4

Мемуары и приведенные в них авторские признания, на которые Тургенев был так щедр, дорисовывают его художнический облик. Мопассан писал о нем: "Психолог, физиолог и первоклассный художник, он умеет на нескольких страницах дать совершенное произведение, чудесно сгруппировать обстоятельства и создать живые, осязаемые, захватывающие образы, очертив их всего несколькими штрихами, столь легкими и искусными, что трудно понять, как можно добиться подобной реальности такими простыми по видимости средствами. И от каждой из этих коротких историй исходит, подобно облачку меланхолии, глубокая и скрытая в существе вещей печаль. Воздух, которым дышишь в его произведениях, всегда можно узнать: он наполняет ум суровыми и горькими думами, и кажется, что даже насыщает легкие странным и своеобразным благоуханием"^*.

^* (Ги де Мопассан. Статьи о писателях. М., Гослитиздат, 1957, с. 47)

Еще при жизни бытовало мнение о созерцательном характере писательской натуры Тургенева. Бесспорно, созерцательность была присуща ему. Но, как и в его учителе Пушкине, в натуре Тургенева "не было пищи и элементов для долгой поддержки созерцания: он искал событий, живых лиц, волн и разбросанности действительности, борющегося существования", - замечает Анненков, хорошо изучивший личность своего друга. "И. С. любил энергичных и смелых людей<...> Человек, начинающий жить, смело смотрящий в лицо будущему, приводил его в художественный восторг", - рассказывает И. Павловский. Говоря об отеческом отношении Тургенева к молодежи, Г. Лопатин добавляет: "И, пожалуй, он больше любил "буйных" сынов своих<...> Буйные были ближе и приятнее душе его". Он восхищался бесстрашным революционером-народником И. Н, Мышкиным, жертвенностью русских девушек-революционерок. Героическое начало в человеке притягивало внимание Тургенева, художника и психолога.

Тургенев оставался писателем, художником в каждый момент своей жизни - и в радости, и в горе. Интересный диалог с Тургеневым о мужестве художника приводит в своих воспоминаниях И. Я. Павловский: "Однажды, рассказывая мне об одном молодом писателе, нашем общем знакомом, который жаловался И. С. на свои жизненные невзгоды<...> он заметил: "Помилуйте, писатель не может, не должен поддаваться горю! Он изо всего должен извлекать пользу. Писатель, говорят, человек нервный, он чувствует сильнее других. Но потому-то он и обязан держать себя на узде, обязан решительно всегда наблюдать и себя и других".

Некоторых мемуаристов поражала способность Тургенева переживать в процессе создания произведения или во время рассказа о том или ином событии драматическую судьбу своих героев. Друг Тургенева немецкий писатель Людвиг Пич рассказывает: "Когда он однажды писал небольшой безотрадный роман "Несчастная" из воспоминаний его студенческих лет, сюжет которого развивался почти помимо его воли, при описании особенно запечатлевшейся в его памяти фигуры покинутой девушки, стоящей у окна, он был в течение целого дня совершенно болен. "Что с вами, Тургенев? Что случилось?" - "Ах, она должна была отравиться! Ее тело выставлено в открытом гробу в церкви, и, как это у нас принято в России, каждый родственник должен целовать мертвую. Я раз присутствовал при таком прощании, а сегодня я должен был описать это, и вот у меня весь день испорчен".

Все современники, оставившие свои воспоминания о Тургеневе, неизменно отмечали в нем то качество, которое Б. М. Эйхенбаум определил словом "артистизм". Да, Тургенев прежде всего был художественной натурой. Л. Н. Толстой говорил, что у Тургенева было "отношение ко всему с эстетической точки зрения". "Правда, любовь, счастье - все соединяется в красоте", - говорил сам Тургенев. Однако артистизм Тургенева никогда не превращался в снобизм, в эстетство.

Художественная натура Тургенева бурно проявлялась в самом восприятии жизни. Когда он вспоминал о памятных ему событиях, его рассказ производил на слушателей впечатление вдохновенной импровизации. Анненков называл его сиреной. "Он говорил, как и писал, образами. Желая развить мысль, он прибегал не к аргументам, хотя был мастер вести философский спор: он пояснял ее какой-нибудь сценкой, переданной в такой художественной форме, как будто бы она была взята из его повести", - отмечал Кропоткин.

Л. Н. Толстой вспоминал, как его и Гончарова восхищала образность тургеневского рассказа; когда Тургенев вышел, Гончаров сказал: "Вот он и не дорожит этим, а из него такие перлы так и сыпятся".

