3. В творческой лаборатории писателя

От "живого лица" к художественному образу

25 ноября (7 декабря) 1856 г. Тургенев писал В. П. Боткину из Парижа: "Мне кажется, главный недостаток наших писателей и преимущественно мой - состоит в том, что мы мало соприкасаемся с действительной жизнью, то есть с живыми людьми" (П. III, 46).

Если этот недостаток в какой-то мере и был присущ раннему Тургеневу, то к 60-м годам XIX в. он уже был преодолен. Писателя стали интересовать в первую очередь живые люди, конкретные лица, которые становились прототипами героев, изображенных в его романах.

Вот почему одной из главных проблем изучения творческой лаборатории Тургенева является вопрос о прототипах, источниках и жизненном материале, от которых он отправлялся, создавая свои произведения, о том как он обрабатывал весь этот материал, добиваясь "математической верности действительности" (собственное выражение Тургенева из письма П. В. Анненкову от 10 (22) января 1853 г.) (П. II, 103).

Вторым, весьма существенным вопросом, приоткрывающим путь в творческую лабораторию писателя, является изучение системы его работы над рукописями. Рукописное наследие Тургенева благодаря многочисленным поступлениям из Парижской Национальной библиотеки за последние годы значительно увеличилось, и мы получили возможность изучать его более или менее досконально.

Не претендуя на полный охват всего имеющегося у нас сейчас рукописного фонда, подвергнем анализу рукопись и другие материалы, связанные с одним из самых спорных и сложных романов Тургенева "Отцы и дети"¹

¹ (Этот материал взят из нашей монографии "Роман И. С. Тургенева "Отцы и дети" и идейная борьба 60-х годов XIX века". М., 1965)

В статье "По поводу "Отцов и детей" Тургенев писал: "Не однажды слышал я и читал в критических статьях, что я в моих произведениях "отправляюсь от идеи" или "провожу идею"; иные меня за это хвалили, другие, напротив, порицали; с своей стороны, я должен сознаться, что никогда не покушался "создавать образ", если не имел исходною точкою не идею, а живое лицо, к которому постепенно примешивались и прикладывались подходящие элементы" (С. XIV, 97).

Эту мысль художник повторял в различных вариантах в переписке с П. В. Анненковым, Я. П. Полонским, А. А. Фетом, Полиной Виардо, Е. Е. Ламберт, т. е. с людьми, с которыми он имел обыкновение делиться своими творческими замыслами и жизненными наблюдениями. В комментариях к своим повестям и романам, в беседах с Л. Н. Майковым, А. В. Половцевым, Н. А. Островской Тургенев особо подчеркивал, что при создании художественного образа нельзя исходить от заранее данной идеи. Выступая, таким образом, против обнаженной тенденциозности, писатель вместе с тем понимал, что идея - душа искусства, что она должна органически вытекать из определенных жизненных конфликтов и ситуаций. Значительность идеи зависит от того, с какой глубиной схвачены и отражены писателем эти конфликты и ситуации. Но в центре всех конфликтов, идейных столкновений в произведениях искусства, как и в жизни, стоит конкретный человек¹; поэтому подлинный художник должен более всего интересоваться правдой людской физиономии. Так понимал Тургенев реализм, о чем свидетельствуют его письма М. А. Милютиной и М. М. Ковалевскому, его критические статьи о различных русских писателях, его литературные воспоминания. При таком понимании реалистического искусства вполне естественно утверждение писателя: "Мне всегда нужна встреча с живым человеком... прежде чем приступить к созданию типа". "Я никогда не мог творить из головы. Мне, для того, чтобы вывести какое-нибудь вымышленное лицо, необходимо избрать себе живого человека, который служил бы мне как бы руководящей нитью"².

¹ (Это поняли даже критики-идеалисты; например П. Бракенгеймер писал: "Тургенев принадлежит к числу весьма редких и выдающихся художников, сумевших познать - "отдельного человека", а не "человека вообще" (Бракенгеймер П. Русские писатели во Франции - переведено с "Etudes de Critique Scientifique" Геннекена. Одесса, 1893, с. 18))

² ("Минувшие годы", 1908, № 8, с. 14)

Означал ли такой подход к созданию типов, что писатель просто натуралистически копировал действительность? Отнюдь нет. "Я не копирую действительные эпизоды или живые личности, - писал Тургенев, - но эти сцены и личности дают мне сырой материал для художественных построений. Мне редко приходится выводить какое-либо знакомое мне лицо, так как в жизни редко встречаешь чистые беспримесные типы"¹. Так, при создании образа Рудина Тургенев не повторял черты его прототипа Бакунина, а создал обобщенный тип русского интеллигента 40-х годов XIX века.

¹ (Там же, с. 69)

Аналогично поступал художник, когда работал над романом "Накануне": изучая конкретные факты из жизни болгарина Катранова и своего соседа по имению Каратеева, писатель воспользовался фактами как отправным материалом при создании образов Инсарова и Шубина¹.

¹ (В письме В. Я. Карташевой (31 марта/12 апреля 1859 г.) Тургенев сообщает: "...к великой моей горести, некто Каратеев, прекрасный молодой человек - почти единственный наш хороший сосед - скончался недели две тому назад... и, сколько можно судить, по небрежности родных и невнимательности доктора. Я теперь занят планом повести, мысль которой извлечена мною из одного рассказа Каратеева - и, если я ее кончу, посвящу ее его памяти. В одном лице я постараюсь изобразить его самого" (П. III, 289) (Подлинник в ИРЛИ, 14626, LXXXV б. 18, лл. 1 - 2). Черты Каратеева запечатлены были в образе Павла Шубина, но роман вышел без посвящения Каратееву. О том, как действительность переплеталась с вымыслом в романах "Накануне" и "Новь", рассказал А. Мазон в книге "Парижские рукописи И. С. Тургенева". М. - Л., 1931, с. 45 - 49)

Наблюдение над живым лицом являлось для Тургенева первейшим и необходимейшим условием и при создании образа Базарова. "Не обладая большою долею свободной изобретательности, - писал Тургенев, - я всегда нуждался в данной почве, по которой я бы мог твердо ступать ногами. Точно то же произошло и с "Отцами и детьми" (С. XIV, 97). Об этом же пишет в своих воспоминаниях Н. А. Островская: "Лицо Базарова до такой степени меня мучило, - говорил Тургенев, - что бывало, сяду я обедать, а он тут передо мной торчит; говорю с кем-нибудь, - а сам придумываю, что бы сказал Базаров на моем месте? У меня есть вот такая большая тетрадь предполагаемых разговоров a la Базаров"¹.

¹ (Тургеневский сборник, под ред. Н. К. Пиксанова. Пг., 1916, с. 79)

Здесь речь идет уже не только о необходимости конкретного первоначального толчка для появления реалистического образа, но и о способности писательского перевоплощения, об умении художника видеть и чувствовать своего героя, домысливать за него. Ю. Никольский в книге "Тургенев и Достоевский (История одной вражды)" приводит следующий рассказ Тургенева о Базарове: "Я однажды прогуливался и думал о смерти... Вслед затем предо мной возникла картина умирающего человека. Это был Базаров. Сцена произвела на меня сильное впечатление и затем начали развиваться остальные действующие лица и само действие"¹.

¹ (Никольский Ю. Тургенев и Достоевский (История одной вражды). София, 1921, с. 23)

Тургенев видел и чувствовал своего Базарова, он наблюдал его в различные моменты жизни, пытался смотреть его глазами на мир. Кто же были прототипами героев романа "Отцы и дети"?

