Последние романы Тургенева ("Дым", "Новь")

Социальной проблематике в 60 - 70-е годы остался верен И. С. Тургенев, романы которого начиная с "Отцов и детей" приобретают преимущественно общественное звучание. В своем некрологе о Тургеневе Ги де Мопассан по этому поводу писал:

"Несмотря на свой возраст и почти уже законченную карьеру писателя, он придерживался в отношении литературы самых современных и самых передовых взглядов, отвергая все старые формы романа, построенного на интриге, с драматическими и искусными комбинациями, требуя, чтобы давали "жизнь", только жизнь - "куски жизни", без интриги и без грубых приключений. Роман, говорил он, - это самая новая форма в литературном искусстве. Он с трудом освобождается сейчас от приемов феерии, которыми пользовался вначале"¹.

¹ (Мопассан Ги де. Полн. собр. соч. в 12-ти т., т. 11. М., 1958, с. 177)

Действительно, романы Тургенева "Отцы и дети", "Дым", "Новь" - это "куски жизни", без интриги, без грубых приключений, без "приемов феерии". В них занимательность сведена к минимуму и максимально усилены элементы социальный и психологический.

И прав Мопассан, когда особо подчеркивает, что "Тургенев следил с бескорыстной страстью художника за развитием и распространением революционной доктрины, которую он предугадал, распознал и сделал общеизвестной"¹. Не случайно романы Тургенева и в России и за рубежом воспринимались как художественный комментарий к русским революционным событиям пореформенной эпохи. Можно по-разному трактовать этот комментарий, но сам факт пристального внимания писателя к вопросам общественным, к русскому освободительному движению и к революционной эмиграции отрицать нельзя. Так, например, роман "Дым" ("Русский вестник", 1867, № 3) возник из полемики Тургенева с революционной эмиграцией в 60-х годах и свидетельствовал о критическом отношении писателя к русской прогрессивной молодежи, представители которой в те годы учились в Гейдельберге и находились под сильным влиянием идей Герцена и Огарева.

¹ (Там же, с. 177)

Известно, что во второй половине 60-х годов под влиянием целого ряда событий (крестьянские волнения, расправа правительства с революционными демократами, польское восстание 1863 г.) Герцен преодолевает свойственные ему до этого либеральные колебания и разоблачает реформу 1861 г., которую ранее ошибочно приветствовал, говорит о народе как об основной движущей силе истории. Герцен и Огарев выдвигают идеи народнического социализма, с особым вниманием и симпатией относятся к русским естественникам-материалистам, учившимся в Гейдельберге, как бы предвидя то великое будущее, которое ожидало их на поприще науки.

Как раз в это время Тургенев не только идейно расходится с Герценом, но и подвергает переоценке свое отношение к русским естественникам, которое в "Отцах и детях" было явно положительным. В переписке с Герценом Тургенев не скрывает своей антипатии к Огареву, которого считает плохим политиком ("лучше быть не политиком, чем политиком вроде Огарева"), иронически называет его "великим социалистом" и, наконец, в одном из писем подробно излагает причины своего нерасположения к Огареву (письмо 21 ноября/3 декабря 1862 г.). Таких причин Тургенев называет три: первая - несогласие со "старинными социалистическими теориями об общей собственности", которые проповедовал Огарев; вторая - несогласие с резкой критикой Огаревым основ "Положения" 19 февраля 1861 г.; в трудах Огарева Тургенев видел "непонимание народной жизни и современных ее потребностей"; третья - "тяжелый, вялый и сбивчивый" язык Огарева, "обличающий отсутствие таланта" (П. V, 74). Нетрудно проследить, как указанные Тургеневым отрицательные черты Огарева получили отражение в романе "Дым" в образе Губарева.

В противоположность Герцену и Огареву, которые после ареста Чернышевского явились истинными хранителями и продолжателями его демократических заветов, Тургенев говорит о благодетельных последствиях реформы 1861 г. и верит в плодотворность реформистской деятельности "верхов", в силу культурного меньшинства.

Отношение Тургенева к народу в эти годы также изменилось. Если в "Отцах и детях" писатель иронизировал по поводу заявления Павла Петровича, говорившего Базарову: " - Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он - патриархальный, он не может жить без веры" (С. VIII, 243), то в письме Герцену Тургенев прямо высказал те же мысли, что и Павел Петрович Кирсанов: "...народ, перед которым вы преклоняетесь, консерватор par excelence (по преимуществу. - П. П.) - и даже носит (В себе зародыши такой буржуазии в дубленом тулупе, теплой грязной избе, с вечно набитым до изжоги брюхом и отвращением ко всякой гражданской ответственности и самодеятельности..." (П. V, 52). С позиции либерала-западника Тургенев стал возлагать надежды не на народ, а на интеллигенцию, считать основной преобразующей силой меньшинство европейски образованного дворянского класса. Это может быть подтверждено рядом писем Тургенева, среди которых особенно характерны два (от 26 сентября/8 октября 1862 г.) - к А. И. Герцену и В. Ф. Лугинину. .Оба письма важны для понимания всей политической концепции "Дыма". В письме к Герцену Тургенев пишет: "Эх, старый друг, поверь: единственная точка опоры для живой, революционной пропаганды - то меньшинство образованного класса в России, которое Бакунин называет и гнилыми, и оторванными от почвы, и изменниками" (П. V, 53). В письме же к В. Ф. Лугинину сказано еще более определенно и категорично: "Главное наше несогласие с О<гаревым> Г<ерценом>, а также с Бакуниным - состоит именно в том, что они, презирая и чуть не топча в грязь образованный класс в России, предполагают революционные или реформаторские начала в народе; на деле, это - совсем наоборот. Революция в истинном и живом значении этого слова - я бы мог прибавить - в самом широком значении этого слова - существует только в меньшинстве образованного класса..." (П. V, 49).

