Роман "Новь"

Роман "Новь" - одна из самых лучших страниц творческой биографии Тургенева. В нем более чем где-либо отразились и его любовь к России и ее народу, и его ненависть к царю и его приспешникам. Раздумьями о судьбе Родины, о ее молодых силах, уже вступивших в борьбу за новую жизнь, за преобразование родной страны, пронизан весь этот роман.

"Новь" - своеобразное социологическое исследование, в основу которого положена политическая идея.

Это - еще одно из тех произведений Тургенева, которые сам писатель относил к "воинствующей литературе" (П., XIII, 354).

"В новом произведении самого выдающегося русского романиста, - писал о "Нови" Лавров, - показана русская революционная молодежь в ее борьбе с существующим в стране порядком. Персонажи романа представляют новое общество, формирующееся в атмосфере энтузиазма и сомнений. Именно "Новь" - таково заглавие романа г-на Тургенева - именно социальная новь и те пионеры, которые поднимают ее, орошая своей кровью, - эта социальная борьба в России и составляет содержание романа"¹.

¹ ("Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 197)

Создав "Новь", Тургенев и на этот раз оказался писателем, который увидел и чуткой рукой художника первым изобразил то, что стало в тот исторический момент главным и определяющим в общественно-политической жизни России - движение революционеров-народников.

Поставив перед собой задачу разобраться в этом чрезвычайно сложном движении, определить его значение, выявить сильные и слабые стороны, Тургенев понимал, насколько была трудна эта задача. Трудна сама по себе, а еще и потому, что надо было, оставаясь объективным исследователем, так раскрыть слабые стороны движения, чтобы при этом не задеть и не обидеть тех, кого он так уважал за мужество, за готовность жертвовать собой, чьим мнением он так дорожил и кому искренне стремился этим трудом своим помочь в дальнейшем избежать тех ошибок, за которые он здесь их критиковал, помочь найти верный путь борьбы, воодушевить на него.

15 января 1876 года в письме к Салтыкову-Щедрину он так говорил о той главной задаче, которую поставил перед собой в "Нови": "...мне и не хотелось бы исчезнуть с лица земли, не кончив моего большого романа, который, сколько мне кажется, разъяснил бы многие недоумения и самого меня поставил бы так и там - как и где мне следует стоять <...>

Кто знает, мне, быть может, еще суждено зажечь сердца людей" (П., XI, 190 - 191).

В романе "Новь" Тургенев продолжил и очень трудную борьбу с "сильными мира сего", с теми, кто "не туда" вел Россию.

Писатель задумал, как он сам говорил, положить в "Новь" все, что было у него "на душе, благо сюжет попался <...> подходящий" (П., X, 65).

Замысел романа "Новь" возник еще в 1870 году. Однако прежде чем он был осуществлен, прошло шесть лет. Как никогда, на этот раз оказался длительным этап предварительной работы. Писателю пришлось преодолеть немало трудностей.

"Из всех моих романов это именно тот, - говорил о "Нови" Тургенев, - над которым я работал больше всего..." (П., XII, 460).

Восстановить очень сложный творческий процесс создания "Нови", который распадается на несколько этапов, прежде всего помогают так называемые "подготовительные материалы" - черновые заготовки писателя: "Заметка о замысле романа" (1870 г.), "Формулярный список лиц новой повести" и первая редакция "Краткого рассказа новой повести" (1872 г.), вторая его редакция, названная уже просто "Рассказом новой повести" (1875 г.) и рукописные тексты самого романа (1876 г.).

Проливают свет на творческую историю "Нови" и письма Тургенева. Многие из них - своеобразные комментарии к роману. Из них мы узнаем о замысле и о поставленных автором перед собой задачах, узнаем о том, как проходила работа на различных ее этапах, какие документы, наблюдения и события при этом использовались, что послужило основой для создания тех или иных эпизодов, кто был прототипами главных персонажей романа, узнаем, наконец, и о том, какими раздумьями и переживаниями все это сопровождалось.

Воспоминания современников писателя, их переписка тоже помогают проникнуть в творческую лабораторию создателя "Нови".

О всех событиях, связанных с народническим движением, Тургенев был отлично информирован. Ему были известны материалы "нечаевского" (1871 г.) и "долгушипского" (1874 г.) процессов, процессов Д. М. Дьякова и А. И. Сирякова (1875 г.) и других. Он читал о них в газетах - русских и иностранных, читал прокламации и другую пропагандистскую литературу, распространявшуюся народниками, он беседовал с адвокатами, выступавшими на этих процессах. Но самые важные сведения получал от самих революционеров во время встреч и бесед с ними. Интересные данные о "новых людях" писатель почерпнул также из писем, дневников и литературных произведений, предоставленных ему в 1874 году известной общественной деятельницей А. П. Философовой.

Кроме того, Тургенев изучал своих героев и их жизнь "на месте", он их брал, по его словам, "живьем".

2 января 1873 года в письме к одной из передовых русских женщин того времени С. К. Кавелиной Тургенев, имея в виду "Новь", говорил: "...я сам понимаю и чувствую, что мне следует произвести нечто более крупное и современное - и скажу Вам даже, что у меня готов сюжет и план романа - ибо я вовсе не думаю, что в нашу эпоху перевелись типы и описывать нечего - но из двенадцати лиц, составляющих мой персонал, два лица не довольно изучены на месте - не взяты живьем; а сочинять в известном смысле я не хочу - да и пользы от этого нет никакой - ибо никого обмануть нельзя. След<овательно>, нужно набраться материалу" (П., X, 48 - 49).

И именно для этого за время работы над "Новью" Тургенев несколько раз ездил в Россию.

Так было и в 1874 году. Тургенев очень долго из-за разных причин вынужден был откладывать свою поездку в Россию.

Приехав же на Родину в середине мая, оп, несмотря на плохое состояние здоровья, стремился, чтобы каждый день был насыщен до предела.

Сразу, обосновавшись в Петербурге, Тургенев посетил выставку живописи 1874 года, Эрмитаж, Александринский театр, где смотрел "Свадьбу Кречинского" А. В. Сухово-Кобылина и "Лес" Островского, присутствовал на суде присяжных и один день даже провел в колонии малолетних преступников.

Калейдоскоп знакомых и незнакомых лиц, по свидетельству самого Тургенева, прошел тогда перед ним.

Обо всем этом мы узнаем теперь главным образом из нескольких недавно опубликованных писем-дневников писателя к П. Виардо, которой он рассказывал обо всем происшедшем за день, а также о всех своих впечатлениях. Эти письма еще раз убеждают в том, сколь необыкновенно велик был круг интересов Тургенева, стремившегося узнать буквально обо всем, чем жила тогда Россия.

Но, несомненно, наибольший интерес представляла для Тургенева встреча на вечере у знаменитого певца О. А. Петрова с М. П. Мусоргским. Здесь он познакомился с новой музыкой великого композитора, которая произвела на него очень сильное впечатление и заставила с большим вниманием отнестись не только к творчеству самого Мусоргского, но и ко всей "новой русской музыкальной школе" - к так называемой "Могучей кучке".

Об этом мы также узнаем из тех же писем-дневников. Так, в одном из них - от 3 июня 1874 года - Тургенев писал: "Обедал сегодня у старика Петрова <...> Я видел и его жену (контральто) <...> После обеда она спела два довольно необычных, но трогательных романса г-на Мусоргского (автора "Бориса Годунова", который тоже был тут) голосом еще очаровательным, молодого и выразительного тембра, спела прелестно! Я совсем растерялся и был тронут до слез, уверяю Вас. Этот Мусоргский нам сыграл и нельзя сказать спел, скорее прохрипел, несколько фрагментов из своей оперы и еще из другой ("Хованщины"), и это показалось мне характерным, интересным, честное слово! Старик Петров спел свою партию старого монаха-пьяницы и зубоскала <...> - великолепно! Я начинаю верить в то, что у всего этого есть будущее. С виду Мусоргский напоминает Глинку... Он мне понравился; очень естественный и без фраз. Он сам сыграл вступление к своей второй опере. Это немного по-вагнеровски, но прекрасно и проникновенно. Вперед, вперед, русское искусство!"¹.

¹ (Цит. по публикации "У всего этого есть будущее". - "Неделя", 1972, № 32, с. 12)

А в другом письме к той же П. Виардо Тургенев сообщал: "Позавчера, в четверг, я должен был уехать в Москву и даже предупредил телеграммой брата, но встретил Стасова лучшего критика, пророка, главу и т. п. всей нашей русской музыкальной школы; он пригласил провести вечер у него, пообещав мне, что все эти люди соберутся у него дома, а А. Рубинштейн специально приедет из Петергофа <...> Я согласился отложить свою поездку на день; любопытство меня мучило <...> Приезжаю в 7¹/₂ часов. Вся "школа" в сборе: Кюи, Бородин, Римский- Корсаков с женой, Мусоргский и Рубинштейн. С Рубинштейном мы сердечно расцеловались, он расспрашивал меня о Вас... а потом сел за рояль и сыграл восхитительно..."¹

¹ (Цит. по ст. В. Лакшина ""Почтовая проза" И. С. Тургенева". - "Иностранная литература", 1972, № 8, с. 213)

Как видно из этих новых публикаций, отношение Тургенева к композиторам "Могучей кучки", среди которых одно из первых мест принадлежало Мусоргскому, было гораздо сложнее, чем это до сих пор предполагали некоторые исследователи, основывавшие свои выводы на немногочисленных, отрывочных и в основном негативных высказываниях Тургенева о музыкантах этой школы, известных до 1972 года.

В период собирания материала для "Нови" Тургенева очень волновали проблемы педагогики, проблемы формирования личности человека.