В статье "По поводу "Отцов и детей" есть одно место, очень важное для ответа на поставленный вопрос: "В основание главной фигуры, Базарова, легла одна поразившая меня личность молодого провинциального врача (он умер незадолго до 1860 года). В этом замечательном человеке (Тургенев именует его доктором Д. - П. П.) воплотилось - на мои глаза - то едва народившееся, еще бродившее начало, которое потом получило название нигилизма" (С. XIV, 97). Кто такой этот провинциальный врач, точно не установлено, хотя есть предположения, что он был связан с орловским кружком разночинцев. Достоверно одно: провинциальный врач был человеком незаурядным, он произвел на Тургенева очень сильное впечатление, ибо после встречи с ним писатель "напряженно прислушивался и приглядывался" (С. XIV, 97) к людям, которые его окружали, изучал стремления и идеалы молодых демократов, наблюдал, как перед его глазами в русском обществе рождается новый тип человека. А. В. Половцев утверждает, что упоминаемый "доктор Д." - это случайный знакомый Тургенева, уездный врач Дмитриев. Мемуарист приводит следующие слова, сказанные писателем: "Вообще я выдумываю мало. Без уездного врача Дмитриева не было бы Базарова. Я ехал из Петербурга в Москву во втором классе. Он сидел напротив меня. Говорили мы мало, о пустяках. Он распространялся о каком-то средстве против сибирской язвы. Его мало интересовало, кто я, да и вообще литература. Меня поразила в нем базаровская манера, и я стал всюду приглядываться к этому нарождающемуся типу"¹.

¹ (Русские писатели о литературном труде, т. II. М., 1955, с. 753)

Современники Тургенева неоднократно упоминают о молодом русском враче, не называя его фамилии: одни утверждают, что Тургенев якобы познакомился с ним в поезде на территории Германии¹, другие говорят, что писатель встретил его в вагоне Николаевской железной дороги2. Но во всех этих сообщениях, во-первых, фамилия Дмитриев не называется (речь идет о докторе Д.), во-вторых, мемуаристы пишут о краткой или случайной встрече писателя с названным врачом; Тургенев же говорит о своих продолжительных наблюдениях над доктором Д., о проникновении в его строй мышления и даже о том, что он от имени своего будущего героя вел дневник.

¹ ("Русский курьер", 1884, № 150)

² (См.: Янжул И. И. Воспоминания о пережитом и виденном (1864 - 1909). - "Русская старина", 1910, № 5, с. 308)

Все это дало основание современному исследователю Н. М. Чернову подвергнуть сомнению версию А. В. Половцева об "уездном враче Дмитриеве". Изучив материалы орловских архивов, в которых хранятся документы о связях Тургенева с разночинной молодежью Орловской губернии в 50 - 60-х годах, Н. М. Чернов предполагает, что одним из конкретных прототипов Базарова был молодой провинциальный врач, сосед Тургенева по имению, брат известного фольклориста, этнографа и писателя П. И. Якушкина - Виктор Иванович Якушкин. В пользу такого предположения говорит многое: и то, что Виктор Иванович Якушкин учился в Петербургской медико-хирургической академии, прослывшей как рассадник и колыбель нигилизма, и то, что матерью В. И. Якушкина была крепостная крестьянка, и то, что он был связан с передовым движением своей эпохи.

В своей публикации "Об одном знакомстве И. С. Тургенева" Н. М. Чернов пишет: "Виктор Якушкин родился в 1829 году в мелкопоместной дворянской семье. Его матерью была крепостная крестьянка, ставшая в 15-летнем возрасте женой старика-помещика. Больше, чем кто-либо, Якушкин имел основание сказать о том, что его "дед пахал землю". В медико-хирургической академии он учился в 1849 - 1854 гг., а затем до конца своей жизни работал врачом, сначала по военному ведомству, а после - в Петербурге и Мценском уезде. Но Якушкин был не только хорошим врачом. Он с увлечением занимался научной деятельностью. В "Северной пчеле" однажды сообщалось, что доктор Якушкин работает над исследованием новых методов лечения ряда болезней. По своим убеждениям Якушкин был демократ. Его многолетнее общение с кругами, близкими к революционным организациям, и в частности, к "Земле и воле" 60-х годов, его знакомство и дружба с В. Курочкиным, Г. Успенским, А. Бенни, А. Ничипоренко и другими свидетельствуют о его тесной связи с передовым общественным движением того времени. Бесспорное влияние оказывал на своего младшего брата и Павел Якушкин, активный участник революционной борьбы, сотрудничавший в тот период в "Искре" и "Современнике"¹.

¹ (Чернов Н. М. Об одном знакомстве И. С. Тургенева. - "Вопросы литературы", 1961, № 8, с. 191)

В пользу предположения Н. М. Чернова говорит и тот факт, что В. И. Якушкин был участником орловского кружка радикально настроенных разночинцев¹, который возник в 50-х годах и не мог не быть известен Тургеневу, а также то обстоятельство, что В. И. Якушкин работал врачом после Петербурга в Мценском уезде, т. е. вблизи Спасского. Кстати, И. С. Тургенев в письме Е. И. Феоктистову от 16 февраля 1851 г. упоминает В. И. Якушкина.

¹ (См. об этом кандидатскую диссертацию А. И. Баландина "Павел Иванович Якушкин" (из истории русской фольклористики). М., 1964)

Круг друзей В. И. Якушкина, слухи о нем как о "распространителе нигилизма", "поклоннике Герцена", влияние на него старшего брата - Павла, прослывшего "возмутителем спокойствия" и агитатором, - все это действительно дает основание говорить о наличии в его облике некоторых черт, которыми Тургенев наделил своего Базарова. Поэтому следует согласиться с утверждением Н. М. Чернова, что "знакомство писателя с мценским уездным врачом... имеет прямое отношение к творческой истории "Отцов и детей"¹.

¹ (Чернов Н. М. Об одном знакомстве И. С. Тургенева.- "Вопросы литературы", 1961, № 8, с. 193)

Но если "доктор Д." - это и есть В. И. Якушкин, то почему Тургенев в статье "По поводу "Отцов и детей" пишет, что этот провинциальный врач "умер незадолго до 1860 года"? (С. XIV, 97) (В. И. Якушкин, как известно, умер в январе 1872 г.). Не опрокидывает ли эта всю гипотезу Н. М. Чернова? При более детальном и внимательном исследовании оказывается, что не опрокидывает. Если в романе "Отцы и дети" писатель счел возможным красноречиво умолчать о Петербургской медико-хирургической академии, зачислив Базарова на несуществующий тогда медицинский факультет Петербургского университета, то почему он должен был рассказывать все подробности о живущем и работающем питомце этой одиозной в то время академии и тем навлекать на него всяческие подозрения? Стремясь завуалировать прототип Базарова, отвести от него возможные удары (которые, как известно, вскоре посыпались на литературного героя - Базарова), Тургенев пишет: "Он умер незадолго до 1860 года", что точно соответствует времени смерти литературного героя, но уводит от его прототипа.

Итак, первоначальным толчком и в то же время материалом для художественного построения образа Базарова послужило живое лицо, то есть, если принять гипотезу Н. М. Чернова, Виктор Иванович Якушкин. От него, как от исходной точки, отправлялся писатель, к этому живому лицу "постепенно примешивались и прикладывались подходящие элементы" (С. XIV, 97). Разумеется, как и в своих предшествующих романах ("Рудин", "Дворянское гнездо", "Накануне"), повестях ("Фауст", "Первая любовь"), Тургенев не копировал действительные эпизоды и ситуации из жизни прототипов. Он устранял все случайное, тщательно отбирая все типическое.

Для того чтобы постигнуть суть философских, политических и научных взглядов нового человека 60-х годов, недостаточно было ограничиться наблюдениями над одним каким-либо прототипом, даже если это была столь яркая и оригинальная личность, как В. И. Якутянин. Поэтому в орбиту наблюдений писателя попадали и другие люди демократических убеждений, деловые, прямые и резкие в своих суждениях. Большинства из них в той или иной степени было связано с общественной или научной деятельностью. Это были типичные представители русской демократической мысли 60-к годов, молодые естественники-материалисты. Сам Тургенев заявлял, что кроме наблюдений над доктором Д., его интересовали и другие лица: "Рисуя фигуру Базарова, я исключил из круга его симпатий все художественное, я придал ему резкость и бесцеремонность тона - не из нелепого желания оскорбить молодое поколение (!!!), а просто вследствие наблюдений над моим знакомцем, доктором Д. и подобными ему лицами" (курсив мой. - П. П.) (С. XIV, 100).