В романе "Дым" изображены два лагеря русского общественного движения пореформенной эпохи: лагерь Губарева и лагерь Ратмирова.

Тургенев весьма скептически оценивает деятельность сторонников того и другого. В лагере Губарева процветают пустые словопрения: из уст фразера Ворошилова как из рога изобилия, сыпались имена ученых, о которых он сам имел смутное представление; всегда восторженный и перед всеми лебезящий Бамбаев в конце романа превращается в жалкого лакея братьев Губаревых; эмансипированная дама Матрена Суханчикова, странствуя из края в край, сочиняет и разносит всякие небылицы и, наконец, изгнанная "великим Губаревым", уезжает в Португалию с двумя членами собственной партии - матреновцами; Биндасов и Пищалкин - две разновидности гоголевского Ноздрева - дорисовывают картину губаревского кружка, для которой Тургенев не пожалел сатирических красок. И над всеми этими персонажами возвышается их пастырь Степан Николаевич Губарев. Бесцеремонно командуя своими адептами, он велит им писать сочинения на заданные общественные темы, и они безропотно делают это. А в финале романа Губарев сбрасывает с себя маску "народника" и становится ярым крепостником.

Так выглядят лондонские эмигранты и их последователи в "гейдельбергских арабесках" "Дыма".

Однако "арабески" не заняли центрального места в романе. Тургенев считал главным удар по лагерю генерала Ратмирова. И в этом он был прав. Биография Ратмирова, рассказанная в сатирической тональности, пикник молодых генералов в Баден-Бадене, саркастическая сцена магнетизирования рака, в которой принимает участие сановная знать, - все это дает основание утверждать, что Тургенев со злой иронией отзывался о чопорности и мнимом величии "особ высшего общества и с значительным весом". Писатель не считал необходимым изображать индивидуальные характеры молодых генералов, он предпочел различать этих внутренне ограниченных людей по внешним признакам: "тучный генерал", "подслеповатый и желтоватый генерал", "раздражительный генерал".

Реакционная сущность генералов наиболее ярко выразилась в их призыве "воротиться назад", вплоть до" (семибоярщины, переделать все, и даже реформу 19 февраля. Сведение на нет результатов даже ограниченных реформ, замена либеральных разглагольствований о свободе слова, о гласности, о конституции грубым окриком, ударом палки (к чему самодовольно призывает тучный генерал), ненависть к университетам, семинариям, народным училищам, о которой заявляет "не враг так называемого прогресса" - снисходительный генерал, наконец, прославление аристократизма и отчаянный вопль: "не позволяйте умничать черни!" - такова программа либерального лагеря 60-х годов,, реалистически изображенная Тургеневым в "Дыме".

10 (22) мая 1867 г. Тургенев спрашивал Д. И. Писарева: "...какое впечатление произвел "Дым" на Вас и на Ваш кружок - рассердились ли Вы по поводу сцен у Г<убарева> и эти сцены заслонили ли для вас смысл всей повести?" (курсив мой. - П. П.) (П., VI, 255). Писатель был настолько уверен в том, что критика ратмировского кружка получилась более сильной и последовательной, чем сцены у Губарева, что даже ожидал поддержки романа со стороны "прежних нигилистов" (см. письмо П. В. Анненкову 11 (23) мая 1867 г.) (П., VI, 256). Однако этой поддержки не последовало, так как ни главный герой Литвинов, ни западник Потугин - антиподы всех кружков в романе - не могли вызвать симпатий демократического лагеря, а тем более такого радикального критика, каким был Писарев.

Что же собой представляет главный герой романа: Григорий Литвинов? Сын отставного чиновника и дворянки, воспитанный матерью в европейских понятиях, учившийся некогда в университете, полуразночинец па происхождению и демократ по симпатиям, Литвинов призван, по мнению Тургенева, сменить Базаровых.

Литвинов противопоставляется завсегдатаям "русского дерева" в Бадене. Рассказывая предысторию своего героя, автор как бы мимоходом замечает, что Литвинов побывал в ополчении во время Крымской кампании 1855 г., ездил за границу изучать агрономию и технологию и вообще накапливать опыт и знания в хозяйственных вопросах. Прожив четыре года в различных городах Западной Европы, он возвратился в Россию с тем, чтобы помогать в хозяйстве своему отцу, "сбитому с толку эмансипацией" (С. IX, 149). Этого героя Тургенев заставил сказать своим растерянным соотечественникам, что вся их жизнь, "все людское, особенно все русское" (С. IX, 315) - это дым и пар. Дымом представляется Литвинову и показной блеск генералов в кружке Ратмирова, и горячие споры, толки и крики у Губарева, "и даже все то, что проповедовал Потугин" (С. IX, 315 - 316). Такой взгляд на общественное развитие России не мог удовлетворить Писарева, и он вполне резонно писал Тургеневу: "Мне хочется спросить у вас, Иван Сергеевич, куда вы девали Базарова?".

Тургенев считал, что время Базаровых навсегда прошло и что нынешний герой дня - это скромный труженик, маленький и незаметный, "дюжинный честный человек", каким он назвал Литвинова. Однако Литвинов получился не столько скромным тружеником, сколько хозяином, лишь стремящимся к преобразовательской деятельности; по существу - это Лежнев из романа "Рудин", только оказавшийся в иных условиях.

Герой Тургенева стоит вне политики. Он даже склонен порой афишировать свое политическое безразличие. Так, например, когда Губарев спрашивает Литвинова, каковы его политические убеждения, тот отвечает ему с улыбкой: "Собственно у меня нет никаких политических убеждений" (С. IX, 160).

