В канун

I

"Прусский орел" - пароход дальнего плавания - увозил Тургенева прочь от родных берегов.

Вновь вокруг неслись волны сурового Балтийского моря. Вдали таяли в серой дымке крепостные стены Кронштадта. Лишь невеселые думы о родине оставались по-прежнему с ним. Что предвещают ее играющие в душном воздухе зарницы? Очистительную ли бурю? Или долгое гнилое ненастье? Что ожидает и его самого, вечного странника, там, на чужой земле?

По пути в Париж он останавливается в Берлине. Знакомые улицы, переулки. Воспоминания, встречи. Рассказывая немецким друзьям о судьбе России при Николае, он называет его ограниченным, суровым, подлинным полицейским агентом. А главное, он выражает робкую надежду на обновление.

Париж. Встреча с дочерью. Он видит ее выросшей. Ее зовут теперь Полинет! Да, из русской Пелагеи она сделалась француженкой.

- Ну скажи, хоть знаешь ли ты, как по-русски хлеб? А вода?

Нет! Дочь забыла родину, забыла родной язык. С горечью он успокаивает себя: "Зачем ей знать язык страны, в которую она никогда не вернется!"

Мадам Виардо, оказывается, в Англии. Он спешит в Лондон. Там он встречается с Герценом и Огаревым.

Друзья с жадностью расспрашивают его обо всем и обо всех. Он говорит о русской молодежи, которая питает "настоящую страсть" к Герцену. Друзьям он оставляет "Фауста". Пройдет время - Герцен и Огарев не одобрят его повести за фантастический элемент. "Куда нам заходить в романтическое Замоскворечье - мы люди земные, жиляные да костяные", - шутит Герцен.

С собой из Лондона Тургенев увозит "Полярную звезду". Он впервые читает главы герценовских мемуаров. "В них есть какая-то мужественная и безыскусственная правда - и сквозь печальные их звуки прорывается как бы нехотя веселесть и свежесть, - отвечает он Герцену. - Я повторяю свою просьбу - непременно продолжать их, не стесняясь ничем".

...Письмо его приходит к Герцену из Куртавнеля. Да, он в прежнем Куртавнеле - имении Виардо... Все здесь по-старому. Старинный замок, обнесенный глубоким рвом. Роскошный парк. Столетние дубы и вязы. Когда-то они с мадам Виардо, гуляя в их тени, придумывали имена этим могучим старцам, свидетелям былого.

По-прежнему с хозяином - Луи Виардо - ходит он на охоту. Каждый день проходит разнообразно... Играются отрывки из трагедий и комедий ("Я плох во всех ролях до крайности"). Исполняются одна за другой симфонии и сонаты Бетховена.

"Потом вот еще что мы делаем: я рисовал пять или шесть профилей, какие только мне приходили в голову - не скажу, в голову - в перо; и каждый писал под каждым профилем, что он о нем думал. Выходили вещи презабавные, и m-me Виардо, разумеется, была всегда умнее, тоньше и вернее всех. - Я сохранил все эти очерки - и некоторыми из них... воспользуюсь для будущих повестей. Словом, нам было хорошо, как форелям в светлом ручье, когда солнце ударяет по нем и проникает в волну", - сообщает он Боткину.

И все же прошлое не возвратилось... Новые привязанности стояли между ним и любимой женщиной.

Одиночеством, грустью веяло от его писем. Он шлет их друзьям в Петербург, Льву Толстому, сестре его Марии Николаевне, в далекую степную глушь. Он сообщает, что ему очень хорошо "здесь, во французской деревне". Он находится с людьми, "которых он любит и которые любят его". Но такой ли любви, такой ли дружбы искал он?!

"По временам, среди французской природы и французского общества, которое меня окружает, приходит мне на память Ваш маленький флигель на берегу Снежеди..."

В Куртавнель из Парижа приезжает Фет. Поэт томится среди чуждого ему мира. И сам он оставляет по себе странное и неблагоприятное впечатление.

На зиму Тургенев переезжает в Париж. Из России приходят сообщения об огромном успехе его "Фауста". После долгой бездеятельности в Куртавнеле он собирается взяться за работу. Для "Библиотеки для чтения", которую теперь редактирует Дружинин, он пишет очерк "Поездка в Полесье". Он много читает. С жадностью набрасывается на новые номера "Современника", редко и с опозданием прибывающие в Париж.