В период работы над романом "Отцы и дети" людей, подобных упомянутому доктору Д., со столь смелым и оригинальным образом мыслей было не так уж много.

Еще не наступило время, корда разночинно-демократическая интеллигенция хлынет на общественную арену, а ее бурная деятельность привлечет внимание большого круга писателей. Но Тургенев, как наблюдательный художник, очень чуткий к новым веяниям современности, умел улавливать даже в редких и немногочисленных представителях разночинцев-демократов конца 50-х годов характерные черты нового общественного типа. Для того чтобы синтезировать наблюдения над конкретными демократами-шестидесятниками, Тургенев обратился к демократическому движению в России, у истоков которого в 40-х годах, когда либерализм и демократизм еще не были расчленены, стояли такие яркие личности, как Герцен, Белинский, Петрашевский, Спешнев и другие. На их взгляды, доктрины опирались все прогрессивные деятели освободительного движения, в том числе и разночинцы-естественники, приобщившиеся к новой материалистической науке. Тургенев в письме К. К. Случевскому из Парижа 14 (26) апреля 1862 г. называет их "истинными отрицателями", перечисляя их фамилии. Это - Белинский, Бакунин, Герцен, Спешнев и Добролюбов. Тургенев признает в них силу, талант, ум и замечает, что "они идут по своей дороге потому только, что более чутки к требованиям народной жизни" (П. IV, 380).

Взгляды и поступки этих людей, отдельные черты их характеров, различные высказывания о тех или иных явлениях общественной жизни послужили источниками при осуществлении замысла романа о русском разночинце 60-х годов.

Как известно, роман "Отцы и дети" посвящен памяти Виссариона Григорьевича Белинского. Это посвящение не случайно. Писатель решительно настаивал на нем. В письме к А. В. Топорову из Парижа 26 ноября (8 декабря) 1882 г. Тургенев напоминал: "Кстати, я забыл одну важную вещь: под заглавием "Отцов и детей" непременно нужно поместить в скобках: "Посвящено памяти Виссариона Григорьевича Белинского". Не забудьте" (П. XIII, кн. 2, 110).

В. Г. Белинский был для Тургенева не только авторитетным критиком, отличавшимся верностью и глубиной суждений, но и весьма характерным представителем демократического движения 40-х годов. Не случайно в пьесе "Месяц в деревне" Тургенев сделал одну из ранних попыток запечатлеть характерные черты Белинского в образе студента Алексея Беляева.

Во взглядах Белинского Тургенев закономерно усматривал основы философских и эстетических учений революционеров-демократов 60-х годов. Это соответствовало исторической правде. Ведь и сами демократы 60-х годов - Чернышевский, Добролюбов - по праву считали себя последователями и продолжателями Белинского. В. И. Ленин на основе глубокого анализа и/- тории русской политической мысли назвал Белинского "предшественником полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении... еще при крепостном праве..."¹.

¹ (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 25, с. 94)

Прекрасно ощущая преемственность поколений русских демократов 60-х и 40-х годов, Тургенев в своих "Воспоминаниях о Белинском" и в очерке "Встреча моя с Белинским" высоко оценил значение его критики для России: Тургенев подчеркивал, что с именем Белинского "сопряжено воспоминание о некоторых увлечениях, но, смеем думать, и о великих заслугах", что "Белинский, бесспорно, обладал главными качествами великого критика", что "эстетическое чутье было в нем почти непогрешительно" (С. XIV, 31 - 32). Тургенев называет Белинского "одним из руководителей общественного сознания своего времени" (С. XIV, 207).

Писатель точно передал многие существенные черты великого критика: его ум, человечность, непримиримость и принципиальность в критических оценках. Развенчав различные легенды о Белинском, придуманные его недоброжелателями, Тургенев пишет: "Белинский был, что у нас редко, действительно страстный и действительно искренний человек, способный к увлечению беззаветному, но исключительно преданный правде, раздражительный, но не самолюбивый, умевший любить и ненавидеть бескорыстно" (С. XIV, 27), "он чувствовал, действовал, существовал только в силу того, что он признавал за истину, в силу своих принципов" (С. XIV, 27). Тургенев отмечал подлинный демократизм Белинского, назвал его "центральной натурой": "Он всем существом своим стоял близко к сердцевине своего народа, воплощал его вполне, и с хороших и с дурных его сторон" (С. XIV, 30)

Взгляды Белинского и его черты как критика и как человека перекликаются со взглядами и чертами представителей революционной демократии 60-х годов. Так, например, суждения Белинского об искусстве близки к базаровским, о чем рассказывает Тургенев: "Помню я, с какой комической яростью он (Белинский. - П. П.) однажды при мне напал на - отсутствующего, разумеется, - Пушкина за его два стиха в "Поэт и чернь": "Печной горшок тебе дороже: ты пищу в нем себе варишь!" "И, конечно, - твердил Белинский, сверкая глазами и бегая из угла в угол, - конечно, дороже. Я не для себя одного, я для своего семейства, я для другого бедняка в нем пищу варю, - и прежде чем любоваться красотой истукана - будь он распрефидиасовский Аполлон, - мое право, моя обязанность накормить своих - и себя, назло всяким баричам и виршеплетам!" (С. XIV, 45 - 46). Базаров тоже нападает на Пушкина, отрицая его воспитательное значение, а порой отрицает искусство вообще. Однако сходство взглядов Белинского и тургеневского героя здесь только кажущееся. Тургенев замечает: "Но Белинский был слишком умен - у него было слишком много здравого смысла, чтобы отрицать искусство, чтобы не понимать не только его важность и значение, но и самую его естественность, его физиологическую необходимость" (С. XIV, 46).

Другое высказывание Белинского прямо перекликается со словами тургеневского героя: "Что мне в том, что я уверен, что разумность восторжествует, что в будущем будет хорошо, если судьба велела мне быть свидетелем торжества случайности, неразумия, животной силы"¹. Этот элемент скепсиса по отношению к будущему значительно усилен в суждениях Базарова: "Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, - она такая славная, белая вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужику..." (С. VIII, 325).

¹ (См.: Пыпин А. Н. В. Г. Белинский.- "Вестник Европы", февраль, 1875, с. 660)

Итак, демократизм "истинного отрицателя" Белинского, резкость его суждений, скепсис во взглядах на будущее - все это послужило в какой-то мере источниками аналогичных качеств Базарова. Однако взгляды Базарова настолько сложны и так противоречивы, что считать единственным их источником наблюдения автора над философией и личностью Белинского было бы недостаточным.

К "истинным отрицателям" Тургенев причисляет Бакунина, Герцена, Добролюбова, Спешнева. Вряд ли какие-либо черты Бакунина, эволюционировавшего в 60-х годах к анархизму, были запечатлены в Базарове, хотя, например, П. Н. Сакулин утверждал, будто "всеотрицающий нигилизм - все то же, что бакунинство"¹. Бакунин же 40-х годов, как это признано всеми исследователями и самим писателем, уже нашел свое более или менее точное отражение в образе главного героя романа "Рудин". Стоит ли доказывать, что рудинский и базаровский типы не имеют между собой почти никаких точек соприкосновения?². Единственно, пожалуй, что могло дать повод сравнивать героя "Отцов и детей" с Бакуниным 60-х годов - это сам факт стремления к отрицанию. Однако Тургенев прекрасно понимал, что и цели, и объекты отрицания, и идеалы, во имя которых происходит отрицание, у них совершенно разные. Кроме того, базаровский скепсис значительно глубже и последовательнее, чем анархистское отрицание Бакунина, ибо он направлен, как убедительно разъяснил А. И. Герцен, в конечном счете к созиданию.

