Роман И. С. Тургенева «Рудин». Е. М. Ефимова
В январской и февральской книжках «Современника» за 1856 г. был напечатан первый роман И. С. Тургенева «Рудин». Это было очень значительное событие в общественно-литературной жизни середины 50-х годов прошлого века. По своей теме роман был связан с рядом произведений русской литературы первой половины XIX в. Передовые русские писатели, начиная с последней трети XVIII в., страстно обличая крепостничество и самодержавие, вырабатывали идеал новой жизни и стремились I . средствами литературы содействовать его осуществлению. Литература отражала начинающуюся борьбу со старым миром и прибывала к этой борьбе. Первый этап освободительного движения в России В. И. Ленин назвал дворянским, так как он связан с выступлением дворянских революционеров — декабристов. Но декабристы потерпели поражение. Начинаются долгие годы николаевской реакции. Однако, несмотря на деспотизм и чудовищные преследования, передовая общественность не была сломлена.
Дворянский период освободительного движения продолжался до 60-х годов XIX в. Социальный состав передовой интеллигенции в 30—40-е годы оставался преимущественно дворянским. Это обстоятельство, а также неудача первого революционного выступления и тридцатилетие николаевской реакции были причиной того, что передовой человек времени оказался не только в противоречии с окружающей действительностью, но и в противоречии с самим собой. В русской общественности складывался тип V, «лишнего человека».
Люди этого типа не принимали существовавшего социального строя, горячо протестовали против угнетения личности, страстно V пропагандировали идею свободы, искренне желали для себя большой деятельности во имя народа и в то же время оставались мечтателями, плохо знали и понимали действительные нужды народа, туманно представляли подлинные пути преобразовательской деятельности, общую мечту о свободе не перерабатывали в последовательно революционную программу. Обеспеченное существование не закаляло их характера, они терялись в борьбе с трудностями, отстранялись от практической жизни.
Отвергнув обычный путь жизни дворянина — путь преуспевающего помещика или чиновника, «лишние люди» оказались бессильными что-либо изменить в окружающей действительности, но их работа мысли, их пропагандистское живое слово было прогрессивным началом в условиях николаевского режима. Их «слово» делало «дело». Оно распространяло в обществе сознание необходимости перемен, будило молодые силы. И. Ленин писал о значении слова-дела вообще и особенно в те времена, когда нет объективной возможности непосредственно действовать практически: «Вульгарный революционаризм не понимает того, что слово тоже есть дело; это положение бесспорное для приложения к истории вообще или к тем эпохам истории, когда открытого политического выступления масс нет, а его никакие путчи не заменят и искусственно не вызовут»*.
* (В. И. Ленин, Собрание сочинений, т. 9, стр. 53.)
Русская реалистическая литература, отражая живые черты русской общественности первой половины XIX в., создала целую галерею типов «лишнего человека», в начале которой стоит образ Онегина. «Образ Онегина настолько национален, что встречается во всех романах и поэмах, которые получают какое-либо признание в России, и не потому, что хотели копировать его, а потому, что его постоянно находишь возле себя или в себе самом»*, — писал А. И. Герцен.
* (А. И. Герцен, Собрание сочинений в тридцати томах, т. VII, изд. АН СССР, М. 1956, стр. 204. )
«Лишний человек» выступил в жизни в различных своих проявлениях, прошел сложную эволюцию, и литература отразила его во всей многогранности, критически освещая его сильные и слабые стороны, однако при этом всегда подчеркивая воплощение в нем протеста против существующего порядка вещей. Главный герой первого романа Тургенева Дмитрий Рудин занимает очень значительное и своеобразное место в галерее типов «лишних людей».
Роман писался в переломную эпоху в истории России. Крепостнические отношения стали уже таким тормозом экономической жизни и настолько усилили народное недовольство, что реакционные круги во главе с царским правительством оказались больше не в состоянии сохранять незыблемым старый строй. Боясь революционного взрыва, Александр II, вступивший на престол в конце 1855 г., объявляет о подготовке крестьянской реформы.) В процессе острой идеологической борьбы формируется революционно-демократический лагерь, начинается второй этап освободительного движения. В русской литературе середины 50-х годов Тургенев занимает выдающееся место. Он выступает как крупнейший художник-реалист. Мировоззрение Тургенева было противоречиво. Идейно созревший в кружке Белинского, тесно связанный на протяжении первой половины 50-х годов с Некрасовым и журналом «Современник», Тургенев и в середине 50-х годов остается во многом близок к демократической общественности. Однако в то же время Тургенев испытывает воздействие дворянско-либеральной среды, не порывает личных отношений с друзьями-либералами. Сложные и противоречивые идейные позиции Тургенева сказывались на всем направлении его творчества, но глубокая правдивость неизменно торжествовала над ложными убеждениями. Революционно-демократическая критика отмечала актуальность творчества Тургенева, видя в этом его особое значение. В условиях переходного времени с новой силой встает вопрос о передовом деятеле эпохи. Вступающее в борьбу молодое поколение разночинной интеллигенции должно было прежде всего выяснить, какое идейное наследие оно получает от лучших людей предшествующих десятилетий, на какие традиции оно может опереться. В этой связи вновь привлекает внимание тип «лишнего человека». Но время диктует несколько иной, чем в 30—40-е годы, поворот этой темы. Необходимо подвести итоги, необходимо четко сказать о положительных началах передовой дворянской интеллигенции, противостоявшей николаевской реакции, и в то же время со всей трезвостью и суровостью оценить ее слабости, произнести беспощадный приговор над тем, что новым поколением должно быть критически преодолено и отброшено. Благодаря «чутью... к живым струнам общества» (Н. А. Добролюбов), благодаря тому, что Тургенев был «хороший реалист» (М. Горький), Тургенев сумел ответить своим романом «Рудин» на эту общественную потребность.
Тема «лишнего человека» привлекала Тургенева с первых лет творческой деятельности. С ней связан ряд произведений 40—х начала 50-х годов (поэмы, рассказы, повести, пьесы). В этот период Тургенева в первую очередь интересует психологический облик «лишнего человека». Писатель сосредоточивает внимание на его душевной неуравновешенности, рефлексии, нерешительности, как определяющей черте характера. Показывает, как герой, широко образованный человек, страдает от сознания практической ненужности тех сведений, которыми наполнена его голова, от чувства отчужденности от общества, в котором он живет. Участь его печальна. Он не может устроить свое личное счастье, потому что рефлексия, сомнения в себе, боязнь решительных поступков парализуют его действия, не дают возможности прямо и просто идти к цели.
Образы этого ряда, созданные Тургеневым в ранних произведениях, разнообразны в своих оттенках, различна в каждом от дельном случае мера критического отношения автора к герою, но всегда Тургенев скорбит об этих людях, относится к ним «с трогательным участием, с сердечной болью об их страданиях» (Добролюбов). Многое из того, что и как было сказано Тургеневым о «лишнем человеке» в произведениях 40 — первой половины 50-х годов, относится и к Рудину. Однако в то же время образ Рудина несет в себе и существенно новое. Тургенев не ограничивается только показом героя с психологической стороны. Широко дается его идейная жизнь, его общественные устремления, рассказывается о попытках практической деятельности. Противоречия с окружающей средой выступают не только в узколичном плане, но и как противоречия между косным реакционным миром и человеком, стремящимся к прогрессу. Использовав средства типизации, связанные с поисками в области жанра романа, Тургенев сумел создать глубоко типический образ.
Роман как форма, дающая наибольшие возможности отражения социальных явлений действительности, начиная с 40-х годов, все больше привлекает внимание писателей-реалистов. Однако расцвет этого жанра в русской литературе относится уже ко второй, половине 50-х, 60—70-м годам, чему во многом способствовала литературная деятельность Тургенева. В начале 50-х годов, после завершения «Записок охотника», Тургенев задумывается о дальнейших путях своего творчества. Он стремится к расширению диапазона изображения действительности. К этому времени относятся его размышления о жанре романа. В январской книжке «Современника» за 1852 г. была опубликована рецензия Тургенева на роман Е. Тур «Племянница», в которой писатель высказал ряд соображений о возможностях этого жанра в русской литературе. Тургенев склоняется к мысли, что наиболее отвечает потребностям русской жизни роман, который можно назвать «сандовским и диккенсовским», т. е. роман по преимуществу социальный. Здесь же Тургенев говорит о двух типах талантов: субъективном, когда за созданными образами ясно проступает лицо автора, и объективном; в последнем случае образы «стоят... на своих ногах, как живые». Такого рода талант, с точки зрения Тургенева, особенно ценен; им, указывает он, обладет, например, Гоголь.
Сам Тургенев начинает писать первый свой роман во время ссылки в Спасское, во второй половине 1852 г. Переписка этого времени говорит о том, что автор не удовлетворен методом отражения действительности в «Записках охотника», что он желает овладеть мастерством такого повествования, которое определяется им как объективное и которое только и может быть залогом успешной работы над романом.
Первый не дошедший до нас опыт романа, насколько можно судить по переписке, по своему характеру значительно отличался от сформировавшегося впоследствии типа тургеневского романа. Корреспонденты Тургенева после ознакомления с рукописью первой части романа упрекали автора в растянутости повествования, в ненужных подробностях описаний, в медленно развертывающейся экспозиции, в недостаточной выпуклости характеров главных героев, в заслонении их второстепенными персонажами. Первая попытка в новом жанре в конце концов не удовлетворила Тургенева, роман остался незавершенным, Тургенев отказывался его публиковать.
Параллельно с романом Тургенев в первой половине 50-х годов работает над рядом повестей («Два приятеля», «Затишье», «Переписка»), «Рудин» для Тургенева вначале также повесть. Однако в новой повести Тургенев стремится к более полному охвату действительности, к усилению в ней, в сравнении с предыдущими, общественного элемента. Свою работу над «Рудиным» он рассматривает как своеобразный и окончательный экзамен на звание писателя. Об этом свидетельствуют письма Тургенева к друзьям из Спасского летом 1855 г., когда создавался роман. В июне Тургенев писал В. П. Боткину: «Желал бы я хоть на этот раз оправдать малейшую часть надежд, тобою на меня возлагаемых; написал сперва подробный план повести, обдумал все лица и т. д. Что-то выйдет? — Может быть, чепуха. — Посмотрим, что-то скажет эта последняя попытка?»*. Примерно то же самое вскоре повторяет Тургенев в письме к Н. А. Некрасову**. А в августе Тургенев сообщает А. В. Дружинину: «Я свой роман пока оставляю под спудом — в нем мне многое не нравится, надо все это переделать. Я написал большую повесть, первую повесть, — говоря правду, — над которой я трудился добросовестно, — не знаю, что вышло... Мне все что-то кажется, что собственно литературная моя карьера кончена. — Эта повесть решит этот вопрос»***.
