Роман И. С. Тургенева «Дворянское гнездо». А. Ф. Захаркин
К концу 50-х годов прошлого века завершается формирование жанра романа в русской литературе. Жанр этот, разрабатывавшийся еще Пушкиным, Лермонтовым и Гоголем, свое наиболее ясное и четкое завершение получил в творчестве Тургенева.
Переход к жанру романа у Тургенева наметился еще в 1852 г., когда писатель пришел к выводу, что пришло время «раскланяться навсегда со старой манерой» и перейти к новой. Однако он сомневался в своих силах: «Дадутся ли мне простые, ясные линии?» Известно, что поиски нового жанра были для Тургенева трудными. Над романом «Два поколения» художник работал очень много, написал около 500 страниц, но после отрицательных отзывов о нем его литературных советников — Боткина, Кетчера, Анненкова — уничтожил все написанное. Первой удачной попыткой в овладении новым жанром был «Рудин», написанный Тургеневым в рекордно короткое время — за 7 недель летом 1855 г. Второе произведение писателя в этом жанре потребовало от него больших творческих усилий. Всего себя вкладывал Тургенев в свое творение. Задуманный еще в 1856 г. роман долго и тщательно обдумывался. Приступив к написанию «Дворянского гнезда» в октябре 1856 г. (см. об этом письмо Тургенева к В. П. Боткину от 6 ноября того же года), писатель затем надолго прекращает работу и возвращается к ней лишь в конце 1857 г. Следует отметить, что годы 1856—1857 были кризисными для Тургенева. В это время он очень мало писал, живя по преимуществу в Париже. В одном из писем к А. В. Дружинину он жаловался: «Я повесил нос и руки опустил»*.
* (И. С. Тургенев, Собрание сочинений, т. 11, изд. «Правда», М., 1949, стр. 167 (письмо от 13/25 января 1857 г.). )
В письме к В. П. Боткину писатель сообщал о своем решении прекратить литературную работу: «...скажу тебе на ухо с просьбой не пробалтываться: кроме обещанной статьи Дружинину («Поездка в Полесье». — А. 3.)...— ни одной моей строки никогда напечатано (да и написано) не будет до скончания века»*.
* (Там же, стр. 169.)
За два года Тургеневым были написаны лишь три небольших произведения — «Фауст», «Поездка в Полесье» и «Ася». Отойдя в это время от литературного труда, Тургенев не возвращался и к «Дворянскому гнезду» до летних месяцев 1858 г.—до возвращения своего из Парижа в с. Спасское. В деревенской тиши писателю хорошо работалось, продуманные до мельчайших подробностей картины легко ложились на бумагу и к 27 октября 1858 г. «Дворянское гнездо» было закончено. В оставшиеся два месяца того года Тургенев отделывал роман в Петербурге, советуясь со своими литературными друзьями. И в январской книжке «Современника» за 1859 г. «Дворянское гнездо» появилось в печати.
Появление в том же 1859 г. «Дворянского гнезда» и «Обломова» в отдельных изданиях было встречено любопытным высказыванием И. И. Панаева: «Эти издания должны разойтись мгновенно. В этом нет сомнений. Нам нечего даже желать об этом, — это совершится само собой, после огромного успеха, каким встречены были эти произведения в публике при своем первом появлении в журнале»*.
* («Современник», 1859, № 10, отд. II, стр. 494.)
Успех романа был всеобщий. Представители разных лагерей в литературе высоко оценили произведение, что дало право самому писателю в 1880 г. написать в предисловии к собранию сочинений: «Дворянское гнездо» имело самый большой успех, который когда-либо выпал мне на долю. Со времени появления этого романа я стал числиться в числе писателей, заслуживающих внимание публики»*.
* (И. С. Тургенев, Собрание сочинений, т. 11, Гослитиздат, М., 1956, стр. 404.)
Разумеется, восторженный прием романа отнюдь не исключил разных точек зрения на него. По-разному истолковывали его идейный смысл, давались разные оценки главным героям. Но полемики было меньше, чем после выхода его последующих произведений. Этот роман по праву следует считать одним из образцов классического русского романа*.
* (Тургенев был первым из русских писателен, которого признал Запад и которому многие зарубежные писатели подражали. Автор новейшего исследования «Русский роман в английской художественной литературе» Гильберт Фелпс называет Тургенева «послом русского романа». Он отмечает, что встречи писателя с английскими романистами Д. Элиот, Р. Браунингом, Суинбером и другими способствовали распространению в Англии не только его собственных созданий, но и русского романа в целом. Г. Фелпс приводит цитаты из статьи английского журнала («Бритиш Куотерли ревью» за март 1869 г.), в которых романы Тургенева называются летописью «морального философского движения в России». Общепризнано, что влиянии) Тургенева подвержено творчество Джона Голсуорси. Великий английский романист в статье «Неопределенные мысли об искусстве» называет Тургенева величайшим поэтом, писавшим прозой. Тургенев сильнее и яснее других «воссоздавал перед нашими глазами облик людей и предметов» — говорил он. Тургенев оказал большое влияние и на американских писателей Г. Джеймса, Хоуэллса. Последний об ощущении после чтения романов русского писателя писал, что оно «было подобно счастью, которого я ждал всю мою жизнь». Хоуэлле считал, что «метод Тургенева, по видимости безыскусственный, является истинно реалистическим и в то же время служит серьезной и подлинной моральной цели». (Цитируется по книге Г. Фелпса «Русский роман в английской художественной литературе», Лондон, 1956, стр. 69.) Общеизвестно, что крупнейшие писатели Франции — Г. Флобер, П. Мериме, бр. Гонкуры, Г. Мопассан, Э. Золя, Ж. Занд считали Тургенева своим учителем, что он оказал влияние и на немецкую и испанскую литературы)
Что же привлекло в романе внимание современников Тургенева? Как отнеслись к «Дворянскому гнезду» критики различных политических направлений?
