Глава десятая. Итоги творчества

После "Нови" Тургенев не создал ничего принципиально нового в идейном отношении. В "Старых портретах" (1880) и "Отчаянном" (1881) мы видим всё те же наблюдения над русской стариной, проникнутые тем же стремлением найти в старой жизни параллели к современности. "Отчаянный" Миша нимало не напоминает современную молодежь по ее внутреннему миру и идейным стремлениям, но, по мысли Тургенева, психологическая основа его типа однородна с типом современной молодежи: широта натуры, "отчаянность", стремление во всем дойти до крайности, доброта и даже жажда "самоистребления".

"Песнь торжествующей любви" (1881) и "Клара Милич" (1882) продолжают старую тургеневскую тему "подчинения воли". Так в последние годы жизни и творчества повторял Тургенев свои старые идеи, мотивы и темы. Он не ограничился этим и собрал их воедино в том цикле миниатюр, которые составили знаменитые его "Стихотворения в прозе" ("Senilia"). Быть может, эти стихотворения в прозе возникли как подготовительные этюды к будущим большим работам; об этом сам Тургенев говорил Стасюлевичу. К тому же одно из стихотворений ("Встреча") он снабдил соответствующей пометкой в рукописи и действительно включил его в состав "Клары Милич". Во всяком случае, собранные воедино, они образовали своеобразную поэтическую исповедь Тургенева, его завещание, конспект всего передуманного и пережитого. Давние размышления как бы сгустились и приняли особо конденсированную форму коротких рассказов, лирических монологов, аллегорических образов, фантастических картин, поучительных притч, снабженных иной раз заключительной моралью: "Я понял, что и я получил подаяние от брата моего" ("Нищий"); "Житье дуракам между трусами" ("Дурак"); "Бей меня! но выслушай!" - говорил афинский вождь спартанскому. "Бей меня - но будь здоров и сыт!" - должны говорить мы" ("Услышишь суд глупца"); "Только ею, только любовью держится и движется жизнь" ("Воробей") и т. д.

По содержанию, стилю и тону многие стихотворения в прозе представляют собой как бы ответвление прежних крупных произведений Тургенева. Иные восходят к "Запискам охотника" ("Щи", "Маша", "Два богача"), иные к любовным повестям ("Роза"), иные к романам. Так, "Деревня" напоминает гл. XX "Дворянского гнезда", а "Порог", "Чернорабочий и белоручка" связаны с "Новью"; стихотворения в прозе, развивающие тему бренности жизни, тяготеют к "Довольно"; персонифицированные фантастические образы смерти ("Насекомое", "Старуха") ведут свое начало от "Призраков". "Призраками" и "Довольно" подготовлена была и самая форма отрывков, эпизодов, размышлений и лирических монологов, вполне законченных каждый в отдельности и связанных друг с другом единством мысли и настроения.

Круг этих мыслей и настроений нам уже знаком по прежним произведениям Тургенева. В "Стихотворениях в прозе" развертываются перед нами мотивы тщеты существования, бессмысленности надежд на личное счастье" стихийного равнодушия к человеку вечной природы, которая выступает в виде грозной необходимости, подчиняющей себе свободу при помощи грубой силы; все эти мотивы сливаются в единое представление неизбежности и непредотвратимости гибели, космической и личной. И рядом с этим, на равных правах, выступает с не меньшей силой другой круг мотивов и настроений: любовь, побеждающая страх смерти; красота искусства ("Стой!"); нравственная красота народного характера и чувства ("Щи"); моральное величие подвига ("Порог",. "Памяти Ю. П. Вревской"); апология борьбы и мужества ("Мы еще повоюем!"); животворящее чувство родины ("Деревня", "Русский язык").

В этом откровенном и прямом соединении противоречивых рядов чувств и представлений о жизни заключена наиболее интимная исповедь Тургенева, итог всей его жизни.

