Русский разночинец в изображении Тургенева

1

Лесков, по словам М. Горького, "пронзил всю Русь"1(Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 24. М., 195З, с. 228.). Со страниц его произведений встает многоликая народная жизнь в самых разнообразных своих проявлениях. Его герои - люди различных сословий, профессий и социальных групп, и писатель, характеризуя наиболее примечательные мотивы их поведения, показывает, что за внешней простотой, а нередко и неприглядностью, русского человека скрывается сложная и интересная личность.

Творчество Тургенева не знает такого разнообразия персонажей, но, поставив перед собой в 70-х годах сходную задачу - выявить примечательные черты русской национальной психики, писатель обращается к изображению отдельных сторон и граней этой психики, также показывая ее сложность и значительность. Страна огромна, житейский опыт отдельных социальных групп населения неоднороден, а следовательно, и характеры не могут быть однородны. Разнообразные черты национальной психологии Тургенев и анализирует, обращая особое внимание на те стороны ее, которыеТургенев изображал то, что вызревало в бурном потоке современной жизни, что было новым в ней (по свежим следам воссоздавался им тип "лишнего человека" и человека "нового"). Теперь писатель как бы оглядывается назад, чтобы выяснить, каковы были психические предпосылки поведения и действий его героев. Отсюда и обращение Тургенева к прошлому, к тому переломному периоду в истории России, который определил развитие страны в XIX в. Более всего в связи с этим Тургенева интересует та историческая полоса, которая начинается в 80-х годах XVIII в. и завершается Отечественной войной, и 1830-е годы - эпоха романтического сознания. Этими же причинами вызвана и попытка проследить за становлением социально-психологических особенностей натуры русского разночинца.

В повестях и рассказах Тургенева 1860-х годов основным рассказчиком выступал либо сам автор, либо лицо, близкое ему по своему культурно-психическому уровню. Для воссоздания истории становления характера юного разночинца (рассказ "Часы") Тургеневу понадобился другой тип рассказчика, близкий именно этой среде и потому судивший о ней не со стороны, а в качестве хорошо осведомленного лица. Это среда бедных, занятых борьбой за существование людей. "Жили мы - не бедно, а в обрез",- замечает рассказчик (XI, 220), и это знаменательно: относительное материальное благополучие непрочно, и нужно постоянно заботиться о приобретении копейки. Скупые, но выразительные намеки, разбросанные на этот счет в рассказе,- тому свидетельство. Так, рассказчик упоминает о неприятностях, которые преследовали его отца (XI, 225), говорит о ссорах отца с друзьями, такими же "крючками"-подьячими, из-за того, что кто-то перебил "выгодное дело" (XI, 237), и т. д.

"Человек он был смирный, собою неказистый, болезненный; занимался хождением по делам тяжбенным - и иным",- говорит об отце рассказчик (XI, 220), но очевидно, что эти черты - не столько от его нрава, сколько от унижений, приниженности, "малости", социальной незначительности и зависимости, от постоянного страха перед той границей, за которой уже начинается бедность. Ведь "смиренность", неказистость, болезненность - постоянные черты такого рода героев, в изобилии представленных русской литературой XIX в. Тургеневский герой рисуется по такому же образцу, со всеми характерными чертами нравственного облика таких людей. Хотя "не в нраве его было сердиться" (XI, 231), хотя он был добр и скромен, но он мог упрекнуть племянника в том, что тот его "в убыток ввел" (XI, 263), мог вдруг выместить злобу на сыне, мог разорвать отношения с приятелем, с которым "вместе крали" (XI, 264), но который его предал. Потом он будет просить прощения у Латкина; рассказчик даже заметит, что отцу "самому, казалось, было неловко" (XI, 265), но дело в том, что Латкин "подвел", выдал приятеля "общему их доверителю, богатому молодому купцу, открыв глаза этому беспечному юноше на некоторый... кунштюк, долженствовавший принести значительную пользу моему отцу. Не денежная утрата, как она велика ни была - нет! а измена оскорбила и взорвала отца. Он не мог простить коварства!" (XI, 238).

"Кодекс чести", которым руководствуется герой Тургенева, гадок, но он не есть проявление порочных свойств натуры этого человека. Тургеневский образ мог бы лучше всего быть объяснен словами Чернышевского, тонко интерпретировавшего в конце 1850-х годов "Губернские очерки" Щедрина, в которых была представлена страшная картина нравственного падения людей такого типа: "Поступки, совершаемые подьячим, дурны. Люди с подобными ему понятиями вредны для общества. Но из этого не следует, чтобы сами по себе эти люди непременно были дурными людьми"^*. Есть своеобразный стереотип поведения и мышления, определенный социальным положением, обстоятельствами. Он и подсказывает нечестные пути к достижению сносного благополучия, он же определяет нравственные свойства личности.

^* (Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 16-ти т., т. 4. М., 1948, с. 279.)

Этим объясняется, в частности, и предательство отца рассказчика. В положении, в котором он находится, человек обязан быть верноподанным и благонадежным. Поэтому нет ничего удивительного в том, что об отце мальчика - героя повести ходила молва: "...не проболтайся мой отец, не выдай своего брата - Давыдова отца не сослали бы в Сибирь!" (XI, 221).

Эти слова обронены не случайно. Отец рассказчика постоянно ощущает какую-то неловкость за то, что его брат в ссылке. Он "словно робея" ждет его возвращения после амнистии (XI, 230) и явно понимает намек Давыда: "...в Сибирь попадают хорошие люди, лучше нас с вами... Кому же это знать, коли не вам?" (XI, 259). Когда же Егор возвращается, он "переполошился чрезвычайно и не знал, чем угостить, куда посадить дорогого гостя, метался, как угорелый, суетился, как виноватый" (XI, 266), а потом, видимо, "очень обрадовался", узнав, что брат переезжает в Москву вместе с сыном. Эта совестливость и даже ощущение вины нисколько не означают, что подьячий мог поступить иначе. Он должен был донести на брата по законам логики своего "подьячего" сознания. Однажды Тургенев заставляет своего героя в гневе воскликнуть: "Где это мы живем? В российском государстве или во французской республике?.. Во Францию ступай, кто хочет бунтовать да беспутничать!" (XI, 263). Комический смысл этих слов очевиден: они сказаны по поводу "поступка" мальчика, решившего раз и навсегда избавиться от злополучных часов. Но тем очевиднее, что в этих словах выражена стереотипная мысль трусливого и забитого обывателя павловских времен, живущего в страхе перёд непонятными, крамольными и страшными словами: французская революция, якобинцы, вольтерьянцы и т. д. За эту "крамолу" и пострадал Егор, и именно это о нем "выболтал" его брат подьячий.

Таково же и окружение героя, вся жизнь. Замкнутая в себе и старосветская (XI, 221), вращающаяся в определенном кругу однообразных лиц и объединенная общностью нравственных воззрений, эта жизнь представлена рядом колоритных фигур. Через них автор воспроизводит психологическую атмосферу жизни людей маленького чина и звания, тем самым расширяя бытовой фон повести и одновременно отделяя своего героя-мальчика от себя.

Одна группа героев этого плана обрисована Тургеневым в тонах отрицательных. Тетка, Транквиллитатин и Настасей Настасеич представлены как худшее воплощение среды и могут рассматриваться как своеобразный единый собирательный образ ее. Сюжетно они объединены в повести тем, что сочувствуют друг другу, испытывают взаимную симпатию и вызывают единодушную ненависть мальчиков - рассказчика и Давыда.

Герои эти имеют в повести сугубо второстепенное значение: о них говорится немного, но все описания и характеристики подчеркнуто экспрессивны, оценочны, сосредоточены вокруг какой- либо одной черты и в этих пределах выразительны и объемны. Так, о тетке рассказчика в начале повести сказано: "...сердце у ней было не то, что у отца, недоброе" (XI, 220). Недоброта эта и определяет далее все ее поведение. Чего стоит хотя бы одна такая деталь: отец дал сыну "размашистую пощечину" за то, что он подарил казачку Юшке часы. Эта пощечина доставила тетке "большое удовольствие": "Я слышал, как она крякнула, словно глоток горячего чаю отхлебнула" (XI, 231).

Крестный отец рассказчика, Настасий Настасеич, тоже характеризуется сразу и прямо: "Сутяга он был страшный, кляузник, взяточник - дурной человек совсем; его из губернаторской канцелярии выгнали, и под судом он находился не раз; отцу он бывал нужен... Они вместе "промышляли"; Из себя он был пухлый да круглый; а лицо как у лисицы, нос шилом; глаза карие, светлые, тоже как у лисицы. И все он ими двигал, этими глазами, направо да налево, и носом тоже водил - словно воздух нюхал" (XI, 221). Прямая характеристика и портрет здесь неотделимы друг от друга: портрет строится на сравнении, которое обнаруживает одно, главное, качество героя, прямо названное,- "дурной человек совсем", объясняя одновременно, что хитрость и хищничество (лиса) - свойство и порок "подьячего сословия".

