Университеты

Рис. 2

В 1833 году вступительные экзамены в Московском университете были особенно строгими. Из 167 поступающих выдержали испытания только 27, и среди них пятнадцатилетний Тургенев, зачисленный на словесное отделение.

"Москва гордилась своим университетом, любила своих студентов как будущих самых полезных, может быть, громких, блестящих деятелей общества", - свидетельствовал И. А. Гончаров. Замечательные люди учились там в 30-е годы: Лермонтов, Белинский, Герцен, Огарев, Станкевич, Тургенев, Пирогов...

Это время оставило свой особый след в истории развития освободительных идей в России. После расправы, учиненной царским правительством над декабристами, наступила жестокая реакция; режим полицейских преследований и репрессий был направлен на то, чтобы душить всякую свободную мысль. С другой стороны, передовые люди понимали, что повторять пройденный декабристами путь было бы исторически бессмысленно. По словам Герцена, "продолжать нечего было, кругом никто и ничто не звало живого человека. Юноша, пришедший в себя и успевший оглядеться после школы, находился в тогдашней России в положении путника, просыпающегося в степи: ступай куда хочешь - есть следы, есть кости погибнувших, есть дикие звери и пустота во все стороны, грозящая тупой опасностью, в которой погибнуть легко, а бороться невозможно. Единственная вещь, которую можно было продолжать честно и с любовью - это ученье".

В поисках новых путей борьбы молодые прогрессивные силы России обращались к науке. Возник обостренный интерес к философии, в среде передовой молодежи кипели споры, возникали студенческие кружки, из которых вышли активные деятели нового революционного движения последующих десятилетий. Московский университет был средоточием философских и политических исканий того времени. Студенческий кружок Н. В. Станкевича (куда входил Белинский) и кружок Герцена и Огарева стали первоначальными ячейками будущего развития общественно-политической борьбы.

Но со Станкевичем, Белинским, Герценом Тургенев познакомился несколько позже. Ко времени его поступления в университет Белинский был уже исключен, в 1834 году был выслан из Москвы Герцен. К тому же Тургеневу было всего пятнадцать лет, даже по сравнению с молодым Белинским или Герценом он был в ту пору еще мальчиком.

Между тем разгул реакции коснулся не только передового студенчества, на которое обрушились репрессии, но и всей системы преподавания в университете. Программы урезывались, профессора подбирались по принципу благонадежности. В объявлении о приеме университет обещал, что "профессоры во время преподавания лекций обратят все свое внимание на внушение благонравия". Неудивительно, что Тургеневу пришлось услышать немало сухих, бесцветных лекций, столкнуться с тупыми требованиями механического заучивания.

Но были среди тогдашней профессуры и передовые, мыслящие люди, стремившиеся пробудить у аудитории интерес к серьезным вопросам, научить думать. Среди них любимейшим был профессор М. Г. Павлов. Он преподавал физику и основы сельского хозяйства, постоянно привлекая внимание студенчества к естественно-научным и философским проблемам. Павлов читал не только математикам и естественникам. Его лекции входили также в небольшой, но довольно широкий общеобразовательный курс, обязательный для всех студентов. Здесь Тургенев, по-видимому, впервые задумался о философском значении естественных наук, которые впоследствии составили главный интерес для героя его романа "Отцы и дети" - Базарова.

Студенты-словесники любили лекции профессора Н. И. Надеждина, который одновременно с преподаванием в университете издавал журнал "Телескоп" (в приложении к "Телескопу" печатались в 1834 году "Литературные мечтания" Белинского). Аполлон Григорьев, поэт и литературный критик, писал, что студенческая молодежь Москвы "не профессоров старого закала слушала со вниманием, а фанатически увлекалась... широтою литературных взглядов Надеждина".

Успешно закончив первый курс, Тургенев перевелся в Петербургский университет на филологическое отделение философского факультета (его старший брат в это время начинал в Петербурге свою офицерскую службу, и вся семья перебралась в столицу).

