Путь Тургенев к роману

6

Прежде чем написать свой первый роман, писатель обычно долго работает над менее сложными жанрами рассказа и повести. До написания «Обыкновенной истории» Гончаров в течение пятнадцати лет работал для себя и своих друзей, не предавая печати ни юношеских стихотворений, ни повестей «Лихая болесть» и «Счастливая ошибка». Лев Толстой до «Войны и мира» написал автобиографическую трилогию «Детство, отрочество и юность», повести «Утро помещика» и «Семейное счастье», кавказские очерки и «Севастопольские рассказы», повесть «Казаки». Все эти произведения сыграли большую роль в деятельности Толстого-романкета, облегчив ему обращение к большой эпической форме.

Сходным с этим был и путь к роману Тургенева, с той лишь разницей, что, в отличие от Гончарова и Льва Толстого, он отдал немало сил лирике, эпической поэзии, драматургии, рассказу и повести. Его путь к роману был долгим: семнадцать лет отделяет первое лирическое стихотворение Тургенева «Вечер» от его первого романа. За эти семнадцать лет Тургенев прошел путь больших творческих исканий. Поэма «Параша», цикл «Записки охотника», комедия «Месяц в деревне», повесть «Затишье» потребовали у писателя много творческих сил.

С удивительной методичностью работал Тургенев, переходя от одного произведения к другому и пробуя себя в различных жанрах поэзии, драматургии и прозы.

Горький писал еще молодому Всеволоду Иванову: «Очень советую Вам: перестаньте писать большие вещи. Они требуют организаторского таланта... большого спокойствия, точности, мастерства строить. Мастерство это вырабатывается на вещах малых»^*.

^* (Сб. «М. Горький и сибирские писатели». Новосибирск, 1950, стр. 58.)

Тургенев шел именно этим путем, от «малого» к «большому». В лирической поэзии это был путь от небольших пейзажных зарисовок к стихотворениям, подымавшим значительные социальные проблемы («Толпа»), и к лирическим циклам («Один, опять один», «Деревня»). В эпической поэзии Тургенев начал со сравнительно простой по структуре «Параши» и закончил сложной психологической поэмой «Андрей». Путь драматурга он начал с небольших или одноактных комедий («Неосторожность», «Безденежье») и только впоследствии создал такие шедевры социально-психологической драматургии, как «Нахлебник» и «Месяц в деревне». Далее в таких небольших рассказах, как «Записки охотника», Тургенев начинал с «вещей малых» («Хорь и Калиныч»), лишь в конце работы над циклом обратившись к большим и сложным композициям («Певцы», «Гамлет Щигровского уезда»).

Как ни далеки были порою от эпоса жанры, над которыми трудился Тургенев, все они помогли его позднейшей работе над романом. Уже в лирических стихотворениях Тургенев создает тот точный и вместе с тем поэтический пейзаж, который затем не раз будет развертываться в его романах:

 Гроза промчалась низко над землею... 
 Я вышел в сад; затихло все кругом — 
 Вершины лип облиты мягкой мглою, 
 Обагрены живительным дождем. 

 А влажный ветер на листья тихо дышит... 
 В тени густой летает тяжкий жук; 
 И, как лицо заснувших томно пышет, 
 Пахучим паром пышет темный луг. 

 Какая ночь! Большие, золотые 
 Зажглися звезды... воздух свеж и чист; 
 Стекают с веток капли дождевые, 
 Как будто тихо плачет каждый лист. 

 Зарница вспыхнет... Поздний и далекий 
 Примчится гром — и слабо прогремит... 
 Как сталь блестит, темнея, пруд широкий, — 
 А вот и дом передо мной стоит.

Этот задумчивый и эмоциональный пейзаж встретится нам в больших произведениях Тургенева — припомним хотя бы описание грозы в седьмой главе «Рудина». Здесь же рождается и образ тургеневской героини:

 ...я заметил ваши руки... 
 Заметил милый ваш наряд, 
 И ваш прекрасный, умный взгляд, 
 
 И речи девственные звуки. 
 Но все, что в сердце молодом 
 Дремало легким, чутким сном 
 Перед внезапным пробужденьем, — 
 Осталось тайной для меня... 

