Опять с революционной молодежью

Рис. 20

Сведения из России приходили неутешительные, да писатель и сам в свои приезды на родину наблюдал жуткие картины обнищания русской деревни, неурожаев, повальных болезней, смертности, особенно детской. Деревенский богатей, кулак, теперь превращался в силу, куда более страшную, чем даже помещик при крепостном праве. Злоупотребления, взяточничество, всевозможные аферы пронизывали всю самодержавно-бюрократическую систему.

В 1875 году Тургенев писал: "Время, в которое мы живем, сквернее того, в котором прошла наша молодость. Тогда мы стояли перед наглухо заколоченной дверью; теперь дверь как будто несколько приотворена, но пройти в нее еще труднее".

В этих условиях все невозможнее становилось придерживаться политической "середины". Тургенев начал чувствовать, что не может больше сохранять дружбу или даже просто добрые отношения с некоторыми из тех людей, с которыми он еще сравнительно недавно вполне ладил. Если в 60-х годах писатель порывал с друзьями, которые представлялись ему чересчур революционными, то теперь, наоборот, для него наступает полоса решительного размежевания с консерваторами и реакционерами.

Еще Герцен, примирившись с Тургеневым, в письмах упрекал его за то, что он отдает свои произведения в "Русский вестник", редактируемый М. Н. Катковым - махровым реакционером. Тургенев признавался, что ему самому это неприятно, и объяснял дело тем, что журнал сам по себе не так уж плох, да и платит авторам аккуратно. Но к середине 70-х годов имя М. Н. Каткова, связанное с самыми мрачными проявлениями правительственной реакции в России, стало буквально ненавистно Тургеневу, и он писал: "Все, что у меня осталось ненависти и презрения, я перенес всецело на Михаила Никифоровича" (Каткова - Н. Н.). Больше Тургенев уже не печатался в "Русском вестнике".

К семидесятым годам относится и разрыв долголетних отношений Тургенева с А. А. Фетом. В их переписке, вместо острой, иногда шутливой полемики, зазвучали холодные, злые замечания Тургенева, сплошь и рядом не в бровь, а прямо в глаз. В частности, Фет очень много хлопотал о разрешении переменить свою фамилию на Шеншин - это была русская дворянская фамилия его отчима, и с нею Фет рассчитывал окончательно утвердить за собой ореол дворянского звания. Наконец ему удалось получить "высочайшее соизволение" и переменить фамилию, по поводу чего Тургенев, вместо поздравления, написал ему: "...как Фет, вы имели имя, как Шеншин, вы имеете только фамилию".

В 1873 году по совету Фета были применены цензурные репрессии к журналу "Вестник Европы". Это глубоко возмутило Тургенева, ненавидевшего царскую цензуру. Фет начал особенно восхищаться Катковым и именно за реакционность его убеждений. Тургенев уже не мог спорить на эти темы, ясно было, что споры ни к чему не приведут. В 1873 году он написал Фету: "...мне претит Катков... Об этом, как о запахах и вкусах, спорить нельзя".

В то же время в 70-х годах завязываются и крепнут новые связи Тургенева с передовыми людьми России. Возникают дружеские отношения с крупнейшим представителем революционной демократии в русской литературе - М. Е. Салтыковым-Щедриным. Самые смелые обличения великого сатирика, самые решительные его выпады против общественного строя России теперь не пугают Тургенева, а вызывают его восхищение и преклонение перед замечательным дарованием Щедрина. Услышав, с каким волнением, с какой страстью Салтыков-Щедрин однажды в горячем споре вступился за передовую молодежь, Тургенев писал: "Он мне напомнил Белинского".

Одновременно Тургенев сближается с русской революционной эмиграцией. Его другом становится народник П. Л. Лавров, которому он посылает денежную субсидию на издание за границей журнала "Вперед", хотя в программе этого журнала содержалось прямое выступление не только против русского правительства, но и против либералов-постепеновцев. В Париже Тургенев познакомился с Германом Лопатиным, революционным народником, переводчиком первого тома "Капитала" Маркса, предпринявшим в 1872 году смелую попытку устроить побег Чернышевского из ссылки. "Умница... Светлая голова!" - называет Лопатина Тургенев.

27 февраля 1875 года в Париже состоялось организованное Тургеневым "литературное утро". Выступали: Полина Виардо (с пением русских романсов), замечательная русская пианистка А. Н. Есипова, директор Петербургской консерватории, виолончелист К. Ю. Давыдов, русский поэт-сатирик Н. С. Курочкин и сам Тургенев, который прочитал свой рассказ "Стучит" и очерк Глеба Успенского "Ходоки". К своему выступлению Тургенев очень тщательно, по-актерски, готовился. Собранные средства пошли на основание в Париже русской читальни для неимущих студентов. Читальня (под названием "Тургеневская библиотека", или запросто "Тургеневка") существовала вплоть до второй мировой войны. Книгами "Тургеневки" широко пользовалась русская революционная эмиграция. Фонды библиотеки долгие годы пополнялись ценными изданиями и уникальными рукописями. В период фашистской оккупации Парижа гитлеровцы вывезли это богатейшее книгохранилище в Германию, и Тургеневская библиотека погибла.

