Невольное влечение

Рис. 18

Русская жизнь неизменно оставалась в центре внимания Тургенева, где бы он ни находился. Некоторое время он лечился морскими ваннами в Англии на острове Уайте и был там занят составлением проекта распространения в России грамотности и первоначального обучения (в Спасском им уже была создана школа, о которой он настоятельно заботился). Из Куртавнеля Тургенев обращается к Герцену в Лондон с просьбой написать в "Колоколе" о смерти Тараса Шевченко (просьба была выполнена).

Однако главным делом писателя за границей оставался его новый роман. "Намерен работать изо всех сил", - писал он в октябре 1860 года, когда план "Отцов и детей" уже был "готов до малейших подробностей". Тургенев завел даже специальный дневник, в котором жил и действовал его герой - Базаров. В каждом жизненном случае являлась необходимость решить, а как бы тут поступил, как бы повел себя Базаров. Так все более и более уяснялся жизненный тип литературного героя.

В то же время очень волновало ожидание реформы. С начала 1861 года преобразования уже ожидались со дня на день. Тургенев просил Анненкова прислать ему телеграмму сразу по выходе манифеста. Царь подписал манифест об отмене крепостного права 19 февраля 1861 года, но обнародовали этот документ только в начале марта.

Тургенев уже в апреле приехал на родину и в начале мая был в Спасском. Он уступил крестьянам пятую часть выкупа, а в главном имении не взял ничего за усадебную землю. Впоследствии он ежегодно дарил крестьянам лес на постройки.

Но с первых же дней "освобождения" писатель почувствовал, что дело идет отнюдь не так гладко, как ему думалось, что народ вовсе не умилен царскими "благодеяниями" и совсем не считает необходимым платить выкуп за землю, на которой всю жизнь работал.

В последующие годы Тургенев не мог не понять, что народ обманут и что крестьянин попадает в новую кабалу - к кулаку-мироеду, оказывается во власти деревенского и городского капитала. "Вот явление, - говорил он впоследствии, - с которым просто необходимо считаться и не оставлять его без внимания. Скоро не будет, кажется, деревни без кулака. Плодятся они, положительно, как грибы, и черт знает, что делают. Это какие-то разбойники. Я думаю написать рассказ об одном таком артисте, которого так и назову - "Всемогущий Житкин". Это, видите ли, сосед бывших наших крестьян. Он не только их эксплуатирует, не только берет с них разные поборы и чуть не каждый день загоняет их скот и берет штрафы, но захватывает даже у них землю, переносит межи и переставляет столбы".

Увидел Тургенев и то, что крестьянство после реформы по-прежнему с полным основанием считает помещика врагом. Однажды он в разговоре с Я. П. Полонским не без горькой иронии нарисовал такую воображаемую сцену: "Будем мы сидеть поутру на балконе и преспокойно пить чай, и вдруг увидим, что к балкону от церкви - по саду приближается толпа спасских мужичков. Все, по обыкновению, снимают шапки, кланяются и на мой вопрос: ну, братцы, что вам нужно? - Уж ты на нас не прогневайся, не посетуй! - отвечают. - Барин ты добрый, и оченно мы тобой довольны, а все-таки хошь, не хошь, а придется тебя... повесить. - Как?! - Да так уж, указ такой вышел, батюшка! А мы уж и веревочку припасли... Да ты помолись... Что ж! Мы ведь не злодеи какие-нибудь... тоже, чай, люди-человеки... Можем и повременить маленько..."

Царский манифест 1861 года еще больше закабалил крестьянство. Ускорился процесс обнищания деревни. Правительство, перед реформой игравшее в либерализм, после объявления манифеста открыто перешло к политике реакции внутри страны. Поднялась волна крестьянских восстаний, и в ответ - жестокие расправы с народом, подавление всякой свободной мысли и свободного слова.

В августе 1861 года был закончен роман "Отцы и дети", и Тургенев отдал рукопись в журнал "Русский вестник". Редактор журнала М. Н. Катков возмутился тем, что в романе демократ-разночинец "попал на очень высокий пьедестал", требовал от автора исправлений, которые бы снизили образ Базарова, и даже сам внес в текст некоторые изменения, порочащие тургеневского героя¹.

¹ (В первом же отдельном издании авторский текст романа был восстановлен самим Тургеневым)

"Отцы и дети" были напечатаны в феврале 1862 года, через год после крестьянской реформы, когда борьба между идеологами дворянства и революционными демократами, призывавшими Русь "к топору", достигла наибольшей остроты. Уже в 1859 году (время действия нового романа Тургенева), а тем более в 1862 году (время выхода романа в свет) дворянская идеология, пусть даже либеральная, стала несомненно реакционным явлением. "Вся моя повесть, - утверждал Тургенев, - направлена против дворянства как передового класса".

"...Точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни, - писал Тургенев по поводу "Отцов и детей", - есть высочайшее счастие для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями". И действительно, изобразив в своем романе семью Кирсановых, он объективно показал обреченность либерально-дворянской идеологии, хотя сам и примыкал к ней.