 («К А. С.», 1843) 

Эти слова вполне мог бы произнести Рудин или Шубин — настолько характерен для тургеневских романов этот умный и поэтический женский облик В стихотворении «Один, опять один» (1844) мы находим одну из типичных ситуаций его будущего романа:

 То вижу я себя на лавке длинной, 
 Среди моих товарищей... Учитель — 
 Красноречивый, страстный, молодой — 
 Нам говорит о боге... молчаливо 
 Трепещут наши души... легким жаром 
 Пылают наши лица; гордой силой 
 Исполнен каждый юноша... 

Поэт, однако, не создает себе романтических иллюзий — он знает, что жизненный путь героя будет полон горьких испытаний, что русская действительность сломает его:

                         ...потом
 Лет через пять, в том городе далеком, 
 Наставника я встретил... Поклонились 
 Друг другу мы неловко, - торопливо 
 И тотчас разошлись. Но я заметить 
 Успел его смиренную походку, 
 И робкий взгляд, и старческую бледность... 

В этих строках как, бы очерчен образ Рудина, смирившегося перед своим печальным будущим. Здесь намечен своеобразный вариант к Рудину, каким мы видим героя в финале романа.

Элементы романа начинают кристаллизоваться и в лиро-эпических поэмах Тургенева. Для него пригодился и образ «степнячки» Параши, мечтательной, чистой и прямой. В поэме «Помещик» Тургенев создает пестрый фон завсегдатаев провинциальных балов. Пред нами проходят вереницей обыватели и пошляки всех видов. И между ними мы вновь видим образ девушки:

 ...бедный, томный цвет 
 Лица — печальный след сомнений 
 Тревожных, ранних размышлений, 
 Тоски, неопытных страстей, 
 И взгляд внимательный...

В этом облике уже намечены характерные черты героинь тургеневских романов — Натальи, Лизы, Елены. В поэме «Андрей» предвосхищен «лишний человек» тургеневских романов:

 Три года протекло... три длинных года, 
 Андрей нигде не свил себе гнезда. 
 Он видел много разного народа 
 И посетил чужие города... 
 Его не слишком тешила свобода, 
 И вспоминал он родину, когда, 
 Среди толпы веселой, как изгнанник, 
 Бродил он, добровольный, грустный странник. 

 Он испытал тревожные напасти 
 И радости скитальца; но в чужой 
 Земле жил одиноко; старой страсти 
 Не заменил он прихотью другой.

Эти стихи поэмы «Андрей» (1845) Тринадцатью годами спустя наполнятся новым, более глубоким содержанием. Странствия Андрея пригодятся автору «Дворянского гнезда» для изображения странствий Лаврецкого.

В юношеской, еще романтической по своей манере, поэме «Разговор» Тургенев противопоставляет друг Другу полного духовной цельности Старика и тщетно мятущегося в поисках идеала Молодого человека;

 Кичливой ревностью горя, 
 Расправив гордо паруса, 
 Давно ль в далекие моря 
 Под неродные небеса Помчался ты? И что ж? О срам! 
 Едва дохнула по волнам 
 Гроза — к родимым берегам, 
 Проворен, жалок, одинок, 
 Бежит испуганный челнок. 
 В разгаре юношеских сил 
 Ты, как старик, и вял и хил... 
 Но боже! разве никогда 
 Не знал ты жажду мыслей, дел, 
 Тоску глубокого стыда...

В этих, полных скорби словах тургеневского героя впервые сформулирован вопрос о настоящем человеке, сильном, крепко связанном со своим народом, чуждом космополитическим воздыханиям о «неродных небесах». В сущности, уже в этих, не очень ладных в художественном отношении стихах «Разговора» содержатся раздумья Шубина: «Нет, кабы были между нами путные люди, не ушла бы от нас эта девушка, эта чуткая душа... Когда ж наша придет пора? Когда нас народятся люди?..»

С 1843 года Тургенев обращается к драматургии. Из десяти написанных им пьес подавляющее большинство не имеет никаких связей с романами. Однако и в пьесах Тургеневу удавалось подчас выводить образы, которые он позднее разработает в эпической форме, создавать ситуации, которые затем перейдут в его романы. Это всего больше относится к пятиактной комедии «Месяц в деревне». Ее широкий объем позволил драматургу во всей полноте показать был культурной помещичьей усадьбы. Образы «Месяца в деревне» тесно связаны с прозой Тургенева и также во многом предвосхищают образы его романов. Аркадий Сергеич Ислаев начинает собою ту галерею помещиков - «практиков», в которую вскоре войдут Волынцев, Лежнев и Лаврецкий. За матерью Ислаева, Анной Семеновной последуют Ласунская и Калитина. Алексей Николаевич Беляев, развивающий собою образ Андрея Колосова из одноименного рассказа Тургенева, явится опорой для Басистова и позднее — Базарова. Желчный и остроумный Шпигельский откроет путь Пигасову, Потугину из «Дыма» и Паклину из «Нови». Наконец, от Михаила Александровича Ракитина, культурного и рефлектирующего интеллигента, прямая дорога к одному из характерных персонажей тургеневской прозы, от Лаврецкого до Санина из «Вешних вод».

