внутренний душевный мир людей из народа. Тургенев, писал Белинский, "зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил"**. А через десяток лет поэт-революционер М. И. Михайлов напишет в "Современнике": "Изображение русского быта "Казака Луганского" может быть вернее в мелких подробностях изображений того же быта у Тургенева; но за всю кипу сочинений г. Даля нельзя отдать одного рассказа из "Записок охотника"***.
* (А. Е. Грузинский, И. С. Тургенев, М. 1918, стр. 61.)
** (В. Г. Белинский, Поли. собр. соч., т. X, стр. 346.)
*** ("Современник", 1859, № 7, отд. III, стр. 106.)
"Записки охотника" исполнены подлинного гуманизма, сочувствия к закрепощенному народу. "С каким участием и добродушием автор описывает нам своих героев, как умеет он заставить читателей полюбить их от всей души!"*,- пишет Белинский. И если либерала Боткина увлекала в манере Тургенева ее артистичность и он сравнивал его искусство с "золотыми работами Челлини", то Герцен и Огарев видели в Тургеневе "истинного художника", который "преимущественно доканчивал помещичество и брал из жизни светлые образы простолюдинов, любя и лелея их"**. Даже И. С. Аксаков оценил "Записки охотника" как "стройный ряд нападений, целый батальный огонь против помещичьего быта"***. Вместе с тем Аксаков утверждал и то, что "Записки охотника" вообще - только одно мерцание какого-то света, не больше. Сверх того, кроме общего, неясного достоинства, есть общие же, ясные недостатки"****. Так в критических оценках "Записок охотника" отразилась борьба различных течений в общественном движении конца 40-х - начала 50-х годов.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, стр. 346.)
** (Н. П. Огарев, Избранные социально-политические и философские произведения, Госполитиздат, 1952, т. I, стр. 463.)
*** ("Русское обозрение", 1894, август, стр. 476.)
**** ("Русское обозрение", 1894, август, стр. 481.)
В 1852 году "Записки охотника" вышли отдельной книгой, что особенно ярко раскрыло антикрепостническую их направленность. В своем донесении министру народного просвещения один из царских цензоров писал: "Книга г. Тургенева сделает более зла, чем добра... Полезно ли, например, показывать нашему грамотному народу... что однодворцы и крестьяне наши, которых автор до того опоэтизировал, что видит в них администраторов, рационалистов, романтиков, идеалистов, людей восторженных и мечтательных (бог знает, где он нашел таких!), что крестьяне эти находятся в угнетении, что помещики, над которыми так издевается автор, выставляя их пошлыми дикарями и сумасбродами, ведут себя неприлично и противузаконно, что сельское духовенство раболепствует перед помещиками, что исправники и другие власти берут взятки, или, наконец, что крестьянину жить на свободе привольнее, лучше". Здесь неплохо суммировано содержание "Записок охотника"*.
* (О цензурной истории "Записок охотника" см. статью Ю. Г. Оксмана "Секретное следствие о "Записках охотника" Тургенева в 1852 г." в его книге "От "Капитанской дочки" А. С. Пушкина к "Запискам охотника" И. С. Тургенева", Саратовское книжное издательство, 1969, стр. 272.)
Появление книги вызвало переполох в правящих кругах. Министр народного просвещения докладывал о книге Николаю I, что значительная часть помещенных в ней статей "имеет решительное направление к унижению помещиков", которые представляются "вообще или в смешном и карикатурном виде, или чаще в предосудительном для их чести виде", что распространение столь невыгодных мнений насчет помещиков, без сомнения, послужить может к уменьшению уважения к дворянскому сословию со стороны читателей других состояний"*. По приказу царя цензора Львова, пропустившего книгу Тургенева в печать, уволили от должности.
* (О цензурной истории "Записок охотника" см. статью Ю. Г. Оксмана "Секретное следствие о "Записках охотника" Тургенева в 1852 г." в его книге "От "Капитанской дочки" А. С. Пушкина к "Запискам охотника" И. С. Тургенева", Саратовское книжное издательство, 1969, стр. 277-278.)
Обличение Тургеневым помещиков-крепостников, их издевательств и насилий над крепостными способствовало усилению общественного протеста против крепостного права, вызывало благодарность к писателю, выступившему на защиту народа.
Примечателен эпизод, происшедший с ехавшим однажды из своего имения Тургеневым. "По дороге из деревни в Москву, на одной маленькой станции, вышел я на платформу,- рассказывал писатель.- Вдруг подходят ко мне двое молодых людей, по костюму и по манерам вроде мещан или мастеровых. "Позвольте узнать,- спрашивает один из них,- вы будете Иван Сергеевич Тургенев?" - Я.- "Тот самый, что написал "Записки охотника"? - Тот самый.- Они оба сняли шапки и поклонились мне в пояс.- "Кланяемся вам,- сказал один из них,- в знак уважения и благодарности от лица всего русского народа!" - Другой только молча поклонился"*.
