"Певцы"

Рассказ "Певцы" значительно отличается от рассказов "Хорь и Калиныч" и "Бурмистр" и по своей идейно эмоциональной направленности, и по особенностям композиции и художественной речи.

Если рассказ "Хорь и Калиныч" в известном смысле можно назвать апологией русского крестьянства, так как задачей рассказа было показать богатство духовных сил русского народа и тем самым возможность его дальнейшего развития, почему и основной тон рассказчика был бодрый, приподнятый, если "Бурмистр" был разоблачением командующего класса, и общий тон рассказа был сатирическим, то в рассказе "Певцы" очень сильны элегические ноты. Это объясняется тем, что главная цель этого рассказа состояла в показе драматического положения талантливых людей из народа в условиях старой крепостнической России.

Необходимо с самого начала оговориться, что элегический тон рассказа, грустное раздумье автора над судьбами русских самородков в эпоху крепостного права, ни в какой степени не могли привести читателя к пессимистическим выводам, так как рассказ воспринимался в общем контексте "Записок охотника", проникнутых мыслью Тургенева о светлом будущем своей родины.

Выяснение художественного мастерства Тургенева в рассказе "Певцы" надо начать с вопроса о его построении.

Рассказ состоит из трёх частей: вводной, представляющей собой экспозицию и ставящей целью подготовить читателя к пониманию основного сюжета, центральной части (сцены состязания певцов) и части заключительной (сцены пьяного разгула в кабаке).

Элегический тон рассказа ясно слышится уже во вступительной части, в экспозиции, где описывается место действия (бедная деревушка Колотовка), время (жаркий июльский день), "Притынный кабачок" и его посетители.

Какими словесно-художественными средствами пользуется рассказчик, чтобы передать своё впечатление от деревни Колотовки?

Трудно представить себе более неудобную местность, чем та, на которой была расположена Колотовка. Она лежит "на скате голого холма", её разделяет пополам страшный овраг, "который зияя, как бездна, вьётся, разрытый и размытый, по самой середине улицы", бока оврага - песчаные, и по ним "боязливо спускаются несколько тощих берёз", "на самом дне, сухом и жёлтом, как медь, лежат огромные плиты глинистого камня..." "Крыши домов в деревне бурые, полуразмётанные,... пруд чёрный, с каймой из полувысокшей грязи,... плотина сбита на бок..."

"Невесёлый вид! нечего сказать", - так определяет автор своё общее впечатление от Колотовки. Для того, чтобы передать и читателю это впечатление от бедной, заброшенной деревушки, автор с большим искусством подбирает соответствующие эпитеты и сравнения.

Читатель вправе спросить, в чём же причина столь жалкого положения Колотовки? Причину надо искать в общественных условиях, в крепостном праве. Только такой смысл имеют немногие слова, которыми автор говорит о прошлом и настоящем этой деревни: сельцо Колотовка некогда принадлежало помещице, славившейся "лихим и бойким нравом" (а такие "лихие" помещики склонны были к причудам, к самодурству), а "ныне состоит за каким-то петербургским немцем", вероятно мало интересующимся отдалённой, бедной, бездоходной деревушкой.

В том же плане подготовки читателя к пониманию основного сюжета автор говорит о той роли, какую играет в жизни местных крестьян "небольшая избушка, стоящая одна, отдельно от других". "Она крыта соломой, с трубой; одно окно, словно зоркий глаз, обращено к оврагу, и в зимние вечера, освещённое извнутри, далеко виднеется в тусклом тумане мороза, и не одному проезжему мужичку мерцает путеводной звездой". Это - кабак, прозванный "Притынным", что означает, как говорит автор в подстрочном примечании, "приютное место".

Грустная ирония автора, сквозящая в описании этого "приютного места", ещё больше подчёркивает жалкое состояние заброшенной деревни и усиливает элегический тон рассказа.