Как тонкий и наблюдательный художник Тургенев не мог не отразить в романе "Дым" всей неприглядности пореформенной действительности: "Новое принималось плохо, старое всякую силу потеряло; неумелый сталкивался с недобросовестным; весь поколебленный быт ходил ходуном, как трясина болотная" (С. IX, 318). Что же герой предлагает сделать, чтобы изменить создавшееся положение? Тургенев хочет верить в преобразовательную силу Литвинова и даже говорит о том, что его герой "кой в чем успел: возобновил фабрику, завел крошечную ферму с пятью вольнонаемными работниками...", "расплатился с главными частными долгами...". Однако писатель понимает, что это - капля в море. Он пишет: "Хозяйничанье в России невеселое, слишком многим известное дело; мы не станем распространяться о том, как солоно оно показалось Литвинову. О преобразованиях и нововведениях, разумеется, не могло быть и речи; применение приобретенных за границею сведений отодвинулось на неопределенное время; нужда заставляла перебиваться со дня на день, соглашаться на всякие уступки - и вещественные и нравственные" (С. IX, 318).

Итак, несмотря на то что Литвинов противопоставлен почти всем персонажам романа, как некий идеал скромного, честного труженика, и что, по замыслу писателя, люди этого типа призваны изменить Россию в пореформенные годы, герой получился слабым, схемой человека дела.

В романе "Дым" с предельной ясностью, как ни в одном из других произведений, обнаружились западнические иллюзии Тургенева.

Рупором своих идей автор сделал отставного надворного советника, закоренелого западника Созонта Потугина. Ему Тургенев передает свою неприязнь к "вавилонскому столпотворению" в кружке Губарева, его устами клеймит и представителей высшего света. Большинство резких выпадов Потугнна направлено против доктринерства Губарева, против рабства мысли, которым заражены Пищалкины, Бамбаевы, Суханчиковы - "слепые орудия высших целей".

Но кроме того, резонер Потугин произносит длинные речи, направленные против всего отечественного, противопоставляя ему культуру Западной Европы, в которой он видит альфу и омегу образованности, цивилизации. С озлоблением и желчью говорит Потугин о русских самородках и самоучках, пренебрежительно отзывается о русских музыкантах и изобретателях (называет Брюллова "пухлой ничтожностью", которой поклонялись двадцать лет). Повторяя мысли "Русского вестника" о том, что будто бы нет русского искусства, как нет и русской науки, что даже самовар, лапти, дуга и кнут не нами выдуманы, Потугин приходит к заключению: "...у последнего немецкого флейтщика, скромно высвистывающего свою партию в последнем немецком оркестре, в двадцать раз больше идей, чем у всех наших самородков" (С. IX, 230).

Вопреки фактам, свидетельствующим о резко критическом отношении русских демократов к утопическим доктринам социалистов Запада, Тургенев заставил своего Потугина сказать о нас, русских, что мы лишь способны "поднять старый, стоптанный башмак, давным-давно свалившийся с ноги Сен-Симона или Фурие, и, почтительно возложив его на голову, носиться с ним, как со святыней..." (С. IX, 234).

Автор не возражает подобным тирадам, и даже сам говорит устами своего бесплотного резонера Потугина. В письме к Д. И. Писареву 23 мая (4 июня) 1867 г. Тургенев утверждал: "Быть может, мне одному это лицо дорого; но я радуюсь тому, что оно появилось... Я радуюсь, что мне именно теперь удалось выставить слово "цивилизация" на моем знамени, и пусть в него швыряют грязью со всех сторон" (П. V, 261).

Герцен с присущей ему проницательностью уловил Уюлитический смысл образа Потугина, понял вред длинных речей этого "апостола" западной цивилизации. В статье "Отцы сделались дедами", которая появилась в "Колоколе", Герцен писал: "Но нельзя же взять совсем безличные и не очень новые меха да в них налить продымленную воду, назвать их Натугиным или Потугиным, заставить постепенно сочиться, как каучуковую грушу, и выдавать их за живых людей... Читаешь, читаешь, что несет этот Натугин, да так и помянешь Кузьму Пруткова: "Увидишь фонтан - заткни и фонтан, дай отдохнуть и воде"¹.

¹ (Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. XIX. М., 1960, с. 261)

Однако Тургенев не внял трезвому голосу Герцена и решительно возражал ему: "Тебе наскучил Потугин, - писал он Герцену 10 (22) мая 1867 г., - и ты сожалеешь, что я не выкинул половину его речей. Но представь: я нахожу, что он еще недовольно говорит, - и в этом мнении утверждает меня всеобщая ярость, которую возбудило против меня это лицо" (П. VI, 252).

Упорная защита идей Потугина могла быть одной из причин того, что вся демократическая критика отрицательно оценила роман "Дым".

В любовной интриге романа главную роль играет Ирина - героиня драматической судьбы. Властная, гордая и порывистая в проявлении своих чувств, но в конце концов сломленная жизнью, Ирина выступает как воплощенный укор окружающему ее светскому обществу. Тургенев показал, как эту молодую, прекрасную женщину, с сильным характером, засасывает мир сановной пошлости и пустых интересов. Безвыходность положения Ирины заключается в том, что, увидев в Литвинове единственного честного человека и поняв, что только он может оказать ей большую моральную поддержку, она в то же время не в состоянии порвать со светским окружением, ибо глубоко отравлена его пороками. Вначале Ирина говорит Литвинову: "...мне стало уже слишком невыносимо, нестерпимо, душной этом свете, в этом завидном положении, о котором вы говорите; потому что, встретив вас, живого человека, после всех этих мертвых кукол... я обрадовалась как источнику в пустыне..." (С. IX, 226). Она обращается к Литвинову, как к последнему якорю спасения, хочет добиться его прежнего расположения, моральной поддержки. Но когда Литвинов предлагает ей бежать, она пишет ему: "Я не могу бежать с тобою, я не в силах это сделать" (С. IX, 306), "Но, видно, мне нет спасения; видно, яд слишком глубоко проник в меня; видно нельзя безнаказанно в течение многих лет дышать этим воздухом!" (С. IX, 307).

