«Муму» И. С. Тургенева. П. Е. Липатов

1.

В русской антикрепостнической литературе видное место принадлежит «Муму», небольшому рассказу Тургенева. Написанный вслед за «Записками охотника», этот рассказ прозвучал для многих современников писателя как один из самых сильных заключительных аккордов его знаменитой книги. Просто и задушевно рассказанная история глухонемого Герасима изобличала того же «врага», который бичевался и в «Записках охотника».

Выполняя свою «Аннибалову клятву» — всеми средствами бороться против крепостничества до конца жизни, — Тургенев в «Муму» изобразил трагическое положение крепостного крестьянства, лишенного по милости господ-помещиков самых элементарных человеческих прав, показал его беспросветное, рабское существование. Не сгущая красок, без какого бы то ни было нажима, он правдиво изобразил в «Муму» горькую, обездоленную жизнь несчастного крепостного слуги. Автор рассказал о ней с такой художественной силой и убедительностью, «что сумел даже, — как писал Герцен, — миновать двойную цензуру и все же заставить нас дрожать от бешенства при изображении этого тяжкого, нечеловеческого страдания, под бременем которого падало одно поколение за другим, без просвета впереди, не только с оскорбленною душой, но и с искалеченным телом»^*. Именно в этом крылась причина большого успеха «Муму» в передовых общественных и литературных кругах.

^* (А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, под ред. М. К. Лемке, т. IX, П., 1919, стр. 99.)

Рассказ «Муму» был написан в то время, когда Тургенев сидел под арестом на петербургской «съезжей» за напечатание в «Московских ведомостях», вопреки цензурному запрещению, небольшой статьи по поводу кончины Гоголя. Арест писателя продолжался с 16 апреля по 16 мая 1852 г., после чего по приказу царя Тургенев был сослан «на родину, под присмотр». Фактическая причина ареста и ссылки писателя заключалась не столько в нарушениях цензурного устава, связанных с напечатанием статьи-некролога о Гоголе, сколько в антидворянском и антикрепостническом духе «Записок охотника», незадолго перед тем вышедших в свет. Находясь в ссылке в Спасском-Лутовинове, Тургенев после некоторых колебаний решил опубликовать рассказ «Муму», хотя мало надеялся на успех. Узнав о готовящемся издании 2-го тома «Московского сборника», Тургенев в письме к его издателю И. С. Аксакову 6 июня 1852 г. сообщал: «У меня есть небольшая вещь, написанная мною под арестом, которой и приятели мои довольны, и я, — я готов ее вам послать, — но, во-первых, мне кажется, ее не пропустят, во-вторых, не думаете ли вы, что мне на время надобно помолчать?»

Осенью все же рассказ был отправлен в Москву и получил восторженную оценку в семье Аксаковых. «Любезнейший Иван Сергеевич! — писал И. С. Аксаков 4 октября 1852 г.— Спасибо вам за «Муму». Я непременно помещу его в «Сборнике», если только мне позволено будет издавать «Сборник», и если не воспрещено вовсе печатать ваши сочинения»^*. Однако надеждам Аксакова не суждено было осуществиться: готовый к печати «Московский сборник» (2-я книжка) был запрещен царской цензурой 3 марта 1853 г., как орган «открыто неблагонамеренных сочинителей».

^* («Русское обозрение», 1894, № 8, стр. 475.)

Рассказ «Муму» вскоре был возвращен автору. Спустя одиннадцать месяцев он появился на страницах третьей книжки журнала «Современник» за 1854 г. Появление в печати нового произведения, принадлежавшего автору «Записок охотника», в правительственных сферах было встречено недовольством и даже раздражением. Иного Тургенев и не ожидал: реакционное правительство Николая I не могло простить ему создание «зловредной» книги, представлявшей, по словам И. С. Аксакова, «стройный ряд нападений, целый батальный огонь против помещичьего быта»^*. В новом произведении оно увидело такие же нападки на основы крепостнического строя, что и в «Записках охотника».

^* (Там же, стр 476.)

Правительственное мнение о рассказе «Муму» было отчетливо выражено в специальном рапорте чиновника особых поручений и официального рецензента журнала «Современник» Н. В. Родзянко на имя министра народного просвещения. «Рассказ под заглавием «Муму» я нахожу неуместным в печати, — писал Родзянко в этом рапорте, — потому что в нем представляется пример неблаговидного применения помещичьей власти к крепостным крестьянам... Читатель, по прочтении этого рассказа, непременно исполниться должен сострадания к безвинно утесненному помещичьим своенравием крестьянину, несмотря на то, что сей последний честно и усердно исполняет все свои обязанности! Вообще по направлению, а в особенности по изложению рассказа нельзя не заметить, что цель автора состояла в том, чтобы показать, до какой степени бывают безвинно утесняемы крестьяне помещиками своими, терпя единственно от своенравия последних и от слепых исполнителей, из крестьян же, барских капризов; хотя здесь выставляется не физическое, но нравственное утеснение крестьянина, но это нисколько не изменяет неблаговидности цели рассказа, а напротив, по мнению моему, даже усиливает эту неблаговидность»^*.

^* (Ю. Г. Оксман, И. С. Тургенев. Исследования и материалы, вып. 1, Одесса, 1921. стр. 52—53.)

