Освобождение Болгарии

С середины 1876 года Тургенев вместе со всем народом России жил в предчувствии новой войны. Сюда с Балкан все чаще и чаще как бы долетал грохот канонады, и эхо ее острой болью отзывалось в сердцах русских людей.

Еще в 1875 году в Боснии и Герцеговине вспыхнул огонь восстаний против многовекового турецкого владычества. В апреле следующего года он перекинулся в Болгарию, а 30 июня Сербия и Черногория объявили войну Турции.

Национально-освободительная борьба балканских народов жестоко подавлялась турецким правительством, разжигавшим национальную рознь и религиозные распри между мусульманами-турками и православными-славянами.

И все эти кровавые расправы совершались, не вызывая ни малейшего протеста со стороны западноевропейских стран. Так, на путь прямого попустительства зверств башибузуков в Болгарии встала официально придерживавшаяся нейтралитета, а на деле помогавшая Турции Англия.

Чрезвычайно тяжело переживал эти события Тургенев. Но всегда с величайшим сочувствием относясь к национально-освободительной борьбе славянских народов, он неизменно верил в их победу и связывал с ней большие надежды.

10 января 1876 года, узнав об избрании его почетным членом пражского общества "Художественная беседа", Тургенев в своем ответе почтившим его дипломом этого общества писал: "Спешу взяться за перо, чтобы ото всего сердца поблагодарить вас за высокую честь, которой вы меня удостоили и которая тем особенно мне дорога, что она служит выражением и доказательством духовной связи, обнимающей все славянские народности и долженствующей посредством взаимного обмена мыслей и чувств, принести со временем прекрасные и благотворные плоды" (XV, 166). Поистине пророческие слова!

Да" Тургенев был убежден в существовании духовной связи между всеми славянскими народами и придавал этому факту огромное значение.

Но он понимал и то, что в тех исторических условиях, когда большинство славянских народов еще не сбросило с себя цепей национального порабощения, эти связи не могли принести столь необходимые "прекрасные и благотворные плоды".

Поэтому, веря в то, что "со временем" это обязательно случится, Тургенев, всегда стремившийся внести в освободительную борьбу славянских народов свою посильную лепту, в момент, когда эта борьба в 1876 году вспыхнула с особенной силой, почувствовал необходимость сделать все для него возможное, чтобы час свободы на Балканах приблизился.

31 июля 1876 года в поезде по дороге из Москвы в Петербург он бессонной ночью сочинил полное гнева стихотворение "Крокет в Виндзоре". В нем писатель беспощадно обличал вероломство английского правительства, виновного в нечеловеческих страданиях болгарского народа. Стихотворение кончалось словами, обращенными прямо к английской королеве:

"Нет, ваше величество! Вам уж не смыть 
Той крови невинной вовеки!"

(XIII, 293).

Это стихотворение, предназначавшееся Тургеневым для "Нового времени", в России было впервые напечатано только в 1881 году.

Тургенев считал, что изданию "Крокета в Виндзоре" воспрепятствовала либо цензура, либо сама редакция газеты. Опасались вызвать этой публикацией осложнения отношений между Россией и Англией.

Однако все это, как свидетельствует Тургенев, тогда же "не помешало этим виршам облететь всю Россию", быть переведенными на многие языки и пересечь границы ряда стран. (П., XII, 31).

Впервые на отдельных листках "Крокет в Виндзоре" был напечатан на русском языке в Лейпциге в 1876 году, а вскоре опять же на языке подлинника - в болгарской эмигрантской газете "Стара планина".

Популярность этого стихотворения была необычайной. Оно воспринималось так, как будто автор его говорил от имени всех русских патриотов и поборников свободы, обличавших преступную политику не только английской, но и всей западной дипломатии.

С искренним сочувствием отнеслась прогрессивная русская интеллигенция к борьбе славянских народов против турецкой тирании. По всей России уже в июне начали формироваться отряды добровольцев, санитарные части, проводились сборы денежных средств, создавались "славянские комитеты".

С самого начала Сербско-черногорско-турецкой воины было ясно, что, несмотря на первые успехи сербов, Сербия и Черногория одни справиться с огромной турецкой империей не смогут. Так и случилось - 1 августа, перейдя в наступление, турецкие войска вскоре захватили большую часть восточной Сербии.

"Сербская катастрофа, - писал в эти дни Тургенев своему близкому другу Ю. П. Вревской, - меня очень огорчает Будь мне только 35 лет, кажется, уехал бы туда" (П., XI, 300-301).

Искренним сочувствием сербам наполнены все письма Тургенева этого периода.

Величайшее возмущение писателя вызвало тогда отрицательное отношение Англии, Австро-Венгрии и Франции к русской помощи славянам. Не успокоило Тургенева и известие, пришедшее в октябре 1876 года из Константинополя, о согласии Турции на перемирие с Сербией.