В Петербургском университете Тургенев проучился два года (общий курс университетского обучения был трехгодичным). Гнет жандармского режима, преследование науки и просвещения сказывались в Петербурге еще сильнее, чем в Москве. "Тринадцать профессоров и адъюнктов получили увольнение и не знают, куда им деться", - записал в своем дневнике профессор А. В. Никитенко в 1836 году. Как правило, отставку получали люди одаренные, а посредственности крепко держались в университете с помощью известного своей реакционностью министра просвещения Уварова.

Крупных ученых-словесников в Петербургском университете того времени не было, но кое-кто из профессоров привлекал симпатии студентов. Таким был Петр Александрович Плетнев, о котором Тургенев впоследствии писал: "...Ученый багаж его был весьма легок; зато он искренне любил "свой предмет", обладал несколько робким, но чистым и тонким вкусом и говорил просто, ясно, не без теплоты... Притом его как человека, прикосновенного к знаменитой литературной плеяде, как друга Пушкина, Жуковского, Баратынского, Гоголя, как лицо, которому Пушкин посвятил своего "Онегина", - окружал в наших глазах ореол..."

В бытность Тургенева студентом Петербургского университета курс истории древнего мира и средних веков там читал Гоголь. Но слушатели не узнали в адъюнкте Гоголе-Яновском прославленного и любимого автора "Вечеров на хуторе близ Диканьки". Первые лекции Гоголь прочел с подъемом, буквально покорил аудиторию, но потом остыл к этой деятельности, которая, очевидно, не была его призванием, стал читать вяло и, по свидетельству Тургенева, "все время ужасно конфузился". История увлекала его как материал искусства, но не как предмет преподавания.

В университетские годы начался процесс формирования Тургенева-литератора. Он еще восхищается пышной романтикой, отдавая дань модному тогда увлечению поэзией В. Г. Бенедиктова, наполненной вычурными образами и бурными восторгами по незначительным поводам. Вместе с новым петербургским другом Т. Н. Грановским, впоследствии ученым-историком и общественным деятелем, Тургенев "упивается" такими стихотворениями Бенедиктова, как "Наездница", героиня которого рассыпает огонь из очей, "гордяся усестом красивым и плотным".

Но скоро пришел конец наивному преклонению юного Тургенева перед ложновеличавым романтизмом. Решительный удар по литературной пошлости нанес молодой Белинский.

"Вот в одно утро, - рассказывает Тургенев, - зашел ко мне студент-товарищ и с негодованием сообщил мне, что в кондитерской Беранже появился номер "Телескопа" со статьей Белинского, в которой этот "критикан" осмеливался заносить руку на наш общий идол, на Бенедиктова. Я немедленно отправился к Беранже, прочел всю статью от доски до доски - и, разумеется, также воспылал негодованием. Но - странное дело! и во время чтения и после, к собственному моему изумлению и даже досаде, что-то во мне невольно соглашалось с "критиканом", находило его доводы убедительными... неотразимыми. Я стыдился этого уже точно неожиданного впечатления, я старался заглушить в себе этот внутренний голос; в кругу приятелей я с большей еще резкостью отзывался о самом Белинском и об его статье... но в глубине души что-то продолжало шептать мне, что он был прав... Прошло несколько времени - и я уже не читал Бенедиктова".

Стихотворения Бенедиктова, крикливые, псевдопатриотические трагедии Кукольника, бойкие, весьма грубые и беспринципные статьи Барона Брамбеуса (Сенковского) - все это играло на руку реакции, создавая шум, гром, ослепляя ложным блеском в эпоху "мучений с платком во рту", как назвал 30-е годы Герцен. Недаром, едва только появился в одном из журналов критический разбор трагедии Кукольника, которая называлась "Рука всевышнего отечество спасла", как этот журнал был закрыт. Впоследствии Тургенев писал: "...Вторжение в общественную жизнь того, что мы решились бы назвать ложновеличавой школой, продолжалось недолго... что-то не истинное, что-то мертвенное чувствовалось в ней даже в минуты ее кажущегося торжества - и ни одного живого, самобытного ума она себе не покорила безвозвратно".

