Крымская война

Последние события в личной жизни Тургенева - прекращение ссылки и возвращение в Петербург - происходили в чрезвычайно напряженный для России момент - в момент чрезвычайного события - начала Крымской войны.

Еще в июне 1853 года русская армия перешла в наступление. Форсировав реку Прут, она быстро продвигалась по территории Дунайских княжеств.

16 октября Турция объявила войну России.

Отразив наступление турецких войск, русские форсировали Дунай и осадили крепость Силистрию. Тогда же Турция потерпела поражение в Закавказье. А на море, у Синопа, адмирал П. С. Нахимов разгромил в ноябре ее флот.

Многие народы, порабощенные Турцией, связывали тогда свои надежды с победами России, в которой видели "свою единственную опору, свою освободительницу"¹. Еще весной 1853 года, когда только ожидалось начало военных действий, оживилась национально-освободительная борьба, которую вели против турецкого ига болгары, сербы, греки и румыны.

¹ (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 9, 1957, с. 32)

Однако с марта 1854 года, когда к Турции присоединились Англия и Франция (позднее Сардиния) и соотношение сил резко изменилось, события на фронтах развивались уже не столь благоприятно для России.

Из-за угроз Австрии русские войска прекратили осаду Силистрии и ушли из Молдавии и Валахии, которые тотчас заняли австрийцы. Многим русским прибрежным городам пришлось тогда отбивать нападения блокировавших их англо-французских эскадр.

С самого начала военных действий Тургенев с огромным вниманием следил за их развитием, тяжело переживал известия о неудачах русской армии, особенно о ее потерях.

И именно потому, что в столице легче было следить за ходом сражений, Тургенев не покинул ее летом 1804 года. Он писал: "Я намерен прожить лето в окрестностях Петергофа - не хочется, в такое время, удаляться от места действий" (П., II, 220 - 221).

А военные действия вот-вот могли начаться и вблизи Петербурга - корабли английского флота расположились в Финском заливе. Возникла непосредственная угроза столице Российской империи.

В один из летних дней Тургенев вместе с Некрасовым и Панаевым совершил поездку на Красную горку, чтобы увидеть вблизи прибывшие в Россию корабли вражеского флота.

То было время наибольшей близости Тургенева с Некрасовым и Папаевым, со всеми сотрудниками журнала "Современник". Их отношения тогда были настолько дружескими, что буквально через несколько дней после возвращения Тургенева из ссылки редакция этого журнала дала в его честь обед, а когда главный его редактор Некрасов собрался выехать за границу, он намеревался поручить руководство журналом Тургеневу. В письме Л. Н. Толстому Некрасов писал: "...Тургенев займет мою роль в редакции "Современника" - по крайней мере, до той поры, пока это ему не надоест"¹.

¹ (Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 217)

Все лето 1854 года Тургенев, как и собирался, провел в небольшом домике, снятом им в двух верстах от Петергофа.

Здесь он часто встречался с друзьями и более всего опять-таки бывал в обществе Некрасова и Панаева. Здесь же в июле Тургенев прочел им только что законченную повесть "Затишье".

После окончания дачного сезона Тургенев вместе с Некрасовым уехал в Спасское, где его гость пробыл до 4 октября. Большую часть времени друзья проводили на охоте.

С наступлением холодов Иван Сергеевич снова вернулся в Петербург. Здесь вскоре он закончил еще одну повесть "Переписка", а в феврале 1855 года уже была готова другая - "Яков Пасынков". Такая поспешность не была случайной: писатель торопился засесть за новый роман, торопился скорее завершить подготовку к нему.

В 1880 году, подводя итог своей деятельности романиста, начатой в 1855 году созданием "Рудина" и завершенной в 1876 году романом "Новь", Тургенев писал: "В течение всего этого времени я стремился, насколько хватало сил и умения, добросовестно и беспристрастно изобразить и воплотить в надлежащие типы и то, что Шекспир называет: "the body and pressure of time" ("самый образ и давление времени"), и ту быстро изменявшуюся физиономию русских людей культурного слоя, который преимущественно служил предметом моих наблюдений" (XII, 303).

И вот, впервые в "Рудине" поставив перед собой эту сложнейшую задачу, Тургенев проделал огромную и оказавшуюся чрезвычайно трудной работу. В этом убеждает не только анализ самого романа и предшествовавших ему повестей, но особенно изучение истории создания "Рудина".