Благодаря этому рапорту возникло целое дело об опубликовании повести «Муму», которое слушалось на заседании коллегии министерства народного просвещения. Управляющий делами этого министерства А. С. Норов в циркуляре о «Муму» от 2 апреля 1854 г. не без оснований выражал серьезные опасения по поводу того, что «щекотливое содержание этой повести, а еще более тон, в каком описывается рабская зависимость крепостных людей от прихотей и своенравного произвола помещицы, легко может повести читателей низшего сословия к порицанию существующего в нашем отечестве отношения крепостных людей к своим владельцам, которое как одно из государственных учреждений не должно подлежать осуждению частного лица»^*. Вот чего испугались Норов, Родзянко и другие высокопоставленные чиновники, увидев рассказ Тургенева напечатанным. Они поспешили возбудить дело против «Муму» и цензора В. Н. Бекетова, разрешившего печатание рассказа в «Современнике» и получившего за это выговор и серьезное предупреждение министра. Циркулярным распоряжением тургеневский рассказ по существу был объявлен «вне закона».

^* (Там же.)

Однако на этом цензурные мытарства рассказа «Муму» не закончились.

В 1856 г. П. Анненков, близкий друг Тургенева, предпринял издание его сочинений. Попытка Анненкова включить «Муму» в это собрание сочинений встретила решительное сопротивление цензуры. Даже благожелательно настроенный к автору «Записок охотника» цензор и писатель Гончаров отказался разрешить на свой страх и риск напечатание «Муму» в этом собрании. После долгих переговоров он согласился только ходатайствовать перед петербургским цензурным комитетом о разрешении включить в собрание сочинений Тургенева рассказ «Муму». Ссылаясь на циркуляр от 2 апреля 1854 г., Гончаров писал в рапорте на имя председателя цензурного комитета графа Мусина-Пушкина: «...я не считаю себя в праве одобрить помянутую повесть к вторичному напечатанию без разрешения начальства, а равно не нахожу удобным исключить ее из полного собрания сочинений г. Тургенева, как уже однажды появившуюся в печати. По сему, представляя повесть «Муму» (помещенную в одной книге с другими повестями того же автора) на благоусмотрение вашего превосходительства, имею честь испрашивать разрешения на одобрение оной к вторичному напечатанию»^*.

^* (Ю. Г. Океман, И. С. Тургенев. Исследования и материалы, вып. 1, Одесса, 1921, стр. 55.)

Граф Мусин-Пушкин, видимо, не решился дать Гончарову какое-либо конкретное указание, и дело о «Муму» было передано на рассмотрение главного управления цензуры. Одновременно Тургенев хлопотал через князя П. А. Вяземского, очень влиятельного при дворе, о снятии цензурного запрещения к перепечатыванию рассказа «Муму». Однако Тургенев не добился никакого успеха, потому что П. А. Вяземский испугался и не захотел помочь «неблагонадежному» писателю напечатать «неблагонамеренное» произведение. Через несколько месяцев дело было решено в пользу Тургенева. Немалую роль в этом сыграл «дипломатически написанный рапорт» Гончарова. 5 мая 1856 г. главное управление цензуры приняло решение включить рассказ в собрание сочинений. Это решение мотивировалось тем, что «запрещение «Муму» могло бы более обратить на нее внимание читающей публики и возбудить неуместные толки, тогда как появление оной в собрании сочинений не произведет уже на читателей того впечатления, какого можно было опасаться от распространения сей повести в журнале, с приманкою новизны»^*. Наконец, 31 мая Норовым было подписано разрешение о включении «Муму» в собрание сочинений. Так закончилась почти трехлетняя знаменательная история цензурных мытарств «Муму». Только одно это показывает, какое громадное общественно-политическое значение имел маленький рассказ и как сильно боялось царское правительство распространения среди народа подобных сочинений, подрывающих основы существующего политического строя.

^* («Документы по истории литературы и общественности», вып 2, И. С. Тургенев, М.—Пг., 923, стр. 30.)

2.

Литературная общественность и критика по-разному восприняла и оценила рассказ «Муму». Вначале, когда рассказ только что появился на страницах «Современника», критика обошла его молчанием. Ни в одном журнальном обозрении русской литературы за 1854 г. нет ни слова о «Муму». Заговор молчания продолжался более двух лет. Это объяснялось не тем, что рассказ не был замечен, а тем, что циркулярное распоряжение правительственной цензуры запрещало печатно упоминать «Муму» как произведение, относящееся к той литературе, которая, по словам Огарева, «грызла правительственно-общественную сеть^*...»

^* (Н. П. Огарев, Избранные произведения в двух томах, т. 2, Гослитиздат, М., 1956, стр. 498.)

Лишь в переписке некоторых писателей и общественных деятелей той поры можно встретить различные отзывы и упоминания о «Муму». Среди этих отзывов о рассказе прежде всего следует выделить ценные высказывания А. И. Герцена, содержащиеся в его письмах.

Прочитав «Муму», Герцен в письме к Тургеневу восторженно писал: «Чудо, как хорошо!» Одну из главных заслуг автора «Записок охотника» и «Муму» Герцен видел в том, что он впервые в русской литературе выставил внутреннюю «жизнь помещичьего дома... на всеобщее посмеяние, ненависть и отвращение». Не ограничившись этим, «он не побоялся заглянуть и в душную каморку крепостного слуги, где тот имел лишь одно утешение — водку», и показать его жизнь, полную горя, нечеловеческих страданий и лишений. Благодаря этому Тургенев создал не просто литературное произведение, а «поэтически написанный обвинительный акт крепостничеству»^*.

