Арест

В апреле 1852 года Тургенев был арестован. Поводом для его ареста послужила статья, которую писатель сочинил под первым впечатлением от известия о смерти Гоголя. Смерть эта потрясла Тургенева.

"Гоголь умер <...> - писал он 4 марта Полине Виардо. - Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был более чем только писатель: он раскрыл нам нас самих. Он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого <...> Надо быть русским, чтобы это почувствовать" (П., II, 394).

В письме к И. С. Аксакову Тургенев тогда же признавался: "Скажу Вам без преувеличения, с тех пор, как я себя помню, ничего не произвело на меня такого впечатления, как смерть Гоголя <...> Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам - ни одному человеку, самому сильному духу, не выдержать в себе борьбу целого народа - и Гоголь погиб!" (П., II, 49).

Не менее самой смерти Гоголя Тургенева потрясли и те факты, которые были связаны с нею. В неизвестной до недавнего времени части письма от 4 марта Полине Виардо, Тургенев писал: "Похороны его приобрели характер всенародной скорби. Не дали водрузить гроб на погребальную колесницу. Толпа понесла его на плечах до кладбища, расположенного в шести верстах от церкви.

Вообразите: здешняя цензура уже запрещает упоминать его имя!!!

Простите, дорогая госпожа Виардо, но говорить теперь о других вещах я не в состоянии..."¹

¹ (Цит. по ст. И. С. Зильберштейна "Тургенев. Находки последних лет". - "Литературная газета", 1972, № 17, с. 6)

Кончина Гоголя заставила Тургенева взять в руки перо, чтобы написать статью о нем и еще раз в полный голос сказать уже всем о той огромной роли, которую сыграло творчество этого гениального писателя в развитии русской литературы.

И это было в пору, когда он знал, что даже имя Гоголя было запрещено упоминать, в пору, когда ни один журнал, боясь нарушить волю царских властей, не посмел откликнуться на его смерть.

Тургенев в это время писал: "Гоголь умер! Какую русскую душу не потрясут эти два слова? Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна<...> Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших!" (XIV, 72).

В своих воспоминаниях позднее Тургенев рассказал дальнейшую историю, связанную с этой статьей.

Он писал: "Я препроводил эту статью в один из петербургских журналов <...> Статья моя не появилась пи в один из последовавших за тем дней. Встретившись на улице с издателем, я спросил его, что бы это значило? "Видите, какая погода, - отвечал он мне иносказательною речью, - и думать нечего". <...> Вскоре потом я получил от одного приятеля из Москвы письмо, наполненное упреками: "Как! - восклицал он, - Гоголь умер, и хоть бы один журнал у вас в Петербурге отозвался! Это молчание постыдно!" В ответе моем я объяснил - сознаюсь, в довольно резких выражениях - моему приятелю причину этого молчания и в доказательство как документ приложил мою запрещенную статью. Он ее представил немедленно на рассмотрение тогдашнего попечителя Московского округа - генерала Назимова - и получил от него разрешение напечатать ее в "Московских ведомостях". Это происходило в половине марта, а 16 апреля я - за ослушание и нарушение цензурных правил - был посажен на месяц под арест в части..." (XIV, 74).

Но, конечно, "ослушание и нарушение цензурных правил" были только предлогом для преследования Тургенева. Сейчас есть возможность дополнить этот рассказ интересными опубликованными архивными и эпистолярными материалами, проливающими новый свет на это событие и, что особенно важно, на его закулисную сторону.

Вот как все это произошло.

Узнав о смерти Гоголя, председатель Петербургского цензурного комитета М. Н. Мусин-Пушкин, как свидетельствует профессор Петербургского университета А. В. Никитенко, "объявил, что не будет пропускать статей в похвалу Гоголя, "лакейского писателя"..."¹.

¹ (А. В. Никитенко. Дневник, т. I. М., Гослитиздат, 1955, с. 351)

О статье Тургенева тот же Мусин-Пушкин писал шефу жандармов графу А. Ф. Орлову: "Прочитав статью, я не дозволил оную печатать. Мне казалось неуместным писать о Гоголе в таких пышных выражениях<...> и представлять Гоголя как незаменимую потерю, а не разделяющих это мнение легкомысленными или близорукими..."¹

¹ ("Всемирный вестник", 1907, № 1, Приложение, с. 20 - 21)

В апреле 1852 года шеф жандармов представил царю доклад. В нем подробно говорилось об обстоятельствах опубликования Тургеневым статьи, написанной в связи со смертью Гоголя. И в вину Тургеневу здесь прежде всего ставилось то, что он "отзывался о Гоголе в выражениях чрез меру пышных".