Центральной фигурой нового романа стал - впервые в литературе - главный герой русской жизни 60-х годов, деятель второго этапа освободительного движения в России - революционер-демократ. "...Если он называется нигилистом, - сказал Тургенев о своем Базарове, - то надо читать: революционером".

Подобно Рудину и Инсарову, этот герой появляется неожиданно в рутинной обстановке дворянской семьи и поражает своей необычностью. Таких людей в доме Кирсановых еще не видывали. Причем в данном случае избрано не пошлое семейство, наподобие родителей Елены Стаховой, а культурные, гуманные и мыслящие представители дворянства, сочувственно ожидающие отмены крепостного права. "Эстетическое чувство заставило меня взять именно хороших представителей дворянства, - писал Тургенев К. К. Случевскому, - чтобы тем вернее доказать мою тему: если сливки плохи, что же молоко?.."

Метод контрастного сопоставления, определивший собою все построение романа от начала до конца, в данном случае обладает своей силой и своей слабостью. С одной стороны, Базаров, оказавшийся в чуждой ему среде, выглядит одиночкой. И хотя его слова "нас не так мало, как вы полагаете" свидетельствуют об обратном, все же в романе он представлен вне того круга единомышленников и борцов, который составлял важнейшую политическую силу эпохи - русскую революционную демократию. Это в какой-то мере нарушает исторические и политические пропорции изображаемого времени и обедняет образ самого героя. По словам Д. И. Писарева, "у Тургенева, очевидно, не хватило материалов для того, чтобы полнее обрисовать своего героя с разных сторон". Действительно, автор романа "Отцы и дети" не знал и не мог знать, "как держат себя Базаровы с другими Базаровыми" (Писарев), ибо сам принадлежал к среде Кирсановых. Он показал своего героя в отношениях с этой, хорошо известной ему средой, к которой, однако, сумел отнестись беспощадно критически.

С другой стороны, Тургенев был мастером изображения человека нового типа в столкновении со старыми формами психологии, идеологии и быта. Этот контраст ему превосходно удался в изображении Инсарова ("Накануне"), а в романе "Отцы и дети" дал поистине неоценимые результаты. На фоне дворянской среды фигура Базарова приобрела особую рельефность. Черты народности, революционного новаторства, эмансипации личности и все, что есть сильного, свежего, передового в этом герое, получило остро полемическое звучание и облеклось в выпуклые, скульптурные формы.

Общий смысл противопоставления, пронизывающего роман, не оставляет сомнений. Контраст говорит в пользу Базарова. "Странные судьбы отцов и детей! - писал Герцен. - Что Тургенев вывел Базарова не для того, чтоб погладить по головке, - это ясно; что он хотел что-то сделать в пользу отцов, - и это ясно. Но... крутой Базаров увлек Тургенева, и вместо того, чтобы посечь сына, он выпорол отцов". Однако Тургенев - глубоко аналитический писатель: он вскрывает и трагедийность положения "хороших представителей дворянства".

Павел Петрович и Николай Петрович Кирсановы олицетворяют те две тенденции развития дворянского героя, которые выражали его наилучшие стремления в предшествовавшие времена.

Павлу Петровичу в 1859 году сорок пять лет. Нетрудно подсчитать, что он родился в 1814 году и был ровесником Лермонтова. Надо думать, что и Печорин по возрасту не отличался от своего автора и создателя. Иначе говоря, Павел Петрович принадлежит к печоринскому поколению русского дворянства. Прислушаемся к тексту романа:

"Павел Петрович Кирсанов... с детства отличался замечательною красотой; к тому же он был самоуверен, немного насмешлив и как-то забавно желчен - он не мог не нравиться. Он начал появляться всюду, как только вышел в офицеры. Его носили на руках, и он сам себя баловал, даже дурачился, даже ломался; но и это к нему шло. Женщины от него с ума сходили, мужчины, называли его фатом и втайне завидовали ему".

Здесь заметны не только черты типологической общности между молодым Павлом Петровичем и Печориным. Бросается в глаза сходство текста - его лексики, ритмики, его музыки - с лермонтовским текстом, подспудно направляющее внимание читателя к печоринской эпохе.

По росту, сложению, подчеркнуто холеному аристократизму внешности и одежды Павел Петрович тоже напоминает Печорина. Его роман с княгиней Р. - горение неутоленной и неутолимой страсти, вечная погоня за тем, что никогда не принесет ни радости, ни успокоения, - и это из сферы тех трагических метаний в пустоте, которые были характерны для людей печоринского типа.

Печорин, глубоко презиравший так называемый высший свет, мог противопоставить мелочности его интересов, едва прикрытой корысти и неприкрытому карьеризму только высокомерный аристократизм, еще более чванный, чем принятый в свете, однако нетерпимый к своекорыстным устремлениям. И для Павла Петровича Кирсанова аристократизм - это высшая духовная ценность. В это понятие он включает в первую очередь "чувство собственного достоинства" и "уважение к самому себе". Павел Петрович тоже не всякую аристократию принимает. Он подчеркивает: "...я уважаю аристократов - настоящих".