К сожалению, однако, поскольку рукописи этого романа по изучались - они неизвестны, полностью его творческая история не восстановлена, а кое-что в ней представляется даже в какой-то мере еще проблематичным и спорным¹. И все же то, что уже известно о работе Тургенева над этим сложнейшим произведением, исключительно интересно.

¹ (Изучение творческой истории романа "Рудин" началось давно. Однако пока наиболее полно она была освещена в статье М. О. Габель "Творческая история романа "Рудин"". - "Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 9 - 63)

Начнем с того, что и предварившие роман повести и сам роман создавались в напряженнейшей исторической обстановке, которая прежде всего и отразилась на этих произведениях.

Еще осенью 1854 года для России и ее народа начались самые тяжкие испытания - в это время войска союзников высадились в Крыму. 349 дней продолжалась героическая оборона Севастополя, ставшего теперь центром главного - Крымского - театра войны.

После гибели 17 октября возглавлявшего защиту Севастополя вице-адмирала В. А. Корнилова русский героический гарнизон держал беспримерную оборону под руководством прославленного адмирала П. С. Нахимова. Все 349 дней мужественные русские воины показывали чудеса храбрости.

Когда Тургенев находился в Спасском, он в каждом письме просил теперь своих друзей сообщать ему "военные известия".

30 октября 1854 года он писал Анненкову: "...одно только меня мучит и не дает работать как бы следовало: тревожное, лихорадочное ожидание известий... В почтовый день я ничего решительно делать не могу".

Очень опечалили Тургенева начавшиеся бомбардировки Севастополя. В том же письме читаем: "Мы уже знаем о начале бомбардирования... Что-то будет, что-то будет!!" (П., II, 232).

А через несколько дней тому же Анненкову Иван Сергеевич сообщал о своем постоянном беспокойстве за сражавшихся соотечественников: "...я каждую ночь вижу Севастополь во сне. Как бы хорошо было, если б прижали незваных гостей!" (П., II, 239).

"Мы здесь живем, - писал Тургенев в те же дни другому своему корреспонденту, - в постоянной лихорадке по поводу этой Крымской экспедиции..." (П., II, 241).

После же Инкерманского сражения 17 ноября, во время которого обе стороны понесли весьма тяжелые потери, Иван Сергеевич делает даже военные прогнозы. Он пишет: "Под Севастополем теперь долго ничего не произойдет - обе стороны укрепились - и будут ждать" (П., II, 245 - 246).

В переписке Тургенева есть и отклики на договор, заключенный 14 декабря 1854 года между Англией, Францией и Австрией, которая теперь в любой момент могла присоединиться к враждебной России коалиции.

Горячо желал тогда Тургенев принять участие в общей борьбе с врагом.

Так, в недавно опубликованном его письме от 30 октября 1854 года читаем: "Признаюсь, я охотно пожертвовал бы своей правой рукой, лишь бы ни один из вторгшихся к нам врагов<...> не остался безнаказанным, и если я о чем-нибудь сейчас сожалею, то лишь о том, что я не избрал для себя военного поприща, - быть может, - мне удалось бы пролить свою кровь, защищая родину..."¹

¹ (Цит. по ст. И. С. Зильберштейна "Тургенев. Находки последних лет". - "Литературная газета", 1972, № 17, с. 6)

С каждым днем войны положение в России становилось все тяжелее и обнаруживалось, что жить так, как жили до сих пор, скоро, очень скоро будет невозможно. 23 ноября 1854 года Л. Н. Толстой записал в своем дневнике: "Россия или должна пасть или совершенно преобразоваться<...> Грустное положение - и войска и государства"¹.

¹ (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90-та т., т. 47, М. - Л., Гослитиздат, 1937, с. 31)

Однако еще некоторое время, как свидетельствует Анненков, все они, "чувствуя инстинктивно, что времена серьезны в высшей степени", все же "жили, как бы притаившись"¹. Тревога росла и росла, а люди как будто чего- то ждали...

¹ (П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1960, с. 398)

В эти трагические дни думы о спасении России от военного поражения целиком захватили Тургенева. Это наиболее очевидно из его письма от 22 февраля 1855 года, которое опять-таки стало известно совсем недавно.