Об этом итоге прекрасно и верно сказал Л. Н. Толстой в письме к А. Н. Пыпину от 10 января 1884 года: "Он жил, искал и в произведениях своих высказывал то, что он нашел,- все, что нашел. Он не употреблял свой талант (уменье хорошо изображать) на то, чтобы скрывать свою душу, как это делали и делают, а на то, чтобы всю ее выворотить наружу. Ему нечего было бояться. По-моему, в его жизни и произведениях есть три фазиса: 1) вера в красоту (женскую любовь - искусство). Это выражено во многих и многих его вещах; 2) сомнение в этом и сомнение во всем. И это выражено и трогательно, и прелестно в "Довольно", и 3) не формулированная... двигавшая им и в жизни, и в писаниях, вера в добро - любовь и самоотвержение, выраженная всеми его типами самоотверженных и ярче, и прелестнее всего в "Дон-Кихоте", где парадоксальность и особенность формы освобождала его от его стыдливости перед ролью проповедника добра".^*

^* (Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 63. М.- Л., ГИХЛ, 1934, стр. 150.)

Краткие и сжатые обобщения, появившиеся в "Стихотворениях в прозе", как нельзя более характерны для тенденций тургеневского реализма. Даже стремясь "выворотить наружу" самую интимную суть своих душевных переживаний, Тургенев хочет возвести свою исповедь к общим законам жизни, представить свои личные страдания и тревоги как результат воздействия на человека сил истории или природы. Каждый человек, которого рисует Тургенев, предстает в его изображении либо как воплощение исторических сил данной страны и народа, либо как результат подспудной, незримой работы стихийных сил, в конечном итоге - сил природы, "необходимости". Вот почему у Тургенева рассказ о человеке, об отдельном эпизоде его жизни почти всегда превращается в рассказ о его "судьбе", исторической и внеисторической.

"Мне недавно пришло в голову,- писал Тургенев 14 октября 1859 года графине Ламберт,- что в судьбе почти каждого человека есть что-то трагическое,- только часто это трагическое закрыто от самого человека пошлой поверхностью жизни. Кто останавливается на поверхности (а таких много), тот часто и не подозревает, что он - герой трагедии... Кругом меня все мирные, тихие существования, а как приглядишься - трагическое виднеется в каждом, либо свое, либо наложенное историей, развитием народа".^*

^* (Письма И. С. Тургенева к графине Е. Е. Ламберт. М., 1915, стр. 50-51.)

"Трагическое" в сознании Тургенева - это прежде всего необходимое, неизбежное, от человека не зависящее. Художественное отражение проявлений "необходимости" - эту задачу Тургенев решает в каждом своем значительном произведении. В судьбе каждого человека он непременно хочет увидеть и показать "либо свое" (т. е. определенное стихийными законами жизни), "либо наложенное историей, развитием народа". В первом случае это будет тургеневская повесть, во втором случае - тургеневский роман. Если в центре повествования находится любовный эпизод, то он также подается не как интимный и частный случай, а непременно либо в связи с общим философским пониманием жизни и ее законов, либо в связи с исторической характеристикой человека.

В духе общих художественных принципов Тургенева и психологический анализ проводится им не для выяснения случайных и зыбких сцеплений мыслей и настроений, не для изображения самого психического процесса, а для выражения устойчивых психических свойств, либо, по мысли Тургенева, определенных положением человека среди стихийных жизненных сил, либо опять-таки "наложенных историей, развитием народа".

Изображение природы подчинено у Тургенева тому же заданию. Природа выступает как средоточие тех естественных сил, которые окружают человека, часто подавляют его своей неизменностью и мощью, часто оживляют его и увлекают этой же мощью и красотой. Герой Тургенева осознает себя в связи с природой; поэтому пейзаж связан с изображением душевной жизни, он ей аккомпанирует непосредственно или контрастно.

Тургенев скупо отбирает факты и явления жизни и стремится достигнуть эффекта немногими, строго рассчитанными средствами. Л. Толстой упрекал Лескова в чрезмерности. Тургенева в этом никто упрекнуть не смог бы. Его закон - мера и норма, принцип необходимого и достаточного.

Тот же принцип гармонии, меры и нормы вносит он и в свой слог, в свой язык.

Русский язык он воспринимает прежде всего как создание народа и потому как выражение коренных свойств народного характера. Больше того, язык, сточки зрения Тургенева, отражает не только настоящие, но и будущие свойства народа, его потенциальные качества и возможности. "Хотя он <русский язык> не имеет бескостной гибкости французского языка,- писал Тургенев,- для выражения многих и лучших мыслей, он удивительно хорош по своей честной простоте и свободной силе".^* Тем, кто скептически относился к судьбам России, Тургенев говорил:

^* (Письма И. С. Тургенева к графине Е. Е. Ламберт, стр. 64.)