С. Е. Шаталов хорошо заметил, что в произведениях Тургенева ряд персонажей часто выполняет роль "живых обстоятельств": они "целиком входят в фон, на котором рисуются образы главных героев и их антагонистов; более того: они сливаются с этим фоном, входя в него деталью обстановки"^*. Средством выражения подобных обстоятельств часто оказывается портрет, призванный обнаружить одну, но такую черту героя, которая становится психологической, нравственной, социальной или бытовой характеристикой среды. Таков портрет Настасеича и Транквиллитатина, "здоровенного, дюжего, долговязого семинариста" - предмет особой симпатии тетки, которая хотела видеть в нем воспитателя детей.

^* (Шаталов С. Е. Тургеневский портрет.- В кн.: Учен. зап. Курск, пед. ин-та, т. 74: Третий межвуз. тургеневск. сб. Орел, 1971, с. 85-86.)

Его портрет тоже строится на сравнении: "...но заниматься с нами он уже потому не мог, что сам ничему не научился и глуп был, как лошадь. Он вообще смахивал на лошадь: стучал ногами, словно копытами, не смеялся, а ржал, причем обнаруживал всю свою пасть, до самой гортани - и лицо имел длинное, нос с горбинкой и плоские большие скулы; носил мохнатый фризовый кафтан, и пахло от него сырым мясом. Тетка в нем души не чаяла и величала его видным мужчиной, кавалером и даже гренадером" (XI, 232). Манера поведения у него тоже лошадиная: Транквиллитатин "гогочет", "ржет от удовольствия" и т. д.

Такой портрет второстепенных героев С. Е. Шаталов назвал "концентрированным очерком-портретом" и увидел в нем особую "психологическую насыщенность"^*. Однако портрет Транквилли- татина, как и портрет Настасеича, будучи действительно "очерком- портретом", самостоятельного психологического содержания не имеет. Он однолинеен, и все указания на жесты, слова, поступки, манеру поведения должны характеризовать только одно - глупость героя, и портрет, построенный на сравнении, подтверждает прямо данную характеристику ("глуп был").

^* (Там же, с. 93.)

В целом эта группа героев имеет в повести одну, но очень важную функцию: они выполняют роль "живых обстоятельств", т. е. свидетельствуют о нравственной атмосфере, в которой живет герой-рассказчик, и прямо указывают на порок среды. Для этой жизни привычна жестокость, в ней нет доброты, нравственная нечистоплотность - норма, и глупость находит себе покровительство.

Другое воплощение обстоятельств жизни - Латкин, "отставной чиновник", "частный стряпчий" и "поверенный". Латкина отличает еще большая "незначительность" ("хроменький, убогенький... одно из тех существ, про которых сложилась поговорка, что они самим богом убиты" - XI, 238). Она, равно как и внезапно проснувшаяся честность, будут нужны автору для характеристики образа Давыда. Но по самому существу своей натуры и Латкин воплощает среду: он тоже крадет, "промышляет" и борется тем за свое существование.

Итак, среда, в которой живут герои Тургенева, обрисована подробно и обстоятельно. И хотя рассказчик постоянно подчеркивает свое неприятие нравственных законов жизни этой среды, он живет и действует не вне ее. Этим обеспечивается дистанция между героем-рассказчиком и автором.

Заметим, что Давыд однажды говорит: "Отца ты своего бросишь. А не бросишь - пропадешь" (XI, 246). Эти слова важны для мотивировки героя. Кем он стал впоследствии, неизвестно. Но ясно, что он, рассказывающий "курьезную историю" из своего детства, не похож на своих близких. Это существенно, так как делает суждения рассказчика авторитетными.

Повествовательная манера повести такова, что герой-рассказчик воспринимается как человек интеллектуально близкого автору сознания. Он - лицо, объективно свидетельствующее о прошлом, и потому не отделен от автора сказовой манерой. Речь его - это речь литературная, лишь иногда "оживленная" разговорными, но, впрочем, тоже вполне литературными интонациями ("Большая она была богомолка, прямо сказать - ханжа, тараторка, всюду нос свой совала..." - XI, 220; "Зовут меня - вы знаете - Алексеем. Я родился 7-го, а именинник я 17 марта" - XI, 221, т. д.). Это нужно автору для того, чтобы придать повести смысл произведения объективного: повествователь - человек наблюдательный, дающий точные зарисовки и характеристики старых нравов, трезво оценивающий окружающих и среду, из которой он вышел. Он рассказывает и о дяде Егоре, а следовательно, имеет точные представления о старых русских вольтерьянцах. Рассказчику, в конце концов, принадлежат все оценки в повести, и автор с ними соглашается. Читатель это чувствует потому, что человек, повествующий о своей молодости, лишен сколько-нибудь ярких индивидуальных черт, которые отделили бы его интеллектуально от автора.

Кроме того, Тургенев заботится и о формальной мотивировке достоверности суждений рассказчика. Действие повести отнесено к 1801 г., но опубликована она была в 1876 г. Сближая эти даты, Тургенев вписывает подзаголовок "Рассказ старика" и уточняет время якобы слышанного им рассказа - 1850 г. Следовательно, повествование ведет 64-летний старик; автор когда-то, 25 лет назад, слышал его рассказ и теперь лишь точно передает слышанное, отводя себе роль беспристрастного хроникера.

Но рассказчик имеет и самостоятельное значение. В отличие от других повестей Тургенева тех лет, он - герой произведения, лицо активное и принимает самое непосредственное участие в событиях. Поэтому автор строит образ как образ психологический.

Герой рассказа - еще наивный мальчик, поступающий по законам детской психологии, получающий от жизни первые уроки справедливости и благородства, учащийся отличать зло и низость от добра. "Курьезные" события вокруг истории с часами, конечно, не заключают в себе ничего таинственного, а объясняются той "нелогичностью" поступков, причина которых - в борьбе ребяческого эгоизма и долга. Он, как ребенок, должен радоваться подарку, от которого нелегко отказаться, но который и принять тоже нельзя. Инстинктивно веря во всем Давыду, желая выглядеть в его глазах человеком благородным, он отдает часы нищему мальчику, но затем разыгрывает неловкую сцену с возвращением этих часов от отставного "сражанта" Трофимыча. Все дело только в том, что "решительно: пожертвование мое приходилось мне в убыток, оно не уравновешивалось тем удовольствием, которое мое самолюбие мне доставляло" (XI, 225-226). Потом часы перешли к казачку Юшке, потому что мальчик, казалось, осознал, что поступил дурно. Центральный эпизод и главная часть своеобразного психологического этюда - состояние мальчика, решившего украсть у тетки часы, чтобы они не достались ненавистному Транквиллитатину, а затем - подозрения Давыда, убежденность в своей проницательности, обнаружение ошибки и новое искреннее раскаяние. Во всех этих чувствах и поступках - ребяческий эгоизм, а в анализе детской психологии, в искренней смене отчаяния, сознания своей вины и желания быть благородным, в изображении борьбы этих чувств - главная художественная задача. Через изображение этого самоанализа Тургенев, по существу, стремится сказать и о нравственном росте личности ребенка. Не случайно в связи с "Часами" вспоминают о "Детстве" Л. Толстого.

Наконец, важно подчеркнуть, что речь идет о глухой русской провинции, о царстве закостенелых нравов и жизни, далекой от интеллектуальных движений времени. И любопытно, что, намечая бытовой фон действия, Тургенев невольно сближается с Гончаровым. Его Рязань - своего рода Обломовка, с ее скукой и медленно текущем временем: "...после обеда водворилась та сонная, душная тишина, которая до сих пор... ложится на русский дом и русский люд в середине дня, после вкушенных яств..." (XI, 251). Кажется, что Тургенев прямо относит читателя к "Сну Обломова", предлагая ему дополнить эту картину, лишь слегка обозначенную. Здесь тоже живут по "старозаветному обычаю" (XI, 221), свято веря в незыблемость уклада, завещанного отцами и дедами.

Но основной смысл "Часов" связан с образом Давыда. Недаром исследователи единодушны в мнении о том, что этот герой - предшественник Соломина.

Образ Давыда очерчен более скупо, чем образ его брата, тем не менее он включает в себя такие черты, которые делают его почти универсальным типом русского разночинца.

Давыд связан с разночинной, "плебейской" средой, и она оставила свой неизгладимый след на его облике, характере и манере поведения. Тургенев начинает характеристику своего героя с портрета, постоянного приема в его произведениях: "Малый он был неглупый, с характером, из себя плечистый, плотный, лицо четыреугольное, весь в веснушках, волосы рыжие, глаза серые, небольшие, губы широкие, нос короткий, пальцы тоже короткие - крепыш, что называется - и сила не по летам!" (XI, 221). В этом портрете внешние приметы плебейского облика сочетаются с указанием на силу не только физическую, но и внутреннюю, на силу характера.