^* (А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, под ред. М. К. Лемке, т. 9, П., 1919, стр. 99. )

Одним из первых критиков «Муму» еще до появления ее в печати был известный славянофил И. С. Аксаков. В цитированном выше письме к Тургеневу он дал очень высокую оценку этому рассказу. Через призму своих славянофильских воззрений Аксаков увидел в «Муму» и особенно в образе дворника Герасима многозначительное, даже символическое «олицетворение русского народа, его страшной силы и непостижимой кротости, его удаления к себе и в себя, его молчания на все запросы, его нравственных, честных побуждений»^*. Этот народ, по мнению автора письма, «со временем заговорит, но теперь, конечно, может казаться и немым, и глухим». Было бы неправильно истолковывать последние слова Аксакова как намек на потенциальные революционные возможности, таящиеся в народе. Славянофил Аксаков не думал об этом, скорее он имел в виду особую историческую миссию, которую славянофильская теория приписывала народу.

^* («Русское обозрение», 1894, № 8, стр. 475.)

Очень высоко оценив со славянофильской позиции идейное содержание рассказа, Аксаков воздал должное и его художественным достоинствам. «Весь рассказ чрезвычайно жив; нет в нем ни натянутости, ни преувеличения, все в меру...,— писал он.— Есть какая-то сдержанность, придающая еще более силы всему рассказу; слышится будто присутствие другой, глубокой мысли, лежащей за рамками произведения и не исчерпываемой произведением»^*.

^* (Там же, стр. 476.)

В том же духе отозвались о «Муму» С. Т. Аксаков и К. С. Аксаков. Последний в письме к Тургеневу (октябрь 1852 г.) сообщал: «Ваше произведение («Муму») решительно есть, как говорят, шаг вперед. Вы здесь гораздо более серьезны; мелочные эффекты слов и изображений оставили вас почти вовсе, и на первом плане — ясный и вместе многозначительный образ Герасима»^*. Эту мысль позже К- С. Аксаков развил в статье «Обозрение современной русской литературы», где он прямо указывал, что «Муму» и «Постоялый двор» «выше «Записок охотника», как по более трезвому, более зрелому и более полновесному слову, так и по глубине содержания»^**.

^* («Русское обозрение», 1894, № 8, стр. 482.)

^** («Русская беседа», 1857, кн. 1, стр. 21. )

Однако следует указать, что славянофильская критика в лице Аксаковых, в основном правильно оценившая рассказ «Муму», была все-таки односторонней и тенденциозной. Она увидела в рассказе только поэтизацию русского народа и его прекрасных качеств, что ей очень импонировало, и не заметила острой критики существующего общественно-политического строя, не заметила в нем той скорби писателя об угнетенных и униженных, которая, по словам Герцена, заставляла «дрожать от бешенства» и превращалась, как и в «Записках охотника», «в ярость и отчаяние..., в горькую и полную ненависти иронию»^*.

^* (А. И. Герцен, Полное собрание сочинений, т. 7, изд. АН СССР, М., 1956, стр. 228.)

После выхода в свет трехтомного собрания сочинений И. С. Тургенева (1856) в журналах появилось несколько критических статей о его произведениях. Большинство из них принадлежало представителям либерального и охранительно-консервативного направления в русской литературе.

Видный либеральный критик-эстет А. В. Дружинин, рецензируя это собрание сочинений, пытался доказать, что Тургенев никогда не был сторонником критического направления в литературе и последователем Гоголя, что существующий взгляд на Тургенева как писателя-общественника, реалиста гоголевского направления в корне неверен, что глубоко ошибаются те, которые «видят художника-реалиста в пленительнейшем идеалисте и мечтателе, какой когда-либо являлся между нами»^*.

^* (А. В. Дружинин, Сочинения, т. 7, Спб., 1865, стр. 288.)

Дружинин, замалчивая или извращая идейно-политическое содержание многих повестей и рассказов Тургенева, всячески старался представить его публике как настоящего служителя «чистого искусства», как «тонкого и истинного поэта», глубоко чувствующего искусство и обладающего слишком поэтической душой, чтобы быть реалистом. Однако Тургенев, по словам эстетствующего критика, иногда изменял себе и приносил свой возвышенно-поэтический талант в жертву «современности и практическим идеям эпохи». Тогда появлялись из под его пера произведения, недостойные его таланта. Именно такими были, по мнению Дружинина, «рассказы «Муму» и «Постоялый двор», ...представляющие собой интерес умного анекдота, никак не более»^*. Рассказ «Муму», писал Дружинин, есть «миниатюрная картинка», мастерски отделанная, но не имеющая никакого значения, так как «не удовлетворяет внимательных ценителей прекрасного». Ограничившись общими, декларативно-абстрактными и в основном неверными замечаниями по поводу «Муму», Дружинин не рискнул прибегнуть к конкретному анализу содержания, боясь уничтожить им свои во многом клеветнические измышления об этом рассказе.

^* (Там же, стр. 324—325.)