«Месяц в деревне» — общественно-психологическая комедия, и психологический элемент в ней очень силен и отчетлив. Разрабатывая диалоги этой, сюжетно очень сложной пьесы, создавая многочисленные монологи комедии, наполняя ее текст большим количеством ремарок, Тургенев в то же время формировал себя как романиста. Знаменательно, что, опубликовав «Месяц в деревне» в начале 1855 года, Тургенев уже в середине того же года начинает быстро работать над «Рудиным».

Но, разумеется, самую значительную помощь автору «Дворянского гнезда» оказала его проза сороковых — пятидесятых годов. Рассказ «Андрей Колосов» подготовил собою образы тургеневских разночинцев. Рассказ «Три портрета», несомненно, пригодился романисту при создании истории рода Лаврецких.

В повести «Переписка», задуманной Тургеневым в 1844 году и завершенной лишь за год до «Рудина», как бы заключена вся программа тургеневской романистики. «Спросили ли вы себя когда-нибудь, что такое русская женщина? какая ее судьба, ее положение в свете, — словом, что такое ее жизнь?., мы, женщины, по крайней мере те из нас, которые не удовлетворяются обыкновенными заботами домашней жизни, получаем свое Окончательное образование все-таки от вас — мужчин... Представьте себе такую девушку. Вот ее воспитание кончено; она начинает жить, веселиться, но одного веселья ей мало. Она многого требует от жизни, она читает, мечтает... о любви. Все об одной любви! скажете вы... Положим: но для нее это слово много значит... Она оглядывается, ждет, когда же придет тот, о ком ее душа тоскует... Наконец, он является: она увлечена; она в руках его как мягкий воск. Все — и счастье, и любовь, и мысль — все вместе с ним нахлынуло разом; все ее тревоги успокоены, все сомнения разрешены км; устами его, кажется, говорит сама истина; она благоговеет перед ним, стыдится своего счастья, учится, любит. Велика его власть в это время над нею!.. Если б он был героем, он бы воспламенил ее, он бы научил ее жертвовать собою, и легки были бы ей все жертвы! Но героев в наше время нет... Все же он направляет ее, куда ему угодно; она предается тому, что его занимает, каждое слово его западает ей в душу: она еще не знает тогда, как ничтожно, и пусто, и ложно может быть слово, как мало стоит оно тому, кто его произносит, и как мало заслуживает веры!» (VI, 96—97).

Эти строки седьмого письма «Переписки» содержат в себе схему сюжета первых тургеневских романов. Тургенев видоизменит эту схему лишь в отношении героини. Она вовсе не будет похожа на «мягкий воск» в руках героя — наоборот, она изобличит его в трусости («Рудин»), она будет стараться перевести его в свою веру («Дворянское гнездо»), она, наконец, явится достойным его и равным ему по силе другом («Накануне»), Однако, за этим существенным исключением, схема «Переписки» будет очень близко соответствовать романам. В 1854 году Тургенев со всей силой утверждает ту тему драматической судьбы русской женщины, которая с такой полнотой развернется в его больших эпических полотнах.

Впрочем, в его романах девушка всегда идет неизмеримо дальше, чем в повестях. В последних роль ее была еще в достаточной мере пассивной. Разочаровавшись в герое и «постепенно теряя надежду и веру в себя», она «гаснет и вянет одна, упорно придерживаясь своих воспоминаний и отворачиваясь от всего, что окружающая жизнь ей представляет»^*. Так поступали Лиза Ожогина в «Дневнике лишнего человека» и Марья Павловна в «Затишье». В отличие от них, героини тургеневских романов не сдаются, они самоотверженно борются за свой жизненный идеал и в ряде случаев его достигают. Таким образом, между «Перепиской» и романами существуют не только преемственность, но и глубокие различия. В романах Тургенева содержится новое разрешение уже намеченных им ранее конфликтов.

^* (Последние строки почти полностью предсказывают один из конфликтов «Рудина».)