Русская революционная эмиграция, с которой сблизился Тургенев в 70-х годах, состояла из народников. Они верили в особую историческую миссию крестьянской общины, которая, по их мнению, несла в себе зародыш социализма. Тургенев не разделял эти взгляды, спорил по этому поводу еще с Герценом и сейчас не мог, конечно, поверить в то, что "хождение" интеллигенции "в народ" приведет к социализму. Автор "Записок охотника" достаточно хорошо знал русское крестьянство и его жизнь и понимал, что "хождением" здесь не поможешь. Но, с другой стороны, Тургенев видел горячую самоотверженность народнической молодежи, ее готовность отважно бороться за справедливость, и это подкупало и восхищало его. Он не верил в победу их дела, но глубоко верил в искренность их революционности, в величие их героизма. Он любил эту молодежь. "Наша молодежь - святая молодежь. Это все мученики", - говорил Тургенев народническому писателю М. О. Ашкинази. П. Л. Лавров вспоминал: "Иван Сергеевич с раздражением рассказывал мне о положении дел в России, об отсутствии всякой надежды на правительство, о растущей реакции, о бессилии и трусости его либеральных друзей. Он не высказывал надежды на то, чтобы наша попытка расшевелить русское общество удалась: напротив, тогда, как и после, он считал невозможным для нас сблизиться с народом, внести в него пропаганду социалистических идей. Но во всех его словах высказывалась ненависть к правительственному гнету и сочувствие всякой попытке бороться против него".

Революционному народничеству 70-х годов посвятил Тургенев свой последний роман, который он долго обдумывал за границей, но который почти весь написал во время своего пребывания в Спасском весной 1876 года. Роман получил название "Новь" и был напечатан в начале 1877 года в журнале "Вестник Европы". "Я хочу вложить в нее ("Новь") все, что у меня на душе. Кто знает, мне, быть может, еще суждено зажечь сердца людей", - писал Тургенев Салтыкову-Щедрину по поводу своего нового произведения.

Роман "Новь" раскрывает роковые для народа последствия реформы 1861 года. Горячая, страстная речь народника Нежданова в романе обличает тюремный характер правительственного режима в России 70-х годов: "Пол-России с голода помирает... студенческие кассы запрещаются, везде шпионство, притеснения, доносы, ложь и фальшь - шагу, нам ступить некуда..." В стихотворении "Сон" тот же Нежданов рисует картину мертвенного застоя в послереформенной России:

Давненько не бывал я в стороне родной... 
Но не нашел я в ней заметной перемены. 
Все тот же мертвенный, бессмысленный застой, 
Строения без крыш, разрушенные стены, 
И та же грязь, и вонь, и бедность, и тоска! 
И тот же рабский взгляд, то дерзкий, то унылый... 
Народ наш вольный стал; и вольная рука 
Висит по-прежнему какой-то плеткой хилой.

Одно из страшных последствий этого "освобождения" - "появление целого класса помещиков-ростовщиков, которые продают мужику четверть прелой ржи за шесть рублей, а получают с него... во-первых, работу на все шесть рублей, да сверх того... целую четверть хорошей ржи - да еще... с прибавком! То есть высасывают последнюю кровь из мужика".

Аристократические замашки, французские словечки, изысканность костюма - все это делает особенно омерзительным новейшего помещика-ростовщика Калломейцева, который своими грязными махинациями доводит крестьянина до петли. Ни на секунду не может он удержаться от выражения оголтелой ненависти ко всякой свободной мысли. Но он еще мелкая сошка. Есть и похуже его - сановники, с министерскими повадками, бархатным голосом и даже показным либерализмом. Таков в романе Сипягин, либерал новой формации, хитрый, изворотливый, лицемерный. Он окончательно раскрывает свое истинное лицо, когда с помощью того же Калломейцева способствует расправе над революционной молодежью.

Снова, как и в романе "Отцы и дети", в "Нови" всевозможным защитникам существующего строя противопоставлена революционная молодежь.