В этом же докладе предлагалось пригласить Тургенева в III Отделение и сделать ему "должное внушение", а также предупредить о том, что правительство обратило на него внимание.

Одновременно предлагалось учредить за Тургеневым "секретное наблюдение".

Однако эти меры не удовлетворили Николая I, и на докладе шефа жандармов появилась резолюция: "Полагаю этого мало, а за явное ослушание посадить его на месяц под арест и выслать на жительство на родину, под присмотр..."¹

¹ (Там же, с. 31)

Эта резолюция царя и явилась основанием для ареста Тургенева. Он был посажен на "съезжую". Так называли тогда арестный дом при полицейской части.

Известно, что в первые дни ареста Тургенева навещали друзья и знакомые, но вскоре эти свидания были запрещены.

Вот что об одном из таких посещений арестованного вспоминал Е. Я. Колбасин: "Вчера, дорогой И<ван> Сер<геевич>, я почему-то вспомнил <...> Ваше сидение в полицейской части, в сибирке, посещение или, лучше сказать, запрещенный визит к Вам мой, брата и Миницкого: разговор Ваш с нами через окно, на набережной Екатерининского канала, когда Вы выглядывали, подобно узнику, из своего высокого и непривлекательного заточения..." (П., II, 439).

Арест Тургенева на многих произвел тяжелое впечатление.

Но в разных общественных кругах был встречен по-разному.

Так, например, представитель реакционных кругов Ф. В. Булгарин, действия которого, по свидетельству Никитенко, во многом содействовали аресту Тургенева, не прекратил нападок на него и в то время, когда он уже сидел на "съезжей".

В своем дневнике Никитенко записал: "А Булгарин тем временем в "Пчеле" так и колотит лежачих: Гоголя, Тургенева, Погодина. Последняя статья Булгарина<...> возбудила всеобщее омерзение. В ней что ни строка, то донос"¹.

¹ (А. В. Никитенко. Дневник, т. I. М., Гослитиздат, 1955, с. 350)

А вот что в том же дневнике писал Никитенко о своем личном отношении к аресту Тургенева: "Страшное, удручающее впечатление произвела на меня беда, стрясшаяся над Тургеневым. Давно не помню, чтобы меня что-нибудь так трогало и огорчало. Сознаю, что тут нет еще ничего необычайного, что Тургенев все же еще не мученик за истину, что, назвав Гоголя "великим", он в сущности терпит даже не за идею, а за риторическую фигуру. Но тем хуже, тем сильнее поражает меня беспомощность мысли в настоящее время..."

С возмущением писал Никитенко и о том, что у Тургенева "не требовали никаких объяснений; его никто не допрашивал, а прямо подвергли наказанию"¹.

¹ (Там же, с. 350 и 351)

Да, трудно было поверить, что причиной ареста, а затем и ссылки писателя под надзор полиции действительно явилось только "нарушение цензурных правил".

Поэтому и высказывались самые различные предположения и все увереннее звучали голоса тех, кто считал тогда статью о Гоголе только предлогом, которым воспользовалось царское правительство для расправы с Тургеневым.

Так, С. И. Мещерская писала арестованному Тургеневу: "Знаете ли вы кого-нибудь из канцелярии Шульгина - и говорили ли вы когда-нибудь перед кем-либо оттуда, что следовало бы сменить целиком наше правительство, что славизм - смехотворная игра? - Я страшно поспорила с братом<...> - он утверждает, что этот господин<...> приводил ваши слова, - но ведь канцелярия составлена из дураков, с которыми, я уверена, вы никогда не снисходили до разговоров"¹.

¹ (Цит. по ст. Н. В. Измайлова "Тургенев и С. И. Мещерская", - "Тургеневский сборник". Материалы к Полн. собр. соч. и писем И. С. Тургенева, т. II. М. - Л., "Наука", 1966, с. 236 - 237)

И конечно, дело не в том, вел или не вел Тургенев подобные антиправительственные разговоры именно с кем-то из канцелярии Д. И. Шульгина - петербургского военного генерал-губернатора, а в том, что его обвиняли в антиправительственных политических высказываниях и действиях и что основания для этого были.

Сам Тургенев это прекрасно понимал. Об этом лучше всего свидетельствует его письмо к Полине Виардо от 13 мая 1852 года, написанное в дни ареста и переправленное в Париж с оказией: несомненно, в это время Тургенев уже знал, что его письма подвергаются перлюстрации.