Тургеневу еще предстояло пройти свой путь от романтики к реализму. В студенческие годы он видел первую постановку "Ревизора" (1836), взволновавшую весь Петербург, вызвавшую ожесточенные споры. В театре очень смеялся, но признавался впоследствии, что в тот день еще не смог до конца понять всего значения этого события. Впечатления от статьи Белинского, ниспровергнувшей его кумира - Бенедиктова, от комедии Гоголя "Ревизор", утверждавшей метод критического реализма в литературе, до поры до времени откладывались в подсознании, подготавливая будущую победу реализма в собственном творчестве Тургенева.

А пока студент Тургенев пишет стихи, работает над драматической поэмой "Стено", действие которой перенесено в Италию, а сюжет и характеры отмечены влиянием Байрона и Гёте, Пушкина и Лермонтова. Профессор Плетнев, которого Тургенев попросил прочитать это произведение, на одной из лекций подверг "Стено" суровому разбору, не называя имени автора, а потом подозвал Тургенева к себе, пожурил, но заметил, что в нем "что-то есть".

И в самом деле, сквозь характерную для первых литературных опытов подражательность здесь уже пробиваются едва заметные ростки будущей художественной самобытности. Примером может послужить центральный диалог Стено и Антонио, в котором сталкиваются противоположные характеры и воззрения ведущих героев. Контрастный диалог, определяющий проблематику произведения, будет в 40-е годы разработан в поэме Тургенева "Разговор", где он впервые получит смысл спора двух поколений, а затем войдет в его романы как их важнейшая идейно-художественная опора, наиболее прочная и отчетливая в "Отцах и детях". Можно заметить и то обстоятельство, что сами литературные влияния в "Стено" имеют тенденцию переплавляться в нечто новое: обозначается характерная для 30-х годов тема трагической бесплодности мысли, оторванной от практического дела. Эта тема найдет свое дальнейшее развитие в статье Тургенева "Гамлет и Дон-Кихот" и в целом ряде его романов и повестей.

Живые образы литературных учителей Тургенева - Пушкина и Лермонтова, которых он видел в Петербурге вскоре после окончания университета, навсегда врезались в его память.

Однажды, входя к знакомому литератору, молодой Тургенев столкнулся в передней с уходящим гостем. Это был незнакомый ему человек среднего роста, который, уже прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: "Да! Да! хороши наши министры! нечего сказать!" - засмеялся и вышел. По-видимому, разговор шел о недавно появившемся стихотворении Пушкина "На выздоровление Лукулла" (каждому было ясно, что это сатира на министра просвещения Уварова). Тургенев не знал, что смеющийся человек с белыми зубами и живыми быстрыми глазами - это и есть Пушкин, а когда ему об этом сказали, было уже поздно - гость ушел. "...Как я досадовал на свою мешкотность! - писал Тургенев. - Пушкин был в ту эпоху для меня, как и для многих моих сверстников, чем-то вроде полубога. Мы действительно поклонялись ему".

Еще раз Тургенев увидел Пушкина на концерте в начале 1837 года, незадолго до гибели поэта. "Он стоял у двери, опираясь на косяк, и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом посматривал кругом". Чувствовалось, что его что-то гнетет, грызет какая-то досада. Тургеневу запомнилось "его смуглое, небольшое лицо, его африканские губы, оскал белых, крупных зубов, висячие бакенбарды, темные желчные глаза под высоким лбом почти без бровей - и кудрявые волосы..." А через несколько дней, глядя на Пушкина, лежавшего в гробу, Тургенев невольно повторял про себя:

Недвижим он лежал... И странен 
Был томный мир его чела...