* (И. С. Тургенев, Собрание сочинений, т. 11, изд. «Правда», 1949, стр 127)
** (См. там же, стр. 129.)
*** (Там же, стр. 132.)
Написан «Рудин» был быстро. Первый вариант был закончен в 7 недель. В общей сложности на создание произведения ушло полгода. Столь скорое его завершение, при осознании всей серьезности задачи, возможно было лишь при условии больших предварительных размышлений, при условии использования опыта работы над более ранними повестями и первым романом.
Тургенев, с одной стороны, обращается к средствам типизации, уже освоенным им в жанре повести, с другой — во многом дополняет их новыми, служащими задаче наиболее полного выявления социальной темы. В результате по глубине воспроизведения действительности, по общественному значению повесть перерастает в роман, что, однако, не сразу осознается самим авторам: "Рудин" оказался тем произведением, в котором Тургенев впервые воплотил те принципы изображения действительности, которые впоследствии войдут в историю мировой литературы как принципы «тургеневского романа».
Один из видных исследователей творчества Тургенева Л. Пумпянский назвал его романы «персональными». Этот термин, не являясь исчерпывающим, указывает на одну из основных тематических особенностей романов Тургенева, интерес которых сосредоточивается на художественном исследовании социального типа, героя времени, его идейно-нравственных качеств и пригодности к общественной деятельности. В связи с этим в центре повествования все время находится главный герой, носитель передовых идей эпохи, который обрисовывается в противоречии с окружающей его средой; небольшое количество сцен, развивающих основную сюжетную линию, отбирается так, чтобы показать героя с разных сторон и в итоге произнести приговор над ним, как общественным деятелем. Этот принцип построения романа ярко выступает в «Рудине».
Как уже отмечалось, главная идейная задача, которая ставится Тургеневым в его первом романе,— это воспроизведение с наибольшей полнотой всего того, что делало «лишнего человека» передовым человеком 30—40-х годов, и в то же время критическая переоценка этого типа с точки зрения общественных потребностей России середины 50-х годов. Этой задаче подчинена композиция всего романа. В основу ее кладется композиция образа главного героя. Каждая сцена прямо или косвенно раскрывает его характер, а роман заканчивается тогда, когда этот характер выяснен полностью.
Как же конкретно, с помощью каких художественных средств создается Тургеневым образ Рудина?
В краткой экспозиции (первые две главы) Тургенев не только обрисовывает в основных чертах ту социальную среду, во взаимоотношениях с которой будет раскрываться образ главного героя, но и подготавливает эмоционально его появление, своеобразно используя при этом прием контраста. В салоне аристократки Ласунской ожидают новое, интересное лицо: барона и камер-юнкера Муффеля, автора научной статьи. Когда вместо него приезжает Рудин, общество разочаровано. Имя его никому неизвестно, одет он очень «посредственно», производит впечатление человека незначительного. Вначале разговор идет натянуто. Хозяйка салона принимает нового гостя холодно-любезно. Тем сильнее эффект, когда Рудин неожиданно, самым блестящим образом, побивает в споре признанного умника Пигасова. Вскоре Рудин завладевает вниманием всего общества. «Через четверть часа один его голос раздавался в комнате. Все столпились в кружок около него»*. Каждый из присутствующих по- своему проявил интерес к Рудину, никто не смог остаться к нему равнодушен, а натуры, наиболее впечатлительные и жаждущие нового, сразу оказались под его влиянием. Барон Муффель в романе не появляется. Однако этот образ нужен для того, чтобы через сопоставление с ним, дав сначала мнимое унижение героя, затем сильнее подчеркнуть в нем необыкновенную и яркую личность. В этой первой сцене Рудин дается в момент душевного подъема, в апофеозе своего ораторского искусства, в поэтическом ореоле. Мы видим человека, одухотворенного, глубоко чувствующего прекрасное, энтузиаста высоких идей. Это впечатление создается не только через реакцию окружающих, но и соответствующими деталями портрета Рудина (лицо неправильное, но выразительное и умное, быстрые темно-синие глаза, «прекрасное выражение» лица во время слушания музыки Шуберта), пейзажем чудной летней ночи, которая воодушевляет Рудина и на фоне которой воспринимается его вдохновенная речь, и другими художественными средствами.
* (И. С. Тургенев, Собрание сочинений, т. 2, Гослитиздат, М., 1954, стр. 34. В дальнейшем везде текст романа «Рудин» цитируется по данному изданию.)
Особенно важна для конкретно-исторической обрисовки образа Рудина его речевая характеристика, которая тщательно выписывается автором. Именно через речевую характеристику сразу создается представление о передовом человеке 30—40-х годов, в молодости активном участнике студенческих кружков, всецело погруженном в мир философских идей и ищущем в нем общих основ для существования и деятельности, человеке, жизнь которого отдается пропаганде этих идей и теоретическим спорами.
По содержанию речи Рудина повторяют наиболее общие положения, бывшие ходовыми среди людей, прошедших школу философских кружков. Тургенев не делает Рудина приверженцем какой-то определенной философской системы и тем достигает большей типизации при изображении русского идеалиста и романтика-мечтателя, преломляющего по-своему идеи немецкой классической философии. Рудин говорит о том, что в частных явлениях необходимо стремиться найти общие начала и что это «есть одно из коренных свойств человеческого ума», что «человеку надо надломить упорный эгоизм своей личности» и принести ее «в жертву общему благу», о том, «что придает вечное значение временной жизни человека», что «наша жизнь быстра и ничтожна; но все великое совершается через людей» и «сознание быть орудием тех высших сил должно заменить человеку все другие радости». Эти и аналогичные высказывания Рудина сразу дают представление, чем значительны были люди его типа для своего времени, почему их речи возбуждали живое внимание. Жадное искание истины, утверждение важности теоретического мышления, необходимости силой мысли проникнуть в коренные основы бытия, найти ответ на вопрос о назначении человека и призыв жить не для удовлетворения корыстных целей, а для осуществления высших предначертаний и общего блага, страстный оптимизм, противопоставляемый бесплодному скептицизму, — все это приподнимало слушателей над их мелочными, каждодневными интересами и заставляло наиболее отзывчивых в свою очередь вступать на путь идейных исканий. «Сумма идей, бывших в обращении, все возрастала»*, — пишет А. И. Герцен об этом времени.
* (А. И. Герцен, Собрание сочинений в тридцати томах, т. VII, изд. АН СССР, М., 1956, стр. 214.)
Для того чтобы глубже раскрыть образ человека, для которого главное оружие — слово, причем такое оружие, каким он владеет в совершенстве, Тургенев не столько передает содержание речей Рудина, сколько показывает, как он говорит. Рудин — мастер спора. Он сдержан; слушая противника, он быстро подмечает его логические ошибки и остроумно разит его силой своей логики. Когда противник начинает терять свои позиции, он добивает его язвительной насмешкой и начинает страстно и серьезно развивать свои принципы. Таков Рудин в споре с Пигасовым. Он особенно выигрывает в сравнении с этим претендентом на первое место в обществе. Злящийся и в конце концов грубящий Пигасов оттеняет мастерство, даже изящество в споре Рудина.
Рудин — вдохновенный оратор. Он владеет «музыкой красноречия». Тургенев, используя прием авторской характеристики, очень точно и эмоционально окрашенно передает, в чем особенность и значительность этого качества. «Обилие мыслей мешало Рудину выражаться определительно и точно. Образы сменялись образами; сравнения, то неожиданно смелые, то поразительно верные, возникали за сравнениями. Не самодовольной изысканностью опытного говоруна — вдохновением дышала его нетерпеливая импровизация... Все мысли Рудина казались обращенными в будущее; это придавало им что-то стремительное и молодое... Самый звук его голоса, сосредоточенный и тихий, увеличивал обаяние; казалось, его устами говорило что-то высшее, для него самого неожиданное».
Читатель не слышит всей ораторской речи Рудина; какая она была — об этом рассказывает автор. Но отдельные фрагменты этой речи включаются в авторский пересказ ее содержания, и в целом создается яркое впечатление и о ее возвышенности, и поэтичности, и эмоциональной настроенности. Лексика Рудина почти совсем лишена обыденных, бытовых, «просторечных» слов, она насыщена терминологией высокого, «философского» плана («желание быть и жить в истине», «деятельное стремление к совершенству», «жажда самоуничижения» и т. д.). Округлые синтаксические конструкции, следуя одна за другой, отдаляют высказывание Рудина от обычного строя живого разговорного языка и придают ему поэтическую ритмичность. Почти каждая фраза несет в себе возвышенный образ, богато включает эпитеты, сравнения, метафоры: «...Овладеть своим самолюбием, как всадник конем», «себялюбивый человек засыхает, словно одинокое, бесплодное дерево», «надо надломить упорный эгоизм своей личности» и т. д.
Итак, главное назначение этой первой сцены — показать духовное превосходство героя над средой, его окружающей. Однако уже в ней Тургенев дает понять, что у героя есть существенные слабости. В портрете Рудина отмечается жидкий блеск глаз. Когда Рудина попросили поделиться впечатлениями о своей поездке за границу, он не смог это сделать интересно, так как не умел рассказывать. «В описаниях его недоставало красок», — замечает Тургенев. Это указывает на отсутствие наблюдательности над окружающей жизнью. Знаменательно, что Рудин «скоро перешел к общим рассуждениям о значении просвещения и науки». Дорабатывая текст романа после его журнальной публикации, Тургенев внес сравнение, придающее несколько иронический оттенок фигуре ораторствующего Рудина. Почувствовав себя в центре внимания, Рудин подходит к Наталье. «Я вижу фортепьяно, — начал Рудин мягко и ласково, как путешествующий принц, — не вы ли играете на нем?»