Именно в это время сербская армия под командованием русского генерала М. Г. Черняева терпела одно поражение за другим. Резко отрицательно относясь к этому бездарному "полководцу" - ставленнику Александра II, Тургенев очень тяжело переживал эти поражения, принесшие большие потери и сербам и русским добровольцам.

"Очень беспокоят <...> - писал Иван Сергеевич в канун окончательного поражения Черняева у Джуниса 10 ноября, последние известия с Востока. Что Сербия не могла не быть раздавлена в конце концов, tchernai'evo regnante (в царствование Черняева) - не составляло сомнения; но Россия теперь не может отступить - столько ее крови пролилось - и мне кажется, не избегнет войны" (П., XI, 335).

И Тургенев оказался прав. Царское правительство, которое одновременно и боялось войны, опасаясь за ее исход из-за тяжелого экономического положения страны, и хотело ее, надеясь, что именно с ее помощью окажется возможным разрешить все внутренние трудности, в этот момент в результате сложившейся на Балканском полуострове ситуации было уже вынуждено открыто вмешаться в войну. Предъявив Турции ультиматум, Россия заставила ее остановить продвижение войск к Белграду. Тогда же в России была объявлена частичная мобилизация.

И предположение, что Россия сможет избежать войны, возникшее было после согласия Турции на перемирие, сменилось уверенностью - войны ей не миновать. А эта уверенность уже полностью лишила Тургенева покоя. Теперь он более всего был озабочен тем, что Россия вступала в войну плохо подготовленной, а на плечи нищего русского народа ложилось еще одно тяжкое бремя. 7 ноября 1876 года Иван Сергеевич писал: "Бедны мы до гадости в России вот что плохо <...> А как вести войну без денег, этого "нерва" войны?" (П., XI, 341).

Тургенева к тому же все сильнее возмущала разраставшаяся тогда шумиха, которую подняли вокруг "славянского вопроса" псевдопатриотические группировки. И прежде всего потому, что ему было ясно - стоящие за этими группировками официальные круги очень ловко используют лозунги славянофилов "помочь братьям-славянам" для разжигания шовинистических настроений и для прикрытия своих истинных целей: с помощью войны отвлечь народ от революционной борьбы и одновременно приобрести морские пути, необходимые для дальнейшего капиталистического развития России.

Возмущала Тургенева и религиозная подоплека этой шумихи.

21 декабря 1876 года он писал Полонскому: "Ты предполагаешь, что я магометанскую веру считаю - или должен считать - каким-то низшим видом, чем-то мизерным в сравнении с христианством - в этом ты вполне ошибаешься. По-моему - это два вида одной формации - и, освобождая болгар, мы должны руководствоваться не тем фактом, что они христиане - а турки магометане - а тем, что турки их режут и грабят" (П., XII, 31).

Но главное - Тургенев не сомневался, что, пока в России торжествует реакция, "разумная, действительная свобода ничего у нас от этого не выиграет, каков бы ни был исход войны".

Знаменательно, что, говоря об этом, Тургенев счел необходимым подчеркнуть: его симпатии "как сына ХIХ-го века, направлены" не к войне, а "к революции 89-го года" (П., XII, 12).

Однако другого выхода из создавшегося положения, кроме войны, Тургенев тогда не видел.

21 ноября 1876 года он писал: "Болгарские безобразия оскорбили во мне гуманные чувства: они только и живут во мне - и коли этому нельзя помочь иначе как войною - ну, так война! Зарезанные болгарские жены и дети были бы не христианской веры и не нашей крови - мое негодование против турок не было бы нисколько меньше. Оставить это так, не обеспечить будущность этих несчастных людей было бы позорно - и, повторяю, едва ли возможно без войны" (П., XI, 349).

24 апреля 1877 года Россия объявила войну Турции.

С каждым днем в душе Тургенева нарастала тревога за Россию.

"Война, война тревожит меня постоянно, - писал он тогда, - я сам не подозревал, до какой степени во мне сильна любовь к родине" (П., XII, 137).

В начале войны некоторый успех сопутствовал русской армии. Форсировав Дунай, она подошла к болгарскому городу Плевне.

Однако победы вскоре сменились рядом неудач.

Предпринятые в июле два штурма Плевны были отбиты турками, и русские войска понесли большие потери. Тогда же им пришлось отступить и на Кавказском фронте.

Очень тяжело Тургенев переживал печальные вести, приходившие с фронтов.

3 августа он писал: "Я должен сказать, что давно не испытывал такой патриотической скорби; предчувствия, самые мрачные, меня терзают. Я предвижу катастрофы, всяческие унижения и беды..." (П., XII, 191).

А виновниками всех этих бед он справедливо считал бездарных царских генералов, и прежде других главнокомандующего русской армии великого князя Николая Николаевича.