В 1839 году, уже будучи студентом Берлинского университета, Тургенев приехал ненадолго в Россию и увидел Лермонтова. Об этом он рассказал в своих воспоминаниях: "Лермонтова я тоже видел всего два раза в доме одной знатной дамы, княгини Ш[аховск]ой, и несколько дней спустя на маскараде, в Благородном собрании, под новый 1840 год. У княгини Щ[аховск]ой я, весьма редкий и непривычный посетитель светских вечеров, лишь издали, из уголка, куда я забился, наблюдал за быстро вошедшим в славу поэтом... В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ... Внутренне Лермонтов, вероятно, скучал глубоко; он задыхался в тесной сфере, куда его втолкнула судьба. На бале Дворянского, собрания ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки; одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза".

Творчество Лермонтова, выразившего весь трагизм "безвременья" 30-х годов, бросившего в лицо правящей верхушке России "железный стих, облитый горечью и злостью", оказало большое влияние на стихотворения и поэмы молодого Тургенева; художественные и психологические открытия Лермонтова нашли свое дальнейшее развитие в его романах.

Тургенев закончил Петербургский университет в 1836 году со званием "действительного студента", тогда как рассчитывал на звание кандидата. Молодой человек стремился к научной деятельности и потому решил еще раз прослушать ряд лекций третьего курса и снова сдавать экзамены. В октябре 1837 года после упорной работы и сложных университетских испытаний он получил звание кандидата.

Своей специальностью Тургенев избрал философию. В то время философская мысль была особенно сильно развита в Германии. Передовые люди России относились с пристальным вниманием к трудам Гегеля, Фихте, Шеллинга, затем Фейербаха. Молодой Тургенев не прошел мимо того жадного интереса к философии, который был столь характерен для русского студенчества 30-х годов. Он решил продолжить свое образование в Берлине.

Его дальнейший жизненный путь, казалось, определился как путь ученого, будущего профессора философии. А между тем в журнале Министерства народного просвещения была напечатана литературно-критическая статья Тургенева, а в журнале "Современник", который тогда выходил под редакцией профессора Плетнева, печатались его стихи. Очевидно, вопрос о призвании еще не был решен.

Нельзя сказать, что Варвара Петровна была рада отъезду сына. Она считала, что он должен добиться блестящей служебной карьеры, а для этого, по ее мнению, достаточно и того образования, которое получено в России. Сын же стремился хотя бы на время вырваться из помещичьей России.

"Тот быт, та среда, - писал впоследствии Тургенев, - и особенно та полоса ее, если можно так выразиться, к которой я принадлежал - полоса помещичья, крепостная, - не представляли ничего такого, что могло бы удержать меня. Напротив: почти все, что я видел вокруг себя, возбуждало во мне чувства смущения, негодования - отвращения, наконец. Долго колебаться я не мог. Надо было либо покориться и смиренно побрести общей колеей, по избитой дороге; либо отвернуться разом, оттолкнуть от себя "всех и вся", даже рискуя потерять многое, что было дорого и близко моему сердцу. Я так и сделал... Я бросился вниз головою в "немецкое море", долженствовавшее очистить и возродить меня..."