Мысли, тревоги, заботы - все вновь оказывается там, дома, в России! Его беспокоит судьба "Современника". Если бы не "связь с одним семейством" он тотчас же вернулся бы домой, и навсегда. Там, в Петербурге, все знают о его несчастной любви к Виардо. Друзья стараются отвлечь его, удержать, зовут в Петербург, в Москву, в деревню. Но семья Виардо переезжает на зиму в столицу, и он остается в Париже.

Он с грустью вспоминает Москву, Абрамцево, друзей.

"Пребывание во Франции, - пишет он Сергею Тимофеевичу Аксакову, - произвело на меня обычное свое действие: все, что я вижу и слышу, - как-то теснее и ближе прижимает меня к России, все родное становится мне вдвойне дорого - и если б не особенные, от меня уж точно не зависящие обстоятельства - я бы теперь же вернулся домой. Во всяком случае, если я буду жив и здоров - я в мае месяце у себя в деревне".

В довершение ко всему парижский климат награждает его тяжелой болезнью. Она мешает работать. Он пытается писать задуманную статью о Гамлете и Дон-Кихоте. Работа подвигается плохо.

Временами осаждают сомнения в своем даровании: не бросить ли навсегда литературный труд? "Поездка в Полесье" складывается в грустную повесть. Человеческая жизнь - мгновение. Природа - могучая, равнодушная сила... "Тихое и медленное одушевление, неторопливость и сдержанность ощущений и сил, равновесие здоровья в каждом отдельном существе - вот самая ее основа, ее неизменный закон, вот на чем она стоит и держится. Все, что выходит из-под этого уровня - кверху ли, книзу ли, все равно, - выбрасывается ею вон, как негодное..."

Рис. 8. И. С. Тургенев. Карандашный рисунок П. Виардо. 1879 г.

Из России приходят книги "Современника" - он с огромным интересом читает "Очерки гоголевского периода" Чернышевского, радуется высокой оценке, которую дает Белинскому автор очерков, "Я чувствую в нем (Чернышевском. - А. Т.) струю живую... Он понимает потребности действительной современной жизни", - замечает Тургенев.

"Я почитаю Чернышевского полезным; время покажет, был ли я прав", - вступается он за критика в ответ на нападки либерала Дружинина.

"А кто такой Лайбов?" - спрашивает он Панаева. Тургенев считает, что его статья "весьма дельна". Это первый отзыв о будущем знаменитом критике Добролюбове. Его радует, что стихи Некрасова имеют огромный успех на родине. Он живо интересуется писаниями Льва Толстого, Островского, Писемского, Григоровича, Гончарова... Каждого из друзей он старается подбодрить. О себе говорит как о писателе конченом. Гончаров приезжает в Париж читать Тургеневу "Обломова". Тургенев высоко оценивает роман, называя его "вещью капитальной". Ободренный автор спешит укрыться в тишине и одиночестве, чтобы завершить работу. Через друзей в Петербурге Тургенев хлопочет о разрешении напечатать в России кое-что из сочинений Герцена. Резко отзывается он о статье Дружинина о Белинском: "От нее веет холодом и тусклым беспристрастием".

1857 год не приносит ничего нового. В припадке разочарования Тургенев рвет и выбрасывает все свои наброски и планы. "Таланта с особенной физиономией и целостностью - у меня нет, были поэтические струнки - да они прозвучали и отзвучали - повторяться не хочется - в отставку!"

Год проходит в скитаниях... Зимою - Париж, знакомство с французскими литераторами. Проспер Мериме, с которым позднее установится долгая и прочная дружба, представляется ему "совершенным Дружининым" - "холодный господин!". В Лондоне, куда он приезжает на две недели, - знакомство с Теккереем, Карлейлем, Дизраели...

Доктора посылают его на воды в Зинциг - маленький немецкий городок на Рейне. Там он проводит время в прогулках по долинам. Лунными ночами катается по Рейну. Тишина, красота природы, сосредоточенная жизнь пробуждают в нем вновь чувство поэзии. Неожиданно для себя он берется за перо. Рождается сюжет. Скоро на письменном столе появляются первые страницы новой повести. Он пишет "Асю".