После посещения колонии для малолетних преступников он 2 июня 1874 года писал П. Виардо: "Знаете ли, где я провел весь нынешний день? В пятнадцати верстах от Петербурга, в колонии малолетних преступников. Это первая колония, учрежденная в России: она создана по образцу французских исправительных домов <...> Удивительно то, что согласно правилам, составленным весьма либеральным комитетом, там не существует пи телесных наказаний, ни карцера и не сажают на хлеб и на воду. Здесь не худеют даже во время поста! И несмотря на все это, несмотря на низкий моральный и физический уровень, на котором находятся эти юные преступники, достигнутые результаты удивительны! Я нигде не видал такой простоты, я бы даже сказал благопристойности, доброго настроения, прямых и человеческих отношений между начальством и подчиненными. Они все гуляют свободно, и никто не помышляет о побеге. Надо сказать, что начальник - человек безусловно замечательный, тип педагога, покойный, умный, сдержанный и мягкий, посвятивший себя этому делу, служению ему. Весь секрет тут в том, чтобы привести в действие пружину человеческого достоинства, если угодно, самолюбия, которое никогда не бывает сломлено, как бы низко ни пало человеческое существо"¹.

¹ (Цит. по публикации "У всего этого есть будущее". - "Неделя", 1972, № 36, с. 12)

И все же, как ни старался Тургенев, во время этой поездки в Россию ему не удалось сделать все то, что он намечал, отправляясь в путь.

Вот как он писал об этом 8 августа 1874 года Ж. Этцелю: "В этом году мне не повезло. Я отправился в Россию, чтобы сделать некоторые наброски, необходимые для окончания чертовски большого романа, который я начал 3 года назад - и который никак не поддается завершению. Сначала всё шло очень хорошо (я имею в виду поездку, а не роман) - я наполнялся водой, как цистерна - правда, водой мутноватой и даже грязной, но всё это отстоялось бы впоследствии - я усиленно работал над моими набросками - и вдруг, трах! явилась эта дурацкая болезнь..." (П., X, 450).

Да, и болезни и другие обстоятельства - семейные и общественно-политические - не раз прерывали работу писателя над его последним романом.

Очень долго ему не хватало живых впечатлений. А новые факты заставляли подчас по-новому смотреть на прошедшее, требовали дополнительного его изучения.

Только в феврале 1876 года Тургенев смог наконец приступить непосредственно к написанию "Нови".

Вот что он сам писал Полонскому о том, как складывалась его работа над этим произведением: "Идея у меня долго вертелась в голове, я несколько раз принимался за исполнение - но, наконец, написал всю штуку, как говорится, сплеча" (П., XII, 73).

Завершению романа и на этот раз более всего способствовало двухмесячное пребывание летом 1876 года в России. В Петербург Тургенев приехал 5 июня, в Спасское - 18-го и тут же засел за роман.

27 июня, кончив его первую часть, он сообщал Стасюлевичу: "...я, с тех пор как здесь, работаю, как вол, сижу каждую ночь до 2-х часов но над романом, исключительно над романом, который вследствие этого сильно подвигается - и ничего другого решительно не могу, не могу сделать!" (П., XI, 277).

С тем же напряжением Тургенев работает и дальше. 4 июля он пишет Флоберу: "Ну, так я вас удивлю - никогда я еще не работал так, как с тех пор, что нахожусь здесь. Я провожу бессонные ночи, склонившись над письменным столом! У меня вновь появилась иллюзия, заставляющая меня верить, что можно сказать не то чтобы совсем иное, нежели то, что было уже когда-либо сказано (это-то мне безразлично) - но иначе! <...> мой проклятый роман совершенно меня поглотил" (П., XI, 412). А уже 27 июля Тургенев извещал Стасюлевича, что окончил роман и "имя ему<...> будет "Новь"..." (П., XI, 296).

Вернувшись 6 августа в Вуживаль, Тургенев тотчас приступил к переписке романа. По существу теперь начался новый период работы над "Новью". 8 августа Тургенев так писал об этом Флоберу: "...я окончил мой большущий роман - и теперь снова принялся за работу - мне ведь нужно его переписать, с тем чтобы он был готов через два месяца, а это нелегко - вы сами знаете, что значит переписывать. Бывают страницы, от которых не остается ни строчки" (П., XI, 414).

8 октября, когда переписка рукописи была завершена, Тургенев, приглашая Анненкова приехать к нему для ознакомления с нею, писал: "...положим, рукописи на почте не пропадают - но, однако, если б эта беда случилась с этой, оно было бы настоящею бедою, потому что я так много переделал и переиначил, переписывая, что вспомнить всё это было бы невозможно" (П., XI, 320).

В печати "Новь" появилась в двух первых номерах "Вестника Европы" за 1877 год.

Так завершился шестилетний труд, во время которого замысел "Нови" во многом претерпел существенные изменения. Главная идея романа и основные черты характеров центральных его героев были ясны писателю с самого начала: он сразу решил внести в "Новь" "элемент политически-революционный", а некоторым фигурам придать "нечто от базаровской широты" (П., X, 96). Однако фабула романа поначалу была ему "еще далеко не видна" (XII, 315).

Постепенно прояснялись особенности судеб героев, их взаимоотношения. Проблематика же романа под влиянием происходивших тогда событий изменилась весьма значительно. Изменилась и оценка ряда исторических фактов.

"Новь", задуманная вначале как роман о революционерах вообще (об этом свидетельствует относящаяся к 1870 году "Заметка о замысле романа"), в процессе работы писателя над нею превратилась в роман о революционерах-народниках, а тема "нечаевщины", возникшая было в связи с происходившим в 1871 году "нечаевским процессом", отодвинулась совсем на задний план, а главной стала тема "хождения в народ". И это вполне закономерно.

Шум, поднятый вокруг "нечаевского процесса", не мог обмануть Тургенева. Ему очень скоро стало ясно, что "нечаевщина" в движении народников явление случайное.

В то же время, он понял и то, что в результате все более расширяющегося движения революционной интеллигенции именно "хождение в народ" уже в 1873 - 1874 годах превратилось в главное общественное явление.

И вот поэтому, в отличие от романа Достоевского "Бесы", прототипом главного героя которого является Нечаев и в центре сюжета которого - совершенная им жестокая расправа над заподозренным в измене революционером, в "Нови" от "нечаевщины" осталось только несколько упоминаний о персонаже, прототипом которого по первоначальному замыслу должен был быть Нечаев.

Причем, персонаж этот, некто Василий Николаевич, в действии романа не участвует: от него народники иногда получают только указания, смысл которых в большинстве случаев для читателя так и остается до конца не проясненным. Очень лаконична и характеристика этого лица.

Так, только однажды, отвечая на вопрос Марианны, какой из себя Василий Николаевич, Нежданов говорит: "Какой? Приземистый, грузный, чернявый... Лицо скуластое, калмыцкое... грубое лицо. Только глаза очень живые... Он не столько говорит, сколько командует..." А "головою" он сделался, по словам Нежданова, оттого только, что "с характером человек. Ни перед чем не отступит. Если нужно - убьет. Ну - его и боятся" (XII, 162). И больше ничего об особенностях характера Василия Николаевича Тургенев не рассказывает, несмотря на то, что личность Нечаева была по-своему яркой, да и характер он имел очень своеобразный.

Это был не только человек большой и непреклонной воли, умеющий подчинять себе других, но и очень ловкий и хитрый человек, склонный к авантюризму и иезуитству, фанатически верящий в свою правоту и в то, что ему все дозволено. Начисто лишенный совести, Нечаев использовал любые средства для достижения своих целей. Ложь, мистификации, шпионство, провокации и даже тайное убийство были тем оружием, которым этот страшный человек считал возможным "служить" революции.

Оставив все это за пределами романа, Тургенев таким образом как бы полемизировал с Достоевским - доказывал правоту тех истинных революционеров-народников, которые, подобно Вере Засулич, утверждали, что Нечаев "был чужим" среди них, правоту тех, кто сразу решительно осудил его авантюристическую и иезуитскую тактику¹. Известно также заявление Веры Фигнер, что нечаевская теория "цель оправдывает средства" отталкивала революционеров, а организованное им убийство "внушало ужас и отвращение"².

¹ (В. Засулич. Нечаевское дело. - "Освобождение труда", 1924, № 2, с. 69)

² (В. Н. Фигнер. Поли собр. соч., изд. 2, т. I. М., Изд. Об-ва политкаторжан, 1932, с. 91)

Осталась в "Нови" от первоначального замысла датировка событий, связанная с самым начальным периодом зарождения народнического движения, отчего более поздние исторические факты оказались в романе как бы сдвинутыми несколько назад - в 1868 год.

Кроме того, в романе "Новь" отразились так или иначе и многие другие общественно-политические события того периода жизни России.

Один из героев "Нови" - Нежданов был задуман Тургеневым как "романтик реализма". Расшифровывая в одной из черновых записей это понятие, он писал: "Они тоскуют о реальном и стремятся к нему, как прежние романтики к идеалу. Они ищут в реальном не поэзии - эта им смешна, но нечто великое и значительное, - а это вздор: настоящая жизнь прозаична и должна быть такою. Они несчастные, исковерканные - и мучатся самой этой исковерканностью, как вещью, совсем к их делу не подходящей. Между тем их явление, возможное в одной России, где всё еще носит характер пропедевтический, воспитательный, полезно и необходимо: они своего рода пророки, проповедники..." Но, по убеждению Тургенева, "пророчество - болезнь" и "здоровый человек не может быть пророком и даже проповедником" (XII, 314). Поэтому Нежданов и наделен чертами ущербности, унаследованными им от его "случайного" родителя.

Нежданов - незаконный сын князя Голицына и гувернантки. Матери своей он не знал - она рано умерла, а отец, определив его сперва в пансион, а затем в университет и, "положив ему пенсию на жизнь", на этом счел свой долг перед сыном выполненным.