"Множество литературных планов, - писал он в нем, - роится в моей голове... но время теперь не литературное. Сейчас по всей империи формируется народное ополчение офицеры будут в апреле выбираться по моей губернии. Если я окажусь в их числе - что ж! - я мужественно сменю перо на ружье и постараюсь выполнить свой долг настолько энергично, насколько это будет в моих силах. Наша страна вступает в период серьезного кризиса - нужды в наших руках испытывать ей не придется"¹.

¹ (Цит. по ст. И. С. Зильберштейна "Тургенев. Находки последних лет". - "Литературная газета", 1972, № 17, с. 6)

Слова: "наша страна вступает в период серьезного кризиса" были для Тургенева, как видно из его других писем, полны страшного и конкретного смысла. В одном из них, например, он писал: "А, нечего сказать, живем мы в невеселое время. Война растет, растет - и конца ей не видать, лучшие люди (бедный Нахимов) гибнут - болезни, неурожай, падежи - у нас коровы и лошади мрут, как мухи... Впереди еще пока никакого не видать просвету..." (П., II, 305).

И вот "два громовых удара"¹ последовали почти один за другим.

¹ (См.: Воспоминания Н. В. Шелгунова. - Н. В. Шелгунов, Л. П. Шелгунова, Н. М. Михайлов. Воспоминания, т. I. М., "Художественная литература". 1967, с. 76)

2 марта 1855 года прогремел первый: Россия узнала о смерти своего самодержца. Как событие "потрясающее" воспринял смерть Николая I и Тургенев.

Известно, что неожиданная смерть русского царя рассматривалась тогда многими как самоубийство.

Николай I был чрезвычайно удручен неудачами в Крымской войне, и самоубийство в предчувствии краха всего того, на чем, по убеждению этого жестокого властелина, так незыблемо стояло тридцать лет при нем и должно было стоять века владычество царей русских, казалось сейчас логическим завершением его жизни.

Еще одна безотрадная страница истории русского царства была дописана.

Однако война не кончилась и теперь. Это было только начало конца. Похороны Николая I совпали с самым разгаром Севастопольской битвы.

Россия вступила тогда в период самого серьезного кризиса. "Страшный урок" (П., II, 312) уже преподала ей Крымская война, показавшая, как утверждал В. И. Ленин, всю "гнилость и бессилие крепостной России"¹. Тучи над страной сгущались. Все большее число людей понимало, что Россия стояла на пороге очень важных, может быть, переломных исторических событий.

¹ (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 173)

И естественно, вопрос о положительном деятельном герое, который смог бы принять активное участие в общественной жизни России, встал теперь особенно остро.

А в связи с ним возник и вопрос о роли "лишних людей" в этой новой исторической ситуации - уступят ли они дорогу "новым людям" - разночинцам-демократам, и если да, то к чему сведется тогда их роль в разгоравшейся политической борьбе.

Все понимали - стало жизненно необходимым ответить на все эти вопросы, чтобы дело продвинулось вперед. И Тургенев, которого всегда тревожило все, что было связано с судьбой России, одним из первых взялся за решение этих актуальнейших проблем.

Желание Тургенева не только создать правдивые портреты своих современников - лучших представителей "культурного слоя", но главное - понять и объяснить причины их непростых судеб - заметно уже во всех повестях, предшествовавших "Рудину".

При этом Тургенев стремился раскрыть зависимость этих судеб от причин социальных, стремился убедить читателя, что определяющим в них стал конфликт между людьми и окружающим их миром зла и несправедливости.

А поэтому во всех четырех новых повестях не отрицательные черты героев становятся для писателя главной мишенью, как это было, например, в "Гамлете Щигровского уезда", в комедиях "Где тонко, там и рвется" и "Месяц в деревне", а также в рассказе 1850 года "Дневник лишнего человека", но зло и пороки современной жизни.

Среди "лишних людей" более всего внимание писателя привлекли теперь те из них, которые стали "лишними" не от прирожденной слабости, как это было, например, с героем "Дневника лишнего человека", а от того, что они не находили в тех "затишьях", где вынуждены были жить, никакого применения своим незаурядным способностям.

Рассказывая о "лишних людях" в новых повестях, Тургенев не только осуждает их. Он также подчеркивает чистоту их души и помыслов - качества, которые, по его убеждению, не могут пропасть даром и даже в самых неблагоприятных условиях должны принести какую-то пользу.