Но, увы, времена меняются. Печорины давно сошли со сцены, да и Павел Петрович теперь уже не тот. У него появились совершенно удовлетворяющие его и вполне определенные общественные позиции, весьма умеренные и благопристойные. По его собственным словам, он "человек либеральный и любящий прогресс". Такая автохарактеристика была бы невозможна в устах Печорина, вечно неудовлетворенного, мятущегося, ищущего бури.

Павел Петрович противопоставляет свой "настоящий" аристократизм уже не пошлой светскости, а истинному демократизму. Это показатель обреченности тех общественных позиций, за которые он держится, и иллюзорности того "прогресса", который он "любит". Павел Петрович - англоман. Он восхищен тем, что английские аристократы "не уступают иоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности". Все это в переводе на политический язык того времени означало почтение к официальному законодательству, к установленным "правам", а сами эти "права" и есть права дворянские: право владеть землей, право существовать за счет чужого труда. А обязанности? Павел Петрович горячо говорит о чувстве долга, но, по его же словам, выходит вот что: "Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга". Вот, значит, в чем заключается его "долг". То, что для Печорина было жестокой трагедией, - бездеятельность - для Павла Петровича стало предметом "самоуважения" и внутреннего удовлетворения.

Правда, Павел Петрович "уважает права других". Он человек порядочный и, при всем своем высокомерии, добрый. Он за отмену крепостного права. Но никогда не признает крестьянина человеком, равным себе.

Целая плеяда героев первого - дворянского - периода развития освободительных идей в России (1825 - 1861) несла на себе печать рокового отрыва от народа. И Павел Петрович, конечно, не является исключением.

В этом плане интересна роль Фенечки в романе "Отцы и дети". Эта простая, бесхитростная героиня из народной среды служит автору и читателю как бы пробным камнем для определения степени народности того или иного персонажа. Павел Петрович влюблен в Фенечку. По странной ассоциации она напоминает ему княгиню Р. Это не пустая, мимолетная влюбленность, а сильное, мучительное чувство. А Фенечка его боится, дичится. Если он завернет в ее комнату, она цепенеет и напряженно ждет той минуты, когда он уйдет. Но дело не только в этом. Он сам внутренне скован рядом с Фенечкой, у него нет ни слов, ни побуждений, ни даже чувств, которые могли бы быть ей близки и понятны. Эти два человека принадлежат к разным мирам.

Отправившись как будто без определенной цели бродить по дому и поравнявшись с низенькой дверью, ведущей в комнаты Фенечки, Павел Петрович, "остановился в раздумье, подергал себе усы и постучался..." Он говорит с Фенечкой, "не глядя на нее", проявляет неожиданный для самого себя, довольно нескладный интерес к зеленому чаю, пытается поговорить про обстановку: "Занавески вот..." Дело доходит даже до прачек, которые теперь живут в прежнем Фенечкином флигельке. Но тут уж Павел Петрович только говорит "А!" и умолкает. И все же не уходит. Он остается в комнате, где возвышается кроватка под кисейным пологом, висит темная икона, а к ней прицеплено фарфоровое яичко на красной ленте. Чиж чирикает и прыгает в клетке, которая качается и дрожит... Странно видеть здесь Павла Петровича. Ему здесь не место - он сам это болезненно ощущает. Но и в иной, более подходящей для себя обстановке он радости не найдет.

"А Павел Петрович, - пишет Тургенев, - вернулся в свой изящный кабинет, оклеенный по стенам красивыми обоями дикого цвета, с развешанным оружием на пестром персидском ковре, с ореховою мебелью, обитой темно-зеленым трипом, с библиотекой renaissance¹ из старого черного дуба, с бронзовыми статуэтками на великолепном письменном столе, с камином... Он бросился на диван, заложил руки за голову и остался неподвижен, почти с отчаяньем глядя в потолок".

¹ (Renaissance (франц.) - эпоха Возрождения. Здесь: в стиле эпохи Возрождения)

Это трагедия духовной несовместимости с народом. В конце романа она разрешается потерей родины. Павел Петрович Кирсанов поселился в Дрездене, где дал полную волю своему "джентльменству" и своей аристократической англомании. "...На письменном столе у него находится серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя" - этот гениально найденный писателем образ показывает, какова истинная цена убеждений "человека либерального и любящего прогресс". "...Но жить ему тяжело, - пишет Тургенев, - тяжелей, чем он, сам подозревает".

Его брат, Николай Петрович Кирсанов, принадлежит к числу тех "хороших представителей дворянства", которые по своей психологии и складу характера ближе к народу. Добрый, простодушный, во многом наивный, он свободен от всякого высокомерия или чувства дворянской спеси. В юности он женился на дочери мелкого городского чиновника и, по-видимому, от души восхищался тем, что "она в журналах читала серьезные статьи в отделе "Наук". Сам он окончил университет и питал к наукам большое почтение, в отличие от брата, который никогда серьезно не учился и мало читал. Тем не менее Николай Петрович предоставил другим заниматься науками, а сам поселился с женой и сыном в деревне. "Она сажала цветы и наблюдала за птичным двором, он изредка ездил на охоту и занимался хозяйством". Любил он и поэзию, и музыку, но все как-то по-домашнему.

После смерти жены Николай Петрович полюбил Фенечку, и она была с ним счастлива. Уже одно это говорит о простоте и непосредственности его натуры.