Еще более необъективная оценка «Муму» содержится в статье критика либерально-охранительного направления С. С. Дудышкина, прославившегося в 60-е годы своей активной борьбой против демократической литературы. «Записки охотника» и «Муму» этот критик относил к произведениям гоголевского или «дагеротипического» направления в русской литературе, которое, по его словам, в ближайшее время должно отмереть как чуждое и враждебное подлинному искусству. Дудышкин утверждал, что «Муму» и «Записки охотника», как и повести Григоровича «Бобыль» и «Антон-Горемыка», не являются художественными произведениями. Это скорее «диссертации и экономические трактаты», одетые в литературную форму. Их авторы, заявлял критик, — «взяли на себя труд превратить идеи экономические в идеи литературные, явления экономические излагать в форме повестей, романов и драм»^*. Более того, названные произведения он ставил значительно ниже экономических трактатов, так как последние освещают жизнь всесторонне, а в «Муму» и «Записках охотника» явления жизни освещены крайне односторонне, однообразно. Поэтому они не могут называться подлинными произведениями искусства^**. Не довольствуясь грубым третированием «Муму» и «Записок охотника» как художественных произведений, Дудышкин пошел значительно дальше и договорился, наконец, до неприкрытой, прямой апологетики самодержавия и крепостного права. Заявив, что литература не должна быть «служительницей исключительно одних специальных общественных вопросов, как в «Записках охотника» и «Муму», он решительно потребовал запретить ей описывать жизнь и быт народа. «Что-нибудь из двух, — писал этот махровый реакционер, — уважайте быт, как представителя тех начал, которые вы уважаете, или оставьте его в покое, если считаете его ниже вас»^***.

^* («Отечественные записки», 1857, № 4, стр. 55. )

^** (Там же, стр. 57. )

^*** (Там же, стр. 63. )

Дудышкин, как и Дружинин, полностью уклонился от конкретного разбора «Записок охотника» и «Муму», ибо он также прекрасно понимал, что все его измышления разлетятся в пух и прах даже при поверхностном анализе их содержания, а это было крайне невыгодно для его позиции защитника «начал государственности и порядка».

Дудышкин получил решительную отповедь со стороны Н. Г. Чернышевского, который вскрыл реакционную сущность его статей о Тургеневе, уличил его в передергивании и преднамеренной клевете на реалистическое направление русской литературы, в недобросовестности, невежестве и протаскивании «реакционнейших идеек». Защищая Тургенева от нападок реакционной и эстетской критики, Чернышевский в статье «Заметки о журналах» (1857) характеризовал его как крупнейшего писателя-реалиста, произведения которого имеют большое общественно-политическое значение в развитии русского самосознания. Особую роль в этом Чернышевский отводил «Запискам охотника» и другим примыкающим к ним произведениям, в том числе и «Муму». Но прямых критических высказываний об этом рассказе у Чернышевского мы не находим. Нет их и у других писателей демократического лагеря. Это объясняется, вероятно, тем, что нельзя было в то время в подцензурной литературе печатно хвалить произведения, подрывающие основы самодержавного строя, и тем, что неудобно было писать о произведении в том же журнале, в котором оно было помещено.

В наше время в работах ряда советских литературоведов и критиков произведения Тургенева, в том числе и анализируемый рассказ, получили должную оценку. «Муму» рассматривается как в высшей степени гуманистическое произведение, в котором проявился страстный протест писателя против деспотизма и произвола.

Рассказ нашел своих читателей и их глубокое признание не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами. Видный английский писатель Д. Голсуорси, восторженно отзываясь о нем, заявлял, что до «Муму» «никогда не было в области искусства более потрясающего протеста против жестокой тирании». Именно в этом непреходящее историко-литературное значение этого произведения Тургенева.

3.

История, рассказанная в «Муму», в основе своей имела достоверные факты. В. Н. Житова, воспитанница матери Тургенева, в своих воспоминаниях сообщила, что действительно существовал глухонемой от рождения крепостной крестьянин, служивший дворником при московском доме Варвары Петровны. Только звали его не Герасимом, а Андреем, по прозвищу Немым. В молодости он жил в деревне. Но по приказу барыни, которой он понравился своим гигантским ростом и благообразной внешностью, Андрей был привезен в Москву и определен в дворники. Житова рассказала ряд мелких подробностей из жизни Немого Андрея и попыталась нарисовать его портрет: «Одет он был всегда прекрасно, и кроме красных кумачных рубашек никаких не носил и не любил; ... Замечательно огромное, но совершенно пропорциональное с его гигантским ростом, лицо Андрея всегда сияло добродушной улыбкой. Сила его была необыкновенная, а руки так велики, что когда ему случалось меня брать на руки, — вспоминала Житова, — я себя чувствовала точно в каком экипаже»^*. По свидетельству автора этих воспоминаний, у Немого Андрея действительно была маленькая собачка по кличке Муму, которую он очень любил, но по приказанию барыни вынужден был утопить. Лишившись Муму, Андрей долго грустил по ней, но по-прежнему продолжал усердно служить своей барыне. «Вся эта печальная драма, — писала Житова, — произошла на моих глазах»^**.

^* («Вестник Европы», 1884, № 11, стр. 120—121. Там же, стр. 119. )

^** (Там же, стр. 119.)

«Эта печальная драма» из жизни крепостного дворника Андрея послужила фактической основой для сюжета «Муму», а сам Андрей явился прототипом образа Герасима. Разумеется, тургеневский Герасим не есть полная копия дворника Андрея. Герасим — это прежде всего литературный тип, обобщающий многие характерные черты, свойственные лучшим представителям трудового народа. Поэтому он значительно шире своего прообраза. Не всеми положительными качествами Герасима обладал дворник Андрей. Так, из воспоминаний Житовой мы узнаем, что Андрей был раболепно предан своей барыне. После того, как она своим приказом уничтожить Муму причинила ему страшное горе, он продолжал подобострастно и преданно служить ей. У тургеневского героя мы вообще не находим ни подобострастия, ни раболепия. Утопив любимую собаку, он уходит к себе в деревню, выражая тем самым свой протест против барского произвола. Это только одно несовпадение, но могли быть и другие, оставшиеся нам неизвестными.

