2

В жизни и литературной деятельности Тургенева было три больших периода, соответствовавших трем эпохам русской общественной жизни - сороковым-пятидесятым, шестидесятым и семидесятым годам. Каждая из этих эпох в развитии русского общества и русской литературы имела свои характерные особенности, воплотившиеся не только в общественной и творческой биографии самого Тургенева, но и в личностях и взглядах его мемуаристов, в их отношении к писателю.

Конец тридцатых и сороковые годы - время, о котором сам Тургенев всегда вспоминал с чувством любви и благодарности. В это "замечательное десятилетие" он формируется и как человек, и как писатель. Здесь истоки философских и эстетических воззрений Тургенева, его демократических, антикрепостнических взглядов. Московский, Петербургский и Берлинский университеты, незабываемые встречи со Станкевичем, философские занятия с Бакуниным, сближение с Грановским, затем круг Белинского, дружба с великим критиком, новые поездки за границу, сближение с Герценом... Чего еще мог пожелать тогда молодой человек, увлекавшийся философией и литературой!

Рис. 2. С. Н. Тургенев. Портрет неизвестного художника

В сороковые годы в литературу входит блестящая плеяда новых писателей-реалистов, воспитанных критикой Белинского, продолжателей дела Пушкина и Гоголя. Среди них и молодой Тургенев. "Записки охотника" приносят ему всемирную известность. В их поэтическом реализме он находит себя как художник. Это было подлинно демократическое произведение, которое очень скоро дошло до самой широкой народной среды. А. Островская записала в своих воспоминаниях знаменательный эпизод, рассказанный Тургеневым: "По дороге из деревни в Москву, на одной маленькой станции вышел я на платформу. Вдруг подходят ко мне двое молодых людей; по костюму и по манерам вроде мещан ли, мастеровых ли. "Позвольте узнать, - спрашивает один из них, - вы будете Иван Сергеевич Тургенев?" - "Я". - "Тот самый, что написал "Записки охотника"?" - "Тот самый..." Они оба сняли шапки и поклонились мне в пояс. "Кланяемся вам, - сказал все тот же, - в знак уважения и благодарности от лица русского народа".

Конечно, из всех воспоминаний о годах молодости Тургенева наиболее значительное - это его собственные "Литературные и житейские воспоминания". Среди же обширной мемуарной литературы о самом Тургеневе первое место бесспорно занимают ценнейшие по материалу мемуары мудрого человека и талантливого критика - П. В. Анненкова.

На страницах воспоминаний Анненкова крупным планом возникают образы выдающихся деятелей русской литературы сороковых годов во главе с Белинским. Среди них Тургенев, ставший ближайшим его другом, привлекает обостренное внимание мемуариста.

Анненков не просто воспроизводит и комментирует факты - он стремится раскрыть внутреннюю жизнь Тургенева, воссоздать его нравственно-психологический облик, особенно в годы молодости. Анненков любит Тургенева и верит ему, он стремится быть предельно точным и объективным. Ему не сразу пришелся по душе светский юноша: он рассказывает о его барских замашках, капризах, за которые молодому Тургеневу доставалось и от Белинского. Но постепенно перед ним раскрылись духовное богатство, гуманные и поэтические стороны личности Тургенева. Воссоздание целостного духовного облика художника и составляет пафос воспоминаний о нем.

По мемуарам Анненкова можно проследить, как устанавливалась репутация Тургенева-писателя. В кругу своих литературных друзей, к мнению которых он всегда прислушивался, Тургенев, автор "Записок охотника", единодушно был признан великолепным новеллистом. Признание Тургенева как первоклассного мастера повести, романа пришло не сразу. И. А. Гончарову, например, всегда казалось, что Тургенев прежде всего - художник-миниатюрист. Самого же Тургенева уже в начале пятидесятых годов тянуло к большой форме, к роману. Но он нередко испытывал сомнения в своих силах. "Рудина", свое первое большое произведение, он осторожно назвал повестью. "Современник" тем не менее увидел в "Рудине" начало нового этапа в литературной деятельности Тургенева. "Вы в своих произведениях создали тип лишнего человека. А в нем ведь сама русская жизнь отразилась"^*, - скажет впоследствии Тургеневу Салтыков-Щедрин. Но вот было написано "Дворянское гнездо" - и за Тургеневым установилась слава романиста. Состоялось чтение романа в кругу литераторов. Анненков рассказывает: "Чтение романа поручено было мне: оно заняло два вечера. Удовлетворенный всеми отзывами о произведении и еще более кой-какими критическими замечаниями, которые тоже все носили сочувственный и хвалебный характер, Тургенев не мог не видеть, что репутация его как общественного писателя, психолога и живописца нравов устанавливается окончательно этим романом". После выхода "Дворянского гнезда" Герцен называет его "величайшим современным русским художником"^**. "Мне было совестно - и не мог я этому верить, - но мне было приятно"^***, - писал ему в ответ Тургенев.