Так, пока еще отдельными деталями, которые не выступают на первый план, Тургенев указывает на некоторые характерные противоречия Рудина, как типического героя своего времени: речи Рудина хотя и звали людей посвятить себя большой цели, но оставались абстрактными, что отражало историческую слабость русской общественной мысли на том ее этапе, когда ответы на животрепещущие вопросы современности искались в идеалистической философии; проповедь жизни во имя человечества, призыв преломить эгоизм своей личности у него сочетается с представлением о себе как об избранной натуре, что было связано с замкнутостью того круга дворянской интеллигенции, где вырабатывались передовые идеи.
В дальнейшем композиция образа строится так, что последующими сценами заостряется внимание на противоречиях героя, на том, чем именно он слаб. Рудин остается в доме Ласунской на каком-то неопределенном положении. Он состоит при особе Дарьи Михайловны Ласунской и развлекает ее своими рассуждениями; становится ее доверенным лицом и входит во все мелочи ее дел; предлагает свои планы, которыми она на словах восхищается, но, в действительности, однако, пренебрегает; занимает у нее и соседних помещиков деньги; снисходительно принимает то поклонение, которым его начинают окружать, и в то же время сторонится людей, в которых чувствует к себе критическое отношение.
Однако главный порок Рудина в том, что он не умеет от слов перейти к делу, что горячие слова о деле не являются для него непосредственным побуждением к действию, а заменяют само дело, что он пасует перед трудностями жизни. Это основное противоречие героя Тургенев раскрывает через развитие Центральной сюжетной линии, через изображение его отношений к Наталье. В повестях о «лишнем человеке», написанных до «Рудина», показ того, как герой любит, служил основным средством типизации. Это средство становится одним из ведущих и в «повести» «Рудин».
Углубленному пониманию характера Рудина способствует не только само содержание тех сцен, где он показан во взаимоотношении с Натальей, но и принцип их чередования.
Вслед за первой сценой появления Рудина, когда его энтузиазм и вдохновенная речь покоряют воображение Натальи, следует их беседа в саду, во время которой обнаруживается неустойчивость внутреннего состояния Рудина, быстрая смена душевного подъема депрессией. Однако, увидев недоумение Натальи, Рудин вновь вдруг воспламеняется. Тургенев вторично передает горячую речь Рудина, но теперь делает это с ироническим оттенком, ясно давая понять, что Рудин сам упивается своим красноречием, находит в нем самоуспокоение и удовлетворение. «Да, я должен действовать... Я не должен растрачивать свои силы на одну болтовню, пустую, бесполезную болтовню, на одни слова», — горячо восклицает Рудин. «И слова его полились рекой», — прибавляет автор. Произнеся свою длинную тираду, наполненную самобичеванием, Рудин впадает в восторженное состояние, как будто он уже действительно сделал дело.
Контрастный характер рассмотренных сцен подготавливает восприятие дальнейшего хода событий. В душе Натальи быстро растет чувство любви, она почти признается в нем Рудину, и последний горячо отвечает ей взаимностью. В прямом противопоставлении, почти непосредственно друг за другом, даются две сцены решительного объяснения, кульминация и развязка, чем особенно подчеркивается разрыв у героя между словом и делом. Оба тайные свидания рисуются на фоне пейзажа, назначение которого, с одной стороны, рассказать о переживаниях героев, с другой, — придать лирическое освещение всей картине и тем самым углубить ее идейный смысл.
Первое свидание происходит в тихий вечер, когда «сдержанный, страстный вздох чудится» во всей природе. Нетерпение и страсть охватывают ожидающего Рудина. Восторженно звучат его слова: «Ах, Наталья Алексеевна, как я счастлив! Теперь уже ничто нас не разъединит!»
Но вот резко меняются обстоятельства. Ласунская, узнав об объяснении Рудина с ее дочерью, приходит в негодование. Наталья сама назначает Рудину свидание, чтобы решить, что делать дальше. Рудин попадает в положение, когда ему надо доказать, что его горячее восклицание о том, что ничто его не разъединит с Натальей, были не только слова. Однако Тургенев показывает, что именно на это герой и не способен.
Сцена этого последнего свидания опять предваряется пейзажем. Весь колорит его резко противоположен колориту того вечера, когда Наталья, всего день тому назад, слышала страстное признание Рудина. Встреча происходит в отдаленном уединенном месте, у заглохшего Авдюхина пруда. Это место «пустое и голое», «мрачное даже в солнечный день», его окружает вымерший и засохший лес. «Редкие серые остовы громадных деревьев высились какими-то унылыми призраками... Жутко было смотреть на них: казалось, злые старики сошлись и замышляют что-то недоброе», — пишет Тургенев. И «невеселое было утро», когда Рудин на этот раз ожидал Наталью. От всей пейзажной картины веет мраком и холодом, она предвещает то «недоброе», что случится между Рудиным и Натальей.
На протяжении всей этой сцены образ Рудина дается сниженно. Тургенев подчеркивает несоответствие между картинной решительной позой Рудина и внутренним страхом, который он испытывал, так как чувствовал, «что развязка приближалась». При первых же словах Натальи у Рудина сразу исчезает гордая осанка, он беспомощно хватается за голову, из его уст изливаются потоки жалких слов и в конце концов, в ответ на требование решительного ответа, он произносит знаменательную фразу: «Что нам делать?.. Разумеется, покориться». Суровую отповедь дает Рудину Наталья, называя его «малодушным человеком».
Но хотя, как указывалось, обе сцены даны в контрастном противопоставлении, некоторыми деталями они связываются между собой, первой сценой подготавливается вторая. Так, завершая описание Рудина на первом свидании, Тургенев вносит в обрисовку героя отдельные штрихи, которые делают его несколько смешным. Но основным художественным средством идейно-эмоционального объединения обеих сцен служит пейзаж.
Как отмечалось, вечер первого свидания был прекрасен. Но все описание его построено на переходах от тонов светлых и ясных к тонам темным и мрачным: «В далекой и бледной глубине неба только что проступали звездочки; на западе еще алело — там и небосклон казался ясней и чище; полукруг луны блестел золотом сквозь черную сетку плакучей березы. Другие деревья либо стояли угрюмыми великанами, с тысячью просветов, наподобие глаз, либо сливались в сплошные мрачные громады». Первые, ясные тона преобладают и дают колорит всей картине, но упоминание о «черной сетке плакучей березы», о деревьях — «угрюмых великанах», которые сливаются «в сплошные мрачные громады», нарушает стройную гармонию кроткого и тихого вечера и звучит, как едва намеченный музыкальный переход к сцене у Авдюхина пруда. «Серые остовы громадных деревьев», которые окружали «унылыми призраками» Авдюхин пруд, невольно напоминают«угрюмых великанов» возле сиреневой беседки. Правда, деревья в саду полны жизни и только в темноте кажутся мрачными громадами, у Авдюхина же пруда они совсем мертвы, как оказалось мертвым и то яркое чувство, которое ненадолго вспыхнуло в Рудине.
Рассказывая историю отношений Рудина и Натальи, Тургенев проверяет героя в действии и приводит читателя к выводу, что он слаб и беспомощен, когда от слов надо переходить к делу.
Здесь же раскрывается и еще одна существенная сторона духовного облика героя, то, что у него «постоянно перевешивает голова». Катастрофа обнаружила, что Рудин не любил по-настоящему Наталью, так как оказался неспособным к большой любви, к сильной страсти. Рудин, стремясь все явления жизни уложить в рамки философских категорий, все определить и проанализировать, погружается в тощие абстракции, становится слишком рационалистичен, утрачивает силу непосредственного чувства; энтузиазм и даже экзальтация не затрагивают самой глубины его натуры, не овладевают всем его сердцем. Он много и красиво рассуждает о любви, но после горячего объяснения с Натальей не столько непосредственно чувствует себя счастливым, сколько старается доказать себе это: «Я счастлив, — произнес он вполголоса. — Да, я счастлив, — повторил он, как бы желая убедить самого себя», — а в письме к Наталье должен признаться: «Как доказать вам, что я мог бы полюбить вас настоящей любовью — любовью сердца, не воображения, — когда я сам не знаю, способен ли я на такую любовь!»
Наконец, всем кругом событий, связанных с историей любви Рудина, Тургенев подчеркивает, что Рудин, отправляясь от надуманных схем, как бы проходит над жизнью. Недалекая Дарья Михайловна Ласунская при первом знакомстве с Рудиным восклицает: «Какой вы мастер определять человека!» Однако, в действительности, ни одно определение Рудина не является верным. Он не умеет проникнуть в реальные характеры людей, а создает в своем уме человека по выдуманной схеме, и естественно, что всякая попытка действовать в соответствии с этими построениями кончается неудачей. Все поведение Рудина по отношению к Наталье, начиная с первых встреч и до последнего свидания у Авдюхина пруда, вытекает из его воображаемого, а не действительного представления об этой девушке. Рудин далек был от понимания того, что делалось в душе Натальи, насколько серьезно, глубоко и правдиво было ее чувство, как сильна ее воля. Тем неожиданней был для него финал, которым завершились их отношения. «Я вас не знал, а я думал, что знал вас!.. — пишет он в прощальном письме. — Я проводил с вами часы за часами, и я не узнал вас; я едва ли даже старался узнать вас».
То же наблюдается и в отношении к Волынцеву. Рудин в своих поступках отправляется от отвлеченного понятия о «благородном» человеке и, стремясь к осуществлению высших начал нравственных отношений, как они ему представляются в теории, совершает бестактность, оскорбляет чувство человеческого достоинства в Волынцеве, еще больше усложняет создавшееся положение и предает Наталью, раскрыв ее тайну. Итак, Рудин в непосредственном действии предстает перед читателем в сравнительно короткий промежуток времени (в два с небольшим месяца) и в немногих сценах. Но Тургенев так отобрал эти сцены и так построил весь ход сюжетной линии, что сложный характер Рудина раскрывается в основных своих противоречиях. Однако, чтобы решить поставленную идейную задачу до конца, Тургенев не мог ограничиться статическим изображением героя. Чтобы уяснить полностью его место в общественной жизни, он должен был дать образ в развитии. С этой целью Тургенев вводит рассказ об основных фактах из жизни Рудина до появления его у Ласунских и продолжает его историю после его отъезда. Рассказ о прошлом вплетается в повествование о настоящем и углубляет понимание поступков и характера Рудина. Одновременно этот рассказ рядом деталей биографии героя указывает на те типические обстоятельства, в которых складывался характер, подобный рудинскому.