Но все же Николай Петрович - дворянин, помещик. В этом качестве он и старается быть прогрессивным и полезным. И как раз это ему не удается, хотя он очень хороший человек.

Его появление на первых же страницах романа сопровождается звучанием уменьшительных суффиксов. В ожидании сына Николай Петрович присел "на скамеечку"; его имение - недалеко от "постоялого дворика"; в детстве он заслужил прозвище "трусишки", потом сломал ногу и остался "хроменьким"; в мае 1859 года мы видим его "пухленького" и немного сгорбленного. В дальнейшем уменьшительные определения исчезают, но оттенок снисходительности в отношении к владельцу Марьина все больше и больше передается читателю и не оставляет его на протяжении всего романа.

Николай Петрович окрылен приближением реформы. Не дожидаясь ее осуществления, он отпустил на волю дворовых, размежевался с крестьянами и завел "ферму", то есть хозяйство, основанное на наемном труде. Он пытается ввести у себя прогрессивные методы земледелия, покупает кое-какие машины, обдумывает возможности рационального содержания скота и так далее. Но решительно ничего у него не получается. Крестьяне, с которыми он размежевался, оброка не платят, и это вполне понятно: они ждут "волю", которую, естественно, понимают как полное освобождение от помещика. Наемные "рабочие" не видят никакого смысла в том, чтобы постигать сложности управления машинами, не сочувствуют хитроумным барским затеям. Сам Николай Петрович дела в сущности не знает, хозяйничать как следует не умеет, что весьма типично для помещика, благодушно прожившего почти весь свой век в условиях крепостного права. Интерес к "новинкам" носит у него достаточно бессистемный характер, что и было сразу же замечено Базаровым, который со спокойной иронией говорит: "В моей комнате английский рукомойник, а дверь не запирается".

Главное же заключается в том, что Николай Петрович хочет оставаться добрым, будучи в то же время помещиком. Он надеется, что правительственная реформа позволит ему совместить права владельца имения с обязанностями порядочного и гуманного человека. На это несовместимо. "Сил моих нет!" - не раз с отчаянием восклицал Николай Петрович. - Самому драться невозможно, посылать за становым не позволяют принципы, а без страха наказания ничего не поделаешь". Идиллии не получилось и не могло получиться в условиях существования поместного землевладения.

Николай Петрович простодушен, в нем есть черты, близкие к народным, но все это только до определенных пределов. Духовно слиться с народом он, конечно, не может, поскольку остается помещиком и дворянином. Это особенно отчетливо видно при сравнении его поведения с поведением Базарова в знаменитом разговоре с ямщиком. "Ну, поворачивайся, толстобородый, - обратился Базаров к ямщику" - к великому восторгу другого ямщика, который говорит: "Слышь, Митюха... барин-то тебя как прозвал? Толстобородый и есть", - и к удовольствию самого Митюхи, который "только шапкой тряхнул и потащил вожжи с потной коренной". В то же время Николай Петрович говорит не без ноток заискивающей и вместе с тем привычной фальши господского обращения к мужику: "Живей, живей, ребята, подсобляйте, на водку будет!" Сразу видно, кто тут проще, искренне и естественнее.

Поскольку Николай Петрович Кирсанов уже в 1859 году осуществил у себя ряд преобразований, предполагаемых будущей реформой, постольку его опыт мог послужить существенным материалом для решения общего вопроса: способно ли освобождение "сверху" при сохранении помещичьих привилегий вывести Россию из хозяйственного кризиса? В 1861 - 1862 годах, когда Тургенев работал над романом "Отцы и дети", он уже понимал, что на этот вопрос не может быть положительного ответа.

Изображение братьев Кирсановых не только знакомит нас с определенными типами дворянской психологии, но и дает возможность проникнуть в глубину основных противоречий русской жизни 60-х годов. Демократ Базаров, представитель передовой мысли второго, разночинного периода развития освободительных идей в России, действует в романе Тургенева на фоне исторически определившейся безрезультатности даже самых "хороших" дворянских устремлений.

Базаров убежден в необходимости коренной ломки существующего строя. "В теперешнее время полезнее всего отрицание", - говорит он и предлагает Павлу Петровичу указать "хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания". Павел Петрович, который на первых порах восклицает: "Я вам миллионы таких постановлений представлю... миллионы!" - на самом деле не может представить ни одного. Помещичий строй прогнил и должен пойти на. слом целиком и полностью, со всеми своими "постановлениями", - вот позиция Базарова. Он отрицает "все".

Революционность мышления Базарова, смелость его воззрений, ясность и последовательность критики существующего строя - все это накладывает особый отпечаток на его личность, характер, манеру поведения. Держится Базаров просто, уверенно, свободно. Условный "этикет" его не связывает, мысль о том, чтобы произвести выгодное впечатление в дворянском кругу, его не занимает. Он легко сходится с простыми людьми, ему не нужны для этого особые усилия, он не "подлаживается" к народу - он сам происходит из народа и горд этим. Труд является для него нравственной необходимостью.