В мае 1838 года Тургенев выехал в Германию пароходом на Любек. Этот злосчастный пароход, под названием "Николай Первый", запомнился ему на всю жизнь. Девятнадцатилетний юноша, едва вышедший из-под деспотической опеки матери, оказался в совершенно новой, необычной и странной обстановке. Около трехсот пассажиров и двадцать восемь господских экипажей составляли груз корабля (по прибытии в Любек многие собирались продолжать путь в собственных экипажах). Тургенев скучал, потом занялся игрой в шахматы с каким-то господином, игравшим очень страстно, потом стал искать других развлечений и был вовлечен в азартную карточную игру. Чужой мир темных страстей, звон золота, неожиданный громадный выигрыш - все это действовало одуряюще, до предела раздражало нервы. Внезапно на корабле вспыхнул пожар, раздуваемый ветром. Горел уголь в трюмах, горели экипажи, горело все, что могло гореть, а кругом было море. Берег уже виднелся, но до него еще было далеко. Люди повскакали с мест, высыпали на палубу, стали кидаться к шлюпкам и в панике топили их. Тургенев не умел плавать. Не помня себя от ужаса, он схватил за руку одного из матросов и обещал ему за свое спасение десять тысяч рублей от имени богатой и любящей матушки. Впоследствии сам писатель иной раз вместе с друзьями посмеивался, вспоминая себя растерянным мальчиком на горящем корабле. Незадолго перед смертью тяжело больной Тургенев, уже не будучи в состоянии писать, продиктовал очерк "Пожар на море", в котором рассказал подробно, как было дело.

Энергия и распорядительность капитана и четкая слаженная работа команды привели к тому, что две уцелевшие шлюпки доставили пассажиров на берег. Все обошлось более или менее благополучно. Однако партнер Тургенева по шахматам погиб. Он набил карманы всем золотом, какое у него было, и этот груз потянул обезумевшего человека ко дну. Так закончилось первое и последнее в жизни Тургенева соприкосновение со слепым азартом, с психологической властью золота. Он остался навсегда равнодушным к этому миру и к этим страстям.

Прибыв в Германию, Тургенев снова стал студентом, на этот раз Берлинского университета.

Любопытную картину представлял собою тогдашний Берлин, особенно для глаз петербургского жителя. Тургенев писал: "Что прикажете сказать о городе, где встают в 6 часов утра, обедают в 2 и ложатся спать гораздо прежде куриц, о городе, где в 10 часов вечера одни меланхолические и нагруженные пивом ночные сторожа скитаются по пустым улицам, да какой-нибудь буйный и подгулявший немец идет из "Тиргартена" и у Бранденбургских ворот тщательно гасит свою сигарку, ибо "немеет перед законом".

Берлинский университет не был прогрессивным учреждением. Царь мог не бояться его влияния на умы русских студентов. Но усидчивость и трудолюбие там требовались в большей степени, чем в России. Тургенев, который, по собственным словам, был в России "не из худших кандидатов", в Берлине после лекций крупных ученых по истории древних литератур и античного искусства вынужден был дома наново зубрить латинскую и греческую грамматики. Впоследствии он поражал друзей чуть не целыми посланиями, написанными по-латыни. Когда по его совету А. А. Фет взялся за поэтический перевод Горация, самыми ценными для него оказались придирчивые требования и поправки Тургенева. А пока приходилось совмещать чтение философских трактатов с зубрежкой "азов".

По стародавним помещичьим обычаям молодой барин пребывал за границей в сопровождении приставленного к нему крепостного "дядьки". Это был сверстник Тургенева Порфирий Кудряшов, окончивший фельдшерскую школу и мечтавший об университетском образовании. Ему, конечно, в Берлине было гораздо труднее: он не получил дворянского воспитания, не прошел предварительно через два русских университета и не знал немецкого языка. Кудряшов овладевал чужим языком медленно и трудно, но упорно. Он прослушал полный курс на медицинском факультете Берлинского университета.

Тургенев советовал Порфирию, который уже был знающим врачом, после окончания университета не возвращаться в Россию под крепостное иго, а остаться в Германии, где у него была и невеста. Кудряшов было совсем остался, но все же не выдержал, нагнал отъезжавшего Тургенева и присоединился к нему, говоря, что не сможет прожить жизнь на чужбине.