Однако, получив в наследство от отца-аристократа не только изящную внешность, но и ложное положение незаконнорожденного, Нежданов постоянно чувствовал себя отверженным и оскорбленным, что сделало его человеком нервным, крайне впечатлительным, болезненно-самолюбивым и даже склонным к озлоблению. И хотя он не унаследовал эгоизма своих сородичей-аристократов, он, как и они, нес в душе тяжкий груз сомнений, рефлексии и самоедства. А это сближало его с Гамлетами и "лишними людьми". Недаром в самом начале романа умный Паклин - "российский Мефистофель" - называет Нежданова "российским Гамлетом" (XII, 14). В этом смысле в представлении Тургенева Нежданов не был типичной фигурой революционера, поэтому в романе он изображен пасынком и в их среде.

В отличие от революционеров, трудолюбивый Нежданов наделен темпераментом "уединенно-революционным, но не демократическим". Он горд и "горько чувствует свое одиночество" (XII, 318).

Неудачной оказалась попытка Нежданова "опроститься" - он не смог сблизиться с народом: его нежная натура не вынесла соприкосновения со всем тем, что было грубого и жестокого в тяжелой крестьянской жизни, в современной ему действительности.

Не под силу оказались Нежданову и выпавшие на его долю душевные страдания, порожденные сознанием своего бессилия и утратой веры в дело, которому он посвятил свою жизнь. Почувствовав себя человеком ненужным, лишним, неспособным принести пользу, Нежданов кончает жизнь самоубийством.

На примере трагической судьбы Нежданова Тургенев еще раз показал непригодность "лишних людей" к настоящему делу, к революционной борьбе, непригодность, обусловленную их аристократическим происхождением и ложным дворянским воспитанием.

Однако трагический финал жизни Нежданова, как показано в романе, предопределен не только его личными качествами, но и социально-историческими обстоятельствами.

Трагическая фатальная предопределенность тяготеет не только над Неждановым, но и над другими героями "Нови" - участниками революционной борьбы народников.

Неудачная деятельность народников, близких "бакунинско-ткачевскому" направлению, воплощенных в романе в образах Нежданова, Маркелова, Матуриной и других, подтверждала неправильность в тот момент их тактики - несостоятельность их призыва к немедленному восстанию.

Тургенев справедливо указал в "Нови" и на другие слабые стороны этих народников, подчеркнул оторванность их пропагандистов от народа, чуждость их пропаганды крестьянам.

Читатель романа видел, как неумело, не зная жизни крестьян, не зная их нужд, действуют народники, как всюду они наталкиваются на непонимание и недоверие, как всюду их подстерегает неизбежное разочарование.

И все же, как это видно из приведенной выше характеристики "романтиков реализма", к которым принадлежал Нежданов, Тургенев считал, что даже "явление" таких пророков и проповедников в России той поры было "полезно и необходимо" (XII, 314).

Другой герой романа - Соломин - "русский революционер", которого сам Тургенев считал его "главным лицом", оказался для писателя "самым трудным".

В противовес неждановскому во многом не удовлетворявшему его типу проповедника революции, Тургенев еще в 1870 году задумал изобразить Соломина настоящим русским практиком "на американский лад". Он писал о Соломине, что это "натура грубая, тяжелая на слово, без всякого эстетического начала - но сильная и мужественная, нескучливая, с выдержкой. У него своя религия - торжество "низшего класса", в котором он хочет участвовать" (XII, 315).

Очень важны для правильного понимания образа Соломина, его мировоззрения и другие уточнения, внесенные писателем в его биографшю и характеристику позднее.

Так в "Формулярном списке лиц новой повести", составленном в 1872 году, Тургенев писал о Соломине: "Силач; энергия сказывается во всем, в самом смехе <...> бросил семинарию, пошел по естественным наукам и матема<тике>, в университет, потом попал на завод, к англичанину, выучился по-англий<ски>, ездил в Англию <...> Находится во время действия романа на большом заводе в качестве главного механика <...> Большое влияние С<оломина> на рабочих - и вообще оригинальное его положение. Он знает хорошо петербургских революционеров и хотя сочувствует им, однако держится на точке выжидания. Понимает невольное отсутствие народа, без которого ничего не поделаешь. Школы заводит. Знакомится с Маркеловым... позже с Неждановым. Столкновения, вследствие которых те гибнут, - он остается цел. - Жестокие, запутанные сцены. Надо показать, что он остается цел не как хитрец и виляка и трус, а как умный и дельный малый, который даром не хочет губить ни себя, ни других. Даже Маркелов, погибая, выражает ему свое уважение" (XII, 323).

Как видим, уже здесь Тургенев не только сформулировал программу действий своего героя, которую полностью разделял, но и попытался доказать целесообразность избранной им тактики борьбы, тактики, которую он и для себя считал тогда наиболее приемлемой.

Положительную оценку такой программе и такой тактике Тургенев дал в своем отклике на полемику между Лавровым и другим идеологом и теоретиком народничества П. Н. Ткачевым. Этот отклик следует рассматривать и как своеобразный комментарий к действиям Соломина в романе.

Лавров, сторонник тщательной подготовки революции путем просвещения народа и пропаганды в его среде передовых революционных идей, выступал против Ткачева, который, подобно Михаилу Бакунину, призывал к немедленному крестьянскому восстанию.

Отметим, кстати, что Фридрих Энгельс в статье "Эмигрантская литература" подверг резкой критике отношение Ткачева к революции¹.

¹ (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, 1951, с. 522 - 526)

И вот Тургенев, поддерживая точку зрения Лаврова, 5 декабря 1874 года писал ему: "Любезный Петр Лаврович <...> В Вашей полемике против Ткачева Вы совершенно правы; но молодые головы вообще будут всегда с трудом понимать, чтоб можно было медленно и терпеливо приготовлять нечто сильное и внезапное... Им кажется, что медленно приготовляют только медленное - вроде постепенной реформы и т. д." (П., X, 331).

Образ Соломина - программный образ.

Его высказывания и деятельность должны были продемонстрировать справедливость этой точки зрения Тургенева, развивавшей его же программное высказывание в приведенном выше письме к Философовой. Ведь Соломин - это и есть один из тех "полезных рабочих и народных слуг", о большом значении деятельности которых в переживаемый Россией "воспитательный период", период торжества реакции и спада революционной борьбы, и говорил Тургенев в этом письме. Соломин - один из тех, в среде которых снова со временем могли появиться вожаки, крупные оригинальные личности.

Работая над образом Соломина, писатель все время стремился к тому, чтобы и высказывания этого героя по актуальным проблемам и авторские характеристики его взглядов не могли вызвать никаких сомнений в их правильности, убеждали в целесообразности соломинской деятельности и избранной им тактики.

Так, Тургенев не только указывает на то, что цель у Соломина была той же, что и у Нежданова с Маркеловым и Машуриной, а пути к ней они избрали разные (XII, 234), но и раскрывает причины этого.

Он говорит о неверии Соломина "в близость революции в России", предопределенном тем, что он, в отличие от революционеров-народников, понимал "невольное отсутствие" того самого народа, без которого "ничего ты не поделаешь", понимал, что народ "долго готовить надо - да и не так и не тому, как те". Он объясняет, что именно из-за этого Соломин и "держался в стороне", но "не как хитрец и виляка, а как малый со смыслом, который не хочет даром губить пи себя, ни других" (XII, 112 - 113).

При этом сам Соломин уточняет, что "есть две манеры выжидать: выжидать и ничего не делать - и выжидать да подвигать дело вперед" (XII, 145). Очень важное уточнение.

Для Тургенева было также необходимо показать связь Соломина с простым народом, показать, что он плоть от плоти его. "Он <...> - писал Тургенев о Соломине, - был сам из народа" (XII, 112).

Писатель постоянно обращает внимание читателя на демократичность своего любимого героя, подчеркивает ее даже в его наружности и одежде. Еще в "Заметке о замысле романа" Тургенев указывал, что Соломин "так же спокойно делает свое дело, как мужик пашет и сеет" (XII, 314), что "только наблюдательный глаз может видеть в нем струю социальную, гуманную, общечеловеческую: она сказывается в выборе его занятия, в сознании долга перед другими, в честно выдержанно сером, во всем плебейском закале" (XII, 315).

Велико в Соломине и чувство человеческого достоинства. Не зря впервые увидевшая его жена сановника Сипягина с изумлением восклицает: "Плебей... явный плебей... а как просто себя держит!" (XII, 170 - 171).

Соломин свой среди простых людей. Он умеет говорить с ними и влиять на них, а они относятся к нему с любовью и уважением. Тургенев пишет: "Хорошие, хотя и не совсем обыкновенные, отношения существовали между Соломиным и фабричными: они уважали его как старшего и обходились с ним как с ровным, как со своим; только уж очень он был знающ в их глазах! <...> он точно был их - и ихний" (XII, 165 - 166).

Просветитель-постепеновец снизу, Соломин не только сочувствовал народу и посвятил свою жизнь служению ему, но и был готов к любой расплате за свою деятельность "народного слуги", активного борца за свободу.

А поскольку Тургенев изображает смелого и решительного Соломина к тому же еще и человеком, непримиримо враждебно настроенным против эксплуататоров, против всех, кто мучил и терзал народ, несомненно, что писатель видел в этом сегодняшнем "народном слуге" будущего народного защитника.

Изучение романа "Новь" убеждает в том, что в семидесятых годах Тургенев связывал свои надежды не с дворянством, которое, как он теперь считал, только мешало прогрессивному развитию страны, а с крепкими, здоровыми, умными и трезвыми разночинцами, "серыми, простыми, хитрыми Соломиными" (XII, 299).