В этом смысле особенно примечательна третья повесть этого периода "Переписка". В ней Тургенев попытался гораздо серьезнее, чем это он делал до сих пор, разобраться в причинах трагической судьбы "людей культурного слоя".

Герой этой повести, в отличие хотя бы от того же Гамлета Щигровского уезда, когда судит себя и своих сверстников, уже не только обвиняет.

"Обстоятельства нас определяют; - говорит он, - они наталкивают нас на ту или другую дорогу, и потом они же нас казнят<...> И между тем - зачем клеветать на себя? Будто уж и мы никогда не были молоды, будто в нас никогда не играли, не кипели, не дрожали силы жизни?<...> Помните вы эту чистоту, эту доброту и доверчивость помыслов, это умиление благородных надежд, это молчание полноты? Неужели мы и тогда не стоили чего-нибудь лучшего, чем то, к чему нас довела жизнь? Отчего нам было суждено только изредка завидеть желанный берег и никогда не стать на него твердой ногою..."; "...отчего мы не коснулись желанного берега?" - в упор спрашивает он далее и сразу же прямо и резко отвечает: "Оттого, что ложь ходила рука об руку с нами; оттого, что она отравляла лучшие наши чувства..." (VI, 168 - 170). (Разрядка наша. - Г. В.).

Так, выясняя в этом произведении, каким образом стало возможным появление "лишних людей", Тургенев прежде всего говорит о причинах социальных. Именно этими причинами объясняет он в "Переписке" и трагическую судьбу и особенности психологии своих героев.

Больше внимания обращает Тургенев теперь и на положительные черты "лишних людей", на свойственное им ищущее начало.

Все время, например, мечется, ищет, но так и не может найти применения своим незаурядным кипучим силам герой "Затишья" - Веретьев. Это талантливый самобытный человек. Однако его страстная даровитая натура находится в резкой дисгармонии с окружающей социальной средой, с людьми самодовольными и ограниченными. Многое в жизни Веретьева - и прежде всего плохое воспитание и образование - предопределило его падение. Ему нечего было противопоставить подавлявшей его людской пошлости.

Итак, хотя Тургенев в своих новых произведениях и говорит о вине "лишних людей", о их личной ответственности за свою судьбу, все же он теперь более склонен видеть в них "виноватых без вины".

Такая перемена отношения писателя к "лишним людям" была вызвана тем, что, с его точки зрения, лучшие из них могли в это время оказаться полезными. Ненавидя крепостной строй, они, вольно или невольно, должны были своими поступками и словами выражать неприятие окружающей их действительности и таким образом пробуждать в других желание бороться против нее.

Сильнее всего чувство симпатии Тургенева к "лишнему человеку" выразилось в повести "Яков Пасынков", которая более других связана с романом "Рудин".

В ней есть и аналогичное изображение студенческой среды, и герой, характер которого во многом близок характеру одного из очень важных персонажей романа - Покорского.

Но особенно повесть эта интересна тем, что в ней появилось нечто совсем новое в подходе Тургенева к теме "лишних людей" и их судеб. Чтобы быть еще убедительнее в доказательстве того, что главными причинами, обуславливающими появление "лишних людей", были причины социальные, Тургенев и в этой повести изображает типичные для их появления условия, но на этот раз ставит в них не типичного героя.

В "Якове Пасынкове" писатель рассказывает о том, как совершенно случайно его герой, по происхождению разночинец, еще мальчиком потеряв родителей, попадает сперва в дворянский пансион, а затем в Московской университет.

Он рассказывает, как разночинец, живя и воспитываясь в тех же условиях, в каких жили и воспитывались сыновья дворян, в равной степени с ними испытывает на себе неблагоприятное влияние дворянской среды. Постепенно он становится если и не сыном ее, то пасынком (думается, что именно это обстоятельство хотел подчеркнуть автор, давая своему герою столь характерную фамилию). А пасынок, как и сыновья, не может избежать судьбы, уготованной ему воспитавшей его средой.

И Пасынкова не смогли спасти ни цельность его натуры, ни то, что ему, в отличие от его названых братьев-дворян, были чужды и эгоизм и рефлексия. Так же, как и они, он становится "лишним человеком", ибо его тоже "разоружило", сбило с пути и помешало найти свое место в жизни ложное дворянское воспитание. Он стал его жертвой, оно искалечило его жизнь.