"И я бы, может быть, сомневался в них - но язык? Куда денут скептики наш гибкий, чарующий, волшебный язык? - Поверьте, господа, народ, у которого такой язык,- народ великий!"^*

^* (Н. В. Щербань. Тридцать два письма И. С. Тургенева и воспоминания о нем (1861-1875).- "Русский вестник", 1890, № 7, стр. 12-13. Насколько устойчиво было у Тургенева такое отношение к русскому языку, не только как к отражению лучших свойств русского национального характера, но и как к залогу великого будущего русского народа, свидетельствует его знаменитое стихотворение в прозе "Русский язык". Для него русский язык - нечто гораздо более важное, чем средство выражения мыслей, чем "простой рычаг"; язык - национальное достояние. Отсюда характерный для Тургенева призыв - беречь русский язык: "берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками, в челе которых блистает, опять-таки Пушкин! - Обращайтесь почтительно с этим могущественным орудием; в руках умелых оно в состоянии совершать чудеса!" (X, 357). Язык литературы, разработанный русскими писателями во главе с Пушкиным, был для Тургенева неразрывно связан с общенародным языком. Поэтому он решительно отвергал попытки создания какого-то особого языка для литературы в отрыве от языка общенародного. "Создать язык!! - восклицал он,- создать море. Оно разлилось кругом безбрежными и бездонными волнами; наше писательское дело - направить часть этих волн в наше русло, на нашу мельницу!" (XII, 436).)

Итак, роль писателя по отношению к языку, который дан ему народом, заключается прежде всего в регулировании, в направлении, в отборе ("направить часть этих волн"), т. е. опять-таки в нормализации.

В 1911 году М. Горький писал К. Треневу: "Проштудируйте богатейших лексикаторов наших - Лескова, Печерского, Левитова купно с такими изящными формовщиками слова и знатоками пластики, каковы Тургенев, Чехов, Короленко".^* Два ряда писателей намечает здесь Горький: одни открывают и собирают словесные богатства языка ("богатейшие лексикаторы"), другие оформляют накопленные богатства и вырабатывают норму литературной речи ("изящные формовщики слова"). Тургенев, естественно, находит себе место во втором ряду, среди "формовщиков слова", он открывает этот ряд как его бесспорный глава.

^* (М. Горький. Собрание сочинений, т. 29. М., ГИХЛ, 1955, стр. 212.)

В письме к О. К. Гижицкой (1878) Тургенев высказал главные свои языковые требования. Он советует своей корреспондентке избегать того языка, который он называет журнальным. "Слог этот,- говорит он,- отличается какой-то хлесткой небрежностью и распущенностью, неточностью эпитетов и неправильностью языка".

За этой отрицательной формулой своих языковых требований Тургенев дает и формулу положительную: "при передаче собственных мыслей и чувств не брать сгоряча готовых, ходячих (большей частью не точных или приблизительно точных) выражений - а стараться ясно, просто и сознательно верно воспроизводить словом то, что пришло в голову".^*

^* ("Слово", сб. VIII. М., б. г., стр. 26, 27.)

Осуществление этого принципа в художественной практике самого Тургенева было задачей более чем трудной, потому что "просто" нужно было говорить о вещах далеко не простых, а "ясно" - не только о событиях внешних, зримых и ощутимых. "Ясность" нужна была Тургеневу для того, чтобы передать "внутренний трепет неясных чувств и ожиданий" ("Переписка"). Довести сложное до простоты, неясное, смутное до точности и верности - таково задание Тургенева-стилиста. Вот почему он восхищался таким, например, пушкинским словосочетанием, как "тяжелое умиленье" ("С каким тяжелым умиленьем Я наслаждаюсь дуновеньем В лицо мне веющей весны"). По поводу этих строк Тургенев говорил Л. Нелидовой: "Заметили ли вы это выражение: "с каким тяжелым умиленьем"? - А! Понимаете ли вы, как это сказано? Я дал бы себе отрезать по мизинцу на каждой руке за то, чтобы суметь так сказать".^*

^* ("Вестник Европы", 1909, № 9, стр. 232-233.)