По справедливому замечанию Г. А. Бялого, "Ирина выступает в романе как жертва той среды, которая дает автору материал для политической сатиры"¹.

¹ (Бялый Г. А. Тургенев и русский реализм. - М. - Л., 1962, с. 193)

"Дым" резко отличается от других произведений Тургенева. "В романах Тургенева проходят, сменяя друг друга, представители общественных направлений своего времени - Рудин, Лаврецкий, Инсаров, Базаров, Нежданов. Главный герой "Дыма" Литвинов не становится в ряд с этими своими собратьями. Даже в самом романе он не занимает такого места, как перечисленные выше персонажи в произведениях, им посвященных: в "Дыме" Литвинова заслоняет Потугин"¹. Это наблюдение позволяет исследователю сделать вывод, что "Дым" - "скорее роман антипатий, чем симпатий².

¹ (Там же, с. 177)

² (Там же)

После "Дыма" интерес Тургенева к общественно-политической тематике не ослабел. Напротив, в условиях общественного подъема писатель стремится постигнуть смысл политических событий, происходящих в России. Стремление запечатлеть характерные черты деятельности ранних народников привело Тургенева к созданию романа "Новь" ("Вестник Европы", 1877, № 1, 2).

Как известно, возлагавший большие надежды на республику, Тургенев после падения наполеоновской монархии переехал в Париж. В эти годы (70-е) республиканскую Францию посещают множество русских эмигрантов, среди которых были и народники, и анархисты, и революционеры. Тургенев знакомится с идеологами народничества П. Л. Лавровым, П. А. Кропоткиным, Г. А. Лопатиным, старается постигнуть сущность их взглядов и учений.

"Народничество есть идеология (система взглядов) крестьянской демократии в России"¹. Народническое движение возникло еще в 60-х годах, когда общетеоретические принципы крестьянского социализма претворялись в конкретные программы. С момента его зарождения в нем наметились два течения - революционное и либеральное. "Революционеры главную цель видели в организации крестьянской революции, и в течение 60 - 80-х годов различными путями стремились к ней (первая "Земля и воля", подпольные кружки конца 60-х - начала 70-х гг., "хождение в народ", группа "москвичей", вторая "Земля и воля", "Народная воля", "Черный передел" и др."²).

¹ (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 22, с. 304)

² (Там же)

Революционные народники верили в возможность непосредственного перехода к социалистическому строю (минуя капитализм) через крестьянскую общину; эта вера составляла главное содержание теории русского утопического социализма. Родоначальниками данной теории были Герцен и Чернышевский. Хотя революционеры-семидесятники и признавали себя учениками и, последователями Чернышевского, но в их трудах заметно снижение теоретического уровня народничества, отход от материализма.

Идеологами народничества 70-х годов были М. А. Бакунин, П. Л. Лавров, П. Н. Ткачев, Н. К. Михайловский. Тактика борьбы у них была разной: М. Бакунин и его последователи призывали к немедленному восстанию народа против трех главных врагов: частной собственности, государства, церкви. Они исходили из того, что сознание русского крестьянства уже подготовлено к социальной революции. Во многом сближаясь с тактикой бакунинского, бунтарского направления, П. Н. Ткачев и его сторонники пропагандировали в журнале "Набат" идею заговора "революционного меньшинства" и захвата государственной власти небольшой горсткой интеллигентов.

Противоположной тактики придерживался П. Л. Лавров. Он считал необходимой длительную пропаганду среди народных масс и серьезную теоретическую подготовку революционеров. Философское обоснование этой тактики Лавров дал в своих "Исторических письмах".

Следует сказать и о практической деятельности революционных народников. Уже в период революционной ситуации 1859 - 1861 гг. возникли нелегальные кружки и организации народников. С 1856 по 1862 г. действовало основанное Я. Н. Бекманом и М. Д. Муравским Харьковско-Киевское тайное общество. В 1861 - 1862 гг. в Москве кружок П. Г. Заичневского и П. Э. Аргиропуло печатал нелегальные издания и призывал к свержению самодержавия (прокламация "Молодая Россия"). В 1861 г. возникло тайное общество "Земля и воля" (первая попытка всероссийской организации) под идейным руководством Н. Г. Чернышевского. Наиболее активными членами первой "Земли и воли" были Н. А. и А. А. Серно-Соловьевичи, А. А. Слепцов, Н. Н. Обручев, С. С. Рымаренко, В. С. Курочкин; заграничный центр ее возглавляли А. И. Герцен и Н. П. Огарев. Организационные принципы "Земли и воли" легли в основу организации ишутинцев (1863 - 1866), которая имела свой законспирированный центр и подчиненные ему кружки. В конце 60-х годов в обстановке демократического подъема оживились и авантюристические элементы в народничестве. В 1869 г. революционер-заговорщик С. Г. Нечаев создал тайную заговорщическую организацию "Народная расправа", построив ее на принципах слепого подчинения рядовых членов руководителям. В противовес нечаевцам создается общество "чайковцев", в котором вопросы революционной этики играют главную роль. Членами общества "чайковцев" были Н. А. Натансон, Н. В. Чайковский, С. Л. Перовская, П. А. Кропоткин и др. Эта группа народников выдвинула в качестве основной задачи "хождение в народ". С 1874 г. "хождение в народ" становится массовым. В противоположность революционным народникам либеральные народники, действовавшие легально, искали мирные формы перехода к социализму.