^* ("И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников". М. - Л., "Academia", 1930, с. 120)

^** (А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, т. XIV. М., Изд-во АН СССР, 1958, с. 270)

^*** (И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми томах, изд-во "Наука". Письма, т. 4. М., 1963, с. 73)

Но как ни связаны первые романы Тургенева - "Рудин" и "Дворянское гнездо" - и примыкающие к ним повести с вопросами, волновавшими современников, своим историческим содержанием они все же были обращены к прошлому, хотя и недавнему, в них рисовались типы уходящей жизни. Между тем новая эпоха начиналась в истории России - шестидесятые годы. Новые задачи вставали и перед русской литературой. Тургенев и обратился к ним в следующих своих романах - "Накануне" и "Отцы и дети".

В записях мемуаристов отразились сложные и напряженные отношения Тургенева с демократическим движением шестидесятых годов.

Мировоззрению Тургенева всегда были присущи просветительские демократические тенденции, которые, по определению Ленина, заключались во вражде к крепостному праву и всем его порождениям, в сочувствии народу, в защите культуры, просвещения, свободы убеждений и слова. Однако Тургеневу казалось, что всего этого можно достигнуть путем мирного прогресса, он не верил в плодотворность крестьянской революции. Неприятие Тургеневым революционных методов борьбы и привело его к разрыву с "Современником".

Драматической истории разрыва Тургенева с новой редакцией "Современника", с Некрасовым, бывшим долгие годы его близким другом, касаются в той или иной мере, с разной степенью объективности и, разумеется, с разных позиций, многие мемуаристы: П. В. Анненков ("Замечательное десятилетие", "Молодость И. С. Тургенева", "Шесть лет переписки..."), И. И. Панаев, А. Я. Панаева, А. Д. Галахов, А. А. Фет, Е. Я. Колбасин, Г. З. Елисеев, Д. В. Григорович, М. А. Антонович, Н. Г. Чернышевский, Н. В. Щербань.

Но до середины пятидесятых годов Тургенев - одна из ведущих фигур "Современника", в свое время вместе с Белинским стоявший у истоков нового передового журнала, - непререкаемый авторитет для Некрасова. С 1847 года в течение почти пятнадцати лет творческая и общественная жизнь Тургенева связана с этим журналом, с его "кругом". Поэтому "разрыв Тургенева с "Современником" - как пишет Панаев в своих мемуарах, произвел такое же смятение в литературном мире, как если бы случилось землетрясение".

Среди мемуаров, в которых сделана попытка объяснить причины конфликта, особое место занимают воспоминания Чернышевского, хотя бы уже потому, что они целиком посвящены этому событию и стремятся к известной полноте в освещении проблемы.

Воспоминания Чернышевского писались уже в восьмидесятые годы. Многие существенные детали, подробности, характеризующие взаимоотношения "героев" драмы - Тургенева, Некрасова и Добролюбова, - были им забыты. Историю конфликта, так сказать, истинную картину он восстанавливает часто путем логических рассуждений (и это, конечно, слабая сторона воспоминаний). Но для нас важно главное - глубинные, первородные причины конфликта Чернышевский называет определенно, убежденно, не колеблясь: "Единственным решившим дело мотивом было враждебное отношение Тургенева к направлению "Современника", то есть на первом плане к статьям Добролюбова, а на втором и ко мне..." Речь шла о взгляде на революцию, о путях развития России - революционном или эволюционном: "Наш образ мыслей прояснился для г. Тургенева настолько, что он перестал одобрять его". В свою очередь, прояснилось для "новой редакции" и "направление" Тургенева, которое прежде (то есть в 40 - 50-е годы), по словам Чернышевского, "не было так ясно для нас". Таким образом, заключает мемуарист, со всей непреложностью обнаружился "разный взгляд на вещи". Другие мемуаристы, например реакционно настроенный Н. В. Щербань, истолковывали в своих воспоминаниях историю конфликта иначе. Он писал, что Тургенев якобы не мог мириться с "низким" уровнем критики, а главное - публицистики "Современника". Но в тенденциозно поданных Щербанем пристрастных и резких высказываниях Тургенева как раз и ощущается прежде всего неприятие писателем направления журнала.