В начале письма он предупреждал свою корреспондентку: "...я могу немного поговорить с вами откровенно и не опасаясь любопытства полиции" и после этого поведал обо всем случившемся с ним. Из его рассказа ясно, что он прекрасно понимал: статья о Гоголе была не причиной, а только поводом для его преследования правительством.

"Прежде всего, - писал он в этом письме, - скажу вам, что если я не уехал из Петербурга еще месяц тому назад, то уж конечно не по своей воле. Я нахожусь под арестом в полицейской части по высочайшему повелению, за то, что напечатал в одной московской газете статью в несколько строк о Гоголе. Это только послужило предлогом - статья сама по себе совершенно незначительна. Но на меня уже давно смотрят косо<...> Хотели подвергнуть запрету всё, что говорилось по поводу смерти Гоголя, - и кстати обрадовались случаю наложить вместе с тем запрещение на мою литературную деятельность" (П., II, 395).

Позднее Тургенев по тому же поводу высказался еще определеннее: "...в 1852-м году за напечатание статьи о Гоголе (в сущности, за "Записки охотника") - отправлен на жительство в деревню" (П., VII, 338).

В те же дни правительство предприняло еще одну акцию, направленную против Тургенева.

10 мая, когда Тургенев находился еще под арестом, закончилось печатание первого отдельного издания "Записок охотника". И почти сразу в связи с этим в главном управлении цензуры началось расследование.

Не обошлось и на сей раз без личного вмешательства царя. И конечно, это обстоятельство не было случайным.

Николай I принял участие и в этом расследовании, так как многое и в литературной деятельности и в личных связях Тургенева воспринималось им как враждебное царскому правительству.

Осложнило положение Тургенева и то, что совсем недавно в статье политического эмигранта и врага русского царизма Герцена "О развитии революционных идей в России", вышедшей во Франции, но строжайше запрещенной в России, с восхищением говорилось о "Записках охотника".

"Кто, - писал Герцен, - может читать, не содрогаясь от возмущения и стыда, замечательную повесть "Антон Горемыка" или шедевр И. Тургенева "Записки охотника"?" (3, 475).

Но случилось так, что помешать выходу "Записок охотника" отдельной книгой уже ничто не могло - момент для этого был упущен.

Само собою разумеется, однако, что в царствование Николая I "дозволения" на новое издание "Записок охотника" быть не могло, а история с "расследованием" предопределила невозможность появления в печати и отзывов на первое издание книги.

Тогда же был уволен со службы с лишением пенсии цензор В. В. Львов, разрешивший его. "Отставить за небрежное исполнение своей должности"¹, - приказал Николай I, записав "свою волю" на "всеподданнейшем представлении", сделанном ему по этому поводу.

¹ (Цит. по сб. Ю. Г. Оксмана "От Капитанской дочки" А. С. Пушкина к "Запискам охотника" И. С. Тургенева". Саратов, 1959, с. 297)

На другой день после выхода из-под ареста, накануне отъезда в ссылку, Тургенев прочитал своим друзьям только что написанную им на "съезжей" повесть "Муму".

Каждому еще с детских лет известно это произведение! Такое доброе и беспощадное одновременно. Доброе к порабощенному человеку и беспощадное к помещикам.

Рассказывая в своих воспоминаниях об этом чтении "Муму", Анненков писал: "Истинно трогательное впечатление произвел этот рассказ, вынесенный им из съезжего дома<...> Так отвечал Тургенев на постигшую его кару, продолжая без устали начатую им деятельную художническую пропаганду по важнейшему политическому вопросу того времени"¹.

¹ (П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1960, с. 343)

Антикрепостническая направленность "Муму" стала причиной того, что и это произведение подверглось цензурным гонениям.

Написанное в начале 1852 года, оно было впервые опубликовано только в 1854 году в "Современнике".

И тут же последовал специальный рапорт одного из чиновников Главного управления цензуры министру просвещения: "Рассказ под заглавием "Муму" я нахожу неуместным в печати, потому что в нем представляется пример неблаговидного применения помещичьей власти к крепостным крестьянам<...> Читатель, по прочтении этого рассказа, непременно исполниться должен сострадания к безвинно утесненному помещичьим своенравием крестьянину <...> Вообще по направлению, а в особенности по изложению рассказа нельзя не заметить, что цель автора состояла в том, чтобы показать, до какой степени бывают безвинно утесняемы крестьяне помещиками..."¹

¹ (Цит. по сб. Ю. Г. Оксмана "И. С. Тургенев. Исследования и материалы", вып. 1. Одесса, 1921, с. 52 - 53)

Повесть "Муму", столь близкая и по содержанию и по идейной направленности "Запискам охотника", в художественном отношении значительно отличается и от них и от всего написанного Тургеневым ранее. Уже современники-писатели заметили, что, создав ее, Тургенев как художник сделал значительный шаг вперед.