Критика умеренно-либерального лагеря нашла, что роман удален от современной борьбы, что в нем не освещаются злободневные вопросы, что главная его ценность — в чистой художественности. П. В. Анненков в своей большой статье о романе стремился затушевать все, что напоминало о современности, тенденциозно рассматривал главные образы произведения. Критик приспосабливал роман к главным положениям своей политической доктрины: изображением трагического положения Лаврецкого и Лизы Тургенев-де призывал к проведению реформ. Он же нажимал на то, что роман пользовался большим успехом в великосветских кругах, что с появлением «Дворянского гнезда» перед Тургеневым открылись двери всех светских салонов.
А. В. Дружинин в конечном итоге был склонен считать «Дворянское гнездо» произведением «искусства для искусства». Однако против отнесения романа к «чистому искусству» выступили некоторые критики в том же 1859 г., например, А. Г. — фов в статье в «Русском мире»*.
* (См. «Русский мир», 1859, № 11, стр. 261—264. )
Либерально-реакционная критика в лице Н. Д. Ахшарумова и М. Де-Пуле пыталась отнести роман к «чистому искусству». В статье «Дворянское гнездо» И. С. Тургенева» Ахшарумов анализирует роман в отрыве от действительности, в нем изображенной, вне связи с социально-политическими проблемами того времени.
Анализ критика лишен даже намека на социальную обусловленность образов, а наиболее значимые в социальном плане эпизоды трактуются явно извращенно. Так, о родословной Лаврецкого говорится: «Для эпического интереса в «Дворянском гнезде» отведено особое поле родословных и чисто ретроспективных взглядов на предыдущую историю лиц, и по этому полю он (т. е. Тургенев) постоянно пятится раком»*.
* («Весна», Литературный сборник на 1859 г., СПБ, 1859, стр. 365. )
М. Де-Пуле, исходя из утверждения идеалистической эстетики о роли искусства как средства приукрашивания жизни, считает, что в романе в образе Лаврецкого опоэтизировано «байбачество». С подобной оценкой выступил и критик-славянофил Ап. Григорьев, считавший Лаврецкого положительным героем эпохи, носителем истинно национальных качеств. Тунеядство и лень Ап. Григорьев истолковывает как положительное начало. Революционно-демократическая критика, наоборот, увидела связь писателя с современностью. Д. И. Писарев, например, отмечал в произведении «знание русской жизни, и причем знание не книжное, а опытное, вынесенное из действительности, очищенное и осмысленное силой таланта и размышления»*. Критик считал, «что «Дворянское гнездо» вместе с «Рудиным» представляет собой полный результат художественной деятельности одного из наших первоклассных писателей»**.
* (Д. И. Писарев, Собрание сочинений в четырех томах, т. 1, Гослитиздат, М., 1955, стр. 19. )
** (Там же.)
Вместе с тем тот же Писарев говорил о романе как о «самом стройном и законченном из созданий» Тургенева*. Однако в своей интересной статье молодой критик допустил ошибочное толкование образа Федора Лаврецкого. Вслед за Ап. Григорьевым Писарев считает Лаврецкого воплощением народности, истинно народным типом, носителем обломовщины, понимаемой как отличительное свойство русского человека.
* (См. там же.)
Не менее высокую оценку романа дал и Добролюбов, указавший на тесную связь произведения с русской жизнью. Великий критик писал: «Самое положение Лаврецкого, самая коллизия, избранная г. Тургеневым и столь знакомая русской жизни, должна служить сильною пропагандою и наводить каждого читателя на ряд мыслей о значении целого огромного отдела понятий, заправляющих нашей жизнью»*. Добролюбов указывал, что роман «Дворянское гнездо» возбудил единодушное восторженное участие всей читающей русской публики**. В год появления романа в печати Щедрин писал, что видит в нем «светлую поэзию, разлитую в каждом звуке». О героях романа он говорил, что они «прозрачные, будто сотканные из воздуха образы»***. Однако литературоведы последующих поколений, забывая глубокие и справедливые оценки «Дворянскому гнезду» революционных демократов, неправильно и тенденциозно анализировали роман. И даже в работах советских литературоведов установилась глубоко ошибочная точка зрения на роман «Дворянское гнездо».
* (Н. А. Добролюбов, Собрание сочинений, т. 3, Гослитиздат, М., 1952, стр. 35.)
** (См. там же, стр. 35—36. )
*** («М. Е. Салтыков-Щедрин, Полное собрание сочинений, т. XVIII, Гослитиздат, стр. 144. )
Автор монографической работы о Тургеневе М. Клеман, испытывая влияния вульгарных социологов, в 1936 г. писал, что писатель «...ответил на расцвет демократической «обличительной» литературы далекими от злободневных тем рассказом «Ася» (1857) и романом «Дворянское гнездо» (1858)»*.
* (7 М. Клеман, И. С. Тургенев. Очерк жизни и творчества, ГИХЛ, Л., 1936, стр. 94.)
Ниже мы покажем, что внешне далекий от обличительства роман «Дворянское гнездо» ставил и решал актуальнейшие вопросы своего времени, что своим гуманистическим пафосом и осуждением феодально-крепостнического уклада жизни он целиком стоял на стороне революционной демократии. Да это и понятно. Ведь Тургенев, воспитанный на идеях Белинского, до 1860 г. был теснейшим образом связан с редакцией «Современника», будучи влиятельным членом ее и находился в самых дружеских отношениях с Н. А. Некрасовым. Естественно, все это вместе взятое обостряло у Тургенева интерес к современности, и он откликался на злобу дня. М. Клеман считал, что «Дворянское гнездо» связано с учением Шопенгауэра о морали. Критик писал: «В основу «Дворянского гнезда» положено именно это фаталистическое положение, утверждавшее принципиальную несогласованность жизненной действительности с стремлением людей к радости и счастью, усвоение этого положения явилось одним из ранних проявлений влияния на Тургенева пессимистической философии Шопенгауэра, писавшего о «веригах долга»*.
* (М. Клеман, И. С. Тургенев. Очерк жизни и творчества, ГИХЛ, Л., 1936, стр. 97.)
