Второй этап (конец сентября 1861 г. - январь 1862 г.)

Посылая свой роман в "Русский вестник", Тургенев, естественно, должен был оставить у себя идентичный экземпляр рукописи. И действительно, в письме П. В. Анненкову, датированном серединой января (ст. ст.) 1862 г., он пишет о своей рукописи и ее "копии, находящейся у Каткова" (П. IV, 328), а в августе 1861 г. он извещал Анненкова, что у него будет черновая тетрадь. Вскоре писатель уехал из Спасского в Москву (29 августа/10 сентября 1861 г.), из Москвы в Петербург (2/14 сентября 1861 г.) и около 17 (29) сентября приехал в Париж (см. П. IV, 582). Уезжая во Францию, Тургенев увез с собой этот экземпляр "Отцов и детей", чтобы со временем вносить в него поправки и вообще вести дальнейшую работу над романом. Данный экземпляр (первоначально беловой, а со временем превратившийся в рабочий) и получил название Парижской рукописи. В настоящее время он хранится в Национальной библиотеке в Париже. Впервые об этой рукописи весьма кратко сообщил французский ученый А. Мазон в 1930 г.¹. Французский исследователь расценивал рукопись по первоначальному ее назначению как "беловую", близкую к окончательной редакции романа, не придав значения многочисленным поправкам в ее тексте, в своей совокупности значительно изменяющим облик главного героя, а также других действующих лиц романа. Советские ученые до 1961 г. не располагали копией Парижской рукописи "Отцов и детей" и потому могли высказывать о ней лишь различные предположения.

¹ (Mazon A. Manuscrits parisiens d'Jvan Tourguenev. Paris, 1930. - Мазон А. Парижские рукописи И. С. Тургенева. М, - Л., 1931. (Русский перевод Ю. Ган под ред. Б. Томашевского.))

В 1961 г. из Парижской Национальной библиотеки в Институт русской литературы (Ленинград) поступил микрофильм Парижской рукописи "Отцов и детей". По микрофильму видно, что рукопись романа представляет собой 238 листов убористого текста, почти на каждой странице есть поправки, изменения, вставки на полях, наспех зачеркнутые, но "просвечивающие" места. Совершенно ясно, что беловая рукопись романа после замечаний друзей Тургенева, а также в результате его собственных размышлений над жизненными фактами и событиями превратилась в рабочий экземпляр, по которому можно судить о ходе работы писателя над романом с конца сентября 1861 г. по январь 1862 г., т. е. на втором этапе.

Начало этого этапа определяется письмом П. В. Анненкова от 26 сентября 1861 г., которое заставило Тургенева о многом подумать и явилось толчком к "перепахиванию" всего романа. Но прежде чем анализировать письмо П. В. Анненкова, послужившее поводом к переработке романа, остановимся на причинах, вызвавших как появление этого письма, так и сильный нажим на Тургенева со стороны редактора "Русского вестника" именно в этот период.

Политических причин, обостривших антагонизм между лагерем демократов и лагерем либералов после реформы 1861 г., было несколько. Прежде всего значительно усилилось крестьянское движение: от пассивного недоверия к царскому манифесту крестьяне перешли к массовым формам протеста - к отказу от подписания "уставных грамот", к невыполнению барщины, к невыплате оброка и, наконец, в ряде случаев к открытым выступлениям. Догадываясь о том, как будет встречено народом объявление "воли", Александр II еще в начале февраля 1861 г., когда проект "Положения" обсуждался в Государственном совете, распорядился "командировать в каждую губернию одного из генерал-майоров свиты его величества или флигель-адъютантов для содействия, как особо доверенное лицо государя императора, губернскому начальству" в действиях последнего "по сохранению при сем в губернии порядка и спокойствия"¹.

¹ (Крестьянское движение в 1861 г. после отмены крепостного права. М. - Л., 1949, с. 3 - 4)

Расстрел крестьян в с. Бездна Казанской губернии, а также волнения в Пензенской и других губерниях показали, что уже с апреля 1861 г. народ стали "усмирять" пулями, штыками и розгами. 15 мая 1861 г. А. И. Герцен опубликовал в "Колоколе" статью "Русская кровь льется!", в которой писал: "Ужасом, слезами наполняют нас новости, идущие со всех сторон. Бедные, бедные крестьяне! Ведь в Европе не подозревают, что такое значит у нас усмирение солдатами, генерал-адъютантское, флигель-адъютантское усмирение. Одна надежда на солдат и на молодых офицеров. Тяжело носить оружие, на котором запеклась кровь своих родных, отцов, матерей, братьев"¹.

¹ (Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. XV. М., 1958, с. 90)

Революционно-демократический лагерь перешел к активной пропаганде революционных идей, главным образом в среде разночинной молодежи. Еще в июле 1861 г. в Петербург была доставлена отпечатанная в лондонской типографии Герцена прокламация Н. В. Шелгунова и М. Л. Михайлова "К молодому поколению". С июля и по октябрь 1861 г. вышли (при участии Владимира Обручева и братьев Лугининых) три выпуска революционного издания прокламации "Великорусе". На страницах "Колокола" Герцен и Огарев в многочисленных статьях убедительно доказывали, что так называемое освобождение крестьян - это обман.

Осенью 1861 г. начались сильные студенческие волнения, сопровождавшиеся уличными демонстрациями студентов в обеих столицах. Об этом времени Карл Маркс писал: "Русская учащаяся молодежь, состоящая по большей части из детей крестьян и прочего неимущего люда, до такой степени прониклась социалистическими идеями, что мечтала уже о немедленном их осуществлении. С каждым днем это движение все больше разрасталось в учебных заведениях и вливало в русское общество массу неимущей, вышедшей из простого народа, образованной и проникнутой социалистическими идеями молодежи. Идейным вдохновителем этого движения был Чернышевский"¹. В ответ на демократизацию студенческого движения правительство издало в мае 1861 г. новый университетский устав, согласно которому устанавливалась высокая плата за обучение, запрещались кассы взаимопомощи, а главное - всякого рода сходки.

¹ (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 389)

Рис. 5. П. В. Анненков

Первыми против нового университетского устава выступили петербургские студенты. Об этих волнениях П. В. Анненков писал Тургеневу 26 сентября (8 октября) 1861 г.: "Что сказать о новостях? Грустны, мерзки и страшны в будущем они. Треть студентов взята в Москве за распространение посредством литографий переводов Бюхнера, Стирнера и русских заграничных произведений... Студенты Петербургского университета положили сжечь все новые билеты на право посещения лекции и прибили к стенам аудиторий объявление, что они принимают перчатку, брошенную им правительством, следствием чего, вероятно, будет временное закрытие университета. Московские профессора прислали энергичный протест на грубый циркуляр министра, приглашающий их, по случаю прибавки жалованья, заниматься нравственным образованием юношества вместо роли растлевателей, которую многие из них прежде брали на себя и проч."¹. В сентябре 1861 г. Петербургский университет был временно закрыт; студенты устроили демонстрацию, закончившуюся столкновением с полицией. Согласно сводному отчету шефа жандармов за 1861 г. в казематы Петропавловской крепости было заключено 335 человек (из них только в октябре - 240)².

¹ (Архив П. В. Анненкова. Письма П. В. Анненкова к Тургеневу. - ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 8)

² (См.: Гернет М. Г. История царской тюрьмы. М., 1946 с. 303 - 305)

Получая о всех этих фактах некоторые сведения из газет, Тургенев писал П. В. Анненкову 14 (26) октября 1861 г.: "Самые печальные слухи доходят до нас - не знаешь, чему верить и что думать. Сообщите, хотя вкратце, перечень фактов, совершающихся около вас. Прошу также вашего совета: не думаете ли вы, что при теперешних обстоятельствах следует отложить печатание моей повести? Поправки все почти окончены - но мне кажется, что надо подождать. Ваше мнение на этот счет решит дело - и я тотчас же дам знать Каткову" (П. IV, 296 - 297). П. В. Анненков 22 октября (3 ноября) 1861 г. ответил Тургеневу: "Что вам сказать о здешних делах... Теперь окрестности университета затихли: 200 человек с лишком последнего скопища у дверей его, арестованного целиком, - перевезены в Кронштадт и будут там судиться. Такое же число прежде взятых групп осталось в крепости и судится уже особой комиссией. До 300 человек, не согласных на взятие матрикул, - высланы из города" (П. IV, 590 - 591). В том же письме П. В. Анненков отвечал и о судьбе романа "Отцы и дети": "Я думаю, и Катков будет того же мнения, как Вы и я, что с романом <"Отцы и дети"> надо повременить; он сам прекращает покамест полемику с рьяными противниками своими, но повести не уничтожайте; факт, ею разбираемый, остается в жизни, и художественное его отражение должно также существовать" (П. IV, 591).

В сентябре - октябре 1861 г. студенческие волнения произошли в Москве, Харькове, Казани. 4 октября московская молодежь устроила торжественное шествие на могилу историка Т. Н. Грановского. Этому шествию была придана явно политическая окраска. 12 октября студенты отправились к дому московского генерал-губернатора П. А. Тучкова с просьбой передать адрес Александру II об отмене нового университетского устава. Тучков не пожелал объясниться с демонстрантами, а полиция подвергла студентов избиению¹.