"Странно было мне приниматься за перо после почти годового бездействия - и сначала трудно было, потом пошло полегче..."

Повесть исполнена поэзии, грусти, душевной чистоты. Герой повести вспоминает свою юность, свою влюбленность, прекрасную пору молодости - "с тоской без тоски"... Он ведет рассказ о том, как повстречал и полюбил девушку, странное и чистое существо, как не смог понять ее глубокого чувства, как оказался перед ее страстным порывом вялым и растерянным и как навсегда потерял ее из своей жизни.

Повесть он дописывает в Риме.

Париж, Марсель, Ницца, Генуя - таков его путь в Рим, куда он отправляется с Боткиным.

"После всех моих треволнений и мук душевных, после ужасной зимы в Париже, тихая, исполненная спокойной работы зима в Риме... просто душеспасительна..."

В Риме он знакомится со знаменитым художником Александром Ивановым. Любуется в его мастерской картиной, над которой тот трудится много лет, - "Явление Христа народу". Втроем с Боткиным и Ивановым они совершают прогулки по предместьям Рима, едут в окрестности - в Альбано и Фраскати.

Воздух Рима, высокое небо, дыхание древности, близость к миру искусств, товарищество приносят душевное равновесие.

Все, что было пережито, - тревоги за судьбу родины, утрата личного счастья, впечатления, беседы с друзьями - все складывается в новый большой замысел. "Я теперь занят другою, большою повестью, главное лицо которой - девушка, существо религиозное... - сообщает он Е. Е. Ламберт. - Эту повесть я надеюсь прочесть Вам зимой". Воображение создает образ, исполненный несокрушимой нравственной силы. Героиня его, выросшая в условиях крепостничества, свободна от всех пороков своей среды. Жизнь с ее обманом и ложью обрекает ее на своеобразное изгнание: она уходит в монастырь, обращая свою жизнь к богу - символу чистоты и добра. Автор сталкивает ее в начале повествования с благородным, но глубоко несчастным в семейной жизни человеком. Любовь, вспыхивающая между ними, разбивается о грубую действительность.

Эти герои - будущая Лиза Калитина и Лаврецкий.

И вновь выставляет он на суд общества врага своего - крепостное право. Он рисует поколение за поколением крепостников-помещиков, истязателей и мучителей всего живого, доброго, трудового!

Из России же приходят первые вести о готовящейся реформе. Он с тревогой и жадностью ловит все новости, спрашивает обо всем, что совершается дома, делится мыслями с Герценом, шлет ему для помещения в "Колоколе" корреспонденции о беззакониях помещиков, полиции, судей. Весь год он собирается посвятить заботам о своих крестьянах. Выделить им землю, дать волю. "Хоть все им отдам, а перестану быть барином!" Он едет в Россию. "Теперь каждому надо быть на своем гнезде", - пишет он. В начале июня он приезжает в Петербург, а затем в Спасское.

II

В начале ноября 1858 года запыленный тарантас въехал в ворота московского дома Афанасия Афанасьевича Фета... Как не похож был теперь Иван Сергеевич на того грустного Тургенева, который полтора года назад читал своего "Фауста" на кунцевской даче Боткина! О тех временах он писал так:

"В человеческой жизни есть мгновения перелома, мгновения, в которых прошедшее умирает и зарождается нечто новое... Мне скоро сорок лет... и пора мне сделаться человеком, знающим, куда он идет и чего хочет достигнуть".

В гостиную Фетов торопливо вошел помолодевший, оживленный Тургенев. Казалось, все вольные запахи орловских степей были с ним. Загорелое лицо его, как никогда, дышало мужеством. Глаза искрились. Радостный, с распростертыми объятиями бросился он к Фету.

Пошли рассказы, воспоминания о только что проведенном вместе лете в Спасском и его окрестностях. Об охоте, о собаках, об убитых зайцах, тетеревах, бекасах... О встречах со Львом Толстым...

Да, но главное... Главное было заключено в новом романе. Это было только что оконченное в Спасском "Дворянское гнездо".