Стремясь подготовить читателя к восприятию основного содержания рассказа и создать у него соответствующий "настрой", Тургенев рисует "невыносимо жаркий июльский день", когда Колотовка возбуждает "особенно грустное чувство". Какими эпитетами и метафорами пользуется при этом автор? "Солнце разгоралось на небе, как бы свирепея; парило и пекло неотступно; воздух был весь пропитан душной пылью...; грачи и вороны, разинув носы, жалобно глядели на проходящих...".

Описав место и время действия, Тургенев переходит в той же вводной части рассказа к характеристике посетителей кабака, которые потом выступят в основной сцене состязания певцов в качестве ценителей и судей.

Перед читателем проходят один за другим очень чётко очерченные образы целовальника (кабатчика) Николая Иваныча, Дикого Барина, Обалдуя, Моргача и "мужичка в узкой изношенной свите". Большинство этих лиц - люди незаурядные, неглупые, энергичные, и все - страстные любители пения, но один из них, Дикий Барин, наиболее одарённый, оказался неудачником, другие истратили свой ум и энергию на мелкие личные цели, на приобретательство, наживу.

Рассказчик переходит к центральной части рассказа, к состязанию рядчика и Якова. Тон рассказа теперь изменяется: элегических нот в нём уже нет (тем сильнее прозвучат они в третьей части рассказа).

Говоря о певцах, рядчике и Якове, Тургенев пользуется неодинаковой интонацией. Это проявляется уже в описании их наружности, их портретов.

Портреты певцов показывают читателю, что перед ним люди совершенно различного склада. Рядчик был "плотный мужчина... рябой и курчавый, с тупым вздёрнутым носом, живыми карими глазками и жидкой бородой". Поведение его перед состязанием свидетельствует о том, что этот деревенский tenore di grazia (лирический тенор), как называет его Тургенев, привык к успехам, поэтому самоуверен и не волнуется. Не то - Яков. "Его впалые щёки, большие, беспокойные серые глаза, прямой нос с тонкими, подвижными ноздрями, белый покатый лоб с закинутыми назад светлорусыми кудрями, крупные, но красивые, выразительные губы, - всё его лицо изобличало человека впечатлительного и страстного". И поведение его перед состязанием было иное, чем у рядчика. "Он был в большом волненьи; мигал глазами, неровно дышал, руки его дрожали, как в лихорадке, - да у него и точно была лихорадка, та тревожная, внезапная лихорадка, которая так знакома всем людям, говорящим или поющим перед собранием".

С большим мастерством Тургенев противопоставил две совершенно различные манеры пения у соревнующихся певцов.

Первым выступил рядчик. Отношение рассказчика к его пению двоякое: он называет его голос "приятным и сладким", отдаёт должное технике его певческого искусства, но подчёркивает в этой технике черты искусственности и даже манерности: "он играл и вилял этим голосом, как юлой, беспрестанно заливался и переливался сверху вниз и беспрестанно возвращался к верхним нотам... умолкал, и потом вдруг подхватывал прежний напев с какой-то залихватской, заносистой удалью...". Это стремление рядчика к техническим выкрутасам росло по мере того, как он убеждался в своём успехе: "ободрённый знаками всеобщего удовольствия, рядчик совсем завихрился и... начал отделывать завитушки... защёлкал и забарабанил языком... неистово заиграл горлом".

Так подбором чрезвычайно выразительных, проникнутых иронией эпитетов, метафор и сравнений рассказчик даёт прямую характеристику манере пения рядчика. Он даёт, кроме того, и косвенную характеристику, описывая впечатление, какое произвёл рядчик на слушателей. Его пение всем доставило удовольствие, которое каждый из них выражал по-своему, но никого глубоко не затронуло, никого по-настоящему не взволновало.

Иным строем выразительных словесных средств пользуется Тургенев, когда рисует вдохновенное пение Якова. Яков отличается от рядчика тем же, чем пушкинский Моцарт отличался от Сальери: он, как говорит о нём Тургенев, был "по душе художник". Пение Якова с первого же трепещущего, звенящего звука захватило слушателей не техническим мастерством, а сильными, идущими из глубины души переживаниями певца, в голосе которого была и "неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательная - беспечная, грустная скорбь".