¹ (Сакулин П. Н. На грани двух культур. М., 1918, с. 62)

² (Тем критикам, которые пытались устанавливать какую-то общность между Базаровым и Рудиным, Тургенев со злой иронией отвечал: "Что было сказать? Рудин и Базаров - один и тот же тип!" (С. XIV, 98))

Таким образом, параллель: Бакунин - Базаров следует признать несостоятельной. Маловероятна и попытка сопоставить Базарова со Спешневым - реальным героем иной эпохи, разделявшим утопическо-социалистические взгляды своих товарищей по кружку Буташевича - Петрашевского. Что же касается Герцена, то последний сам неоднократно отводил попытку сближения его с Базаровым, доказывая свою принадлежность скорее к "отцам", чем к "детям". Вместе с тем Герцен называл людей, взгляды которых наиболее близки Базарову, - Добролюбова и не упомянутого Тургеневым Чернышевского. Так, в письме Тургеневу 21 апреля 1862 г. Герцен, выражая свое недовольство "Tendenz- Schrift'-ами" Тургенева, пишет: "Если бы, писавши, сверх того, - ты забыл о всех Чернышевских в мире - было бы для Базарова лучше"¹. В письме Тургеневу же 29 - 30 (17 - 18) ноября 1862 г. Герцен противопоставляет нигилизм "устали, отчаяния" нигилизму "задора и раздражительности" у Чернышевского и Добролюбова и пр.².

¹ (Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. XXVII, кн. 1. М., 1963, с. 217)

² (Там же, с. 266)

Герцен утверждает, что черты "задора и раздражительности" появились в Базарове именно благодаря наблюдениям Тургенева над деятельностью Чернышевского и Добролюбова¹. Статьи Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова, опубликованные в журнале "Современник", представляли собой идеологическую платформу всего демократического лагеря, и Тургенев, взявшийся за художественное изображение демократа 60-х годов, никак не мог их обойти. Эти статьи давали свежий материал, необходимый как для создания политического облика Базарова, так и для представления о его антагонистах. Достаточно вспомнить высказывания Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова о Кавуре и Пальмерстоне, которые Тургенев, несколько утрируя, внес было в роман "Отцы и дети". Так, в X главе романа Павел Петрович говорил Аркадию: "А теперь появились новые наставники и говорят каждому из них:- Да ты скажи только, что все на свете вздор, гражданский порядок - вздор, самое обличение даже - вздор, самый народ - пустяки, Пальмерстон - осел, Кавур - идиот и будешь первым умницей"². По поводу этой обнаженно публицистической тирады, заимствованной из "Современника", П. В. Анненков писал Тургеневу 26 сентября (8 окт.) 1861 г.: "Так близко обличительно подходить к специальному явлению жизни нельзя"³. Тургенев внял замечанию Анненкова и фразу о Кавуре и Пальмерстоне опустил.

¹ (Что же касается черт "устали и отчаяния", которые действительно есть в Базарове, но которые не были свойственны лидерам революционно-демократического движения 60-х годов, смотревшим оптимистически на общественное развитие и всегда ощущавшим полезность и необходимость своей деятельности для будущего освобождения России, то о них лишь можно высказать следующее предположение. Эти черты (пессимистические высказывания Базарова во второй половине романа, "го фраза: "Я нужен России... Нет, видно не нужен" (С. VIII, 396) плод наблюдений Тургенева над деятельностью некоторых других представителей лагеря демократии (Ник. Успенского, частично Н. Помяловского), которым пессимизм во взглядах на общественное развитие (и в частности во взгляде на народ, на будущее страны) в какой-то мере был свойствен на определенных этапах их творческого развития. В силу этого они и героев своих художественных произведений склонны были наделять пессимистическими мыслями и высказываниями (например, герой повести Н. Помяловского "Молотов" Череванин))

² (Парижская рукопись романа "Отцы и дети". Л., 1960. Парижская национальная библиотека. Slave, 74. Тургенев И. С. "Отцы и дети", кор. VII; № 1, л. 60)

³ (Архив П. В. Анненкова. ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 8)

Однако черты общности между учением лидеров демократического движения - Чернышевского и Добролюбова и высказываниями тургеневского Базарова во многом другом сохранились, и это признают почти все исследователи романа "Отцы и дети". Так, наиболее определенно об этом пишет А. Батюто в статье "К вопросу о замысле "Отцов и детей": "Поскольку в "Отцах и детях" Тургенев стремился изобразить новую общественную силу эпохи - разночинную демократию в период ее наиболее ожесточенных столкновений с реакционно-либеральным дворянством и вкладывал при этом революционный смысл в формулу "нигилист Базаров", нет ничего удивительного в том, что из всех прототипов Базарова наибольшим его вниманием пользовались Добролюбов и Чернышевский. Не будь Добролюбова и Чернышевского, не было бы и Базарова"¹. Быть может, термин "прототипы" не вполне применим к Чернышевскому и Добролюбову, так как речь шла главным образом о философских и политических учениях лидеров демократического лагеря, но в целом А. И. Батюто прав: не будь Добролюбова и Чернышевского, их новых взглядов на мир, их теорий, не было бы и Базарова.

¹ (Батюто А И. К вопросу о замысле "Отцов и детей". - В кн.: И. С. Тургенев (1818 - 1883 - 1958). Статьи и материалы. Орел, 1960, с. 79)

В мемуарной литературе о Тургеневе есть и такая гипотеза: прототипом Базарова и Рахметова послужило одно и то же лицо. Эту гипотезу высказывает Н. А. Островская в своих воспоминаниях. К сожалению, имени этого предполагаемого общего прототипа двух героев Н. А. Островская не называет. Она приводит следующие слова, якобы сказанные Тургеневым. "В Базарове есть черты двух людей: одного медика (ну, на того он мало похож, больше внешностью, да и медик этот побаловался, побаловался, - и кончил тем, что все бросил и стал медициной заниматься). Главный Материал мне дал один человек, который теперь сослан в Сибирь. Я встретился с ним на железной дороге и, благодаря случаю, мог узнать его. Наш поезд от снежных заносов должен был простоять сутки на одной маленькой станции. Мы уж и дорогой с ним разговорились, и он меня заинтересовал, а тут пришлось даже ночевать вместе в каком-то маленьком станционном чуланчике. Спать было неудобно, и мы проговорили всю ночь"¹.

¹ (Островская Н. А. Воспоминания о Тургеневе. - В кн.: Тургеневский сборник, под ред. Н. К. Пиксанова. Пг., 1916, с. 79)

Далее Н. А. Островская утверждает, что "человек, сосланный в Сибирь" - не сам Н. Г. Чернышевский, как это можно было заключить из ее повествования, а конкретный прототип Рахметова: "А этот господин, сосланный в Сибирь, спросила я, - не тот ли самый, которого Чернышевский желал представить в "Что делать?" - Да, кажется, он хотел его изобразить в Рахметове - ответил Тургенев"¹.

¹ (Там же, с. 80 - 81)

Это предположение об общем прототипе для создания образов двух разных, хотя и близких по складу характера, героев - Базарова и Рахметова - не подтверждается ни реальными фактами, ни какими бы то ни было документальными данными.

Во-первых, Н. А. Островская, вопреки утверждениям Тургенева, сводит на нет роль провинциального медика как прототипа.