И далее Клеман пытается закрепить свои позиции ссылкой на Добролюбова, писавшего о неправильном решении проблемы долга и личного счастья в повести «Фауст». Как о само собой разумеющемся Клеман говорит, что в «Дворянском гнезде» поставлены те же проблемы, что и в «Фаусте», и цитирует слова Добролюбова о «Фаусте», относя их и к роману. Действительно, и в «Дворянском гнезде» поставлены те же вопросы. Однако решены они писателем совсем в ином плане. Тургенев в романе шел от жизни, запечатлел интересную стадию в развитии русского общества, раскрыл стремление людей к счастью, к осмысленной, содержательной жизни, причем осудил своих героев за то, что они не смогли завоевать семейное счастье.
В плену старых представлений о «Дворянском гнезде» оказалась и новейшая исследовательница романов Тургенева Г. Курляндская*. Она в сущности свела все богатства идейного содержания романа к этической проблеме долга и счастья и, идя за старыми исследователями, утверждает, что Тургенев стоит на пессимистической точке зрения — невозможности соединить исполнение общественного долга с личным счастьем и что в этом отношении Тургенев расходился с мнениями революционных демократов Чернышевского и Добролюбова. «Счастье и долг, — пишет Г. Курляндская, — антагонистические силы для Тургенева». Таким образом Г. Курляндская стремится доказать, что по идейному содержанию роман «Дворянское гнездо» враждебен взглядам революционной демократии и в конечном счете он относится к реакционным явлениям литературы. Исследователь рассматривает роман не как отражение жизни, а как произведение с дидактической задачей: доказать, что проблему долга следует понимать как отказ от семейного счастья.
* (См. Г- Курляндская, Романы И. С. Тургенева 50 — начала 60-х годов. Ученые записки Казанского государственного университета имени В. И. Ульянова-Ленина», т. 116, кн. 8, Казань, 1956. )
Г. Курляндская настойчиво противопоставляет Тургенева революционерам-демократам. Она пишет; «Тургенев разошелся с революционными демократами в своих общественно-нравственных представлениях. Он пропагандировал жертвенность и отречение во имя вне личных нравственных целей. Для него счастье и долг — антагонистические силы. Счастье и в рассказе «Фауст» и в романе «Дворянское гнездо» изображается как эгоистическая стихия, нарушающая законы нравственного обязательства»*.
* (Г. Курляндская, Романы И. С. Тургенева 50 — начала 60-х годов. «Ученые записки Казанского государственного университета имени В. И. Ульянова-Ленина», т. 116, кн. 8, Казань, 1956, стр. 55. )
Для чего исследователю понадобилось принижать значение творчества Тургенева 50-х годов, когда писатель был виднейшим деятелем «Современника»? Ведь нельзя же всерьез считать писателя сухим моралистом, проповедующим отречение от счастья во имя исполнения нравственного долга. Наоборот, Тургенев с поразительным мастерством показал, как неудержимо тянется к счастью Лиза, как трагически она переживает разрыв с Лаврецким. Вспомним описание внешности Лизы после ее решения уйти в монастырь. Марфа Тимофеевна ей говорит: «Не могу видеть, как ты бледнеешь, сохнешь, плачешь, не могу, не могу»*. А как страстно желал счастья Лаврецкий? И хотя автор говорит в эпилоге, что восемь лет спустя после разрыва с Лизой Лаврецкий «перестал думать о собственном счастье», все же читателю трудно поверить в отрешенность его от жизни.
* (И. С. Тургенев, Собрание сочинений, т. 2, Гослитиздат, М., 1954, стр. 297. В дальнейшем все цитаты из романа даются по этому изданию.)
В ином духе, чем у Г. Курляндской, идейное содержание романа трактуется Г. Вялым в его содержательной и интересной статье «Тургенев» (в VIII томе, ч. I «Истории русской литературы», изданной Академией наук в 1956 г.). Г. Вялый говорит о мрачной философии романа. «Отвергая законность личного счастья, — пишет он, — Тургенев приходит к суровому аскетизму»*. Однако далее исследователь приходит к иному, правильному утверждению: «Во имя общественного долга Тургенев отрицал стремление к счастью, роман же его говорил о том, что, отказываясь от борьбы за счастье, человек, последовательный и цельный, неизбежно придет к полному устранению из жизни, к разобщению с людьми, следовательно, и к фактическому отрицанию общественного долга! Таким образом (и в этом было внутреннее идейное противоречие Тургенева) он подтверждал истинность учения своих противников, теоретиков революционной демократии, философски обосновавших нераздельность категорий личного счастья и общественного долга» Вряд ли можно согласиться с отнесением Тургенева в стан противников революционной демократии. В момент создания и опубликования романа писатель по большинству проблем разделял мнения Некрасова, Чернышевского, Добролюбова. Назвать Тургенева «противником» революционеров-демократов — значит отнести его в лагерь реакции, что было бы явно неправильным. Однако Г. Вялый безусловно прав в оценке идейного содержания «Дворянского гнезда». Для непредубежденного читателя ясно, что всем ходом повествования Тургенев осуждает эгоизм, стремление наслаждаться личным счастьем, забывая о всем окружающем, об общественном долге; порицает он и отказ от личного счастья во имя исполнения долга. В письме к Е. Е. Ламберт писатель осуждал уход от личного счастья, так как эта жертва «ничего не дает личности, кроме разве чувства исполненного долга... чувства сухого и холодного, безо всякой примеси восторженности или увлечения»**.
* («История русской литературы», т. VIII, ч. 1, изд. АН СССР, М.— Л., 1956, стр. 356.)
** («Письма И. С. Тургенева к графине Е. Е. Ламберт», М., 1915, стр. 99.)
Другой своей корреспондентке он писал о бесчеловечности религии: «...тяжелое впечатление производят все эти легенды о мучениках», «все эти бичевания, процессии, поклонения костям, аутода-фе, это свирепое презрение к жизни, отвращение к женщинам, все эти язвы и вся эта кровь»*.
* ("Письма И. С. Тургенева к П. Виардо и его французским друзьям".)