В финальной сцене писатель устами Паклина прямо утверждает, что будущее принадлежит Соломиным. "Такие, как оп, - пророчествует здесь Паклин, - они-то вот и суть настоящие. Их сразу не раскусишь, а они - настоящие, поверьте; и будущее им принадлежит. Это - не герои <...> это - крепкие, серые, одноцветные, народные люди. Теперь только таких и нужно! Вы смотрите на Соломина: умен - как день, и здоров - как рыба... Как же не чудно! Ведь у нас до сих пор на Руси как было: коли ты живой человек, с чувством, с сознанием - так непременно ты больной! А у Соломина сердце-то, пожалуй, тем же болеет, чем и наше, - и ненавидит он то же, что мы ненавидим, да нервы у него молчат и всё тело повинуется как следует... значит: молодец! Помилуйте: человек с идеалом - и без фразы; образованный - и из народа; простой - и себе на уме... Какого вам еще надо? (XII, 298 - 299).

Но не только своей тактикой умный и прозорливый, волевой и мужественный Соломин близок Тургеневу. Он во многом его единомышленник.

Как уже отмечалось выше, Тургенев, в отличие от многих своих современников, давно не сомневался в том, что и России не миновать капиталистического пути развития и еще в письмах к Герцену говорил о первых замеченных им в русской деревне признаках этого социально-экономического процесса.

Теперь, в "Нови", он выступил с резкой критикой самых различных отрицательных явлений, порожденных капитализацией русского сельского хозяйства и промышленности. И делал он это с позиций человека, для которого интересы Родины и ее народа превыше всего. Эта критика - и в авторских отступлениях и в высказываниях многих персонажей романа. Но главным образом она звучит в речах Соломина.

Так, после осмотра фабрики Сипягина Соломин, говоря о незавидной роли, какая в ближайшем будущем - на новом, капиталистическом, этапе развития России - ожидает помещиков, критикует не только дворянство, но и идущую ему на смену буржуазию. Утверждая, что "промышленные заведения - не дворянское дело", Соломин говорит: "Тут нужен коммерческий расчет; тут всё надо поставить на другую ногу; выдержка нужна", а дворяне "этого не соображают", вот и перейдут все фабрики купцам, а жаль, "потому купец - та же пиявка" (XII, 173 и 174).

Соломин уверен, что и земля скоро перейдет от дворян к тем же купцам. И тогда (лет через двадцать-тридцать) поместного дворянства вовсе не будет. Однако Соломина это обстоятельство не радует, и, как подчеркивает Тургенев, не радует потому, что он понимает - одну пиявку сменит другая, а "народу от этого легче не будет" (XII, 179). Купец, в глазах Соломина, тот же хищник, и он ненавидит его не меньше, чем ненавидел крепостника-помещика.

Но более всего Соломин, как и Тургенев, ненавидит помещика-ростовщика типа одного из персонажей романа Калломейцева, который, сумев приспособиться к новым буржуазным порядкам, превратился в самого жестокого эксплуататора народа. Он, как пишет Тургенев, "был тем бесчеловечнее в своих требованиях, что лично с крестьянами дела никакого не имел - не допускать же их в свои раздушенный европейский кабинет!" (XII, 174).

Сложный образ Соломина постоянно вызывал споры, в ходе которых высказывались самые противоположные точки зрения на него. Существовало даже мнение, что это целиком выдуманный образ.

Однако несомненно, что, создавая и его, Тургенев, как обычно, исходил из своих жизненных наблюдений, а также из собственного опыта.

Писатель, как и его герой, всегда чем мог помогал всем, кто нуждался в его помощи, а в своей деревне, кроме школы, о которой уже говорилось, он построил богадельню, назначил пенсии престарелым спасским крестьянам, заботился об организации медицинской помощи больным: покупал лекарства, приглашал врача.

Отразилось на рассказе о деятельности Соломина и то, что писатель знал, например, о своей соседке по имению Е. М. Якушкиной (ее имя упомянуто в черновых заметках к "Нови"). Тургенев считал Якушкину умной, дельной и энергической женщиной (П., XII, 198).

В своих "Воспоминаниях об И. С. Тургеневе" В. М. Гаршин свидетельствует, что Иван Сергеевич был очень расположен к соседке своей Е. М. Якушкиной, которую называл "замечательной русской женщиной". "Г-жа Я., - пишет Гаршин, - <...> вот уже лет десять посвящает свои силы самой скромной деятельности на пользу своих крестьян. Ею устроена образцовая школа, организована медицинская помощь, а главное, ее исключительными стараниями, при противодействии местного дворянства, устроено ссудо-сберегательное товарищество, глубоко пустившее свои корни среди местного населения"¹.

¹ ("Исторический вестник", 1883, № 11, с. 394 - 396)

Известно также, что Якушкина устраивала для крестьян образовательные чтения, сдавала им в аренду землю по самой низкой цене. За все это она преследовалась властями.

Интереснейший женский образ создал Тургенев в романе "Новь". Его главная героиня - Марианна удивительно цельная личность.

В "Формулярном списке лиц новой повести" Тургенев писал о ней: "Энергия, упорство, трудолюбие, сухость и резкость, бесповоротность - и способность увлекаться страстно" (XII, 321).

На долю Марианны выпала тяжелая жизнь - ее отец был осужден за растрату, мать рано умерла. Участь воспитанницы, "чужой хлеб" ее угнетали. Познав горе сама, она стремилась приносить пользу другим несчастным. Тургенев пишет о ней: "Жажда деятельности, жертвы, жертвы немедленной - вот чем она томилась" (XII, 106).

Важны для характеристики Марианны и ее слова, сказанные Нежданову: "...ты увидишь, мы будем полезны, наша жизнь не пропадет даром, мы пойдем в народ <...> мы будем работать, мы принесем им, нашим братьям, всё, что мы знаем <...> И никакой тут заслуги не будет - а счастье, счастье..." (XII, 163).

Любовь и дело, которому Марианна предана всецело и бескорыстно, для нее неразделимы. В их единстве - ее счастье. Нежданов, который все анализирует, соединив свою судьбу с судьбой Марианны, думал: "В нашем сближении личное чувство играло роль... второстепенную - а соединились мы безвозвратно. Во имя дела? Да, во имя дела!" (XII, 108). И правда этих слов больше всего относилась к Марианне.

Мужественная и стойкая Марианна была готова и на жертву и на подвиг. Сомнения и эгоизм чужды ей. В каждом слове, в каждом ее поступке выказывалась прекрасная, свободная душа, ищущая единственного счастья - трудиться на благо народа.

Недаром, именно она стала для Нежданова не только "воплощением всего хорошего, правдивого на земле", по и "воплощением родины, счастья, борьбы, свободы" (XII, 107).

Наиболее прозорливые современники Тургенева очень высоко оценили этот замечательный образ. Так, критик прогрессивной газеты "Неделя" писал: "В идеальном сонме тургеневских женских типов она займет <...> самое видное место <...> Марианна - это та же Елена <...> которая нашла своего Инсарова в России"¹.

¹ ("Неделя", 1877, № 3, с. 108)

В образе Марианны Тургенев сумел с наибольшей полнотой воплотить свои чувства симпатии к лучшим представителям молодого поколения России, к тем, о ком он писал тогда одному из своих корреспондентов: "Я бы мог назвать Вам молодых людей с мнениями гораздо более резкими, с формами гораздо более угловатыми - перед которыми я, старик, шапку снимаю, потому что чувствую в них действительное присутствие силы, и таланта, и ума" (П., X, 281).

В другой раз, имея в виду изображенных им в "Нови" революционеров, писатель утверждал: "...молодые люди не могут сказать, что за изображение их взялся враг; они, напротив, должны чувствовать ту симпатию, которая живет во мне - если не к их целям - то к их личностям. И только таким образом может роман, написанный для них и о них, принести им пользу" (П., XII, 44).

И молодое поколение почувствовало это. Оно почувствовало, что в революционерах-народниках, которые, подобно героине "Нови" Марианне, страдали и негодовали "за всех притеспенных, бедных, жалких на Руси" (XII, 96), Тургенев видел лучших людей своей эпохи.

По словам Лаврова, роман "Новь" говорил о величии подвига русских революционеров, создавал верное представление о том, какими прекрасными были эти люди, "...наблюдатель-художник, - писал о Тургеневе Лавров, - был живо поражен важностью революционного движения среди русской молодежи. Группа, составляющая центр всего рассказа и привлекающая симпатии читателя, несмотря на свои недостатки, это - группа молодых людей, глубокие убеждения которых сделали их врагами порядка вещей, существующего в России. Они живут своим трудом; они горды своей бедностью; они ищут не выгодной карьеры для личного счастья; они хотят "служить" пароду, подавленному господствующими классами; они хотят для него действительной свободы; они хотят поднять его против существующего строя <...> они суть представители иной, высшей нравственности <...> которая убивает всякий эгоизм, всякое личное вожделение, придает людям характер искренности и делает их способными на все жертвы для класса несчастных и обездоленных"¹.

¹ (И. С. Тургенев в воспоминаниях современников, т. I, М., "Художественная литература", 1969, с. 395 - 396)

Огромную заслугу Тургенева Лавров видел в том, что "перед целой литературой грязных ругателей этой молодежи он выставил ее, эту революционную молодежь, как единственную представительницу высокого нравственного начала, как "служительницу идеи, обвеянную ее сиянием", как "тех личностей", над которыми "масса глумится", которых она "проклинает и преследует", но за которыми затем "идет, беззаветно веруя", потому что они, "не боясь ни се преследований, ни проклятий, не боясь даже ее смеха, идут непреклонно вперед, вперив духовный взор в им только видимую цель".

Приведя эти уже известные нам слова Тургенева из его статьи "Гамлет и Дон-Кихот", Лавров далее писал: "В этом еще раз проявилась способность Ивана Сергеевича <...> "угадывать некоторые действительные явления русской жизни далеко вернее и шире, чем его сверстники, соперники его по таланту, по стоявшие далеко ниже его по развитию""¹.