Так, на примере Пасынкова Тургенев еще раз убедительно доказал, что решающим для судьбы человека является не то, кем он родился - дворянином или разночинцем, - а то, в какой социальной среде он вырос и под влиянием каких социальных условий формировался его характер.

Однако, сделав "лишним человеком" разночинца и наделив его при этом положительными чертами, Тургенев расширил круг рассматриваемых проблем, но и в этой повести не создал итогового обобщающего характера "лишнего человека". Ведь одним из основных признаков "лишних людей" все-таки по-прежнему оставалась принадлежность их к дворянскому просвещенному сословию.

Значение "Якова Пасынкова", как и трех других рассмотренных повестей, заключается в том, что в ней Тургенев подготовил решение этой задачи. А решил он ее в романе "Рудин", где, отвечая на актуальнейшее требование времени, изобразил "лишнего человека" нового типа, который впоследствии стали называть "рудинским типом".

Тургенев торопился приступить к работе над романом, но ему пришлось на некоторое время ее отложить.

24 мая 1855 года в Спасское приехали гости - В. П. Боткин, Д. В. Григорович и А. В. Дружинин. Они также сотрудничали в "Современнике" и, несмотря на некоторые расхождения во взглядах, сохраняли с Тургеневым дружеские отношения.

Ехали они из Москвы все вместе, в одном тарантасе, по Тульской дороге. Шутили, смеялись - не заметили, как и время прошло...

И вот вдали показалась белая колоколенка, а затем и церковь, утонувшая в зелени старинного Спасского сада, показалась железная, выкрашенная под цвет листвы, крыша тургеневского барского дома, вернее той части его, что уцелела во время большого пожара, случившегося еще в 1839 году.

Тарантас остановился у старого дома, обшитого досками и окрашенного водяной краской в светло-лиловый цвет. Навстречу гостям выбежал обрадованный хозяин. Через "главный подъезд", которым после пожара стала обвитая плющом терраса, выходившая в цветник, он провел их в маленькую гостиную, заменявшую прихожую, а затем в жилые комнаты.

Ничего не изменил Тургенев в доме после смерти матери. Все здесь напоминало давно прошедшие времена - и старинная мебель, и развешанные по стенам гравюры, и архаичные "предметы роскоши", которыми так любили украшать свои покои российские помещики. В гостиной, обставленной мягкой мебелью, стояла непременная горка с фарфором, в столовой на стенах висели потемневшие от времени фамильные портреты...

Более двух недель пробыли в Спасском приятели Тургенева.

"По утрам, - рассказывает в своих воспоминаниях Григорович, - Тургенев удалялся в свой маленький кабинет, где находилась также его постель, загороженная ситцевыми ширмами; мы расходились по своим комнатам с книгой или занимались писанием писем"¹.

¹ (Д. В. Григорович. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1961, с. 138)

Звук колокола, возвещавший о том, что наступило время обеда, обычно заставал Тургенева еще в кабинете. Он либо сидел в кресле у письменного стола и отвечал на письма своих многочисленных корреспондентов, либо, удобно расположившись в большом вольтеровском кресле, читал.

Кроме уже упомянутой Григоровичем постели за старомодными желтыми ширмами с изображениями каких-то невероятных цветов и плодов, письменного стола и кресел, в кабинете еще стояли небольшой книжный шкаф и кожаный диванчик, два столика, а на стенах висели портреты Белинского и Щепкина.

Эта скромная обстановка небольшой, с невысоким потолком комнаты, служившей Тургеневу одновременно и рабочим кабинетом и спальней, сохранилась до наших дней и помогла воссоздать "кабинет писателя" сперва в Орловском тургеневском музее, а недавно - в Спасском, в доме, построенном на месте полностью сгоревшего в 1906 году.

После обеда к подъезду подавали длинные дрожки, так называемые "разлюли", все усаживались на них вместе с любимой собакой Тургенева Дианкой, с которой он не разлучался во время прогулок, и отправлялись в лес. Прогулки эти все любили - они отвлекали от тяжелых дум.

Но чаще всего Тургенев, одетый в просторную синюю блузу, которую носил не подпоясываясь, с соломенной шляпой на голове, один или с гостями гулял по саду, окружавшему дом. В это время он любил предаваться воспоминаниям и рассказывать...