В центре этого произведения история целой человеческой жизни. Здесь все сложнее и объемнее.

В отличие от "Записок охотника", например, в "Муму" Тургенев уже не ведет повествование от лица рассказчика-посредника, а прибегает к объективному авторскому повествованию, которое помогает читателю увидеть героев не только с их внешней стороны глазами рассказчика, но и как бы изнутри глазами автора.

События, описанные в "Муму", и все персонажи этой повести взяты писателем из жизни, имеют своих прототипов.

В. Н. Житова, воспитывавшаяся в доме матери Тургенева, оставила воспоминания, в которых подтверждает, что рассказанная в "Муму" "печальная драма"¹ произошла на ее глазах.

¹ (И. С. Тургенев в воспоминаниях современников, т. I, М., "Художественная литература", 1969, с. 59)

Мемуаристка прекрасно знала всех главных участников ее - великана и силача дворника Андрея, его госпожу мать Тургенева и крошечную собачку Муму. В ее воспоминаниях есть описание этих лиц, приведены все главные факты их жизни.

Эти воспоминания убеждают в том, что Тургенев и в этой повести не только точно и сильно воспроизвел реальные события и нарисовал яркие портреты их участников, но главное - сумел на их основе создать типичные образы. И наиболее интересный из них - образ главного героя повести дворника Герасима.

Герасим - не простая копия дворника Андрея, хотя ему и присущи основные индивидуальные особенности его прототипа.

Как и Андрей, Герасим - глухонемой от рождения великан, человек, наделенный одновременно и необыкновенной силой и исключительным трудолюбием. Герасим, подобно Андрею, добр и отзывчив. Как и Андрей, Герасим по приказу барыни был взят из деревни, насильно оторван от родной почвы и любимой крестьянской работы.

Однако между Герасимом и Андреем есть и очень важные, подчеркнутые автором различия.

Так, если, по свидетельству Житовой, Андрей "был всегда почти весел и изъявлял в особенности очень сильную привязанность к барыне своей" и, как ни горько было ему, он и после истории с Муму, которую капризная и жестокая мать Тургенева принудила его утопить, "остался верен своей госпоже, до самой ее смерти служил ей"¹, то герой Тургенева, напротив, "был нрава строгого и серьезного", "шуток не любил" (V, 266 и 268), а на произвол барыни ответил самовольным уходом от нее, поступком, совершенно недопустимым для крепостного в ту жестокую пору.

¹ (Там же, с. 60 и 61)

Да, образ Герасима собирательный: кроме трудолюбия, суровости и серьезности, ему присущи также и такие, характерные для лучших представителей русского крестьянства черты, как честность, прямота, смышленность, решительность, несокрушимая отвага.

Герасим полон чувства собственного достоинства. Ему свойственна торжественная важность, степенность.

Не прост его внутренний мир - он умеет любить и ненавидеть. Это всеми уважаемый человек.

Тургенев показывает, что именно эти качества Герасима и обусловили ту развязку конфликта, к которой в конце повести он приводит своего героя.

Нет сомнения, что не добродушный, раболепно преданный своей барыне Андрей, а именно суровый, полный достоинства Герасим мог решиться на такой дерзкий по тем временам поступок, в котором так ярко раскрылась бунтарская суть его мужественного характера.

И конечно, не случайно описанием самовольного ухода Герасима из дома своей барыни Тургенев закончил эту повесть.

Такой финал, содержащий еще более ясный, чем в рассказах "Бирюк" и "Малиновая вода", намек на то, что среди безответных слуг дикого барства зреют, пусть пока еще стихийные, силы протеста, не мог не заставить читателя задуматься.

Известно, что этот внутренний смысл "Муму" был понят современниками Тургенева.

Среди них были и такие, которые увидели в образе Герасима своего рода символ - "олицетворение русского народа", его могучей и только до поры до времени дремлющей силы.

И Тургенев это подтвердил.

Получив письмо И. С. Аксакова, в котором тот писал о Герасиме: "Он, разумеется, со временем заговорит, но теперь, конечно, может казаться и немым и глухим..."¹, Тургенев ответил: "Мысль "Муму" Вами<...> верно схвачена" (П., II, 99).

¹ ("Русское обозрение", 1894, № 8, с. 475 - 476)