Говоря о развитии общественной мысли в 30—40-е годы, Герцен отмечает: «Умственная работа, упомянутая нами, совершалась не на вершине государства, не у его основания, но между ними, т. е., главным образом, среди мелкого и среднего дворянства»*. Рудин как раз и принадлежит к этому социальному слою. Родившись в небогатой семье, он, однако, никогда не задумывался над тем, чтобы добыть средства к существованию собственным трудом. Сначала легко принимал последние гроши от матери, затем спокойно жил на счет своих более богатых приятелей или бесконечно занимал деньги. Это обстоятельство во многом способствовало развитию практической неумелости и лени. Однако весь свой досуг Рудин отдавал чтению, философским размышлениям, ораторству и теоретическим спорам. Еще в университете он выделяется среди других участников студенческих кружков своими пламенными речами и незаурядной силой философского мышления. Его энтузиазм увлекает. Он приобретает авторитет, его слушают, за ним идут. У Рудина рождается желание перейти от слов к практическому действию, он пытается устраивать судьбы людей, но эти попытки выступают как «кипение в действии пустом». Он вмешивался в личные дела окружающих, стремился объяснить им их чувства и поступки и привести их в соответствие с отвлеченно-философскими построениями, часто хлопотал по мелочам и в конце концов не добивался ничего, кроме неприязни к себе, так как действовал без понимания людей в их конкретной жизни.
* (А. И. Герцен, Собрание сочинений в тридцати томах, т. VII, изд. АН СССР, м., 1956, стр. 212. )
Поклонение молодежи и отсутствие выхода в широкую сферу общественной деятельности развивали у Рудина мелочные стороны характера: непомерное самолюбие, тщеславие, высокомерие.
Таким образом, в Рудине, в пору его юности, уже складываются те противоречия, которые ярко выступают в Рудине зрелом и раскрываются в полной мере во время пребывания героя в доме Ласунской. Однако все-таки характер предстает в развитии, так как не все в нем идентично в две поры жизни героя.
Когда Рудин появляется у Ласунских, он человек, уже значительно потрепанный невзгодами жизни. Необеспеченность, отсутствие собственного уютного угла, неощутимость результатов горячей пропаганды и хлопотливых попыток деятельности накладывают отпечаток на весь его облик. Он не изменил своим верованиям, он еще способен загораться и искренне и прекрасно говорить о высших началах жизни, но порывы энтузиазма сменяются упадком душевных сил, и усталостью веет иной раз от всего его облика. Это подчеркнуто деталями портрета. Если о молодом Рудине сказано: «Красивый и статный малый», то о Рудине в гостиной Ласунской говорится, что он человек «высокого роста», но «несколько сутуловатый», блеск глаз определяется эпитетом «жидкий», и «платье на нем было не ново и узко, словно он из него вырос».
Это также подчеркивается чередованием сцен в течение первых дней пребывания Рудина у Ласунских. Картина, в которой Рудин напоминает того «молодого Демосфена перед шумящим морем», образ которого встает в рассказе Лежнева, сменяется описанием Рудина разочарованного, жалующегося на отсутствие поддержки, мечтающего об отдыхе. Но на этом этапе своей жизни Рудин еще не настолько глубок в своем разочаровании, чтобы забыть о фразе. Ему еще нужно представить свои переживания в красивой одежде, чтобы возбудить сочувствие молодого сердца, духовно овладеть им. «Видите вы эту яблоню: она сломилась от тяжести и множества своих собственных плодов. Верная эмблема гения», — говорит он Наталье.
Месяцы, проведенные под кровлей аристократки Ласунской, оказались для Рудина еще одним большим жизненным уроком. История его отношений к Наталье заставила Рудина глубже заглянуть в самого себя, сурово осудить свои слабости, задуматься над дальнейшими путями своей жизни.
«Я остаюсь одинок на земле для того, чтобы предаться, как вы сказали мне сегодня поутру с жестокой усмешкой, другим, более свойственным мне занятиям. Увы! если б я мог действительно предаться этим занятиям, победить, наконец, свою лень... Но нет! я останусь тем же неоконченным существом, каким был до сих пор... Первое препятствие — и я весь рассыпался... Я не стою того, чтобы вы для меня отторглись от вашей сферы... А впрочем, все это, может быть, к лучшему. Из этого испытания я, может быть, выйду чище и сильней», — пишет Рудин в прощальном письме к Наталье.
С окончанием истории любви героя еще не завершается полностью история его жизни. В развернутом эпилоге, описывая встречу Рудина с Лежневым, Тургенев рассказывает о попытках Рудина активно включиться в социальную практику и показывает его в новой фазе духовного развития. Одновременно эпилогом подводится итог всей жизни героя, окончательно выясняется его общественное значение.
Рудин попробовал начать преобразовательскую деятельность в области экономической (план преобразований в имении помещика и превращения реки несудоходной в судоходную), административной (на поприще секретаря «благонамеренного лица») и просветительской (в качестве учителя гимназии), но все его начинания кончались полной неудачей, так как везде Рудин натыкался на косность и враждебность реакционной среды, а сами проекты преобразований носили несколько маниловский характер. Составлялись они без учета реальных обстоятельств, призрачны были пути их осуществления, не хватало фактических знаний.
На все эти опыты ушли последние средства и силы Рудина, и в его внешнем и внутреннем облике появляются новые черты. «Перед ним (Лежневым.— Е. Е.) стоял человек высокого роста, почти совсем седой и сгорбленный, в старом плисовом сюртуке с бронзовыми пуговицами». «Иначе глядели глаза; во всем существе его, в движениях, то замедленных, то бессвязно порывистых, в похолодевшей, как бы разбитой речи высказывалась усталость окончательная, тайная и тихая скорбь, далеко различная от той полупритворной грусти, которою он щеголял, бывало, как вообще щеголяет ею молодежь, исполненная надежд и доверчивого самолюбия».
Автор вкладывает в уста самого героя рассказ о его злоключениях, и длинный монолог Рудина действительно производит впечатление «похолодевшей, как бы разбитой речи». Исчез былой блеск, округлость фраз, яркая романтическая окраска, пафос. Все повествование выдержано в грустно-задумчивом тоне, оно часто обрывается на полуслове. «Устал я говорить, брат», — замечает Рудин.
Чувствуя в себе «присутствие сил, не всем людям данных», Рудин мучается вопросом: «Отчего же эти силы остаются бесплодными?» В поисках ответа на него, критически оглядывая всю свою жизнь, Рудин с горечью бичует себя за все ошибки и слабости прошлого. «Выдержки во мне не было!.. Строить я никогда ничего не умел»... «Я был тогда самонадеян и ложен... Точно, я тогда ясно не сознавал, чего я хотел, я упивался словами и верил в призраки»... «Фраза, точно, меня сгубила, она заела меня, я до конца не мог от нее отделаться»... «Слова, все слова! дел не было!» Стремление «отделаться» от «фразы», т. е. от внешности, помпезности, декоративности, и приблизиться .к жизни действительной также сказывается в речи Рудина. В ней уже нет высокопарности, появляются просторечия, идиомы («так я вот и бился года два», «сопрет... долой», «потолкавшись еще но разным местам», «последний грош свой добил»)" изменяется характер образности: она теперь берет начало в образности народной речи или наблюдениях над реальной, бытовой жизнью («вылетал соколом — и возвращался ползком», «переходил... к тупой бесчувственности лошади, которая уже и хвостом не дрыгает, когда ее сечет кнут», «шла она к нему, как корове седло», «давил меня, словно перина»).
Непосильная борьба с окружающей действительностью измучила Рудина, в нем исчез его прежний энтузиазм, ему хочется «достигнуть цели близкой, принести ничтожную пользу»; для этого он готов смириться, «примениться к обстоятельствам», но из этого ничего не выходит. «Что мешает мне жить и действовать, как другие?.. Но едва успею я войти в определенное положение, остановиться на известной точке, судьба так и сопрет меня с нее долой», — с горечью говорит Рудин. Рассказывая так о постаревшем Рудине, Тургенев раскрывает образ в его глубокой психологической и общественной правдивости. Психологическая правда в том, что одинокий человек не может до бесконечности не обращать внимания на удары судьбы, что ему хочется соединиться с людьми, увидеть, хотя маленькие, но реальные плоды своей деятельности. Этим объясняются субъективные переживания Рудина. Но все дело в том, что Рудин в самой своей сути не такой человек, как другие, так как в нем «сидит какой-то червь, который грызет и... гложет» и не дает ему «успокоиться до конца». Люди, подобные Рудину, неизбежно становились во враждебные отношения со средой, так как вся их деятельность в ее конечной цели была направлена на уничтожение того порядка, который поддерживался и оберегался этой средой. В этом большая общественная правда образа. Рассказав о том, что лично для себя Рудин ничего не приобрел в жизни, и подчеркнув объективную непримиримость людей его типа со всем общественным строем николаевской России, Тургенев тем самым указал на то, что в этих людях, несмотря на все их слабые стороны, воплощалось живое, прогрессивное начало эпохи.
Образ Рудина теперь рисуется лирически-сочувственно. В целях усиления эмоциональной окраски Тургенев вновь обращается к пейзажу. Рудин появляется перед читателем или в знойный день, когда он едет, сам не зная куда, сидя, понурив голову, в кибитке, которую едва тащат заморенные и разморенные жарой лошади; или в осенний холодный день, когда надо срочно выехать из города, несмотря на непогоду, потому что его высылают. Глубокой грустью дышит концовка, которой, как лирическим аккордом, заключается последняя беседа Рудина с Лежневым: «А на дворе поднялся ветер и завыл зловещим завываньем, тяжело и злобно ударяясь в звенящие стекла. Наступила долгая, осенняя ночь. Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый уголок... И да поможет господь всем бесприютным скитальцам!»
В издании романа 1860 г. Тургенев дополнил эпилог еще одной лаконичной сценой и тем самым создал полную законченность образа Рудина: он показал его смерть на баррикаде во время французской революции 1848 г. Читателю остается неизвестным, как Рудин попал в Париж, но читатель понимает, что «червь», который сидел в Рудине, заставил его покинуть свою деревеньку и вновь начать свои скитания, вновь ринуться в борьбу.