Окончательно закрепила разрыв Тургенева с "Современником" бурная полемика, разгоревшаяся вокруг романа "Отцы и дети".

Примечательно, что еще до выхода в свет тургеневского произведения вокруг него сгущались тучи. Роман ждали уже с предубеждением. "Еще задолго до появления нового романа на страницах "Русского вестника", - рассказывается в мемуарах Г. З. Елисеева, - в литературных кружках стали ходить слухи, что Тургенев, разошедшийся тогда с Некрасовым и сильно недолюбливавший Чернышевского и особенно Добролюбова, пишет новый роман с целью осмеять направление "Современника", главным героем выведен один из редакторов "Современника", именно Добролюбов<...> слухи прибавляли, что роман пишется по инициативе Каткова, что Тургенев ведет с ним переписку о разных лицах романа, в особенности личности главного героя, и сообразно тому делает поправки. Слухи о таком бесчестном образе действий Тургенева, конечно, не могли не раздразнить редакции "Современника".

Когда роман был опубликован, то "Современник" встретил его статьей Антоновича, написанной крайне резко, недоброжелательно, прежде всего глубоко оскорбившей Тургенева своим пренебрежительным тоном. Несмотря на то что по своей сути статья выражала мнение "Современника" (о том, что образ "нового человека" искажен Тургеневым), она не встретила единодушного одобрения в среде его единомышленников. Из мемуаров Елисеева мы видим, что он не приемлет прямолинейную, грубую форму, в которую облек Антонович мнение "Современника", и считает, что этим Антонович нанес урон литературной критике, хотя и достиг "партийной цели".

Воспоминания шестидесятников свидетельствуют и о другой, весьма положительной, реакции современников на роман "Отцы и дети". В мемуарной повести Е. Н. Водовозовой приводятся интересные суждения молодежи, для которой Базаров - "истинный представитель молодого поколения<...> В нем сгруппированы наиболее характерные стремления, симпатии и антипатии молодого поколения..."

Образ Базарова, базаровский нигилизм связывался в сознании демократической молодежи с периодом между 1855 и 1857 годами. "Этот страстный период борьбы, - говорится в одном из документов тех лет, - не знавший никаких сделок, никаких уступок, продолжался не более двух лет..."^* Для непосредственного участника движения шестидесятников, убежденного в неизбежности революции, Базаров - "уже отошедший тип", ибо в тех условиях такой всесокрушающий нигилизм означал прежде всего скептицизм по отношению к революционным идеалам. Так идейная борьба шестидесятых годов пересекла творческий путь Тургенева, "общественного художника", близко стоявшего к "средоточию русской жизни".

^* ("Литературное наследство", т. 76. М., 1967, с. 160)

Время внесло свои коррективы в отношение передовых людей России к роману Тургенева. Не прошло и десяти лет, как появилась статья Н. В. Шелгунова "Люди сороковых и шестидесятых годов", в которой отчетливо выражено стремление к исторически объективной оценке "Отцов и детей".

Герцен, по свидетельству Н. А. Тучковой-Огаревой, удивлялся негодованию русской молодежи на Тургенева, видя в Базарове "много человеческого". И. Е. Репин в книге воспоминаний "Далекое близкое" свидетельствует о том, что из литературы два героя как образцы для подражания преобладали в студенчестве: Рахметов и Базаров.