Создавая рассказ "Певцы", Тургенев ставил своей задачей показать в образах рядчика и Якова, в разной манере их певческого мастерства типичные, характерные для народа явления. Это видно из того, с каким большим вниманием отнёсся Тургенев к выбору песен, исполняемых двумя певцами.

Песня рядчика в этом смысле не возбуждала у него сомнений. "Пел он весёлую, плясовую песню, - говорит Тургенев, - слова которой, сколько я мог уловить сквозь бесконечные украшения, прибавленные согласные и восклицания, были следующие:

 Распашу я молода-молоденька
 Землицы маленько. 
 Я посею молода-молоденька
 Цветика аленька".

По компетентному мнению М. К. Азадовского^*, песня рядчика в этнографическом отношении описана очень верно. Это была популярная народная песня, известная ещё в записях XVIII века, обозначаемая собирателями песен, как "плясовая", "вечерочная". Содержание её сводится к тому, что друг девушки изменил ей, но она не остаётся в долгу и посылает письмо новому другу. В варианте Киреевского, записанном в Орловской губернии, девушке приписываются слова: "Люби, душа моя, люби, кого хочешь, я сама гуляю, а с кем, не скажу".

^* (М. К. Азадовский. "Певцы" Тургенева. "Известия АН СССР. Отделение литературы и языка", т. XIII, вып. 2, изд. АН СССР. М., 1954.)

Ясно, что исполнение этой песни рядчиком, как "весёлой, плясовой", вполне отвечает её содержанию.

Более сложным считает М. К. Азадовский вопрос о песне Якова. В тексте рассказа, напечатанном в 1850 году в "Современнике", Яков пел песню:

 При долинушке стояла
 Калину ломала.

Только в 1852 году в отдельном издании "Записок охотника" вместо этой песни появилась "Не одна во поле дороженька пролегала". Чем была вызвана эта замена?

М. К. Азадовский вполне убедительно показывает, что это было вызвано желанием Тургенева усилить в рассказе художественную цельность и типичность.

Песня "При долинушке стояла" бытовала в двух основных вариантах и соответственно этому пелась по-разному. В одном варианте песни, сюжетом которой является вынужденная разлука молодца с своей милой, сильны были элементы шутки, и она переходила в плясовую песню, хотя "с мотивами весёлой иронии и насмешки перемешаны в ней и скорбные, грустные ноты". В других вариантах, в частности в том, какой был записан Киреевским в Орловской губернии, "преобладают, - говорит М. К. Азадовский, - мотивы драматического характера", и "напев её очень лиричен".

Ввиду того, что у читателей с песней "При долинушке стояла" могли возникнуть представления, не вяжущиеся с манерой пения Якова, Тургенев прислушался к сделанным ему критическим замечаниям и к предложению заменить "При долинушке" другой песней - "Не одна во поле дороженька".

С целью проверки правильности этого предложения, как рассказывает об этом в мемуарах Л. А. Жемчужников^*, Тургенев устроил у себя в квартире состязание двух известных в его время исполнителей народных песен, один из которых, художник К. А. Горбунов, выбрал для пения "Ох, да не одна-то во поле дороженька пролегала".

^* (Л. Жемчужников, От кадетского корпуса к Академии художеств, 1828-1852, изд. М. и С. Собашниковых, М" 1926.)

Этот "опыт" убедил Тургенева в целесообразности замены, что он и сделал, готовя "Записки охотника" в 1852 году к отдельному изданию.

О том, как понимал Тургенев типичность текста песни и манеры её исполнения, говорит его характеристика голоса Якова:

"Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нём, и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны".

Что же типично русского было в пении Якова? Типично было это соединение противоречивых, несовместимых на первый взгляд чувств: глубокой страсти, молодости и силы, с одной стороны, и грустной (а вместе увлекательно-беспечной) скорби - с другой. В этом определении русской песни, отражающей "русскую, правдивую, горячую душу", Тургенев шёл по следам Пушкина, которому в песнях ямщика также слышалось, "то разгулье удалое, то сердечная тоска", и Гоголя, считавшего соединение смелой удали и глубокой скорби самой характерной особенностью русской музыки.