Тургенева интересовала деятельность революционного народничества. Он читает "Исторические письма" П. Л. Лаврова, помогает материально журналу "Вперед", издававшемуся Лавровым за границей в 1873 - 1877 гг., следит за полемикой между Лавровым и Ткачевым о методах революционной деятельности в России. Тургенев отдавал предпочтение теории Лаврова о постепенной подготовке революции. Вот почему темой романа "Новь" писатель избрал народничество, генетически связав его с наследием 60-х годов. 11 (23) сентября 1874 г. в письме А. П. Философовой, рассуждая о молодом поколении, Тургенев косвенно касается темы своего будущего романа "Новь". Он пишет о том, что "народная жизнь переживает воспитательный период внутреннего, хорового развития, разложения и сложения", что "теперь Базаровы не нужны", что "нужно трудолюбие, терпение; нужно уметь жертвовать собою без всякого блеску и треску - нужно уметь смириться и не гнушаться мелкой и темной и даже низменной работы... Что может быть, например, низменнее - учить мужика грамоте, помогать ему, заводить больницы и т. д. На что тут таланты и даже ученость? Нужно одно сердце, способное жертвовать своим эгоизмом..." П. X, 295 - 296). Сформулировав таким образом свою постепеновскую программу, объединившую элементы либерального культурничества с народнической самоотверженностью и искренней любовью к страждущему "меньшому брату", Тургенев как бы наметил типы главных героев "Нови", и в частности образ "трезвого" и незаметного в своей будничной деятельности Соломина.

С другой стороны, Тургенев видел реальную эволюцию российского либерализма, быстрое превращение некогда либеральных помещиков в оголтелых крепостников и консерваторов. С гневным сарказмом отзывается он и о высокопоставленных представителях государственной бюрократии: крупном взяточнике Б. М. Маркевиче, служившем в Министерстве просвещения, и начальнике Главного управления по делам печати М. Н. Лонгинове. Все эти факты послужили писателю весьма благодарным материалом для создания сатирических образов либерала Сипягина и реакционера Калломейцева в "Нови".

В романе "Новь", как и в двух предшествующих романах, изображены два противоборствующих лагеря - народники (Нежданов, Маркелов, Марианна) и либералы-консерваторы (Сипягин, Калломейцев). Между ними стоит, по выражению Тургенева, "главное лицо" Соломин, деятельность которого как бы олицетворяет просветительскую программу автора в 70-х годах.

В "Нови" Тургенев прежде всего снова поднимает вопрос о молодом поколении. В переписке с Салтыковым-Щедриным писатель даже склонен рассматривать этот роман как некое продолжение "Отцов и детей". Он считает, что "Новь" разъяснит все недоумения, возникшие по поводу его отношения к молодежи (см. письмо Салтыкову-Щедрину 3 (15) января 1876 г.) (П., XI, 190). В письме М. М. Стасюлевичу 22 декабря 1876 г. (3 января 1877 г.) Тургенев заявляет: "Молодое поколение было до сих пор представлено в нашей литературе либо как сброд жуликов и мошенников - что, во-первых, несправедливо - а во-вторых, могло только оскорбить читателей-юношей как клевета и ложь, либо это поколение было, по мере возможности, возведено в идеал, что опять несправедливо - и сверх того, вредно. Я решился выбрать среднюю дорогу - стать ближе к правде; взять молодых людей, большей частью хороших и честных - и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и нежизненно, что не может привести их к полному фиаско" (П., XII, 43 - 44).

В 70-е годы Тургенев уже отказался от своих западнических иллюзий, однако постепеновская программа, курс на либеральное реформаторство, изложенный в "Дыме", получают здесь дальнейшее развитие. В романе "Новь" Тургенев наделяет чертами Литвинова двух героев Нежданова, в котором отразился литвиновский гамлетизм, и Соломина, человека практики который осуществляет более успешно, чем его предшественники, ряд хозяйственных преобразований.

Известная симпатия Тургенева к народникам и одновременно скептическое отношение к тем целям, за которые они боролись, и к их методам борьбы наложили трагический отпечаток на судьбу героев романа Нежданова, Маркелова и Марианны¹.

¹ (Напомним, что в "Отцах и детях" тоже был элемент трагизма, в представлении Тургенева, назвавшего своего Базарова революционером, то дело, за которое боролся Базаров, должно было неизбежно потерпеть фиаско, а потому честный, умный борец за явно и заведомо обреченное на провал дело выглядел трагической фигурой, человеком, "страстное, грешное, бунтующее сердце" которого должно было неизбежно и преждевременно скрыться в могиле, и над которым с такой же неизбежностью должно было восторжествовать "великое спокойствие "равнодушной" природы", "вечное примирение" и "жизнь бесконечная")

Дело и цели народников дискредитированы в романе "Новь" основательно, и Тургенев этого не скрывает. Когда Марианна спрашивает Соломина о Маркелове: "Почему он должен непременно погибнуть?" - тот безапелляционно отвечает ей: "Потому, Марианна, что в подобных предприятиях первые всегда погибают, даже если они удаются... А в этом деле, что он затеял, не только первые и вторые погибнут но и десятые... и двадцатые" (С. XII, 233).

Само "хождение в народ" изображено как некий водевиль с переодеванием. Достаточно вспомнить Нежданова в "истасканном желтоватом нанковом кафтане с крошечными пуговками и высокой тальей", его волосы, причесанные "по-русски - с прямым пробором", шею, повязанную синим платочком, картуз с изломанным козырьком, нечищенные сапоги, особенную шмыгающую походку, брошюры, которые он запихнул в задний карман, "и произнес вполголоса: "Што ш... робята... иеф-то... ничаво... потому шта..." (С. XII, 217), чтобы убедиться в том, что "хождение в народ" выглядит дешевым маскарадом, а не серьезной политической кампанией.

