Введение

О повестях и рассказах Тургенева написано немало исследовании. Анализ поэтики и содержания повестей 40-х- начала 50-х годов позволил поставить вопрос о становлении реализма Тургенева, его эволюции от "старой манеры" к "новой". На материале повестей 50-х годов рассмотрена философско-нравственная проблематика творчества писателя и проблема "лишнего человека". Началось и изучение поздних повестей и рассказов Тургенева, как "таинственных", так и бытовых, получивших в тургеневедении также названия "повесть-воспоминание" или "повесть о прошлом". Однако до сих пор в современной науке о Тургеневе нет ни одной обобщающей работы о "малых жанрах" тургеневской прозы. Исследование творчества писателя носит в основном романоцентристский характер. И потому исследования о повестях и рассказах Тургенева (исключение составляет лишь цикл "Записок охотника") почти всегда "ориентированы" на изучение романов: "малые" жанры тургеневской прозы чаще всего рассматриваются как "дополнительный материал" к характеристике романного творчества писателя. Особенно наглядно такая точка зрения обнаруживается в общих работах о Тургеневе. 50-х повести, - пишет Г. А. Бялый о произведениях Тургенева 50-х годов, - послужили подготовительными материалами к "Дворянскому гнезду"..."^*. "в период, предшествующий "Нови" - и говорится в другой главе того же исследования,- все эти темы - ли отвлеченно-философские, и конкретно-социальные - всплывали то вместе, то порознь в повестях и рассказах Тургенева 60-х-70-х годов, в годов, в которых накапливались разнородные материалы для большого художественного обобщения в масштабе романа"^**. Вывод Г. А. Вялого справедлив. В 50-70-е годы, в одну из самых блестящих эпох истории русской литературы, роман оказался ведущим жанром в значительной мере благодаря Тургеневу. Повесть (в том числе и тургеневская) воспринималась в этот период как жанр второстепенный, как бы "подготовительный". Во многом она такой и была.

^* (Бялый г. А. Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962, с. 103.)

^** (Там же, с. 201.)

Определяя особое значение повести в русской литературе 50-60-х годов, Л. М. Лотман приходит к выводу, что этот жанр явился "как бы сюжетно- и формообразующим горнилом литературы эпохи". "Этим и объясняется,- заключает Л. М. Лотман,- тот факт, что у многих выдающихся писателей периоды работы над романами перемежались периодами писания повестей, в которых автор, отходя от проблематики и художественных задач своего последнего крупного произведения, обдумывал и ставил новые темы, пробовал новые средства выразительности. Особенно заметно такая тенденция проявилась в творчестве Тургенева, ощутима она и у Л. Толстого"^*. С точки зрения самых общих и важных проблем историко-литературного процесса тех лет такой вывод бесспорен.

^* (Русская повесть XIX века: История и проблематика жанра. Л., 1973, с. 383.)

И все же тургеневские повести и рассказы не были только лабораторией романного творчества. Проблематика "малых" жанров Тургенева не поглощалась проблематикой его романов. Это две лишь отчасти пересекающиеся плоскости. Проблематика многих повестей и рассказов Тургенева не имеет прямого соответствия в романном творчестве писателя. Такие повести и рассказы не могли "подготавливать" проблематику его романов. Так, "Первая любовь", единственная повесть, написанная Тургеневым в период между "Дворянским гнездом" и "Отцами и детьми", конечно, не "подготавливала" ни "Отцов и детей", ни предшествующий ему роман "Накануне". Связи "Дыма" с "Призраками", "Довольно" и "Собакой", а "Нови" со "Степным королем Лиром", "Бригадиром", "Вешними водами" или "Сном" тоже весьма зыбки и устанавливаемы лишь в пределах самых общих проблем творчества Тургенева. Да к тому же тургеневские повести, особенно столь знаменитые, как "Ася", "Первая любовь", "Вешние воды", "Клара Милич", воспринимались и воспринимаются читателем как вершинные достижения русской прозы вне зависимости от "Дворянского гнезда" или "Отцов и детей". В повестях и рассказах Тургенева есть свое специфическое содержание и особый круг художественных проблем.

В тургеневедении время от времени предпринимались попытки определить это содержание. Так, желая "реабилитировать" тургеневскую повесть, В. Фишер утверждал, что этот жанр наиболее точно отвечал характеру таланта Тургенева, ибо позволял поставить общие, философские, "вечные" проблемы, занимающие ведущее место в творчестве писателя. По мнению исследователя, тургеневская повесть вовсе лишена социального значения и главным в ней является повторяющийся сюжетный мотив: "...в жизнь человека врывается какое-то постороннее начало, захватывает его в свою стихию, бросает по своему произволу туда и сюда, и, наконец, выбрасывает потерпевшего крушение на его берег жалким обломком"^*. В ряде случаев, как отмечает В. Фишер, такой мотив внешне осложнен социальным элементом: тогда обычно говорят о тургеневском романе.