Во-вторых, о таинственном "одном человеке, сосланном в Сибирь", говорится настолько глухо, что можно только догадываться, кто он такой. Не о М. Л. Михайлове ли идет речь? Известно, что он за распространение прокламации "К молодому поколению" (написанной совместно с Н. В. Шелгуновым) был присужден к шести годкам каторги и 14 (26) декабря 1861 г. отправлен в Сибирь. Тургенев по этому поводу писал П. В. Анненкову 28 декабря 1861 г. (9 января 1862 г.) из Парижа: "Если у Вас остались какие-нибудь деньги из моих, то Вы могли бы их употребить на вспомоществование несчастному человеку, который недавно должен был отправиться из Петербурга в дальний путь и об имени которого Вы, вероятно, догадаетесь сами" (П. IV, 322, 606 - 607). Но если Н. А. Островская имеет в виду М. Л. Михайлова, то он не мог быть прототипом Базарова: в декабре 1861 г. роман "Отцы и дети" был уже написан.

В-третьих, сомнительно, чтобы на вопрос о "господине, сосланном в Сибирь", Тургенев ответил, что Чернышевский хотел его изобразить в Рахметове, так как вряд ли в те годы Чернышевский стал бы делиться своими творческими замыслами с Тургеневым, кстати, находящимся в это время в Париже. К тому же напомним, что роман "Что делать?" был написан в Петропавловской крепости через год после выхода в свет "Отцов и детей".

Что же касается некоторой действительной общности типов Базарова и Рахметова, то хотя она отмечена правильно, но не может быть аргументом в пользу заключения об общности прототипов. То обстоятельство, что во взглядах Базарова и Рахметова на жизнь, на труд, на науку, в их теориях и поступках есть много сходного, вовсе не значит, что для них был обязателен общий прототип: новые взгляды и теории в 60-х годах XIX в. распространялись быстро и могли быть обнаружены художниками различных политических ориентаций. Для Тургенева был весьма значительным и важным тот факт, что он лично знал автора "Что делать?", мог изучать его взгляды, его теории и его практику непосредственно. Чернышевский не являлся прототипом Базарова, но его философские, политические и эстетические взгляды помогают уяснить многие черты тургеневского героя.

Примерно то же самое следует сказать и о Н. А. Добролюбове, отдельные черты которого современники справедливо усматривали в Базарове. Так, выпады Добролюбова против фальшивой дворянской филантропии, бесплодных словесных споров и поединков об общественном благе, гласности и прочих так называемых либеральных свободах (нашедшие свое яркое выражение на страницах "Современника" и "Свистка") были использованы Тургеневым для политической характеристики главного героя романа "Отцы и дети". Например, в статье "Литературные мелочи прошлого года" Добролюбов писал: "...нам и всей молодой, свежей публике кажутся так мелки и смешны декламации пожилых мудрецов об общественных язвах, адвокатуре, свободе слова и т. д. и т. д."¹, а в очерке "Из Турина" резко высказывался о парламентаризме: "Европа, как вы знаете, превратилась теперь в "говорильню", как перевел бы покойный Шишков слово "парламент"². В X главе романа Базаров почти текстуально повторяет Добролюбова, усиливая лишь приговор пресловутым либеральным свободам: "А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; ...что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем..." (С. VIII, 245).

¹ (Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти т., т. 4, с. 76)

² (Там же, т. 7, с. 7)

Итак, политические и философские взгляды Чернышевского и Добролюбова, составлявшие в сущности идеологическую платформу журнала "Современник", послужили материалами и источниками для создания идейного облика Базарова. Отражение идеологической платформы журнала "Современник" в романе "Отцы и дети" находят представители самых крайних флангов русской журналистики 60 - 70-х годов: от М. Е. Салтыкова-Щедрина до М. Н. Каткова, который, при всей его консервативности, вынужден был все же признать, что Базаров наиболее умно и толково выражает мысли сотрудников "Современника".

Перечисляя "истинных отрицателей" в письме К. К. Случевскому от 14 апреля 1862 г., Тургенев не упоминает Писарева. В литературоведении существует мнение (наиболее ярко его выразил Д. Н. Овсянико-Куликовский), что Писарев как критик и как человек сформировался под влиянием тургеневского Базарова, поэтому его деятельность не могла послужить источником для создания образа этого героя. В действительности это не так. Д. И. Писарев начал критическую деятельность за 3 - 4 года до того, как Тургенев задумал свой роман "Отцы и дети". Естественно, что талантливые статьи молодого критика не могли не послужить весьма благодарным материалом для создания образа русского нигилиста. Не утверждая, что Писарев был одним из прототипов тургеневского героя, заметим, что Тургенев знал яркие и остроумные статьи и рецензии этого критика.

В 1857 - 1859 гг. Писарев опубликовал в журнале В. А. Кремпина "Рассвет" множество статей о воспитании, а также весьма содержательные рецензии об "Обломове", "Дворянском гнезде", о рассказе Л. Толстого "Три смерти". Несмотря на общее либеральное направление журнала, он в своих статьях и рецензиях твердо отстаивал демократические убеждения и пропагандировал передовые идеи "Современника". В те годы Писарев напечатал в "Журнале для воспитания" и в "Русском педагогическом вестнике" ряд статей о женской эмансипации, развивающих идеи Добролюбова.

С 1861 г., когда критик стал постоянным сотрудником демократического журнала "Русское слово", он печатает одну за другой статьи на философские и литературные темы, выступая против идеализма, либерального доктринерства, "чистого искусства", ложных авторитетов и отстаивая от различных нападок материалистическое учение Чернышевского. Так, в философской статье "Идеализм Платона" ("Русское слово", 1861, № 4) Писарев пропагандирует идею воспитания гражданской личности и призывает общество не поддаваться ослеплению каким бы то ни было именем. Критик приравнивает платонизм к религии, а идеалистические учения вообще ставит в один ряд с аскетизмом и социальной тиранией. Пафос статьи направлен против некритического, подобострастного отношения к древним кумирам - Сократу, Платону и Сенеке, против "рутинного авторитета предания", который подавляет творческую мысль.

Писарев активно включился в журнальную борьбу 60-х годов и уже такими статьями, как "Схоластика XIX века" ("Русское слово", 1861, № 5, 9) и "Московские мыслители" (1862), наносил удар по твердыням российского либерализма - "Отечественным запискам" и "Русскому вестнику". Полностью солидаризируясь с материалистическими взглядами Чернышевского и дав высокую оценку его "Полемическим красотам", Писарев ополчается на "Отечественные записки", называя их "притоном современной схоластики"; он с грустью отмечает, что "самодеятельность мысли отошла от них вместе с Белинским", а остались лишь два молчалинских таланта - умеренность и аккуратность. Примерно в том же плане в статье "Московские мыслители" Писарев полемизирует со статьей П. Юркевича "Из науки о человеческом духе", направленной против Чернышевского. Он называет философию Юркевича "диалектическим толчением воды". Об отношении к "авторитетам", подобным Юркевичу, Альбертини, Дудышкину, печатавшимся на страницах "Русского "вестника" и "Отечественных записок", Писарев заявил: "Словом, вот ultimatum нашего лагеря: что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам..."¹.

¹ (Писарев Д. И. Полн.собр. соч. в 6-ти т., т. 1. Спб., 1903, с. 374)

В этой же статье Писарев утверждает, что материализм - единственная философия, которая привьется русскому народу, поможет уничтожить всякое умственное и нравственное рабство. Критик призывает, подобно тому как в 30 - 40-х годах делал Герцен, к слиянию материалистической философии с опытом, с естественными науками. Есть все основания усматривать в этом пафосе и направленности писаревских статей некоторые истоки базаровского нигилизма.

В рецензиях "Несоразмерные претензии" и "Народные книжки", а также в статье "Стоячая вода" Писарев говорит о значении среды и обстоятельств в воспитании человека, об отношении различных слоев русской интеллигенции к народу. Опираясь на философское учение Огюста Конта, Писарев утверждает, что человека формируют обстоятельства и то положение, которое он занимает в обществе. Вспомним рассуждения тургеневского Базарова в XVI главе романа: "...нравственные болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и болезней не будет" (С. VIII, 277). Разве не перекликаются они с мыслями Писарева, который с позиций просветителя 60-х годов призывал лечить нравственные болезни человека?