Высокая фигура Рудина, опоясанного красным шарфом, с красным знаменем в руках, появляющаяся на вершине полуразбитой баррикады в тот момент, когда оставшиеся в живых ее защитники уже «только думали о собственном спасении», производит эмоционально сильное впечатление. Правда, он держит в руках «кривую и тупую саблю» — символ его практической беспомощности, и поднимается на баррикаду в тот момент, когда здравый смысл должен был заставить всякого другого спрятаться, и гибель его от вражеской пули не приносит никому реальной пользы, но все-таки в этом поступке снова предстает перед нами Рудин-энтузиаст, и смерть его воспринимается как героический финал его беспокойной жизни.
С начала до конца романа Рудин показывается в его внутренней жизни, в психологических поворотах. Стремясь к объективной манере повествования, Тургенев совершенствует те приемы психологического анализа, которые им были применены в более ранних повестях.
С точки зрения писателя, художник обязан скрыться за своим героем, читатель должен видеть только героя, и в этих целях следует максимально сокращать авторский рассказ о переживаниях действующих лиц и в то же время фиксировать внимание на внешнем проявлении чувств и мыслей. В этой связи особое значение приобретают психологические детали портрета, рисуемого в динамике, авторские ремарки к речевой характеристике, описание жеста и т. д. С другой стороны, Тургенев мало обращается к такому приему, как внутренний монолог героя. Почти полный отказ от него связан также со взглядом писателя, что не следует стремиться улавливать и передавать все переходы и переливы мыслей и чувств героя, раскрывать во всех деталях «диалектику» его души, а надо сдержанно, скупыми штрихами дать обобщенное, но, однако, полное представление о тех сложных, иногда глубоко драматических процессах, которые происходят во внутреннем мире действующих лиц. Поэтому прямой авторский анализ психологии героя у Тургенева всегда выступает как краткое указание на его общее душевное состояние.
Вот, например, как Тургенев рассказывает о тех переживаниях, которые охватили Рудина после разрыва с Натальей: «Вернувшись домой,.. Рудин заперся в своей комнате и написал Два письма: одно — к Волынцеву... и другое — к Наталье. Он очень долго сидел над этим вторым письмом, многое в нем перемарывал и переделывал и, тщательно списав его на тонком листе почтовой бумаги, сложил его как можно мельче и положил в карман. С грустью на лице прошелся он несколько раз Взад и вперед по комнате, сел на кресло перед окном, подперся РУкою; слеза тихо выступила на его ресницы... Он встал, застегнулся на все пуговицы, позвал человека и велел спросить у Дарьи Михайловны, может ли он ее видеть». О том, что чувствовал и о чем думал Рудин, когда писал письмо Наталье, Тургенев не говорит ни слова. Но из того, как он писал его, читатель видит, насколько это письмо было важно для Рудина, как он стремился к тому, чтобы полнее и точнее в нем высказаться. Рудину, действительно, очень тяжело и горько. Исчезла поза. Просто и искренне обнаруживается чувство в выражении лица и жесте: «С грустью на лице прошелся он несколько раз взад и вперед по комнате, сел на кресло перед окном, подперся рукою». Он настолько погрузился в горестные чувства, что не замечает на ресницах тихо выступившей слезы. Но вот Рудин как бы очнулся. Он принял решение — на этот раз скорое и правильное. Для его выполнения он должен привести себя внутренне в порядок: надо подготовиться к неприятному, но необходимому разговору с Ласунской. Все это дается через резкое изменение поведения Рудина: «Слеза тихо выступила на его ресницы... Он встал, застегнулся на все пуговицы, позвал человека». Характерная в данном контексте деталь — «застегнулся на все пуговицы» — указывает на то, что Рудин берет себя в руки и глубоко внутрь прячет свои страдания. Так, пристально следя за всеми деталями, которые внешне отражают душевные движения героя, Тургенев дает глубокий психологический анализ. Однако для героя такого плана, как Рудин, эти средства все-таки оказываются недостаточными. Люди типа Рудина обязательно погружаются в самоанализ, и было бы отступлением от жизненной правды этого не показать. Но раскрыть ход самоанализа лишь средствами описания поведения — задача неразрешимая. Поэтому Тургенев обращается иногда к передаче в прямой форме течения мыслей героя, но делает это предельно лаконично и часто в сочетании с кратким итоговым сообщением о его переживаниях и описанием его поведения: «Наконец пробило шесть часов и подали тарантас Рудина. Он стал торопливо прощаться со всеми. На душе у него было очень скверно. Не ожидал он, что так выедет из этого дома: его как будто выгоняли. «Кдк это все сделалось! и к чему было спешить? А впрочем, один конец», — вот что думал он, раскланиваясь на все стороны с принужденной улыбкой».
Данный отрывок является ярким образцом указанного выше сочетания средств психологического анализа. Здесь мы видим фрагмент внутреннего монолога, органически связанный с авторской психологической характеристикой: «На душе у него было очень скверно»... —и фиксацией деталей поведения и портрета Рудина: «Он стал торопливо прощаться,., раскланивался на все стороны с принужденной улыбкой». Торопливое прощание и принужденная улыбка героя обнаруживают в его поведении и портрете, что на душе его «было очень скверно», и одновременно указывают на его стремление скорее выйти из того тягостного положения, в какое он попал в доме Ласунских, и при этом сохранить свое достоинство. В тех же целях показа углубленного самоанализа героя вводятся письма и исповедь Рудина.
Итак, избранная Тургеневым композиция и система художественных средств создания образа Рудина давала возможность раскрыть его характер во всех основных типических проявлениях. Однако окончательная полнота типического обобщения достигается соотношением образа главного героя со всей системой других образов. Герой, как указывалось, дан не только на фоне социальной среды, но и в активном взаимодействии с ней. Среда, окружающая Рудина, дворянская, но она неоднородна. В основном в романе представлено две ее прослойки. С одной стороны, изображается знать и люди, льнущие к этой знати. Это Дарья Михайловна Ласунская, богатая барыня, вдова тайного советника; Пандалевский, молодой человек, живущий у Дарьи Михайловны на неопределенном положении нахлебника или приемыша, развлекающий ее и выполняющий всевозможные поручения; Пигасов, небогатый помещик, всю жизнь старавшийся пробиться в верхи общества и, не успев в этом, озлобившийся; его язвительные речи нередко потешают Дарью Михайловну Ласунскую.
Вторая группа персонажей представляет среднепоместный культурный слой дворянства. Это Волынцев, его сестра Липина и близкий его товарищ — соседний помещик Лежнев. Степень общего развития, глубина умственных интересов различна у каждого из этих людей, но всех их объединяет общность морального облика. Они люди простые, гуманные, с чувством человеческого достоинства, ни в ком не заискивающие. Особое место в этой группе лиц занимают Наталья Ласунская и учитель-разночинец Басистов.
Авторское отношение к двум названным дворянским кругам различное. Дарья Михайловна и лица с нею связанные, описываются с явной или скрытой иронией, переходящей в иных случаях в прямую сатиру. Создавая образы этого ряда, Тургенев применяет в основном один и тот же композиционный прием: знакомство с героем начинается через небольшую, но содержательную авторскую характеристику, включающую описание портрета, некоторые факты биографии, указания на основные черты характера, а затем через речь и поведение героя развивается то, что было сказано о нем в авторской характеристике. Внутренний мир этих героев ограничен, поэтому нет необходимости обращаться к углубленному психологическому анализу. Обрисовка героя довершается кратким сообщением о том, что с ним произошло в дальнейшем.
Главное, что разоблачается в рассматриваемых персонажах,—это неестественность, стремление играть роль, прикрыть определенной маской свое духовное убожество и нравственную нечистоплотность.
Рисуя этот круг лиц, Тургенев создает ряд разнообразных типов, но все таки они не представляют для писателя самостоятельного интереса. Главная задача — дать глубже образ Рудина, показав его во взаимоотношении с этими персонажами.
В своей основе эти взаимоотношения выступают как антагонистические, так как все направление Рудина по своему духу чуждо Дарье Михайловне и ее кругу. Дарья Михайловна сначала проявляет интерес к Рудину и даже окружает его поклонением, но, по существу, Рудин является для нее очередным развлечением. «Она гордилась своей находкой и уже заранее думала о том, как она выведет Рудина в свет», — пишет Тургенев. Когда же Дарье Михайловне донесли, что Рудин назначил ее дочери свидание, то сразу сказалась истинная ее натура, проявилась ее «светская спесь». Бедного и нечиновного Рудина, дерзнувшего посчитать себя равным ей, Ласунская обливает презрением. Гордый в своем человеческом достоинстве, Рудин, не ожидает, чтобы ему прямо отказали от дома. Он находит благовидный предлог и уезжает.
История взаимоотношений Рудина и Дарьи Михаиловны Ласунской художественно наглядно показывает, почему многочисленные сближения Рудина с богатыми и влиятельными людьми всегда кончались разрывом. Рудин мог беспечно пользоваться даровым хлебом, но в нем не было угодничества, приспособленчества, низменной расчетливости, и если оскорбляли в нем человека, то он покидал теплый угол.
Эти стороны характера Рудина особенно оттеняются параллельным сопоставлением его с Пандалевским. Вначале положение Рудина в доме Ласунской рисуется так, что на первый взгляд в нем много общего с положением Пандалевского. Оба живут у богатой барыни, потому что каждый по-своему развлекает ее. На некоторый период Рудин даже оттесняет Пандалевского на задний план. «Очень ловкий человек!» — делает заключение Пандалевский после первого знакомства с Рудиным. Но если Пандалевский вновь обретает прежнее расположение Дарьи Михайловны и упрочивает свое будущее, чем доказывает свою «ловкость», то поведение Рудина в итоге именно опровергает взгляд на него как на «ловкого человека».
Явный противник Рудина в салоне Ласунской — Пигасов. Пигасов нападает на всякие философские системы, на всякие общие выводы и заявляет, что признает значение лишь практической жизни, значение голых фактов. Однако, в сопоставлении с таким «практическим» человеком, как Пигасов, с его бесплодным скептицизмом и критиканством, ярче выступает глубина диалектического мышления Рудина, его исторический оптимизм. В уста Пигасову вложено много реплик, характеризующих Рудина сугубо отрицательно; в своем подавляющем большинстве они не выявляют сути его характера, а лишь указывают на то озлобление, которое вызывает к себе Рудин у людей ограниченных, девизом жизни которых являлся личный успех. Так еще глубже вырисовывается образ Рудина через сопоставление его с реакционной дворянской средой.