Следовательно, Тургенев осуждал аскетизм, религиозный фанатизм, отречение от земных радостей во имя исполнения религиозного долга. Он понимал, что человеческие чувства, любовь естественны для человека. Весь ход развития действия романа свидетельствует об осуждении Тургеневым пассивности и Лизы и Лаврецкого, которые в силу своих индивидуальных качеств не смогли достигнуть личного счастья, не сумели совместить исполнение общественного и морального долга со своим счастьем.
Автор романа не поэтизирует аскетизм, а осуждает. Тургенев отошел, таким образом, от позиции, занимаемой им в пору написания повести «Фауст». Более глубокое проникновение в жизнь убеждало писателя в том, что возможно соединение долга и счастья. К людям, не сумевшим достигнуть этого гармонического сочетания долга и счастья, у Тургенева двойственное отношение: с одной стороны, он жалеет их, окрашивает их описание элегической грустью; с другой стороны, он осуждает дряблость, байбачество Лаврецкого и религиозный фанатизм Лизы. Именно эти качества явились препятствием на пути их к счастью. Такое толкование этических проблем «Дворянског гнезда» тем более закономерно, что следующий роман писателя («Накануне»), над которым он работал в 1859 г., решает их в плане революционеров-демократов: возможно сочетание общественного долга с личным счастьем у людей целеустремленных — они в общественной борьбе обретают личное счастье. Следует подчеркнуть, что революционно-демократическая критика 60-х годов именно так воспринимала решение Тургеневым этих проблем в романе. Не случайно так сочувственно отнеслись к «Дворянскому гнезду» Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев и М. Е. Салтыков-Щедрин. Необходимо учитывать и то обстоятельство, что произведение создавалось в сложную эпоху, в годы, непосредственно предшествовавшие революционной ситуации в стране.
Тургенев, отличавшийся способностью подметить и изобразить новое, нарождающееся, и в «Дворянском гнезде» отразил современность, главные моменты в жизни дворянской интеллигенции того времени. Лаврецкий, Паншин, Лиза — не отвлеченные образы, созданные головным путем, а живые люди — представители поколения 40-х годов XIX в. В романе Тургенева не только поэзия, но и критическая направленность. Это произведение писателя — обличение самодержавно-крепостнической России, отходная песнь «дворянским гнездам». В стране, где господствуют феодальные порядки, счастье возможно только для бесчестных, только для эгоистов, а чистые, честные люди оказываются трагически одинокими, раздавленными жизнью. Говорить о критической направленности романа тем более правомерно, что сам писатель признавал важность и необходимость критического, гоголевского направления в русской литературе. «Оба влияния (пушкинское и гоголевское), — писал Тургенев, — по-моему, необходимы нашей литературе. — Пушкинское отступило было на второй план — пусть оно опять выступит вперед, — но не с тем, чтобы сменить гоголевское. — Гоголевское влияние и в жизни и в литературе нам еще крайне нужно»*.
* («Летописи Гослитмузея», кн. 9, М., 1948, стр. 318. )
Тургенев в «Дворянском гнезде», как и во всем своем творчестве, умело соединял пушкинское и гоголевское начала. Еще Добролюбов требовал от критики придерживаться принципа: «не столько важно то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказалось им, хотя бы и ненамеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни»*. Сам И. С. Тургенев ценил в художнике прежде всего правдивость, верность воспроизведения действительности. Широко известны его слова: «Точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни — есть высочайшее счастье для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями»**. Писатель в своем творчестве всегда стремился следовать этому — правда жизни была для него важнее всего.
* (Н. А. Добролюбов, Полное собр. соч., т. 2, ГИХЛ, стр. 207. )
** (И. С. Тургенев, Собрание сочинений, т. 10, Гослитиздат, М., 1956, стр. 349.)
Каково же истинное значение романа «Дворянское гнездо»? Это создание Тургенева, как и другие романы, выдержало испытание времени. Роман издается сейчас большими тиражами на многих языках народов нашей страны, он инсценирован и ставится многими театрами. В значительной степени этот роман имел в виду А. А. Фадеев, когда писал о большом воспитательном значении тургеневских героинь и героев для нашего юношества*.
* (В «Субъективных заметках» Фадеев пишет: «Чрезмерное поклонение Тургенева перед женственностью, его женские и главным образом девичьи образы раздражали Толстого, как реалиста более плотского и строгого. Но в этой тургеневской идеализации есть свое обаяние, необычайная прелесть, сбоя правда. И я бы сказал, в наше время, такой способ изображения юности, женской красоты — это то, чего недостает нашей литературе, которая чрезмерно натуралистична, приземлена. Нашей молодежи нужно такое "идеальное" изображение именно этой стороны жизни... Нашим учителям в школах надо больше, как можно больше рекомендовать молодым людям гать Тургенева» («Новый мир», 1957, № 2, стр. 212). )
Рассмотрим идейное содержание и систему образов «Дворянского гнезда». Тургенев поставил в центр романа представителей дворянского класса (в следующих двух романах главные герои — разночинцы). Хронологические рамки романа — 40-е годы. Действие начинается в 1842 г., а в эпилоге рассказывается о событиях, происшедших 8 лет спустя.
В середине 50-х годов Тургенев видел, что дворянская интеллигенция, дворянский класс в целом утрачивают былое господствующее положение в жизни общества. Развивавшийся капитализм обнажал несостоятельность феодальных отношений и крепостного права. Крымская война 1853—1856 гг. показала гнилость и бессилие царизма и заставила лучших представителей русского общества задуматься о судьбах народа, родины. Размышления Тургенева о судьбах и роли дворянской интеллигенции, о жизненном счастье и общественном долге и легли в основу его произведения.
Писатель решил запечатлеть ту полосу в жизни России, когда в лучших представителях дворянской интеллигенции растет тревога за судьбы свои и своего народа. Тургенев интересно решил сюжетный и композиционный план своего произведения. Он показывает своих героев в самые напряженные переломные моменты их жизни.