¹ (См.: Титов А. А. Студенческие беспорядки в Московском университете в 1861 г. (из бумаг О. М. Бодянского). М., 1905, с 3 - 16; Герцен А. И. Московская бойня студентов. - Собр. соч. в 30-ти т., т. XV, с. 233; Ткаченко П. С. Московское студенчество в общественно-политической жизни России второй половины XIX века. М., 1958; Гессен С. Я- Студенческое движение в начале шестидесятых годов. М., 1932; Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958)

Таким образом, студенческие волнения 1861 г. носили политический характер, они были частью революционно- демократической борьбы 60-х годов, или, как определяет Ленин, одним из существенных элементов революционной ситуации¹.

¹ (См.: Ленин В. И. Гонители земства и аннибалы либерализма- - Полн. собр. соч., т. 5, с. 27)

Охранителю основ самодержавия М. Н. Каткову и либералу П. В. Анненкову было далеко не безразлично, как посмотрит на все происходящее в России Тургенев и как он будет изображать современную ему молодежь в своем новом романе. Этим объясняются их поспешные попытки с разных сторон воздействовать на Тургенева, убедить писателя в том, что молодежь якобы заблуждается, становится на ложный путь, что ее усилия в борьбе с "основами" бесплодны. Перед лицом все более нарастающих и обостряющихся революционных событий неизбежно должна была обнажиться классовая сущность либерализма, которая, как известно, заключалась в боязни движения широких народных масс. Либералы и консерваторы на сей раз не просто отвернулись от демократии, но собирались дать ей бой.

Тургенев в основном писал роман за границей. Он был чуток и восприимчив ко всяким новым политическим веяниям, но как умеренный либерал, всегда отличался большой осторожностью на крутых общественных поворотах и был склонен прислушиваться к советам своих корреспондентов, от которых принимал на веру все рассказы о событиях в России, хотя некоторые из них освещали эти события весьма тенденциозно.

Получив письмо П. В. Анненкова (от 26 сентября/8 октября 1861 г.), с мнением которого Тургенев всегда считался, писатель решил задержать печатание романа. Он сразу же 1 (13) октября 1861 г. сообщает об этом Каткову: "Любезнейший Михаил Никифорович, - извините меня, что я Вас бомбардирую письмами, но я желал предупредить Вас, что вследствие полученного мною письма от Анненкова (курсив мой. - П. П.) и замечаний Боткина, которому я здесь читал мою повесть¹, - переделки в "Отцах и детях" будут значительнее,, чем я предполагал... Словом, я считаю свою вещь не вполне конченной, и так как я употребил на нее много труда, то мне хочется ее выдать в возможно лучшем виде" (П. IV, 295).

¹ (26 сентября (8 октября) 1861 г. Тургенев читал свой роман у В. П. Боткина в Париже. На чтении присутствовали Н. В. Ханыков, К. К. Случевский, В. Д. Скарятин, Н. В. Щербань. Когда Тургенев прервал чтение романа словами: "Баста, на сегодня довольно", Н. В. Ханыков заметил: "Превосходно, - да и достанется Вам, Иван Сергеевич!". Чтение романа закончилось в следующий раз у самого Ивана Сергеевича. "М. Н. Катков сообщил ему несколько указаний, - пишет Н. Щербань, - с которыми он согласился и сообразно которым изменил в рукописи то или другое. По поводу этих замечаний и поправок к роману В. П. Боткин обнадеживающе говорил Тургеневу: "Залижешь, Иван Сергеевич!" (см.: Щербань Н. Тридцать два письма И. С. Тургенева и воспоминания о нем. - "Русский вестник", 1890, № 7, с. 17 - 18))

Советы и замечания Анненкова, высказанные им в письме от 26 сентября (8 октября) 1861 г., можно разделить на политические, направленные к изменению идейного и морального облика главного героя романа, и касающиеся художественной стороны романа, психологических деталей характеров тех или иных героев. Сопоставление письма П. В. Анненкова с Парижской рукописью "Отцов и детей" убеждает нас в том, что к политическим советам Анненкова Тургенев относился выборочно: с некоторыми он соглашался, осуществляя их довольно своеобразно; другие - не принимал во внимание. Что же касается советов чисто художественного плана, то Тургенев считался с ними. Он верил эстетическому чутью П. В. Анненкова, и замечания о психологической логике развития характеров, о деталях поведения героев, о действенности диалогов в большинстве случаев принимал.

Чего же хотел и добивался от Тургенева П. В. Анненков?

Во-первых, Анненков сразу почувствовал двойственность отношения писателя к Базарову как к новому общественному типу. Стремление Тургенева-художника объективно вскрыть противоречивость своего героя не Могло импонировать эстетской позиции Анненкова; как либерал и аристократ, он хотел видеть в романе решительное осуждение демократа-разночинца Базарова. Поэтому он требовал от автора большей резкости по отношению к главному герою или, точнее, прямой политической дискредитации последнего. Внешне это выглядело как требование определенности авторской позиции.

Воздав должное художественным достоинствам романа¹, П. В. Анненков писал: "Другое дело - тип Базарова. Мнения о нем разнствуют вследствие одной причины - автор сам перед ним несколько связан и не знает, за что его считать - за плодотворную ли силу в будущем или за вонючий нарыв пустой цивилизации, от которого следует поскорее отделаться. Тем и другим вместе Базаров быть не может, а между тем нерешительное суждение автора колеблет и мнение читателя от одного полюса к другому. В том виде, в каком он теперь представляется (т. е. Базаров), он способен в одно и то же время польстить приятно всем отрицателям из фамилии Тряпичкиных, созидая им почетный идеал, в который они смотрятся очень охотно, а с другой стороны, он же способен возбудить омерзение всех людей труда, веры в науку и в историю. У него два лица, как у Януса, и каждая партия будет видеть только тот фас, который ее наиболее тешит или который она разобрать способна"².

¹ (П. В. Анненков писал: "Отцы и дети" - "по изложению и отделке есть вещь мастерская, превосходящая внешней формой, по моему мнению, все писанное автором доселе"; он замечал: "Это общее мнение даже скорее, чем мое или чье-либо в особенности - и поэтому на нем Вы можете успокоиться" (Архив П. В. Анненкова.- ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 8))

² (Там же)

К этому совету Анненкова Тургенев отнесся весьма осторожно, так как он в своем романе не стремился ни возвести Базарова в идеал, ни безапелляционно осудить его. Сознавая противоположность взглядов героя романа своему собственному мировоззрению, писатель видел в нем человека сильного, умного, честного, был уверен, что читатель полюбит Базарова, несмотря на сухость, резкость характера героя. Тургенев был далек от мысли о тех крайностях, которые очерчены в письме Анненкова: ни плодотворной силой в будущем, ни тем более "вонючим нарывом пустой цивилизации" он Базарова не считал. Тургенев смотрел на базаровский тип как на явление переходной эпохи, верил в его серьезность и значительность лишь на определенном этапе исторического развития. Почти во всех своих письмах разным лицам писатель говорит о силе Базарова в настоящем и о бесперспективности, обреченности, трагичности этой силы в будущем. Вместе с тем писатель даже не допускал мысли, чтобы Базаров мог "возбудить омерзение всех людей труда, веры в науку". Поэтому, пересматривая роман и меняя отдельные черты Базарова, Тургенев не стал ставить под сомнение серьезность занятий героя наукой. Все места в рукописи, касающиеся научных экспериментов Базарова, не подвергались правке ни на втором, ни на последующем этапе работы над романом.

Во-вторых, Анненков на основании своего понимания природы нигилизма советовал писателю показать пагубное влияние Базарова на окружающих. Испугавшись силы тургеневского героя, изображенной в основном тексте романа, Анненков писал, что видит в Базарове "такого же монгола, Чингисхана и проч., каковы были и настоящие: зверская, животная сила его (Базарова. - П. П.) не только не пленительна, но увеличивает отвращение к нему и поражена бесплодием. Весь тип целиком есть осуждение дикого общества, где он мог родиться, и если сделается известен иностранцам, то будет ими приводиться в свидетельство того грубого, кибиточного и зверообразного состояния, в каком находится наше государство, прикрытое сверху книжками с лейпцигской ярмарки"¹.

¹ (Архив П. В. Анненкова. - ИР ЛИ, ф. 7, ед. хр. 8)

Такому восприятию базаровской силы в какой-то мере мог способствовать и эпиграф романа, в котором "человек средних лет" отвечает молодому человеку; "А в вас - сила без содержания". Тургенев же понимал силу Базарова несколько по-иному. Может быть, именно поэтому он и снял эпиграф, из которого могло вытекать прямое авторское осуждение "силы без содержания". Но сделав это, он в X главе романа вложил в уста Павла Петровича следующие слова: "Сила! И в диком калмыке и в монголе есть сила - да на что нам она? Нам дорога цивилизация, - да-с, да-с, милостивый государь; нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, un barbouilleur, тапер, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому, что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть!" (С. VIII, 246).

Конечно, такой приговор, навеянный советом Анненкова, был направлен к явной дискредитации Базарова, но его произносит герой, несостоятельность которого Тургенев будет доказывать на протяжении всего романа¹. Тем самым автор лишь заострил конфликт между двумя антагонистическими героями, но не стал от своего имени осуждать Базарова.

¹ (Было бы ошибкой отождествлять политические взгляды Тургенева с воззрениями Павла Петровича Кирсанова. Ее допустил французский ученый Анри Гранжар в своей книге "Иван Тургенев и общественно-политические течения его времени" (Париж, 1954))

П. В. Анненков, вероятно, даже не предполагал, что своим советом он навел Тургенева на мысль снять эпиграф, а это, в свою очередь, повлекло устранение всех его следов в тексте романа: так в X главе вычеркнуты слова Павла Петровича, связанные с эпиграфом: "Хороша сила безо всякого содержания" (л. 58); в XXVII, главе после слов Базарова: " - Сила-то, сила, - промолвил он, - вся еще тут, а надо умирать!" - в рукописи вычеркнута фраза, как непонятная вне связи с эпиграфом: " - Вот уж точно, как говорил этот шут, как бишь его - Павел Петрович: сила без содержания!" (л. 225).