^* (Фишер В. Повесть и роман у Тургенева, В кн.: Творчество Тургенева: Сб. статей /Под ред. И. Н. Розанова и Ю. М. Соколова. М., 1920, с. 14.)

Точка зрения В. Фишера неоднократно подвергалась критике^*: хотя исследователь и верно отметил, что философский элемент пронизывает все творчество Тургенева, но он не сумел объяснить сложную соотнесенность общефилософских и конкретно-исторических проблем в романах и повестях писателя и в итоге не выявил специфики ни "малых" жанров прозы Тургенева, ни его романа.

^* (См., например, статью: Батюто А. И. Структурно-жанровое своеобразие романов Тургенева 50-х - начала 60-х годов.- В кн.: Проблемы реализма русской литературы XIX века. М.; Л., 1961, с. 133-134.)

Другая попытка выявить специфичность тургеневской повести принадлежит Л. В. Пумпянскому, который рассматривал тургеневские произведения "малого" жанра как новеллы, созданные под западноевропейским влиянием, и определил характерную их особенность как "могущественную оркестровку" (пейзажную и философскую), соединенную с особого рода элегическим тоном^*. Рассматривая эволюцию философских воззрений Тургенева как путь от умеренного гегельянства к "импрессионистическому шопенгауэризму", Л. В. Пумпянский находил, что тургеневская новелла явилась своеобразной художественной проекцией философии Шопенгауэра, а ее элегический тон и пейзажная "оркестровка" находят прямое соответствие в литературе Германии и Франции: новеллы русского писателя 1850-1860-х годов появились как результат освоения художественных принципов Ж. Санд, Т. Шторма и П. Гейзе, а в более поздний период - Г. Флобера^**. Л. В. Пумпянский поставил вопрос и о соотношении тургеневской повести с романом. Тургеневский роман, по мысли исследователя, носил преимущественно "культурно-героический характер", в то время как тургеневская повесть лишена "героического элемента"; это "повесть о культуре" (имеющая своим истоком творчество Пушкина), особенность которой Л. В. Пумпянский определил следующим образом: "Повесть, культурно отяжеленная,- вот тот жанр, к которому относится разбираемое нами явление; при этом культурно-энциклопедический материал выполняет именно роль "тяжести", "груза", нужного для осеста и устойчивости действия"^***. Для Л. В. Пумпянского все повести Тургенева "культурно бесплодны"; особенно явно, по мысли исследователя, это обнаруживается при рассмотрении поздних повестей писателя, так как в них "таинственное" становится "оккультной эмпирией и уже как таковая входит в эпоху реакции"^****.

^* (Пумпянский Л. В. Тургенев-новеллист.- В кн.: Тургенев И. С. Соч., т. 7. М.; Л., 1929, с. 5.)

^** (Пумпянский Л. В. Тургенев и Флобер,- Там же, т. 10, с. 5-19.)

^*** (Пумпянский Л. В. Тургеиев-новеллист, с. 23.)

^**** (Пумпянский Л. В. Группа "таинственных повестей".- Там же, т. 8, с. X.)

Концепция Л. В. Пумпянского тоже в целом отвергнута современным тургеневедением. Но мысль исследователя о необходимости изучать "таинственные повести" Тургенева в их соотнесении с широким кругом культурной традиции, русской и европейской, была верна. Дальнейшее изучение этих произведений во многом пошло именно по этому пути. Г. А. Вялый показал, как связаны они с идеями естественнонаучного и философского позитивизма, получившими широкое распространение в те годы. Он объяснил также, почему обращение Тургенева к этим вопросам и идеям было знамением времени. Касаясь вопросов "таинственного" в жизни, писатель хотел быть трезвым эмпириком и стремился опираться на данные точных наук, однако, как писал Ф. Энгельс в статье "Естествознание в мире духов" (1878), "неправильное мышление, если его последовательно проводить до конца, неизбежно приводит, по давно известному диалектическому закону, к таким результатам, которые противоположны его исходному пункту. И, таким образом, эмпирическое презрение к диалектике наказывается тем, что некоторые из самых трезвых эмпириков становятся жертвой самого дикого из всех суеверий - современного спиритизма"^*. И Тургенев, как показывает Г. А. Бялый, невольно "расплатился за издержки современного ему естествознания, разделив участь многих своих современников, в том числе и передовых ученых вроде Бутлерова, и демократических публицистов вроде Михайловского, у которого... все эти "медиумические" темы причудливым образом сплетались с вопросами революционного движения"^**.

^* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 20, с. 382.)

^** (Бялый Г. А. Указ, соч., с. 221.)

В исследованиях, посвященных "таинственным повестям", намечены также связи этих произведений с русской и западноевропейской литературой. Ж. Зельдхейи-Деак соотнесла их с "фантастической повестью" начала XIX в. и с творческими принципами Л. Толстого и Достоевского^*. М. А. Турьян установила известную общность их с творчеством Э. По и В. Ф. Одоевского^**. Сделан также ряд конкретных сопоставлений отдельных повестей с широким кругом русской и западноевропейской литературы (см. об этом в главе "Таинственные повести").

^* (Зельдхейи-Деак Ж. "Таинственные повести" Тургенева и русская литература XIX века.- Studia slavica, 1973, t. 19, s. 347 - 364.)

^** (Турьян M. А. "Таинственные повести" В. Ф. Одоевского и И. С. Тургенева и проблемы русской психологической прозы: Автореф. канд. дис. Л., 1980.)

Предпринимались попытки выявить художественную природу этих произведений. С. Е. Шаталов рассматривал их как непоследовательно реалистические или "даже уходящие в зону романтизма", так как в них "техника реалистического письма используется... для воплощения романтического замысла"^*. Впоследствии С. Е. Шаталов пересмотрел свою концепцию. "Таинственные повести" Тургенева исследователь рассматривает теперь как реалистические, хотя и признает, что интерес писателя к таинственным явлениям в жизни человека и в природе придавал этому реализму особый оттенок. В целом же, по мысли С. Е. Шаталова, все поздние произведения Тургенева (и "таинственные повести" в том числе) свидетельствуют о намерении писателя "перекинуть мост через пропасть десятилетий", чтобы "связать современность с прошлым"^**.

^* (Шаталов С. Е. "Таинственные" повести И. С. Тургенева,- В кн.: Учен. зап. Арзамасск. пед. ин-та, т. 5, вып. 4. Арзамас, 1962, с. 88.)

^** (Шаталов С. Е. Художественный мир И. С. Тургенева. М., 1979, с. 298.)

К несколько иным выводам приходит Г. Б. Курляндская. В "таинственных повестях", с точки зрения исследовательницы, Тургенев стремился изобразить непонятные "процессы воздействия бессознательных сил на наше поведение и наше настроение", и это определило специфику творческого метода писателя. В результате тщательного анализа трех повестей ("Фауст", "Песнь торжествующей любви", "Клара Милич") Г. Б. Курляндская приходит к выводу, что, "оставаясь реалистическими по методу обобщения, эти повести вбирают в себя романтическую эмоциональность, которая создается трактовкой некоторых вполне реальных явлений и процессов человеческой психики - эмоцией страха перед ними как таинственными и непостижимыми"^*.

^* (Курляндская Г. Б. "Таинственные повести" И. С. Тургенева: (Проблема метода и мировоззрения).-В кн.: Учен. зап. Курск, пед. ин-та, т. 74: Третий межвуз. тургеневск. сб. Орел, 1971, с. 41.)

Вопрос о содержании и художественном методе "таинственных повестей", об их связях с литературным процессом XIX и XX вв. - один из самых сложных в тургеневедении. Эта сложность усугубляется еще недостаточно проясненным в нашем литературоведении вопросом о сущности и истории русского романтизма, о его влиянии на русскую литературу второй половины XIX в., чем и вызваны как не очень определенные формулировки в работах о "таинственных повестях" Тургенева, так и наличие противоположных точек зрения.

Что касается бытовых повестей 1860-1880-х годов, то они вызывают недоумение читателя тем, что не связаны прямо со злободневными проблемами эпохи и как бы "противоречат" логике творчества Тургенева, а также литературного процесса в целом. В тургеневедении все же предпринимаются попытки найти злободневное значение этих произведений, и тогда "повести о прошлом" рассматриваются как аллюзорные. В ряде работ о Тургеневе их художественная значительность доказывается путем своеобразного "подтягивания" тургеневского художественного метода к принципам реализма Достоевского, наиболее авторитетного в наши дни писателя той поры.