Базарову смешны эфемерные надежды дворянских либералов на такой порядок, при котором и волки были бы сыты, и овцы целы. Отсюда его ироничность, пренебрежение к красивым словам, за которыми стоит лишь стремление уйти от ясной и простой постановки основных вопросов русской жизни. Волею автора Базаров, подобно Чацкому, оказался в такой среде, которая не может и не хочет понять его воззрения. Но Чацкий принадлежал к эпохе декабризма, когда политическая борьба велась в недрах одного и того же сословия - дворянства. Грибоедов подчеркнул это, поместив Чацкого в фамусовское общество, как в заколдованный круг. Разночинец Базаров стоит вне этого круга. Случайно попав в дворянскую среду, он вовсе не хлопочет о том, чтобы распропагандировать ее, и, в отличие от Чацкого, не думает горячиться. В ответ на грубую колкость Павла Петровича, который, увидев его с мешком лягушек в руках, спросил: "Вы их едите или разводите?" - Базаров "равнодушно" говорит: "Для опытов". На язвительные расспросы он отвечает "небрежно", "с коротким зевком", "с невыразимым спокойствием". В сущности, Павел Петрович глубоко безразличен Базарову. "Да что он тебе так дался?" "Да кто его презирает?" - возражает он Аркадию, не раз пытающемуся поговорить с ним о своем дяде. Когда же Павлу Петровичу все-таки удалось втянуть его в серьезное объяснение позиций революционной демократии, Базарову "вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином", и он прервал разговор на полуслове. Быть может, именно безразличие "лекарского сына" больше всего злит Павла Петровича, больнее всего бьет по его "личности", "самоуважению", "чувству собственного достоинства". Все это теперь просто не нужно, это лишнее для современной России - таков приговор истории, и он слышится Павлу Петровичу в "невыразимом спокойствии" Базарова - человека твердых и бескомпромиссных убеждений, человека дела.

Павел Петрович упорно навязывает Базарову идеологические споры, хотя не может не чувствовать и не понимать, что гостю, которому Аркадий обещал спокойные условия для работы, эти разговоры нежелательны, и сам он неинтересен, и время дорого. Только однажды Базаров позволил себе резкий личный выпад против собеседника, задающего неуместные политические вопросы. "Что это, допрос?" - сказал он. Но, хотя Павел Петрович "слегка побледнел", а Николай Петрович поспешил замять возможный инцидент, тем не менее дядя Аркадия снова и снова принимается за свое. В спорах ему не раз "изменяет хваленое чувство собственного достоинства", как замечает флегматично Базаров. "Как же! Очень нужны нигилисты!", "эта зараза", "прежде они просто были болваны, а теперь вдруг стали нигилисты", - Павел Петрович скор на такие выражения. Базаров же, который очень резок в своих отзывах об искусстве, науке и даже о самом себе ("куда нам до Либиха!.. мы еще аза в глаза не видали"), ни разу не ответил грубостью на грубость. В Павле Петровиче говорит ненависть. "Лекарский сын" представляет силу, угрожающую его сословию, его "правам", его образу жизни. Со своих позиций аристократа он хотел бы унизить Базарова, представить его грубым, неотесанным "болваном". Базаров же не так мелок, чтобы обратить свое возмущение против незначительного "уездного аристократишки". У него и его единомышленников есть более серьезный противник - самодержавно-помещичий строй.

В сцене дуэли решается вопрос о том, кто из них является носителем истинного благородства и настоящего чувства чести. Тургенев предоставил Павлу Петровичу, который пожелал выступить против своего врага с извечным оружием дворянского "самоуважения" - дуэльными пистолетами, - самому ответить на этот вопрос. И Павел Петрович почувствовал себя нравственно побежденным. Но еще больше убеждает читателя базаровская насмешливая сдержанность и особенный характер его мужества. "Он мне прямо в нос целит, - подумал Базаров, - и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов..." Перед нами совсем не дуэльное, взволнованно-изящное бесстрашие и не онегинско-печоринское презрение к смерти. Дворянскому кодексу чести Базаров противопоставляет насмешку над самим этим кодексом и над собой, который влип в подобную нелепость. Он не потеряет иронического тона перед дулом пистолета и не станет целиться в Павла Петровича, а, наоборот, приложит все усилия, чтобы привести его в чувство после нечаянного и мало изящного ранения. Простота поведения Базарова, меткость его реплик, глубоко спрятанная, не выставляемая напоказ человечность - все это помогает Тургеневу высмеять саму идею дворянской дуэли.

Базаров с гордостью говорит: "Мой дед землю пахал!" На проявления дворянской спеси он отвечает нарочитым подчеркиванием своего демократического происхождения. Роскошному дворецкому Одинцовой, встретившему его и Аркадия по всем правилам высшего тона, Базаров говорит, резко сбиваясь на стиль мастерового, которого обычно принимают на кухне: "Никаких приказаний не будет, почтеннейший. Разве рюмку водочки соблаговолите поднести". "Какой гранжанр", - иронически замечает он и озорно шепчет Аркадию: "Аль удрать?" "Народ мы тертый, в городах живали", - тоном бывалого деревенского парня отвечает Базаров на опасения друга, что Фенечка его испугается.