По-иному изображается среднепоместная дворянская интеллигенция, и по-иному складываются отношения между нею и Рудиным. К этой части дворянства у Тургенева явные симпатии. Хотя она не живет теми возвышенными и абстрактными интересами, в которые погружен Рудин, а занимается хозяйством в своих имениях, но среди нее, по мнению Тургенева, находятся нравственно лучшие люди. Между Рудиным и этой интеллигенцией нет антагонизма, наоборот, есть духовное родство: здесь Рудин в конце концов получает окончательное признание и наиболее объективную оценку.
Самый яркий представитель этой среды в романе — Лежнев. Ему и его отношениям с Рудиным уделяется много места, и сопоставление этих двух образов играет особую роль в выяснении характера Рудина. Лежнев дан в резком противопоставлении кругу Дарьи Михайловны Ласунской. Внешне он производит впечатление человека невзрачного, неотесанного, даже грубоватого; одет он небрежно. Портрет, речь и лишенные изысканности манеры Лежнева подчеркивают, что он чужд внешнему лоску высшего общества, что это человек совсем другого склада, чем Ласунская и ее окружение. Он не афиширует своей образованности, но в действительности серьезно образован, он не щеголяет умом, но по-настоящему умен и проницателен. Если Ласунская лишь играет роль помещицы, входящей во все детали своего хозяйства, а в действительности имение всецело отдано в руки управителя, умеющего выколачивать из крестьянина большие доходы, то Лежнев действительно всегда сам в хозяйственных хлопотах, и, с точки зрения Тургенева, это деятельность гуманного и культурного помещика, который в своих предприятиях, не ставя грандиозных преобразовательных целей, стремится, по возможности в реально существующих условиях, поднять свое хозяйство и улучшить положение крепостных.
Но при всей своей симпатии к такому герою, как Лежнев, Тургенев, как художник-реалист, не мог не показать в нем духовной ограниченности помещика-практика. В ранней молодости в университете Лежнев испытал влияние философского студенческого кружка, влияние Рудина, был увлечен мечтой о высоком идеале жизни, о служении человечеству, но вскоре он решил, что все это абстрактно и неопределенно, распростился со всякой мечтой и, поселившись в деревне, по существу вступил на путь благоприобретения. Широкие горизонты перед Лежневым закрылись, из его жизни ушла поэтическая окрыленность, и пламень Души уступил место флегматичности. И лишь только иногда, лак прекрасный образ далекого прошлого, вновь встает перед ежневым воспоминание о тех высоких переживаниях, которые пытал он в молодости, тогда его «бесцветное лицо» оживлялось. Таким образом, Лежнев в обрисовке Тургенева, с одной стороны, действительно один из лучших представителей среднего круга дворянской интеллигенции; он обладает целым рядом личных положительных качеств, прикоснулся к высшим философским идеям и это наложило некоторый отпечаток на его духовный облик; но в то же время он не вышел за пределы обыденной жизни поместной среды, за пределы ограниченной сферы деятельности.
И вот такому человеку отводится Тургеневым роль главного судьи Рудина. Суждения Лежнева о Рудине даются в романе неоднократно и довольно пространно, что указывает на их важность, но в то же время многие из них противоречивы. В тех главах, где Рудин описывается во время пребывания у Ласунской, когда он «царит» в доме и вызывает своими речами восторг у окружающих, рассказ Лежнева о некоторых фактах из его биографии, резкая критика мелочных сторон его характера и поведения, ирония над отвлеченностью и выспренностью его проповеди играет роль трезвого противодействия, охлаждающего чрезмерное увлечение Рудиным. Многие из таких оценок, вложенные в уста Лежнева, являются авторскими оценками, они как бы резюмируют то отрицательное в характере героя, что раскрывается в ходе действия другими художественными средствами.
Так, Лежнев резко говорит о той некрасивой роли, которую Рудин начал играть, поселившись у Ласунской: «Быть идолом, оракулом в доме, вмешиваться в распоряжения, в семейные сплетни и дрязги — неужели это достойно мужчины?» Лежнев четко формулирует главное противоречие в Рудине: «Слова Рудина так и остаются словами и никогда не станут поступком». С иронией он указывает, что Рудин в своем поведении отправляется от отвлеченно усвоенных общих понятий и совсем игнорирует реальные отношения между людьми.
Назначение подобных заключений — усилить критическое начало в обрисовке образа Рудина.
Но далеко не все отрицательные суждения Лежнева о Рудине играют такого рода идейно-композиционную роль. Среди них есть и такие, которые воспринимаются как явно несправедливые и от которых в итоге откажется и сам Лежнев, признав, что он был не прав. В романе дается жизненно-убедительное психологическое объяснение этому факту. Лежнев боялся за свое будущее, боялся, что Липина, которая видела в Рудине только прекрасное, увлечется им, и, желая трезвым словом предотвратить такую возможность, невольно впадал в преувеличение и даже отступал от истины. Но психологическое объяснение не является полным. В основном эта противоречивость суждений диктуется идейной задачей, задачей опять-таки более глубокого выявления образа Рудина.
Суждения Лежнева о Рудине даны как бы в двух параллельных планах. С одной стороны, это суждения человека, давно распростившегося с поэтическими мечтами молодости, погрузившегося в каждодневную практическую жизнь помещика, страшащегося всякого нарушения покоя обыденной жизни, считающего, что призывы Рудина к жизни ради высоких целей принесут только вред, так как, ничего не дав взамен, лишь сломают личное счастье. Такого Лежнева уже не могут тронуть речи Рудина, и он видит в них только одну их сторону: напыщенность и фразерство; такой Лежнев не может поверить в искренность Рудина и видит в нем только актера, который «холоден, как лед, и знает это и прикидывается пламенным»; для такого Лежнева Рудин «не честен», так как, понимая силу своих слов, он их все-таки произносит и увлекает юные неопытные души; именно трезво-практического Лежнева возмущает, что Рудин заставляет Наталью стремиться к иной жизни, чем та, которая ее окружает. Такой Лежнев называет Рудина «пустым». Но читатель слышит и другого Лежнева. Умный и проницательный, сам переживший в молодости плодотворное влияние Рудина, Лежнев смог возвыситься до иной точки зрения в оценке Рудина — до более объективной. И вот выводы, сделанные с этих позиций, и входят часто в противоречие с рассмотренными ранее.
Эта более глубокая оценка сосуществует рядом с узкопрактической в первой части романа и, как наиболее верная, утверждается в его последних главах, где произносится окончательный приговор над Рудиным и окончательно выясняется его роль в общественной жизни. Лежнев и в этом случае не отказывается от критического взгляда на Рудина, но критика сосредоточивается на том главном, что мешало Рудину стать подлинным деятелем: «он России не знает» и в нем нет «натуры» — страсти и воли, умения исполнить собственные замыслы. Но, бросая общий взгляд на прошедшее, сравнивая итоги своей вполне благополучной жизни с судьбой Рудина, Лежнев видит главную задачу в том, чтобы подчеркнуть то положительное, что внес Рудин своей деятельностью в общество. Поднимая бокал за здоровье Рудина, Лежнев говорит: «В нем есть энтузиазм; а это, поверьте мне, флегматическому человеку, самое драгоценное качество в наше время... Он не сделает сам ничего именно потому, что в нем нет натуры, крови нет; но кто вправе сказать, что он не принесет, не принес уже пользы?» А во время последней встречи с Рудиным, выслушав его горькую исповедь, Лежнев горячо восклицает: «Ты уважение мне внушаешь — вот что. Отчего ты — странный человек! — с какими бы помыслами ни начинал дело, всякий раз непременно кончал его тем, что жертвовал своими личными выгодами, не пускал корней в недобрую почву, как она жирна ни была?.. Огонь любви к истине в тебе горит, и, видно, несмотря на все твои дрязги, он горит в тебе сильнее, чем во многих, которые даже не считают себя эгоистами».
С узкопрактической точки зрения помещика Рудин казался Лежневу «в сущности пустым». Теперь, оценивая Рудина с более объективных позиций, Лежнев отвергает свое раннее определение. В ответ на замечание Рудина: «Впрочем, я знаю, я всегда в глазах твоих был пустым человеком», — Лежнев протестует: «Ты? Полно, брат!.. Было время, точно, когда мне в глаза бросались одни твои темные стороны; но теперь, поверь мне, я научился ценить тебя».
То, что Тургенев все основные оценки Рудина вложил в уста такого человека, как Лежнев, значительно углубило общие выводы о характере Рудина и о его общественной роли. Заставляя Лежнева по-разному высказываться в зависимости от того, с каких позиций произносится приговор, и критиковать самого себя, Тургенев показал, насколько ограничена и неполна та характеристика людей рудинского типа, которая дается с позиций практицизма, без исторической перспективы, и насколько важнее оценить Рудина именно в исторической перспективе.
Несмотря на стремление Тургенева выделить в Лежневе положительные качества, он, в сравнении с Рудиным, воспринимается читателем как человек обыденный и даже мелкий. Не случайно в эпилоге преуспевающий и приобретший почтенную полноту Лежнев принужден признать незначительность своей жизни по сравнению с жизнью неудачника Рудина. Сопоставление этих образов особенно подчеркивает историческую роль последнего.
Особое место в системе образов романа занимают образы Натальи и Басистова. Это те юные души, которые пробуждаются под влиянием горячей проповеди Рудина. Тургенева справедливо называют певцом русской женщины, певцом идеальной женской любви. Когда говорят о «тургеневской женщине», то перед умственным взором встает сильная, цельная и поэтическая натура, стремящаяся к иной жизни, чем та, которая окружает ее в обычной дворянской среде, ищущая ответа на вопрос, что делать, чтобы жизнь явилась служением идеалу. Она беззаветно идет за избранником своего сердца, видя в нем руководителя на жизненном пути, готовая стать его другом и помощником в большом общем деле. Такая женщина часто оказывается духовно сильнее мужчины, с которым ее сталкивает судьба, она выступает его моральным судьей.