* ("Тургенев в записках современников", сост. А. Островский, Л. 1929, стр. 272.)
В буржуазном литературоведении не раз имели место попытки доказать, что "Записки охотника" писались Тургеневым под влиянием повестей и рассказов о крестьянской жизни Б. Ауэрбаха, Жорж Санд и других западных писателей*. Между тем сами западноевропейские писатели рассматривали "Записки охотника" как произведение, возникшее на почве русской народной жизни, как подлинно национальное искусство, давшее возможность читателям Западной Европы глубже понять Россию. Жорж Санд с восхищением писала, обращаясь к Тургеневу, в своем очерке "Пьер Боннен", посвященном автору "Записок охотника": "Какая мастерская живопись! Как видишь их всех, как слышишь и знаешь этих северных крестьян, еще бывших крепостными в то время, когда вы их описывали, и всех этих деревенских помещиков из мещан и дворян, минутная встреча с которыми, несколько сказанных ими слав были достаточны вам для того, чтобы нарисовать образ животрепещущий и яркий. Никто не мог бы сде лать это лучше вас... Ваши крестьяне, ваши помещики предстают перед нами в исключительной рельефности. Это - новый мир, в который вы позволили нам проникнуть; ни один исторический памятник не может нам раскрыть Россию лучше, чем эти образы, столь хорошо вами изученные, и этот быт, так хорошо увиденный вами..." Жорж Санд глубоко почувствовала и подлинный гуманизм, проникающий книгу Тургенева. "Вам присуща жалость и глубокое уважение ко всякому человеческому существу, какими бы лохмотьями оно ни прикрывалось и под каким бы ярмом оно ни влачило свое существование,- продолжает она.- Вы - реалист, умеющий все видеть, поэт,- чтобы все украсить, и великое сердце, чтобы всех пожалеть и все понять"**. "Каким переворотом в литературе было изображение крестьян в "Записках охотника" Тургенева,- правильно указывает А. А. Фадеев.- Западноевропейская литература изображала крестьянина зверем или идеализированным "пейзанином", а Тургенев показал, что наш русский крестьянин - это замечательный, своеобразный характер. Крепостной крестьянин изображен Тургеневым правдиво, человечно"***.
* (См. статью В. А. Ковалева "Национальное своеобразие "Записок охотника" И. С. Тургенева.- Известия АН СССР, отд. литературы и языка, 1948, т. VII, вып. 4.)
** (М. П. Алексеев, Мировое значение "Записок охотника".- В сб. "Творчество И. С. Тургенева", Учпедгиз, 1959, стр. 101.)
*** ("Проблемы социалистического реализма", М. 1949, стр. 19.)
"Записки охотника" сыграли громадную роль в творческом развитии самого писателя. Ими завершился поворот Тургенева к реализму: в них почти нет и следа его ранней романтической манеры ни в способе изображения жизни, ни в поэтике, ни в стилистике. Тургенев нашел свое писательское призвание в правдивом изображении русской действительности, что стало могучим и неиссякаемым источником его реалистического искусства. Автор "Записок охотника" прежде был талантливым художником, шедшим по уже проторенной дороге. Теперь он сам становится учителем других и прокладывает новый путь, глубоко вспахивая почти нетронутую до него целину. Когда молодой Л. Н. Толстой работал над рассказом "Рубка леса", он, перечитав "Записки охотника", записал в дневнике: "Как-то трудно писать после него"*. Приходилось идти по следам Тургенева. И в рассказе Толстого, не случайно посвященном Тургеневу, ощущается влияние "Записок охотника". Это сразу почувствовал Некрасов. В августе 1855 года он писал Тургеневу. "В IX № "Совр." печатается посвященный тебе рассказ юнкера: "Рубка лесу". Знаешь ли, что это такое? Это очерки разнообразных солдатских типов (и отчасти офицерских), то есть вещь, доныне небывалая в русской литературе. И как хорошо! Форма в этих очерках совершенно твоя, даже есть выражения, сравнения, напоминающие "Записки охотника"**.
* (Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 46, М; 1934, стр. 170.)
** (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. X, стр. 23о. См. статью Г. А. Бялого "Записки охотника" и русская литература".- В кн. "И. С. Тургенев. Статьи и материалы", под ред. М. П. Алексеева, Орел, 1955.)
"Я рад, что эта книга вышла; мне кажется, что она останется моей лептой, внесенной в сокровищницу русской литературы..." (XII, 115) -писал сам Тургенев о "Записках охотника" в связи с отдельным их изданием. Автор "Записок охотника" становится одним из самых популярных русских писателей. В письме к П. В.Анненкову Гоголь отзывается о Тургеневе еще в 1847 году: "Талант в нем замечательный и обещает большую деятельность в будущем"*.
* ("Гоголь о литературе", Гослитиздат, М. 1952, стр. 249.)
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://i-s-turgenev.ru/ 'Иван Сергеевич Тургенев'