Революционные народники, например Герман Лопатин, справедливо упрекали Тургенева за то, что, смешав два этапа народничества (движение нечаевское 1869 - 1870 гг. и "хождение в народ" 1874 г.), писатель выдвинул на первый план неудачников, людей либо лично слабых, рефлектирующих (Нежданов), либо теоретически недалеких и не умеющих разговаривать с крестьянами (Маркелов).

Одно из основных качеств Нежданова - гамлетизм. Тургенев на протяжении всего романа говорит о нем как о человеке "нервном, ужасно самолюбивом, впечатлительном и даже капризном". "Вот уже две недели, как я хожу "в народ", - пишет Нежданов своему другу Силину, - и, ей-же-ей, ничего глупей и представить себе нельзя. Конечно, вина тут моя - а не самого дела..." (С. XII, 226) (курсив мой. - П. П.). Нежданов не верит в свои силы, не верит в то, что он говорит народу, не верит и в народ ("Где веры-то взять, веры!!" восклицает он). И вот этого слабовольного человека, скептика и нытика, Тургенев сделал одним из идеологов раннего народничества. Правда, Нежданов искренен. Но для успеха дела недостаточно одной искренности. Нужны определенные волевые качества и твердые политические убеждения, которых Нежданову недоставало.

Иной тип народника 70-х годов представляет Маркелов. Человек "упрямый, неустрашимый до отчаянности, не умевший ни прощать, ни забывать, постоянно оскорблявшийся за себя, за всех угнетенных - и на все готовый" (С. XII, 76), к тому же обладающий ограниченным умом, "желчевик"-неудачник, он проповедует насильственные меры борьбы: "насильственность необходима, как удар ланцета по нарыву..." (С. XII, 77). Это, так сказать, ткачевская разновидность народника. Автор характеризует Маркелова отрицательно, подчеркивая его излишнюю прямолинейность, бесталанность, неумение "ни прощать, ни забывать" (С. XII, 76). Даже во внешности Маркелова чувствуется неприязнь автора к нему. В одном месте романа писатель прибегает к такому многозначительному сравнению, которое явно снижает образ Маркелова: "Он говорил, точно топором рубил... слова однообразно и веско выскакивали одно за другим из побледневших его губ, напоминая отрывистый лай строгой и старой дворовой собаки" (С. XII, 78). Неудачник в личной жизни, Маркелов не понят и народом: он арестован самими крестьянами и отдан под суд. Любопытно, что и Маркелов, подобно Нежданову, считает виновным только себя, только свои личные качества, а не дело, за которое он боролся. Рассуждая после ареста о статьях, книгах, сочинениях социалистов, он признается: "Нет, то все правда, все... а это я виноват, я не сумел; не то я сказал, не так принялся!" (С. XII, 271). После такого признания Маркелова Тургенев считает необходимым добавить от себя. "А что он сам попал под колесо, это была его личная беда (курсив мой. - П. П.) она не касалась общего дела..." (С. XII, 271).

Мы видим, что замысел писателя - показать хороших людей, взявшихся за ложное и нежизненное дело, претерпел изменения: судьба Нежданова и Маркелова показывает, что дело не виновато, а виноваты плохие исполнители его.

Таким образом, объективно Тургенев осуждает тактику тех народников, которые плохо знали народ, не учитывали отсталости и косности крестьянских масс, шли к народу с проповедью социалистических теорий, хотя он к этому еще был не подготовлен. И слабовольный Нежданов, и решительный, но грубый и недальновидный Маркелов - это люди, стремящиеся поднять новь "поверхностно скользящей сохой", а надо ее подымать (по мнению Тургенева, высказанному им в эпиграфе романа) "глубоко забирающим плугом".

Что же понимал Тургенев под "плугом"? В письме М. М. Стасюлевичу 26 июля (7 августа) 1876 г. он пишет. "...плуг в моем эпиграфе не значит революция - а просвещение; и самая мысль романа самая благонамеренная хотя глупой цензуре может показаться что я потакаю молодежи..." (П. XI, 299). Плуг в романе - это, прежде всего, деятельность "трезвого" и аккуратного Соломина. Выходец из низших слоев, демократ, тяготеющий к буржуазному постепеновству - бесспорно главный герой романа "Новь". Почти во всех письмах к своим знакомым и друзьям в 70-х годах (М. М. Стасюлевичу, К. Д. Кавелину, Я. П. Полонскому, А. М. Жемчужникову) Тургенев с особым акцентом пишет о Соломине, называя его "главным лицом".

Постепеновские идеалы Соломина были идеалами самого Тургенева. Если Нежданов, толкующий об "отысканной почве", о необходимости действовать, сам себе противоречит, не видя тех реальных элементов, на которые можно смело опираться, если Маркелов, непонятый крестьянами, в припадке отчаянья склоняется к террористической, насильственной тактике и заявляет: "нам не нужно постепеновцев!", то Соломин противопоставлен им именно как постепеновец, который умеет "выжидать, да подвигать дело вперед". Внешне незаметный, простой, ни о чем не кричащий, Соломин спокойно и уверенно управляет фабрикой. В отличие от своих предшественников-постепеновцев Лежнева и Литвинова, которые стремились провести в жизнь реформистскую программу сверху, Соломин хочет идти другим путем. Он говорит: "Постепеновцы до сих пор шли сверху, а мы попробуем снизу". И вот этот "постепеновец снизу", постепеновец-демократ, своего рода Базаров, излечившийся от нигилизма и способный понять истинные интересы народа, идеал Тургенева, закономерный итог его мучительных поисков во всех предшествующих романах.