Образ Натальи начинает собой в романах Тургенева галерею подобных женских типов. Наталья не похожа на обычных девушек своего круга. Она серьезна, вдумчива, любит читать и глубоко чувствует прочитанное. «Она говорила мало, слушала и глядела внимательно, почти пристально, — точно она себе во всем хотела дать отчет», — пишет Тургенев. Но при первом знакомстве с ней читателя Наталья еще спокойна. Со стороны она кажется даже холодной и флегматичной. В начале романа Наталья рисуется как девушка, по своему духовному складу способная к развитию, но еще не осознавшая своих внутренних сил.
Встреча с Рудиным способствует быстрому духовному созреванию Натальи. Хотя она и не совсем понимала содержание речей Рудина, но их горячий пафос начинал отделять ее от обыденности,. открывая новые стороны существования, повергая в поток новых высоких переживаний. Тургенев подчеркивает, насколько поэтична и прекрасна была для Натальи эта новая жизнь, раскрывающаяся в общении с Рудиным: «Со страниц книги, которую Рудин держал в руках, дивные образы, новые, светлые мысли так и лились звенящими струями ей в душу, и в сердце ее, потрясенном благородной радостью великих ощущений, тихо вспыхивала и разгоралась святая искра восторга...»
Рудин становился для Натальи наставником и вождем. «Пока — одна голова у ней кипела... но молодая голова недолго кипит одна», — замечает Тургенев и мастерски показывает зарождение и развитие чувства любви у Натальи к Рудину. Это чувство для нее серьезно и глубоко и неотделимо от того нового, что вошло в ее жизнь вместе с Рудиным.
Духовное созревание Натальи проявляется и в окончательном формировании ее характера. Все лучшее, что было заложено в ней, что дремало в глубине, выступает наружу и находит свое полное завершение. Кажущаяся холодность и рассудочность исчезла, скрытые чувства вылились в большую страсть. В своей любви Наталья пряма, честна и сильна. Также сильна она и в несчастье. Наталья противопоставлена Рудину по своей натуре — по характеру. Лежнев говорил, что значение Рудина в том, что он бросал добрые семена в такие молодые души, «которым природа не отказала, как ему, в силе деятельности, в умении исполнять собственные замыслы». Именно такой «молодой душой» и предстает перед нами Наталья. В кульминационных сценах она вырастает в человека смелого и решительного в своих поступках и тем самым возвышается над Рудиным. «Какая сила воли!.. Как я был жалок и ничтожен перед ней!» — восклицает Рудин. Тургенев подчеркивает, что в Наталье как раз есть то, чего не хватает Рудину: страсть; она действует, исходя не из логических схем, а отправляясь от непосредственного чувства. В этом и есть ее неизмеримое превосходство над Рудиным.
Тургенев, в согласии с исторической правдой, показывает, что Рудину некуда было увести за собой Наталью из ее среды; Наталья, не имея никаких реальных перспектив изменить формы своей жизни, идет по общему пути — спустя два года она выходит замуж за Волынцева. Более того: увидев ясно слабодушие Рудина, она вырывает из своего сердца не только любовь к нему, но и всякую память о нем. И все-таки встреча с Рудиным была благотворна для Натальи, так как способствовала ее духовному росту. В образе Натальи запечатлена начальная ступень Духовного пробуждения русской женщины.
Кроме Натальи, в романе нарисован еще один персонаж, которым подчеркивается значение рудинской пропаганды. Это Басистов. Его описанию отдано не много места, но перед глазами встает образ молодого представителя разночинной интеллигенции в ее лучших качествах. Для этого прямого и честного человека, который любил «хорошую книгу, горячую беседу» и ненавидел подхалимство и приспособленчество, Рудин на протяжении всего романа является непререкаемым авторитетом. Басистову нет дела до слабостей характера Рудина, до мелочных сторон его поведения; он слушает речи Рудина, они захватывают его целиком, они открывают ему смысл жизни и широкие перспективы деятельности, и в душе его растет и крепнет сочувствие и благодарность Рудину.
Образ Басистова не разработан детально, он остается на втором плане. Тургенев не показывает, как шел процесс внутреннего роста Басистова под влиянием Рудина. Но значение этого влияния страстно утверждается самим Басистовым: «А что касается до влияния Рудина, клянусь вам, этот человек не только умел потрясти тебя, он с места тебя сдвигал, он не давал тебе останавливаться, он до основания переворачивал, зажигал тебя!» Так рисуя образ разночинца Басистова в отношении к Рудину, Тургенев подчеркивает историческую непрерывность развития передовых идей в русском обществе и значение для молодого поколения той работы мысли, которая проделана лучшей частью дворянской интеллигенции 30—40-х годов.
Итак, мы видим, что вся система образов подчинена главной задаче — наиболее полному и всестороннему выявлению характера главного героя и выяснению его взаимоотношений с социальной средой, выяснению его общественной роли в исторической перспективе. Плодотворному решению этой задачи во многом содействовало не только мастерство композиции образа, но и мастерство композиции романа в целом, которая воплощает в себе принцип лаконизма в сочетании с простотой и целеустремленностью. Каждая глава (за исключением двух первых, имеющих экспозиционное значение) или непосредственно показывает Рудина, обнаруживая те или другие его стороны во взаимоотношении с другими действующими лицами, или передает, как в его отсутствие эти лица судят о нем, переживают свое общение с ним. Каждая сцена имеет прежде всего назначение все с новой и новой стороны «повернуть» образ Рудина перед читателем, но в основном это делается не при помощи детальных описаний (как, например, у Гончарова), а в непосредственном показе взаимодействия героя с окружающими людьми и через многочисленные оценки его, вложенные в уста различных персонажей. В результате характер Рудина диалектически раскрывается во всей сложности и противоречиях. Вначале Рудин выступает как личность, неизмеримо возвышающаяся над обычной дворянской средой, но этот односторонний показ далеко еще не является всей правдой о нем; затем внимание концентрируется на противоположных, отрицательных его качествах, — этим обогащается представление о герое, но на какой-то период слабые стороны заслоняют собой все положительное; и, наконец, в эпилоге характер Рудина осмысливается в единстве противоположностей, в его целостности, и знание о нем достигает наибольшей истинности. Хотя все сцены и подчинены в основном задаче уяснения характера Рудина, но одновременно они выпукло рисуют и второстепенные персонажи. Это достигается максимальной идейно-художественной наполненностью каждой детали описания, изображением героев в живом их взаимодействии.
Второстепенная сюжетная линия (отношения Лежнева и Липиной) художественно полно Тургеневым не развивается, так как она опять-таки не имеет самостоятельного значения. Ее роль главным образом сводится к тому, чтобы параллельным сопоставлением судьбы Лежнева и Рудина сильнее оттенить, что всяческие жизненные блага составляют удел именно Лежневых, а не Рудиных; последние остаются нищими и одинокими.
Немалую роль в композиции романа играет пейзаж, хотя пейзажных картин в нем немного. Служа могучим средством психологического анализа и придавая лирическую настроенность повествованию, они углубляют идейное содержание романа.
Роман «Рудин» занимает центральное, вершинное место в тургеневской разработке темы «лишнего человека».
Обратившись к созданию образа Рудина в середине 50-х годов, Тургенев во многом обобщил, в свете новых задач, выдвинутых современностью, как свои собственные наблюдения и размышления над типом передового человека недавнего прошлого, так и опыт его воспроизведения другими писателями на протяжении ряда лет. С одной стороны, с особенной силой Тургеневым было подчеркнуто то положительное, что внесли эти люди своей деятельностью в развитие русского освободительного движения, с другой — в резко критическом плане сказано о том, что делало их слабыми. Образ Рудина приобрел трагическую и комическую окраску одновременно.
В лице Рудина «лишний человек» выступил в своей наиболее социально-значимой разновидности. Это не скучающий аристократ, задыхающийся в светском обществе, но не рвущий окончательно с ним отношений, каким мы его видим в образе Онегина и Печорина; это не юноша из обеспеченной дворянской семьи, пытающийся применить свои силы то в чиновничьей практике, то в науке и искусстве, то в службе по дворянским выборам, нигде не находящий удовлетворения, нигде не умеющий последовательно добиваться поставленных целей, в конце концов во всем разочаровывающийся и превращающийся в «умную ненужность», каким он предстает перед нами в образе Бельтова. Это не человек, который, будучи богат природными силами и не укладываясь в общепринятые рамки, растрачивает себя на пустяки, прожигает жизнь в кутежах, как, например, Веретьев. В лице Рудина дано художественное обобщение той части дворянской интеллигенции 30—40-х годов, которая жила большими социально-философскими идеями и принимала самое активное участие в их разработке.
В условиях, когда реакционный николаевский режим исключал всякую возможность организованного политического действия, а крепостной народ был забит и проявлял свой протест лишь разрозненными бунтами, эта интеллигенция обратилась к изучению немецкой классической философии, к изучению диалектики Гегеля, ища здесь теоретического обоснования дальнейших путей развития России, дальнейших путей борьбы. Это был необходимый и плодотворный этап в развитии русской общественной мысли. Но дворянская интеллигенция, стремясь к широким преобразованиям, в то же время не сумела преодолеть абстрактного идеализма своего мышления, оставалась страшно далекой от народа, не видела реальных путей деятельности. В этом была ее трагедия.
Печать трагизма лежит и на образе Рудина. Вся жизнь этого человека подчинена большой идее, которую он страстно пропагандирует и ради которой пренебрегает всеми личными благами, и, однако, все его практические начинания, все попытки ее хотя бы частичного осуществления неизбежно кончаются полной неудачей, так как все проекты Рудина не имеют под собой объективной почвы, случайны, не опираются на реальное изучение действительности. Жизнь бьет Рудина, он временно падает духом, но до конца не может смириться и вновь загорается в нем «огонь любви к истине». Положение Рудиных, в основном обусловленное противоречиями русской действительности 30—40-х годов, безвыходно: они России не знают, они не смогут увидеть осуществления своей мечты. Но исторически их деятельность необходима, плодотворна и заслуживает уважения. Инвалидом мысли называет Тургенев Рудина устами Лежнева, и такая оценка, такое определение является и верным и глубоким.
Но постоянная погруженность в абстракции и рефлексию, жизнь вне ежедневно необходимой практической деятельности, во многом ограничение общественных связей узкодворянским кружком, постепенно укрепляющаяся привычка дело заменять словом — все это накладывало свой отпечаток на духовный облик этой части дворянской интеллигенции; воля ее парализовалась, появлялась поверхностность и мелочность в характере, в поступках. В этом источник комического начала в образе Рудина.