Такое слияние противоречивых настроений было характерно для русского народа, томящегося в крепостных цепях, но полного неистраченных сил, страсти и уверенного в своём будущем. Именно поэтому и песня Якова "Не одна во поле дороженька пролегала" была близка русскому человеку, "хватала за сердце... за его русские струны".

Описание пения Якова и тех чувств, какие он будил у слушателей, - наиболее яркая страница рассказа, в которой лиризм Тургенева достигает такой высоты, что художественная проза становится для него недостаточно выразительной, и он невольно переходит к музыкальной, ритмической речи: "Песнь росла, разливалась". Голос его дрожал, "но той, едва заметной, внутренней дрожью страсти, которая стрелой вонзается в душу слушателя... Я видел ... на берегу моря, "грозно и тяжко шумевшего вдали, большую белую чайку".

Особенно интересна характерная для ритмической мелодии рассказа "Певцы" следующая фраза:

"Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем- то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль".

В этой фразе - 4 ритмических куска: 1) "Он пел, и от каждого звука...", 2) "веяло чём-то родным", 3) "словно знакомая степь...", 4) "уходя в бесконечную даль". Эти ритмические куски перемежаются неритмической речью: 1) "его голоса", 2) "и необозримо широким", 3) "раскрывалась перед вами". Эти смены ритмической и обычной речи, придающие описанию полную естественность, лишний раз свидетельствуют о присущем Тургеневу художественном такте.

Для понимания глубины воздействия пения Якова на окружающих полезно сравнить различный лексикон, каким пользуется Тургенев, когда он говорит о впечатлениях, вызванных тем и другим певцом.

Вот ряд таких сопоставлений:

Слушая рядчика,

1) Обалдуй начал вполголоса подхватывать, подтягивать, покрикивать..., наконец, затопал, засеменил ногами, задергал плечиком...

4) Один Дикий Барин не изменился в лице и попрежнему не двигался с места; но взгляд его, устремлённый на рядчика, несколько смягчился, хотя выражение губ оставалось презрительным.

Слушая Якова,

1) Обалдуй (стоял), весь разнеженный....'

4) По железному лицу Дикого Барина, из-под совершенно надвинувшихся бровей медленно прокатилась тяжёлая слеза.

Слушатели по-разному реагировали на пение Якова, каждый сообразно своему характеру, но как глубоко отличны их переживания от тех, какие они испытали, слушая технически совершенное, но лишённое глубокого чувства пение рядчика, и с каким мастерством, кратко, но выразительно показывает это Тургенев.

Приподнятый лирический тон, каким описана сцена состязания певцов и особенно пение Якова, в третьей части рассказа, в описании сцены пьяного разгула, вновь сменяется тоном элегическим, но только принимающим теперь форму острой жалости и скорби. Этой сцене предшествует пейзаж, имеющий символическое значение и как бы подготовляющий к тому, что увидит вечером рассказчик в кабаке: "Зной был нестерпим попрежнему... всё молчало; было что-то безнадёжное, придавленное в этом глубоком молчанки обессиленной природы".

Такое же впечатление чего-то придавленного и бессильного производит Яков и другие участники ночной попойки, когда для них прошли минуты творческого подъёма н очарования искусством, и они вновь оказались во власти привычного, грубого быта.

Следует обратить внимание на то, кого именно по преимуществу описал в этой сцене Тургенев, как наиболее активных участников попойки. Это Яков, напевавший "осиплым голосом какую-то плясовую уличную песнь", Обалдуй, совершенно "развинченный" и без кафтана, и мужичок в сероватом армяке, который забыл всё на свете и, "бессмысленно улыбаясь сквозь взъерошенную бороду, изредка помахивал одной рукой, как бы желая сказать: "Куда ни шло!".

О Моргаче и Николае Иваныче сказано вскользь, а Дикого Барина в кабаке не было.