Каждый уголок, каждый кустик в саду был дорог Тургеневу по воспоминаниям, и, когда он шел по аллеям, вереницы событий и образов вставали перед ним.

Тургенев оставил в своих сочинениях и в письмах к друзьям великолепные описания Спасского сада.

Вот одно из них: "То был прадедовский черноземный сад, какого не увидишь по сю сторону Москвы. Расположенный по длинному скату пологого холма, он состоял из четырех ясно обозначенных отделений. Перед домом, шагов на двести, расстилался цветник, с песчаными прямыми дорожками, группами акаций и сиреней и круглыми "клумбами"; налево, минуя конный двор, до самого гумна тянулся фруктовый сад, густо насаженный яблонями, грушами, сливами, смородиной и малиной; прямо напротив дома возвышались большим сплошным четырехугольником липовые скрещенные аллеи. Направо вид преграждался дорогой, заслоненной двойным рядом серебристых тополей; из-за купы плакучих берез виднелась крутая крыша оранжереи" (XII, 49).

В саду был пруд. От "флигеля изгнанника" к нему вела дорожка, обсаженная березками, а от него начиналась "аллея ссыльного", вдоль которой росли тогда еще совсем молоденькие липки. Эти липки в дни своей ссылки Тургенев посадил сам. Он посадил сам и молодой дубок, в тени которого потом так часто проводил свой досуг...

По вечерам обитатели дома собирались в диванной, где обсуждали особенно волновавшие всех известия с фронтов войны. Там же обычно кто-нибудь читал вслух статью, повесть или рассказ из нового журнала. Все оживленно беседовали и спорили по поводу прочитанного.

В один из таких вечеров приятели решили сообща сочинить пьесу.

"Я предложил, - вспоминает Григорович, - присесть сейчас и набросал план пьесы; мысль была единогласно одобрена, и Тургенев сел записывать; мы между тем, кто лежа на диване, кто расхаживая по комнате, старались, перебивая друг друга, развивать сюжет, придумывать действующих лиц и забавные между ними столкновения. Кавардак вышел порядочный. Но на другой день, после исправлений и окончательной редакции, вышел фарс настолько смешной и складный, что тут же решено было разыграть его между собой <...> Тургенев не остановился на этом: увлеченный мыслью домашнего спектакля в Спасском, он стал уверять, что одного фарса мало будет, необходимо перед тем разыграть что-нибудь классическое; в тот же вечер принес он нам пародию на сцену Эдипа и Антигоны из Озерова<...>

Эдипа должен был представлять Тургенев, я - Антигону"¹.

¹ (Там же, с. 139 - 140)

Начались приготовления к спектаклю. Из Мценска привезли краски, кисти, бумагу. Сестра Л. Н. Толстого - Мария Николаевна прислала украшения для Антигоны. Григорович написал декорации, сделал парик и бороду для Эдипа.

Тургенев вызвался играть и главную роль помещика в фарсе, который впоследствии получил название "Школа гостеприимства".

Слух о спектакле в Спасском распространился по всему уезду, и со всех сторон посыпались письма с просьбами прислать приглашения.

"Тургенев все время страшно суетился, - рассказывает Григорович, - в ответ на протесты с нашей стороны, он уверял, что отказать просьбам - значило бы перессориться со всем уездом, и поминутно повторял известную французскую фразу:

- Le vin est tire, il faut le boire!.. (Вино откупорено, его необходимо выпить!..)

Вечером, в день спектакля, съехалось столько публики, что половина принуждена была слушать стоя<...> Тургенев в своем парике и бороде, делавших его похожим на короля Лира, очень хорошо изобразил расслабленного, выжившего из ума старца. Фарс имел больше успеха; мы лезли из кожи; Боткин был великолепен в роли ворчливого статского советника. Сцена, когда желчный литератор (Дружинин) бросает зажженную спичку на солому, служившую ему постелью <...> и когда на крик: "Пожар!" - выбежал сам помещик (Тургенев) и произнес свою знаменитую фразу: "Спасите, спасите, я единственный сын у матери!" - вызвала дружные аплодисменты"¹.

¹ (Там же, с. 141)

Впоследствии друзья часто вспоминали время, проведенное в Спасском, и свой спектакль, который зимой того же года был еще раз разыграй в Петербурге актерами-любителями.