"...Молодые люди не могут сказать, что за изображение их взялся враг, - писал Тургенев по поводу "Нови", - они, напротив, должны чувствовать ту симпатию, которая живет во мне - если не к их целям - то к их личностям". Писатель приложил все силы к тому, чтобы дать исторически верную, объективную картину народнического движения. Ему удалось "показать, как он сам писал, "молодых людей, большей частью хороших и честных, - и показать, что несмотря на их честность самое дело их так ложно и нежизненно - что не может не привести их к полному фиаско..."

"Новь" бьет очень сильно старый мир, но в то же время беспощадно, хотя задумчиво и грустно осуждает и народничество", - писал А. В. Луначарский.

Это особенно ярко выразилось в трагическом образе народника Нежданова. Нежданов не может примириться с существующими порядками, не может жить без борьбы, хотя лучше других видит и чувствует, что народническая деятельность не оправдывает себя. На горьком опыте он убеждается в том, что сам слишком плохо понимает крестьянство для того, чтобы "ходить в народ". Для Нежданова это настоящая трагедия. Когда он приходит к мысли, что не верит ни в себя, ни в избранное им дело, он кончает жизнь самоубийством.

Но, пока другого пути нет, лучшие люди, бескорыстные, прямые, честные, становятся народниками, идут на самоотверженную героическую борьбу. В революционную среду приходит смелая, сильная и убежденная девушка - Марианна. "Верю всеми силами души, - говорит она об общем деле, - и посвящу этому делу всю свою жизнь! До последнего дыхания!" В 1877 году, когда в Петербурге судили участников народнической "Всероссийской социально-революционной организации" ("процесс 50-ти"), Тургенев писал из Парижа: "Один Аристарх (т. е. критик - Н. Н.), например уверял, что Марианн нет, что я их выдумал - а тут вдруг процесс, где из 52 революционеров - 18 женщин - дело небывалое и неслыханное в Европе - ни в какое время!"

Есть в романе еще один молодой герой, который заслуживает особого внимания. Это механик Соломин. Он служит на фабрике, образован, отлично знает свое дело, пользуется большим авторитетом среди рабочих, которые видят в нем друга. Его мышление реально, речь лаконична, он никогда не говорит лишних слов. Соломин тоже не верит в народнические схемы. Но он из-за этого не кончает самоубийством. Он, чем может, помогает молодым борцам, относится к ним более чем сердечно, однако у него свои взгляды. "Как же вы себе это представляете: начать? - говорит он Марианне. - Не баррикады же строить со знаменем наверху - да: ура! за республику!.. А вот вы сегодня какую-нибудь Лукерью чему-нибудь доброму научите... а недели через две или три вы с другой Лукерьей помучитесь; а пока - ребеночка вы помоете или азбуку ему покажете, или больному лекарство дадите... вот вам и начало". Так думал и сам Тургенев. В одном из писем 1874 года он говорил: "Времена переменились; теперь Базаровы не нужны. Для предстоящей общественной деятельности не нужно ни особенных талантов, ни даже особенного ума - ничего крупного, выдающегося; нужно трудолюбие, терпение... Нужно уметь смириться и не гнушаться мелкой и темной, даже низменной работой - я беру слово: "низменной" - в смысле простоты, бесхитростности... учить мужика грамоте, помогать ему, заводить больницы и т. д.".

Итак, опять постепеновские идеалы. Расчет на медленное проникновение цивилизации в народ. Нет, Тургенев не сошел с этой мелкой "кочки", как говорил Писарев. Но все-таки от "Дыма" до "Нови" он сделал несомненный шаг вперед. Последний его роман - это выражение особенно наболевшей, прямой ненависти к правительственной политике в России и сердечной любви к тем, кто, не щадя своей жизни, встает на борьбу с существующим строем. Правда, они для Тургенева - герои типа Дон-Кихота, но мы помним, с какой любовью относился писатель к этому типу людей.

Примечательно и то, что необыкновенное чутье нового и на этот раз не изменило Тургеневу. Своего любимого героя (Соломина) писатель теперь нашел в фабричной среде, а самый умный и интересный представитель народа в романе - это рабочий Павел. "Быть может, мне бы следовало резче обозначить фигуру Павла... будущего народного революционера, - писал Тургенев, - но это слишком крупный тип - он станет со временем... центральной фигурой нового романа".

Реакционная критика встретила "Новь" в штыки, "Это опять роман о "нигилизме", - возмущался журнал "Русский вестник".

С сочувствием отнеслись к роману "Новь" многие народники. П. Л. Лавров заметил, что Тургенев был "живо поражен важностью революционного движения среди русской молодежи". В народовольческой прокламации, выпущенной после смерти писателя, говорилось: "Глубокое чувство сердечной боли, проникающее "Новь" и замаскированное местами тонкой иронией, не уменьшает нашей любви к Тургеневу. Мы ведь знаем, что эта ирония... ирония... сердца, любившего и болевшего за молодежь".