7

Начало пятидесятых годов было для Тургенева временем обращения к жанру общественно-психологического романа. Он писал о возможностях этого жанра еще в статье о романе Евгении Тур «Воспитанница» (1852): «Роман — роман в четырех частях! Знаете ли, что, кроме женщины, никто в наше время в России не может решиться на такой трудный, на такой во всяком случае длинный подвиг? И в самом деле, чем наполнить четыре тома?»^*. Проявляя интерес к этой проблеме с позиций историка литературы, Тургенев называет основные типы романа, пользовавшиеся в ту пору особенной популярностью в России и на Западе. «Исторический, вальтерскоттовский роман, — это пространное, солидное здание, со своим незыблемым фундаментом, врытым в почву народную, с своими обширными вступлениями в виде портиков, со своими парадными комнатами и темными коридорами для удобства сообщения^**, — этот роман в наше время почти невозможен: он отжил свой век, он несовременен... У нас, может быть, его пора еще не пришла, — во всяком случае он к нам не привился — даже под пером Лажечникова. Романы «а la Dumas», с количеством томов ad libitum, у нас существуют, точно; но читатель нам позволит перейти их молчанием. Они, пожалуй, факт, но не все факты что-нибудь значат. Остаются еще два рода романов более близких между собой, чем кажется с первого взгляда, романов, которые во избежание разных толкований, не везде удобных, мы назовем по имени их главных представителей: сандовскими и диккенсовскими. Эти романы у нас возможны и, кажется, примутся; но теперь спрашивается, настолько ли высказались уже стихии нашей общественной жизни, чтобы можно .было требовать четырехтомного размера от романа, взявшегося за их воспроизведение? Успех в последнее время разных отрывков, очерков, кажется, доказывает противное. Мы слышим пока в жизни русской отдельные звуки, на которые поэзия отвечает такими же быстрыми отголосками» (XI, 122).

^* (И. С. Тургенев. Собрание сочинений, т. XI. М., Гослитиздат, 1957, стр. 121. В дальнейшем все цитаты даются по этому изданию (1953—1958 гг.) с указанием в тексте тома и страницы, при цитировании романов указываются сокращенно название и глава. На все другие издания даются ссылки в подстрочных примечаниях.)

^** (Превосходная по своей образности характеристика романов Вальтер Скотта! С ней перекликается реконструкция их, данная Гончаровым в первой части «Обломова»: вечер в «швейцарском или шотландском вкусе, когда вся природа — и лес, и вода, и стены хижин, и песчаные холмы — все горит-точно багровым заревом; когда по этому багровому фону резко оттеняется едущая по песчаной, извилистой дороге кавалькада мужчин, сопутствующих какой-нибудь леди в прогулках к угрюмой развалине и поспешающих в крепкий замок, где их ожидает эпизод о войне двух роз, рассказанный дедом, дикая коза на ужин, да пропетая молодою мисс, под звуки лютни, баллада — картины, которыми так богато населило наше воображение перо Вальтер Скотта».)

Приведенная цитата в высшей степени характерна. Тургенев безусловно отвергает два типа западноевропейского романа — «вальтерекоттовский» и «дюмасовский»^*. Он называет два других — «сандовский» и «диккенсовский» — такими, которые, «кажется, примутся» в русской литературе, но не рекомендует их. Его внимание привлекает к себе роман, в котором в полном объеме высказались бы «стихии нашей общественной жизни», то есть реалистический роман общественно-психологического типа. Указание на то, что такого романа у нас еще нет, поскольку «мы слышим пока в жизни русской отдельные звуки», несомненно, имеет в виду цензурные строгости «мрачного семилетия» — недаром эти строки в печати оказались устраненными (XI, 122). Тургенев твердо уверен в том, что общественно-психологический роман может быть написан лишь тогда, когда «стихия» русской жизни «выскажется». Он был прав в этом предсказании: известно, что, за исключением «Кто виноват?» Герцена и «Обыкновенной истории» Гончарова, все наиболее примечательные русские романы вышли в свет уже после 1855 года. К их числу принадлежат и шесть тургеневских романов, напечатанных в 1856—1877 годах.

^* (В письме в редакцию французской газеты Тургенев вновь упомянет оба эти типа романа: «Способ, каким граф Толстой разрабатывает свою тему, столь же нов, сколь и своеобразен; это — не метод Вальтер Скотта, и, само собою разумеется, также не манера Александра Дюма» (XI, 221).)