После восьмилетнего пребывания за границей возвращается в свое родовое имение Федор Лаврецкий. Им пережито большое потрясение — измена жены Варвары Павловны. Уставший, но не надломленный страданиями Федор Иванович приехал в деревню, чтобы улучшить быт своих крестьян. В соседнем городе в доме у своей двоюродной сестры Марьи Дмитриевны Калитиной он встречается с дочерью последней — Лизой. Лаврецкий полюбил ее чистой любовью, Лиза ответила ему взаимностью. Они были близки к счастью, Лаврецкий показал Лизе французский журнал, в котором сообщалось о смерти его жены Варвары Павловны. Но когда счастье было уже так близко, из Франции возвращается Варвара Павловна. И набожная Лиза просит Лаврецкого примириться с женой, а сама решает уйти в монастырь. Лаврецкий ничего не может противопоставить требованиям Лизы, примиряется с ее решением. Их любовь и их жизнь оказалась разбитой. В эпилоге Лиза оказывается смиренной монахиней, навестивший ее Лаврецкий молча, страдальчески посмотрел на нее. Он признает, что жизнь прожита бесполезно, напрасно. Широкая и довольно полная картина жизни размещена в романе на небольшом пространстве — на 160 страницах текста. Поразительно умение писателя выбрать нужные эпизоды, наложить необходимые штрихи. В этом плане важно отметить особый композиционный прием, который хотя и не был новаторским, помог писателю обосновать логически и психологически развитие действия в романе и поступки действующих лиц. Я имею в виду описание родословной семьи Лаврецких. Конечно, не случайно Тургенев, всегда стремившийся к краткости, посвятил описанию родословной четыре главы (с 8-й по 11-ю включительно).
Сам Федор Лаврецкий явился потомком постепенно выродившегося рода Лаврецких, когда-то сильных, незаурядных представителей этой фамилии — Андрея (прадеда Федора), Петра, потом Ивана.
Общность первых Лаврецких — в невежестве. В бумагах Петра Андреевича внук нашел единственную ветхую книжку, в которую тот вписывал то «Празднование в городе Санкт-Петербурге замирения, заключенного с Турецкой империей его сиятельством князем Александром Андреевичем Прозоровским», то рецепт грудного декохта с примечанием: «сие наставление дано генеральше Прасковье Федоровне Салтыковой от протопресвитера церкви живоначальные Троицы Федора Авксентьевича» и т. п.; кроме календарей, сонника и сочинения Абмодика у старика не было книг. И по этому поводу Тургенев иронически заметил: «Читать было не по его части». Кзк бы мимоходом Тургенев указывает на роскошь именитого дворянства. Так, смерть княжны Кубенской передана в следующих красках: княжна «разрумяненная, раздушенная амброй a la Rishelieu, окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках».
Преклонявшаяся перед всем французским Кубенская прививала и Ивану Петровичу такие же вкусы, дала французское воспитание. Писатель не преувеличивает значения войны 1812 г. для дворян типа Лаврецких. Они лишь временно «почувствовали, что русская кровь течет в их жилах». «Петр Андреевич на свой счет одел целый полк ратников». И только. Предки Федора Ивановича, в особенности его отец, больше любили иностранное, чем русское. Европейски образованный Иван Петрович, вернувшись из-за границы, ввел дворне новую ливрею, оставив все по-старому, о чем Тургенев не без иронии пишет: «все осталось по-прежнему, только оброк кое-где прибавился, да барщина стала потяжелее, да мужикам запретили обращаться прямо к Ивану Петровичу: патриот уж очень презирал своих сограждан».
И сына своего Иван Петрович решил воспитать по заграничной методе. А это привело к отрыву от всего русского, к отходу от родины. «Недобрую шутку сыграл англоман с своим сыном». Оторванный с детства от родного народа, Федор лишился опоры, настоящего дела. Не случайно писатель привел Ивана Петровича к бесславной кончине: старик стал невыносимым эгоистом, своими капризами не дававшим жизни всем окружающим, жалким слепцом, подозрительным. Смерть его явилась избавлением для Федора Ивановича. Перед ним вдруг открылась жизнь. В 23 года он не постеснялся сесть на студенческую скамью с твердым намерением овладеть знаниями, с тем чтобы применить их в жизни, принести пользу хотя бы мужикам своих деревень. Откуда у Федора замкнутость и нелюдимость? И эти качества явились следствием «спартанского воспитания». Вместо того чтобы ввести юношу в гущу жизни, «его продержали в искусственном уединении», оберегали его от жизненных столкновений и потрясений.
Родословная Лаврецких призвана помочь читателю проследить постепенный отход помещиков от народа, объяснить, как «вывихнулся» из жизни Федор Иванович; она призвана доказать, что неминуема социальная гибель дворянства. Возможность жить за чужой счет приводит к постепенной деградации человека.
Характерно, что предков Лаврецкого Тургенев описывает как бы через призму народного сознания; оценку их писатель вкладывает в уста дворового человека Антона, который обнаруживает при этом большую проницательность и народную мудрость. Создавая портреты Лаврецких старших поколений, Тургенев опирался на свой опыт обрисовки дворян в «Записках охотника». Характер Андрея Лаврецкого многими чертами напоминает характер деда охотника в «Однодворце Овсяникове», а Петр Андреевич Лаврецкий разительно похож на Аркадия Павловича Пеночкина из рассказа «Бурмистр». Оба они — англоманы, внешне весьма приличные, но жестокие до изуверства. Пеночкина страшно боятся его крестьяне, при его появлении разбегается все живое. Обычной мерой наказания в его имении является порка крестьян по его «распоряжению». Петр Андреевич не уступает в этом Пеночкину. Он, «перепоров всю деревню», слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича»*. Прямую параллель можно провести и между Петром Андреевичем и Мардарием Аполлоновичем Стегуновым («Два помещика»).
* (Из печатного текста подчеркнутые слова, по-видимому, были выброшены цензурой. Как указывает комментатор романа Н. М. Гайденков, слова «перепоров всю деревню» вписаны рукой И. С. Тургенева в экземпляр романа, хранящийся в библиотеке Пушкинского дома.)