В-третьих, П. В. Анненков высказал соображение о некоторых моральных качествах Базарова как нигилиста. Речь идет о болезненном самолюбии героя, которое Анненкову казалось одной из самых характерных черт нигилистов. Упрекая Тургенева в том, что он прошел мимо этой существенной черты в облике героя, Анненков пишет: "...вы сумели действительно кинуть на Базарова плутарховский оттенок, благодаря тому, что не дали ему даже "жгучего, болезненного самолюбия", отличающего все поколение нигилистов. Застарелый романтик еще может быть у нас без "самолюбия", но возможен ли новейший отрицатель? Ведь это жизненная черта, и отсутствие ее именно делает то, что Базарова заподозревают в непринадлежности к здешнему миру, относя его к героическому циклу, к родству с Оссияном наизнанку и т. п. Для того, чтобы выказать оборотную сторону этого характера - мало превосходной сцены с Аркадием у копны сена - надо, чтобы в Базарове по временам или когда-нибудь проскользнул и Ситников. Ядовитым самолюбием Базаров только и может быть связан с действительностью, - это жила из существующего мира к его пупу, и обрезывать ее никак не следовало. Делу, впрочем, пособить легко, если, сохраняя все презрение к Ситникову, он когда-нибудь заметит Аркадию, что Ситниковых надо беречь на основании правила, изложенного еще князем Воронцовым, который на жалобы о мерзостях какого-то исправника, отвечал: "Я знаю, что он негодяй, но у него есть важное достоинство - он ко мне искренно привязан"¹.

¹ (Архив П. В. Анненкова. - ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 8)

О каком самолюбии шла речь? Известно, что самолюбие и самоуверенность, - черты, естественные и характерные для молодежи всех времен, в какой-то мере были присущи и реальным демократам 60-х годов. Но какова была природа этого самолюбия? Являлось ли оно "ядовитым и болезненным", как об этом думал П. В. Анненков, или, напротив, было здоровым, трезвым, свойственным всем порядочным людям, в том числе я людям типа Базарова, твердо верящим в свою высокую общественную миссию и гордящимся своим трудовым происхождением ("Мой дед землю пахал")? Разницу между этими двумя видами самолюбия пытался определить еще тургеневский Рудин, называя болезненное самолюбие себялюбием. Он говорил: "человек без самолюбия ничтожен", "самолюбие - архимедов рычаг, которым землю с места можно сдвинуть", "самолюбие, как деятельное стремление к совершенству, есть источник всего великого"; напротив, "себялюбие... - самоубийство. Себялюбивый человек засыхает словно одинокое, бесплодное дерево" (С. VI, 267).

П. В. Анненков, говоря о "жгучем, болезненном самолюбии", имел в виду именно себялюбие и эгоизм. Тургенев же понимал самолюбие как "деятельное стремление к совершенству". Не случайно в XVIII главе основного текста романа Одинцова говорила Базарову: "Вы - с вашим честолюбием - уездный лекарь! Не возражайте мне. Я Вас за это уважаю. Тот ли человек, в ком нет этого чувства - самолюбия!" (л. 118) (курсив мой. - П. П.). Под влиянием совета Анненкова, Тургенев исключил подчеркнутые слова; кроме того, в X главе в фразу: "Мой дед землю пахал, - с гордостью отвечал Базаров" писатель вставил определение "надменною" (л. 56).

"Жгучее" самолюбие Базарова появилось после советов Анненкова и в XXI главе романа, где на полях рукописи вставлен диалог Базарова и Аркадия, отсутствующий в основном тексте: "Ты нежная душа, размазня, где тебе ненавидеть!.. Ты робеешь, мало на себя надеешься...

- А ты, - перебил Аркадий, - на себя надеешься? Ты высокого мнения о самом себе?

Базаров помолчал.

- Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, - проговорил он с расстановкой, - тогда я переменю мнение о самом себе. Ненавидеть!" (л. 147).

Здесь уже чувствуется не только самолюбие, но и самомнение главного героя. Таким образом, первую половину пожелания П. В. Анненкова Тургенев осуществил. Но отождествлять Базарова с Ситниковым не стал. Напротив, в соответствии со своим замыслом, он отчетливо обозначил водораздел между подлинным отрицателем Базаровым и беспринципными нигилистами-подражателями, отрицателями "на косолапый манер", совершенно лишенными и всякого самолюбия и всяких убеждений - Ситниковым и Кукшиной. В XIX главе основного текста романа после вопроса Аркадия - "На какого черта этот глупец Ситников пожаловал?" следовало: "Но в ответ ему Базаров только пошевелился на постели". Тургенев изменил эту фразу. После слов: "Базаров сперва пошевелился на постели" автор вставил на полях: "а потом произнес следующее: "Ты, брат, еще глуп, я вижу. Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты это, мне нужны подобные олухи. Не богам же в самом деле горшки обжигать!!!" "Эге, ге!... - подумал про себя Аркадий, и тут только открылась ему на миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. - Мы, стало быть, с тобой боги? то есть - ты бог, а олух уж не я ли?" "Да, - повторил угрюмо Базаров, ты еще глуп" (л. 125).

Тургенев убедительно подчеркнул здесь не столько "бездонную пропасть базаровского самолюбия", сколько отделил Базарова от Ситниковых, недвусмысленно сказав, что "бог" Базаров и "олух" Ситников - антиподы, а следовательно, ни о каком тождестве между ними не может быть и речи. Что же касается эпизода в XV главе, где Базаров сконфузился у Одинцовой и, "развалясь в кресле, не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развязно", то изучение рукописи показало, что эти слова были в тексте с самого начала, а следовательно, советы Анненкова в данном случае не причем. Конечно, герой здесь немного бравирует, и только человек, лишенный чувства юмора, может трактовать внешнюю браваду Базарова, прикрывающую его совершенно противоположное внутреннее состояние, как серьезное уподобление Базарова Ситникову.

Тургенев не согласился с Анненковым и в том, что Базаров самолюбием "только и может быть связан с действительностью", что это единственная "жила из существующего мира к его пупу". Напротив, писатель раскрыл и другие, значительно более существенные связи своего героя с внешним миром, например, лечение мужиков, бескорыстный и благородный труд, повседневные научные эксперименты и т. д.

Как видим, Тургенев довольно осторожно и критически подходил к советам Анненкова, который старался добиться некоторого снижения политического и морального облика героя романа "Отцы и дети". Разумеется, кое-какие отрицательные черты все же были внесены в облик Базарова, но и после советов Анненкова Тургенев не снял присущей Базарову противоречивости, а, напротив, оставил в романе ту объективность, которая казалась Аннейкову "нерешительным суждением автора" и в дальнейшем привела к столкновению различных критиков, склонных к прямолинейному и грубо тенденциозному решению вопроса.

Кроме того, П. В. Анненков высказал несколько замечаний относительно художественной стороны романа и психологической правды характеров, особенно характера Одинцовой. Так, о взаимоотношениях Одинцовой с Аркадием П. В. Анненков писал: "Второе мое замечание будет касаться превосходной Анны Сергеевны. Этот тип нарисован у вас так тонко, что вряд ли и уразумеют его вполне будущие судители. В одном только месте становится он смутен, именно в XXV главе, где у Анны Сергеевны в разговоре с Базаровым выражается новая ея покатость в сторону Аркадия. Черты делаются тут так мелки, что требуют сильной умственной лупы, которую не всякий обязан иметь для уразумения их. Кажется, следует намекнуть на новое ее психическое состояние каким-либо сильным оборотом, а то выходит точно японская табакерка, где заключены миниатюрные деревца с плодами, прудики и лодочки - и тем более досадно это, что общий тон повести - рельефен, резок и ход ея весьма тверд"¹.

¹ (Там же)

Говоря о "покатости" Одинцовой в сторону Аркадия, Анненков, очевидно, имел в виду не любовь, так как понимал, что она его не любила, а ее состояние, рожденное близостью ее сестры Кати и Аркадия. В самом деле, до увлечения Катей, когда Аркадий восторгался красотой Анны Сергеевны, был влюблен в нее, это ей льстило, окрыляло ее, хотя настоящий интерес у нее был к Базарову. Одинцова кокетничала с Аркадием, принимая его восхищение как должное; она "как будто к нему нисходила". Когда же у нее произошла размолвка с Базаровым, а у Аркадия сближение с Катей, в Психике 28-летней вдовы стали происходить существенные сдвиги: и на Базарова и на Аркадия она должна была посмотреть другими глазами, ибо один, отвергнутый, ушел навсегда, а другой, тайно вздыхавший о ней, быстро отдал свое свежее, нерастраченное чувство ее сестре. В этом новом психологическом состоянии Анна Сергеевна не могла не обратить внимания на те хорошие качества Аркадия, которых раньше она, увлеченная собой, не замечала. Этим и объясняется новая "покатость" Анны Сергеевны в сторону Аркадия. Вряд ли Тургенев намекнул на новое психическое состояние Одинцовой каким-либо сильным оборотом, он предпочел оставить изящную "японскую табакерку" как психолог, который никогда не раскрывал всех чувств героя, предоставляя читателю разбираться в их оттенках самому¹. Автор заставил Анну Сергеевну сказать Базарову: "Ваш приятель, Аркадий Николаевич, приехал, и я попала в свою колею, в свою настоящую роль". И когда Базаров спрашивает: "В какую это роль, позвольте узнать?", она отвечает: "Роль тетки, наставницы, матери, как хотите назовите". Далее по неписаному закону возместительной оценки того, что ранее было не замечено, она отдает должное уму Аркадия, его молодости и в разговоре с Базаровым даже несколько преувеличивает достоинства Аркадия. То есть внешне Одинцова как будто играет ту же роль, которую она играла и ранее по отношению к своей младшей сестре и Аркадию, но тогда у нее было сознание своей силы, своего обаяния, теперь же проскальзывают нотки отчаяния. Она прямо говорит о своем возрасте, завидуя молодости Аркадия: "А главное, он молод, молод... не то, что мы с вами, Евгений Васильич" (л. 202).