В пору работы Тургенева над его первым романом создалось глубокое противоречие между потребностями русской литературы и творческими возможностями русских писателей. Быстро менявшаяся в те годы действительность, как отмечал сам Тургенев, «торопит и гонит, и дразнит и манит». Однако возможности, которыми располагал русский писатель тех лет, были более чем ограниченными. У него нет прежде всего необходимой творческой собранности: «Трудно современному писателю, особенно русскому, быть покойным — ни извне, ни изнутри ему не веет покоем...» (XII, 120).

С сомнением в своих творческих силах обращался Тургенев к созданию первого общественно-психологического романа. Он превосходно понимал необходимость преодоления того, что сам называл «старой манерой» и что выражалось в некоторых его повестях сороковых и начала пятидесятых годов в подчеркнутой субъективности изобразительной манеры, в относительной узости тематики, в неуверенности и мозаичности художественных оценок^*. В октябре 1852 года Тургенев решительно заявляет Анненкову: «Надобно пойти другой дорогой — надобно найти ее — и раскланяться навсегда с старой манерой. Довольно я старался извлекать из людских характеров разводные эссенции — triples extraits — чтобы влить их потом в маленькие сткляночки — нюхайте, мол, любезные читатели, — откупорьте и нюхайте — не правда ли пахнет русским типом? Довольно — довольно!» (XII, 122).

^* (В письме к Плетневу «О «Современнике» Гоголь дал такую характеристику «старой манеры» «натуральной школы»: «Постройка... повестей мне показалась особенно неискусна и неловка; в рассказе заметил я излишество и многословие, а в слоге отсутствие простоты» (Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, т. VIII. М.—Л., 1952, стр. 425).)

Пародийная характеристика эта направлена Typгеневым против собственных рассказов и повестей типа «Андрея Колосова», «Гамлета Щигровского уезда», «Дневника лишнего человека», «Переписки» и даже «Якова Пасынкова». Во всех этих произведениях Тургенев действительно извлекал из людских характеров человека «эссенции», изображая то молодого человека, слово которого подкрепляется делом, то русских интеллигентов, оторванных от жизни или изъеденных самоанализом, то провинциальную, романтически настроенную девушку, то идеального романтика, жертвующего собою ради счастья других. Все это были «русские типы», разлитые в «маленькие сткляночки» рассказа или небольшой повести. В этих произведениях чувствовалась в самом деле некоторая нарочитость. Автор в них непосредственно почти не фигурировал; он уступал свои прерогативы персонажу, и повествование велось от первого лица героем произведения.

Говоря о старой манере, Тургенев имел в виду и творческий метод, примененный им в «Записках охотника»: именно там в небольших по объему рассказах давалось максимально сгущенное изображение характеров («тройной экстракт»), определялись типические черты русского человека. Старая манера выражалась не только в «преобладании статичности, описадельности, при слабом развитии или даже при отсутствии сюжета, обилии портретов, пейзажей, диалогов, тщательной разработке речевых особенностей персонажа и т. п.»^*. Наиболее неприемлемыми для себя приметами «старой манеры» Тургенев считал эмоциональную напряженность повествовательной манеры, неоправданное острословие и главное — отсутствие простоты рассказа. Именно об этом он 16 октября 1852 года писал К. С. Аксакову: «Простота, спокойство, ясность линий, добросовестность работы, та добросовестность, которая дается уверенностью, — все это еще пока идеалы, которые только мелькают передо мной» (XII, 120).

^* (В. В. Голубков. Художественное мастерство И. С. Тургенева. М., 1955, стр. 101)

К достижению этих идеалов Тургенев стремится уже в повестях «Муму», «Постоялый двор», «Два приятеля», «Затишье». Сам Тургенев находил, что в «Постоялом дворе» ему удалось «придать рассказу... ясность и... свободное теченье» (XII, 135). «Я чувствую, — писал он по поводу этой повести Е. Феоктистову, — что я стал проще и иду прямее к цели...» (XII, 130). Действительно, эпическая объективность здесь преобладала над субъективными переживаниями главных действующих лиц. Но эти повести только еще намечали собою новую манеру, которая могла полностью раскрыться лишь в жанре общественно-психологического романа.

Ко времени написания этих писем замысел первого романа — «Два поколения» — уже оформился.