Положив в основу своего рассказа конкретный случай из жизни Андрея, как наиболее характерный для крепостнической действительности, Тургенев придал ему типические, обобщающие черты. Итак, не поэтический вымысел и не фантазия, а действительный случай из жизни, хотя несколько измененно, запечатлен в рассказе «Муму». Такая тесная, почти органическая связь с жизнью характерна для содержания многих произведений Тургенева, в основе которых, как правило, лежат какие-нибудь факты и случаи, взятые из жизни. Тургенев, следуя заветам Пушкина и Гоголя, изображал только то, что сам достаточно хорошо знал и наблюдал в действительности. Умение «точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни» он считал высшим достоинством писательского таланта. Сам он обладал исключительной способностью правдиво и художественно воспроизводить в своих произведениях жизнь и действительные отношения между людьми. Эту способность Тургенева отметил еще Белинский, который сообщал молодому автору в письме от 19 февраля 1847 г. после ознакомления с его ранними рассказами и повестями: «Если не ошибаюсь, ваше призвание — наблюдать действительные явления и передавать их, пропуская через фантазию». С годами эта способность писателя выросла и окрепла, и в «Муму» она проявилась во всей полноте и блеске. Поэтому анализируемый рассказ по праву считается образцом исключительного реалистического мастерства Тургенева.

Основная идея «Муму» заключается в утверждении мысли, что крепостное право враждебно народу, что оно давит, унижает и оскорбляет народ, уродует ему жизнь, калечит и иссушает его душу.

Для выражения этой идеи Тургенев выбрал незамысловатый сюжет, нашел наиболее компактную и ясную композицию, создал несложную систему конкретных и в то же время глубоко обобщающих художественных образов, раскрыв их простым, немногословным, но ярким и эмоционально выразительным языком, местами воспроизводящим колорит народной речи.

В «Муму» проявилось яркое своеобразие Тургенева как замечательного мастера композиции небольших рассказов и повестей. В построении «Муму» писатель применил свой излюбленный композиционный прием. Своеобразие этого приема в том, что И. С. Тургенев обычно изображал один, два, реже три наиболее характерных эпизода или случая из жизни героя, часто отделенные друг от друга значительными промежутками времени. Вскользь упомянув о прошлом своего героя и подробно остановившись на изображении облюбованных случаев из его жизни, писатель тем самым достигал большой живости и динамичности в развертывании сюжета, от чего яркость и глубина впечатления только выигрывали. При такой стремительности повествования нисколько не страдала полнота содержания, ибо опущенное и недосказанное легко восстанавливалось самим читателем по известным уже ему фактам или намекам автора.

Композиция «Муму» предельно четкая и очень простая. Она подчинена задачам раскрытия образа дворника Герасима, центрального и самого яркого в рассказе. В композиционном отношении «Муму» распадается на три неравные части: экспозицию, главную часть, в свою очередь состоящую из двух компонентов — рассказа о любви Герасима к Татьяне и рассказа об истории с Муму, и эпилог. Для удобства анализа рассказа можно условно говорить не о трех, а о четырех основных композиционных элементах.

Идейный смысл образа Герасима вполне раскрывается в двух главных частях рассказа: в истории его любви к Татьяне и в истории с собакой. Каждая из этих частей имеет свою внутреннюю законченную композицию. В них можно выделить завязку, развитие действия, кульминацию и свою развязку.

Для более углубленного понимания значения этого образа в экспозиции рассказа Тургенев осветил предысторию Герасима, помогающую яснее осознать его драму.

В последней части, в эпилоге, он рассказывает о том, что стихийный протест Герасима против барского деспотизма и засилия увенчался определенным успехом. После многих несчастий, постигших немого богатыря в городе, вопреки воле барыни, он вернулся в родную деревню к любимому труду. Его самоуправство осталось безнаказанным. Такая развязка придает произведению оптимистический характер и заостряет его политическую направленность, в какой-то мере показывая народу выход из его бедственного положения. Отражая поднимающийся стихийный, бунтарский протест крестьянства против крепостного права, Тургенев этой концовкой придал рассказу широкий обобщающий смысл, а образ Герасима сделал более цельным и ясным.

В основе всех композиционных частей рассказа, кроме последней, лежит столкновение интересов крепостного крестьянина Герасима, могучим ростом и исполинской силой напоминающего русского былинного богатыря, с деспотической волей тщедушной и злой старухи-помещицы. Всякий раз этот конфликт разрешался драматическим исходом для Герасима. Всякий раз несчастный слуга без какой бы то ни было вины становился жертвой крепостнического произвола. Рисуя историю злоключений бедняка Герасима, писатель все время подчеркивает, что единственная причина всех его несчастий кроется в его крепостной зависимости от деспотически жестокой помещицы. Эта мысль, разумеется, не сформулированная и не выраженная так прямо, раскрывается писателем в художественной форме на широком фактическом материале рассказа.