¹ (В ответ на письмо гейдельбергских студентов Тургенев писал: "Одинцова так же мало влюбляется в Аркадия, как и в Базарова; как вы этого не видите! Это тоже представительница наших праздных, мечтающих, любопытных и холодных барынь-эпикуреек, наших дворянок... Ей бы хотелось сперва погладить по шерсти волка (Базарова), лишь бы он не кусался, - потом мальчика по его кудрям - и продолжать лежать вымытой на бархате" (П. IV, 380 - 381))

Таким образом, замечание Анненкова писатель принял, но осуществил это типично по-тургеневски: намекнул на новое состояние Одинцовой отнюдь не сильным оборотом, как это предлагал Анненков, а целой гаммой полутонов. В XXV главу Тургенев внес несколько редакционных поправок, которые приблизили ее к "общему тону повести", по выражению П. В. Анненкова, "рельефному" и "весьма твердому".

Последнее замечание Анненкова относилось к XXVI главе романа. Это резкая критика разговора Базарова с Одинцовой о бракосочетании Аркадия и Кати. П. В. Анненков писал: "А что касается до сцены с Базаровым после получения просьбы Аркадия на бракосоизволение с Катей, - то она уже просто невыносима". По мнению Анненкова, в ней "происходит говорение людей ради говорения и царствует какая-то противная, тепленькая и припахивающая психология". Критик требовал непременно заменить эту сцену чем угодно, "хоть взаимной веселостью разговаривающих, из которых один смеется от злобы, а другая от отчаяния"¹.

¹ (Там же)

Изучение рукописи убеждает в том, что малохудожественная многословная "сцена говорения" была сокращена почти на две трети¹. Пожелание Анненкова заменить сцену "хоть взаимной веселостью", сочетающей "смех от злобы" и "смех от отчаяния", не было для Тургенева психологическим открытием. Еще до правки по советам Анненкова, т. е. в основном тексте, Анна Сергеевна "с принужденным смехом" подавала Базарову лист почтовой бумаги, в котором Аркадий просил руки ее сестры. Базаров, прочитав письмо, "сделал усилие над собою, чтобы не выказать злорадного чувства, которое мгновенно вспыхнуло у него в груди" (л. 210).

¹ (Парижская рукопись, л. 210 - 211, а также анализ этого места в статье А. И. Батюто ("Русская литература", 1961, № 4, с. 69))

Учитывая совет Анненкова, Тургенев усиливает психологическое впечатление; он исключает маловыразительные слова и диалоги (см. л. 210, 211) и сгущает "принужденный смех" Одинцовой и "злорадное" чувство Базарова; писатель вносит на полях рукописи несколько поправок и дополнений, которые значительно проясняют чувства героя и героини. Так, до исправления в основном тексте Базаров спрашивал Одинцову: "Что же вы намерены теперь сделать?". А она, сама не зная, что надо делать, в свою очередь, отвечала ему вопросом: " - Что вы мне посоветуете?" - "Да я полагаю, следует благословить молодых людей" (л. 210). После исправления, по совету Анненкова, диалог принял такой вид: "Что вы мне посоветуете? - спросила Анна Сергеевна, продолжая смеяться. - Да я полагаю, - ответил Базаров тоже со смехом, хотя ему вовсе не было весело и нисколько не хотелось смеяться, так же как и ей, - я полагаю, следует благословить молодых людей" (курсив мой. - П. П.). Все, набранное здесь курсивом, вписано на полях (см. л. 210). Вторая вставка еще более усиливала внутреннюю растерянность героини: в основном тексте Одинцова произносила: "Я рада за Катю... и за Аркадия Николаича". Стремясь более точно и сильно передать волнение героини, Тургенев перед приведенной фразой вносит на полях: "Одинцова прошлась по комнате. Ее лицо попеременно краснело и бледнело". "Вы думаете? - промолвила она. - Что ж? Я не вижу препятствий..." (л. 210). И наконец, третья вставка: к базаровскому "смеху от злости", который был в основном тексте, Тургенев снова прибавил "смех от отчаяния" Одинцовой, вписав на полях: "опять засмеялась и тотчас же отворотилась" (л. 211).

Приведенные исправления свидетельствуют, что Тургенев внимательно прислушивался к советам Анненкова, однако как требовательный и тонкий художник проверял каждый совет жизнью и принимал лишь те, которые действительно улучшали художественные качества произведения.

1 (13) октября 1861 г. Тургенев писал Анненкову. "Со всеми замечаниями вашими я вполне согласен (тем более, что и В. П. Боткин находит их справедливыми) и с завтрашнего дня принимаюсь за исправления и переделки, которые примут, вероятно, довольно большие размеры... мне кажется, я вижу, как и что надо сделать, чтобы привести всю штуку в надлежащее равновесие" (П. IV, 294).

На самом же деле исправления романа по советам Анненкова оказались не столь значительными, как предполагал Тургенев, это была лишь небольшая часть того "перепахивания", которое еще предстояло. Уже 14 (26) октября 1861 г. Тургенев сообщал Анненкову, что поправки к роману все почти окончены; однако с печатанием надо подождать.

Что же было причиной дальнейшей задержки печатания романа? Из писем Тургенева Ф. М. Достоевскому, М. Н. Каткову, А. А. Фету, И. С. Аксакову, П. В. Анненкову видно, что печатание задерживалось по причинам политического характера, связанным с оживлением революционного движения в России. Так, 30 октября (11 ноября) 1861 г. Тургенев пишет Ф. М. Достоевскому из Парижа: "О содержании моей повести для "Р<усского> в<естника>" говорить в письме невозможно; главное лицо представляется выраженьем новейшей нашей современности, и так как она сама недавно выразилась довольно безобразно - то литературе остается до времени помолчать" (П. IV, 301 - 302). Здесь Тургенев довольно прозрачно намекает на студенческие волнения в Москве и в Петербурге, которые были одной из главных причин задержки опубликования романа.

В тот же день в письме М. Н. Каткову писатель более подробно обосновывает необходимость задержки и дальнейшей переработки романа: "Очевидно, что повесть, и по причине современных обстоятельств, и вследствие внутренней своей недоделанности - пока - должна быть отложена, - с чем и Вы согласитесь... Я хочу всю ее пересмотреть не спеша - перепахать ее¹. Полагаю, что все существующие теперь затруднения - внутренние и внешние - исчезнут ко времени моего возвращения в Россию, то есть к весне (к апрелю) - и нам, наконец, удастся пустить это детище гулять по свету" (П. IV, 302). В данном письме слова "пока" и "теперь", подчеркнутые Тургеневым, весьма знаменательны: они недвусмысленно указывают на главную причину задержки романа и его существенной переделки.

¹ (Заметим, что это писалось через 16 дней после письма (от 14/26 октября 1861 г.), в котором Тургенев сообщал П. В. Анненкову, что поправки к роману по советам последнего окончены. Отсюда можно сделать вывод, перефразируя слова эпиграфа к "Нови", что до 30 октября (11 ноября) Тургенев "перепахивал" роман "поверхностно скользящей сохой", предстояло же "перепахивание" "глубоко забирающим плугом")

8 (20) ноября 1861 г. Тургенев сообщает А. А. Фету о том, что печатание романа задерживается по причинам "внутренним и внешним" и даже высказывает предположение, что "Отцы и дети" не явятся раньше весны, а "может быть даже совсем нигде не явятся" (П. IV, 305). И. С. Аксакову он пишет 8 (20) ноября 1861 г.: "Печатание моей повести отложено на неопределенное время; и время теперь не такое - да и поправить ее нужно... Обо всем остальном, что происходит в России, нужно говорить слишком много или молчать. - Я вижу, что в 3-м № "Дня" есть статья: "К студентам"¹. Дай бог, чтобы они послушались голоса человека, которого они не могут заподозрить" (П. IV, 304). 21 ноября (3 декабря) 1861 г. Тургенев сообщает П. В. Анненкову о том, что задержал печатание "Отцов и детей": "Каткову я дал знать о нежелании моем печатать "Базарова" в теперешнем виде - да и он, кажется, этого не желает, а переделка, между нами, еще далеко не кончена" (П. IV, 308).