Разночинная демократия - это, по выражению Ленина, "не была еще сама буря... Буря, это - движение самих масс"¹. Дед Базарова землю пахал, но сам Базаров принадлежит к числу интеллигенции. Однако уже не дворянской. Русские революционеры 60-х годов видели свою цель в том, чтобы поднять, организовать и направить крестьянскую революцию. Они не идеализировали крестьянство, понимали стихийный характер его сознания и ориентировались на лучшие стороны противоречивой крестьянской психологии, стремясь в то же время к преодолению ее слабых сторон. У них было то преимущество, что они не смотрели на народ "сверху", а чувствовали кровное родство с ним, боролись за его реальные интересы, трезво оценивали его силу и его слабость. Павлу Петровичу по душе то, что народ "свято чтит предания", "не может жить без веры". Базаров не спорит против того, что это имеет место, но он намерен бороться с народной темнотой. "Народ полагает, что, когда гром гремит, это Илья пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним? Да притом - он русский, а разве я сам не русский?" Критика патриархальной отсталости крестьянской массы не мешает Базарову опираться именно на крестьянство. "Вы порицаете мое направление, - говорит он, - а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?" Деятельность революционной демократии выражала дух народного протеста, крестьянского бунта. Но разночинная интеллигенция отрицала стихийные методы борьбы и ставила на службу революции науку: философию, политическую экономию, историю в новом, материалистическом ее понимании, естественные науки.

¹ (Ленин В. И. Памяти Герцена. - Полн. собр. соч., т. 21, с. 261)

Базаров - материалист. Он понимает, что нравственные вопросы являются производными от государственной системы материальных отношений и не могут быть решены без революционной перестройки этой системы. О так называемых "нравственных болезнях" он говорит: "Исправьте общество, и болезней не будет". В этом тургеневский герой солидарен с Чернышевским, хотя Чернышевский и не предполагал, что нравственные результаты революции будут столь мгновенны.

Сильное развитие естественных наук в России 60-х годов было тесно связано с развитием и распространением материализма. Исследование объективных законов природы давало возможность научного опровержения идеалистических воззрений, долгое время увлекавших дворянских мыслителей, а также религии.

Базаров - ученый-естественник, материалист и революционер - чувствует себя на гребне громадной волны новаторства, призванного смести до основания старый строй. Он страстно увлечен своим делом, работает не покладая рук и рассматривает научный опыт как перепроверку всей системы старых воззрений. "Нигилист, - говорит о нем Аркадий Кирсанов, - это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами; который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип". Базаров, разумеется, не станет отрицать любую идею, любое убеждение, как хотелось бы о нем думать Павлу Петровичу. "Мне скажут дело, я соглашаюсь", - говорит Базаров. Но устоявшиеся "авторитеты", которые до сих пор способствовали сохранению устоявшихся общественных отношений, он не примет "на веру". Творческая мысль и не может удовлетвориться принятием "на веру", она требует аналитического подхода, иначе не было бы движения вперед ни в науке, ни в обществе.

Тургенев, высоко ценивший материализм Фейербаха, остро чувствовавший и понимавший, что дворянская, помещичья Россия переживает глубокий кризис, рисует Базарова увлеченно и даже восхищенно. Но идею крестьянской революции он не принимает и, следовательно, не может до конца понять и принять воззрения революционной демократии. Следует учесть и то обстоятельство, что он пишет свой роман в разгар борьбы, когда сами ее участники в пылу полемики кое-что упрощали.

Теоретики так называемого "чистого искусства", выступавшие против гражданственной роли литературы, объявили своим идеалом Пушкина, тем самым исказив истинный смысл его творчества. В ответ на это революционная демократия, защищая злободневную, боевую, гражданственную литературу, подняла на своем знамени имя Гоголя, а к произведениям Пушкина иной раз относилась чрезмерно запальчиво. Хотя ни Чернышевский, ни Добролюбов никогда не отрицали значения творчества Пушкина в целом, но острота и напряженность споров были очень велики. Добролюбов весьма резко отзывался о стихотворениях Пушкина "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина", обвиняя автора в "барабанном патриотизме". По-видимому, против такой оценки и выступает Тургенев, когда вкладывает в уста Базарова нелепую фразу о Пушкине: "Кстати, он, должно быть, в военной службе служил... Помилуй, у него на каждый странице: На бой, на бой! за честь России!"

Тургенев был безоговорочным противником теории "чистого", отстраненного от политики искусства. Но революционную эстетику Чернышевского он тоже не принимал, ошибочно полагая, что она якобы враждебна художественности. Некоторые утверждения Чернышевского он пародировал в репликах Базарова.