Критик считал, что народ надо изучать не по абстрактным теориям и не по книгам. В рецензии "Народные книжки" он с возмущением писал: "Теоретики, фразеры, реформаторы с высоты величия отвлеченной мысли, доктринеры, фанатики, готовые умереть на словах за честь своего знамени, энтузиасты, крикуны и махатели руками расплодились неимоверно в нашем рассиропленном обществе"¹. В этой гневной тираде критика нетрудно уловить будущие базаровские интонации и даже базаровскую лексику ("реформаторы", "рассиропленное общество"). Напомним, что в X главе "Отцов и детей" Базаров упрекает либералов во фразерстве: "А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству" (С. VIII, 245).

¹ (Там же, с. 238)

Теоретикам, которые относятся к радостям и страданиям народным "с холодной высоты отвлеченной мысли", Писарев противопоставлял подлинно народных писателей и поэтов (не случайно критик высоко оценил творчество А. В. Кольцова). Он писал: "Чтобы быть поэтом в деле народного образования, надо стоять на одной почве с народом, надо горячо любить его, и притом любить просто и без претензий"¹.

¹ (Там же, с. 240)

Наконец, в широко известной статье Писарева "Писемский, Тургенев, Гончаров" ("Русское слово", 1861, № 11) дан решительный бой поэтам "чистого искусства", они названы микроскопическими версификаторами, которые баюкали читателей тихими мелодиями и стояли в стороне от животрепещущих идей предреформенной поры (50-х годов).

Все перечисленные статьи Писарева (за исключением статьи 1862 г. "Московские мыслители", в которой дан анализ критического отдела "Русского вестника" за 1861 г.) появились в печати до выхода в свет романа "Отцы и дети". Несмотря на то что Тургенев писал свой роман за границей, он внимательно следил за развитием идейной борьбы в русском обществе. Разумеется, статьи Писарева и споры вокруг них Тургеневу были известны. Более того, он в них улавливал определенное веяние эпохи¹. Таким образом, можно заключить, что публицистическая деятельность Писарева способствовала выяснению отдельных взглядов и убеждений разночинца-демократа 60-х годов и могла послужить материалом для романа "Отцы и дети". Однако этим не исчерпывалось накопление источников для романа.

¹ (В этой связи нам представляется ошибочным утверждение Д. Н. Овсянико-Куликовского, что "Базаровы предварили Писарева" (см.: Овсянико-Куликовский Д. Н. История русской интеллигенции.- Собр. соч., т. VIII, б/г., ч. 2, гл. IV, с. 66). Писарев не был одиночкой. Люди его склада ума, характера, убеждений появились еще в середине 50-х годов. Писарев же наиболее ярко выразил их взгляды в своих статьях уже до 1862 г. Естественно, что именно высказывания критика помогли Тургеневу воплотить в художественном произведении мировоззрение разночинцев писаревского толка. Разумеется, это не исключает влияния тургеневского героя на дальнейшее развитие типа русского отрицателя, но в данном случае не литературный герой был первоисточником)

При создании образа Базарова Тургенев в значительной мере использовал и известные ему материалы о деятельности выдающихся русских естественников-материалистов 60-х годов. Многих из них писатель знал лично и следил за их трудами и успехами, о других ему сообщали в письмах многочисленные корреспонденты. Русские студенты-естествоиспытатели, которым было суждено принести мировую славу отечественной науке, в 1859 - 1860 гг. учились в Гейдельберге¹, - городе, который по праву называли тогда "научной Меккой". Там они не только занимались опытами в области различных естественных наук, слушали лекции материалиста Я Молешотта, но и свободно знакомились "с произведениями Герцена, Огарева, Бакунина и органами вольной русской прессы"². О деятельности этой замечательной плеяды будущих русских ученых Тургенева систематически информировала в письмах украинская писательница Марко Вовчок (М. А. Маркович), которая в то время жила в Гейдельберге.

¹ (См.: Сватиков С. Г. Русские студенты в Гейдельберге. - "Новый журнал для всех", 1912, № 12, с. 71; Сватиков С. Г. И. С. Тургенев и русская молодежь в Гейдельберге (1861 - 1862). - "Новая жизнь", 1912, № 12, с. 149 - 185; Сватиков С. Г. Николай Дмитриевич Ножин. - "Голос минувшего", 1914, № 10, с. 1 - 36)

² (Сватиков С. Г. Русские студенты в Гейдельберге. "Новый журнал для всех", 1912, № 12, с. 71)

Рис. 4. М. А. Маркович (Марко Вовчок)

Немаловажным событием, способствовавшим сплочению естественников-материалистов, был выход в свет в конце 50-х годов книги Чарльза Дарвина "Происхождение видов". Это было новое веяние, после которого увлечение естествознанием стало всеобщим. И. И. Мечников по этому поводу писал: "Новое направление захватило собою все, что было наиболее отзывчивого и чуткого среди молодого поколения. Оно проникло не только в гимназии и университеты, где естествознание преподавалось систематически и более или менее в полном виде, но и в такие учебные заведения, где место его было гораздо более скромно"¹.

¹ (Мечников И. И. Александр Онуфриевич Ковалевский, Очерки из истории науки в России. - "Вестник Европы", 1902, № 12, с. 773 - 775)

Молодые русские естествоиспытатели совершали открытие за открытием. В химии прославились А. М. Бутлеров и Д. И. Менделеев, в физиологии - И. И. Сеченов, в медицине - С. П. Боткин. Открытия Н. Д. Ножина и А. О. Ковалевского в области зарождения низших морских животных (герионий и ризостом) были по тем временам столь значительны, что опровергали ряд положений всемирно знаменитого естествоиспытателя Геккеля, заставили последнего пересмотреть свои научные взгляды, которые он развивал в "Jenasche Zeitschrift fur Medicin etc"¹. Любопытно, что исследователь деятельности русских естественников в Гейдельберге С. Г. Сватиков считает Н. Д. Ножина "наиболее характерным представителем того течения, которое получило название нигилизма"².

¹ ("Голос минувшего", 1914, № 10, с. 13)

² (Сватиков С. Г. И. С. Тургенев и русская молодежь в Гейдельберге (1861 - 1862). - "Новая жизнь", 1912, № 12, с. 159)

Годы 1858-1861 были в полном смысле слова временем расцвета точных наук. На смену отвлеченным принципам и теориям пришли конкретные эксперименты, идеалистов-диалектиков 40-х годов сменили материалисты-практики. Об этом времени как об особой эпохе раскрепощения научной мысли, эпохе великих открытий писали и современники Тургенева и их последователи. "То было время всеобщего научного возрождения, - вспоминал П. Кропоткин. - Непреодолимый поток мчал всех к естественным наукам, и в России вышло тогда много очень хороших естественнонаучных книг в русских переводах. Я скоро понял, что основательное знакомство с естественными науками и их методами необходимо для всякого, для какой бы деятельности он ни предназначал себя"¹.

¹ (Кропоткин П. Записки революционера, предисловие Георга Брандееа (английский перевод Дионео), т. 1. Спб., 1906, с. 104 - 105)

И. Мечников в "Этюдах оптимизма" раскрывает излюбленную мысль шестидесятников о том, "что прогресс обуславливается более всего успехом положительного знания", и пишет далее о том, как "молодежь с особенным рвением принялась за изучение естественных наук"¹. Е. Н. Водовозова в своих воспоминаниях "На заре жизни" говорит о массовом стремлении молодежи тех лет к естествознанию: "В шестидесятых годах благоговение к естествознанию распространилось в огромном кругу русского общества и носило особый характер". "Первым средством для самообразования, для подготовки себя ко всякого рода деятельности и к настоящей полезной общественной жизни считалось тогда изучение естественных наук, на которые смотрели как на необходимый фундамент всех знаний без исключения"².