¹ (Речь шла о передовой статье газеты И. С. Аксакова "День" (№ 3 от 28 октября 1861 г.), автор которой призывал студенческую молодежь бросить "бесполезные толки, волнения без содержания и без цели..." (см.: Аксаков И. С. Соч., т. VII. М., 1887, с. 415 - 420))

Переписка Тургенева с Е. Е. Ламберт, И. П. Борисовым и Ф. М. Достоевским в ноябре - декабре 1861 г. не только подтверждает все вышесказанное, но и дает ясное представление о внутреннем состоянии писателя, о его глубоких раздумьях по поводу всего происходящего в России. Так, 15 (27) ноября 1861 г. Тургенев пишет Е. Ламберт: "Жестокий этот год, в течение которого Вы испытали столько горя, послужил и для меня доказательством тщеты всего житейского: да, земное все прах и тлен - и блажен тот, кто бросил якорь не в эти бездонные волны! Имеющий веру - имеет все и ничего потерять не может; а кто ее не имеет - тот ничего не имеет, - и это я чувствую тем глубже, чем сам я принадлежу к неимущим! Но я еще не теряю надежды" (П. IV, 306).

Аналогичными настроениями проникнуто письмо соседу Тургенева по имению И. П. Борисову 11 (23) декабря 1861 г.: "Известия из России - литературные и всякие другие - печальны. Мы живем в темное и тяжелое время - и так-таки не выберемся из него". В этом же письме Тургенев сожалеет о смерти Добролюбова, подчеркивая одаренность его: "Я пожалел о смерти Добролюбова, хотя и не разделял его воззрений: человек был даровитый - молодой... Жаль погибшей, напрасно потраченной силы!" (П. IV, 316). Деятельность Добролюбова, при всей его талантливости, представлялась Тургеневу бесперспективной, обреченной.

Однако интерес Тургенева к самим разночинцам-демократам 60-х годов, к их образу мыслей и творчеству, никогда не ослабевал. Об этом может свидетельствовать письмо Тургенева к Е. Ламберт 10 (22) декабря 1861 г., в котором писатель рекомендует ей прочесть в "Современнике" повесть Помяловского "Молотов", находя в ней "признаки самобытной мысли и таланта" (П. IV, 313), а также упомянутое нами письмо И. П. Борисову, в котором Тургенев говорит "о проблесках несомненного дарования" у Помяловского¹.

¹ (О таланте Помяловского, о свежести и новизне его произведения Тургенев пишет, кроме того, Анненкову 11 (23) декабря (П. IV, 314) и А. А. Фету 26 декабря 1861 г. (7 января 1862 г.) (П. IV, 321))

Из декабрьской переписки Тургенева видно, что он перестал торопиться с изданием романа и твердо решил отложить его до весны. "Необходимые поправки к моей повести я еще не кончил, - сообщает он И. П. Борисову 11 (23) декабря 1861 г., - и она раньше февраля или марта не появится в "Русском вестнике". Нового я ничего не делаю; кажется, я самому себе сказал: "Баста!" (П. IV, 316).

Переписка Тургенева с редактором "Русского вестника" проливает значительный свет на дальнейшую судьбу романа. К сожалению, письма М. Н. Каткова к Тургеневу не сохранились, и мы можем судить о требованиях редактора "Русского вестника" лишь по ответным письмам Тургенева, по его воспоминаниям и по косвенным источникам - переписке с другими лицами. На основании этих документов не представляется возможным выделить и систематизировать в особую группу (как это было сделано по отношению к советам П. В. Анненкова) все поправки, которые писатель вносил в роман по замечаниям Каткова; можно лишь более или менее достоверно предположить о тех отдельных требованиях редактора "Русского вестника", о которых упоминает Тургенев. Ясным становится и другое: Тургенева больше беспокоила обстановка, сложившаяся в России осенью 1861 г., чем личные замечания Каткова, продиктованные эстетическими вкусами последнего, с которыми писатель не соглашался. Он часто спорил с Катковым, возражал в письмах против его советов, иногда поступал вопреки им¹. Так, например, когда Катков настаивал на усилении иронии Одинцовой по отношению к Базарову и на превосходстве мужика над главным героем романа, Тургенев отвечал редактору "Русского вестника" 30 октября (11 ноября) 1861 г.: "Не могу согласиться с одним: ни Одинцова не должна иронизировать, ни мужик стоять выше Базарова, хоть он сам пуст и бесплоден... Может быть, мое воззрение на Россию более мизантропично, чем Вы предполагаете: он - в моих глазах - действительно герой нашего времени. Хорош герой и хорошо время - скажете Вы... Но оно так" (П. IV, 303).

¹ (Поэтому было бы неправильным полагать, будто в кулуарах "Русского вестника" произошел своеобразный сговор Каткова с Тургеневым, в результате которого писателю был навязан комплекс идей, безропотно принятых им к осуществлению. Против такого вульгарного и несправедливого истолкования истории романа "Отцы и дети" еще в 1869 г. решительно возражал сам Тургенев в своем очерке "По поводу "Отцов и детей" (впервые опубликованном в Сочинениях. М., 1869, ч. 1): "Помнится, один критик (Тургенев имел в виду М. Антоновича. - П. П.) в сильных и красноречивых выражениях, прямо ко мне обращенных, представил меня вместе с г-м Катковым в виде двух заговорщиков, в тишине уединенного кабинета замышляющих свой гнусный ков, свою клевету на молодые русские силы... Картина вышла эффектная" (С. XIV, 104). Хотя Тургенев и высмеял подобную точку зрения, она была, к сожалению, воскрешена в 1958 г. В. Архиповым, который в своей статье "К творческой истории романа И. С. Тургенева "Отцы и дети" писал, что роман появился в результате "сговора" Тургенева с Катковым ("сговор был налицо") и "сделки" того же Каткова с советчиком Тургенева П. В. Анненковым ("В кабинете Каткова в Леонтьевском переулке, как и следовало ожидать, состоялась сделка либерала с реакционером"). - "Русская литература", 1958, № 1)

Более того, в рукописи романа есть несколько мест, в которых снята ирония Одинцовой по отношению к Базарову. Так, в XVI главе вычеркнут большой отрывок, в котором Базаров говорит об уничтожении всего старого, а несколькими абзацами ниже Одинцова замечает: "А теперь я слышу, тетушка идет чай пить; мы должны пощадить ее уши. Она стара, а все-таки ее уничтожать не следует" (л. 97). Отмеченное здесь курсивом вычеркнуто в рукописи. В другом месте той же главы Тургенев, не снимая иронии Одинцовой совсем, значительно ее приглушил: когда Базаров говорит, что "при правильном устройстве общества совершенно будет равно, глуп ли человек, или умен, зол или добр", Одинцова иронически замечает: "Да, понимаю, у всех будет одна и та же селезенка". Далее после иронических слов Базарова: "Именно так, сударыня" в рукописи вычеркнута контрирония Одинцовой: "Признаюсь, - заметила Одинцова, - я очень рада, что мы еще не дожили до такого усовершенственного (так в рукописи. - П. П.) состояния" (л. 97).

Не принял Тургенев и замечания Каткова о том, что мужик должен стоять выше Базарова. Напротив, писатель внес в текст романа несколько деталей, снижающих мужика перед Базаровым. Так, в XIX главе перед диалогом Базарова с мужиком Тургенев вставляет между строк рукописи: "Мужик показал обоим приятелям свое плоское и подслеповатое лицо" (л. 129), - а в самом конце главы вписывает на полях слова мужика; " - А твоя жена - колдунья", - возражал другой" (л. 129). Эта введенная деталь, свидетельствующая о суеверности мужика, как бы подтверждает правильность слов Базарова, сказанных им в X главе: "Грубейшее суеверие нас душит". Отрицательными чертами наделил Тургенев мужика и в XXVII главе, где наиболее ярко обнаружилось взаимное непонимание Базарова и крестьянина. Тургенев здесь усиливает иронию Базарова по поводу невежества мужика: после слов "излагай мне свои воззрения на жизнь" вставлено вверху явно ироническое в данном контексте "братец", а также акцентируются притворство и забитость мужика: в тексте "Это, батюшка, земля на трех рыбах стоит, - успокоительно... объяснял мужик..." - Тургенев вписывает на полях: "с патриархально-добродушною певучестью" и далее вкладывает в уста мужика следующие слова: "А чем строже барин взыщет, тем милее мужику" (л. 217).

Какие же замечания М. Н. Каткова писатель принял и как их осуществил в романе?

Одно из самых существенных замечаний касалось Базарова. "Охранитель основ" больше всего испугался возвеличения в романе разночинца-демократа. Вот отрывок из письма Каткова, который приводит Тургенев в очерке "По поводу "Отцов и детей": "Если и не в апофеозу возведен Базаров, то нельзя не сознаться, что он как-то случайно попал на очень высокий пьедестал. Он действительно подавляет все окружающее. Все перед ним или ветошь, или слабо и зелено. Такого ли впечатления нужно было желать? В повести чувствуется, что автор хотел характеризовать начало мало ему сочувственное, но как будто колебался в выборе тона и бессознательно покорился ему. Чувствуется что-то несвободное в отношениях автора к герою повести, какая-то неловкость и принужденность. Автор перед ним как будто теряется, и не любит, а еще пуще боится его" (С. XIV, 104).

О впечатлении, которое произвел на Каткова роман "Отцы и дети", еще в более сильных выражениях сообщал Тургеневу П. В. Анненков. Он писал, что "у Каткова сделались глаза велики от страха" и что редактор "Русского вестника" в ужасе от силы и мощи Базарова, от его способности покорять людей; Катков считает, что "это Современник, возведенный в апофеозу, и отчаивается за дело религии и науки, когда люди, подобные автору повести - вместо борьбы с растлевающим направлением - спускают перед ним флаг, пасуют перед ним, покоряются, благоговеют мыслью перед его пустым, фосфорическим и обманывающим блеском"¹.