Принцип сложной простоты и точного выражения "неясных чувств и ожиданий" приводит к таким характерно тургеневским словосочетаниям, как "сочувственное негодование", "ласковое презрение", "острая теплота" (воздуха), "кислый треск" (кузнечиков) или "молчание полноты" и "колыхание счастья". А язык тургеневского психологического анализа приводит к таким характеристикам-уподоблениям: "Разнообразнейшие чувства, легкие, быстрые, как тени облаков в солнечный ветреный день, перебегали то и дело по ее глазам и губам" ("Первая любовь"). "Очертания их <мыслей> были так же неясны и смутны, как очертания тех высоких, тоже как будто бы бродивших тучек" ("Дворянское гнездо"). Или: "Вся жизнь моя озарилась любовью, именно вся, до самых мелочей, словно темная, заброшенная комната, в которую внесли свечку" ("Дневник лишнего человека"). Тургенев как бы доказывает, что ни одно слово не сказано здесь в неточном или приблизительно точном смысле: вся - "именно вся, до самых мелочей"; озарилась - "словно темная, заброшенная комната" и т. д.

Стремление дать простое и точное выражение сложным и неясным явлениям естественно влечет к афористичности, сентенциозности; поэтому тургеневские характеристики, определения, сравнения часто приобретают афористическую форму: "Оно, счастье - как здоровье: когда его не замечаешь, значит оно есть" ("Фауст"). "Любовь даже вовсе не чувство - она болезнь- известное состояние души и тела; она не развивается постепенно - в ней нельзя сомневаться, с ней нельзя хитрить, хотя она проявляется не всегда одинаково; обыкновенно она овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли - ни дать, ни взять .холера или лихорадка..." ("Переписка"). "Смерть, как рыбак, который поймал рыбу в свою сеть и оставляет ее на время в воде: рыба еще плавает, но сеть на ней, и рыбак выхватит ее - когда захочет" ("Накануне"). В последнем примере афоризм явственно перерастает в аллегорию; вот почему в "Стихотворениях в прозе", в которых языковые и стилистические тенденции Тургенева выражены с наибольшей прямотой и ясностью, особенно много встречается законченных афоризмов и аллегорий.

Изображение "неясных чувств и ожиданий" очень часто находит у Тургенева другое русло и выражается в лирической декламации, как например в "Довольно": "О скамейка, на которой мы сидели молча, с поникшими от избытка чувств головами,- не забыть мне тебя до смертного моего часа!" Примеры этого рода настолько многочисленны и знакомы, что их нет надобности приводить. Именно эта струя тургеневского языка и стиля вызывала нарекания критики в склонности Тургенева к старомодным "тонкочувствительным излияниям". Отмечалось также, что именно в этих случаях проза Тургенева тесно соприкасается с поэтической речью, хотя стремление сблизить прозу со стихом характерно для всего тургеневского творчества, начиная с ранних его прозаических опытов и кончая "Стихотворениями в прозе".

На протяжении всего своего творчества Тургенев сознательно сближал прозу с поэзией, устанавливал равновесие между Ними. Его позиция в вопросе о соотношении стиха и прозы заметно отлична от пушкинской. Как Пушкин стремился отделить прозу от стиха, найти для прозы свои законы, утвердить в прозе "прелесть нагой простоты", освободить ее от лиризма и сделать орудием логической мысли,- так Тургенев стремился к обратному: к прозе, обладающей всеми возможностями поэтической речи, к прозе гармонически упорядоченной, лирической, соединяющей в себе точность логической мысли со сложностью поэтического настроения,- словом, он стремился, в конечном счете, к стихотворениям в прозе. В различии соотношения стиха и прозы у Пушкина и Тургенева сказалось различие этапов русской литературной речи. Пушкин создавал новый литературный язык и заботился о кристаллизации его элементов; Тургенев распоряжался всеми богатствами, приобретенными в результате пушкинской реформы, упорядочивал и оформлял их; он не подражал Пушкину, а развивал его достижения.