Ко второй половине 1862 года относится полемика Тургенева с Герценом. Они особенно сблизились за границей в пору революции 1848 года, и Герцен, скептически оценивший Тургенева при первом их знакомстве (около 1844 г.), через несколько лет пишет о нем из Парижа: "Нравственно он чрезвычайно развился, и я им доволен..."^* Тургенев становится одним из негласных корреспондентов "Колокола". В мемуарах Герцена "Былое и думы" упоминания о Тургеневе скудны и малозначительны, может быть, потому, что автору их не хотелось привлекать к Тургеневу излишнее внимание петербургских властей. Но очень оживленной и насыщенной была переписка между ними, в которой отражены их разногласия по вопросам общественного развития пореформенной России. К сожалению, мемуары (воспоминания Н. А. Тучковой-Огаревой) лишь вскользь рассказывают об отношениях Тургенева с Герценом и его семьей и о последней их дружеской встрече незадолго до кончины Герцена.

^* (А. И. Герцен. Собр. соч., т. XXIII, с. 82)

Из писем Тургенева и воспоминаний о нем Анненкова и других явствует, что в основе расхождений его с шестидесятниками, с Герценом лежали разногласия идейные, различия в представлениях о средствах преобразования общества. И хотя позиции и взгляды Тургенева в обстановке шестидесятых годов расходились со взглядами революционных демократов, он не был мелочным или несправедливо пристрастным по отношению к своим идейным противникам, как порой представляют его в своих воспоминаниях Панаева и Гончаров. Устойчиво враждебное отношение Тургенева ко всему реакционному привело его к разрыву с Катковым, Лонгиновым, Феоктистовым. В воспоминаниях И. Е. Цветкова записаны гневные слова Тургенева: "...месть, месть этим Лонгиновым, Катковым и прочим обскурантам, перебежчикам, ренегатам"^*.

^* ("Литературное наследство", т. 76, с. 419)

Наступают семидесятые годы. Бурно развивается народническое движение. Тургенев с волнением следит за формированием нового поколения передовых людей, увлеченных идеями революционного народничества. Восприятие Тургеневым народнической молодежи, хождения в народ воплощено в его романе "Новь". Отношение к Тургеневу революционной молодежи семидесятых годов, восприятие народническими кругами романа "Новь" отразились в воспоминаниях многих видных деятелей народнического движения - П. Л. Лаврова, Г. А. Лопатина, П. А. Кропоткина, писателей-народников Н. С. Русанова, Н. Н. Златовратского, С. Н. Кривенко и других. Народническое движение оставило богатую мемуарную литературу о Тургеневе.

Рис. 3. В. П. Тургенева. Портрет неизвестного художника

Заслуга народнической мемуаристики прежде всего в том, что она развеяла легенду об аполитичности Тургенева. Известно, что писатель сам нередко говорил, будто не чувствует склонности к политике. Но это вовсе не свидетельствовало о его политическом индифферентизме. Еще Герцен заметил, что с "Отцов и детей" Тургенев становится писателем-политиком. Его чувство гражданственности, его интерес к политическим вопросам современной ему жизни в Западной Европе и в России особенно обострились в семидесятые годы. Богатый материал в этом отношении дают воспоминания П. Л. Лаврова и других семидесятников. "Редкое свидание наше проходило без разговора о России, о русских делах, о правительстве, о либералах и революционной партии..." О критическом отношении Тургенева к царскому правительству упоминается и у Лаврова, и в другом, совсем ином мемуарном источнике - дневниковых записях видного немецкого дипломата князя Гогенлоэ, с которым Тургенев встречался в Париже в конце семидесятых годов.

Страдая от отсутствия свободы у себя на родине, Тургенев, как и прежде, считал возможным завоевание свободных форм общественной жизни только мирным и постепенным путем. Однако в эту пору он уже не питал особых надежд на реформаторские намерения царского правительства и не ожидал также каких-нибудь значительных успехов от либерального движения. По словам Лаврова, Тургенев, недовольный "положением дела в России", говорил ему "об отсутствии всякой надежды на правительство, о бессилии и трусости его либеральных друзей<...> Во всех его словах высказывалась ненависть к правительственному гнету и сочувствие всякой попытке бороться против него". Он поддерживал народническую эмигрантскую печать. "Это бьет по правительству, и я готов помочь всем, чем могу", - говорил он Лопатину. Вместе с тем, по словам Лаврова, Тургенев "никогда не верил, чтобы революционеры могли поднять народ против правительства, как не верил, чтобы народ мог осуществить свои "сны" о "батюшке Степане Тимофеевиче". Он скептически оценивал попытки народнической молодежи сблизиться с народом, не верил в успех социалистической пропаганды.