¹ (Мечников И. И. Этюды оптимизма (предисловие). М., 1964, с. 5)

² (Водовозова Е. Н. На заре жизни, т. 2. М., 1964, с. 89)

Мог ли Тургенев, поставив перед собой задачу запечатлеть в романе типические черты подлинного героя того времени, пройти мимо всех этих фактов? Разумеется, нет. К тому же следует напомнить, что критики-демократы, деятельность которых очень интересовала в это время Тургенева (Чернышевский, Добролюбов, Писарев), были не только не безразличны к проблемам естествознания, но самым активнейшим образом пропагандировали естественные науки, опирались на них в своих философских и политических построениях.

Таким образом, все материалы и источники, почерпнутые из более или менее однородной социальной среды, вполне естественно образовывали в творческом сознании художника весьма типичный, хотя и противоречивый характер деятеля 60-х годов XIX в.

Но в исследовательской литературе существует также мнение, что Тургенев "при характеристике разночинной демократии иногда пользовался данными, почерпнутыми из наблюдений над другой средой", что "отдельные черты характера, внешности, поведения, фразеологии Тургенев мог "заимствовать" у людей самых разнообразных, иногда вовсе несродных по духу своему той социальной группе, которая являлась главным объектом его изображения"¹. На основании этого верного, в общем, наблюдения, А. И. Батюто приходит к слишком, на наш взгляд, категоричному выводу, будто одним из прототипов Базарова являлся Лев Николаевич Толстой. Исследователь пишет: "Во всяком случае, есть данные, на основании которых можно предполагать, что в общей сумме черт характера сурового разночинца-"нигилиста" Базарова нашли какое-то отражение некоторые черты характера и поведения Л. Н. Толстого"². К таким "чертам характера и поведения Л. Н. Толстого" А. И. Батюто относит склонность Толстого к суровой критике всех жизненных ценностей, его пренебрежение к различным авторитетам, его резкие и безапелляционные приговоры тем или иным произведениям искусства (например, шекспировскому "Королю Лиру", романам Жорж Санд). Все эти черты Л. Н. Толстого отмечены верно, однако некоторые из них проявились только в 80-х годах и, следовательно, не могли быть использованы Тургеневым для романа 60-х годов. Но даже если какие-то черты характера и поведения Толстого, обнаружившиеся уже в 60-х годах, действительно были использованы Тургеневым, как выражается А. И. Батюто, "в качестве "жизненного материала", и трансформированы в романе, то это еще не дает оснований подводить личность Толстого под категорию прототипа Базарова.

¹ (Батюто А. И. К вопросу о замысле "Отцов и детей". - В кн.: И. С. Тургенев (1818 - 1883 - 1958). Статьи и материалы, с. 79)

² (Там же, с. 80 - 81)

Не следовало бы смешивать понятия: "жизненный материал" или "источник", с одной стороны, и прототип - с другой. Мы эту грань старались проводить везде, и прежде всего, когда речь шла о Добролюбове и Чернышевском. Оба критика дали Тургеневу колоссальный и необходимый материал для создания образа Базарова, но ни тот, ни другой не были конкретными прототипами, не являлись теми лицами, от которых Тургенев отправлялся, как от исходной точки. В свете вышесказанного Л. Н. Толстой не может быть назван прототипом Базарова. Кроме того, природа так называемого нигилизма у Толстого и у Базарова в сущности диаметрально противоположна. Это вынужден признать и сам А. И. Батюто, когда он делает оговорку: "Разумеется, социально-политическая основа базаровского поведения не совпадает с тем, что имеется на этот счет у Толстого"¹.

¹ (Там же, с. 84)

Заметим, что когда Тургенев в 1882 г. говорил об "Исповеди" Л. Н. Толстого: "Это тоже своего рода нигилизм", он делал ударение на словах "своего рода", то есть имел в виду совершенно иной тип нигилизма, чем у Базарова. Утверждать, как это делает А. И. Батюто, что впечатления, выраженные в письме Тургенева 1882 г., "зародились еще в пятидесятые годы", что "накануне и в пору создания "Отцов и детей" Тургенев много раз был свидетелем проявления "нигилизма" со стороны Толстого"¹, - это значит не замечать ни эволюции тургеневского отношения к Толстому, ни того перелома, который произошел с Толстым в 80-х годах, ни совершенно особой специфики так называемого нигилизма Л. Н. Толстого. В упоминаемом А. Батюто письме Тургенева Д. В. Григоровичу от 31 октября (12 ноября) 1882 г. ясно видно отличие нигилизма Л. Н. Толстого. В этом письме Тургенев пишет об "Исповеди": "Прочел ее с великим интересом: вещь замечательная по искренности, правдивости и силе убежденья. Но построена она вся на неверных посылках - и в конце концов приводит к самому мрачному отрицанию всякой живой, человеческой жизни... Это тоже своего рода нигилизм" (П. XIII, кн. 2, 89).

¹ (Там же, с. 81)

Нигилизм Толстого - это "мрачное отрицание живой, человеческой жизни". Такой нигилизм ничего общего не имеет с базаровским нигилизмом, который, как убедительно показал А. И. Герцен, в конечном счете направлен к созиданию. Наконец, А. Батюто связывает сцену дуэли Павла Петровича и Базарова с ссорой между Тургеневым и Толстым, происшедшей в мае 1861 г. и тянувшейся до осени 1861 года, которая едва не кончилась дуэлью. Но из переписки Тургенева видно, что события, изображенные в романе (дуэль), предшествовали только еще намечающейся дуэли Тургенева с Толстым. В противном случае Тургенев не мог бы написать Анненкову 1 (13) октября 1861 г.: "Вот и выйдет, что сам я посмеивался над дворянской замашкой драться (в Павле Петровиче), и сам же поступлю, как он" (П. IV, 295). Следовательно, ни ссора с Толстым, ни предстоящая дуэль не могли послужить материалом для романа.

Итак, можно сделать вывод, что Тургенев располагал огромным и разнообразным жизненным материалом, солидной суммой источников для создания образа нового человека - русского естественника-материалиста 60-х годов. Разумеется, нельзя думать, что писатель механически соединял все свои разрозненные наблюдения над жизнью и деятельностью реальных шестидесятников и конструировал образы подобно кирпичной кладке дома. Напротив, Тургенев как великий реалист отбирал из всего колоссального жизненного материала наиболее существенное, перерабатывал его согласно своему идеалу, и поэтому под его пером возникали художественные образы, более яркие и живые, чем их конкретные прототипы. Отдельные черты, кажущиеся случайными, сплавлялись в воображении писателя в типические картины русского общества 60-х годов.

Герои из либерального лагеря также не были выдуманы автором или произвольно сконструированы по заранее заготовленным абстрактным характеристикам, как утверждал Ю. Айхенвальд. В образах Павла Петровича и Николая Петровича Кирсановых Тургенев воплотил наиболее характерные черты известных ему реальных представителей либерального дворянства. О них писатель говорит вполне определенно в переписке с А. А. Фетом и К. К. Случевским. В письме А. А. Фету 6 (18) апреля 1862 г. Тургенев замечает, например, что в Павле Петровиче он "просто хотел представить тип Столыпиных, Россетов и других русских ех-львов" (П. IV, 371), а в письме К. К. Случевскому 14 апреля 1862 г. объясняет, к какому поколению дворян принадлежат его герои и их прототипы: "Графиня Сальяс неправа, говоря, что лица, подобные Николаю Петровичу и Павлу Петровичу - наши деды: Николай Петрович это - я, Огарев и тысячи других; Павел Петрович - Столыпин, Есаков, Россет тоже наши современники. Они лучшие из дворян - и именно потому и выбраны мною, чтобы доказать их несостоятельность" (П. IV 380).