Слегка иронизируя над деятельностью Маркелова и Нежданова и покровительственно относясь к Марианне, Соломин недвусмысленно отмежевывается от их тактики и последовательно проводит в жизнь свою культурническую, буржуазно-просветительскую программу. Так, он заявляет, что цель и у него и у Маркелова одна, но дороги к этой цели - разные. Воспользовавшись сомнением Марианны и ее признанием: "Мы точно какую-то комедию играем", Соломин поучает ее. "Как же вы себе это представляете: начать? Не баррикады же строить со знаменем наверху да: Ура! за республику! Это же и не женское дело. А вот вы сегодня какую-нибудь Лукерью чему-нибудь доброму научите; и трудно вам это будет, потому что не легко понимает Лукерья и вас чуждается, да еще воображает, что ей совсем не нужно то, чему вы ее учить собираетесь; а недели через две или три вы с другой Лукерьей помучитесь; а пока - ребеночка вы помоете или азбуку ему покажете, или больному лекарство дадите... вот вам и начало" (С. XII, 221).

Марианна верит Соломину; она начинает понимать, что в нынешние времена геройство не должно оканчиваться самоубийством под старой яблоней или судом общественности со всеми вытекающими отсюда тяжелыми последствиями, а состоит в повседневной, будничной, кропотливой работе с народом, в умении "шелудивому мальчику волосы расчесать", "чумичкой горшки мыть, щипать кур". И только тот, кто, не мудрствуя лукаво, способен выполнять эту будничную работу безропотно, без громких фраз, может в будущем спасти свое отечество. Уход Марианны из лагеря Маркеловых - Неждановых к Соломину Тургенев трактует как победу постепеновской тактики над народнической.

Писатель заставляет и Нежданова частично признать преимущество соломинской тактики борьбы. В предсмертном письме Силину Нежданов говорит о Соломине: "Он из нашего лагеря - да спокойный какой-то" (С. XII, 229). В понимании нервозного, раздраженного Нежданова соломинское спокойствие - огромная сила. И даже Паклин в финале романа характеризует Соломина как "человека с идеалом - и без фразы; образованного - и из народа; простого - и себе-на-уме" (С. XII, 299). "Такие, как он, - говорит о Соломине Паклин, - они-то вот и суть настоящие. Их сразу не раскусишь, а они - настоящие, поверьте; и будущее им принадлежит" (С. XII, 298), "настоящая, исконная наша дорога там, где Соломины, серые, простые, хитрые Соломины!" (С. XII, 299). Вот какова главная идея романа "Новь", которую Тургенев долго вынашивал и о которой писал А. М. Жемчужникову 17 (5) марта 1877 г.: "...я сознавал, что жизнь бежит в эту сторону, я сделал набросок, я указал пальцем на настоящую дорогу..." (П. XII, 113).

К сожалению, весьма односторонне изображен в романе народ. Тургенев, запечатлевший лучшие, благородные качества крестьян в очерках "Записки охотника", подошел к народу в романе "Новь" совершенно с иной стороны. Эпизодические герои, представляющие крестьянскую массу - Еремей из Голоплёк, Менделей Дутик, пьяница Кирилл, бобыль Фитюев, громадный парень, который тащит Нежданова в кабак, - все это люди неграмотные, глухие к пропаганде народников. Они недоверчиво относятся к Маркелову, хватают его как преступника и сильно избивают, а потом отдают под суд. Они насильно и бесцеремонно спаивают Нежданова. Тургенев сам признался в письме К. Д. Кавелину 29 (17) декабря 1876 г. в том, что изобразил крестьян в "Нови" с некоторой преднамеренностью, что представил только "ту их жесткую и терпкую сторону, которой они соприкасаются с Неждановыми, Маркеловыми и т. д." (П. XII, 39). Но почему они соприкасались с народниками именно этой "жесткой стороной", куда девалась глубокая человечность, талантливость русского крестьянина, его любовь к подлинной красоте, к природе, то есть все то, что так ярко изображено было в "Записках охотника", - этого писатель не объяснил.

В романе есть герои, Фимушка и Фомушка, представляющие своеобразную вариацию гоголевских старосветских помещиков. В письме К. Д. Кавелину 29 (17) декабря 1876 г. Тургенев признается в том, что "не устоял перед желанием нарисовать старорусскую картинку - в виде "d' un repoussoir" (контраста. - П. П.), или оазиса, как хотите" (П. XII, 39). Но Тургенев не говорит, чему контрастна эта картинка. "Оазис" Фимушки и Фомушки - сатирический контраст народникам, их идеализации мужика ("Были в XVIII веке - валяй теперь прямо в XX-й", - иронически замечает Паклин) (С. XII, 140). Сентиментально-идиллическая невинная чета воркующих обитателей "оазиса" понадобилась Тургеневу для того, чтобы, вызвав у читателя отрицательное отношение к ней, устами Паклина заявить Нежданову: "И там (то есть в "оазисе" Фимушки и Фомушки. - П. П.) чепуха - и здесь (то есть надо разуметь у Маркеловых и Неждановых. - П. П.) чепуха... (С. XII, 147). Только та чепуха - чепуха восемнадцатого века ближе к русской сути, чем этот двадцатый век".

Таков убийственный приговор всей деятельности Маркеловых - Неждановых, считающих себя провозвестниками будущего. Этому приговору предшествует весьма незамысловатое и не менее "безобидное" определение кроткой и блаженной Фимушкой характеров и судеб каждого из посетивших "оазис" людей. С необычайной проницательностью, даже без карт, по одному внешнему виду, Фимушка называет Соломина "прохладным человеком, постоянным", Маркелова - "горячим, погубительным", Паклина - "вертопрахом", а Нежданова - "жалким человеком" (С. XII, 139). Эти характеристики героев разделяет и автор.