Федор Лаврецкий воспитывался в условиях надругательства над человеческой личностью. Он видел, как его мать, бывшая крепостная Маланья, была в двусмысленном положении: с одной стороны, ее официально считали женой Ивана Петровича, перевели на половину хозяев, с другой стороны, относились к ней с пренебрежением, в особенности ее золовка Глафира Петровна. Петр Андреевич назвал Маланью «сыромолотная дворянка». Сам Федя в детстве чувствовал свое особое положение, чувство приниженности угнетало его. Над ним безраздельно господствовала Глафира, мать к нему не допускали. Когда Феде шел восьмой год, мать умерла. «Память о ней, — пишет Тургенев, — об ее тихом и бледном лице, об ее унылых взглядах и робких ласках навеки запечатлелась в его сердце». В детские годы Федя должен был задумываться о положении народа, о крепостном праве. Однако его воспитатели делали все возможное, чтобы отдалить его от жизни. Воля его подавлялась Глафирой, но «...по временам находило на него дикое упрямство». Воспитанием Феди занимался сам отец. Он решил сделать его спартанцем. «Система» Ивана Петровича «сбила с толку мальчика, поселила путаницу в его голове, притиснула ее». Феде преподносились точные науки и «геральдика для поддержания рыцарских чувств». Отец хотел сформировать душу юноши на иностранный образец, привить ему любовь ко всему английскому. Именно под влиянием такого воспитания Федор оказался человеком, оторванным от жизни, от народа. Писатель подчеркивает богатство духовных интересов своего героя. Федор является страстным поклонником игры Мочалова («не пропускал ни одного представления»), он глубоко чувствует музыку, красоты природы, словом, все эстетически прекрасное. Лаврецкому нельзя отказать и в трудолюбии. Он очень прилежно учился в университете. Даже после женитьбы, прервавшей почти на два года учебу, Федор Иванович вернулся к самостоятельным занятиям. «Странно было видеть, — пишет Тургенев, — его могучую, широкоплечую фигуру, вечно согнутую над письменным столом. Каждое утро он проводил за работой». И после измены жены Федор взял себя в руки и «мог заниматься, работать», хотя скептицизм, подготовленный опытами жизни, воспитанием, окончательно забрался в его душу. Он стал очень равнодушен ко всему. Это явилось следствием оторванности его от народа, от родной почвы. Ведь Варвара Павловна оторвала его не только от занятий, его работы, но и от родины, заставив его скитаться по западным странам и забыть о долге перед своими крестьянами, перед народом. Правда, с детства его не приучили к систематическому труду, поэтому временами он находится в состоянии бездействия.
Лаврецкий сильно отличается от героев, созданных Тургеневым до «Дворянского гнезда». К нему перешли положительные черты Рудина (его возвышенность, романтическое устремление) и Лежнева (трезвость взглядов на вещи, практицизм). Он имеет твердый взгляд на свою роль в жизни — улучшать быт крестьян, он не замыкается в рамки личных интересов. Добролюбов писал о Лаврецком: «...драматизм его положения заключается уже не в борьбе с собственным бессилием, а в столкновении с такими понятиями и нравами, с которыми борьба, действительно, должна устрашить даже энергического и смелого человека»*.И далее критик отмечал, что писатель «умел поставить Лаврецкого так, что над ним неловко иронизировать»**.
* (Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений, т. II, Гослитиздат, 1935, стр. 211. )
** (Там же.)
Образ Лаврецкого в известной мере автобиографичен. Система воспитания самого писателя и его отношение к отцу отразились в описании детства Лаврецкого. Сам Тургенев во время работы над романом стремился приехать в Россию, чтобы в своем имении облегчить участь мужиков, чтоб «быть на своем гнезде». Графине Е. Е. Ламберт он писал: «В мае месяце я надеюсь прибыть в деревню и не выеду оттуда, пока не устрою моих отношений к крестьянам. Будущей зимой... я буду землевладельцем, но уже не помещиком и не барином»*. И он хотел «землю пахать». Естественно, писатель горячо симпатизирует Лаврецкому в его общественных начинаниях, в исполнении им своего долга. Личность Лаврецкого дорисовывается в эпизоде его спора с Михалевичем. Человек ищущий, проповедующий, фанатик мысли Михалевич разоблачает пассивность Лаврецкого, его байбачество и призывает его к деятельности: «И когда же, где же вздумали люди обайбачиться? — у нас! теперь! в России! когда на каждой отдельной личности лежит долг, ответственность великая перед богом, перед народом, перед самим собой! Мы спим, а время уходит; мы спим».
* (И. С. Тургенев, Собрание сочинений, т. 11, изд. «Правда», М., 1949, стр. 174 )
Михалевич советовал, даже умолял Федора Ивановича «серьезно заняться бытом своих крестьян». Пафос всех речей Михалевича в призыве к общественному служению. Материально не обеспеченный (Лаврецкий «заметил в нем все признаки и привычки застарелой бедности»), довольствующийся местом конторщика у богатого откупщика, Михалевич считает себя счастливым. Идеалист Михалевич, прощаясь с Лаврецким, высказывает свое кредо: «Религия, прогресс, человечность».
С большим поэтическим чувством Тургенев описал возникновение любви у Лаврецкого. Понявший, что он крепко любит, Федор Иванович повторил многозначительные слова Михалевича:
Лиза противоположна Варваре Павловне. Она-то смогла бы помочь развернуться способностям Лаврецкого, не помешала бы ему быть тружеником. Сам Федор Иванович думал об этом: «...она не отвлекала бы меня от моих занятий; она бы сама воодушевила меня на честный, строгий труд, и мы пошли бы оба вперед, к прекрасной цели». В споре Лаврецкого с Паншиным раскрывается его безграничный патриотизм и вера в светлое будущее своего народа. Федор Иванович «заступался за новых людей, за их убеждения и желания». Разбив космополита Паншина «по всем пунктам», Лаврецкий осудил тем самым западническую ориентацию русского дворянства и отрыв их от родной земли.
И я сжег все, чему поклонялся; Поклонился всему, что сжигал...
Этим эпизодом Тургенев, считавший себя западником, осуждает западничество дворянских салонов, высшего чиновничества. Самым большим их несчастьем является то, что «они России не знают».
В сущности этот эпизод раскрывает важную сторону русской жизни 40-х годов — острые политические споры о путях развития России.