Выразительный и тонкий портрет Тургенева-рассказчика зарисовал Мопассан: "Он пристально смотрел на вас и говорил медленно, подчас подыскивая слова, но всегда находил нужное или вернее, единственно правильное слово. Все, о чем бы он ни повествовал, поражало своей образностью, хватало за сердце, как хищная птица, вонзающая когти в свою добычу. В его рассказах чувствовалась беспредельная широта, то, что живописцы называют "воздухом", и огромная глубина мысли в соединении с кропотливой точностью описания"^*.

^* (Ги де Мопассан. Полн. собр. соч. в 12-ти томах, т. II. М., "Правда", 1958, с. 182 - 183)

Осведомленность Тургенева в мировой литературе поражала всех знавших его. А. Панаева замечает: "Тургенев более всех современных ему литераторов был знаком с гениальными произведениями иностранной литературы, прочитав их все в подлиннике". Он свободно владел английским, французским, немецким языками, читал по-испански, по-итальянски, по-латыни. Его разговор на изысканном французском языке удивлял его друзей - французских писателей. Г. Джеймс поражался совершенством его знания Шекспира. Для Мопассана Тургенев был гениальным романистом, знавшим всех великих людей своего времени, перечитавшим все, что в состоянии перечитать человеческое существо, и говорившим на европейских языках, как на своем родном.

Рис. 4. Спасское-Лутовиново. Усадебный дом. Этюд Я. П. Полонского. Масло. 1881 г.

Многие мемуаристы - И. Павловский, А. Половцев, Н. Островская, Е. Ардов (Апрелева), Н. Щербань - приоткрывают нам двери в творческую лабораторию Тургенева, рассказывая о его мучительной работе над сюжетом, образом, стилем, о его требовательности к себе как художника, о глубоком чувстве ответственности за свой писательский труд. "Редко его произведение печаталось прежде, чем он прочтет его кому-нибудь из близких людей, не посоветуется; замечания возбуждали иногда спор, но принимались всегда без признака самолюбивого укола; рукопись потом сверху донизу перечитывалась, исправлялась и часто переписывалась заново", рассказывает Д. В. Григорович. Начинающей писательнице Е. Апрелевой, которой Тургенев помогал в ее первых творческих шагах, запомнились его слова: "Удивительное дело: композитор проходит теорию музыки, гармонию; живописец не напишет картины, не ознакомившись с перспективой, красками, рисунком; в архитектуре, в скульптуре требуется первоначальная школа. Только принимаясь за писательство, полагают, что никакой школы не нужно и что доступно оно каждому, кто обучался грамоте..." По воспоминаниям другого современника, "один из главных упреков, которые Тургенев делал в то время молодым писателям, относился к пренебрежению формой, к неряшливости языка. По поводу неудачных выражений он мог возмущаться и негодовать, как будто дело шло о настоящем преступлении". Один из величайших стилистов в мировой литературе, Тургенев тщательно заботился о художественном совершенстве своих произведений, завершенности их формы.

В ряде воспоминаний приводятся рассказы Тургенева о замыслах, волновавших его воображение, но почему-либо оставшихся неосуществленными. Здесь и трагическая история одного студента, которого товарищи поняли и оценили только после его смерти (воспоминания Н. А. Тучковой-Огаревой); и замыслы многих рассказов из "Записок охотника" (воспоминания Н. А. Островской). В воспоминаниях Я. И. Полонского переданы сюжеты фантастической повести, рассказанной Тургеневым летом 1881 года в Спасском, и повести "Старые голубки" о необыкновенной влюбленности друг в друга стареющих супругов. Полонский пересказал сочиненную Тургеневым сказку "Самознайку".

Во многих мемуарах содержатся существенные для понимания ряда произведений Тургенева его собственные оценки и комментарии. Так, например, Н. А. Островская в своих воспоминаниях приводит чрезвычайно важные для интерпретации романа "Отцы и дети" высказывания Тургенева. На замечание о том, будто он не знал, что делать с Базаровым, и потому умертвил его, Тургенев сказал: "Да, я действительно не знал, что с ним делать. Я чувствовал тогда, что народилось что-то новое; я видел новых людей, но представить, как они будут действовать, что из них выйдет, я не мог. Мне оставалось или совсем молчать, или написать только то, что я знаю. Я выбрал последнее". Другое высказывание касается статьи Писарева о Базарове. "Разбор Писарева необыкновенно умен, - говорил Тургенев, - и я должен сознаться, что он почти вполне понял все то, что я хотел сказать Базаровым".

В изобилии встречаются на страницах мемуарной литературы глубокие и тонкие высказывания Тургенева по самым различным вопросам эстетики, теории и истории литературы, психологии творчества, конкретные оценки им писателей прошлого и современников. Литературно-эстетические взгляды Тургенева нельзя, изучать без учета этих мемуарных свидетельств.