Но дело не только в отношении Тургенева к тем или иным выступлениям Чернышевского и Добролюбова. Кипучее время революционной ситуации он сам позднее определил в своей речи о Пушкине как период, когда "зарождалась новая жизнь, вступившая из литературной эпохи в политическую... Не до поэзии, не до художества стало тогда". Действительно, в то время часть молодежи, даже из числа художественной интеллигенции, с полной искренностью и самоотвержением сочла постыдным барством заниматься искусством, когда решаются судьбы угнетенного народа. Конечно, это не отвечало взглядам Чернышевского или Добролюбова, но было близко к некоторым воззрениям Писарева, а главное - проистекало из юного и чистого стремления к отказу от дворянской культуры, которая воспринималась лишь как результат праздности дворянского сословия. Такого рода заблуждения снова возникли в молодежной среде в эпоху пролетарской революции. Появились идеи полного отречения от дворянской и буржуазной культуры. В. И. Ленин решительно выступил против отрицания культурного наследия на III съезде комсомола, разъясняя, что "только точным знанием культуры, созданной всем развитием человечества, только переработкой ее можно строить пролетарскую культуру"¹. И опять заблуждения революционной молодежи были по преимуществу "добросовестными", исходившими из страстного стремления выкорчевать все старое без разбора, в том числе и дворянскую культуру. С такими взглядами нельзя мириться, их следует преодолевать, но нельзя отрицать их первоначальную связь с революционным подъемом, с горячим временем, с накалом борьбы.

¹ (Ленин В. И. Задачи союзов молодежи. - Полн. собр. соч., т. 41, с. 304)

Базаров "отрицает" не только искусство. "...Наука вообще не. существует вовсе", - говорит он и признает только отдельные области научного исследования, которые сравнивает с ремеслами. Основополагающее значение он придает конкретному опыту, и сам постоянно занят научными опытами. То, что проверено опытом, - несомненно. В сфере общественной и политической опыт показывает, что существующий строй прогнил, и Базаров борется против него. А вот теория, не поддающаяся проверке сегодняшним опытом, научный прогноз - это не вызывает у него доверия. Тут Базаров расходится с Чернышевским. В понимании Чернышевского, революция должна была стать лишь первым шагом на пути к строительству коммунизма. Базаров же не согласен полагаться на научное предвидение. На слова Павла Петровича: "Вы все разрушаете... Да ведь надобно же и строить", - он отвечает: "Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить". А дальше, по его понятиям, придет новый конкретный опыт и укажет новые задачи.

Такие взгляды являются отступлением в сторону вульгарного материализма, который весьма упрощенно подходил к пониманию духовного мира человека. Вульгарные материалисты считали сознание, следствием физиологических процессов, полагали, что оно может зависеть, например, от состава пищи и непосредственно связано с особенностями организма того или иного человека.

Базарова нельзя назвать вульгарным материалистом, он хорошо понимает общественную обусловленность сознания. Но некоторые заблуждения вульгарного материализма были ему свойственны. В то время они были распространены преимущественно среди той части молодежи, которая увлекалась естественными науками.

К этим заблуждениям Базарова относится недооценка "науки вообще" и переоценка конкретного опыта, проверяемого физиологическими "ощущениями": зрением, слухом, осязанием и так далее. В своем понимании человека Базаров очень упорно опирается на категорию "ощущений". Даже интерес к естественным наукам он приравнивает к физиологическому ощущению - любви к яблокам. Более того, Базаров говорит: "Я придерживаюсь отрицательного направления - в силу ощущения".

С этим связано не только отрицание искусства, обращенного, как известно, не к "ощущениям", а к чувствам человека, и пренебрежение к красоте природы и ее воздействию на чувства ("Природа не храм, - говорит Базаров, - а мастерская, и человек в ней работник"), но и отрицание самой системы чувств. Базаров не верит в любовь, отрицает ее существование, утверждая, что это все "романтизм" (то есть, на его языке, - вздор, выдумка). Любви, по его мнению, нет, а есть только "ощущения", физиология, потребности "организма".

В этом пункте и разбивает его Тургенев, но разбивает так, что живой, из крови и плоти Базаров оказывается на голову выше своих же ошибок и крайностей мысли.

Полюбив Одинцову, он понял, что здесь дело не в "ощущениях". Сильное, глубокое чувство оказалось неподвластно его собственным теориям. К тому же это был настолько неопровержимый "опыт", что Базаров страдает вдвойне. Не только от неразделенной любви, но и оттого, что колеблется система его взглядов, на которую он до сих пор так уверенно опирался.

В то же время в его отношениях с Одинцовой обнаруживается некий, на первый взгляд, неожиданный парадокс. Хладнокровный, насмешливый, презирающий "романтизм" Базаров оказывается способным на большое чувство, в то время как утонченная дворянская барыня, которую, как она говорит, "удивляют" суждения Базарова-материалиста, на поверку оказывается холодным, рассудочным человеком, который более всего опасается нарушить сложившийся порядок своей жизни, лишиться привычного покоя и душевного комфорта. Здесь уже дело идет не просто о нравственном превосходстве демократа-революционера, но и о силе его страстей, богатстве его духовного мира.

Тургенев испытывал, как он сам говорил, "невольное влечение" к своему герою. Позже, обращаясь к читателям и критикам, он писал о Базарове: "...вероятно, многие из моих читателей удивятся, если я скажу им, что, за исключением воззрений на художества, - я разделяю почти все его убеждения". И вместе с тем автор не верил в реальные перспективы Базарова, в его дело. "Мне мечталась, - писал он, - фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы, сильная, злобная, честная - и все-таки обреченная на гибель, - потому что она все-таки стоит в преддверии будущего, - мне мечтался какой-то странный pendant¹ с Пугачевым..."