Работать над ним Тургенев принялся за много лет до «Рудина». Впрочем, еще до «Двух поколений» у него создался замысел другого романа. На черновом автографе писавшегося в 1848 году рассказа «Гамлет Щигровского уезда» мы находим надпись в виде заглавия: «Борис Вязовнин. Роман. Глава первая». Замысел этот не был осуществлен, история жизни Вязовнина вполне исчерпалась написанной в 1853 году повестью «Два приятеля». Надо думать, однако, в 1848 году Тургенев не ограничился одной этой надписью, продвинул реализацию своего замысла. По крайней мере Некрасов запрашивал Тургенева 17 декабря 1848 года: «Напишите, как называется Ваш роман, чтоб можно было объявить, если хотите дать его нам, на что я и надеюсь»^*. Что на это ответил Тургенев — неизвестно.

^* (Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, т. X, 1952, стр. 121.)

2 апреля 1851 года Тургенев сообщает Феоктистову: «...я намерен долго ничего не печатать и посвятить себя по возможности большому произведению, которое буду писать con amore и не торопясь — без всяких цензурных arriere pensees — а там, что бог даст!» (XII, 103). Надо полагать, что речь здесь шла уже не о Борисе Вязовнине, а о том романе, который вскоре получил название «Два поколения».

Взявшись в мае 1852 года за перо, Тургенев упорно работал над романом в течение года. «Друзья мои, — писал он в редакцию «Современника», — я собирался кое-что написать для вас — но я погрузился по уши в свой роман — и другого ничего не могу делать». «Я, — сообщал Тургенев в марте 1853 года И. И. Панаеву, — заперся как крот в свою нору и работаю как крот, роюсь и вожусь в недрах своего романа. Другого у меня теперь ничего в голове нет»^*. К началу 1853 года из двенадцати глав первой части «Двух поколений» было написано уже семь, несколько более половины. К 24 февраля того же года часть эта, объемом около 500 рукописных страниц, была завершена. Затем Тургенев приостановил работу и послал текст романа друзьям, прося у них критических замечаний. С. Т. Аксакову он писал: «Попрошу Вашего мнения, которым Вы знаете, как я дорожу. Также прошу Ваших сыновей сказать мне, что они думают... Мне, главное, хочется знать... попал ли я в тон романа»^**. Идейные установки «Двух поколений» охарактеризованы были в письме к С. Т. Аксакову: «Главные мои лица: Чермак, Дмитрий Петрович и Глафира Ивановна. В них я, если смогу, постараюсь выразить современный быт, каким он у нас выродился»^***.

^* (Сб. «Тургенев и круг «Современника». Л., 1930, стр. 26, 29.)

^** («Вестник Европы», 1894, № 2, стр. 474.)

^*** («Вестник Европы», 1894, № 2, стр. 477.)

Сюжет «Двух поколений» вырос на основе неосуществленного Тургеневым драматургического замысла—пятиактной комедии «Компаньонка» или «Гувернантка». Она была задумана в 1849 году. В письме к А. А. Краевскому от 13 декабря 1849 года Тургенев сообщал, что «Гувернантка» доведена им до третьего акта. Текст этот, однако, не сохранился, и исследователи сомневаются, был ли он вообще написан или только обещан редактору «Отечественных записок». Однако до нас дошел очень важный список действующих лиц этой комедии.

КОМПАНЬОНКА

Комедия в пяти действиях. Начато 23-го марта 1850 в Париже.

Действующие лица:

1. Глафира Ивановна Званова, богатая помещица, вдова, 50 лет

2. Дмитрий Петрович Званов, ее сын, 26 лет.

3. Катерина Федоровна Халабанская, бедная генеральша, на хлебах у Звановой, 40 лет.

4. [Елизавета] Михайловна [Васильевна] [Баум], компаньонка, 24 лет.

5. Нилушка, юнкер, protege г-жи Звановой, 20 лет.

6. Платон Егорыч Чичагов, надворный советник в отставке, 40 лет.

7. Кирила Бензоаров, армейский подпоручик, 28 лет.

8. Федор Маркелыч Моржак-Лендрыховский, 48 лет.

9. М-г Dessert, бывший учитель Званова, 60 лет.

10. Сергей-Сергеевич (Подоклюев), небогатый сосед, 45 лет.

11. Авдотья Кузьминична (Подоклюева), жена его, 42 лет.

12 Кинтильян, управляющий, 50 лет.

13. Метр Жан (он же и Свербигус), дворецкий, 65 лет.

14. Leon, секретарь, 26 лет.

15. Васильевна, старуха-приживалка, 60 лет.

16. Авдотья Никитишна, главная служанка, 30 лет.

17. Маша, девушка, 14 лет.