Особенно показателен в этом плане цикл статей Е. В. Тюховой^*, которая постоянно предупреждает своего читателя, что обнаруживаемая ею "типологическая общность" Достоевского и Тургенева обусловлена самой исторической действительностью, а не вызвана влиянием одного писателя на другого. Но по логике мысли исследовательницы получается, что обращение Тургенева к тем явлениям жизни, которые получили наиболее законченное художественное выражение в творчестве Достоевского, чуть ли не автоматически влечет за собой такую "типологическую общность", которая соответствует творческим принципам именно Достоевского. Как утверждает Е. В. Тюхова, в "Несчастной", например, Тургенев обратился к "достоевским" ситуациям, которые невольно повлекли за собой привнесение в художественную систему этой повести принципов реализма автора "Кроткой", и в итоге эта тургеневская повесть оказалась произведением, "чуждым" творческим принципам ее автора^**.

^* (Они вошли в кн.: Тюхова Е. В. Достоевский и Тургенев: (Типологическая общность и родовое своеобразие). Курск, 1981.)

^** (Там же, с. 40.- К такому выводу можно было прийти в том случае, если типологию понимать упрощенно, т. е. не учитывать, что каждый из писателей художественно специфичен и в литературном процессе общность дает о себе знать только в многообразии индивидуального. Так, Е. В. Тюхова утверждает, в полемике со мной (там же, с. 20), что учитывать при нахождении "типологической общности" разное понимание Достоевским и Тургеневым слова "патология" не обязательно, ибо психологические состояния героев обоих писателей определены социально-исторически. Что определены - это верно, но самое существенное в том, как относился каждый из них к этой определенности. Достоевский, в отличие от Тургенева, полагал, что, в конце концов, не среда определяет бытие человека; в нем самом заключены "земля" и "небо", низменное и высокое. Отсюда и художественный метод Достоевского, его поиски "человека в человеке", а не в самой среде, которая есть вещь важная, но элементарная. Отсюда же и отличие этой повести от тех произведений Достоевского, в которых художественно разрабатывались похожие жизненные ситуации; оно тем более бросается в глаза, что это близкие ситуации. Типологическая общность произведений Тургенева и Достоевского безусловно существует, но она имеет более сложную эстетическую природу, чем та, что обнаружена в исследованиях Е. В. Тюховой.)

Специфичность поздних тургеневских "повестей-воспоминаний" по сравнению с романами Тургенева и ранними его произведениями "малых жанров" исследователи объясняют и характером либеральных воззрений писателя. Так, Ю. Г. Нигматуллина утверждает, что в этих произведениях Тургенев обращается к прошлому с целью показать "связи исторических эпох через внутренний, психологический конфликт" и что "сущность психологического конфликта в "повести-воспоминании" Тургенева - в противоречии между социально-историческими и общечеловеческими чертами в характере героя. Тургенева интересует, насколько соответствуют естественным, "коренным" человеческим чувствам и стремлениям те черты, взгляды, переживания героев, которые сформировались под влиянием окружающей их человеческой среды"^* Отрицая враждебный красоте мир насилия, самовластья и наживы, прошлый и настоящий, Тургенев, по мысли исследовательницы, оставался идеалистом, не понимающим диалектики общего и исторического. Это и таило в себе опасность превращения общечеловеческого в абсолют.

^* (Нигматуллина Ю. Г. О характере психологического конфликта в повести-воспоминании И. С. Тургенева 60-х - 70-х годов.- Учен. зап. Казанск. ун-та, 1963, т. 123, кн. 8, с. 105.)

Такая точка зрения, однако, не подкреплена анализом художественных текстов. Она страдает отвлеченной умозрительностью и противоречит взглядам Тургенева, который всегда полагал, что общечеловеческое существует только как конкретно-историческое.

Наконец, следует отметить, что в исследованиях творчества Тургенева поздние бытовые рассказы и повести анализируются и как этап общей эволюции писателя. Показательна в этом смысле статья Е. Г. Новиковой^*, где поздние произведения рассматриваются как попытка соединения двух линий тургеневского творчества: социальной (объективной), ведущей свое начало от "Записок охотника", и философско-лирической (субъективной), наиболее ярко представленной повестями 50-х годов. Такое соединение дает жанр "студии", в которой "низовая" Россия предстает как своего рода психологический феномен. Главный конфликт этих произведений, по мысли Е. Г. Новиковой,- "конфликт психологического или социально-психологического характера"; через него писатель воспроизводит характерные черты эпохи. Тот же конфликт определяет жанровую доминанту тургеневских "студий". Это жанр "неустойчивый", переходный. Тургеневским "студиям", как считает Е. Г. Новикова, "не хватает широты философского и социально-исторического обобщения"^**; в то же время они отмечены чертами близости к художественным принципам Достоевского.