¹ (Там же, с. 398)

В "Нови", как и в "Дыме", Тургенев уделил внимание и проблеме мнимой революционности. И здесь он беспощадно критиковал тех, в ком видел случайных попутчиков революционеров.

Так, в сатирическом образе Кислякова писатель вывел "народника", не имеющего ничего общего с настоящими "новыми людьми".

Об одном из прототипов этого образа, о В. Г. Дехтереве, он в августе 1874 года писал Философовой, которая прислала ему дневник с записями Дехтерева: "Это опьянение самообожания рядом с изумительной бездарностью <...> этот догматический тон при таком невежестве! - всё это просится в карикатуру. И заметьте - меня нисколько не смущает резкость мнений; меня изумляет эта пустота, воображающая, что она "на 20-м году жизни уже разрешила все вопросы науки и жизни" <...> из молодых людей, подобных В. Г. Д<ехтереву>, никогда ничего не выходит. Откиньте все его разглагольствования о собственной особе под предлогом идеи, и Вы удивитесь, какой там останется нуль <...>

Нет <...> это еще не новые люди; я знаю таких между молодыми, которым гораздо более приличествует подобное наименованье" (П., X, 275 - 276).

Вскоре Тургенев получил от самого Дехтерева "громадное письмо", которое, по его словам, превосходило "даже то, что им было вписано в дневник г-жи Философовой".

Тургенев оцепил это письмо как "драгоценнейший материал".

Прошло некоторое время, и Тургенев встретился с Дехтеревым. Теперь он имел возможность еще раз убедиться в том, какой это "пустейший из лоботрясов" (П., XI, 135). Об этой встрече писатель рассказал Лаврову, рассказал он ему и о том, что это за "деятель", а главное - предостерег его, как некогда предостерегал Герцена, от сближения с подобными людьми.

Тургенев писал Лаврову: "Вам пуще огня следует остерегаться таких молодчиков: они-то всё портят. Д<ехтерев> в Петербурге чуть не на улицах кричит, что вот мы сейчас всё перевернем - и кто мы и где мы и как и когда - обо всем кричит. Но Вам, вероятно, не в первый раз возиться с такими индивидуями. К сожалению, и не в последний" (П., XI, 135).

Тургенев был убежден: чем бы ни руководствовались, "идя в революцию", люди, подобные Дехтеревым, - желанием ли разделить популярность революционеров и тем возвысить себя, стремлением ли просто развлечься от скуки, - они всегда опасны. Опасны свойственными таким людям безответственностью и беспринципностью, позволявшими им в любой момент стать ренегатами и предателями.

Кстати отметим: именно в семидесятые годы Тургенев уделил особенно много внимания проблеме мнимой революционности, что нашло свое отражение не только в романе "Новь" и его переписке с революционерами, но также и в других произведениях.

Так, очень интересен в этом смысле его рассказ "Человек в серых очках", над которым писатель работал в 1876 - 1879 годах.

Он целиком посвящен изображению одного из опаснейших типов подобных псевдореволюционеров.

С человеком, ставшим героем этого рассказа¹, неким мусье Франсуа, Тургенев встретился еще в 1848 году в революционном Париже. Его характер и судьба ныне представлялись писателю настолько примечательными, что он превратил воспоминания о нем в своеобразное социальное исследование, в котором, создав психологически тонкий портрет этого человека и всесторонне осветив его жизнь, старался выяснить причины, толкнувшие его на столь страшную дорогу.

¹ (Рассказ "Человек в серых очках", имеющий подзаголовок "Из воспоминаний 1848 года", был включен Тургеневым в его "Литературные и житейские воспоминания")

Мусье Франсуа несчастен и озлоблен, но он и болезненно тщеславен и безгранично властолюбив. Вот и идет он за кем угодно и готов на любой поступок, даже на преступление, лишь бы в результате появился какой-то шанс удовлетворить свое больное честолюбие. В момент победы парода он был в его рядах, но как только народ потерпел поражение, он, не задумываясь, перебежал в стан его лютых врагов и убийц.

И конечно, не зря, создавая портрет этого оборотня, Тургенев изобразил его в очках... в очках с простыми серыми стеклами, которые использовались этим страшным человеком только для того, чтобы прятать глаза, чтобы маскироваться.

В рассказе все время ощущается откровенная неприязнь автора к "человеку в серых очках".

В "Нови" Тургенев выразил еще раз и свою ненависть к реакционерам и либералам нового толка - из бюрократов-сановников.

Клеймо позора наложил он на реакционеров и ренегатов "с медными - но не выжженными еще лбами" (П., XI, 20), на особенно жестоких угнетателей народа - космополитствующих консерваторов типа Калломейцева, которого относил к "новой породе помещиков-ростовщиков", и на маскирующих свою реакционность либеральными фразами тайных советников, камергеров, находящихся на отличном счету у царя и его правительства, типа Сипягиных,

При этом, как признавался сам Тургенев, им руководило чувство мести.

По свидетельству И. Е. Цветкова, однажды Тургенев гневно воскликнул: "Да <...> месть, месть этим Лонгиновым, Катковым и прочим обскурантам, перебежчикам, ренегатам"¹.

¹ ("Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 419)

Калломейцев и Сипягин - образы собирательные. И тот и другой имеют нескольких прототипов - известных царских сановников и других "деятелей", "прославившихся" своими реакционными взглядами.

Сам Тургенев в "Формулярном списке лиц новой повести" писал о Сипягине: "Средняя пропорциональная между Абазой и Жемчужниковым (и Валуевым). Либеральный бюрократ" (XII, 322). И там же о Калломейцеве: "Рабски и по мере возможности оскорбительно списать Ивана Петровича Новосильцева, прибавив к нему Маркевича <...> Надо, чтобы промелькнул его двоюродный брат Мишка Лонгинов" (XII, 324).

Кто же они, с кого "по мере возможности оскорбительно" решил писать портреты Тургенев?

П. А. Валуев - член Государственного совета, министр внутренних дел, затем министр государственных имуществ, затем председатель Комитета министров.

А. А. Абаза - министр финансов и член Комитета по делам царства Польского.

М. Н. Лонгинов - начальник Главного управления по делам печати.

Н. М. Жемчужников - чиновник министерства иностранных дел.

И. П. Новосильцев - помещик, известный своими реакционными взглядами, о котором Д. В. Григорович писал: "...льстил, егозил, прислуживался и приятно играл в карты - вот и вся его эпитафия"¹.

¹ (Из записных книжек Д. В. Григоровича. - "Литературное приложение "Нивы"", 1901, № 12, с. 631)

Болеслав Михайлович Маркевич - публицист реакционного дворянского лагеря, сотрудник "Русского вестника", единомышленник Каткова.

Это о нем Тургенев писал молодому А. С. Суворину 26 февраля 1875 года: "...в этой гадине соединились все условия происхождения, воспитания и пр. и пр., чтобы выработать из нее тип "клеврета в новейшем вкусе".

Отметим, что именно Маркевич был назван Тургеневым в этом же письме среди тех "двух, трех фигур", которые ожидают "клейма позора", но пока "гуляют хотя с медными, но не выжженными еще лбами". "Да, авось я еще встряхнусь, - писал Тургенев далее. Хотя я не Гюго - и Маркевич не Наполеон II, но приятно повторять про себя: "Oui, je tiens le fer rouge - et vois ta chair finner" ("Да, я держу раскаленное железо и вижу, как дымится твое тело"). Силы у меня небольшие но, так же как "по Сеньке шапка", можно сказать, "по спине палка". Чего Щедрин смотрит? Впрочем, и он находится под Дамокловым мечом. Да и то нужно сообразить: художественное воспроизведение - если оно удалось - злее самой злой сатиры. Поживем, увидим... а стараться рады" (П., XI, 26).

Да, создатель "Нови" все время находился под Дамокловым мечом и сам прекрасно это понимал. И все же он упорно, как и в "Дыме", добивался наибольшей сатирической заостренности характеристик откровенного реакционера Калломейцева и играющего в либерализм высокого правительственного чиновника Сипягина, стремился со всей полнотой раскрыть страшную реакционную сущность их мировоззрения.

Особенно зло высмеял Тургенев любовь Сипягина к никчемной, напыщенной либеральной болтовне, которой так отличался один из его прототипов - царский сановник Валуев.

Замечательная передовая русская женщина семидесятых годов С. К. Брюллова (Кавелина) свидетельствует, что Тургенев, изобразив Сипягина и Калломейцева, "вместе изобразил направление нашего правительства, в котором эти люди играют первую скрипку"¹.

¹ ("Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 305)

В высказываниях Калломейцева без труда угадывались реакционные взгляды, проповедывавшиеся в то время на страницах "Московских ведомостей" и "Русского вестника" Катковым, в частности катковская идея создания крепко сплоченного союза дворян-землевладельцев, вполне применившихся к ведению хозяйства в новых капиталистических условиях. Калломейцеву, как и Каткову, всюду мерещились нигилисты и "красные".

Образ Сипягина, которым Тургенев продолжил линию, начатую в "Дыме" созданием образа генерала Ратмирова, является самым красноречивым свидетельством того, как все время изменялось отношение писателя к либералам, как становилось оно все более нетерпимым.

Большинство сцен с Калломейцевым и Сипягиным, так же как сцены с генералами в "Дыме", остропамфлетны. В них раскрывается идея романа: революционное брожение в России - результат "невозможности существовать с абсолютизмом", как ее сформулировал Анненков¹.

¹ ("Литературная мысль", кн. 1. Пг., "Мысль", 1922, с. 198)

Поставив перед собой задачу создать сатирические обобщенные тины, Тургенев, однако, опять-таки не стремился сделать их неузнаваемыми. И многие узнали себя...