В тот же день он писал Лаврову: "Не могу скрыть, что до безумия огорчен нашим поражением в Турции: вот что значит поручать великим князьям армии - точно игрушки детям! Но чем провинились наши бедные солдаты..." (П., XII, 192).

Столь же резко критикует Тургенев великого князя Николая Николаевича и в письме к Анненкову. "Что касается до нашей войны, - пишет он ему 13 августа, - то я должен сознаться, что продолжаю смотреть на всё это дело с довольно мрачной точки зрения; не в состоянии я представить себе вел<икого> князя Николая Николаевича в виде Цезаря - хоть ты что! Разве русское "авось" вывезет. Но никакое "авось" не спасет нас от банкрутства, к которому мы подвигаемся исполинскими шагами" (П., XII, 194).

Как свое личное огромное горе переживал Тургенев и все последующие несчастья войны, выпавшие на долю русских солдат, самоотверженно вступившихся за порабощенные народы. 14 сентября он писал своему приятелю А. В. Топорову: "...на душе скребет и гложет ото всего того, что происходит у нас, в Турции и т. д. Вот хоть теперь: целую неделю томит неизвестность, чем же кончится наконец эта бойня под Плевной, сердце замирает, когда приносят журнал..." (П., XII, 202).

А в августе 1877 года, когда русская армия совместно с болгарским народным ополчением вела тяжелейшие оборонительные бои у Шипки, Тургенев создал стихотворение в прозе "Дрозд (П) ", переполненное жгучей, нестерпимой болью, которую испытывал тогда он, страдая за свой народ с такой силой, что все личное, все свое совсем ушло из его сердца.

В этом стихотворении Тургенев писал: "...не думаю я о моей ране. Меня терзают другие, бесчисленные, зияющие раны; из них багровыми потоками льется родная, дорогая кровь, льется бесполезно, бессмысленно, как дождевые воды с высоких крыш на грязь и мерзость улицы.

Тысячи моих братий, собратий гибнут теперь там, вдали, под неприступными стенами крепостей; тысячи братий, брошенных в разверстую пасть смерти неумелыми вождями.

Они гибнут без ропота; их губят без раскаяния; они о себе не жалеют: не жалеют о них и те неумелые вожди..."

(XIII, 204).

Не успокоила Тургенева и первая весть о победе русских войск у горы Аладжа, в Закавказье, где 15 октября они нанесли поражение тридцатипятитысячной турецкой группировке.

И теперь Тургенева более всего мучает вопрос какой еще бедой может обернуться для России эта война... "Плохо нам, отец родной, очень, - писал он в те дни Стасюлевичу, - это тоже смутное время: и как мы выйдем оттуда? Постоянно грызущая меня тревога - просто - жить не дает..." (П., XII, 213).

Зато, когда пришло, наконец, известие о большой победе русских под Карсом, Иван Сергеевич от всей души радовался, радовался и связывал эту победу с появлением на фронте "красного" генерала Н. Н. Обручева, которого как участника революционного движения шестидесятых годов "до сих пор держали в стороне" (П., XII, 222).

Однако до решающей победы было еще далеко, и Тургенев продолжал напряженно следить за всем происходившим тогда на фронте. 4 декабря он писал своему брату Николаю Сергеевичу: "Как и все русские, я порадовался взятию Карса; это очень блестящее дело! Но война от этого не прекратится <...> а до тех пор сцены, которых ты был свидетелем в деревне, повторятся сотни раз - и какое разоренье нас ожидает в конце концов!" (П., XII, 238).

10 декабря 1877 года в войне наступил перелом - русские войска взяли Плевну. 9 января 1878 года было завершено Шипко-Шейновское окружение большой турецкой группировки, после чего, перейдя в наступление, русские войска двинулись в направлении столицы Турции. Вскоре ими были заняты София и Филипполь, а 20 января - Адрианополь.

Тургенев тотчас откликнулся на это событие.

21 января он из Парижа писал Анненкову: "Итак, русские в Адрианополе!! Чудеса - да и только!" И вновь - беспокойство о будущем: "Но выйдет ли из этого мир? И какой мир? Англия, кажется, поджимает хвост. Но злость ее на нас безгранична" (П., XII, 261).

Эти же мысли не покидают Тургенева и в последующие дни.

23 января он пишет Полонскому: "А в Турции совершаются чудеса! Здесь все рты разинули от последних наших побед, занятия Адрианополя и т. д. Дай бог заключить скорее почетный и прочный мир!" (П., XII, 263).

Все эти победы русских войск заставили турецкое правительство просить перемирия, которое и было заключено в Адрианополе уже 31 января 1878 года

Но и после этого Тургенев по-прежнему был полон тревоги за Россию и ее народ, тяжелое положение которого во время войны еще более ухудшилось. 7 февраля он писал Е. С. Рахмановой (дочери декабриста С. Г. Волконского): "Переданные Вами известия о наших беспорядках и неурядицах огорчили меня - но не удивили. Окончание войны <...> столь же необходимо России, как и славянским княжествам... а то, пожалуй, мы вконец разоримся и дойдем до банкротства" (П., XII, 270).