Тургенев был возбужден. События в деревне поглощали его. Летом он был занят устройством крестьян. Еще до выхода положения о крепостных он перевел крестьян на оброк, передал им половину своих земель.

С негодованием рассказывал он о помещиках своей губернии. Крайне обеспокоен был тем, чтобы крепостники не помешали подготовке и проведению реформы.

Фет слушал рассказы гостя с видом явного неудовольствия. Что-то сонное было в его широком, одутловатом лице, обложенном густою, черной как смоль бородой. Он сидел, развернув плечи, выставив вперед широкую грудь, и молчал...

Дружба их началась несколько лет назад, летом пятьдесят третьего года в Петербурге. Тургенев с энтузиазмом встретил молодого поэта-офицера. Он уже знал его поэзию по поэтическому сборнику, появившемуся в 1850 году. С обычной горячностью взялся он хлопотать о подготовке нового собрания стихотворений и переводов Фета. Он воздавал ему хвалу всюду, где появлялся в Петербурге и Москве, называя Фета "действительным поэтом - в настоящем смысле этого слова".

Пропагандировать талантливых писателей Тургенев старался всегда и везде, считая это не только своим долгом, но и испытывая при том величайшее счастье. Появление хорошей книги или яркого дарования было для него праздником. Его хлопотами появились в печати стихотворения Тютчева. Восторженно приветствовал он первые повести Льва Толстого. Он выступал горячим пропагандистом русских писателей на Западе. Знакомил с поэзией Пушкина, сочинениями Гоголя, создавал славу в Европе басням Крылова.

Он побуждал писать "Семейную хронику" С. Т. Аксакова, призывал Герцена продолжать "Былое и думы". Когда же обе книги увидели свет, он дал им выразительную оценку:

"И его (Аксакова. - А. Т.) и твои (Герцена. - А. Т.) мемуары - правдивая картина русской жизни, только на двух ее концах - и с двух разных точек зрения. Но земля наша не только велика и обильна - она и широка - и обнимает многое, что кажется чуждым друг другу".

С величайшей заботой отнесся Тургенев и к сочинениям Фета. Доставалось же от него Афанасию Афанасьевичу при редактировании нового сборника! В полк, где служил тогда Фет, ежедневно шли письма с просьбой исправить неудачное место, прояснить мысль, выбросить или заменить слово. Строго судил Тургенев поэта за вычурные слова. В переводах Фета то и дело попадались выражения, вроде "ухание" - в смысле "запах", или "завой" - завиток и т. п. Тургенев, в совершенстве знавший латинский язык и римскую литературу, просматривал переводы Фета - строку за строкой!

Друзья провели в Москве три дня. По вечерам Фет читал свои новые переводы из Горация. Читал он словно бы вяло, как бы с равнодушием, но в своеобразном чтении его была неподражаемая прелесть, приводившая в восторг и изумление Тургенева.

Они много спорили. Спор касался искусства. Фет нападал на "разум", утверждая, что дар поэта есть тайна необъяснимая, непостижимая. Ни с кем не спорил Тургенев с таким желанием вывести из равновесия противника, расшевелить, раззадорить его!

- Я говорю, что художество такое великое дело, кричал он, - что целого человека едва на него хватает со всеми его способностями, между прочим и с умом. Вы поражаете ум остракизмом - и видите в произведениях художества только бессознательный лепет спящего! Это воззрение славянофильское. Оно в характере этой школы: "здесь все черно, а там все бело"! "Правда вся сидит на одной стороне". А мы, грешные люди, полагаем, что эдаким маханием сплеча топором только себя тешить...

Впрочем, оно, конечно, легче; а то, признавши, что правда и там и здесь, что никаким резким определением ничего не определишь, - приходится хлопотать, взвешивать обе стороны. А это скучно! То ли дело брякнуть так, по-военному: "Смирно! Ум - пошел направо! марш! стой, равняйсь! Художество! налево - марш! стой, равняйсь." И чудесно: стоит только подписать рапорт, что все, мол, обстоит благополучно!

Как ни горячился Тургенев, Фет, казалось, и не слушал нападок. Не внимая доводам, он говорил, словно жерновом перемалывал свои мысли...