18. Суслик, мальчик, 15 лет.

19. Василий Васильевич Званов, двоюродный брат покойного мужа Глафиры Ивановны, — 44 лет.

Действие происходит в селе Воскресекском, родовом имении г-жи Звановой^*.

^* (И. С. Тургенев. Сочинения, т. IV, 1930, стр. 229.)

Как ни трудно характеризовать неизвестное нам произведение по одному только списку действующих лиц, мы можем, однако, предположить, что в комедии «Компаньонка» (или «Гувернантка») должна была раскрыться широкая картина жизни богатого барского дома, с «господами», «приживальщиками» всех рангов, приезжающими сюда соседями и многочисленной дворней. Главная роль в этой комедии должна была, очевидно, принадлежать молодой компаньонке, Елизавете Михайловне Баум.

Отказавшись от создания этой комедии, Тургенев, очевидно, решил использовать ее замысел для своего романа «Два поколения». Туда перешли — под новыми фамилиями Гагиной, Чермака и других — почти все образы задуманной в 1850 году комедии. Замысел искал и нашел себе новую форму, более соответствующую его природе и новым творческим интересам Тургенева. «Внутренний рост его личной и писательской жизни властно толкал к эпическим панорамам, где не было необходимости постоянно напрягаться над изобретением динамических сюжетов, сложной компоновкой актов, где можно было шире вскрыть драму одинокой личности на фоне патриархального или косного быта, столкновение поколений или классов, где легче было развернуть свиток личных настроений, раздумий над своей и чужой, интимной и общественной жизнью... Наступила пора оглядки на свое прошлое, подошел острый период самокритики (а эта пора пала как раз на начало 50-х годов), — драматические опыты стали стеснять формально, показались узкими для вмещения иных забот, иных печалей: роман и повесть оказались более удобными для разрешения волнующих задач. Вот почему сюжет «Компаньонки» стал облекаться в эпическую форму^*...»

^* (Н. Л. Бродский, «Тургенев-драматург». Сб. «И. С. Тургенев». М.—Л., 1923, стр. 7, 8.)

Содержание романа «Два поколения» до сих пор было нам известно лишь по изложению Н. М. Гутьяра, который опирался на критические отзывы друзей Тургенева, прочитавших роман по его просьбе. «Из двенадцати глав первой части, — указывал Гутьяр, — одиннадцать заключали в себе биографическую и описательную часть. Лишь с 12-й главы начинался собственно роман, интрига. Действие происходит в деревне в богатом помещичьем доме, с подробного описания которого и начинает автор свой роман. Хозяйка его, Глафира Ивановна, женщина характера тяжелого, взбалмошная и непоследовательная, она производит впечатление чего-то отталкивающего, патологического. Деспотичная и не привыкшая уважать окружающих, она оказывает особенное доверие лишь соседу своему Чермаку — одному из главных героев романа. В невеселый дом ее вливается оживляющая струя с приездом лектрисы, Елизаветы Михайловны, девушки милой и грациозной. При счастливой наружности она отличается твердостью ума и характера, проявляя при этом некоторую пугливость к окружающим. Появление этого лица в семье невозможной барыни останавливает всеобщее внимание, она на многих производит сильное впечатление и прежде всего на 26-летнего сына Глафиры Ивановны — Дмитрия Петровича. Последний, воспитанный под тяжелой опекой своей матери, является человеком с слабым, капризным характером. Будучи неиспорченным по натуре, он не умеет и не может быть прямым и естественным. Застенчивый по природе, он часто груб и резок в обращении. Обладая живым нравственным чувством, он в состоянии нередко поступать вопреки ему. Воображая себя озлобленным, он, в сущности, лишь боится сознаться, что не может уважать себя. Капризно влюбляясь в Елизавету Михайловну, он так же капризно, по плану автора, впоследствии и ненавидит ее»^*.

^* (Н. М. Гутьяр. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, стр. 157.)

Друзья писателя подвергли его первый опыт в новом жанре довольно резкой критике. Они отметили, что ни одно из главных действующих лиц «не возбуждает ни большого участия, ни большого любопытства. Конечно, Глафира Ивановна любопытна, — но как патологический субъект. Дмитрий Петрович вообще темен и не определен: мотивы его нравственного состояния, высказанные им, — слабы и бедны» (В. Боткин). Читавшим показался неясным и не понравился образ героини «Двух поколений», Елизаветы Михайловны (Боткин, К. Аксаков). П. В. Анненков был солидарен с ними в критике образа героя романа, Дмитрия Петровича, который, как он писал Тургеневу, «врывается в роман как будто с затверженной ролью; а если главой о воспитании и первом житье-бытье Вы поясните, почему приведен он был заместить волю капризом, врожденную застенчивость — грубым обращением, нравственное чувство — тупым норовом, и почему фактически не может иметь он уважения к себе, понятия о достоинстве и прямоты, естественности действий, то он будет ясен».