Сочетание внешней непривлекательности и внутреннего благородства характерно и для других тургеневских героев разночинной среды. Вспомним Базарова: "Длинное и худое, с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом, большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум" (VIII, 200). Опять-таки внешне некрасивое, даже грубое, несущее на себе явные признаки "плебейского происхождения", лицо Базарова обнаруживает внутреннюю суть его натуры - ум и сильный, самоуверенный характер.

Давыд, по словам рассказчика, всегда "поступает как благоразумный и практический человек" (XI, 246), трезво смотрящий на вещи. Потому-то на него и может положиться Раиса, когда она нуждается в конкретной помощи или дельном совете. Давыду свойствен "ясный, простой взгляд на жизнь", "отсутствие фразы", т. е. те черты, о которых Тургенев говорил как о "необыкновенных" еще в первой своей повести о разночинце Андрее Колосове^*. Упоминание об этой ранней повести в связи с "Часами" уместно, так как речь идет о родовых чертах человека разночинной среды. Тургенев указал на них в 40-х годах, потом они отзовутся в Базарове, приобретя свою конкретность уже в зависимости от новой эпохи. О типологических чертах такого человека Тургенев напоминает и в "Часах".

^* (Любопытно, что детство Колосова чем-то напоминает детство Давыда (см. V, 11).)

Белинский в свое время отметил следующий недостаток "Андрея Колосова": "...Вышел хорошенький рассказ там, где следовало выйти прекрасной повести"^*. Критик имел в виду нераскрытость внутреннего мира героя. В "Часах" Тургенев попытался сказать о том, как формируется сознание таких людей в ранней юности.

^* (Белинский В. Г. Полн. собр. соч. в 13-ти т., т. 8. М., 1955, с. 483.)

В числе родовых черт разночинца Тургенев отмечает любовь Давыда к труду: "...он любил возиться с железом, медью, со всякими металлами; он обзавелся разными инструментами - и поправить или сделать даже заново винт, ключ и т. п. ему ничего не стоило" (XI, 222). Это одна из граней натуры героя, человека, знающего цену жизни и относящегося к ней практически, с точки зрения непосредственного восприятия мира. Она - показатель естественного демократизма героя "Часов" и уже встречалась в Базарове, который был уверен, что "природа - не храм, а мастерская, и человек в ней - работник".

Другая грань его натуры - независимость суждений, самостоятельность поступков и непоколебимая честность. Он даже не допускал мысли о том, чтобы замарать себя одолжением у нечестного человека (XI, 222, 224). Характерно для него и резко отрицательное отношение к окружающей его среде. Недаром его ненавидит тетка и боится отец рассказчика. Это та черта характера, которая всегда ставит тургеневского героя- демократа в антагонистические отношения со старым миром, миром "отцов", и делает его человеком, независимым в своих взглядах, решениях и суждениях. В то же время он не навязывает другим своих мнений, так как считает, что каждый должен поступать так, как подсказывает ему его собственный разум. Поставив себя в оппозиционные отношения к окружающему миру, такой человек вырабатывает в себе сдержанность. Он серьезен, неразговорчив (XI, 222, 224) и преисполнен чувства собственного достоинства. Всеми этими чертами Давыд опять-таки напоминает Базарова.

В повести подчеркнута цельность натуры Давыда. Его слова и убеждения воплощаются в дело легко и свободно. Сочувствуя обиженным, он заступается за них и помогает им. Рассказчик упоминает, что его решение отдать подаренные ему часы бедному мальчику должно было вызвать одобрение Давыда (XI, 225). И именно Давыд предложил пожертвовать их в "пользу касимовских погорельцев" (XI, 253). О той же цельности натуры Давыда свидетельствует и его отношение к семейству Латкиных, история которого была введена писателем в рассказ на сравнительно позднем этапе работы как некое "композиционное отступление" (XI, 509).

История Латкиных - это вариант повести о бедном чиновнике, выдержанный в духе той повествовательной манеры, которую А. Григорьев назвал "школой сентиментального натурализма". С точки зрения своей темы, она типична для тех лет^*, хотя прямых аналогий в литературе 40-60-х годов ей нет. Благодаря этой традиционной теме герой "Часов" оказывается вовлеченным в типично русский социальный конфликт. Сюжетное разрешение конфликта определится в рассказе той позицией, которую займет Давыд по отношению к "бедным людям".

^* (Укажем, например, что сюжет "Часов" в той его части, которая касается Латкиных, тематически может быть соотнесен в какой-то мере с историей Мармеладовых из "Преступления и наказания": впавшее в нищенство и поставленное на грань вымирания семейство бедного чиновника и несчастная девушка, на плечи которой ложится вся ответственность за судьбу близких. Но и в "Преступлении и наказании" данная тема - не открытие Достоевского.)

Беды, поразившие семью Латкиных, выглядят как роковое стечение обстоятельств: умерла давно болевшая жена, стала глухонемой трехлетняя дочь, самого Латкина поразил апоплексический удар, и все заботы легли на старшую дочь Раису. Однако это не значит, что речь идет о вторжении каких-то иррациональных сил. Случай всегда ставил "бедных людей" на грань катастрофы - таков один из постоянных мотивов литературы о них. Причем часто лицом, которое должно было спасти семейство, оказывалась молоденькая, чистая и несчастная девушка, как бы воплощающая собою высшую нравственную силу и добродетель. Так будет и в "Часах".

Отношение Давыда к Раисе не по-детски серьезно: "...между Давыдрм и ею завелась дружба - не детская, странная, но хорошая дружба" (XI, 240). Вся "странность" таких отношений в том, что Давыд не просто сочувствует Раисе. Он не только понимает горе "бедных людей", но и будет принимать деятельное участие в их судьбе.

Такое участие - характерная черта тургеневских героев-разночинцев. "Это богатые баловаться могут, плакать-то",- говорит Давыд (XI, 241). Жизнь для него - дело не легкое, а потому требующее серьезного и живого практического действия.

Люди подобного склада смелы и решительны. Присущая им сдержанность не исключает у них в соответствующих обстоятельствах внезапных взрывов и неожиданных поступков (так случилось и в последнем эпизоде с часами). Потому Давыда боятся и Транквиллитатин и Василий. "Давыд выпустил из рук Васильев жилет. Я посмотрел ему в лицо: точно - и не Васи- лью можно было испугаться. Такое унылое... и холодное... и злое" (XI, 252)^*. Это естественная реакция истинного разночинца на встретившуюся ему несправедливость. Можно не сомневаться, что такие люди так же поведут себя и в моменты жизни исторической. На это есть прямой намек в конце рассказа: Давыд "в 1812 году, в чине артиллерийского поручика, погиб славной смертью в день Бородинской битвы, защищая Шевардинский редут" (XI, 268). Смерть героя "Часов" в самые трудные дни Отечественной войны бросает на него последний героический отсвет. Патриотизм, свойственный таким людям, как Давыд или Инсаров, вполне закономерен, он в их натуре: личное и общее неразрывно и гармонично связаны в ней.

^* (Ср. сцену с немцами в романе "Накануне": "Инсаров казался им очень грозным, и не даром: что-то недоброе, что-то опасное выступило у него на лице" (VIII, 77).)

Завершив рассказ о злополучных часах, Тургенев прерывает повествование, не сообщая о дальнейшем становлении характеров героев. Наиболее общие черты типа русского разночинца уже были выявлены. Реальное же проявление этих черт зависело от эпохи, в которую жили такие герои. В 40-х годах они противостояли "ложной" жизненной позиции романтического человека ("Андрей Колосов"), а в 60-х они стали нигилистами и революционерами ("Отцы и дети"). Десятилетие спустя такие люди окажутся выразителями идеи "либерализма снизу" ("Новь").

Рассказ "Часы" примечателен тем, что в нем резко обозначена и следующая особенность разночинца: он неразрывно связан с демократическим оппозиционным движением. Важную роль в связи с этим в рассказе играет образ отца Давыда Егора. О нем сказано, что его "за какие-то якобы "возмутительные поступки и якобинский образ мыслей" (так именно стояло в указе) сослали в Сибирь еще в 1797 году" (XI, 220). Автор имеет в виду указы Павла I, по которым были судимы, а затем сосланы лица, заподозренные в сочувствии идеям Великой французской революции. Каково именно было это сочувствие и какие именно "возмутительные поступки" повлекли за собой эту кару, мы не знаем. Автор лишь намекает на них, упомянув о доносе и сообщив, что тетка рассказчика считала Егора "безбожником, еретиком, вольтерианцем" (XI, 266). Ее характеристика, конечно, не точна, однако ясно, что отец Давыда - человек, связанный с передовыми, оппозиционными настроениями и идеями конца XVIII в.