¹ (Аналогия)

Разночинная демократия совершила решающий шаг на пути к революционному свержению эксплуататорского строя в целом. Тургенев не смог познать истинного значения освободительной борьбы 60-х годов во всем ее объеме. Однако окончательная победа народа в ту эпоху была еще невозможна, а выдвинутая Чернышевским идея крестьянской социалистической революции, в тех исторических условиях оказалась утопичной. В этом смысле Тургеневу не изменила чуткость: фигура Базарова действительно "стоит в преддверии будущего", и ее трагизм уходит корнями в противоречия эпохи.

Роман завершается поэтическим реквиемом Базарову: "Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии "равнодушной" природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной..."

Здесь речь идет не о примирении-бесстрастии и не о бесконечной жизни за гробом. Речь идет о том, что Базаровы никогда не исчезнут с лица земли. Такие люди - необходимая и вечная частица жизни. Они "драться хотят", но без их бунтарства невозможно было бы рождение нового. И, досадуя на их запальчивость, резкость, непримиримость, мы не можем не полюбить их честность, прямоту, скрытую силу чувства, строгое, не показное мужество.

Созданный рукой мастера-реалиста, образ Базарова обрел свою жизнь, в иных случаях даже не зависящую от воли автора: "Образ вышел до того определенный, - заметил Тургенев, - что немедленно вступил в жизнь и пошел действовать особняком, на свой салтык".

Базаров "вступил в жизнь" как русский революционер-демократ 60-х годов, впервые изображенный в литературе. Он сам назвал себя "нигилистом", и под этим именем его узнавали, о нем судили и страстно спорили¹.

¹ (Слово "нигилист" появилось еще в 1829 г. в статье Н. И. Надеждина "Сонмище нигилистов". Надеждин назвал так людей, которые ничего не знают, ни на чем не основываются в своих суждениях и поступках. В романе Тургенева слово "нигилист" означает "отрицатель", и в этом новом значении оно получило широкое бытование. Но в применении к Базарову оно имеет еще более конкретный смысл - революционер. По этому поводу Тургенев писал: "Выпущенным мною словом "нигилист" воспользовались тогда многие, которые ждали только случая, предлога, чтобы, остановить движение, овладевшее русским обществом... оно было превращено в орудие доноса...")

В 1862 году вспыхнули петербургские пожары, охватившие значительную часть города. Полиция воспользовалась этим в своих провокационных целях: из правительственных и реакционных кругов было выпущено словечко "поджигатели", в поджогах обвинялись революционные элементы, и прокатилась волна арестов и репрессий. В это время, 26 мая, Тургенев приехал в Петербург. "Посмотрите, что ваши нигилисты делают! - закричал ему знакомый на Невском. - Жгут Петербург!" Реакционная часть дворянства включила Базарова в число своих живых врагов. На него клеветали так же, как на реальных революционных демократов. Его так же возненавидели, как их. Это было лучшим признанием его силы и его значения.

Но в то же время и передовая молодежь осуждала Тургенева, а в журнале "Современник" появилась статья, обвинявшая его в клевете на своего героя. Ее автором был М. А. Антонович. Статья была во многом односторонней, критик направил весь свой огонь на ошибки Тургенева в истолковании революционно-демократической идеологии и не задумался над положительным значением образа Базарова, над разоблачительным смыслом изображения дворянских либералов в романе. И получилось, что реакционная критика весьма злобно осуждала автора за его сочувствие Базарову, а прогрессивная - ставила ему в вину принижение этого героя. "У меня, - писал Тургенев, - по поводу "Отцов и детей" составилась довольно любопытная коллекция писем и прочих документов. Сопоставление их не лишено некоторого интереса. В то время, как одни обвиняют меня в оскорблении молодого поколения, в отсталости, в мракобесии, извещают меня, что с "хохотом презрения сжигают мои фотографические карточки", - другие, напротив, с негодованием упрекают меня в низкопоклонстве перед самым этим молодым поколением".

Бурные споры вокруг романа на первых порах обескуражили автора. Ему казалось, что это означает провал произведения. А между тем - как раз наоборот - эти споры во многом были живым развитием тех споров, которые велись в самом романе; они означали, что произведение живет, волнует, не оставляет равнодушным ни одного своего читателя. Это был большой успех, хотя он и проявлялся необычно и часто не совсем приятно для автора. Тургенев вскоре это понял. "Что касается до моего последнего произведения "Отцы и дети", - писал он в июле 1862 года, - я могу только сказать, что стою сам изумленный перед его действием..."

"Отцы и дети" были написаны после разрыва автора с "Современником", но в этом романе отразился тот жизненный и политический опыт, те впечатления, симпатии и сомнения, которые Тургенев обрел в процессе долговременного общения и сотрудничества с революционной демократией. М. Е. Салтыков-Щедрин отмечал, что это произведение "было плодом общения с "Современником". Там были озорники, неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого". Вскоре после опубликования в журнале роман вышел отдельным изданием с авторским посвящением В. Г. Белинскому и занял свое место в ряду бессмертных произведений русской и мировой литературы.