^* (Новикова Е. Г. Повести и рассказы И. С. Тургенева второй половины 60-х - начала 80-х годов в ряду произведений "малой прозы" писателя: (К постановке проблемы жанра).- В кн.: Проблемы метода и жанра. Томск, 1979, с. 69-81.)

^** (Там же, с. 81.- Е. Г. Новиковой принадлежит интересная попытка объяснения эволюции "малых жанров" в прозе Тургенева и жанровых ее разновидностей в 1860-х годах (Новикова Е. Г. Проблема малого жанра в эстетике И. С. Тургенева.- В кн.: Проблемы метода и жанра. Томск, 1978, с. 13-20; Новикова Е. Г. О некоторых особенностях дифференциации и взаимодействия малых и средних прозаических жанров: К постановке вопроса.- В кн.: Проблемы метода и жанра, вып. 10. Томск, 1983, с. 123-134).)

Творчество Тургенева 1860-1880-х годов все еще ждет своего историко-литературного истолкования. Некоторые общие принципы художественной системы писателя выявлены на основе анализа "классического" периода его творчества и поэтики его романов, а поздние повести и рассказы рассматриваются как поздний вариант этой системы или как подготовительные материалы к "Нови". Однако они явно не укладываются в рамки "привычного" тургеневского творчества. Это вызывает настоятельную необходимость в исследовании поздних повестей и рассказов Тургенева. Есть все основания считать, что после "Отцов и детей" в творчестве Тургенева начинается новый этап, отмеченный ярко выраженными чертами своеобразия.

Тургенев оставался писателем, который, как и прежде, стремился уловить новые потребности времени, но новая историческая эпоха ставила перед ним вопросы, художественное решение которых не могло воплотиться в привычных, старых формах. Главной проблемой для Тургенева всегда была проблема исторического деятеля. Однако Базаров оказался последним тургеневским героем, достойным называться центральной фигурой эпохи. В двух последних романах Тургенев подошел к оценке исторического момента в России с точки зрения сложившихся у него представлений об историческом развитии и пришел к итогам неутешительным. Роман "Дым" оказался романом безгеройным, а в "Нови", для создания которой Тургеневу потребовалось около десяти лет, центральным героем стал "лишний человек" новой формации. И сколь бы важным ни было значение романов "Дым" и "Новь", ими не исчерпывается круг проблем, поставленных в те годы Тургеневым. Повести и рассказы 1860-1880-х годов, лишь отчасти "дополняя" романы, содержат значительные и существенные вопросы, во многом новые для писателя и в известной мере лучше характеризующие направление его художественных поисков.

В начале 1860-х годов в творчестве Тургенева наступает решительный перелом, который был вызван радикальными историческими переменами в русской жизни. О них свидетельствовала, в частности, полемика вокруг "Отцов и детей", которая переросла рамки эстетических споров и стала фактом общественно-политической борьбы. Тургенев воспринял отрицательные суждения критики и читателей о его романе как доказательство исчерпанности своего творчества и объявил тогда свою литературную деятельность завершенной. "Наступили новые времена, нужны новые люди",- писал он, отвечая критикам "Отцов и детей" (XIV, 106)^*. Но творческий кризис оказался, в конце концов, плодотворным. Тургенев вскоре ощутил настоятельную необходимость новых поисков в искусстве; новый этап в его творчестве охватывает последние два десятилетия литературной деятельности Тургенева и является преимущественно нероманным.

^* (Все ссылки на сочинения и письма Тургенева даются в тексте по изданию: Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. В 28-ми т. Соч., т. 1 -15; письма, т. 1 -13. М.; Л., 1960-1968 (римская цифра - том, арабская - страница, П означает "Письма").)

К началу 1870-х годов основные черты "новой манеры" Тургенева определились достаточно ясно.

В творчестве Тургенева 1850-х - начала 1860-х годов сложилась стройная концепция человека. Наиболее полно она реализовалась в тургеневском романе той поры. Эта концепция и была для читателей и критики своеобразной точкой отсчета в оценке поздних произведений писателя. Суровые или снисходительные суждения критики 1860-1870-х годов о них были во многом вызваны тем, что новые повести и рассказы не укладывались в сложившиеся представления читателя об этой концепции. И действительно, тургеневские "повести о прошлом" в своей совокупности дают совершенно иную по сравнению с "классическим" периодом творчества Тургенева картину мира.