¹ (Архив П. В. Анненкова. - ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 8)

Отношение Каткова к Базарову заставило Тургенева еще раз критически посмотреть на своего героя. Писатель увидел, что фигура демократа-разночинца оказалась слишком яркой и что в таком виде она не может появиться на страницах журнала, объявившего идейную войну против демократической идеологии. Тургенев в своих воспоминаниях замечал: "Я бы не удивился, если б он (т. е. Катков. - П. П.) отказался от помещения моей повести в своем журнале" (С. XIV, 105).

Пришлось идти на некоторый компромисс. И хотя Тургенев по-прежнему не думал ни возводить своего Базарова в апофеоз, ни осуждать его, но на требование Каткова он ответил определенными уступками: последовательно от главы к главе он вносил в текст исправления, снижающие облик Базарова по сравнению с тем, что было в первоначальном тексте. Он заверял редактора "Русского вестника": "Я надеюсь, что вследствие моих поправок - фигура Базарова уяснится Вам и не будет производить на Вас впечатление апофеозы, чего не было в моих мыслях" (П. IV, 295).

Невозможно установить, какие из многочисленных поправок, касающихся Базарова, внесены непосредственно по советам Каткова, а какие по собственным убеждениям Тургенева, но общая линия переработки романа вела к снижению облика главного героя.

Второе замечание Каткова относилось к образу Павла Петровича Кирсанова и к его спору с Базаровым. Тургенев пишет Каткову 30 октября (11 ноября) 1861 г.: "С Вашими замечаньями я согласен, ...особенно насчет Павла Петровича и самого Базарова... (Кстати, спор между П. П. и Базаровым совсем переделан и сокращен)" (П. IV, 302). Есть основания полагать, что в данном случае речь шла о VII и X главах, где Тургенев (по совету Каткова) стремится несколько возвысить Павла Петровича, усилить его аргументацию против Базарова. В VII главе в разговор Базарова и Аркадия о Павле Петровиче вставлены на полях слова Аркадия: "И он далеко не глуп. Какие он мне давал полезные советы... особенно... особенно насчет отношений к женщинам" и ответ Базарова: "Ага! На своем молоке обжегся, на чужую воду дует. Знаем мы это!" (л. 36). В X главе Павел Петрович говорил о Базарове: "По-моему, он препустой". Тургенев вычеркнул в тексте слово "препустой" и вписал на полях: "просто шарлатан. Я уверен, что со всеми своими лягушками, он и в физике далеко не ушел" (л. 51).

А. И. Батюто прав, комментируя это место как одно из наиболее вероятных осуществлений советов Каткова, что подтверждается и излюбленным словом "шарлатан", которым редактор "Русского вестника" часто награждал своих идейных противников, и систематическими выпадами консерваторов и либералов против научных экспериментов русских естественников¹.

¹ (См.: Батюто А. И. Парижская рукопись романа "Отцы и дети". - "Русская литература", 1961, № 4, с. 64)

В той же X главе Тургенев усилил критику Павлом Петровичем современной молодежи. Укоряя своего брата в чрезмерном благодушии и скромности, Павел Петрович в основном тексте говорил: "Я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих молодчиков, хотя выражаемая, может быть, несколько устарелым языком, vieilli и не имеем той дерзкой самоуверенности...". Очевидно, после совета Каткова Тургенев не только заменил слово "молодчиков" на "господчиков", но и вставил на полях продолжение этой тирады: "И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: какого вина вы хотите, красного или белого? "Я имею привычку предпочитать красное!" - отвечает он басом и с таким важным видом, как будто вся вселенная смотрит на него в это мгновение..." (л. 61)¹.

¹ (Заметим, что это была коварная уступка Каткову. Павел Петрович произносил молодежи обвинение, которое, как бумеранг, возвращалось к нему самому. В самом деле, на протяжении всего романа напыщенно выражается отнюдь не Базаров, а именно Павел Петрович. Это он говорит: "Отдаю преферанс сигарам:"; "Чувствительно вам обязан", "Ваши слова избавляют меня от печальной необходимости" и проч. Вместо простого "Вы все шутите" Павел Петрович говорит: "Вам все желательно шутить", вместо "предупреждаю вас" - "считаю долгом предупредить" и т. д.)

Спор Павла Петровича с Базаровым Тургенев переделал весьма своеобразно: с одной стороны, вычеркнул обнаженно публицистическую тираду Павла Петровича о "новых наставниках", о Пальмерстоне и Кавуре (л. 60) (здесь, видимо, совпали пожелания Каткова с советами Анненкова), а с другой стороны, по совету Анненкова вставил на полях не менее публицистическую тираду того же Павла Петровича о грубой монгольской силе Базарова; вычеркнул часть диалога Базарова и Павла Петровича о народе (л. 59), но вставил на полях объяснение странной манеры Павла Петровича говорить "эфтим", "эфто" (л. 54).

Таким образом, и советы Каткова не воспринимались писателем слепо и покорно: некоторые из них Тургенев оспаривал и отвергал; к другим же в силу сложившихся обстоятельств он вынужден был прислушиваться и, идя на известный компромисс, принимать их.

Но была еще одна причина, вызвавшая у Тургенева усиленную осторожность и осмотрительность и при написании, и особенно при переработке романа. В письме к Каткову 27 октября (8 ноября) 1861 г. Тургенев обронил знаменательную фразу: "Я думаю, что при теперешних обстоятельствах следует отложить на некоторое время печатание "Отцов и детей" - тем более, что и ценсура теперь может сделать затруднения" (курсив мой. - П. П.) (П. IV, 300).

Тургенев имел все основания опасаться цензуры, которая после отмены крепостного права становилась все более и более суровой и деспотичной. В июне 1861 г. на пост министра просвещения вместо Е. П. Ковалевского был назначен Е. В. Путятин, а 25 декабря 1861 г. его сменил А. В. Головнин. Деятельность этих министров привела к тому, что цензура постепенно из предупредительной превращалась в карательную, облеченную полицейскими функциями¹.

¹ (См. об этом материалы: Лемке М. К. Эпоха цензурных реформ 1859 - 1865 годов. Спб., 1904; Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры (1700 - 1863). Спб., 1892)

9 ноября 1861 г. реакционер Е. В. Путятин докладывал царю о том, что литература уклоняется от цензурных правил, что цензура бессильна с этим бороться, и просил передать цензуру из ведения министерства просвещения в ведение министерства внутренних дел. А. В. Головнин, очевидно, придерживался еще более крутого курса, в результате чего при нем цензура превратилась в грозную силу и своими действиями вызывала серьезные опасения у многих писателей, в том числе и у Тургенева. Сошлемся на некоторые архивные материалы, подтверждающие это. 18 февраля 1861 г. Московский цензурный комитет принимает "к точному и непременному исполнению" "предложение Главного Управления цензуры от 14 февраля за № 210, с пояснением Высочайшего повеления о том, чтобы сочинения и статьи, касающиеся крестьянского вопроса и вообще настоящего и будущего отношений помещиков и крестьян, а также устройства крестьянского быта на новых началах передавать на предварительное рассмотрение Государственной Канцелярии"¹.

¹ (Исторический архив Московской области (МО), журналы заседаний Московского цензурного комитета (МЦК), ф. 31, оп. 5, ед. хр. 454, протокол № 14, л. 38)

На следующем заседании Московский цензурный комитет принимает "к руководству и исполнению" циркулярное предложение Главного управления цензуры от 14 февраля за № 223 о том, "чтобы не дозволять к печати изданное в 1807 - 1811 годах в 6 томах Собрание оставшихся Сочинений А. Н. Радищева и отрывков путешествия А. Радищева из Петербурга в Москву"¹.

¹ (Там же, протокол № 15, § 2, л. 42)

В ряде других документов категорически запрещается издавать и переиздавать различные произведения на политические темы, переводы иностранных публицистов и поэтов-сатириков, а также отклики на революционные события¹.

¹ (См. там же, протоколы № 11, § 4, л. 31; № 13, § 6, л. 36; № 15, § 6, л. 43; № 16, § 5, л. 47)

Об этом "цензурном неистовстве" в России А. И. Герцен помещает в "Колоколе" множество статей и заметок, среди которых наиболее характерны: "Цензурные зуавы" (март, 1861), "Духовные и светские доносы, цензороквизиция литературы, рачители и попечители" (май 1861), "Прогресс цензуры" (июль, 1861) и др. В сентябре 1861 г. Герцен писал в "Колоколе" о мракобесии русской цензуры: "Верное своему началу, желая, чтобы ничто, кроме тупоумия, не распространилось в России, правительство делает цензуру все более и более тупоумною и тяжелою"¹.

¹ (Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. XV, с. 230)

Пределом цензурного мракобесия было Высочайшее распоряжение о контроле цензурных комитетов III Отделением, согласно которому специальные экземпляры книг, предназначенных к выходу в свет, должны были проходить обязательную проверку в III Отделении. Особым циркуляром от 3 февраля 1862 г. Управляющий III Отделением предписал: "Во избежание замедления в получении повременных изданий, которые обращались в публике, оставаясь некоторое время неизвестными III Отделению, на основании Свода Законов т. XIV Уст. Цензуры ст. 79, обязать всех содержателей типографий в Москве подпискою о немедленном отправлении по одному экземпляру периодических изданий и тотчас по отпечатании не в цензурный комитет, а прямо в III Отделение"¹.