Сам Тургенев, хотя и именовал себя западником, в решении этого вопроса стоял на позициях Белинского, а значит, и революционеров-демократов. Белинский, как известно, отстаивал самобытность развития русского народа и его культуры. Он писал: «Чужое, извне взятое содержание никогда не может заменить ни в литературе, ни в жизни отсутствия своего, национального содержания»*. Однако Белинский, в отличие от славянофилов, не отгораживал Россию и от западных стран, ушедших в XIX в. во многих сторонах жизни вперед. Россия, по мысли критика, могла заимствовать все передовое с Запада, перерабатывая все в национальном духе. Он прямо высказывал неверие «в возможность крепкого политического и государственного существования народов, лишенных национальности»**.
* (В. Г. Белинский, Избранные сочинения, т. Ill, М., 1941, стр. 569. )
** (Там же, стр. 579.)
Точно так же Тургенев стоял за самобытность русской культуры и за самостоятельность политического и государственного развития России. Не случайно он в «Рудине» высказал мысль: «Космополитизм — чепуха, космополит — нуль, хуже нуля; вне народности ни художества, ни истины, ни жизни, ничего нет».
Паншин же, осуждая все русское, начал с осуждения молодого поколения (ведь спор начался после чтения лермонтовской «Думы»). Конечно, это должно было возмутить Лаврецкого, который, несмотря на отцовское воспитание, направленное на отрыв его от всего русского, и несмотря на старания Варвары Павловны удерживать его вдали от родины, сохранил патриотические чувства. Любовь к родному народу окрепла у него под влиянием матери и дворовых людей. Хотя в эпизоде спора Лаврецкого с Паншиным можно видеть отражение борьбы славянофилов с западниками (в 40-е годы эта борьба была ожесточенной), все же самого Лаврецкого не следует отождествлять со славянофилами. По своим убеждениям Лаврецкий вовсе не славянофил. Он не возводит в фетиш народное смирение и покорность, он вовсе не стремится к возвращению старых патриархальных допетровских порядков и он не чуждается западно-европейской культуры. Однако воспитанный в деревенской усадьбе, связанный с детских лет с народом, с которым он был и кровно родствен через свою мать, Лаврецкий проникся любовью к своей родине, гордостью за нее. Ни отец с его англоманством, ни Варвара Павловна не оторвали его от родной почвы. Они лишь убили его волю, целеустремленность, активность. В нем сохранилась любовь к своему народу, желание облегчить участь хотя бы своих крестьян. Поэтому Федор Иванович изучал агрономические науки, включая ирригационные системы, поэтому он стремится «взяться за дело», «землю пахать». Лаврецкий понимает людское горе. Интересным в этом отношении является эпизод в церкви, когда мужик, убитый горем, молился богу. «Такое горькое горе сказывалось в его лице, во всех его движениях». На вопрос Лаврецкого, что с ним, мужик ответил, что умер его сын. Другая богомолка, старая женщина, обратила на себя внимание Федора: «ее беззубое, желтое, сморщенное лицо выражало напряженное умиление; красные глаза неотвратимо глядели вверх, на образа иконостаса; костлявая рука беспрестанно выходила из капота и медленно и крепко клала большой широкий крест».
Существенная особенность романа в том, что все его действие развертывается на фоне крестьянской жизни. Лаврецкий приехал в деревню с тем, чтобы жить среди крестьян. И в самые горькие минуты Лаврецкий сопоставляет свою жизнь с крестьянской. «Оглянись, кто вокруг тебя блаженствует, кто наслаждается? Вон мужик едет на косьбу; может быть, он доволен своей судьбою... Что ж? Захотел ли бы ты поменяться с ним? Вспомни мать свою: как ничтожно малы были ее требования и какова выпала ей доля?»
Но, разумеется, Лаврецкий не отходит в целом от принципов своего класса. В спорах с Паншиным и Михалевичем он раскрывает свои позиции: преобразования, связанные с ломкой всего уклада, он не признает, выступая сторонником медленных изменений на основе изучения жизни народной (именно это означает его требование «признания народной правды»).
Утратив личное счастье вторично, Лаврецкий решает выполнять свой общественный долг (как он его понимает) — улучшает быт своих крестьян. «Лаврецкий имел право быть довольным, — пишет Тургенев, — он сделался действительно хорошим хозяином, действительно выучился пахать землю и трудился не для одного себя». Однако это было половинчато, это не заполняло всей его жизни. Приехав в дом Калитиных, он задумывается о «деле» своей жизни и признается, что оно было бесполезным.
А раз так, значит Тургенев своим романом ставит вопрос: что делать, чтобы жизнь не была бесполезной. Глубоко ошибочно утверждение старой критики, что Тургенев поэтизирует дворянскую жизнь и выставляет Лаврецкого в сочувственном плане, делая его чуть ли не героем эпохи.
Писатель осуждает Лаврецкого за печальный итог его жизни. При всех своих симпатичных, положительных качествах главный герой «Дворянского гнезда» не нашел своего призвания, не принес пользу своему народу и даже не добился личного счастья.
В 45 лет Лаврецкий чувствует себя состарившимся, неспособным к духовной деятельности, «гнездо» Лаврецких фактически прекратило свое существование. В образе Лаврецкого с большой художественной силой типизированы черты дворянского интеллигента 40—50-х годов. Писатель убедительно передал сомнения, мечты, страдания своего героя, сделал его выразителем целой эпохи.
Глубину горя Лаврецкого Тургенев передает, используя народные слова и фольклорные образы. Письмо Варвары Павловны его «доконало», его «сердце вдруг захолонуло». Или: «Он оглядывается и, как ястреб когтит пойманную птицу, глубже и глубже врезывалась тоска в его сердце».
И в портрете Лаврецкого писатель подчеркивает его близость к народу:
«Здоровый, краснощекий, уже с заросшей бородой, молчаливый»... он на лекции приезжал «в широких деревенских санях парой».
«От его краснощекого, чисто русского лица, с большим белым лбом, немного толстым носом и широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у юноши. В одних только его глазах, голубых, навыкате и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость».