Почему Тургенев выделил в сцене попойки Якова, Обалдуя и мужичка в сероватом армяке, т. е. рабочего, дворового и крестьянина? Почему в данном случае его мало интересовал Моргач, почему Тургеневу надо было показать роль пьяного дурмана в жизни людей подневольных, скованных цепями крепостнического рабства?

Очевидно, потому, что для этих людей пьянство было действительно основным средством забвенья от беспросветной жизни, потому что на их жизненном пути освещённое окно кабака, как сказал Тургенев в начале рассказа, было единственной "путеводной звездой". Это и заставило рассказчика назвать картину попойки, несмотря на "ярый смех" её участников, "невесёлой картиной". Это и заставило его отвернуться и уйти подальше от деревни.

Финальная сценка, которой завершается рассказ, является новым доказательством композиционного мастерства Тургенева.

"Я сходил большими шагами по дороге вдоль оврага, как вдруг где-то, далеко в равнине раздался звонкий голос мальчика. "Антропка! Антропка-а-а!" - кричал он с упорным и слезливым отчаянием...

- Чего-о-о-о?

Голос мальчика тотчас с радостным озлоблением закричал:

- Иди сюда, чёрт, леши-и-и-ий!

- Заче-е-е-ем? - ответил тот, спустя долгое время.

- А затем, что тебя тятя высечь хочи-и-и-ит, - поспешно прокричал первый голос.

Второй голос более не откликнулся, и мальчик снова принялся взывать к Антропке...

"Антропка-а-а!" - всё ещё чудилось в воздухе, наполненном тенями ночи".

Логически эта сценка никак не связана с основным сюжетом рассказа, но она очень тесно связана с ним психологически, общим своим настроением, общим элегическим тоном. Она говорит о бескультурье старого крестьянского быта, о том бескультурье, которое с такой силой было показано в предшествующей основной сцене, и потому сцена с Антропкой воспринимается читателем не как что-то искусственное, чуждое рассказу, а как очень удачное его завершение.

Но было бы ошибкой говорить о том, что в рассказе "Певцы" композиционная стройность доведена до конца, что Тургенев подчинил все части, все подробности рассказа основной идее в той степени, в какой он делал это, например, в рассказах "Бурмистр", "Свидание" или в несколько позднее написанном "Муму".

В этих произведениях Тургенева полностью осуществлялся закон, который мы считаем обязательным для рассказа: подчинение частей целому, отсутствие отступлений, мешающих развитию сюжета и выявлению идейного смысла произведения. В рассказе "Певцы" ещё заметно влияние переходной жанровой формы (от очерка к рассказу), какой пользовался Тургенев в период создания "Записок охотника": в "Певцах" до известной степени мы видим описания и характеристики, представляющие самостоятельный бытовой интерес, но уместные больше в очерке, чем в рассказе. Так, Тургенев излишне подробно рассказывает биографии и даёт характеристики и целовальника, и Обалдуя, и Моргача, и Дикого Барина, причём считает необходимым подчеркнуть, что он пользуется фактами действительной жизни: "Жизнь некоторых из них, - говорит он, - была уже мне известна, когда я встретился с ними в Притынном кабачке; о других я собрал сведения впоследствии".

Однако в характеристике всех этих людей есть одна особенность, позволяющая установить их композиционную связь с главными героями.

Обращает на себя внимание то, что слушатели певцов, да и сами певцы - люди самого различного общественного происхождения и положения: кроме рабочего (Якова), дворового (Обалдуя), крестьянина (мужичка в изорванной свитке), тут были и торговец-предприниматель (Моргай), и содержатель трактира (Николай Иваныч), и мелкий помещик-однодворец (Дикий Барин). Одно объединяет всех этих людей: все они были любители пения. Вполне вероятно предположить, что Тургенев, подбирая ценителей певческого искусства из людей различного социального состава, хотел показать, что в песне Якова, и в том, как она была воспринята слушателями, действительно сказалась русская душа, что любовь и понимание музыки доступны были не одним привилегированным классам, а всему русскому народу, всем русским людям, что это - одно из проявлений русского национального характера.