- Я никогда не мог понять, - твердил он, - чтобы искусство интересовалось чем-либо, помимо красоты... Всякое участие разума в творениях поэта только снижает поэзию. Если же искусство начнет интересоваться еще чем-нибудь, кроме красоты, то оно перейдет в политику.

- Да, да, именно в политику! И это нужно! - нападал на него Тургенев. - Пушкин утверждал, что бывают эпохи, когда общественные интересы становятся выше художественных. Мне кажется, главный наш недостаток именно в том и состоит, что мы мало соприкасаемся с жизнью, то есть с живыми людьми; мы слишком много читаем и отвлеченно мыслим... Нужно стараться не только улавливать жизнь во всех ее проявлениях, но и понимать ее, понимать те законы, по которым она движется и которые не всегда выступают наружу; нужно сквозь игру случайностей добиваться до типов! - и со всем тем всегда оставаться верным правде... Не довольствоваться поверхностным изучением, чуждаться эффектов и фальши! Тут-то и нужен ваш разум! Разум острый...

Споры эти иногда так затягивали обоих писателей, что, казалось, им и конца не будет. Фет упрямо стоял на своем, и вся тургеневская запальчивость лишь сотрясала воздух фетовской гостиной.

Поэт и на крестьянскую реформу смотрел без энтузиазма. Он отрицал так называемое "всенародное значение", которое чаял увидеть в ней Тургенев. Он, по собственному выражению, смотрел на нее с "совершенно детским любопытством".

Через полгода Иван Сергеевич писал Фету из Франции, из городка Виши, где он тогда находился:

"Часто думаю я о России, о русских друзьях, о Вас, о наших прошлогодних поездках - о наших спорах. Что-то Вы поделываете? Чай, поглощаете землянику возами?.. А Муза? А Шекспир? А охота?.. Известите меня обо всем на свете: о Вашей жене, о Вашей сестре... о крестьянском вопросе, о литературе, о "Современнике" и "Временнике", о журналах... о Толстом и Толстой, о купальне на Зуше, о березовой аллее, о том, загорели ли Вы, умываетесь ли Вы? О Мценском соборе. Я же со своей стороны ни о чем Вас не извещаю - ибо знаю, что для Вас все Западное - все Европейское есть нечто вроде... Я, кажется, заврался..."

Тургенев не извещал поэта о самом важном - он работал уже продолжительное время над новым романом, которому он дал выразительное название - "Накануне".

Этому роману пришлось сыграть в его писательской судьбе роль рубежа. "Записки охотника" принесли ему известность и славу врага крепостничества. "Рудин" упрочил его популярность. С выходом "Дворянского гнезда" его единодушно признали первым романистом современной России. Роман "Накануне" круто изменил его судьбу.

На страницах его были подняты жгучие вопросы современности. Он вывел на сцену новых людей, не рудинского типа, а молодых, страстно порывающихся к делу, способных двинуть вперед развитие событий, готовых отдать жизнь за освобождение родины. И хотя Инсаров оказался борцом за свободу Болгарии, читатели увидели в нем героя, способного выйти на борьбу с "внутренними турками".

"Фигура главной героини, Елены, тогда еще нового типа в русской жизни, довольно ясно обрисовывалась в моем воображении; но недоставало героя, такого лица, которому Елена, при ее еще смутном, хотя сильном стремлении к свободе, могла предаться". Жизнь скоро подсказала героя. Писатель вывел его на страницы романа именно в ту пору, когда события, бурно назревавшие Е России, потребовали его появления. Многое в новом романе оказалось почерпнутым из московской действительности... Не раз в ту пору Тургенев удивлял приятелей "своим участием к произведению, не заслуживающему никакого внимания", как вспоминал П. В. Анненков, называвшемуся "Московское семейство". Это была та рукопись, которую передал Тургеневу его приятель и сосед по Спасскому В. Каратеев, где в сжатой форме были изложены многие события, послужившие писателю сюжетной основой романа... Сцены в новом романе Тургенева разыгрывались в Москве и Подмосковье. С поэтического описания летнего дня в Кунцеве начинал автор свое повествование. Природа Подмосковья вдохновляла его на создание пейзажей, проникнутых любовью к родной земле. Вот описание известных Царицынских прудов: "...Казалось, застывшая масса стекла тяжело и светло улеглась в огромной купели, и небо ушло к ней на дно, и кудрявые деревья неподвижно гляделись в ее прозрачное лоно".