До невольного переселения в город Герасим жил в деревне, «в небольшой избушке, отдельно от братьев, и считался едва ли не самым исправным тягловым мужиком». Своим несчастьем обреченный на одиночество, он вырос «немой и могучий, как дерево растет на плодородной земле». Природа наградила его цветущим здоровьем и богатырской силой, вследствие чего развилась в нем органическая потребность в постоянном физическом труде. Простой, но тяжелый сельский труд — родная стихия Герасима. С детства он привык к нему и полюбил его, находя в нем радость, ощущение полноты жизни и забвение своего несчастия.

Любовь к труду — определяющая черта характера Герасима. Раскрывая ее, Тургенев употребляет яркие краски, меткие и образные сравнения, выразительно передающие поэзию нелегкого труда Герасима. Если этот деревенский богатырь принимался пахать, то казалось, что он «один, без помощи лошаденки, взрезывал упругую грудь земли, либо о Петров день так сокрушительно действовал косой, что хоть бы молодой березовый лесок смахивать с корней долой». Если же принимался колоть дрова, то топор так и звенел у него, как стекло, и летели во все стороны осколки и поленья.

Этот тяжелый деревенский труд развил в Герасиме сознание собственного достоинства, сознание честно выполняемого долга. Отсюда «торжественная важность» его осанки, его строгий и серьезный нрав, любовь к порядку и аккуратности, презрительногордое отношение к нетрудящейся барской челяди.

Простая деревенская жизнь этого «славного мужика», не лишенная своеобразной красоты и гармонии, была смята и уничтожена самовластной рукой помещицы-крепостницы. Ради мелкого барского тщеславия — на зависть и удивление другим иметь такого дворника-богатыря — Герасим был насильно вырван из родной стихии и переселен в чуждую для него городскую среду. Состояние смятения и растерянности Герасима писатель выразил при помощи меткого, образного сравнения: «Он не понимал, что с ним такое деется, — скучал и недоумевал, как недоумевает молодой, здоровый бык, которого только что взяли с нивы, где сочная трава росла ему по брюхо, взяли, поставили на вагон железной дороги — и вот, обдавая его тучное тело то дымом с искрами, то волнистым паром, мчат его теперь, мчат со стуком и визгом, а куда мчат — бог весть!»

Имея немного дел по должности дворника, Герасим от скуки и безделья не находил себе места. Тяжелая немая тоска по родной деревне, по любимой полевой работе грызла его сердце, гнала куда-нибудь в уголок, где он «бросался на землю лицом и целые часы лежал на груди неподвижно, как пойманный зверь».

В этих скупых, но ярких и правдивых сценках Тургенев показал, до какого тяжелого, почти безвыходного состояния доводились крепостные крестьяне помещичьим самовластием и произволом, когда их жизнь, лишенная всяких радостей, даже радости настоящего труда, превращалась в обездоленное, кошмарное существование.

И вот в беспросветную жизнь крепостного слуги вдруг вторглось нечто новое, отрадное для него: он полюбил крепостную девушку, барскую прачку, такое же горемычное и обездоленное существо, как он сам. Влюбленный Герасим на время забыл свое горе и собирался уже идти к барыне за позволением жениться на Татьяне, когда судьба «по милости» его госпожи нанесла ему новый жестокий и несправедливый удар. Барыня уже распорядилась по своему усмотрению судьбой крепостной прачки, приказав выдать ее замуж за пьяницу-башмачника. В результате — бессмысленно загублена жизнь двух хороших людей: скромной, безответной девушки и горемыки-дворника, простое, наивное, но прекрасное по силе и свежести чувство которого было втоптано в грязь, осмеяно и уничтожено.

Нельзя сказать, что барыня сознательно злоумышляла против Герасима или его невесты и старалась причинить им боль, хотя она была способна и на это. Унижения и оскорбления, выпавшие на их долю, как показывает Тургенев, в данном случае не были следствием недоброжелательного личного отношения помещицы к своим слугам. Напротив, Герасима она «жаловала как верного и сильного сторожа», а Татьяну она «почти в глаза не знала». И тем не менее, пользуясь своим страшным правом по собственному произволу вершить судьбу подвластных ей крепостных людей, барыня загубила их жизнь. Думая, что творит добро и делает крепостных счастливыми, своими действиями и распоряжениями она причинила им только тяжелые страдания и жгучую боль, лишив их права на простое человеческое счастье. Это свидетельствовало о том, как далеки были помещики от понимания подлинных интересов народа, как все их действия были враждебны трудовому народу и приносили ему только страдания и несчастья. Корень этого зла, по мысли Тургенева, заключается не в личных качествах того или иного помещика, а в общественном устройстве, дающем законное право одним губить и калечить жизнь других.

Рассказывая в теплых, несколько юмористических тонах о несчастной любви своего героя, Тургенев в «Муму» утверждал право крепостного крестьянина на простое человеческое счастье. Однако, по мысли писателя-гуманиста, даже это естественное право человека не может быть осуществлено в условиях крепостнической действительности. Так, Герасим, замечательный работник, красавец, богатырь-силач, остался на всю. жизнь бобылем, потому что на его пути к личному счастью непреодолимой преградой встало все то же крепостное право.