Сложность и точность, ясность и благозвучие, простота и сила - эти черты языка Тургенева были восприняты последующими поколениями как драгоценное наследие. Недаром тургеневский язык нашел высокую оценку у Ленина. "Мы лучше вас знаем,- писал он, обращаясь к либералам,- что язык Тургенева, Толстого, Добролюбова, Чернышевского - велик и могуч".^* Характерно, что в ленинском перечне мастеров русского слова имя Тургенева стоит на первом месте.

^* (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 20, стр. 55.)

Историческое значение достижений тургеневского реализма громадно. В "Записках охотника" Тургенев создал типический образ русского крестьянина, образ одновременно социальный и национальный. Тургенев "зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил... С каким участием и добродушием автор описывает нам своих героев, как умеет он заставить читателей полюбить их от всей души!"^*

^* (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. X. М., Изд-во Академии наук СССР, 1956, стр. 346.)

Развивая традиции Пушкина, Тургенев разработал особый тип "свободного" романа, в котором повествование о личной судьбе героя превращается в цельную картину социально-политической и идейной жизни страны в определенный период ее истории. Сменявшие друг друга герои романов Тургенева, представители разных идейных поколений, образовали в сознании читателей России и всего мира типический образ мыслящего русского человека, осознающего свою личную судьбу в неразрывной связи с судьбами своей страны. Точно так же и образы героинь Тургенева, при всем неповторимом своеобразии каждой из них, сложились в характерный для России единый образ "тургеневской девушки", чье сердце устроено так, что оно может полюбить только избранника России.

Замечательное свойство Тургенева как великого реалиста заключалось в его искусстве улавливать новые, нарождающиеся общественные явления, еще далеко не упрочившиеся, но уже растущие, развивающиеся. Возникновение и смена идейных веяний, культурных течений, общественных настроений - это был для Тургенева постоянный предмет самого пристального художественного изучения. ".. .Мы можем сказать смело,- писал Добролюбов,- что если уже г. Тургенев тронул какой-нибудь вопрос в своей повести, если он изобразил какую-нибудь новую сторону общественных отношений,- это служит ручательством за то, что эта новая сторона жизни начинает выдаваться и скоро выкажется резко и ярко пред глазами всех" (II, 209). Сила реализма обеспечила творчеству Тургенева широкую популярность не только в России, но и за рубежом. Мировая литература испытала на себе плодотворное влияние творчества Тургенева в целом и в особенности его "Записок охотника" и романов.^* Умение Тургенева гармонически подчинять все художественные средства идейной цели повествования стало нормой и образцом для крупнейших писателей мира. Популярность Тургенева за рубежом еще при жизни писателя достигла колоссальных размеров. Знакомясь с произведениями Тургенева, зарубежные читатели усваивали традиции русской реалистической школы.

^* (См.: М. П. Алексеев. Мировое значение "Записок охотника".- "Записки охотника" И. С. Тургенева. Статьи и материалы. Орел, 1955, него же: И. С. Тургенев - пропагандист русской литературы на Западе.- Труды отдела новой русской литературы. М,- Л. Изд. Академии наук СССР, 1948.)

Либерализм в политике, пессимизм в философии - все эти черты тургеневского творчества отошли в прошлое и стали достоянием истории, но принципы реалистического искусства Тургенева сохранили свое непреходящее значение.

Вспомним цитированные выше замечательные тургеневские слова: "Одно лишь настоящее, могущественно выраженное характерами и талантами, становится неумирающим прошедшим". Справедливость этих слов Тургенев доказал всей своей деятельностью. Разрабатывая злободневные темы своего времени, он создал образ великой страны, полной неисчерпаемых возможностей и нравственных сил,- страны, где простые земледельцы, несмотря на многовековое угнетение, сберегли лучшие человеческие черты, где образованные люди, чуждаясь узко личных целей, стремились к осуществлению национальных и социальных задач, отыскивая свою дорогу иной раз ощупью, среди мрака, где передовые деятели, "центральные натуры" составили целую плеяду людей ума и таланта, "в челе которых блистает Пушкин".

Этот образ России, нарисованный великим реалистом, обогатил художественное сознание всего человечества. Созданные Тургеневым характеры и типы, несравненные картины русской жизни и русской природы далеко вышли за рамки его эпохи: они стали нашим неумирающим прошедшим и, в этом смысле, нашим живым настоящим.