В ранних редакциях рассказа Тургенев хотел это подчеркнуть более определенно, сказав, что тетка рассказчика считала Егора "даже масоном". При этом автор пояснял, что "он действительно был другом Новикова" (XI, 417). Но Анненков указал Тургеневу на явную историческую ошибку: "...мартинисты, новиковианцы, вроде Егора, сосланы были Екатериной и возвращены Павлом, который к ним сумасбродно, как и все, что он делал, благоволил" (XI, 522). "Ошибка с масонством, которое Павел не преследовал", была исправлена. "Я это очень хорошо знал - да выскользнуло из-под пера",- писал Тургенев (П XI, 165). Егор из новиковианца и масона превратился в вольтерьянца, и притом сознательного: "Он действительно выучился французскому языку, чтоб читать в подлиннике Вольтера" (XI, 266). Однако ошибка Тургенева показательна: он хотел теснее "привязать" свой персонаж к конкретным идеям XVIII в., к так называемым мартинистам. О них Пушкин писал в статье о Радищеве: "В то время существовали в России люди, известные под именем мартинистов. Мы еще застали несколько стариков, принадлежавших этому полу-политическому, полу-религиозному обществу. Странная смесь мистической набожности и философического вольнодумства, бескорыстная любовь к просвещению, практическая филантропия ярко отличали их от поколения, которому они принадлежали"^*. В Егоре из тургеневских "Часов" есть нечто, соответствующее этой характеристике: и вольнодумство (оно подчеркнуто и в окончательном тексте указанием на вольтерьянство), и более всего-"практическая филантропия". Так, среди прочих просветительских начинаний Новикова заслуживает внимания организация при помощи масонов двух училищ для бедных, средства на которые собирались через журнал "Утренний свет". Заметим, что, вспоминая об отце Давыда, рассказчик тургеневских "Часов" говорит: "мы с Давыдом решили, что ему следовало переселиться в Москву и строить там большие училища для бедных людей, а мы бы пошли ему в помощники" (XI, 230). Егор был архитектором^**.

^* (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10-ти т., т. 7. М.; Л., 1949, с. 353.)

^** (Возможно, что прототипом Егора послужил знаменитый архитектор В.И. Баженов (о его связях с масонами см.: Лихоткин Г. А. Оклеветанный Колонкой. Л., 1972).)

Соотнесение с новиковскими идеями и делами здесь явно напрашивается. Родствен и общий демократический пафос - активное сочувствие бедным. Вспомним, например, о широко известном факте: помощи Новикова голодающим в 1787 г. Демократические идеи героев "Часов", Давыда и его отца, исторически правдоподобны. Поэтому-то и становится понятным, почему "выскользнуло из-под пера" упоминание о масонстве и пояснение о дружбе Егора с Новиковым.

Но, исправив ошибку, Тургенев не изменил самого существа образа. Понятие "вольтерианство" было достаточно широким; немало было поклонников Вольтера и среди масонов^*.

^* (См.: Заборов П. Р. Русская литература и Вольтер: XVIII - первая четверть XIX века. Л., 1978, с. 71-72.)

Так, хотя и опосредствованно, образ юноши Давыда оказался связан с русским демократическим движением, а у истоков психологии русского разночинца обнаружилось русское вольномыслие XVIII в. (ссыльные вольтерианцы или последователи Новикова), которое тоже могло проявляться в формах типично разночинного сознания. Ведь между отцом и сыном существует явная общность. Немногочисленные сведения о Егоре, сообщенные рассказчиком (в детстве он и не мог знать о нем более), преследуют именно эту цель: установить и подчеркнуть данную общность. Давыд боготворит отца, он не забыл заветов, которые получил от него в детстве. Он стремится во всем походить на него, чтобы заслужить его одобрение, и тот очень "им казался доволен" (XI, 266). Тем самым Тургенев раздвигает временные рамки повествования, указывая на родовые черты образа Давыда, и делает этот образ универсальным типом русского разночинца, обнаруживая вневременные, коренные, национальные его свойства.

Образ Егора на первоначальной стадии работы над рассказом отсутствовал (XI, 398). Но затем он стал неотъемлемой частью произведения, помогая понять историческую связь поколений, коренную основу русской разночинной психологии.

Важен и еще один аспект во взглядах Тургенева на разночинство. Рассказчик постоянно говорит о том, что он преклоняется перед Давыдом (Давыд "оставался вожаком" - XI, 221), что он старался быть на него похожим и гордился, если мог заслужить его похвалу ("я сам почувствовал себя как бы возмужавшим и способным практически и дельно взирать на вещи"- XI, 411). Значит, уже в ранней юности Давыд обнаружил ту силу духа и цельность натуры, которая всегда была необходимой в историческом процессе и которая всегда вызывала уважение со стороны как скептических и умных героев Тургенева, так и его самого.

Находя, что такие герои играют большую роль в общем ходе жизни, писатель ищет не только в настоящем, но и в прошлом деятельных людей, у которых сила, энергия и практицизм заключаются в самой натуре, в свойствах их личности. Они представляют тот демократический элемент в русской истории, который воплощает собою действие. В этом смысле "Часы" занимают важное место в кругу поздних произведений Тургенева.

Одно из проявлений разночинского мировосприятия раскрывается Тургеневым в повести "Лунин и Бабурин". Рассматривая общественную позицию разночинца в свете его социальной психологии, эта повесть как бы развивает основную идейную целенаправленность рассказа "Часы"^*. Понять эту психологию - значит понять и побудительные причины действий героя на арене социальной жизни.

^* (О повестях "Часы" и "Пунин и Бабурин" в связи с вопросом об эволюции темы героической личности в творчестве Тургенева см.: Полякова Л. И. Повести И. G. Тургенева 70-х годов. Киев, 1983, с. 122-185.)

Как и Сусанна из повести "Несчастная", Бабурин принадлежит к людям трудной судьбы. Он незаконнорожденный и с детства брошен "на произвол судьбы" (XI, 192). Но в данном случае Тургенева интересует не трагическая судьба "несчастного" человека и не сами условия русской жизни, его трагедию обусловившие. Ему важно лишь указать на эту достаточно типичную в России "судьбу" как на один из источников, определивших комплекс социальных идей и настроений героя.

В повести говорится, что "следы трудовой, терпкой жизни, постоянной борьбы сказывались во всем существе Бабурина: обглодала его нужда да бедность" (XI, 208). Бабурин знает изнанку человеческой жизни, и ему близки беды бесправных и несчастных людей, так как он сам живет, как бедняк. Он беден, но тем не менее пригревает возле себя сначала неприспособленного к жизни Лунина, а затем всеми брошенную маленькую Музу. Бесправие собственной жизни рождало у тургеневского героя страстное желание равенства и справедливости для всех. На этой социально-нравственной основе и возник его республиканизм. Он порожден социальными условиями российской действительности в целом и жизнью разночинца в частности.

Республиканские взгляды выстраданы Бабуриным. И как бы ни были тяжелы обстоятельства внешние и психологические, он не изменит этим взглядам до конца своей жизни.

При первом знакомстве с героем выясняется, что за ним "две странности водятся": он телесного наказания "не допускает" (или имеет "правилом не употреблять телесного наказания... над крестьянами") и считает, что "бедного человека обязанность есть - помогать другому бедному". И делает он это не из "милости" и не ради "занятия", как богатые люди, а "по справедливости", по глубокому внутреннему убеждению (XI, 159-160). И действительно, Пунин живет на иждивении Бабурина, но отношения их товарищеские, совершенно лишенные какого бы то ни было намека на превосходство со стороны "благодетеля". Отношения эти строятся на основе равенства, уважения и свободы в действиях. Характерно, что именно Пунин произносит слово "республиканец", поясняя: "Парамон Семеныч человек достойнейший, строжайших правил, из ряду вон! Ну, конечно, себя он в обиду не даст, потому - цену себе знает" (XI, 167). Лунин не умеет растолковать идей Бабурина, тем не менее он судья авторитетный, потому что знает, как такие люди ведут себя в жизни. Ему ясно, что они ненавидят несправедливость, сочувствуют и помогают бедным, не произнося при этом громких слов, и превыше всего ставят человеческую свободу. Именно это составляет суть "строжайших правил", которым неукоснительно следует Бабурин и которые делают его человеком "из ряду вон", т. е. республиканцем.

Обозначена в повести и еще одна важная грань общественно-политических взглядов Бабурина: требование строгого соблюдения законности. Бабушка рассказчика сослала на поселение ни в чем не повинного человека. "Мне таких, что исподлобья смотрят,- не надобно" - таков единственный мотив наказания (XI, 173). Бабурин вступился, потому что "такие распоряжения... ведут лишь к неудовольствиям... и к другим дурным,- чего боже сохрани! - последствиям и суть не что иное, как превышение данной господам помещикам власти" (XI, 174). Бабурин, как видим, не только говорит о том, что помещица, превысив свою власть над крепостным человеком, нарушает закон, но и объясняет, почему такое нарушение вредно. Оно может вызвать бунт, который тургеневский герой безусловно отрицает. Он понимает, что причина возможных волнений - в самоуправстве помещиков; бунтуют люди, доведенные до отчаяния, а потому следует сделать все для предотвращения возмущений и, в первую очередь, строго соблюдать закон. Позиция Бабурина, таким образом, оказывается вне идей революционного радикализма и сближается с либеральной идеей.