Среди спасских крепостных домашний врач Тургеневых Порфирий Тимофеевич Кудряшов, вдумчивый, спокойный, даже несколько флегматичный, стал единственным человеком, с мнением которого барыня считалась. Только ему одному удавалось справиться с приступами ее болезненной нервозности. Кудряшов считался лучшим врачом в уезде и, когда разрешала барыня, ездил по вызовам окрестных помещиков. Тургенев настойчиво просил мать дать вольную Кудряшову. "Сними ты с него это ярмо! - говорил он. - Клянусь тебе, что он тебя не бросит, пока ты жива. Дай ты ему только сознание того, что он человек, а не раб, не вещь, которую ты можешь по своему произволу, по одному капризу упечь куда и когда захочешь!" Но Варвара Петровна и слушать этого не хотела.

В Берлине оба юноши учились очень серьезно. При всей ограниченности своей политической жизни Берлинский университет многое дал Тургеневу. Среди профессоров был один, особенно горячо любимый. Его любили Тургенев, Бакунин, Грановский, его верным другом был Станкевич, его даже заочно полюбил Белинский, писавший о нем Станкевичу: "Чудный, святой человек!" Это был молодой последователь Гегеля профессор философии Вердер. Удивительно чистосердечный, даже несколько наивный, профессор Вердер верил в людей, умел находить в них хорошие стороны и в своих лекциях поднимал вопросы этики, нравственности, достоинства человека.

В Берлине в то время еще жив был обычай устраивать студенческие серенады под окнами любимого профессора. Для таких случаев нанимались музыканты, отлично знавшие, что от них требуется; под окнами ученого раздавалась ночью музыкальная увертюра, а затем студенты под аккомпанемент пели песни в честь науки, университета и самого профессора. Берлин, засыпавший "гораздо прежде куриц", тем не менее привык к подобным нарушениям порядка и даже немного гордился ими. Профессор выходил к студентам, горячо благодарил их, произносил прочувственную речь. Больше всего серенад раздавалось в честь Вердера, Тургенев занимался у Вердера, по собственному признанию, "с особенным рвением".

В Берлине Тургенев увлекался народными гуляньями, маскарадами и больше всего - театром. Прекрасный драматический актер Зейдельман, прославившийся исполнением роли Мефистофеля в "Фаусте" Гёте, мастера фарса Герн и Бекман и даже довольно заурядные певицы приводили в восторг студенческую молодежь, которая делилась на поклонников белокурой певицы Фассман или брюнетки Леве. Молодой Тургенев не принадлежал ни к одной из этих "партий", но питал жадный интерес к театру.

Он путешествовал, ездил по Германии; по Швейцарии за неимением денег ходил пешком. "...Купил себе блузу, ранец, палку, взял карту и отправился пешком в горы... В Швейцарии, - писал Тургенев, - обыкновенно все интересные места ограждены загородками, и, чтобы пройти за них, надо всегда что-нибудь платить, а так как я представлял из себя простого пешехода, а не иностранного туриста, то меня всюду пропускали бесплатно. В гостиницах, в то время как наверху какой-нибудь англичанин платил за обед втрое дороже, я ел то же самое, но за какой-нибудь один или полтора франка, причем подавали мне обед скорее, чем богачу англичанину". Побывал Тургенев и в Италии: в Риме и Генуе.

Возвращаясь из Италии в Берлин, он во Франкфурте-на-Майне зашел в одну из кондитерских и за стойкой увидел молодую девушку необычайно яркой красоты. В глаза бросился ее встревоженный вид. Девушка позвала Тургенева в комнаты и попросила оказать помощь брату, внезапно потерявшему сознание. Все это было так неожиданно и романтично, девушка была так хороша, что юный Тургенев едва не влюбился. Только скорый отъезд помог ему возвратить душевное равновесие. Эпизод во франкфуртской кондитерской не забылся. Впоследствии он послужил материалом к повести "Вешние воды".