Прообразом главного героя Инсарова явился студент Московского университета болгарин патриот Катранов. Образ Елены Стаховой, сложный, глубокий, создавался под многими впечатлениями жизни, среди которых определенную роль сыграли и женские характеры, с которыми сталкивался Тургенев, живя в Москве.

Ранней весной 1859 года, проездом через Москву, Тургенев навестил Аксаковых.

Сергей Тимофеевич жил в Денежном переулке. Болезнь заперла его в четырех стенах. Радостно встретил он Ивана Сергеевича, с прежним интересом расспрашивал его о петербургских новостях, о литераторах, журналах. Как и раньше, тепло и умно говорил о писаниях Тургенева. Рукопись "Дворянского гнезда" была доставлена ему через А. А. Фета. Новый роман друга принес ему радость... Не касался он только одного - собственных планов. Предчувствие скорого конца не покидало его. Грустным было их расставание.

В ночь на 30 апреля С. Т. Аксакова не стало. Литература потеряла своего "патриарха", Тургенев лишился одного из самых близких друзей, духовного наставника, бескорыстного судьи. Оборвалась крепкая нить, связывавшая его с Москвой.

"Мир праху честного и полезного гражданина! - писал "Современник". - Имя Сергея Тимофеевича Аксакова займет почетную страницу в истории русской литературы".

Смерть Сергея Тимофеевича подкосила дружную семью Аксаковых.

"Брата (Константина) кончина батюшки совершенно перевернула, - сообщал Тургеневу Иван Аксаков. - Вы его не узнаете - так он переменился. Он как будто продолжает держать за руку покойного, так сказать, находится в постоянном с ним общении".

Богатырь Константин Аксаков не перенес потери - тяжело заболел и в конце 1860 года скончался. Не стало еще одного товарища. Страстного, неподкупного проповедника славянофильства, человека благородной души, беззаветно любившего все русское, всем сердцем желавшего возрождения родной земли.

В январе шестидесятого года Тургенев приезжал в Москву, занятый печатанием романа "Накануне", который был отдан им в журнал "Русский вестник" Каткова. Печатание затягивалось, и Тургенев пробыл в Москве около месяца.

Он остановился у старинного друга Ивана Ильича Маслова, в тот год назначенного управляющим Московской удельной конторой. Дружественные связи с Масловым установились много лет назад, в начале сороковых годов, когда оба - и Тургенев и Маслов - были близки к кружку Белинского. Маслов был известен в Петербурге и Москве как знаток музыкального искусства. Он состоял членом Русского музыкального общества. Любовь и знание музыки, приверженность к ней еще более сближали друзей. Между ними сложились тесные, доверительные отношения.

Квартира Маслова находилась в здании удельной конторы на Пречистенском бульваре. Свободно жилось здесь Ивану Сергеевичу. По вечерам навещали его друзья. Приезжал Фет, зять его И. П. Борисов, страстный охотник, орловец, земляк и друг Тургенева, общий любимец Николай Николаевич Толстой - брат Льва Николаевича Толстого.

Виделся Тургенев и с А. Н. Островским. Со знаменитым драматургом ездил смотреть в Малом театре "Грозу".

Между тем события в России стремительно развивались, назревала буря, пугавшая писателей-либералов. Состав редакции "Современника" изменился. Во главе журнала встали Чернышевский и Добролюбов. В это время печатное слово получило большой общественный резонанс.

Еще не поступил на прилавки магазинов роман "Накануне", еще только друзья писателя знали о нем, а уже предчувствовалась неизбежность литературных споров.

Приятельница Ивана Сергеевича графиня Е. Е. Ламберт, прочитавшая роман в рукописи, поспешила посоветовать автору поскорее уничтожить его.

Из Москвы, где Тургенев находился во время печатания романа, он сам писал П. В. Анненкову:

"По слухам, повесть моя признана редакцией "Русского вестника" "образчиком нелепой бездарности". В таком случае, кажется, было бы лучше - возвратить ее автору".

