На переломе

В первых номерах "Современника" за 1856 год печатается "Рудин". Эта повесть показывает, "что для г. Тургенева начинается новая эпоха деятельности, что его талант приобрел новые силы, что он даст нам произведения еще более значительные, нежели те, которыми заслужил в глазах публики первое место в нашей новейшей литературе после Гоголя", пишет Некрасов.

Тургенев еще тесно связан с "Современником". Он горячо работает в журнале вместе с Некрасовым и Панаевым. Еще не обозначилось четко различие воззрений Тургенева и революционных демократов. С его участием составляется соглашение молодых писателей сотрудничать исключительно в "Современнике". Соглашение подписывают Григорович, Островский, Лев Толстой, Тургенев.

У всех одна общая цель - свалить ненавистное крепостное право! Действовать не по-рудински, не словом, а делом!

"Лет десять тому назад Вы бы изобразили Рудина совершенным героем. Нужна была зрелость созерцания для того, чтобы видеть пошлость рядом с необыкновенностью, дрянность рядом с достоинством, как в Рудине..." - пишет ему К. С. Аксаков.

Наступило время, когда просвещение и свободолюбие должны были соединиться с практической деятельностью.

По мнению либерального критика Дружинина, Рудин "понапрасну растратил свои силы", "всю жизнь свою не мог возвыситься до понимания дела, до возможной и необходимой гармонии со средой, его окружающей". Но какой гармонии? С какой средой?

"Молодая душа гонимого, униженного, истязуемого поколения бежала с презрением от действительности и стала искать свой идеал вдали. Это было сознание, что в сердцах наших живет стремление к иному существованию, чем существование немого писаря, безгласного солдата, ворующего чиновника и грабящего помещика" - так представлял себе Герцен отношения передового человека со средой.

Покорский воспитал Рудина, Рудин словом пропагандиста пробудил гражданскую совесть разночинца Басистова!

В Петербурге Тургенев энергично хлопочет об издании первого собрания своих повестей и рассказов. Главное, добиться получения разрешения на переиздание "Записок охотника" и повести "Муму". Последняя уже запрещена цензором. За помощью писатель обращается к товарищу министра просвещения поэту Вяземскому.

Кроме забот издательских, писательского труда, новых замыслов - хлопоты о разрешении выехать за границу. Более шести лет минуло, как расстался он с Виардо. Война оборвала их переписку. За прошедшие годы были в его жизни и увлечения женщинами, и попытка устроить семью, полюбить, свить свое гнездо, привязать себя навсегда к России, врасти всеми корнями в родную землю... Но едва только представилась возможность вновь увидеть любимую женщину, вновь посетить прежние места, вспомнить то, что казалось самым дорогим на свете - дни, проведенные в Куртавнеле с Виардо, - как опять неудержимо повлекло его прочь, во Францию!

Но что могло его ожидать там? Как сложилась жизнь у Виардо за эти шесть лет без него? Найдет ли он прежние привет и любовь?

В мае проездом в Спасское он останавливается в Москве. Видится с Аксаковыми. Не обходится без горячих споров. О будущем России, об освобождении крестьян, о крестьянском "мире". Поделились и литературными новостями. Тургенев сообщил о добрых замечаниях Некрасова по поводу выхода нового славянофильского журнала "Русская беседа". В статье "Заметки о журналах" Некрасов отметил два "превосходных стихотворения": "Усталых сил я долго не жалел" и "Добро б мечты, добро бы страсти" Ивана Аксакова... О себе Тургенев сообщил, что направляется в Спасское с новыми замыслами и надеется начать энергично работать над большой повестью.

Но в Спасском писание повести не пошло вперед. "С тех пор как я здесь, мной овладела внутренняя тревога", - сообщает он в Петербург графине Е. Е. Ламберт. С графиней он познакомился во время хлопот о разрешении выехать за границу. Дочь министра, жена генерала, светская дама, Ламберт оказалась умной и тонкой ценительницей искусств. В ней Тургенев нашел искреннего друга. "Несмотря на различие наших мнений, между нами есть, если не ошибаюсь, - симпатия чувств и ощущений".

"Ах, графиня, какая глупая вещь - потребность счастья, - когда уже веры в счастье нет! - пишет он ей из Спасского. - Однако я надеюсь, все это угомонится - и я снова, хотя не вполне, приобрету то особенного рода спокойствие, исполненное внутреннего внимания и тихого движения, которое необходимо писателю..."

Спокойствие не приходило. Уединение в Спасском не помогало обрести "внутреннего внимания и тихого движения".

Он часто встречается с Фетом, приезжает к нему в имение или принимает поэта у себя. Они вместе охотятся, читают, спорят. Спорят и со Львом Толстым, с которым видятся в Спасском или в Покровском - имении сестры Толстого, Марии Николаевны. Тургенев часто гостит у Толстых. Он увлечен Марией Николаевной, делится с ней своими творческими планами. Много и долго говорят они об искусстве. Мария Николаевна самобытна, умна и вместе с тем глубоко несчастна в личной жизни. Быть может, это еще более сближает их. Долгие беседы, жаркие споры о книгах рождают сюжет небольшой повести. Вместо задуманной еще в Петербурге "большой повести", которая позднее станет "Дворянским гнездом", он пишет "Фауста". Героиня повести Вера Николаевна "полюбила так сильно, что забыла и мать, и мужа, и обязанности; образ любимого человека и наполняющее ее чувство сделались для нее жизнью, и она рванулась к этой жизни, не оглядываясь на прошедшее, не жалея того, что остается позади, и не боясь ни мужа, ни умершей матери, ни упреков совести; она рванулась вперед и надорвалась в этом судорожном движении", писал Д. И. Писарев.