Узнал себя в Калломейцеве и Болеслав Маркевич. Он ответил Тургеневу травлей в печати и даже угрозой вызвать его на дуэль.

Когда Тургеневу стало об этом известно от Стасюлевича, он так написал ему: "Благодарю Вас за предуведомление о намерении Маркевича. Одно из двух - либо он просто напишет ругательное письмо - тогда я его брошу в печку; либо он пришлет мне вызов - тогда я ему отвечу, что порядочному человеку с г-м Маркевичем драться не приходится, но что если он найдет какую-нибудь личность с незапятнанным именем, которая согласится за него вступиться - то я, собравши о ней предварительно сведения, пожалуй, и не откажусь" (П., XII, 71).

Брюллова (Кавелина) так комментировала эту историю: "Мастерски, злостно и вместе юмористически очерченный образ Сипягина и Калломейцева - это вызов всей партии покойной "Вести", Каткова, Валуева с tutti quanti (со всеми прочими). Они уже прислали ему (Тургеневу) расписки в получении оплеухи, как некогда хотели прислать после "Дыма"¹.

¹ ("Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 305 - 306)

В течение всего периода работы над "Новью" и подготовки ее к печати обстановка в России продолжала оставаться очень тяжелой.

26 февраля 1875 года Иван Сергеевич писал: "Время, в которое мы живем, сквернее того, в котором прошла наша молодость. Тогда мы стояли перед наглухо заколоченной дверью; теперь дверь как будто несколько приотворена, но пройти в нее еще труднее" (П., XI, 26).

В 1876 году в России опять свирепствовал голод. 22 марта, сообщая об этом Ю. П. Вревской, Тургенев говорил: "Худо; очень худо - и впредь не предвидится ничего лучшего" (П., XI, 230).

Ничего не изменилось в России к лучшему по сравнению с 1868 годом, к которому было отнесено начало действия романа, - та же реакция, тот же голод, то же бедственное положение народа.

И теперь, вслед за Неждановым, первые читатели романа могли сказать: "Пол-России с голода помирает, "Московские ведомости" торжествуют, классицизм хотят ввести, студенческие кассы запрещаются, везде шпионство, притеснения, доносы, ложь и фальшь, шагу нам ступить некуда..." (XII, 15).

А вслед за Паклиным, который свой финальный монолог произносил зимой 1870 года, могли воскликнуть: "В обществе застой совершенный <...> народ бедствует страшно, подати его разорили вконец, и только та и совершилась реформа, что все мужики картузы надели, а бабы бросили кички... А голод! А пьянство! А кулаки!" (XIIV 297).

Ничего не изменилось и по сравнению с той картиной разорения послереформенной русской деревни, какую нарисовал в своем стихотворении "Сон" Нежданов:

"Давненько не бывал я в стороне родной... 
Но не нашел я в ней заметной перемены. 
Всё тот же мертвенный, бессмысленный застой, 
Строения без крыш, разрушенные стены, 
И та же грязь, и вонь, и бедность, и тоска! 
И тот же рабский взгляд, то дерзкий, то унылый... 
Народ наш вольным стал; и вольная рука 
Висит по-прежнему какой-то плеткой хилой. 
Всё, всё по-прежнему... И только лишь в одном 
Европу, Азию, весь свет мы перегнали... 
Нет! Никогда еще таким ужасным сном 
Мои любезные соотчичи не спали!
................................................. 
Все спят! Спит тот, кто бьет, и тот, кого колотят! 
Один царев кабак - тот не смыкает глаз; 
И, штоф с очищенной всей пятерней сжимая, 
Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ, 
Спит непробудным сном отчизна, Русь святая!"

(XII, 230 - 231).

Так, критическим изображением российской послереформенной жизни Тургенев продолжал в "Нови" разлагать основы общества, построенного на несправедливости и социальном неравенстве. Как видим, он теперь уверен: реформа 1861 года ничего не изменила к лучшему.

При этом Тургенев по-прежнему думает о благе России и ее народа, о их будущем.

Выразителем этих дум в романе в большинстве случаев стал весьма примечательный персонаж, названный в черновых заметках "российским Мефистофелем", - Паклин.

Отметим, однако, что далеко не все высказывания Паклина совпадают со взглядами самого писателя. Так, точка зрения автора романа на необходимость просвещения народа прямо противоположна точке зрения Паклина.

И все же, - скорее всего, по цензурным соображениям, - именно устами этого персонажа в финале романа Тургенев высказывает свое убеждение в том, что революционеры связаны с Россией хотя и незримыми, но прочными нитями и что именно она - "безымянная Русь" - шлет их на жертвенный подвиг.

Так Тургенев полемизировал с авторами реакционных произведений, и прежде всего с Достоевским - автором романа "Бесы", в которых революционеры тенденциозно изображались людьми, чуждыми России, изображались как группа заговорщиков, не имеющих никакой связи с народом.

Выразил Тургенев в "Нови" и свою веру в Россию и ее народ. Как ни было мрачно настоящее, Тургенев и теперь не потерял надежды на лучшее будущее своей Родины. Устами того же Паклина он утверждал, что у России есть будущее и принадлежит оно Соломиным. Связывал Тургенев свои надежды и с такими русскими женщинами, как Марианна.

И это впервые заметили еще современники Тургенева. Так, 17 января 1877 года Анненков, "перечитав первую часть романа", писал: "Мне открылась в нем вполне лучезарная фигура Марианны <...> Не совсем осиротела та земля, из которой поэт может извлекать такие типы"¹.

¹ (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. III. Спб., 1912, с. 337)

На протяжении всей работы над романом "Новь" Тургенев не переставал опасаться за его судьбу - он, как никогда, боялся цензурных затруднений.

Именно это обстоятельство заставило его даже подумать об издании романа за границей, чего, однако, он очень не хотел. Ведь для него важнее всего было выразить свое сочувствие и уважение русскому "подполью" в легальной печати.

13 февраля 1876 года Тургенев писал Лаврову: "Что касается до моего большого романа, то я охотно потолковал бы с Вами о нем - пока он еще на станке <...> Всё затруднение состоит в том, чтобы он прошел сквозь Кавдинские фуркулы цензуры, которые, как Вам известно, существуют более чем когда-либо; напечатанный за границей, он потеряет 9/10-х своего значения" (П., XI, 210). И конечно, это обстоятельство не могло не отразиться на тексте рукописи.

В "Нови", по утверждению самого Тургенева, есть много невысказанного до конца, в ней он был вынужден прибегать к намекам, более чем он это делал в других произведениях. Вот что он сообщал об этом 7 февраля 1877 года А. В. Головину: "Вы, как тонкий ценитель, да, сверх того, расположенный ко мне человек, прочтете между строками много такого - невысказанного или недосказанного - что останется навсегда тайной для обыкновенного чтеца..." (П., XII, 77).

В другом письме 16 мая 1877 года Генри Джеймсу Тургенев писал: "Этому последнему произведению недостает <...> полной свободы. Я писал всё время, как в тумане, спрашивая себя, сможет ли пройти то, что я делаю? Нужно было, чтобы мой роман появился в России - и это удалось не без труда и не без неприятных последствий для самого произведения" (П., XII, 451).

В третьем письме 3 августа 1877 года Паулю Гейзу: "Когда я писал свой роман - особенно мучительным было для меня то, что мне приходилось многое замалчивать или обходить". (П., XII, 461).

Между прочим, Тургенев из-за тех же опасений цензурного запрета хотел напечатать "Новь" целиком в одном номере журнала. Но более опытный Стасюлевич настоял на том, чтобы роман появился в двух номерах.

Как показали дальнейшие события, именно вариант Стасюлевича и спас "Новь". Первая часть ее, более безобидная, "проскочила" через цензуру благополучно. Но вот что произошло со второй, в которой, собственно, и заключался "настоящий яд" (П., XII, 143).

Цензор В. М. Ведров дал о ней крайне неблагоприятный отзыв.

Он утверждал, что не может "отрешиться от мысли, что разрушительные начала движения в народ не изглаживаются самоубийством Нежданова <...> и карою, поразившею Маркелова, - эти начала коренятся в упорстве Соломина, устроившего на артельных началах завод в Перми, в неограниченной преданности этому делу Марианны <...> в злой насмешке над Сипягиным - чиновником, охранителем законов и власти..." По мнению Ведрова, даже "после появления в свет начала романа <...> едва ли можно допустить в печать его окончание, так как в нем указывается только на раннее, несвоевременное движение в народ, а не на отсутствие горючих материалов"¹.

¹ (См.: И. С. Тургенев. Соч. под ред. К. Халабаева и Б. Эйхембаума, т. IX. М. - Л., Гослитиздат и ГИХЛ, 1928 - 1934, с. 454)

А вот как Тургенев рассказывал конец этой истории Анненкову: "Скажу Вам только, что Стасюлевич сообщил мне по поводу 2-й части. Она едва не погибла. - Ценсурный комитет разделился на две партии: одна полагала сжечь эту вторую часть - другая хотела мне возвратить ее для исправления; и знаете, кто ее спас? Тимашев! Он объявил, что если бы он знал всю вещь заранее, то запретил бы ее; но так как первая часть прошла - то запретить вторую значило бы произвести скандал, раздражить публику и т. д. Каково? Вот уж чего я никак не ожидал" (П., XII, 95).

"Новь" вызвала в России целую бурю.

Один из первых читателей ее - Анненков предсказал это заранее. Еще 29 ноября 187G года он писал: "...я давно не испытывал такого чувства, как при чтении этой "Нови". Не говоря уже о жгучем ее интересе, о широкой картине нравов, которую она развертывает, о бесконечном мастерстве, с каким автор подходит к каждому лицу романа, но при чтении "Нови" почти на всякой странице как будто загораются слова: быть большому трусу, потопу и колебанию в русской земле. Да, публика наша почти позабыла те времена, когда иной роман составлял для нее событие - заставлял всех говорить только о себе, ругаться и божиться собой: "Нови" суждено возвратить эти времена"¹.