Роман появился в февральском номере "Русского вестника" и тотчас же вызвал страстную полемику, начатую "Санкт-Петербургскими ведомостями" и охватившую не только столичную, но и провинциальную прессу... В центре споров оказалась статья Добролюбова, опубликованная в "Современнике", в мартовской книге 1860 года...

"Когда же придет настоящий день?" - ставил вопрос автор. Роман Тургенева оценивался им как произведение, подымавшее острейшие вопросы современной русской жизни. Выводы, которые мог сделать читатель, подводили к сознанию необходимости и желательности глубочайших перемен...

"В новой повести, - писал Добролюбов, - мы встречаем другие положения, другие типы, нежели к каким привыкли в его произведениях прежнего периода. Общественная потребность... живого дела, начало презрения к мертвым абстрактным принципам и пассивным добродетелям выразилось всем строем новой повести".

"Лишних людей" - Рудина и Лаврецкого - сменили новые герои - Елена и Инсаров.

"Как идеальное лицо, составленное из лучших элементов, развивающихся в нашем обществе, - писал критик, - Елена понятна и близка нам". Обаяние же Инсарова "заключается в величии и святости той идеи (служение свободе родины. - А. Т.), которой проникнуто все его существо".

Статья Добролюбова - крайние выводы ее - испугала Тургенева. Он решительно протестовал против ее публикования.

"Убедительно тебя прошу, милый Некрасов, - писал он, - не печатать этой статьи: она кроме неприятностей ничего мне наделать не может, она несправедлива и резка - я не буду знать, куда деться, если она напечатается..."

Статья появилась в "Современнике". Она послужила поводом к окончательному разрыву Тургенева с прежними друзьями, со всей редакцией некогда при его участии созданного журнала.

Роман Тургенева "Отцы и дети", появившийся в 1862 году, а затем роман "Дым", напечатанный также в "Русском вестнике", не только усилил бурю споров, повсеместных толков, но создал вокруг Тургенева атмосферу враждебности. Современные "отцы" обвиняли писателя в заигрывании с молодежью, в позорном ренегатстве, осмеянии традиций, сложившихся в обществе. Молодому поколению не понравился образ Базарова. Оно увидело в нем пародию на передовую молодежь. Слово "нигилист" было подхвачено реакционными кругами.

Славянофилы, почвенники в образе Потугина усмотрели нелюбовь писателя ко всему русскому и к России...

Итак, приезд Тургенева в Москву зимой шестидесятого года предшествовал наступавшему долгому периоду враждебности русских читателей к знаменитому писателю.

Но пока еще не появились в печати романы "Накануне", "Отцы и дети", "Дым", Тургенев был встречен в Москве радушно. По просьбе друзей он прочел в "Обществе пособия нуждающимся литераторам и ученым", вторично после Петербурга, свою речь "Гамлет и Дон-Кихот". Речь была прослушана с большим интересом.

В этой речи заключалась главная мысль писателя о разных типах людей, их способности и неспособности вести за собой общество, о людях дела и людях слова. Произносился своеобразный суд над так называемыми "лишними людьми" - резонерами, и приветствовался приход новых сил, которым принадлежит, безусловно, настоящее и будущее.

В газете "Московский вестник" Тургенев поместил отрывок из воспоминаний о В. Г. Белинском - "Встреча моя с Белинским".

В мае 1861 года он посетил "Общество любителей российской словесности". Слушал речь М. Лонгинова, писателя и историка, о поэте князе П. А. Вяземском. В 1862 году он остановился в Москве на одни сутки, торопясь поскорее отбыть к себе в деревню...

В творчестве его еще раз ярко блеснула московская жизнь. Вернулось прошлое, освеженное воображением художника. Рисовались ему картины давно минувших лет. Он писал одну из своих любимых повестей - "Первая любовь", повесть о своей юности, о том времени далеких тридцатых годов, когда сам, подобно своему герою, готовился к поступлению в Московский университет. Под пером его ожили люди, давно исчезнувшие с жизненной сцены. Но теперь-то, во время работы над повестью, далек он был от Москвы, жизнь проходила в непрерывных переездах по Европе. Неустроенность личной жизни, тревоги времени, разлад с друзьями - все гнало его, не давая остановиться, обрести необходимое спокойствие духа.