Страшит Тургенева и возможность враждебных действий против России со стороны "великой защитницы Турции" - Англии и других западноевропейских стран, очень отрицательно отнесшихся к русским победам: их боязнь усиления России теперь особенно возросла.

2 февраля Тургенев писал Анпенкову: "Меня восточный вопрос грызет не хуже Вас. В обыкновенных случаях, когда Яков подрался с Сидором и хочет помириться, дело происходит между Сидором и Яковом; но тут существуют другие Яковы, от которых зависит самый этот мир" (П . XII, 268).

В те дни о том же Тургенев писал из Парижа и Стасюлевичу: "Живем мы, русские, здесь в таком же напряжении, как и вы там... Если мир скоро заключится - ну, ничего; если затянется - беда!! Не только англичане и немцы, французы начинают под собою землю грызть" (П., XII, 286).

3 марта 1878 года был подписан мирный Сан-Стефанский договор, утвердивший победу России в русско-турецкой воине 1877 - 1878 годов. Болгария была освобождена. Отныне она стала самостоятельным автономным княжеством.

Получили независимость также находившиеся до этой войны под игом Турции - Сербия, Румыния, Черногория. А Босния и Герцеговина получили автономию. За Россией были закреплены Батум, Карс, Ардаган, Баязет, а также та часть Бессарабии, которая была отторгнута от нее в 1856 году.

Но и теперь волнения не покинули Тургенева: он видел - агрессивность западноевропейских стран все усиливалась.

И, как показали дальнейшие события, опасения его не были напрасными. Хотя нового вооруженного конфликта и не произошло (на него у царского правительства уже не было сил), однако Александр II согласился на требование Англии и Австро-Венгрии, которых поддерживала Германия, пересмотреть договор в пользу Турции. А в результате: территории Болгарии и Черногории были уменьшены, Австро-Венгрия получила право оккупировать Боснию и Герцеговину.

Произошло все это на Берлинском конгрессе летом того же года. И по этому поводу Тургенев с возмущением писал: "Как, однако, ловко нас секут на Берлинском конгрессе!" (П., XII, 335).

Продолжало безгранично возмущать Тургенева и все то, что происходило тогда в России. Слабые надежды, что военные потрясения заставят правительство наконец понять, что дальше жить при старых порядках невозможно, сменились уверенностью - перемен и теперь не будет.

12 декабря он писал Анненкову: "...при наступлении мирных времен, в нашей прессе опять раздаются звуки лиры благоразумного прогресса! Но перемены, конечно, никакой не будет <...> Будет стоять крепенький морозец - и старая Россия будет по-прежнему кататься по установленному санному пути. А настанет оттепель - она поедет в телеге - и только толчков будет поболее. Другого зрелища наши глаза (Ваши и мои) не увидят - в этом мы можем быть уверены" (П., XII, 391).

Тургенев не ошибся и на этот раз. Правительство отвечало на усиливающееся возмущение народных масс и рост революционной борьбы отнюдь не конституцией, не ослаблением взятого им жесткого курса, а, напротив, усилением репрессий.

В том же письме Анненкову, говоря о "падении" министра внутренних дел А. Е. Тимашева, Тургенев саркастически замечал: "Слабость и распущенность - вот его грехи. А уж, кажется, с каким рвением он запрещал, стеснял... Вот подите же!" И далее, имея в виду одного из сановных персонажей "Дыма", он столь же зло резюмировал: "Его заменит первый строгий генерал <...> который сумеет "подтянуть". В этом умении заключается теперь у нас вся государственная премудрость" (П., XII, 391).

И конечно, особенно тяжело тогда было Тургеневу потому, что зрелище страшнейшей бедности народа и полнейшего запустения, представшее перед ним в последний его приезд в Россию в августе-сентябре 1878 года, буквально потрясло его.

О русской бедности Тургенев тогда рассказывал очень многим своим корреспондентам. Рассказал он о ней (в недавно опубликованном письме) и дочери П. Виардо - Клоди.

Письмо это было написано на постоялом дворе в Орле. "Если я подхожу, чтобы отвлечься, к окну, - писал в нем Тургенев, - я вижу раскинувшийся передо мной большой базар... и всё, на что ни поглядишь, так грязно, так пыльно, так оборванно, так dejado (заброшенно), так бедно, так пошло, так скучно, так надоедливо, так жалко, так шатко, так смрадно..."¹

¹ (Цит. по публикации А. Гранжара "Неизвестные письма И. С. Тургенева", - "Иностранная литература", 1971, № 1, с. 200 - 201)