Оскорбленный и отвергнутый людьми, Герасим всеми силами, на которые была способна его простая душа, привязался к спасенному им щенку. Это была глубокая привязанность обездоленного, страшно одинокого человека к единственному из всех живых существ, которое на его ласку отвечало взаимностью. Казалось бы, такая невинная страсть никому не могла мешать, а тем более причинять зло. Но и тут помещица нашла предлог, чтобы снова грубо вторгнуться в жизнь немого крепостного слуги и на этот раз вполне сознательно лишить его последнего утешения, последней маленькой радости. Гибель Муму, причиной которой была очередная барская прихоть, принесла новые страдания ее хозяину. Эта жестокая несправедливость помещицы возмутила простую и честную душу Герасима, и он взбунтовался. Однако бунт его вылился в пассивную, безобидную форму.

В любви к Татьяне и в страстной привязанности к Муму раскрылась простая, непосредственная и сильная душа Герасима. Писатель показал, что крепостные крестьяне, даже такие неразвитые и наивные, как Герасим, способны разнообразно и глубоко чувствовать, переживая свое тяжкое горе и небольшие редкие радости. Они способны на сильную, самоотверженную любовь, трогательную привязанность и бескорыстную преданность. Они чувствуют так же, как и люди из высших социальных слоев.

Внутренний мир своего героя Тургенев мастерски раскрыл через описание его поступков и действий. Не имея возможности подробно изобразить процесс развития какого-либо чувства в душе немого Герасима, писатель ограничивался показом только отдельных моментов или результатов этого психического процесса, проявившихся в том или ином действии, поступке или движении героя. Так, например, описав чисто внешние проявления любви Герасима к Татьяне, автор сумел достаточно убедительно показать, как крепло и развивалось это чувство в его душе: «Герасим сперва не обращал на нее особенного внимания, потом стал посмеиваться, когда она ему попадалась, потом и заглядываться на нее начал, наконец, и вовсе глаз с нее не спускал». Подбор соответствующих глаголов («не обращал», «стал посмеиваться», «начал заглядываться», «глаз не спускал»), каждый из которых выражает определенное душевное состояние, в целом создает впечатление о развитии и нарастании чувства любви в душе Герасима. Рассказывая о том, как Герасим, «глупо смеясь и ласково мыча», подарил Татьяне пряничного петушка, писатель сумел выразить кульминационный момент в развитии его чувства, проявившийся в этом комически-наивном поступке героя. Полюбив Татьяну, немой геркулес искренне и сильно привязался к ней и, ревниво охраняя ее, следовал всюду за ней по пятам. Сила этой привязанности выражена Тургеневым тоже через описание действий героя: «Куда, бывало, она ни пойдет, он уж тут как тут, идет ей навстречу, улыбается, мычит, махает руками, ленту вдруг вытащит из-за пазухи и всучит ей, метлой перед ней пыль расчистит». В нескольких сценках, подобных этой, Тургенев сумел показать силу и глубину любви своего безгласного героя. Не только любовь, но и другие душевные переживания немого дворника Тургенев выразил посредством описания его отношения к своим обязанностям. И маленькие невинные радости, и тяжелое горе нашли свое выражение в различных по характеру действиях. Мастерство писателя проявилось в умении придать действиям Герасима такой характер, который помогал более полно выразить то или иное душевное состояние героя. Несчастье, причиняя боль и горе, обычно парализующе сказывалось на его действиях, которые вследствие этого становились замедленными, теряли целенаправленность. Всегда исполнительный и аккуратный, Герасим, переживая горе, забывал свои обязанности или плохо исполнял их. Им овладевала некоторая рассеянность, даже апатия. Так случилось с Герасимом после его разрыва с Татьяной, когда он, «тяжело ступая», ушел в свою каморку и «целые сутки не выходил оттуда»; так было с ним после неожиданного исчезновения Муму, когда он, потрясенный горем, весь день не выходил из своей каморки и, по свидетельству форейтора Антипки, «всю ночь охал».

Совсем иной характер носят его поведение и его отношение к своим обязанностям, когда Герасим ощущает чувство радости. Выражая это чувство, его действия приобретают целеустремленность, многообразие. Вот как проявилась бурная радость немого в его поведении, когда он спас утопающего щенка: «Дело было к вечеру. Он шел тихо и глядел на воду, Вдруг ему показалось, что что-то барахтается в тине у самого берега. Он нагнулся и увидел небольшого щенка... Герасим поглядел на несчастную собачонку, подхватил ее одной рукой, сунул ее к себе в пазуху и пустился большими шагами домой. Он вошел в свою каморку, уложил спасенного щенка на кровати, прикрыл его своим тяжелым армяком, сбегал сперва в конюшню за соломой, потом в кухню за чашечкой молока.

Осторожно откинув армяк и разостлав солому, поставил он молоко на кровать... взял ее (собачку.— П. Л.) легонько двумя пальцами за голову и принагнул ее мордочку к молоку... глядел, глядел да как засмеется вдруг... Всю ночь он возился с ней, укладывал ее, обтирал и заснул, наконец, сам возле нее каким-то радостным и тихим сном».

В рассказе «Муму» душевный мир Герасима раскрывается Тургеневым и через описание его лица. Оно в какой-то степени является зеркалом душевных переживаний героя. То оно отражает полное недоумение, когда Герасим, стоя посреди двора, глядит, «разинув рот, на всех проходящих, как бы желая добиться от них решения загадочного своего положения»; то оно бледно и угрюмо, когда постигает Герасима горе; то оно улыбающееся, добродушное и светится тихим внутренним светом, когда на душе у него есть что-то радостное.