Такая позиция была близка к собственным взглядам Тургенева, высказанным им еще в 1842 г. в статье "Несколько замечаний о русском хозяйстве и о русском крестьянине". Говоря о почти полном отсутствии "законности и положительности в отношении помещиков к крестьянам" (I, 463), он поясняет: "законность исключает прихоть владельца, а потому и то, что называют рабством" (I, 468). Тут же Тургенев указывает на случай убийства помещика, случай, который явился следствием "ожесточения". В 1857 г. в записке о крепостном праве эта мысль получает свое развитие. Вспомнив отмену Юрьева дня, превратившую крестьян "в рабов привилегированной касты", Тургенев считает необходимым обратить внимание на опасность такого положения: "В то время несомненно были редкостью возмутительные злоупотребления властью, жертвами которых становились крепостные. Без сомнения, и дворянам не приходилось опасаться со стороны своих крестьян тех убийств, поджогов и других ужасных форм мщения, которые стали в наши дни настолько частыми, что в докладах, получаемых министерством внутренних дел, ежегодно сообщается в среднем о шестидесяти случаях убийства помещиков их крестьянами. Это больше чем по одному убийству в неделю!"^*

^* (Тургеневский сборник, вып. IV. Л., 1968, с. 137,- Эту же мысль Тургенев повторил в статье еще раз (там же, с. 143).)

Бабурин близок к такой же мысли. "Урок вам, молодой господин,- говорит он,- помните нынешнее происшествие и, когда вырастете, постарайтесь прекратить таковые несправедливости. Сердце у вас доброе, характер пока еще не испорченный... Смотрите, берегитесь: этак ведь нельзя" (XI, 1/5-176). Бабурин уповает на добросердечие помещиков и, указывая на законность как на необходимое требование жизни, предостерегает от возможности "дурных последствий". Добросердечие - это то единственное, на что следует полагаться, потому что гражданских законов, определяющих отношения помещиков к крестьянам, в России, по существу, нет. Помещик не может убить крепостного - "вот единственное ограничение власти господина; вот единственная мера защиты, обеспеченная рабу"^*. Следовательно, нужно, чтобы помещик был гуманен и поступал по-человечески, а не пользовался по своей прихоти всею полнотой предоставленной ему власти.

^* (Там же, с. 137,- В повести Тургенева так говорится об этом беззаконии: Ермила препроводили "в город для исполнения известных законных формальностей, которые, имея целью ограничить произвол помещиков, служили только источником добавочных доходов для предержащих властей" (XI, 177).)

Акцент в повести сделан на то, что Бабурин отнюдь не выходит за рамки легальности, и если ставить вопрос о "внутренней близости" такого героя в какой-либо общественно-политической идее, то ближе всего он именно к либерализму. Говоря "республика", тургеневский герой имеет в виду такой порядок жизни, при котором люди равны, "никто не может принуждать другого" и "собою всяк располагать волен"; республика для него "не есть государство, она есть такое... устройство, в котором все основано на законе и справедливости" (XI, 200).

Республиканизм Бабурина - не конкретное политическое требование, не устремление к республиканской форме управления государством, а социально-нравственный принцип. И в своем толковании слова "республиканец" сам Тургенев исходил не из конкретных политических пониманий этого слова в XIX в., а из общего смысла, который слово "республика" имело в своем первоначальном значении, например, в "Диалогах о государстве" Цицерона. Здесь речь шла о тех принципах права, которые должны служить каждому гражданину и всему народу; тогда государство (respublica) станет делом народа, общественным делом (res publica) и будет регулировать справедливые и разумные правовые отношения между людьми.

Намек на соотнесение республиканских представлений Бабурина с первоначальным, древним значением этого понятия содержится в самой повести. Узнав от Лунина, что Бабурин республиканец, рассказчик сразу же вспомнил: "...существовали когда-то в древности республиканцы, греки, римляне" (XI, 167). Заставляет вспомнить об античности и упоминание имени Зенона^*. Оно только на первый взгляд курьезно (рассказчик, студент Московского университета, помнит о Зеноне только то, что он был основателем "стоической школы").

^* (Тургенев любил такие соотнесения. В "Дыме" он заставляет своего Потугина объяснить исконное, "первоначальное" значение слова "политический", а в "Довольно" ставит рядом принципы римского права и Великой французской революции как наиболее общие принципы, выработанные человечеством. Для Тургенева они - наивысшее достижение социальной и правовой мысли европейского человека.)

Внешне сам рассказчик выглядит чуть ли не радикальнее Бабурина. "Со времени моего поступления в университет,- говорит он,- я стал республиканцем не хуже самого Бабурина. О Мирабо и Робеспьере я поговорил бы с наслаждением. Да что Робеспьер!.. У меня над письменным столом висели литографированные портреты Фукиэ-Тенвилля и Шалиэ!" (XI, 187-188). Но его республиканизм, несмотря на видимую радикальность, поверхностен; это политические идеи, модные тогда в студенческой среде. Бабурин же исходит из общих республиканских принципов, лишь внешне архаичных, но в существе своем, по Тургеневу, более основательных, потому что они не связаны с конкретными политическими системами, а являются общим нравственным правилом. Слово "республиканец" понимается здесь как воплощение морального убеждения, основанного на мысли о справедливости, равенстве, братстве: во времена Зенона идеи государственной власти были еще органичной частью общей нравственной теории. Так объясняет и тургеневский Бабурин свой интерес к Зенону: "Зенон... тот самый есть мудрец, который объяснил, что страдание не есть зло, ибо терпение все превозмогает, а добро есть на сем свете одно: справедливость; да и самая добродетель есть не что иное, как справедливость" (XI, 187). Это объяснение не раскрывает всей системы взглядов "основателя стоической школы"^*, но один круг вопросов оно передает точно, даже терминологически: учение о мудреце, который, согласно взглядам стоиков, является носителем "свободного действия". Рационалистическая в своей основе, нравственная теория стоиков покоилась на учении о благах и добродетелях. И оправдывала требование активной общественной деятельности, энергичного служения интересам государственным. Это учение и имеет в виду Бабурин.

^* (Об этих взглядах см.: Асмус В. Ф. Античная философия. М., 1976, с. 451-481.)

Но речь, конечно, не идет о том, что тургеневский герой - последователь Зенона. Когда Бабурин выражает уверенность, что страдания и терпение "все превозмогают", он опирается на ставшие хрестоматийными в ту пору представления о нравственных принципах, по которым жил Зенон^*. Имя Зенона стало нарицательным.

^* (Стоицизм как система древнегреческой философии имел для Тургенева мысл, обусловленный представлениями человека XIX в. Тургенев писал: "Греческая жизнь была сама в себе заключена - достигла до высшего своего выражения - и после Аристотеля мы видим либо остановившиеся, мертвые системы (стоицизм...), либо, наконец, неоплатоническую школу..." (Тургеневский сборник, вып. II. М.; Л., 1966, с. 96).)

В публицистике и литературе середины XIX в. имя Зенона связывалось с неким устойчивым типом поведения человека, к которому применимо расхожее понятие стоик. В середине XIX в.-это всегда разночинец и демократ, ведущий нелегкую борьбу за существование, оппозиционно настроенный по отношению к существующему порядку вещей и стойко переносящий все беды и невзгоды. В дневнике Добролюбова, например, сказано: "Я думал, что выйду на поприще общественной деятельности чем-то вроде Катона Бесстрастного или Зенона Стоика. Но, верно, жизнь возьмет свое"^*. И щедринский "озорник" ("Губернские очерки"), противопоставляя себя людям того же склада, вспоминает о Зеноне: "...Нынче на Зенонов посматривают косо. Это все народ желчный и беспокойный; страдают, знаете, печенью; ну, а я, слава богу, просто благонамеренный человек - и больше ничего"^**.

^* (Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 10. М., 1951, с. 57.)

^** (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т., т. 2. М., 1965, с. 260.- Стоицизм и для Тургенева был в какой-то мере "принадлежностью" нравственного мира людей "неблагородного" сословия. Еще в романтической поэме "Филиппо Стродзи" (1847) Тургенев упоминает о Зеноне, говоря о внутреннем мире главного героя - сына купца (I, 432).)

Итак, упоминание о Зеноне должно указать на стоицизм разночинцев как на важную черту их нравственного и общественного поведения. Ведь Бабурин на деле доказывает практическую значимость исповедуемых им принципов. Рассказчик должен в конце концов сознаться: "Недаром же он так высоко ценил Зенона. Я хотел было сообщить ему нечто об этом мудреце, но язык у меня не повернулся, и хорошо сделал" (XI, 205). Эти слова - вывод, который неизбежно вытекает из поступков Бабурина, а следовательно, его стоицизм - мудрая и заслуживающая глубокого уважения жизненная позиция; в каждую кризисную эпоху, по мысли Тургенева, "лучшие люди спасались в стоицизм, как в единственное убежище, где еще могло сохраниться человеческое достоинство" (VIII, 191). Следовательно, в представлении Тургенева, Бабурины - люди донкихотского склада.