В. М. Маркович убедительно доказал, что в тургеневских романах герои отличаются друг от друга не только своей принадлежностью к разнообразным социальным типам, но и их "тяготением" к "определенному типу взаимоотношений с окружающим миром"^*. В этом отношении "мир" тургеневских романов построен на своеобразной иерархии типов, причем современные герои противопоставлены людям "прежнего времени". В результате "современность предстала в отчетливой соотнесенности с прошлым - как следствие распада былого общественного единства"^**. В ней складываются несколько типов, или "уровней", отношения человека и общества. Низший из них представлен в тургеневском романе различного рода приспособленцами и карьеристами. Более высокий определяется наличием духовного элемента в жизненной позиции человека и представлен героями, занимающими "срединное" положение в романах Тургенева. Это люди честные и порядочные, враждебные миру корысти и тщеславия. Они наделены своими высокими представлениями о долге перед людьми и обществом, но ограничены "готовыми" нормами жизни, "принципами", традицией и т. д., умеренны в своих желаниях и стремлениях, а потому бестрагедийны и не ищут неизведанных путей, не переживают мучительных драм, "без решения которых невозможно жить".

^* (Маркович В. М. Человек в романах И. С. Тургенева. Л., 1975, с 71)

^** (Там же, с. 74.)

Высший тип взаимоотношений человека и общества, по Тургеневу, воплощается в "высшем типе" человека. Это духовно свободная личность, ставящая своей целью социальное переустройство мира. В ней сосредоточен общенациональный смысл жизни и деятельности человеческой личности. Через такого героя "реализуются высшие возможности эпохи, через него выходят в мир творческие импульсы прогресса"^*.

^* (Там же, с. 105.)

В повестях и рассказах Тургенева 60-80-х годов нет героя, воплощающего в себе высокий идеал нравственности и общественной справедливости, а следовательно, безусловная для тургеневского романа 50-х - начала 60-х годов иерархия типов нарушается. В результате резко меняется картина мира, который теперь рассматривается лишь на уровне сугубо бытовом и связанном с жизнью "срединного" человека. Именно в нем Тургенев ищет корни национальной психологии, коренные основы, определяющие духовный склад русского человека. При этом разрушается и противопоставление современного и "прежнего" времени, которое также подвергается анализу. В изображении Тургенева уже нет былого единства людей XVIII в. с общественным целым (исключение составляют лишь поздняя повесть "Старые портреты" и эпизод о Фомушке и Фимушке в романе "Новь"). Тургенев обнаруживает следы распада "былого общественного единства" в историческом прошлом России. Его интересует человек обычный, средний человек как носитель свойств национальной культуры, корни которой уходят в глубь русской истории и быта.

В жизни такого человека (как он представлен в поздних повестях и романах Тургенева) важную роль играет случай, который не только ставит героев в исключительные положения, но и определяет их жизнь, который свидетельствует о вторжении в жизнь загадочных законов Неведомого и одновременно служит доказательством хрупкости и непрочности человеческой судьбы. Кроме того, ставя человека в исключительную ситуацию, случай помогает обнаружить существенные свойства его натуры, неожиданные грани его характера.

Новые художественные проблемы потребовали разработки особой манеры повествования. В кратком предисловии к незавершенному циклу рассказов и повестей, "Отрывки из воспоминаний - своих и чужих", Тургенев пояснял: "Я избрал форму рассказа от собственного лица для большего удобства - и потому прошу читателя не принимать "я" рассказчика сплошь за личное "я" самого автора. На это намекает и самое заглавие отрывков: "Из воспоминаний своих и чужих"" (XIII, 7). Тургенев стремился найти такую форму повествования, которая бы одновременно могла восприниматься как достоверный рассказ, им слышанный или пережитый, и как выражение его собственного мнения. Автор во многих его поздних повестях и рассказах действительно устранен, но, ощущая это, читатель все же невольно принимает "я" рассказчика за "я" самого Тургенева, как бы угадывая намерение автора совместить "свое" и "чужое" ("Странная история", "Стук... стук... стук!..", "Часы" и др.) Такая манера повествования позволяла писателю ставить вопросы, не решая их или же давая им неоднозначное освещение. Для Тургенева дело заключалось не в том, чтобы прийти к готовым решениям, а в том, чтобы привлечь внимание к данным людям и фактам. Эти люди странны потому, что непонятны; но за странными историями скрыто что-то очень важное, их разгадка может помочь понять тайны жизни человека. Поэтому, если "подобные лица жили, стало быть, имеют право на воспроизведение искусством" (П VIII, 172) и тем самым - на раскрытие какой-то грани исторической жизни нации.

Своеобразным введением в основную проблематику поздних повестей и рассказов Тургенева была бытовая повесть "Несчастная" (1868), произведение, во многих отношениях традиционное для писателя и в то же время обладающее новым качеством.

