Приехав в Россию в феврале 1880 года, Тургенев сразу же снова "точно в круговорот попал". Иван Сергеевич принимает участие в чтениях в пользу Литературного фонда, встречается со старыми и новыми знакомыми, присутствует на обедах в его честь, 19 марта открывает выставку художников-передвижников...
В те же дни Тургенев дважды встречался с редакцией журнала "Русское богатство", который с 1879 года издавала "артель литераторов", возглавлявшаяся революционером-народником С. Н. Кривенко.
Членами этой "артели" были писатели и публицисты-народники. Среди них - Г. И. Успенский, В. М. Гаршин, Н. С. Русанов, Н. Н. Златовратский, А. М. Скабичевский.
Тургенев с искренним сочувствием относился к этому "новому и хорошему, - как он говорил, - предприятию" представителей радикальной части народнической интеллигенции (П., XIII, 38).
Одним из собеседников Тургенева во время этих встреч был Н. С. Русанов. В своих воспоминаниях он приводит очень интересный разговор с Тургеневым. На вопрос: "...не думаете ли вы, что у нас на носу революция?" Тургенев ответил: "Россия далеко не так близка к революции <...> пока нет общего могучего течения, в котором сливались бы отдельные оппозиционные ручьи, о революции, мне кажется, рановато говорить..."1
Это очень важное высказывание Тургенева. И оно дает нам, основание считать, что его скептицизм по отношению к революции не отрицал ее возможности вообще, а лишь возможности в ближайшее время.
С прежним презрением наблюдает Тургенев за представителями "высшего света". Со злой иронией и сарказмом рассказал он о них Полине Виардо в одном из недавно ставших известных нам писем от 1 апреля 1880 года. "Иван Тургенев введен в высший свет, - писал он в нем. - Аристократические обеды! <...>
У княгини Воронцовой. Она - бывшая красавица, некогда известная множеством своих похождений. Он - носитель громкого имени, изрядный глупец. Дом великолепен! Бесподобный - работы Лоуренса - портрет деда - русского посла в Лондоне во время революции <...> Княгиня Воронцова теперь похожа на старую цыганку. Злобные диатрибы против современных русских девушек; у всех у них на лбу клеймо отвержения и разврата. На следующий день - у меня депутация из трех девушек с простодушнейшим и чистосердечнейшим видом. Никакого клейма! Высшее общество ничего не смыслит в том, что творится под ним и вокруг него"1.
1 (Цит. по ст. И. С. Зильберштейна "Тургенев. Находки последних лет", - "Литературная газета", 1972, № 25, с. 7)
9 мая Тургенев был избран депутатом от Литературного фонда на Пушкинские торжества в Москве, в связи с предстоявшим открытием памятника великому русскому поэту.
Это было огромное событие в русской общественной жизни конца прошлого века, событие, к которому вся передовая русская интеллигенция готовилась очень серьезно.
Живейшее участие в подготовке к Пушкинскому празднеству принял и Тургенев.
Он взял на себя часть организационной работы - писал письма, вел переговоры с предполагавшимися участниками.
При этом Иван Сергеевич был очень озабочен тем, чтобы эти торжества не были ничем омрачены. В письме к президенту Общества любителей российской словесности В. П. Гаевскому Тургенев выразил уверенность в том, что "никакие дисгармонии а 1а Катков не придут мешать нам", а "утеснения всякой свободы в речах" будут устранены (П., XII2, 238).
Очень хотел Тургенев и того, "чтобы вся литература единодушно сгруппировалась бы на этом Пушкинском празднике" (П., XII2, 238).
Над речью, с которой Тургенев должен был выступить на открытии памятника Пушкину, он работал в Спасском, где пробыл тогда несколько дней.
Вернувшись в Москву, Тургенев снова был "весь поглощен приготовлениями к празднику", как он об этом сообщал в письме к актрисе М. Г. Савиной, с которой у него установились очень теплые дружеские отношения.