Следует вдуматься в эти слова Тургенева. Если в романе "Дворянское гнездо" писатель подробно рассказал всю родословную Лаврецких со времен Василия Темного, в которой нашли реалистическое освещение и деды и даже прадеды (что способствовало раскрытию темы постепенного упадка "дворянских гнезд" в историческом аспекте), то в "Отцах и детях" задача была иная заострить внимание на современном писателю состоянии дворянства, на его неизбежной и неотвратимой деградации. Вот почему Тургеневу как художнику не нужны были "деды" (роман назван очень точно: "Отцы и дети"), он писал о дворянах - своих современниках. Но поскольку эти современники по своему отношению к народу, к лидерам демократии, были разными (например, консервативный либерал Кавелин отличался от космополитствующего Боткина), писатель, естественно, отправлялся от разных прототипов: для создания образа воинственного либерала со старомодными предрассудками и твердыми аристократическими принципами более подходили черты Столыпиных и Рос- сетов; в мягкости и гуманности уверенного либерала Николая Петровича, в его стремлении найти общий язык с демократами Тургенев мог воплотить и некоторые собственные качества.

Слово "либерал" в те годы не таило в себе презрительного, отрицательного оттенка, а, напротив, ассоциировалось со стремлением к свободе, к просвещению. Тургенев говорил: "В мое время слово "либерал" означало протест против всего темного и притеснительного, означало уважение к науке и образованию, любовь к поэзии и художеству, ко всем altes liberates и, наконец, и более всего означало любовь к народу, который все еще под гнетом крепостного бесправия нуждался в решительной помощи своих более счастливых сынов"¹.

¹ (Цит. по ст.: Адамов П. А. Взгляд на личность и литературную деятельность Тургенева. - "Филологические записки". Воронеж, 1892, № VI, с. 8)

Но таких ли либералов, выступавших против крепостничества, которые исчислялись тогда единицами, писатель запечатлел в своем романе? В том-то и дело, что нет. Тургенев понимал, что по единицам, сохранившим стремление к идеалам свободы и ненависть к крепостному праву, судить о многих других означало бы идеализацию действительности. И потому он сделал объектом наблюдения исторически обреченных дворян-либералов, у которых сохранилась лишь красивая иллюзия их былого величия и свободолюбия. В самом деле, разве любовь Павла Петровича "ко всем altes liberates" - это не фраза, которой он прикрывает свою опустошенность и обреченность? Разве его "сочувствие к народу", выражающееся в том, что "на письменном столе у него находится серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя", - это не декорум, по поводу которого Тургенев тонко и зло иронизирует? Прототипами для своих героев-либералов писатель избирал действительно "лучших из дворян", так сказать сливки дворянского общества и, несмотря на глубокую внутреннюю симпатию к ним, вынужден был художественно доказывать их историческую несостоятельность.

Наконец, надо сказать о том материале, которым пользовался Тургенев для создания образов нигилистов- подражателей Ситникова и Кукшиной. Интересные факты в этом отношении сообщает Е. Н. Водовозова в своих воспоминаниях "На заре жизни". В главе XV, которая называется "Среди петербургской молодежи шестидесятых годов", мемуаристка рассказывает о людях, примазавшихся к молодым естественникам и дискредитирующих их благородные идеи, - "нигилистке" Сычовой и "развивателе" Петровском. Даже в наружности реальной "нигилистки" - Марьи Ивановны Сычовой есть что-то, напоминающее тургеневскую emancipee - Кукшину: "С темным, угреватым лицом, неладно скроенная, высокая, с коротко остриженными прямыми волосами, с непропорционально длинными руками и ногами, с гнойными, подслеповатыми глазами, она была очень непрезентабельна. Ее физиономия была антипатична и потому, что она всегда имела вид чем-то недовольной"¹. Далее Е. Н. Водовозова говорит о неестественности поведения этой озлобленной старой девы, о ее грубости и фамильярности в обращении (об особе, которую видит в первый раз, Сычова спросила: "Что это за фрукт?"), о постоянном брюзжании на чужую прислугу за плохо вытертый стакан и т. п. Наконец, мемуаристка заключает о Сычовой: "По своей наглости или скудоумию она не обращала ни малейшего внимания на то, как к ней относятся, продолжала всюду бывать и переносить сплетни из одного дома в другой. Обучаясь акушерству и всегда надевая одно и то же платье, грязное и истрепанное, она видимо, находила, что этого совершенно достаточно для того, чтобы считать себя особой передовой и прогрессивной..."².

¹ (Водовозова Е. Н. На заре жизни, т. 2, с. 46)

² (Там же, с. 48 - 49)

Подобные типы встречались не только в Петербурге. В провинциях их было гораздо больше. Услышав, что в столице пользуются известной популярностью люди, дерзнувшие покушаться на авторитеты, провинциальные нигилисты стремились подражать им во всем. А так как умственный кругозор их был весьма скуден, рождалось подражание уродливое и худосочное. Этих неуклюжих псевдонигилистов, которые в сущности дискредитировали настоящее дело Базаровых, М. Е. Салтыков-Щедрин метко назвал "вислоухими и юродствующими"; имея в виду тургеневских Ситникова и Кукшину, он писал о том, как они "с ухарской развязностью прикомандировывают себя к делу, делаемому молодым поколением, и, схватив одни наружные признаки этого дела, совершенно искренне исповедуют, что в них-то и вся сила"¹.

¹ ("Современник", 1864, № 3, с. 56)

Точку зрения М. Е. Салтыкова-Щедрина на карикатурных нигилистов типа Сычовой, изображенных Тургеневым, разделяли П. Л. Лавров и В. А. Слепцов. В статье "Тургенев и развитие русского общества" П. Л. Лавров, ссылаясь на роман "Отцы и дети", называет псевдонигилистов "фигурами бессмысленных последователей нового обычая", "фоном для главной фигуры", "ничтожными прихвостнями силы". П. Лавров пишет: "Базаров, Ситников, Кукшина были типы живые, взятые из действительности. Базаров был бесспорно силой, силой честной и революционной, а что около всякой новой общественной силы являются и должны являться несостоятельные, пошлые подражатели, было совершенно неизбежно"¹.

¹ (Лавров П. Л. Тургенев и развитие русского общества. - "Вестник Народной воли", 1884, № 2, с. 100)

В. А. Слепцов, который весьма энергично защищал роман Тургенева от тех, кто видел в нем клевету на молодое поколение, истолковал образы Ситникова и Кукшиной как прекрасную карикатуру на бездарных подражателей Базарова. Он сказал о Кукшиной: "В ней автор вовсе не изображает современной женщины: она и ее приятель Ситников представляют превосходную карикатуру на людей, заимствующих лишь внешность прогрессивных идей, примазывающихся к новому течению, чтобы щегольнуть словами и фразами, и воображающих, что этого достаточно, чтобы прослыть общественными деятелями. Что это карикатура, видно уже из того, что к обеим этим личностям с презрением относятся Аркадий и Базаров"¹. Превосходно нарисованные карикатуры подражателей, примазавшихся к серьезному течению, писатель ввел в роман с целью рельефнее оттенить образ настоящего героя времени - Базарова.

¹ (Цит. по кн.: Водовозова Е. Н. На заре жизни, т. 2, с. 125)

Таким образом, опираясь на богатейший материал русской действительности 60-х годов (деятельность лидеров демократического движения, его рядовых участников, выдающихся русских естественников, передовых дворян-либералов, мечтающих о реформистском преобразовании жизни, наконец, псевдонигилистов-подражателей, присасывающихся, как моллюски, к телам морских гигантов), Тургенев отбирал и синтезировал в своем творческом воображении наиболее характерные черты противоборствующих друг другу общественных типов. Писатель шел от "живых лиц" через сложнейший процесс типизации и индивидуализации к художественным образам. О том, какие изменения претерпевали эти образы в осуществлении замысла писателя, покажет история создания романа.