¹ (МО МЦК, книга исходящих бумаг, ф. 31, оп. 5, ед. хр. 487, л. 21, 22)

Разумеется, при таких цензурных условиях вряд ли мог писатель вложить в уста своего героя - разночинца-демократа гневные филиппики против "феодалов"-дворян и их "рыцарских турниров", против либерального "благородного смирения".

В свете этих событий очень вероятно, что напуганный неистовством русской цензуры, Тургенев еще при переписывании романа в Спасском снял в XXV и XXVI главах антидворянские обличения и выпады Базарова, в результате чего их нет в Парижской рукописи. Подтверждение этому есть в письме Тургенева К. К. Случевскому от 14/26 апреля 1862 г., где говорится о XXVI главе романа: "Я хотел большего. Базаров в одном месте у меня говорил (я это выкинул для цензуры) (курсив мой. - П. П.) Аркадию: ..."Твой отец - честный малый; но будь он расперевзяточник - ты все-таки дальше благородного смирения или кипения не дошел бы, потому, что ты дворянчик" (П. IV, 380). Тургенев говорит ясно и определенно: "Я это выкинул для цензуры". Поэтому едва ли стоит видеть в данном утверждении какую-то дипломатию писателя, как это делает в своей статье А. Батюто¹.

¹ (См.: Батюто А. И. Парижская рукопись романа И. С. Тургенева "Отцы и дети". - "Русская литература", 1961, № 4, с. 62)

А. И. Батюто предполагает одно из двух: либо вышеприведенное высказывание Базарова (в несколько ином словесном оформлении) было в оригинале, который находился у Каткова и тогда последний мог это место "урезать", либо оно появилось в поправках, которые были посланы Тургеневым позднее со Щербанем. Оба предположения неосновательны.

В оригинале, находившемся у Каткова и представлявшем собой перебеленный в Спасском текст романа, приведенных базаровских слов не могло быть, так как их нет в оставшейся у Тургенева Парижской рукописи. Идентичность экземпляра, посланного Каткову, и рукописи, оставшейся у писателя, должна была быть строго соблюдена, ибо Тургенев прекрасно понимал, что роман будет печататься без него и поэтому два одинаковых текста необходимы. Еще менее убедительной представляется нам гипотеза А. Батюто о том, что базаровская характеристика "дворянчиков" могла быть в поправках, посланных со Щербанем.

Во-первых, данная поправка противоречит общему духу и направлению всех остальных авторских поправок, приглушающих антагонизм "отцов" и "детей", а во-вторых, было бы совершенно невероятным предположить, чтобы такой осторожный и чуткий к политическим веяниям писатель, как Тургенев, при чрезвычайно напряженной обстановке конца 1861 г., в момент разгула и мракобесия цензуры, вставил бы строки, которые заведомо были бы обречены на вычеркивание красным цензорским карандашом, да еще при этом в "спешке" не внес их в оставшуюся у него рукопись, превращенную в рабочий экземпляр.

Что касается характеристики "рыцарей"-феодалов в XXV главе, которой (как и предшествующего отрывка антидворянской направленности) нет в Парижской рукописи, то и о ней Тургенев говорит ясно и честно в письме Достоевскому: "Я выкинул это - и теперь сожалею" (П. IV, 359). Следовательно, и этого отрывка не могло быть в поправках по той же причине. Восстанавливались же оба приведенных отрывка при подготовке отдельного издания романа, по-видимому, по черновикам, оставшимся у писателя. Поэтому предположение А. И. Батюто о том, что "Катков приложил руку к двум местам романа, но зато очень важным", не может быть принято.

Мы полагаем, что оба отрывка возникли в период работы над основным текстом романа, когда по горячим следам споров и расхождений с журналом "Современник" четко обозначились два идейных полюса, и Тургенев не склонен был еще затушевывать антагонизм между ними. В то время он рисовал реальную схватку двух противоборствующих идейных сил, еще не руководствуясь положением, которое позднее (23 января/4 февраля 1862 г.) выскажет А. А. Фету: "Правда и там и здесь, никаким резким определением ничего не определишь - приходится хлопотать, взвешивать обе стороны" (П. IV, 330). При переписывании же романа в Спасском писатель стал значительно осторожнее в связи с происходящими событиями, он принялся "хлопотать, взвешивать обе стороны", и поэтому антилиберальную линию романа пришлось приглушить. Возможно, что Тургенев прислушался и к мнению семьи Тютчевых, приговор которых, как писал П. В. Анненков, "вышел из начал совершенно противоположных тем, которые руководили мнением г. Каткова; они боялись за антилиберальный дух, который отделялся от Базарова, и отчасти предвидели неприятные последствия для Тургенева из этого обстоятельства" (П. IV, 586).

Таким образом, при переписывании романа осенью 1861 г. в Спасском (то есть создании Парижско-Спасской рукописи) оба отрывка по цензурным соображениям были исключены из текста самим Тургеневым.

Как видим, советы друзей и редактора "Русского вестника" были лишь поводами (хотя и существенными) к коренной переработке романа. Ознакомление с Парижской рукописью показывает, что исправлениями, сделанными по этим советам, не покрывается вся работа писателя над романом в период с конца сентября 1861 г. по январь 1862 г., что поправок и изменений было значительно больше, чем этого требовали советчики Тургенева.

Собственное неудовлетворенное чувство художника, усиленное создавшейся обстановкой в России, заставило его, как это видно по рукописи, в значительной мере снизить облик Базарова. Однако изменив какую-нибудь одну существенную черту в его характере, во взглядах или поведении, Тургенев вынужден был соблюдать логику художественного развития образа и вносить исправления по всей линии героя до конца романа. Так, например, в X главе Тургенев исключил важнейшую часть диалога Базарова и Павла Петровича о народе: между вопросом Павла Петровича: "Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?" и ответом Базарова: "От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела" в рукописи вычеркнут следующий разговор: "А по-вашему лучше подлаживаться под него?" "Вы одни с целым народом?" "Мы не одна и народ не против нас". "Одни с народом? - упорно повторял в свою очередь Павел Петрович" (л. 59).

Тургенев здесь снял основной ключ к пониманию подлинного демократизма Базарова ("Мы не одни и народ не против нас"), и это в дальнейшем привело писателя к серьезному идейному перекосу всего романа. Сняв фразу: "Мы не одни и народ не против нас", писатель стал пересматривать всю линию отношения Базарова к народу, вплоть до XXVII главы, где между героем и мужиками уже воздвигнута стена взаимного непонимания (л. 217). Особенно много исправлений внесено во вторую половину романа, и все они не в пользу Базарова. Тургенев в полном соответствии с собственным пониманием будущности русской демократии лишает главного героя веры в будущее обновление общества: после слов Базарова в XVI главе о безобразном состоянии общества в рукописи вычеркнут следующий диалог героя с Одинцовой: "Да как его (общество. - П. П.) исправить? - спросила Анна Сергеевна.

- Как? Надо, разумеется, начать с уничтожения всего старого и мы этим занимаемся помаленечку. Вы изволили видеть, как сжигают негодную прошлогоднюю траву? Если в почве не изсякла сила она дает двойной рост" (л. 97).

Далее, вместо подлинного чувства к Одинцовой Тургенев с помощью многочисленных поправок выдвигает на первый план у Базарова чувственность. Уже в XVI главе писатель снижает положительные качества Базарова и пытается всячески объяснить и оправдать недостатки Одинцовой; после слов: "Базаров ей понравился отсутствием (вычеркнуто "всякого". - П. П.) кокетства и самою резкостью суждений, дельной краткостью речи" (л. 101) в тексте рукописи вычеркнуто: "Его ум, сухой и односторонний, но свободный и бойкий, ее не отталкивал" (л. 101). Затем автор делает на полях большую вставку, смысл которой - дать представление о сложности характера героини и оправдать ее будущий ответ на искренний порыв Базарова. Из этой авторской характеристики мы узнаем, что Одинцова "странное существо": она пассивна, у нее нет ни верований, ни предрассудков, ее многое занимает, но ничто не удовлетворяет; ее ум и пытлив и равнодушен в одно и то же время". Далее Тургенев восстанавливает вычеркнутую фразу: "Как все женщины, которым не удалось полюбить, она хотела чего-то, сама не зная чего именно" (л. 101).

В XVII главе чувствуется, как писатель хотел сделать героиню несколько мягче и нежнее. В ответе Одинцовой: "Ну, теперь я понимаю, почему мы сошлись с вами; ведь вы такой же равнодушный и холодный, как я" (л. 112) - слова "равнодушный и холодный" вычеркнуты. Зато в Базарове Тургенев явно приглушает большие внутренние движения: "Ты кокетничаешь, - подумал он (Базаров. - П. П.), тебе горя мало, ты скучаешь и дразнишь меня от нечего делать, а мне жутко приходится" (л. 113 - 114). В этой фразе Тургенев зачеркивает все выделенное, сняв, таким образом, глубину и искренность переживаний героя. В XIX и XXIV главах автор удалил все, что свидетельствовало об искренности любви Базарова к Одинцовой: в XIX главе сняты авторские слова: "Ему было очень тяжело: не одно самолюбие в нем страдало; он, насколько мог, полюбил Одинцову" (л. 127); в XXIV главе вычеркнуты раздумья Базарова: "И та, та, которую я любил, которую я люблю и теперь. Теперь? Теперь я дерусь как мальчишка, за что? За кого?" (л. 175).