Бабурин и Пунин "порядком поколесили по святой Руси" (XI, 184). Эти странствия - от социально-нравственного "беспокойства" Бабурина. Во имя справедливости он становится бесприютным скитальцем, сумевшим подавить в себе эгоизм личности. Доказательство тому - история Музы. Ее уход из его ома принес ему много страданий. Однако Бабурин верен проповедуемым им принципам жизни, и слова у него не расходятся с делом: "...воспитанница наша, Муза Павловна Виноградова, не находя более удобным жить с нами, решилась нас покинуть, о чем оставила нам письменное заявление. Не почитая себя в праве ей препятствовать, мы предоставили ей поступать по ее благоусмотрению" (XI, 205). Бабурин обрекает себя на страшные муки, но иначе ему поступить нельзя, так как "никто не может принуждать другого" и "собою всяк располагать волен" (XI, 200).

Республиканизм Бабурина возникает в противоборстве с сильными мира. В обществе, где существует неравенство прав, разночинец становится активным противником всех, кто использует свою власть во вред бесправному. Его самого третируют как плебея и бедняка; его могут презрительно "тыкать" (XI, 158, 215-216), не признавать за ним никаких прав (XI, 166); он может даже подвергнуться телесному наказанию (XI, 212). Все это вызывает с его стороны ответную реакцию. Он заявляет о своих правах (XI, 166) и себя "в обиду не даст, потому - цену себе знает" (XI, 167). "Плебейская гордость" (чувство, родственное "сатанинской гордости" Базарова) - единственное оружие Бабурина во враждебном мире и единственное средство отстоять себя как личность.

И дело не только в "плебейской гордости" Бабурина. Он противник всякого притеснения, от кого бы оно ни исходило: от купца или дворянина. Власть имущие чувствуют почти инстинктивную враждебность к Бабурину. Бабушка рассказчика увидела в нем своего врага и выгнала его после первого же столкновения, прогоняют его и другие работодатели.

Но смысл и значение образа разночинца Бабурина будут неясны до конца без объяснения того, что привело его к петрашевцам, и без истории его дальнейшей судьбы.

"Многим еще памятно, какое это было смутное и тяжелое время и какими событиями ознаменовалось оно в С.-Петербурге",- пишет Тургенев (XI, 211). Писатель ограничился здесь общим замечанием, но в "Воспоминаниях о Белинском" он более подробно охарактеризовал ту эпоху: "Бросишь вокруг себя мысленный взор: взяточничество процветает, крепостное право стоит, как скала, казарма на первом плане, суда нет, носятся слухи о закрытии университетов, вскоре потом сведенных на трехсотенный комплект, поездки за границу становятся невозможны, путной книги выписать нельзя, какая-то темная туча постоянно висит над всем так называемым ученым, литературным ведомством, а тут еще шипят и расползаются доносы; между молодежью ни общей связи, ни общих интересов, страх и приниженность во всех, хоть рукой махни!" (XIV, 50). Оценка этого времени Бабуриным сходна с приведенной характеристикой. Он с "резкой горечью и ненавистью, с таким отвращением отозвался о правительственных распоряжениях, о высокопоставленных лицах"; он видит, что надежды на улучшение общественной атмосферы нет, напротив, "все идет хуже да хуже". "Да неужто ж нам к тем, прежним временам... предстоит вернуться? - риторически спрашивает он.- Что теперь делают с молодыми людьми! Да ведь это, наконец, всякое терпение лопнет... Лопнет! Да! Погодите" (XI, 212). Эта тирада весьма показательна.

Говоря о "прежних временах" и вспоминая при этом, как его, тогда уже совершеннолетнего, били, Бабурин имеет в виду первые годы царствования Александра I.После Отечественной войны в России наступила пора ожидания перемен, но этим ожиданиям не суждено было сбыться. Поражение декабристов вызвало наступление реакции, которая все более ужесточалась и достигла своего апогея к концу 40-х годов, вызывая общее недовольство и толкая общество к решительному противодействию. Угроза Бабурина содержит этот смысл: протест вызывается мерами самой власти. На этот счет в повести сказано: "...Парамон Семеныч остался верен своим убеждениям... Нынешний порядок вещей мог только укрепить их", и потому совершенно естественно, что его убеждениям "скоро придется выказаться на деле. Они не могут дольше оставаться под спудом. Есть товарищи, от которых теперь невозможно отстать..." (XI 211).

Анализируя повесть "Пунин и Бабурин", современные исследователи приходят к выводу, что "в центре повествования писатель, необыкновенно чуткий к общественной жизни, и на этот раз поставил новый тип, едва успевший народиться в русской действительности и не прошедший еще испытание временем"^*. Такое утверждение не. согласуется с подчеркнуто историческим характером повести.

^* (Турьян М. А. "Пунин и Бабурин" в ряду поздних произведений Тургенева.- Рус. литература, 1965, № 4, с. 149.)

Действие ее сосредоточено вокруг судьбы того типа деятелей, которые примыкали к петрашевцам, и строго локализовано в пределах определенной эпохи. Писатель не случайно сопровождает каждую главу "Пунина и Бабурина" датой и строит повествование в строгом соответствии с нею (единственный случай в творчестве Тургенева). Герой, таким образом, оказывается героем историческим, а повесть в целом - произведением, в котором речь идет об идеях, жизни, нравственно-психологических чертах демократа-плебея определенной исторической эпохи. Такие люди народились не в 70-х годах. Они появились в годах 30-х, когда уже вполне определилась их социальная и нравственная позиция; в эпоху Петрашевского они заявили о себе как деятели.

Для Тургенева, следовательно, это был тип не новый, хотя в его сознании он и соотносился с теми требованиями, которые следовало предъявить к деятелю 70-х годов. Проводимые почти во всех современных работах параллели между Бабуриным и Соломиным вполне обоснованны: повесть писалась в период работы писателя над "Новью", и оба героя оказались связаны с тем кругом положительных идей, которые Тургенев определил как "либерализм снизу". Тем более необходимо учитывать исторический характер повести "Пунин и Бабурин". По мысли писателя, "либерализм снизу" - не политический лозунг момента. Это целое социально-психологическое явление, подспудно существовавшее в России с того времени, когда начало пробуждаться самосознание "низов". Это социальная позиция русского разночинца, явившаяся естественной реакцией на условия социальной жизни. Идеология Бабурина - своего рода либеральная идеология "низов", которая заявит о себе как политическая сила в Соломине. Так оказались тесно связаны между собой романы "Новь" и повесть "Пунин и Бабурин".

Путь Бабурина к петрашевцам обусловлен самой жизнью: он не сторонник революционных методов, но постоянные унижения и все более мрачные перспективы русской жизни, беззаконие, произвол - все это толкает его к решительным действиям. Протест Бабурина сродни настроениям Белинского, как их понимал Тургенев. "Его политические, социальные убеждения,- писал он о великом критике,- были очень сильны и определительно резки; но они оставались в сфере инстинктивных симпатий и антипатий" (XIV, 35). Бабурин тоже высказывал свои убеждения "сильно" и "определительно резко", но и его действиями руководили прежде всего "инстинктивные симпатии и антипатии". Они-то и привели тургеневского героя к петрашевцам, которые привлекали его антидеспотическим пафосом своих идей. Однако он не связан с ними тесно: "оказалось, что вся вина его состояла в том, что у него, как у человека, не способного возбудить подозрения, собирались иногда молодые люди,- и он присутствовал при их беседах" (XI, 216). Писатель полагал, что Россия еще далека от того, чтобы выработать подлинные, соответствующие ее историческим потребностям политические принципы. Таков смысл речей Потугина в "Дыме"; о том же речь идет и в повести "Пунин и Бабурин".

Связав себя с "молодыми людьми", замешанными в заговоре 1849 г., Бабурин полагал, что их намерения отвечают его собственным "политическим убеждениям" (XI, 214). Это понимает и рассказчик, ибо знает, что Бабурин "будет сочувствовать всяким... честным порывам". Но, замечает он, неужели этот уже немолодой человек "не понимает всю невозможность, всю нелепость заговоров у нас, в России!" (XI, 215). Автор считает, что нелегальная деятельность с целью перевернуть государственный строй страны бессмысленна, ибо в ней еще нет условий для такой деятельности. Его главный аргумент - поражение декабристов: результат этой попытки не должен поощрять других (XI, 215). Бабурин, видимо, не вполне согласен с таким доводом; во всяком случае, он явно сочувствует тем, кто поплатился своей жизнью за попытку протестовать против деспотизма (недаром на его столе рассказчик заметил "томик старинной бестужевской "Полярной звезды"" - XI, 212), и полагает, что разночинцам "вступать в заговоры позволительно" (XI, 215)^*. Автор не верит в заговор как в реальную возможность изменить что-либо в России, но он понимает, что, когда мысль подавлена и торжествует беззаконие, появление тайных обществ и деятельность их членов закономерны.