В Берлине Тургенев снова встретился с Грановским, который теперь учился в Германии и пользовался большим влиянием в кругу друзей. Грановский познакомил Тургенева со Станкевичем, тоже студентом Берлинского университета, поклонником и близким другом профессора Вердера. "Станкевич, - говорил П. В. Анненков, - действовал обаятельно всем своим существом на сверстников: это был живой идеал правды и чести, который в раннюю пору жизни страстно и неутомимо ищется молодостью, живо чувствующей свое призвание". Мягкий, тактичный и в то же время веселый, любивший шутку, Станкевич писал лирические стихи, но главное, что привлекало в нем, - был его ум, ясный, строгий, логичный, его "культ деятельной жизни" и стремление посвятить себя труду на благо России. Белинский очень ценил Станкевича. И. И. Панаев вспоминал: "У Белинского слезы дрожали на глазах, когда он рассказывал мне об нем и знакомил меня с его нежною, тонкою, симпатическою личностию".

Тургенев, Грановский, Станкевич и другие русские молодые люди сходились по вечерам в доме Фроловых. Н. Г. Фролов увлеченно занимался географией, позднее стал переводчиком трудов знаменитого ученого и путешественника Гумбольдта, который в Берлине бывал его гостем. В свои восемьдесят лет Гумбольдт посещал лекции в Берлинском университете и слушал иной раз тех же профессоров, что и молодой Тургенев. Бывал у Фроловых и профессор Вердер.

В первое время за границей Тургенев еще чувствовал себя мальчиком по сравнению с людьми этого круга. Со свойственной ему манерой подшучивать над собой, он вспоминал, что ходил к Фроловым "молчать, разиня рот, и слушать".

Станкевич и Грановский сначала были совершенно поглощены взаимной дружбой и на Тургенева обращали мало внимания. Но весной 1840 года Тургенев, путешествуя по Италии, повстречал там Станкевича, уже тяжело больного, и близко сошелся с ним. Станкевич полюбил Тургенева, распознал в нем большую душевность, доброту, незаурядные способности и широкую эрудицию. По словам Анненкова, Станкевич приметил в Тургеневе "признаки ума и даровитости, которые способны обновлять людей". Николай Владимирович Станкевич недолго после этого жил. Он умер от туберкулеза в июне 1840 года в Нови (Италия). "Нас постигло великое несчастье, - писал Тургенев Грановскому по поводу смерти Станкевича... - Я сблизился с ним в Риме; я его видел каждый день и начал оценять его светлый ум, теплое сердце, всю прелесть его души..."

В Берлине завязалась тесная дружба между Тургеневым и Михаилом Бакуниным, будущим теоретиком и практиком революционного анархизма. Человек громадного темперамента, неукротимого стремления к деятельности, Бакунин, однако, обратил всю свою страсть не против гнета капитала, а против государства как такового. Был революционным эмигрантом, одно время - участником I Интернационала, но боролся против Маркса, отвергал научную теорию развития общества, постоянно бросаясь в революционные авантюры. Тем не менее его яркая личность и беззаветное стремление к борьбе оставили значительный след в развитии русского освободительного движения. Герцен писал о Бакунине: "Его рельефная личность, его эксцентрическое и сильное появление везде... делают из него одну из тех индивидуальностей, мимо которых не проходит ни современный мир, ни история. В этом человеке лежал зародыш колоссальной деятельности..." Тургенев воплотил некоторые черты Бакунина в образе Рудина в одноименном романе.

В Берлине, в кафе на Унтерденлинден, где было особенно много немецких и иностранных газет и журналов, частенько можно было встретить двух русских молодых людей высокого роста с красивыми и выразительными лицами - Тургенева и Бакунина.

Михаил Александрович Бакунин был старше Тургенева на четыре года. Родился и воспитывался он в большой и дружной семье: имел четырех сестер и пятерых братьев, которые вместе с ним составляли в имении родителей, Премухине, тесный круг, объединенный интересом к философии, науке, литературе, искусству. Премухино привлекало к себе одно время Белинского, Станкевича, несколько позже Тургенева. Ни один из этих молодых людей не остался равнодушен к женскому обществу Премухина, каждый пережил здесь свой юношеский роман.