¹ (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. III. Спб., 1912, с. 334 - 335)

Тургенев, как он сам говорил, тронул в "Нови" "больное место". И это сразу поняли очень многие. Еще до выхода романа в свет вокруг него началась полемика (кое-кто имел возможность познакомиться с ним по рукописи и корректурным листам).

Среди первых читателей "Нови" были и революционеры-народники. В Лондоне Лавров прочитал роман Кропоткину и другим своим товарищам по борьбе. В первый момент и среди них не было единого мнения.

Так, даже Лопатин упрекал Тургенева в том, что он сосредоточил внимание "на личностях слабых, неумелых, наивных, непрактичных". Лавров, который также считал, что Тургенев отразил в "Нови" неполную картину движения в России, сразу, однако, указал, что уже отмечалось, на ее положительные стороны. Аналогичной точки зрения придерживался и Кропоткин. Также отметив, что автор "Нови" не знал да и не мог знать в 1876 году о многих фактах деятельности народников, он в то же время указал на "удивительное чутье" писателя, позволившее ему подметить "наиболее выдающиеся черты движения"¹.

¹ (См.: "Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 250 - 253; Там же, с. 200 - 207; П. А. Кропоткин. Идеалы и действительность в русской литературе. Спб., 1907, с. 115 - 116)

О правде "Нови", жизненности ее главных персонажей - Нежданова и Марианны - одним из первых заговорил Анненков.

"Вы написали, - утверждал он в письме к Тургеневу еще 9 ноября 1876 года, - очень серьезную вещь, продуманную насквозь так, как с "Отцов" не была продумана у вас ни одна вещь. Лицо Нежданова, Марианны, их связь и сцены между ними бесспорно принадлежат к шефд'деврам вашей кисти. Я даже полагаю, что такой глубокий анализ душевного состояния обоих, как по отношению друг к другу, так и по отношению к делу, есть редкость во всех литературах - не только в нашей. Боюсь, что он не будет поэтому понят у нас. Понята будет, однако же, удивительная жизненность этих лиц¹.

¹ (И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми т. т. XI, Письма, М., - Л., "Наука", 1965, с. 659)

Несколько позднее Анненков предугадал и первую неблагоприятную реакцию критики на роман. "А вот подите, - писал он Стасюлевичу, - пожалуй, даже и после создания Марианны и Соломина станут упрекать еще Тургенева в неблагорасположении к молодому поколению и в непонимании его"¹.

¹ (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. III. Спб., 1912, с. 337)

Сам Тургенев, также опасавшийся, что поначалу может быть и не все его поймут правильно, в то же время был, однако, уверен, что рано или поздно его роман будет оценен так, как он того заслуживает. Еще 29 декабря 1876 года он писал: "А что молодая критика меня будет бить палками - это ничего; для моциона ей полезно; а там всё уляжется: и, быть может, она сама догадается, что била по своим" (П., XII, 39).

Так все и произошло.

После опубликования "Нови" вокруг нее закипела настоящая битва, и мнения в большинстве своем были неблагоприятными - и не только в реакционном лагере, что было вполне закономерно, но и в демократическом.

Например, Н. К. Михайловский в статье, помещенной в "Отечественных записках", обвинил Тургенева в обеднении облика революционной молодежи, в поверхностном раскрытии темы.

Критики самой различной ориентации сходились на том, что Тургенев взялся за изображение того, что было ему якобы плохо известно. Писали о нетипичности главных героев романа - Нежданова, Соломина, Марианны...

Однако, как и предсказывал Тургенев, вскоре отношение к "Нови" стало меняться.

Уже 15 апреля 1877 года Иван Сергеевич писал А. В. Головину о том, что по многим признакам "началась как бы реакция в пользу "Нови" (П., XII, 132).

В значительной мере этому способствовало опубликование материалов судебного процесса над народниками, так называемого "процесса 50-ти", который проходил в Петербурге с 5 по 26 марта 1877 года.

Этот процесс заставил критиков Тургенева признать, что не он, а они плохо знали народническое движение. Многие тогда даже заговорили о пророческом предвидении писателя.

В. М. Гаршин в эти дни писал своей матери Е. С. Гаршиной: "Прочли ли вы "Новь"? Вот Ив<ан> Сергеевич на старости лет тряхнул стариною. Что за прелесть! Я не понимаю только, как можно было, живя постоянно не в России, так гениально угадать всё это"¹.

¹ (В. М. Гаршин. Полн. собр. соч., т. III. М. - Л., "Academia", 1934, с. 109)

О том же писал и Анненков Стасюлевичу из Баден-Бадена: "Читаем мы здесь процесс наших пропагандистов и не можем не изумляться тому, что Тургенев угадал заранее их ходы и приемы. Вот уже подлинно vates, так, кажется звали пророков по-латыни"¹.

¹ (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. III. Спб., 1912, с. 340)

Сам Тургенев, ознакомившись с материалами "процесса 50-ти", говорил: "Факт знаменательный <...>из 52-х политических преступников - 18 женщин!! А мне г-да критики говорят, что я выдумал Марианну, что таких личностей не бывает!" (П., XII, 103).

Так побеждала та правда, о которой Тургенев писал Стасюлевичу: "...не считаю липшим напомнить Вам в немногих словах те соображения, которые руководили мною при сочинении "Нови" <...> Молодое поколение было до сих пор представлено в нашей литературе либо как сброд жуликов и мошенников - что, во-первых, несправедливо, - а во-вторых, могло только оскорбить читателей-юношей как клевета и ложь; либо это поколение было, по мере возможности, возведено в идеал, что опять несправедливо - и, сверх того, вредно. Я решился выбрать среднюю дорогу - стать ближе к правде; взять молодых людей, большей частью хороших и честных - и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и нежизненно, что не может не привести их к полному фиаско" (П., XII, 43 - 44).

"Процесс 50-ти" подтвердил глубокий реализм изображения народнического движения в "Нови", заставил рассматривать это произведение как страницу из истории нашего революционного движения.

Жизненность образа Нежданова признали в конце концов очень многие, в том числе и сами народники. Вот что писала о нем "семидесятница" Е. Н. Щепкина: "...я дивилась, как мог Тургенев за границей так хорошо подслушать мои беседы и споры с моим другом детства и юности, Валерианом Балмашевым (отец Степана, убийцы министра Сипягина), до такой степени сомнения, неуверенность в себе Нежданова, шаткость на том пути, на который он вступил, были словно списаны с моего друга народника; то же отчаяние, душевная приниженность до отвращения к себе, вызываемая опьянениями от неизбежных посещений кабаков ради сближения с народной аудиторией..."¹

¹ ("Тургеневский сборник", Материалы к Полн. собр. соч. и писем И. С. Тургенева, т. II. М. - Л., "Наука", 1966, с. 148)

О типичности Нежданова говорил и А. В. Луначарский. "Такие типы, как Нежданов, - писал он, - встречались на каждом шагу"¹.

¹ (А. В. Луначарский. Статьи о литературе. М., Гослитиздат, 1957, с. 210)

О достоверности образа Марианны и других женских образов "Нови" писала революционерка Вера Фигнер: "Читая в свое время этот роман, я поражалась верностью типов, выведенных в нем <...> Машурина - вылитый портрет Веры Любатович, которую мы прозвали "Волчонком" за ее резкость, а Марианна очень напоминала мою сестру Лидию"¹.

¹ (В. Н. Фигне р. Полн. собр. соч., т. V. М., 1932, с. 62)

С. К. Брюллова (Кавелина) утверждала: "Девять десятых наших заговорщиц - Марианны"¹.

¹ ("Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 306)

А в 1878 году, когда проходивший в России судебный процесс Веры Засулич получил огромный резонанс, один из французских критиков Ж. Вальбер в статье "Процесс Веры Засулич" указывал на духовную близость этой русской революционерки и Марианны.

"Иван Тургенев, - писал он, - предсказал Веру Засулич, когда он нарисовал героиню своей "Нови"; его Марианна Викентьевна поклялась принести себя в жертву русскому Молоху. Как и Марианна, Вера была несчастна не своим собственным несчастьем, она страдала за всех притесненных, за всех обездоленных, или, скорее, она не страдала, она негодовала, она возмущалась; ее раздражало одновременно собственное бессилие и довольство "спокойных, зажиточных, сытых""¹.

¹ ("Revue des Deux Mondes", 1878, t. 27, c. 220)

Откликнулся на это событие и сам Тургенев. "История с Засулич, - писал он 30 апреля 1878 года Стасюлевичу, - взбудоражила решительно всю Европу. Вчера в "Bien Public" была статья "Fetons nos heros" ("Приветствуем наших героев")... и кто же эти heros? Вольтер - и Засулич. Из Германии я получил настоятельное предложение написать статью об этом процессе, так как во всех журналах видят интимнейшую связь между Марианной "Нови" и Засулич - и я даже получил название: der Prophet (пророка)" (П., XII, 312).

А 6 мая он же сообщал Анненкову: "Несомненно, что после процесса Засулич "Новь" всполошила немцев <...> И выходит, что вообще нечего хлопотать: коли вещь дельная, она найдет свою дорогу... Но, как человек нервический, я был смущен дружностью неблагоприятного приема; вспомните, кто не кидал в меня грязью..." (П., XII, 315).

Среди многочисленных отзывов о романе "Новь" особое место занимает статья С. К. Брюлловой (Кавелиной).

Эта статья отличалась очень резкой критической направленностью против реакционной политики царского правительства и поэтому предназначалась для заграничного издания. Из-за скоропостижной кончины Брюлловой статья эта, однако, до наших дней так и не была опубликована¹.