^* (Муза, которая произносит эти слова, защищает право мужа на участие в заговоре. Она поедет с ним в Сибирь, и в контексте повести этот ее поступок вызывает аллюзии с судьбой жен декабристов. Но не только с ними. Так же поступит и Елена Инсарова. Ведь и для Музы "никакой жертвы нет" (XI, 217) в ее поступке, и она тоже после смерти мужа будет "продолжать завещанную им работу" (XI, 219). В жизни разночинцев такие судьбы естественны и характеризуют полноценность их натуры. В лице Музы Тургенев намечает возможность появления нового типа русской женщины. Об этом см.: Тюхова Е. В. Повести Тургенева конца 1860-х - начала 1870-х годов и Достоевский: (К проблеме национального характера русской женщины).- Науч. труды Курск. пед. ин-та, т. 59: Шестой межвуз, тургеневск. сб. Курск, 1976, с. 29-39.)

Такая позиция - не сугубо индивидуальное убеждение Тургенева. Она вполне соответствовала мысли Н. И. Тургенева, доказывающего, что "в такой стране, как Россия, тайные общества неизбежны; только люди, жившие в ней, могут правильно представить затруднения, которые встречает там всякая новая мысль. Чтобы спокойно и свободно выражать свои мысли, там необходимо замкнуться в тесном кругу лиц, подобранных с большой осторожностью. Только при этом условии возможен искренний обмен мыслей..."^*. В "Пунине и Бабурине" писатель ближе к такой логике мысли, чем к позиции Кавелина, который считал, что "14 декабря, каковы бы ни были побуждения и личный характер его участников, на тридцать лет задержало общественное развитие России; после гибели декабристов образовалась пустота, которая еще и теперь не заполнена"^**. Смысл тургеневской повести резко противоречит такого рода мнениям, и это показательно для характеристики либеральных взглядов писателя.

^* (Тургенев Н. И. Россия и русские. М., 1907, с. 57.)

^** (Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958, с. 202.)

Исследователей смущает финал повести: "примирение" республиканца Бабурина с монархией и его восторг по поводу манифеста об отмене крепостного права. Но, как уже говорилось, ссылку Бабурина автор объясняет не радикализмом его взглядов и не антиправительственною деятельностью, а жестокостью николаевского режима. С новым царствованием ("вскоре после 55-го года") последовала амнистия, и Бабурину "было дозволено возвратиться в Россию". Однако "он сам пожелал остаться в том небольшом сибирском городке, куда забросила его судьба и где он, по-видимому, свил себе гнездо, нашел приют, круг деятельности" (XI, 217). Бабурин в Сибири нисколько не выходит за либеральные и абсолютно легальные рамки: он вместе с Музой занимается "школами, которые подвигаются помаленьку; сверх того Парамон Семеныч занимается чтением и перепиской да обычными своими прениями с староверцами, духовными лицами и ссыльными поляками" (XI, 217). Бабурин остался с народом, которому стремится помогать по мере сил, действуя, как впоследствии и тургеневский Соломин, в духе практическом, полезном и легальном. Упоминание о школах имеет именно этот смысл. Что касается "прений", то и этот намек не выводит Бабурина за рамки той же умеренной программы. Она определена Тургеневым как то же культуртрегерство, только на специфической почве религиозных споров. Но такую деятельность нельзя считать "примирением", как нельзя считать "примирением" и восторг Бабурина по поводу отмены крепостного права. Ведь он полагает, что идея равенства теперь, наконец, получит свое реальное воплощение, уничтожится беззаконие и откроется простор для развития свободного человека. "Сбылись мои ожидания",- говорит Бабурин. Это еще не окончательное торжество его идеалов, но все же "своего рода залог или обещание", и "теперь уже повернуть назад невозможно" (XI, 218). Республиканская идея, по мысли Бабурина, начинает воплощаться в действительность "по манию царя". Тургенев считал, что его Бабурин народен и в своем республиканизме, и одновременно в своих надеждах на реформы сверху.

Важно указать и еще на одно обстоятельство. Говоря о республиканизме своего Бабурина, Тургенев хотел подчеркнуть, что политическая программа его героя не выходит за рамки тех общедемократических требований, которые объединяли в 40-х годах людей столь, как оказалось потом, разнородных взглядов. Эпоха 40-х годов была для Тургенева отмечена общедемократическим единством на либеральной основе. Достаточно вспомнить тургеневскую характеристику Белинского: в глазах писателя, и Белинский был республиканцем, который должен был бы с восторгом воспринять весть об отмене крепостного права (XIV, 57).

Петрашевцы - деятели той же эпохи, и естественно, что Тургенев рассматривал их в одном историческом ряду с Белинским. Тем более, что явление это было достаточно пестрым по своему социальному составу и политической ориентации. Мы не располагаем прямыми суждениями автора "Лунина и Бабурина" о петрашевцах, но сошлемся, например, на свидетельство Анненкова, человека, близкого Тургеневу по своим общественным взглядам, который связывал, как деятелей одного исторического периода, Белинского и петрашевцев^*.

^* (См.: Анненков П. В. Литературные воспоминания М., 1960, с. 210.)

Впрочем, сейчас это достаточно очевидная истина^*: общеизвестно, например, какую роль играло в среде петрашевцев письмо Белинского к Гоголю. "Это массовые представители прогрессивной интеллигенции, хотя и связанные еще с дворянской средой, но являющиеся уже по существу предшественниками революционеров-разночинцев 60-х годов, первым представителем которых был гениальный Белинский",- писала В. Р. Лейкина^**. Дело только в том, что либералы стремились увидеть в Белинском и петрашевцах своих предшественников. Так обстояло дело и для Тургенева. И создавая образ Бабурина, писатель явно имел в виду письмо Белинского к Гоголю.

^* (См.: Усакина Т. Петрашевцы и литературно-общественное движение сороковых годов. Саратов, 1965.)

^** (Петрашевцы, т. 2. М.; Л., 1927, с. 6.)

Как уже говорилось, общественно-политические воззрения тургеневского героя характеризуются требованием строгого соблюдения законности и отмены телесных наказаний; он противник крепостного права и деспотизма в любой его форме; он атеист и поборник справедливости, борец за человеческое достоинство и деятель на ниве культурного просвещения народа. Такие взгляды соответствуют основным положениям письма Белинского.

"Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение, по возможности, строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть,- формулирует Белинский одно из основных требований своей политической программы- минимум.- Это чувствует даже само правительство (которое хорошо знает, что делают помещики со своими крестьянами и сколько последние ежегодно режут первых), что доказывается его робкими и бесплодными полумерами в пользу белых негров и комическим заменением однохвостового кнута треххвостою плетью"^*. Тургеневский Бабурин не только повторяет эту программу-минимум; он со столь же злой ненавистью говорит о распоряжениях правительства; его предостережение барыне о возможном возмездии за беззаконие и жестокость близко высказанному как бы между прочим замечанию Белинского о произволе помещиков и о вызванном им гневе крестьян.

^* (Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 10. М., 1956, с. 213.)

И программа-минимум, и указание на произвол, на отсутствие "гарантий для личности, чести и собственности" связаны для Белинского с вопросом о необходимости пробуждения "в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе", о необходимости прав и законов, сообразных "с здравым смыслом и справедливостью"^*. Это тоже своего рода республиканская идея, основывающаяся на мысли о равенстве человеческих прав. Белинский ратует за такое справедливое общественное устройство, которое оградило бы человека от покушений на его достоинство, и с этим тоже безусловно должен был бы согласиться тургеневский Бабурин. Как согласился бы он и с выводом о том, что будущее России "в успехах цивилизации, просвещения, гуманности"^**. Эта мысль о цивилизации и просвещении, резко выраженная в письме Белинского, была особенно близка Тургеневу, и он заставил своего Бабурина в конце повести прийти к идее полезной деятельности именно в этой сфере. Характерно, что Белинский, говоря о необходимости просвещения для народа, опровергает один из основных тезисов Гоголя - его апелляцию к религии. Но ведь и Тургенев, говоря о "круге деятельности" Бабурина, наряду со школами упоминает о "прениях" своего атеиста-республиканца с духовными лицами.

^* (Там же.)

^** (Там же)

Конечно, Тургенев по-своему воспринял знаменитое "духовное завещание" Белинского. Он не увидел в нем революционного содержания и оценил его в духе своих либеральных идей. Тургенев, как известно, придавал огромное значение этому важнейшему документу эпохи в своем собственном духовном развитии. "Письмо Белинского к Гоголю - вся моя религия",- говорил Тургенев^*. Тем более он должен был признать это письмо характерным выражением разночинной идеологии. Не случайно имя Белинского упоминается в повести: в комнате Бабурина, "на самом видном месте, висела известная литография, изображавшая Белинского" (XI, 212).