Тургенев считал, что изучение писателем жизни имеет смысл только тогда, когда ведет к пониманию законов, "по которым она движется и которые не всегда выступают наружу; нужно сквозь игру случайностей добиваться до типов" (П XI, 280). Это убеждение стало важнейшим эстетическим принципом самого Тургенева. В его повестях и романах выступают герои, психологические свойства которых определены не только особенностями их индивидуального психического склада, но и условиями их воспитания, обстоятельствами их жизни, историческим опытом. Это весьма важно потому, что типические свойства героев, по Тургеневу, определяют в конечном счете убедительность сюжетных мотивировок. "Глубже схватитесь за сюжет",- советовал он начинающим писателям, указывая на необходимость улавливать "типы, а не случайные явления" (П XI, 182). Только в таких случаях "психологические намеки" могли дать, по утверждению Тургенева, "перспективу" (П X, 327).

Повесть "Несчастная" вполне отвечала такого рода эстетическим требованиям. Однако особенность этого произведения в том, что автор сосредоточил свое внимание не столько на психологии главной героини, Сусанны, сколько на истории ее несчастья и обстоятельствах, эту историю предопределивших. Отсюда и название повести, привлекшее внимание молодого Брюсова, который писал сестре о Сусанне: "Она не героиня - она несчастная; в этом мораль и смысл повести"^*.

^* (Тургенев и его современники. Л., 1977, с. 185.)

В "Несчастной" Тургенев не ограничился стремлением представить исторически и социально разнообразную картину русской действительности. В соотнесенности разнообразных героев-типов отражается совершенно новый подход писателя к жизни. Раньше человек "прежнего времени" был отделен в сознании писателя от человека современного "необратимыми социальными и культурными переменами"^*, в этом смысле они были противопоставлены друг другу. Теперь это противопоставление "снято": "новый" и "прежний" мир предстают в повести как явления своего времени и как явления одного ряда, генетически и по существу связанные друг с другом. Каждый из героев повести - типическое воплощение своего времени, но и рационалистический XVIII век, и относительно более поздний век аракчеевщины, и новый бюрократический мир в своих разнообразных проявлениях в одинаковой мере определяют трагедию Сусанны. Иерархия типов, -некогда для Тургенева непреложная, исчезает, ибо все герои воплощают собою один тип взаимоотношений с окружающим миром. Вот почему повесть "Несчастная" - качественно новое произведение в творчестве Тургенева.

^* (Маркович В. М. Человек в романах И. С. Тургенева, с. 71.)

Широкие временные рамки повести позволяли автору говорить о том, что эта трагедия связана с исторически сложившимися формами русского быта. Разнообразие типов, воплощающих в себе существенные черты уклада, должно было свидетельствовать о типичных, сущностных его свойствах, об уродливых формах человеческих и общественных отношений, складывавшихся в России на протяжении сравнительно долгого исторического периода и сохранившихся еще неприкосновенными к концу 1860-х годов. Основы русского бытового уклада составлялись из разнородных элементов. Братья Колтовские, Ратч, Фустов воплощают в себе разные (исторически и типологически) силы русского исторического процесса, но эти силы всегда обнаруживали свою античеловеческую сущность. Именно поэтому картина русской жизни, нарисованная в "Несчастной", приобретает особенно мрачный колорит.

Это произведение о недавнем прошлом, которое одновременно может восприниматься и как произведение современное, выражающее отношение Тургенева к русской действительности конца 60-х годов^*. Но это только ближайший исторический смысл повести Тургенева. "Несчастная" создавалась не в аллюзорных целях. Трагедия, изображенная в этой повести,- трагедия бытовая, вседневная, а потому ее причина - исторически сложившиеся, но уже ставшие привычными и традиционными отношения, которые составляют характерную черту русского бытового уклада. Трагедия Сусанны бызвыходна потому, что ее причина не в злой или доброй воле людей, а в механизме внеличных общественных связей и отношений, которые человек воспринимает как справедливые, нормальные и незыблемые.

^* (Об этих особенностях повестей Тургенева см.: Неверова Э. Н. Концепция художественного времени в повестях-воспоминаниях И. С. Тургенева конца 60-х - середины 70-х годов.- В кн.: Науч. труды Курск, и Орловск. пед. ин-тов, т. 17: Четвертый межвуз. тургеневск. сб. Орел, 1975, с. 272-284.)

Как произведение, рисующее безысходную трагедию русского быта, "Несчастная" была своеобразной прелюдией и к тем повестям и рассказам Тургенева, в которых главным стал вопрос о национальном своеобразии русского человека, и к роману "Новь"^*.