¹ (См.: Н. Ф. Буданова. Статья С. К. Брюлловой о романе "Новь". - "Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 294; там же ее публикация статьи С. К. Брюлловой о романе "Новь", с. 297 - 315)

Взяв под защиту "Новь", Брюллова очень убедительно возражала критикам романа, и прежде всего Н. К. Михайловскому. С ее точки зрения, этот роман Тургенева давал правдивое и глубокое изображение современной русской действительности со всеми ее противоречиями.

Брюллова приветствовала появление "Нови" как событие большой общественно-политической значимости и утверждала, что в этом романе Тургенев "задел самое больное, самое живое место нашего общественного тела - нашей молодежи, наших ходителей в народ..."¹. Высоко оценила Брюллова и "политическую честность Тургенева, доведенную до щепетильности, искренность, прямоту, которою проникнут роман"².

¹ ("Литературное наследство", т. 76, 1967, с. 303)

² (Там же, с. 315)

"Россия, - писала Брюллова, - вспомнит это когда-нибудь с благодарностью, вспомнит, что маститому нашему писателю приходилось тысячу раз проскальзывать между Сциллой и Харибдой, вспомнит, что он первый отделил личный, нравственный характер народников от их политических задач и приемов и, представив их честными, благородными людьми, героями, плюнул в лицо нашим "охранителям""¹.

¹ (Там же)

Особый интерес представляют взгляды Брюлловой на Соломина и ее мысли о его роли и роли его ученика рабочего Павла в будущем общественном движении России.

"Мы не думаем, - писала она, - чтобы в лице Соломина Тургенев хотел представить последнее слово русской мысли, русского гения, не думаем даже, чтобы он изображал собою главного двигателя будущей российской революции. Нам кажется, что Соломины - это желанные для русской земли пахари. Только тогда, когда они вспашут "новь", вдоль и поперек, на ней можно будет сеять те идеи, за которые умирают наши молодые силы. Когда на десять русских придется шесть Соломиных, существующий порядок вещей станет невозможным, и, если правительство опоздает реформою, Соломин XX века и его ученик, плутоватый, сметливый и энергичный Павел, сознательно, трезво возьмутся за топор. Он не выпадет из их рук, им не нужно будет переодеваться: народ их и без того будет знать, потому что они сами - народ. Соломины будут - не вожаки, а рядовые революции, которая и возможна-то будет только тогда, когда у нее окажутся такие рядовые"¹.

¹ (Там же, с. 314)

Весьма примечательна оценка рабочего Павла - в сущности лица в романе "Новь" эпизодического, - данная Брюлловой.

Укажем, и мы как на большую заслугу Тургенева, что он, одним из первых создав в "Нови" образ русского рабочего, сумел еще в 1876 году разглядеть в нем будущего политического деятеля.

А что это именно так, подтверждает то обстоятельство, что сам Тургенев говорил: "Быть может, мне бы следовало резче обозначить фигуру Павла, соломинского фактотума, будущего народного революционера, но это слишком крупный тип - он станет - со временем (не под моим, конечно, пером - я для этого слишком стар - и слишком долго живу вне России) - центральной фигурой нового романа. Пока - я едва назначил его контуры" (П., XII, 39). И это пророчество Тургенева сбылось. Вспомним прежде всего М. Горького, его роман "Мать" и его главного героя рабочего революционера Павла.

Тургенев очень высоко ценил мнение Брюлловой и был обрадован, когда узнал о ее положительном отношении к "Нови". В письме к ее отцу К. Д. Кавелину он писал: "Поклонитесь от меня Вашей дочери - и скажите ей, что ее одобрение лучший перл в том венке, который Вы на меня налагаете" (П., XII, 39).

Иван Сергеевич впервые встретился с С. К. Брюлловой (тогда еще Кавелиной) 4 марта 1871 года на заседании педагогического общества в Петербурге.

Она выступала там на диспуте о методах преподавания истории в средних учебных заведениях России.

Рассказав через несколько дней в письме к Полине Виардо о том, как он присутствовал на этом диспуте, где девятнадцатилетняя Кавелина перед двумя сотнями слушателей отстаивала "свое мнение с редкостными знаниями, уверенностью и красноречием", Тургенев далее писал: "Вот это, несомненно, нечто новое, и ни тени педантизма, детская непосредственность, такая полная отрешенность от всего личного, что исчезает всякая робость. Это удивительно! Ей хлопали оглушительно" (П., IX, 365 - 366).

Интересное свидетельство о том, какое впечатление произвела Кавелина на Тургенева, оставил А. С. Суворин: "Он был в восторге. Для него как художника в этой девушке являлся новый тип русской женщины <...> "Вот вам новая тема, Иван Сергеевич", - говорили ему многие в этот вечер, и он припоминал и повторял ее доводы, ее манеру говорить, воспроизводил ее живой образ, на что он такой мастер"¹.

¹ ("Новое время", 1877, № 580)

Своими впечатлениями, вынесенными с этого диспута, Тургенев сразу же поделился и с писательницей Е. И. Апрелевой, которая в своих воспоминаниях писала: "Тургенев был очарован, но его приводило в восхищение и внушало ему какое-то трогательное благоговение главным образом то, что эта очаровавшая его девушка была русская девушка. В ней он видел нарождающийся новый тип честной, благородной русской женщины, бодрой, умной, кроткой, веселой при изумительном трудолюбии и обширном образовании.

Лицо его, когда он это высказывал, сияло, и глаза утратили обычное грустное выражение. Для него вечер в педагогическом собрании, на котором так блистательно выступила талантливая, симпатичная русская девушка, составлял радостное событие, и радость эта подтверждала его горячую любовь к родине..."¹

¹ (И. С. Тургенев в воспоминаниях современников, т. II. М., "Художественная литература", 1969, с. 174)

Между Тургеневым и Кавелиной завязалась переписка, они подружились. Когда же в 1877 году она внезапно умерла, Иван Сергеевич, пораженный известием о ее кончине, написал в редакцию "Вестника Европы" посвященное ее памяти письмо, полное любви и уважения.

"Мне <...> довольно часто приходилось беседовать с Софьей Константиновной, - писал Тургенев, - иногда я вступал с нею в спор. Но всякий раз я уносил с собою убеждение, что в ней воплотился один из лучших наших женских типов" (XIV, 236).

В конце концов все народники признали правду "Нови". Это более всего подтверждает их прокламация, написанная П. Ф. Якубовичем и распространявшаяся в день похорон Тургенева.

В ней говорилось: "Глубокое чувство сердечной боли, проникающеее "Новь" и замаскированное местами тонкой иронией, не уменьшает нашей любви к Тургеневу. Мы ведь знаем, что эта ирония не ирония нововременского или катковского лагеря, а сердца, любившего и болевшего за молодежь. Да к тому же, не с подобной ли же иронией относимся теперь сами мы к движению семидесятых годов, в котором, несмотря на его несомненную искренность, страстность и героическую самоотверженность, действительно было много наивного?.."¹.

¹ (Тургенев в русской критике. М., Гослитиздат, 1953, с. 401 - 402)

Дал высокую оценку "Нови" и Луначарский, считавший этот роман высокохудожественным, захватывающим произведением. Он горячо рекомендовал молодежи читать его. Героиню романа Марианну Луначарский назвал "самой светлой звездой на всем небосклоне русской литературы"¹.

¹ (Там же, с. 474)

Интересно и его толкование образа Соломина. Утверждая, что в Соломине "есть разные водоразделы", что в нем заложены разнообразные потенциальные возможности, Луначарский допускал и возможность для него в период революционных выступлений рабочего класса стать настоящим революционером¹.

¹ (Там же, с. 475 - 476)

Тургенев, как мы уже знаем, с самого начала связывал с романом "Новь" большие надежды. Когда же работа над ним была завершена, эти надежды перешли в уверенность - он сослужил добрую службу своему народу. 29 декабря 1876 года в письме к Кавелину писатель утверждал: "...какая бы ни была "литературная" судьба "Нови", я уже знаю, знаю наверное, что я не потерял времени даром и сослужил - и отслужил - службу моему поколению - пожалуй даже моему народу" (П., XII, 39).

И надежды Тургенева сбылись - его "Новь" зажигала сердца людей, пробуждала ненависть к самодержавию и решимость бороться против него.

Не только народники признали огромную силу воздействия этого романа, признали ее и другие, последующие поколения революционеров, признали те, кому уже было суждено самим увидеть плоды своей борьбы, свою победу над старым миром.

Так, большевик-подпольщик С. И. Мицкевич свидетельствует, что романы Тургенева, "являлись для молодых читателей обычно первыми толчками, разбивающими старое, косное мировоззрение и ведущими к критике существующего строя и к протесту против него"¹.

¹ (С. И. Мицкевич. Революционная Москва. М., Гослитиздат, 1940, с. 26)

Имея в виду "Новь", он писал: "Впечатление этот роман произвел на меня огромное, он до основания потряс мое традиционное, казалось, столь прочно заложенное миросозерцание; он его не только потряс, но он его почти совсем разрушил. Для меня многое вдруг стало ясно и понятно. Я понял, что есть два мира: мир богатых помещиков, фабрикантов, представляемый Калломейцевыми, Сипягиными, хозяевами фабрик, охраняемый полицией, армией, а значит, царем, и мир угнетенных бедняков - крестьян и рабочих, а революционеры - это и есть лучшие люди, которые хотят просветить крестьян и рабочих и поднять их на революцию против их угнетателей <...> Неудача попытки поднять крестьян не воспринялась мною тогда как катастрофа всего движения. Думалось, что нельзя сразу раскачать темное крестьянство, надо идти туда и упорно работать"¹.

¹ (С. И. Мицкевич. Тургенев и революционное народничество. - "Литературный критик", 1934, № 9, с. 183)