В кульминации взаимоотношений Базарова и Одинцовой (XVIII глава) Тургенев устранил многое, что свидетельствовало о глубокой симпатии и расположении Анны Сергеевны к Базарову, о том, что она сама своим поведением вызвала героя на откровенность, дала ему все основания поступать так, как он поступил. В самом деле, Одинцова первая делает смелую и решительную попытку к сближению с Базаровым, когда говорит ему: "А знаете ли, Евгений Васильевич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива и честолюбива, как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания, как и вы" (л. 118). Но Базаров колеблется, ибо чувствует, какое большое расстояние между ними. После этого (в рукописном тексте) Одинцова делала вторую попытку вызвать Базарова на откровенность:

"- Для того, чтобы решиться на откровенность, - проговорил Базаров, - нужно быть уверенным в сочувствии.

- И вам не стыдно говорить такие слова? Разве Вы не уверены в моем сочувствии?

- Я вам очень благодарен..." (л. 118).

Весь этот диалог, из которого видно, что Одинцова ждет от Базарова какого-то решительного шага или признания, писатель опустил. В той же главе, когда Базаров замечает, что говорить о его будущей деятельности "вовсе не любопытно", Анна Сергеевна снова, в третий раз недвусмысленно намекает ему на свое чувство: "Опять это слово - любопытно! Видно вы не в состоянии предположить во мне другое чувство" (л. 119). Несколькими строчками ниже Одинцова варьирует ту же мысль: "Я знаю, вы считаете меня неспособной на сердечное участие; у меня, действительно, нрав довольно спокойный, но вы ошибаетесь, Евгений Васильевич, право" (л. 119). Оба высказывания Одинцовой, свидетельствующие о ее расположении к Базарову и дающие повод последнему открыть ей свое чувство, Тургенев вычеркнул в рукописи. Это не только лишало поэтичности признание героя в любви, но сделало его неожиданным, навязчивым и грубым.

Мало того, Тургенев пошел далее по пути прямого морального снижения героя. Одинцова вспоминает "почти зверское лицо Базарова" (л. 121) (выделенные слова вставлены в текст. - П. П.), а в конце главы после слов "она скорее чувствовала себя виноватою" (что соответствовало психологической правде поведения героини) Тургенев добавляет на полях: "Под влиянием различных смутных чувств, сознания уходящей жизни, желания новизны она заставила себя дойти до известной черты, заставила себя заглянуть за нее - и увидала за ней даже не бездну, а пустоту... или безобразие (л. 121) (курсив мой. - П. П.) Писатель как бы полностью оправдывает поведение Одинцовой и возлагает всю вину на Базарова. А между тем логика развития их взаимоотношений говорит о другом: о том, что Анне Сергеевне очень хотелось услышать признание в любви, что она сама наводила Базарова на объяснение, и когда он спросил ее: "И вы не рассердитесь?", она ответила решительно: "Нет" (л. 120). Более того, даже когда Базаров уже сказал ей: "Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно... Вот чего вы добились" (курсив мой. - П. П.) Одинцова "протянула вперед обе руки", ей "стало и страшно и жалко его", "невольная нежность зазвенела в ее голосе", она "не тотчас освободилась из его объятий (слово "освободилась" вписано вместо вычеркнутого "вырвалась", что повлекло за собой, естественно, снятие эпитетов "вся бледная и холодная"). Судя по этим фактам, Одинцовой не настолько было неприятно поведение Базарова, чтобы ей почудились "пустота и безобразие", о которых автор пишет в конце главы.

В результате всех этих и многих других поправок облик Базарова во второй половине романа настолько изменился, что перед читателем как бы встали два разных героя. Во всяком случае крутой перелом в характере Базарова и во всей линии его поведения стал настолько ощутим, что Тургенев отказался от первоначального намерения печатать роман по частям. Писатель стал настойчиво просить Каткова ни в коем случае не публиковать роман вразбивку в разных номерах журнала. Он поручает П. В. Анненкову "взять обратно у Каткова согласие, данное им на разделение и напечатание его труда в двух или трех частях"¹.

¹ (См.: Анненков П. В. Литературные воспоминания, с. 549 - 550. Напомним, что в феврале 1861 г., то есть до исправлений, у Тургенева даже возникла мысль предварительно опубликовать отрывок из "Отцов и детей" в "Русской речи", и он в марте выслал для этой цели главу Е. М. Феоктистову. - В кн.: Тургенев и круг "Современника" (неизданные материалы 1847 - 1861 гг.). М. - Л., 1930, с. 164 - 167. См. также П. IV, 208, 213)

Каткову же Тургенев пишет 1 (13) октября 1861 г.: "А потому повторяю мою просьбу: не печатать отрывка, - а также попридержать рукопись у себя, - то есть не давать ее читать другим" (П. IV, 295). В письме Каткову от 11 (23) января 1862 г. просьба не разбивать роман на части сформулирована в самой категорической форме: "Что же касается до меня, - то повторяю свою единственную просьбу: напечатать "Отцы и дети" в одном номере. Это совершенно необходимо, что условие sine qua non, и Вы, вероятно разделите мое мнение. Разделенная эта вещь потеряет 100 процентов" (П. IV, 324) (курсив мой. - П. П.).

Позднее Тургенев снова напоминает: "Еще раз повторяю свое задушевное желание о помещении их ("Отцов и детей". - П. П.) в одном номере" (П. IV, 333)¹.

¹ (Сразу же после выхода романа в свет первое, что написал Тургенев Каткову 23 марта (4 апреля) 1862 г., была благодарность за то, что роман не был раздроблен (П. IV, 365))

К началу декабря 1861 г. Тургенев принялся за переписывание поправок. 4 (16) декабря он сообщает Каткову: "Но я надеюсь, что с окончанием поправок, которые значительны и за переписывание которых я принялся, все затруднения устранятся" (П. IV, 309). 8 (20) декабря 1861 г. он пишет Каткову: "Поправки вышлются к Вам через несколько дней, - самое позднее через 2 недели" (П. IV, 310).

Но прошло еще более месяца, и только к середине января поправки были готовы. 11 (23) января 1862 г. Тургенев сообщает Каткову: "...поправки и прибавления в окончательном виде вручены Щербаню, который их сам повезет в Москву и, по моей просьбе, впишет в находящийся у Вас оригинал" (П. IV, 324). Дубликат поправок был выслан почтой П. В. Анненкову в Петербург. В этом убеждают нас два письма последнего к М. Н. Каткову, обнаруженные нами в Отделе рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина (архив Каткова); оба письма обгорели, текст слегка поврежден, но восстанавливается почти полностью. В письме от 22 января 1862 г. Анненков сообщал: "Теперь о чужих делах. Тургенев пишет, что шлет ко мне важные поправки к своему роману такие, которые изменяют всю нравственную физиономию и внутренний смысл его. Без них он не может вообразить своего романа, умоляет меня наблюсти о правильном вводе их в рукопись или в корректуру, а между тем ни этих поправок, ни какой-либо рукописи или корректуры я ни откуда не вижу. Я по дружеству крепко беспокоюсь, чтобы роман не явился в том сыром необра(бо)танном виде, каким я его знал в Москве. Извещение Ваше, что первая книжка "Русского вестника" на 1862 появится в генваре, увеличило еще мои опасения. Сделайте одолжение, напишите (строчку), имеете ли Вы в виду вышеупомянутые поправки автора и в каком положении все дело об них. Вы извините, Михаил Никифорович, мою докучливость, ради чувства, которое возбуждает ее. Хотелось бы, чтобы новый роман явился во всеоружии против будущих, конечно, многочисленных своих врагов. Жму Вам искренно руку и остаюсь П. Анненков"¹.

¹ (Рукописный отдел Гос. биб-ки им. В. И. Ленина. Архив М. Н. Каткова, ф. 120, п. 1, ед. хр. 11/3)

По-видимому, П. В. Анненков получил ожидаемые поправки раньше, чем Н. В. Щербань доставил их в редакцию "Русского вестника", ибо уже 3 февраля 1862 г. он предлагал Каткову начать вносить их в текст: "Не дожидаясь Щербаня, - писал он Каткову, - почтеннейший Михаил Никифорович, посылаю попра<вки> Тургенева, только что мною полученные. Чем скорее, тем лучше, а о тщательном ввод<е> их в рукопись чем постоянно докучает мне отсутствующий друг наш, - не считаю нужн<ым> и говорить, после письма реда<кции> Р. В. ко мне. Весь Ваш П. Анненков"¹. В начале февраля 1862 г. Н. В. Щербань по поручению Тургенева доставил в редакцию журнала тетрадь с поправками к роману "Отцы и дети"².

¹ (Там же)

² (См.. Щербань Н. В. Тридцать два письма И. С. Тургенева и воспоминания о нем. - "Русский вестник", 1890, № 7, с. 19. В комментариях к академическому изданию писем Тургенева по этому поводу нет определенного мнения: так, в примечании 4 к письму 1140 - М. Н. Каткову правильно утверждается, что поправки были высланы 28 января (9 февраля) 1862 г. (П. IV, 589), а в примечании 14 к письму 1161 - Фридриху Боденштедту утверждается, что тетрадь с поправками к "Отцам и детям" была послана в "Русский вестник" со Щербанем в середине февраля 1862 г. (П. IV, 604))

Мы не можем установить, по какому экземпляру вносились поправки в оригинал (по тому, который привез Н. В. Щербань, или по тому, который предлагал П. В. Анненков), да это и не так существенно, ибо оба экземпляра были идентичными.

Февральская книжка "Русского вестника", в которой был впервые напечатан роман "Отцы и дети", вышла в начале марта 1862 г. (по старому стилю), то есть с большим запозданием.

Приведенными фактами, однако, не исчерпывается история текста романа "Отцы и дети".