^* (Вялый Г. А. Указ, соч., с. 203.)

Дело было не только в том, что сложившийся порядок социальных отношений губительно действует на судьбу человека, но и в том, что этот человек несет в себе некую "способность", что его собственная судьба зависит от внутренних свойств его личности, которые тоже могут определять его действия и поступки. Тургенев выявляет "коренное" значение этих свойств, пытаясь через них понять трагедию русской жизни. Первым опытом в этом роде был рассказ "Бригадир", за ним последовали "Странная история" и "Степной король Лир". Созданные почти одновременно с повестью "Несчастная", эти произведения положили начало целой группе повестей и рассказов, в которых Тургенев разрабатывает проблему национальной психологии. Две из них посвящены вопросу о национальном своеобразии "вечных типов". В "Бригадире" и в "Степном короле Лире" писатель говорит о коренных свойствах русского человека, о том, как они проявляются в его страстях. Остальные произведения показывают различные грани социальной психологии, обнаруживающие себя в странных поступках русского человека.

Общечеловеческое начало в его национальном выражении предстало в образе Гуськова, личности, сложившейся в XVIII в. Это была попытка своеобразной реконструкции психологии человека екатерининского времени, несущего в себе то, что писатель назвал русским вертеризмом. XVIII век породил и Ивана Матвеича Колтовского, сухого рационалиста и "русского европейца". Но это была не вся правда о сложном характере человека той поры. В образе Гуськова Тургенев показал в известном смысле противоположное явление - стихийное сознание, способное на самозабвенное и всепоглощающее чувство. Это русский сентиментализм в его бытовом, живом обличье.

В "Бригадире" и "Степном короле Лире" вопрос о свойствах национальной психологии поставлен как вопрос общий; писатель стремился выявить национальное своеобразие общечеловеческих свойств характера и ими объяснить странность житейских ситуаций и судеб русского человека. Тургеневский Харлов ведет себя как человек, в жизни которого существует жестокость и самодурство и вместе с тем - покорность, терпение и способность к полному отречению во имя осознанного нравственного долга. Такая постановка вопроса во многом совпадает с идеями Лескова: как и автор "Леди Макбет Мценского уезда", Тургенев хотел придать "варварским", "неприглядным", внешне "диким" русским житейским ситуациям высокое значение.

Но мысль Тургенева развивалась и в ином направлении. Его начинают все больше интересовать странные и до конца не объяснимые психологически алогичные поступки человека, которые, однако, во многих отношениях оказываются типичными, часто встречающимися в русской жизни и имеют важные социальные последствия. Так, поступки героини "Странной истории" Тургенев объяснял особенностями ее социально-психологического склада. В этом произведении он говорил о поисках правды и идеала и признавал, что "самоотвержение" Софи вызвано кричащими противоречиями жизни России. Способность не останавливаться на полпути и принимать крайние, необычные решения в поисках ответов на "проклятые" вопросы времени Тургенев считал одним из свойств национального характера. Героиня "Странной истории" принадлежит к людям донкихотского склада: она ощущает катастрофичность мира, погрязшего в пороке, и, уверовав в идею, не рассуждает, а действует ради достижения идеала.

О социально-психологических чертах национального сознания пойдет речь в "Стук... стук... стук!.." (1870) и в "Вешних водах" (1871). В первом из этих произведений Тургенев ставит вопрос о психологии русского самоубийства, затрагивая тем самым проблему, необычайно актуальную и в 1870-1880-х годах. Предприняв очерк-исследование одного из характерных русских явлений 1830-х годов - бытового марлинизма, Тургенев пришел к выводу, что трагедия его героя была вызвана весьма прозаическими причинами: ограниченность умственного кругозора рождала суеверие, а вера в судьбу сделала Теглева человеком "фатальным". Таким образом, русский фатализм, по убеждению Тургенева, возникает на почве суеверного невежества, а самоубийство имеет свою психологическую причину: теглевым недоставало цельности, и видимость ее они оплачивали ценою жизни. В "Вешних водах" показан так называемый "лишний человек", и его "слабоволие", т. е. способность подчиняться стихийному течению жизни, неумение противостоять "жизненному потоку", тоже представлено как национальная черта людей определенного социального слоя.

В "Вешних водах" Тургенев вынес суровый приговор своему герою, признав его человеком бездеятельным. Тем самым острее встал перед ним вопрос о человеке деятельном и о тех чертах русского национального характера, которые способствуют появлению, людей действия. Герой такого типа и станет одним из главных для Тургенева в 1870-е годы.