Рисуя какую-нибудь характерную сценку из жизни Герасима или его позу, писатель и их подчинял задаче раскрытия его душевного мира. Глубокое горе Герасима, решившегося утопить Муму, автор сумел передать в маленькой, но потрясающей по силе впечатления сценке в трактире. Дворник, купив щей для Муму, обреченной на смерть, «долго глядел на нее; две тяжелые слезы выкатились вдруг из его глаз; одна упала на крутой лобик собачки, другая — во щи». Больше ни слова не сказано о чувствах Герасима, но эти «две тяжелые слезы» на глазах великана красноречивее всяких слов раскрыли читателю глубокую драму, разыгравшуюся в его душе. Не менее потрясающее впечатление производит сцена в каморке Герасима, свидетелем которой был любопытный форейтор: немой, «сидя на кровати, приложив к щеке руку, тихо, мерно и только изредка мыча, пел, то есть покачивался, закрывал глаза и встряхивал головой, как ямщики или бурлаки, когда они затягивают свои заунывные песни». Эта поза мерно покачивающегося Герасима и его жуткая песня без слов передают глубину безысходного горя человека, отвергнутого людьми и оскорбленного в своих лучших чувствах. Благодаря комплексу разнообразных приемов писателем раскрыта психология немого крепостного крестьянина, показан его несложный, но интересный внутренний мир, привлекающий нас своей искренностью и простотой. Образ Герасима раскрыт Тургеневым в плане контрастного сопоставления с другими крестьянскими образами. Противопоставляя своему герою барских лакеев, поваров, дворецкого и других жалких «людишек в немецких кафтанах», развращенных близостью к барской жизни, Тургенев сумел рельефнее выделить на их фоне прекрасную фигуру Герасима, олицетворяющую собой здоровое начало в трудовом народе. Недавно попав в дворовую среду, Герасим только начинает подвергаться ее непосредственному тлетворному влиянию. Его крепкая, цельная натура трудового человека, только что приехавшего из деревни, не может принять паразитический уклад дворовой жизни. Герасим поднимается до протеста в доступной ему форме против удушающей атмосферы, созданной этим укладом.

Другие герои не способны ни на какой протест. Близость к барской жизни развратила их, воспитала в них паразитизм, рабскую психологию, приучила лгать и лицемерить, приспосабливаться и выслуживаться, наушничать и подличать, т. е. вытравила в их душах все благородное и честное, лишила их способности бороться, протестовать, иметь свое «я». Зарисовкой образов дворовых писатель решал две задачи: создавал социально-бытовой фон для своего главного героя, помогая тем самым глубже понять его, и одновременно показывал растлевающее влияние крепостничества, особенно трагически сказавшееся на дворовых людях. Наиболее рельефно очерчены в рассказе образы дворецкого Гаврилы, башмачника Капитона и прачки Татьяны. Другие образы показаны эпизодически.

Несколькими мелкими штрихами писатель нарисовал образ дворецкого. Гаврила — типичный барский слуга, хитрый, пронырливый, жуликоватый. Это человек, «которому, судя по одним его желтым глазкам и утиному носу, сама судьба, казалось, определила быть начальствующим лицом». Ему, как всякому «начальствующему лицу» из лакеев, свойственна угодливость, трусость, граничащая с подлостью. Он, как и другие дворовые, трепетал перед барыней, льстил ей в глаза и в то же время тайком обворовывал ее.

Все эти черты воспитывались в условиях крепостнической действительности и делали подобных людей послушным орудием в руках господ-помещиков.

Несколько шире раскрыт образ башмачника Капитона Климова. Капитон — горький пьяница, бездельник, ни на что не способный, типичный дворовый краснобай. Он когда-то жил в Петербурге, нахватался «умных» словечек, значения которых не всегда понимал, и считал себя весьма образованным человеком, решительно браня «необразованность» деревенских мужиков (типичная лакейская черта). Капитон показан как жертва крепостничества, как прямой продукт дворовой среды, как «последняя ступень в распаде человеческой личности». Образ Капитона — одна из значительных творческих удач автора рассказа. Раскрывая этот образ, Тургенев ярко проявил свое языковое мастерство. Благодаря удачному подбору слов и меткой передаче синтаксических особенностей его «образованной лакейской речи», Капитон предстает в сцене разговора с Гаврилой как живой.

Прачка Татьяна, возлюбленная Герасима, другая типичная жертва крепостного строя. Жалкая, забитая, она всех и всегда боялась. Даже при упоминании имени барыни она «трепетала», как осиновый лист. Татьяна была настолько забита и запугана, что безучастно воспринимала любой каприз своей судьбы и так же безучастно отнеслась к барскому «назначению» пьяницы Капитона ей в мужья. Образ этой девушки «буквально вопиет» против крепостничества.

Образам Герасима и Татьяны автор противопоставил иронически очерченный образ помещицы. Этим сопоставлением Тургенев показал, что крестьяне по своим душевным качествам стоят выше своей госпожи, что они больше достойны называться людьми, чем их деспотичная барыня, существо эгоистичное, лицемерно-бездушное, жестокое и злое. Значение «Муму» именно в том, что Тургенев, как «истинный художник по объему и силе впечатлительности» в этом рассказе, как и в «Записках охотника», «доканчивал помещичество и брал из жизни светлые образы простолюдинов, любя и лелея их»^*.

^* (Н. П. Огарев, Избранные произведения в двух томах, т. 2, Гослитиздат, М., 1956, стр. 498. )