Серьезные возражения читавших вызвали многочисленные длинноты романа и особенно — все еще неизжитая до конца «старая манера» повествования. Боткин не увидел в «Двух поколениях» присущего Тургеневу «тонкого артистического юмора», который «постоянно задевает читателя... повествование тянется все биографически, обстоятельно, добросовестно, трудолюбиво и рутинно...»^*. «Главная же беда, — писал Боткин ранее, во всем этом та, что нигде не чувствуется поэтической струи, нигде ни малейшего ее следа и признака, равно как нигде не слышно юмористического элемента»^**. Анненков, не соглашаясь с Боткиным, извинял Тургенева так, что его оправдание звучало резче всякого осуждения: «первая Ваша манера так вкоренилась у всех, что где ее нет, там, кажется, и ничего нет. Но возвратиться назад — Вы сознаете — нет возможности, и я радуюсь этому. Да! На конце первой манеры Вашей лежит пошлость... и с утратой свежести в красках и милых задирок молодости она оканчивается в безразличном болоте анекдотов-куликов, которым не пропеть уже по»соловьиному»^***.

^* (Цитирую по XI тому Сочинений Тургенева. М. — Л., 1934, стр. 642—644.)

^** («В. П. Боткин и И. С. Тургенев. Неизданная переписка». М., 1930, стр. 42, 41.)

^*** (И. С. Тургенев. Сочинения, т. XI, 1934, стр. 643—644.)

С рядом замечаний своих критиков Тургенев согласился и изъявил намерение многое изменить. «Я, — писал он 14 ноября 1853 года С. Т. Аксакову, — повезу также свой роман, который я во многом переделаю. Я немного охладел к нему — однако чувствую, что надо его кончить и развить те характеры и мысли, которые только еще обозначены в первой части»^*. Друзья писали, что много ждут «от тургеневского романа»^**. Некрасов был особенно активен в советах продолжать работу над «Двумя поколениями»: «Из всех ныне действующих русских писателей ты... обязался сделать наиболее, и сложить теперь руки было бы верх стыдовища... Верь в себя и пиши»^***.

^* («Вестник Европы», 1894, № 2, стр. 479.)

^** (А. И. Герцен. Полное собрание сочинений и писем, под редакцией М. К- Лемке, т. VII, 1919, стр. 323.)

^*** (Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, т. X, 1952, стр. 224.

На той же точке зрения стоял и Н. Г. Чернышевский, писавший Тургеневу: «Колбасины говорили, что вы отложили печатание «Двух поколений» потому, что какой-то аристарх не одобрил этого романа. Иван Сергеевич, Вам грех слушать суждений какого бы то ни было аристарха, — Вы поставлены силою своего таланта выше подобных оценок». (Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. XIV, 1949, стр. 332.) Знал ли Чернышевский содержание «Двух поколений» и читал ли он самый их текст, нам неизвестно.)

Однако Тургенев не внял этим советам, так как сознавал слабость написанной им первой части романа. Текст «Двух поколений» остался незавершенным и неизвестным позднейшим. Исследователям; лишь недавно французская Национальная библиотека в Париже приобрела в числе других тургеневских автографов конспект «Двух поколений». Из текста первой части романа был напечатан лишь один фрагмент, под заглавием «Собственная господская контора».

В дальнейшей работе над романами Тургенев, несомненно, посчитался с критическими замечаниями друзей. Он остерегся поставить в центр внимания «патологических субъектов», вроде Глафиры Ивановны. Он обеспечил своим положительным образам не только «большое любопытство», но и горячее участие читателей. Совет «главой о воспитании и первом житье-бытье» пояснить сегодняшнее состояние героя был полностью реализован писателем в «Дворянском гнезде». С «Рудина» и «Дворянского гнезда» у Тургенева-романиста появился свойственный ему «тонкий артистический юмор» и исчезли «рутинные» приемы повествования. Таким образом, работа над «Двумя поколениями» не была бесполезной: на этом своем незавершенном опыте Тургенев учился труднейшему искусству общественно-психологического романа.