Но при всем том в семье Бакуниных восторженно относились к религии и царю, здесь чувствовалась какая-то напряженная приподнятость настроений, не хватало простоты и естественности.

Михаил Бакунин некоторое время был под большим влиянием консервативно настроенного отца, но в 1835 году он отделился от семьи, стал зарабатывать на жизнь уроками математики. К тому времени относится его сближение с кружком Станкевича. А в 40-е годы началось обращение Бакунина к материализму и революционной деятельности.

Летом 1840 года Михаил Бакунин приехал в Берлин. Сюда его, как и многих, привлек университет, и здесь в конце июля он познакомился с другом покойного Станкевича, русским студентом Тургеневым.

"Как для меня значителен 40-й год! - писал Тургенев в сентябре. - Как много я пережил в 9 месяцев!.. Я приехал в Берлин, предался науке - первые звезды зажглись на моем небе - и, наконец, я узнал тебя, Бакунин. Нас соединил Станкевич - и смерть не разлучит".

Бакунин и Тургенев поселились на одной квартире. Днем слушали лекции или напряженно работали дома. По вечерам чаще всего отправлялись к сестре Бакунина, Варваре Александровне, тоже жившей в то время в Берлине. Все трое очень любили Бетховена, и целыми вечерами в маленькой квартирке Варвары Александровны звучала музыка. "А большей частью, - писал Бакунин, - вечером у нас, кроме нас двоих, т. е. меня и Тургенева, никого нет, - и мы говорим обо всем, и о серьезных, и смешных, и трогательных предметах. Спорим, смеемся после вместе и нам бывает и весело, и грустно, и часто грустно и весело вместе".

При своих незаурядных способностях и свойственной ему глубине восприятия сложных разделов науки, Тургенев никогда не терял живого чувства юмора. Он не становился даже на время фанатиком отвлеченных идей, оставался человеком меткой наблюдательности, для которого живые черточки действительности были не менее интересны, нежели умозрительные абстракции, имевшие широкое хождение в Берлинском университете.

Увлеченный занятиями, размышлениями, музыкой, свободно и легко почувствовавший себя в дружеском кругу, Тургенев все реже и реже писал матери. Одна из сестер Бакунина была немало удивлена, когда в Премухино явился посланный от "мадам Тургеньеф", которая спрашивала, не знают ли Бакунины чего-нибудь о ее сыне. Варвара Петровна прибегла к весьма своеобразному способу заставить Ивана Сергеевича писать: она заявила, что если очередная почта не принесет ей известий о нем, то она непременно высечет крепостного мальчика Николашку. Пожалуй, это средство было вернее всякого другого, но навряд ли оно могло способствовать сближению матери и сына.

К началу 40-х годов в среде берлинского студенчества начал крепнуть интерес к материализму и освободительным идеям. Вышла в свет книга немецкого философа-материалиста Людвига Фейербаха "Сущность христианства", которая показала, что христианская легенда есть лишь отражение чисто земных, материальных человеческих отношений в сознании людей. Из этого следовал более широкий вывод о том, что реальный мир является единственной основой и единственным источником возникновения и развития мыслей и чувств человеческих. Открывалась широкая дорога для дальнейшего развития революционной мысли.

Закончив занятия в университете, Тургенев в мае 1841 года покидал Берлин под впечатлением передовых идей Фейербаха.

Начинал свою деятельность Маркс. Будущий друг Тургенева Анненков в 40-е годы познакомился с ним, и личность Маркса произвела на него огромное впечатление. Однако для крепостной России представлялись еще чуждыми идеи ведущей роли пролетариата. Основным вопросом русской жизни оставался крестьянский вопрос, который и определил собою характер общественной борьбы на втором этапе развития освободительных идей в России, той борьбы, в которой Тургеневу суждено было занять одно из ведущих мест.