Любовь представляется Тургеневу стихийной силой, человек беззащитен перед нею, она толкает его в омут страданий, а порою и к гибели. Любовь, "стихийная сила", владела и им самим. Она увлекала его прочь из родной России, в далекую Францию. Паспорт и разрешение на выезд были получены. Он оставляет Спасское. В Москве ожидает его Боткин... Ему прежде всего спешил он прочесть "Фауста".

На открытой террасе сидели они вдвоем. Жаркий воздух был сух и недвижим. На поникших ветвях с ослабевшими листьями, на помятой траве - на всем вокруг лежала чуть приметная усталость... Изредка на террасу приносило запах сена. Там, в глубине парка, на полянках, виднелись забытые копны - от них-то и доносился этот терпкий запах и сухая трескотня сверчков...

- "Тебе, может быть, известно, что, было время, я знал "Фауста" наизусть... от слова до слова, - читал Тургенев. - Я не мог начитаться им... Но другие дни - другие сны, и в течение последних девяти лет мне едва ли пришлось взять Гете в руки. С каким неизъяснимым чувством увидел я маленькую, слишком мне знакомую книжку (дурного издания 1828 года). Я унес ее с собой, лег на постель и начал читать. Как подействовала на меня вся великолепная первая сцена! Появление Духа Земли, его слова, помнишь: "На жизненных волнах, в вихре творения", возбудили во мне давно неизведанный трепет и холод восторга. Я вспомнил все: и Берлин, и студенческое время, и фрейлейн Клару Штих, и Зайдельманна в роли Мефистофеля, и музыку Радзивилла, и все, и вся... Долго не мог я заснуть: моя молодость пришла и стала предо мною, как призрак; огнем, отравой побежала она по жилам, сердце расширилось и не хотело сжаться, что-то рвануло по его струнам, и закипели желания..."

Огнем, отравой бежала по жилам их молодость, но сердца бились ровно, и кровь струилась тихо, как в августе неторопливо несет воды свои угомонившаяся после весенней резвости, утомленная долгим зноем степная речка, отступившая от берегов, обнажившая их былое просторное русло.

Их весна, шумная, полная надежд, оставалась далеко позади. Пересохшими старицами поблескивала она там и сям, напоминая о весеннем игрище вод, о затопленных половодьем лугах. Жизнь подошла к перелому... Последние лепестки августовских цветов - ярких, пестрых - под зноем палящего конца лета тихо осыпались, обнажая набухшую завязь.

Они сидели друг против друга. Тургенев с листами бумаги, близко поднесенными к лицу. Его высокий, слегка напевный голос разносил среди притихшего от жары парка волнующие строки...

Василий Петрович Боткин, утонув в глубоком шезлонге, казался околдованным песнею слов. Жизнь текла перед ним, своя и чужая, - от каждой строки повести веяло щемящей болью утраты.

Иногда он подымал взгляд на товарища. С каким юношеским жаром читал Иван Сергеевич грустные страницы своего рассказа! Словно радовался возможности великолепно терзать свою душу...

В молодости их была вера и надежда, какие-то быстро угасавшие вспышки любви. А затем все оказывалось не тем, чего ожидали! Они были жертвами одной беды. Одинаковый яд сочился в их крови. Их поколению дано было мечтать в Юности и всю жизнь терять надежды.

Со смертью царя-жандарма надежды - вечные спутники их жизни - как будто воскресли. Но вот уж не дни, не недели, не месяцы - вновь уходят годы, оставляя все по- прежнему.

- Твою повесть оценят не за искусство, не за мастерство - за боль, которую обожжет она каждого... Да, да, ты увидишь! Она будет иметь успех. У каждого из нас вот тут... - Боткин приложил пухлую ладонь к груди, - вот тут одни раны, одни шрамы. Ты же их коснулся...

Они долгими часами гуляли по парку, делились сокровенными мыслями и тревогами.

- У нас нет идеала! - говорил Тургенев. - Вот отчего все наши беды, наша тоска и безверие. Идеал дается только сильным гражданским бытом, искусством или наукой... Но не всякий родится афинянином, художником или ученым. Нам остается, как и прежде, ждать и верить.

Если тебе по-прежнему будет плохо - приезжай в Париж, - ободрял товарища Тургенев. - Там развеем мы нашу грусть. Я тронусь в Европу через несколько дней. Но обещаю, что это моя последняя поездка. Или я погублю себя и останусь навсегда без своего гнезда, без любви. Пойми, друг мой, что нет нам, русским, нигде спасения. Наши корни так глубоко вошли в наш чернозем, что ни одна чужая земля не вскормит ни нашего листа, ни цвета...

Два дня провели они вместе в Кунцеве, отделенные от всего и всех на свете... Горько было у обоих на сердце - казалось, вся тоска долгой черной ночи собралась в один ком. Открылись старые, незаживающие раны...

"Одно убеждение вынес я из опыта последних годов: жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение... жизнь - тяжелый труд. Отречение, отречение постоянное - вот ее тайный смысл, ее разгадка: не исполнение любимых мыслей и мечтаний, как бы они возвышенны ни были, - исполнение долга, вот о чем следует заботиться человеку; не наложив на себя цепей, железных цепей долга, не может он дойти, не падая, до конца своего поприща, а в молодости мы думаем: чем свободнее, тем лучше, тем дальше уйдешь. Молодости позволительно так думать; но стыдно тешиться обманом, когда суровое лицо истины глянуло наконец тебе в глаза".

Так оканчивалась повесть "Фауст"...