Берлинский университет

Заканчивал свое образование Тургенев за границей. В 1838 году он "отправился доучиваться в Берлин" (XIV, 8). Все лето до начала занятий путешествовал по Германии. Когда же они начались, Тургенев познакомился с Я. М. Неверовым и Н. Г. Фроловым, вновь встретился с Н. В. Станкевичем и Т. Н. Грановским.

Все вместе они слушали лекции в Берлинском университете. Вечерами часто сходились в доме Фролова, где оживленно беседовали о философии, искусстве, театре.

Здесь Тургенев встречался и с молодым профессором философии Карлом Вердером, под руководством которого с особенным рвением изучал Гегеля. Однако в спорах друзей Тургенев еще не участвовал - он был пока только их внимательным слушателем. Период "роста" для него еще не закончился...

В конце лета 1839 года Тургенев вернулся в Россию. До начала зимы он жил в Спасском, а затем в Петербурге, откуда в январе 1840 года снова выехал в Берлин для окончательного завершения своего образования.

В тот год стояла суровая бесснежная зима. Короткий морозный день клонился к концу, когда кибитка, в которой ехал Тургенев, выбралась за черту города и помчалась через поля, едва запорошенные снегом. Бег продрогших лошадей один нарушал тишину.

Невеселая картина разворачивалась перед взором юного путника. Редко вдоль дороги попадались небольшие группы деревьев. Не пощадила и их жестокая стужа. Грустно опустили дубы, березы, ясени свои безжизненные, обломанные ветви. Вот промелькнула маленькая деревенька с покосившимися крытыми соломой избами. Вот кибитка въехала в село. В центре его - каменная одноглавая церковь. Возле нее - пепелище когда-то возвышавшегося здесь барского дома...

Дальше едет кибитка.

Вдруг на повороте дороги показался похоронный поезд. Впереди, в телеге, запряженной тощей лошаденкой, - священник. Дьячок сидит возле него и правит. За телегой идут четыре мужика. Они несут гроб. За ними идут две бабы. Тонкий жалобный голос одной из них долетает до кибитки - она голосит и причитает. Над пустынными полями несется ее однообразный, безнадежно скорбный плач.

Вдали, в быстро сгущающихся сумерках, появились едва различимые очертания деревенского кладбища. Вечерний холод еще сильнее стискивает неподвижный воздух. Быстро гаснет кровавый закат.

Фигура голосящей женщины отделяется от печальной процессии. И вот она уже движется на фоне черных крестов. Проходит еще несколько мгновений - и кресты, и женщина тают во мгле. Не видно ничего. Не слышно и плача.

Все поглотил вдруг налетевший яростный вихрь. В воздухе мутная кутерьма, завыванье, судорожные порывы... Жутко... "А может быть, это был лишь мираж?" - думает юноша. Ему хочется защититься, отогнать от себя все сильнее и сильнее охватывающую его безысходную тоску. "Нет, то был не мираж!.." Исчезло радостное чувство обретаемой свободы, которому он весь отдался, едва покинул родительский кров, исчезли и счастливые мечты о будущей независимой жизни.

Вновь крепостная Россия - "эта огромная и мрачная фигура, неподвижная и загадочная, как сфинкс Эдипа", казалось, устремила на него свой тяжелый вопрошающий взор. Она требовала ответа. "Будь спокоен, сфинкс - шепчут губы юноши, - я вернусь к тебе, и тогда ты можешь поглотить меня... если я не разгадаю твоей загадки!"

Он весь во власти еще неясных, но полных тревоги, давно не дающих ему покоя дум. О свободе, но не о своей личной свободе, что ждет его там, за границей, а о свободе русских крестьян, всех безответных слуг дикого барства, царящего на Руси, - все его помыслы... Они терзают его душу.

Любящее сердце юноши, преисполненное искреннего горячего участия к униженным и оскорбленным, страдает. Он жаждет истины и добра. Он уже начал сознавать необходимость перемен и стремится к ним с юношеской горячностью и страстностью. Но в нем все пока смутно и тревожно. Он движется вперед, но будто ощупью, так еще робки и неуверенны его шаги...

Но вдруг все переменилось.