^* (Дневник В. С. Аксаковой (1854-1855): Минувшие годы, 1908, № 8 с. 134.)

Тургеневские разночинцы - люди иного, по сравнению с дворянством, социально-психологического склада. Они всегда противопоставлены дворянам как люди сильные и стойкие, как цельные натуры, у которых слова не расходятся с делом. А между тем Базаров - сын мелкопоместного дворянина, а Давыд - архитектора, т. е. человека, которому несомненно было жаловано дворянство; Бабурин тоже происходит от знатного родителя. По своему происхождению все эти герои - не разночинцы, но дворянство их - особое. Они или выходцы из служилого дворянства и, таким образом, близко стоят к народной жизни, или люди незаконнорожденные, которые хорошо знают изнанку жизни. Они разночинцы по социальному положению.

Однако в русской жизни середины XIX в. заявили о себе и люди другого типа. О них писал Н. Г. Помяловский в предисловии к роману "Брат и сестра": "У нас есть огромный слой общества, целая масса людей, живущая особенною, мало известною для так нызываемого образованного общества жизнью,- это бедный разряд разночинцев. Люди они или нет? Узнаемте же, что это за существа, и разоблачимте гнойную язву нашего - да, нашего общества"^* . Помяловский был одним из многочисленных в 60-е годы бытописателей этой "массы людей". К этим героям обратился и Тургенев в "Рассказе отца Алексея".

^* (Помяловский Н. Г. Полн. собр. соч. в 2-х т. с. 164-165.)

По признанию Тургенева, он особенно заботился в своем рассказе о верности "колорита". Повествование здесь ведется от лица священника, который передает "совершенно набожным языком" историю о том, как сын его "подвергся наущению дьявола (галлюцинации) и погиб" (П XII1, 127). Произведение такого рода - случай в творчестве Тургенева исключительный^* и показательный. Писатель обратился к новому для него герою. Сказ, т. е. повествование в манере самого рассказчика, давал писателю возможность устраниться от собственного объяснения мотивов поведения этого героя и в то же время рассказать о представителе разночинной среды "изнутри", словами людей того же социального слоя. Таким образом, рассказ становился правдивым в бытовом отношении и воспринимался как повествование о "выломившемся" из своего круга человеке. Образ отца Алексея интересен именно этим: тургеневский герой не может до конца понять причины беды, случившейся с его сыном.

^* (Объясняя эту исключительность, исследователи рассматривали "Рассказ отца Алексея" как произведение в духе Достоевского (Тюхова Е. В. "Рассказ отца Алексея" Тургенева и Достоевский.- В кн.: Тургенев и русские писатели. Курск, 1975, с. 65-81) или как стилизацию, созданную не без влияния Флобера (Мостовская Н. Н. Тургенев об "Искушении святого Антония" Г. Флобера.- В кн.: Тургеневский сборник, вып. III. Л., 1967, с. 141-149; Ладария М. Г. И. С. Тургенев и классики французской литературы. Сухуми, 1970, с. 90-91).)

Галлюцинации Якова могут быть объяснены его врожденной впечатлительностью и склонностью к уединенной, сосредоточенной жизни, проявившимися в детстве и развившимися в юности (XI, 292-293). Тургенев допускает возможность такого толкования болезни Якова. Но акцент в рассказе сделан все же не на этом. В "Рассказе отца Алексея" Тургенев изображает достаточно типичную для середины XIX в. ситуацию - мучительный перелом в сознании разночинца, разрыв которого с миром привычных представлений оказывается сложным духовным процессом.

Отказ от духовной карьеры дается Якову нелегко. Он ужасается "ответственности", боится "самого себя, ибо много размышлять начал", его одолевают сомнения, но в то же время он уже осознал, что сердце его не лежит к духовному званию (XI, 293). Сомнения эти психологически понятны: Яков - сын своего времени. Он хочет поступить в университет, чтобы стать доктором; так в 60-х годах складывалась судьба многих "семинаристов", наполнивших аудитории естественных факультетов университетов и Медико-хирургической академии. Яков, подобно другим своим современникам, уверовал, что главная цель в жизни - помогать бедным, и это убеждение возникло в его сознании не без влияния передовых людей: сообщая о своем желании поступить в университет, тургеневский герой намекает, что у него есть протекция. Значит, у Якова были наставники, под влиянием которых он сначала "размышлять начал", а затем "в своем призвании усомнился и пошатнулся в вере" (XI, 294). Изучение естественных наук должно было еще более расшатать в нем догматы веры.

Но человек, перед которым раскрываются вдруг новые горизонты жизни и знаний, не может сразу отрешиться от прошлого. Его религиозное сознание все еще дает о себе знать: привычные, с детства воспринятые представления о мире и нравственности вступают в противоречие с представлениями новыми и непривычными. Отсюда - сомнения, ожесточение, отчаяние и ужас. Именно так изображается психологическое состояние Якова. Галлюцинации его определяются борьбой традиционного и нового, религиозного и материалистического в его сознании. Не выдержав этой борьбы, Яков погибает.

Такой психологический конфликт типичен для разночинца 60-х годов. О трудности преодоления своих религиозных представлений вспоминают М. А. Антонович, А. П. Щапов, Н. Г. Помяловский, Н. А. Благовещенский и многие другие. Вот, например, характерное признание Антоновича: "Людям, к которым не привилось старое, все сомнения на его счет достаются легко; но тем, которые долго блуждали по стезям старой философии, они стоят ужасных мучений, просто слез в буквальном смысле. Привяжется какое-нибудь сомнение и неотступно преследует вас; вы твердо убеждены, что за него рано или поздно обрушится на вас неминуемая беда, поразят вас все ужасы и муки преисподней; в страшном испуге вы усиливаетесь отогнать преступное сомнение, а оно, как нарочно, еще решительнее пристает к вам"^*. В этих словах передано состояние семинариста, который приобщается к непонятному, пугающему его миру идей, привлекательных и страшных одновременно; он жаждет знаний, и в то же время его пугают "фантастические образы", перед которыми он дрожит^** почти так же, как и тургеневский Яков. Не исключено, что Тургенев опирался, создавая "Рассказ отца Алексея", на такого рода "документы", в достаточно большом количестве появившиеся на страницах русской периодической печати. Писатель обратил внимание на характерный психологический факт, который был ему важен прежде всего как указание на то, что становление русских разночинцев в качестве сознательных борцов за идею дается им ценою огромных усилий, борьбы и трагедий. Тем большую нравственную ценность приобретают сами эти идеи.

^* (Антонович М. А. Два типа современных философов.- Современник 1861, № 4, с. 361.)

^** (Там же, с. 362.- О трудном пути выработки сознательных убеждений у бывших семинаристов см.: Ямпольский И. Г. Н. Г. Помяловский. Личность и творчество. М.; Л., 1968, с. 42-66.)

Повести и рассказы, написанные Тургеневым в 60-70-х годах, отмечены поисками новых тем и новых художественных форм. Автор обращает внимание читателя на ряд психологических загадок, присущих сознанию русского человека: разрешение их, по мысли Тургенева, может быть существенным материалом для понимания "коренной сути" нации.

Все эти произведения отражали переходный характер эпохи. Они разнообразны по темам и сюжетам; в них действуют не похожие друг на друга герои; они производили впечатление чего-то "отрывочного" и несущественного. Литература того времени, по словам М. Е. Салтыкова-Щедрина, "носит на себе печать того же брожения, которое отмечается и в обществе. Ничего цельного и законченного; все какие-то отрывки и мелочи. Старое отживает, новое нарождается туго"^*. Неопределенность переживаемого Россией момента ощутил и Тургенев. "...Весь поколебленный быт ходил ходуном, как трясина болотная" (IX, 318),- такую характеристику первых пореформенных лет дал писатель в романе "Дым". Современная жизнь не слагалась в цельную и законченную картину: старое было "поколеблено", но перспективы будущего неясны.

^* (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч., т. 18, кн. 2. М., 1976, с. 42.)

И все же в повестях и рассказах Тургенева тех лет была своя цельность и свое объединяющее начало: писатель стремился уловить духовные особенности современного человека, отыскать общенациональные черты в его психологии.

Тургенев оценивает возможности русского человека и обращается к различным сторонам его психологического склада и разнообразным социальным слоям. Он пытается понять, что такое решительность действий бескомпромиссных натур и что такое русский фатализм, что такое русское "безволие" людей культурного слоя и "отчаянность" русского человека, в чем заключены типологические черты разночинного сознания. Обращается Тургенев в те годы и к проблеме народа. Три новых рассказа из цикла "Записок охотника", написанные в 70-х годах,- не просто "добавление" к циклу. В этих рассказах писатель стремится по-новому оценить некоторые черты народного характера.