На Пушкинские торжества в Москву прибыли Достоевский, Островский, Писемский, Григорович, А. Майков, И. Аксаков, Плещеев, Полонский и многие другие писатели. Но, как свидетельствует известный общественный деятель и литератор А. Ф. Кони, на торжествах, продолжавшихся три дня, "главным живым героем <...> являлся, по общему признанию, Тургенев"1.
1 (А. Ф. Кони. Воспоминания о писателях. Л., Лениздат, 1965, с. 156)
Утром 18 июня состоялось торжественное открытие памятника Пушкину. На следующий день - на публичном заседании Общества любителей российской словесности Тургенев прочел свою "Речь о Пушкине", которую закончил словами, прославляющими русский народ, словами, обращенными к его будущему, к будущему России.
В тот же день вечером на Пушкинском обеде произошел инцидент, сразу получивший широкую огласку. Тургенев демонстративно отверг попытку к примирению, предпринятую Катковым.
Вот как об этом рассказал А. Ф. Кони: "Между представителями петербургских литературных кругов стала пропагандироваться мысль о демонстративном выходе из залы, как только начнет говорить редактор "Московских ведомостей" <...> Но когда <...> встал Катков и начал своим тихим, но ясным и подкупающим голосом тонкую и умную речь <...> никто не только не ушел, но большинство - временно примиренное - двинулось к нему с бокалами. Чокаясь направо и налево <...> Катков протянул через стол свой бокал Тургеневу <...> Тургенев отвечал легким наклонением головы, но своего бокала не протянул. Окончив чоканье, Катков сел и во второй раз протянул бокал Тургеневу. Но тот холодно посмотрел на него и покрыл свой бокал ладонью руки". А затем на упрек А. Майкова, что в "такой день можно всё забыть", ответил: "Ну, нет <...> я старый воробей, меня на шампанском не обманешь!"1
1 (Там же, с. 154 - 155)
Революционер С. Н. Кривенко это событие комментировал так: Тургенев "имел настолько общественного чувства и мужества, чтобы в Москве, на Пушкинском празднестве, не принять протянутую Катковым руку примирения, в то время как некоторые все забыли и радостно хватали эту всесильную руку, он помнил, сколько эта рука написала против литературной свободы, и оставил ее в воздухе"1.
1 (И. С. Тургенев в воспоминаниях современников, т, I. М., "Художественная литература", 1969, с. 447)
В эти дни Тургенев и Достоевский были увенчаны лавровыми венками. Совет Московского университета избрал Ивана Сергеевича своим почетным членом.
В последний раз Тургенев приехал в Россию 11 мая 1881 года.
А уже 14 мая обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев обратился к Я. П. Полонскому как к близкому знакомому Тургенева с письмом, в котором просил его "посоветовать" Ивану Сергеевичу не оставаться долго ни в Петербурге, ни в Москве, а скорее ехать в деревню. Правительство явно опасалось новых демонстраций в связи с приездом ставшего столь популярным писателя.
Как курьез вспомним, что к этому времени в деревне, в Спасском, Тургенева считали не только революционером, но даже террористом, "...между всеми здешними мужиками и бабами, - рассказывал Тургенев, - ходили толки, что вследствие взрыва во дворце меня г<осударь> приказал замуровать в каменный столб и надеть мне на голову двенадцатифунтовую чугунную шапку" (П., XII2, 248).
На этот раз Тургенев довольно долго жил в Спасском. Лето здесь провела и семья Полонского, приезжали Лев Толстой, Григорович, пять дней гостила Савина.
9 сентября, уезжая ненадолго за границу, Тургенев не думал, что больше никогда не вернется в Россию, что это было его прощание с любимой Родиной.
В последние годы Тургенев снова не раз "высказывал свою решимость вернуться в Россию и там поселиться, разорвав с долголетними привычками обстановки". Он много раз говорил об этом Лаврову.
Однако этой мечте Ивана Сергеевича не суждено было осуществиться. Весной 1882 года он тяжело заболел - не могло быть и речи о какой-либо дальней поездке. А прошло еще совсем немного времени, и тяжелая болезнь навсегда приковала его к постели.