Проблемы социализма вызывали все большее внимание и споры в передовых общественных кругах и на Западе и в России. Не мог не откликнуться на них и чуткий ко всему новому в общественном развитии Тургенев. "Тургенев допускал, что социализм, может быть, и будет венцом социального развития человечества, - рассказывает в своих воспоминаниях Лопатин. - Но социализм рисовался ему в такой дали, что еле верилось в него. Ему казалось, что ни технические, ни экономические, ни моральные предпосылки не созрели еще для проведения его в жизнь<...> Но писатель не раз задумывался над решением коренного социального вопроса о противоречиях между хозяином и работником". Дочь декабриста Н. И. Тургенева, Фанни Тургенева, записала в своем дневнике слова Ивана Сергеевича: "...подымающийся прилив, остановить который невозможно ничем, - это рабочий вопрос"^*. И здесь он неизбежно сталкивался с проблемой социализма. Гончаров в "Обрыве" назвал положительного героя своего романа Тушина "заволжским Робертом Оуэном". Тургенев также сочувственно откликнулся на социалистические опыты Роберта Оуэна. В конце романа "Новь" сообщается, что Соломин где-то в Перми завел свой небольшой завод "на каких-то артельных началах". Так Тургенев силой вещей приходит к тому, что сам критиковал в народничестве.

^* ("Литературное наследство", т. 76, с. 384)

Пережив крах революции 1848 года, трагические дни Парижской коммуны, Тургенев в конце семидесятых годов связывает представления об истинном революционере (а следовательно, и о революции) с Россией, с русским освободительным движением.

И хотя Тургенев не разделял революционных настроений деятелей русского освободительного движения, он искал встреч и за границей, и в Петербурге с передовой демократической молодежью. Н. С. Русанов рассказывает в своих воспоминаниях об одной из таких встреч с группой народников-литераторов в 1879 году: "Тургенев явился в Петербург с твердым намерением ближе познакомиться если не с действующими революционерами, то с радикальной частью печати и главным образом с "молодыми литераторами", узнать, что волнует теперь этих людей. И это намерение он привел в исполнение, очень мало заботясь о литературном местничестве: гора не шла к Магомету, ну что ж - Магомет пойдет к горе..." "В нас Тургенев ценил людей, ради идеи ставящих на карту жизнь свою", - писал в своих мемуарах Г. Лопатин.

В семидесятые годы Тургенев систематически оказывал материальную помощь молодой революционной эмиграции, студентам, учившимся за границей, о чем свидетельствуют в своих воспоминаниях Лавров, Лопатин и другие деятели революционного движения семидесятых годов. "Пересчитать людей, материально ему обязанных, почти невозможно за их многочисленностью", - сообщает Анненков. По рассказу И. Павловского, "помимо просителей, у И. С. всегда много было людей, о которых он хлопотал, подыскивал занятия, устраивал и пристраивал".

Но помощь Тургенева была особенно ощутима, "когда нужно было поднять дух человека, разбудить его волю, внушить доверенность к себе", - рассказывает Анненков. Редкую чуткость Тургенев проявлял к молодым литераторам, читая их рукописи, помогая советом и т. д. Чернышевский писал в своих воспоминаниях: Тургенев "всегда был рад оказать любезную внимательность начинающим писателям. В начале моей журнальной деятельности испытывал это и я. И тогда и впоследствии я постоянно видывал, что он таков же и со всеми другими начинающими писателями". О помощи им Тургенева рассказывают в своих воспоминаниях А. Луканина, Л. Нелидова, К. Леонтьев, Р. Хин, Е. Ардов (Апрелева) и другие. Как вспоминает один из современников, Тургеневу "доставляло большое удовольствие выводить в жизнь молодых людей, выслушивать их горе, радости и надежды, пускать в новое плаванье слегка попорченные бурями если не большие корабли, то хоть лодки. "Я - как старая, покрытая мохом скала, - часто говаривал Иван Сергеевич, - под защиту которой летят от бури молодые чайки".

Единодушный отклик в мемуарной литературе нашли приезды Тургенева в Россию в 1879 и в 1880 годах. Писателю исполнилось шестьдесят лет. Критические споры вокруг романов "Отцы и дети", "Дым", "Новь" к этому времени уже улеглись, и в эту пору нового общественного подъема и он сам, и его произведения оценивались как воплощение протеста против деспотизма и реакции.