Смешно то, что в своих поступках Рудин исходит из отвлеченных логических схем (например, его посещение Волынцева), что он упивается собственным красноречием и даже в самые серьезные и действительно тяжелые моменты не может отказаться от громких фраз (например, разговор с Басистовым после отъезда из усадьбы Ласунской), смешно мелочное самолюбие и тщеславие Рудина, смешно его малодушие перед жизненными препятствиями (например, Рудин во время свидания у Авдюхина пруда).
Трагическое и комическое в образе Рудина сливается, взаимопроникает, часто выступает одновременно. Найденные Тургеневым средства типизации помогли предельно выявить эту особенность характера героя.
В то же время Тургенев сумел добиться решения поставленной художественной задачи: создать образ «объективным» методом, т. е. так, чтобы его характер непосредственно обнаруживался в действии, в разнообразии отношений с другими лицами, во внешнем облике, в речи — во всем том, что читатель может увидеть и услышать без специальных пояснений автора. Рудин принадлежит к тем художественным созданиям, которые «стоят... на своих ногах, как живые»...
Но «объективный» метод изображения у Тургенева сочетался с ярким выражением авторского отношения к герою. Глубоким сочувствием и задушевным лиризмом дышат те места, где говорится о лучших сторонах натуры Рудина, о его благотворном влиянии на окружающих, о горестной личной судьбе; и в откровенно-ироническом тоне описывается все мелочное, позерское, внешнее, что постоянно проступало в Рудине, что делало его слабым и жалким и от чего сам Рудин, под влиянием приобретаемого жизненного опыта и в процессе самоанализа, стремился освободиться и не мог освободиться до конца.
В критике не раз высказывалось мнение, что в результате многочисленных переделок романа под влиянием суждений литературных советчиков образ Рудина оказался невыдержанным, а авторское отношение к герою неопределенным. Между тем конкретный анализ текста показывает, что в главном Рудин верен себе с начала до конца, что все его поведение вполне оправдано его характером, взятом в развитии.
В романе «Рудин» сказалась противоречивость мировоззрения Тургенева. Наряду с глубоким художественным анализом действительности, имеют место либеральные суждения и симпатии.
Дав многогранное, типически глубокое изображение «человека 40-х годов», Тургенев не смог с той же силой художественной проницательности ответить на вопрос, почему он таков, где кроются главные причины его противоречий и слабости. Тургенев Не сумел подняться до анализа этих вопросов в последовательно социальном плане. Главная беда Рудина, по словам Лежнева, с которыми солидаризуется Тургенев, в том, «что в нем нет натуры, крови нет», т. е. нет страсти, воли, силы деятельности, умения добиваться поставленных целей. Но почему же в нем натуры нет? В эпилоге Лежнев говорит: «Каждый остается тем, чем сделала его природа, и больше требовать от него нельзя! Ты назвал себя Вечным Жидом... А почему ты знаешь, может быть, тебе и следует так вечно странствовать, может быть, ты исполняешь этим высшее, для тебя самого неизвестное назначение». Рудин не виноват во всем том, что в нем есть слабого и отрицательного, причины этому объективные, это его беда, а не вина. Но искать их следует, по мнению Тургенева, не в конкретно-социальной обстановке России николаевского времени, не в социальной принадлежности героя, а в общих закономерностях развития природы и общества, понимаемых автором абстрактно и идеалистически.
Неоднократно в тексте романа проступают симпатии Тургенева к культурному слою среднепоместной среды, нашедшие свое особенно яркое выражение при создании образа Лежнева. В конце романа в уста Лежневу вкладывается призыв к дворянской интеллигенции духовно объединиться перед лицом новых поколений, которые идут к чуждым целям; этот призыв звучал как выпад против революционной демократии.
Однако основным своим идейным содержанием роман был ближе к революционерам-демократам, чем к дворянским либералам. Истинным его героем оказался не либеральный помещик - «практик» Лежнев, а «мечтатель» Рудин, авторская оценка которого в своей основе совпадала с оценкой в середине 50-х годов «лишнего человека» революционерами-демократами. Роман был принят революционно-демократической критикой как произведение, помогающее в ее борьбе за преобразование России. Сразу же после его появления в печати между демократами и либералами развернулась полемика по вопросу о «лишнем человеке».
На первом этапе этой полемики либеральная критика выступила с обвинениями в адрес «лишнего человека» за то, что он не примирялся со средой, не находился с ней в гармонии. Так, Дудышкин в своей обзорной статье о творчестве Тургенева* говорит о «лишнем человеке» как о беспочвенном фантазере, который не имеет никаких оснований и нравственного права относиться с презрением к обществу, в котором живет. В основном, к таким же выводам приходит и Дружинин в своей статье о произведениях Тургенева**.
* (См. «Отечественные записки», 1857, январь. )
** (См. «Библиотека для чтения», 1857, февраль, март, май. )
Иной взгляд на общественную роль «лишнего человека», на значение образа Рудина высказывала в это время демократическая критика. Если критики-либералы недовольны были Рудиным за то, что он не подходит под общую меру среднего дворянина, за то, что он энтузиаст, полный обширных планов деятельности, то демократическая критика показывала, что как раз пламенный энтузиазм и преданность общественным интересам и составляют лучшие стороны характера героя. Так, Некрасов писал: «Существенное значение последней повести г. Тургенева — ее идея: изобразить тип некоторых людей, стоявших еще недавно в главе умственного и жизненного движения, постепенно охватывавшего, благодаря их энтузиазму, все более и более значительный круг в лучшей и наиболее свежей части нашего общества. Эти люди имели большое значение, оставили по себе глубокие и плодотворные следы. Их нельзя не уважать, несмотря на все их смешные или слабые стороны... Появление этой личности, могучей при всех слабостях, увлекательной при всех своих недостатках, производит на читателя впечатление чрезвычайно сильное и плодотворное»*.
* (Н. А. Некрасов, Полное собрание сочинений и писем, т. IX. Гослитиздат, М 1950, стр. 389-390.)
С аналогичных Некрасову позиций подходит в 1856—1857 гг. к оценке Рудина и Чернышевский. В рецензии на стихотворения Н. Огарева Чернышевский указывал, что энтузиазм передовых людей 30—40-х годов «был очень сильным деятелем в нравственном развитии... общества» и что «преимущественно его энергическому стремлению обязана своею силою деятельность людей» последующих поколений. В «Заметках о журналах» (январь 1857 г.) Чернышевский прямо и резко выступает против Дудышкина, высмеивая критика-либерала за его попытку принизить «лишнего человека». Чернышевский отмечает критическое отношение Тургенева к Рудину и в то же время особенно подчеркивает, чем отличается Рудин от других «лишних людей»: Рудин — «энтузиаст, совершенно забывающий о себе и весь поглощаемый общими интересами», он живет «для своих идей».
Таким образом, демократическая критика, не обходя слабых сторон Рудина, в своих первых выступлениях о романе сосредоточила внимание на том, что в Рудине объективно воплощало протест против самодержавно-крепостнического строя, и видела заслугу Тургенева в указании на этот протест, как на самое живое начало в русской общественной жизни. Однако с конца 1857 г., когда особенно актуальной становится задача идейного размежевания между демократами и либералами, по-новому ставится вопрос и о «лишнем человеке». В условиях назревающей революционной ситуации дворянская интеллигенция быстро эволюционизировала вправо и вырождалась в либеральных болтунов. Однако она продолжала претендовать на руководящую роль в общественной жизни. В этой связи дворянской критикой начинает браться под защиту образ «лишнего человека», «слабого» человека. Развивается тезис о том, что раз дворянская интеллигенция явилась носительницей высоких идеалов в недавнем прошлом, следовательно, она является их носительницей и в настоящем. Революционно-демократическая критика, развертывая борьбу с дворянским либерализмом 50-х годов, теперь в своей оценке «лишнего человека» начинает сосредоточивать внимание на том, чем он, благодаря своей социальной природе, оказывался связанным с современными либералами. Резко выставляется на показ его трусость, непоследовательность, мягкотелость, замена дела словом.
Наиболее ярко подобного рода подход к образу Рудина сказался в статье Добролюбова «Что такое обломовщина?» Здесь критический анализ Рудина, как и других «лишних людей», дан в иронической интерпретации; Рудин прямо назван обломовцем. Однако все это не означало, что революционеры-демократы покинули историческую точку зрения. Добролюбов в своей статье подчеркивал, что речь идет не о том, какую роль играл Рудин и другие аналогичные ему герои в прошлом, а о том, какую роль подобные им люди играют в настоящем.
Тургенев своим творчеством по существу исчерпал и завершил в русской литературе тему «лишнего человека», и роль образа Рудина, как несущего в себе большую силу типического обобщения, в этом плане особенно велика. Салтыков-Щедрин впоследствии писал, что «уяснение типа ненужного человека необходимо должно вызвать потребность в уяснении типа человека нужного»*. Образ Рудина помогал молодой нарождающейся революционно-демократической общественности, на основе критического восприятия духовного наследия своих предшественников, вырабатывать свой идеал общественного деятеля. Но в то же время сам Рудин входил в сознание последующих поколений, как замечательный человек, революционер своей эпохи. В народовольческой прокламации, распространяемой в день похорон Тургенева, Рудин был поставлен в ряд других тургеневских героев-борцов, «которым подражала молодежь и которые сами создавали жизнь»**. Старый большевик С. И. Мицкевич рассказывает, какое огромное впечатление произвел этот образ на него в ранней юности, как пробудилось благодаря знакомству с ним уважение к революционерам. А. М. Горький в своей «Истории русской литературы» писал о Рудине: «Мечтатель — он являлся пропагандистом идей революционных, он был критиком действительности, он т[ак] с[казать], пахал целину... Нет, Рудин лицо не жалкое, как принято к нему относиться, это несчастный человек, но — своевременный и сделавший не мало доброго»***.
* (Н. Щедрин, О литературе, Гослитиздат, М., 1952, стр. 293. )
** («Тургенев в русской критике», Гослитиздат, М., 1953, стр. 401. )
*** (М. Горький, История русской литературы, Гослитиздат, 1939, стр. 176. )
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://i-s-turgenev.ru/ 'Иван Сергеевич Тургенев'