Итак, эпиграфом романа, образами Нежданова и Маркелова, репликами Паклина, вставными сатирическими эпизодами, картинами жизни крестьянства, наконец, тонким авторским вмешательством в судьбы и споры героев Тургенев стремится доказать в романе "Новь" несостоятельность народничества 70-х годов. Что же касается той общественной силы, которой принадлежало будущее, Тургенев обозначил ее пунктиром (образ Павла); в письме К. Д. Кавелину писатель сообщает: "Быть может, мне бы следовало резче обозначить фигуру Павла, соломинского фактотума, будущего народного революционера... Пока я едва назначил его контуры" (П. XII, 39).

Сильная сторона реализма Тургенева сказалась в том, что в романе разоблачается пореформенное либеральное и реакционное дворянство. Либеральное дворянство представлено крупным сановником - тайным советником Борисом Андреевичем Силягиньгм. Этого либерального государственного мужа, аристократа английского покроя, будущего министра, Тургенев развенчивает, начиная с момента знакомства его с Неждановым в театре и до заключительной сцены у губернатора, перед которым он лицемерно выслуживается, разыгрывая благородные "патриотические", верноподданнические чувства.

Для развенчания Сигшгина писатель прибегает к излюбленному им приему контраста. Сущность этого приема заключается в резком несоответствии внешнего вида героя, его портретной характеристики, внутреннему содержанию. Мужчина лет под сорок, высокого роста, стройный, изящно одетый, обладающий приятным "сочным баритоном, от самого звука которого веяло чем-то необыкновенно благородным, благовоспитанным и даже благоуханным" (С. XII, 20), - так выглядит Борис Андреевич при первом, поверхностном знакомстве с ним. Гармонирует с величественной внешностью государственного сановника и его одежда: прекрасное драповое пальто с бобровым воротником, вылощенная шляпа, английская бамбуковая трость.

Но вот Сипягин знакомится в театре с молодым человеком Алексеем Неждановым, говорит с ним о пьесе Островского, и мы сразу чувствуем его неискренность, лицемерное заигрывание с молодым поколением, стремление порисоваться своим либерализмом перед "красными". Как и всякий либерал, Сипягин неравнодушен к фразе. Он любит пространно толковать о земстве, о губернаторе, о дорожной повинности, о выкупных сделках, о лицее господина Каткова; в меру похвалить то либералов, то консерваторов (чтобы последние не обиделись), "снизойти" со своих камергерских высот и "посочувствовать" неугомонным демократам, провозгласить тост за процветание "тройственного союза": религии, земледелия и промышленности.

Фальшивая игра в демократизм, лавирование между различными политическими платформами и группировками, повседневное высокопарное словоблудие - таковы основные черты Сипягина, претендующего на роль общественного "столпа".

Типичным представителем реакционного дворянства выступает в романе Калломейцев. Помещик-ростовщик, поборник "консерваторских, патриотических и религиозных принципов" (С. XII, 38), ненавидящий нигилистов и народников, относящийся с пристрастием ко всему иноземному, он является прямым продолжением Павла Петровича Кирсанова из "Отцов и детей", с той лишь разницей, что сатирически-разоблачительный элемент в герое "Нови" значительно усилен.

Как истинный аристократ, Калломейцев ненавидит якобинцев и революционеров, восторгается Наполеоном III, С негодованием отзывается о русской литературе, ибо "в ней теперь все какие-то разночинцы фигурируют. Дошли, наконец, до того, что героиня романа - кухарка, простая кухарка..." (С. XII, 41), и с удовольствием ждет романа некоего Ладисласа, в котором "нигилисты будут посрамлены" (С. XII, 41). Приверженец "принсипов", Павел Петрович, почувствовав в естественнике Базарове своего опасного врага, воевал с ним и в переносном и в прямом смысле слова, вплоть до дуэли. Ретроград Калломейцев в первом же столкновении с Неждановым увидел в нем "красного" и обрушил на него поток гневных слов.

Павел Петрович изредка разговаривал с крестьянами; правда, говоря с ними, он морщился и нюхал одеколон. Калломейцев предпочитал с мужиками вести дела через приказчика. В деревню же он приезжал лишь для того, чтобы "кого пугнуть, кого поприжать" (С. XII, 39).

Этот "культурный" помещик провозгласил единственным принципом кнут, а в ненависти к народному образованию превзошел своего реального предшественника - министра просвещения Уварова. Калломейцев считает, что образование народу вредит, что печатно говорить о естественных науках, о женском вопросе не следует, что школы можно открывать только "под руководством духовенства и с надзором за духовенством". Не случайно Маркелов называет Калломейцева "чиновником по тайной полиции". Высокомерно относясь к русской культуре, Калломейцев тщательно скрывает, что он происходит из простых огородников; он возводит свою фамилию к баронам фон-Галленмейер. Даже русский язык он презирает, заявляя: "Но русский, так сказать, ежедневный язык... разве он существует?" (С. XII, 41). Сатирическое отношение Тургенева к западничеству Калломейцева, к его преклонению перед всем иноземным, свидетельствовало о том, что писатель сделал шаг вперед по сравнению с "Дымом", где открыто симпатизировал западничеству Потугина.

Сатирическое разоблачение пореформенных либералов и реакционеров в образах Сипягина и Калломейцева является тем положительным вкладом, который Тургенев внес романом "Новь" в русскую литературу 70-х годов.

На примере романов Тургенева ясно видно, как в пореформенные годы расширяется масштабность повествования, как личные взаимоотношения людей перестают быть главным объектом изображения и вытесняются общественными, наконец, как усиливается критика определенных сословий и классов.