Мемуаристы свидетельствуют, что приезд Тургенева на родину в 1879 году ознаменовался горячим чествованием писателя прогрессивными кругами русского общества. Анненков встречу Тургенева в Петербурге сравнивал со встречей Вольтера в Париже накануне французской революции. Студенческая молодежь с особенной теплотой встречала Тургенева.

В приветствии студентов Горного института говорилось: "Вы один в настоящее время сумеете объединить все направления и партии, сумеете оформить это движение, придать ему силу и прочность; подымайте смело и высоко ваше светлое знамя; на ваш могучий и чистый голос откликнется вся Россия, вас поймут и отцы и дети"^*. Тургенев в ту пору как бы воплощал собою общенациональное стремление к прогрессу и свободе.

^* ("И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников", с. 87)

В сочувствии и симпатиях молодого поколения друг Белинского, Грановского, Герцена видел главную награду своему творчеству. 4 марта 1879 года Тургенев, обращаясь к московским студентам, говорил: "Для начинающего писателя сочувствие молодого поколения, его сверстников, конечно, драгоценно: оно служит ему сильным поощрением; но для писателя стареющего, уже готовящегося покинуть свое поприще, это сочувствие, так выраженное, есть, скажу прямо, величайшая, единственная награда, после которой уже ничего не остается желать. Оно доказывает ему, что жизнь его не прошла даром, труды не пропали, брошенное им семя дало плод".

Писательский путь Тургенева не был ровным и гладким: ему пришлось пережить немало обид, непонимания, расхождений с друзьями. Не всегда он и сам был прав. Но воспоминания о Тургеневе свидетельствуют: он протягивал руку всякий раз, когда получал к тому возможность. Так было с Гончаровым, Некрасовым, Герценом, Достоевским, Л. Н. Толстым. Забота о процветании русской литературы была для него главной: Тургенев свято хранил заветы своего друга и учителя Белинского.

Когда-то между Тургеневым и Толстым после нескольких лет дружбы вспыхнула ссора, надолго прервавшая их личные связи. Но не было более неутомимого пропагандиста произведений Толстого за рубежом, чем Тургенев. Он готов сам переводить "Войну и мир", он пишет предисловие к французскому переводу "Двух гусар", рассылает перевод "Войны и мира" своим друзьям, и среди них - Флоберу, обращается с просьбой к Анатолю Франсу дать отзыв об этом великом произведении. В беседе с писателями-народниками Тургенев сказал о Толстом: "Такого художника, такого первоклассного таланта у нас никогда еще не было и нет. Меня, например, считают художником, но куда же я гожусь сравнительно с ним? Ему в теперешней европейской литературе нет равного". Незадолго перед смертью Тургенев в прощальном письме призывает Толстого вернуться к художественному творчеству, он называет его "великим писателем Русской земли". Отношения Тургенева и Толстого освещены в мемуарах Фета, сына Толстого Сергея Львовича, дневниках Гольденвейзера, С. А. Толстой, записках И. Л. Толстого и у других мемуаристов.

Во всех воспоминаниях, касающихся приезда Тургенева в Россию в 1880 году, звучит пушкинская тема, рассказывается об участии Тургенева в открытии памятника Пушкину в Москве.

В своей речи, развивая мысли статей Белинского о Пушкине, Тургенев говорил, что Пушкин был первым русским поэтом-художником, воплотившим в своем творчестве черты своей национальности. "Самая сущность, все свойства его поэзии совпадают со свойствами, сущностью нашего народа"^*. Пушкин определил все дальнейшее развитие русской литературы. "Он создал наш поэтический, наш литературный язык и <...> нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением", - говорил Тургенев. Его речь была одним из памятных событий пушкинских празднеств в Москве. Сам писатель чувствовал себя поистине счастливым. М. Ковалевский вспоминает: "Я никогда не видел Тургенева более умиленным, как в ту минуту, когда с памятника упала завеса и перед ним предстал Пушкин, которого Тургенев живо помнил лежащим в гробу и локон которого он носил на себе".

^* (И. С. Тургенев. Собр. соч., т. Р. М., Гослитиздат, 1956, с. 216)

Речь Тургенева была последним публичным актом его литературно-общественной деятельности, ее, можно сказать, торжественным финалом.