Тургенев, мастер психологического портрета, описанием наружности раскрывает характер героя. Перед нами вырисовывается Лаврецкий — человек, очень сильный физически, с завидным здоровьем, но надломленный жизнью, много страдавший. Не случайно глаза его выражают «задумчивость» и «усталость».
Лизу Калитину Д. И. Писарев назвал «одной из самых грациозных женских личностей, когда-либо созданных Тургеневым» К Действительно, это духовно одаренная девушка, натура ищущая, кристально честная и чистая. В ореоле чистоты она появляется в начале романа, в том же ореоле она остается в эпилоге.
Прекрасные духовные задатки Лизы в детстве получили одностороннее направление под влиянием няни Агафьи. Агафья Власьевна, превратившаяся в религиозную фанатичку, подчинила впечатлительную девочку своему влиянию, развила в ней смирение, покорность, сострадание к несчастным. Случайна ли эта черта характера в Лизе? Нет, не случайна. В своей семье уже с детских лет она видела слепую покорность слуг. В народе эти качества возникли как результат многовекового феодального гнета. Господствующие классы усиленно насаждали такую мораль. Но в Лизе совмещались покорность и смирение с твердой волей, принципиальностью. Раз принятое решение она не способна нарушить.
Ее воспитанием родители не занимались, может быть, поэтому она разительно отличалась от них во всех отношениях. Лиза обо всем много размышляла, всякая несправедливость больно ранила ее сердце. Размышления привели ее к мысли, что окружающие ее люди ведут бессодержательную жизнь. Однако в силу слабой образованности она неправильно решила вопрос о смысле жизни, о деятельности. «Любить всех и никого в особенности» — стало ее девизом. Бог заслонил от нее весь мир. В фальши и несовершенстве жизни Лиза убеждалась на примере своей семьи. Отец ее, прокурор и делец, округлял свое состояние, очевидно, далеко не честными путями. Именно об этом говорит сама Лиза: «Я все знаю, и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю все». В пору создания романа в общественной жизни России очень остро стоял женский вопрос. И ставился он и решался на страницах самого передового журнала того времени «Современника». Друг и соратник Чернышевского поэт М. Л. Михайлов печатает серию статей по женскому вопросу, в которых страстно ратует за уравнение женщины в правах с мужчиной, за освобождение ее от домашнего гнета, за допуск женщин ко всем видам умственной и общественной деятельности. По выражению Шелгунова, статьи Михайлова о женщинах «произвели в русских умах землетрясение».
Старая критика не ставила «Дворянское гнездо» в связь с женским вопросом. Лишь один критик, современник Тургенева — Писарев — указал на эту связь, отметив, что писатель «показал в личности Лизы недостатки современного женского воспитания, но он выбрал свой пример в ряду лучших явлений, обставил выбранное явление так, что оно представляется в самом выгодном свете»*.
* (Д. И. Писарев, Сочинения, т. 1, Гослитиздат, М., 1955, стр. 33.)
Но эта идея, по мнению критика, не лежит на поверхности, «не бросается прямо в глаза».
Следовательно, и в этом романе Тургенев остается летописцем общественной жизни России; он чутко улавливал новые веяния, назревавшие проблемы. И женский вопрос, волновавший общество того времени, нашел ясное отражение в романе «Дворянское гнездо».
Тургенев остро иронизирует над матерью Лизы Марьей Дмитриевной — воспитанницей института для благородных девиц, которая вынесла из учебного заведения сентиментальность и романтическую восторженность.
Марью Дмитриевну писатель обрисовывает явно сатирическими красками. Молодящаяся барыня хочет угнаться за модой, для нее важны внешняя образованность и внешние приличия. Не случайно она так благоволит к Паншину и Гедеоновскому и совершенно не понимает ни дочери своей Лизы, ни Лаврецкого. Как и все институтки, Марья Дмитриевна вынесла из стен института презрение ко всему обыденному, равнодушие к народу.
Таким образом, Тургенев осуждает систему существовавшего тогда женского воспитания, формировавшего людей типа Марии Дмитриевны; писатель порицает и устранение родителей от воспитания своего ребенка, в результате чего он лишается системы знаний и подвержен различным случайным влияниям. Хотя предоставление Лизе свободы дало ей возможность сблизиться с народом (к чему она очень стремилась), но это вместе с тем предопределило и отрицательное влияние на нее няни — Агафьи Власьевны.
Естественно, таким изображением Тургенев помогал борьбе за подлинное равноправие женщин*.
* (Писатель в публицистических выступлениях высказывался за участие женщин в полезной трудовой и общественной деятельности. В письме слушательницам женских врачебных курсов (декабрь 1882 г.) Тургенев писал: «Исторические судьбы России налагают на русскую женщину особые и высокие обязанности, при исполнении которых она уже заявила столько силы самопожертвования, столько способности к честному и стойкому труду, что было бы неразумно, было бы грешно — не говорю уже, ставить ей преграды на указанном ей свыше пути, но не способствовать ей всеми мерами к осуществлению ее призвания» (И. С. Тургенев, Собрание сочинений, т. 11, изд. «Правда», М., 1949, стр. 380).)
Лиза наделена замечательными качествами — любовью к народу, твердостью воли, трудолюбием, искренностью и силой чувства, способностью глубоко мыслить и моральной чуткостью. С этими качествами Лиза могла бы стать подлинно передовой женщиной своего времени: могла бы принести большую пользу окружающим и обрести личное счастье. Однако художник-реалист показал, что замечательные задатки, качества Лизы глохнут в условиях «дворянских гнезд» при самодержавно-крепостническом режиме.
С детских лет Лизе прививали покорность, отрешенность от жизни. Многозначительны слова писателя: «...Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод стерпели и нужду,— и царей не боялись».
Лизу поражало больше всего в этих рассказах способность святых угодников на мученический подвиг, на жертвы ради других. Они «царей не боялись». Поэтому в характере Лизы воспиталась не покорность вообще, а покорность богу и жертвенность. Ведь она не «покорилась» близким, не хотевшим ее ухода в монастырь. В этом отношении она упорна, настойчива в достижении цели. В ней соединились несовместимые на первый взгляд качества — гуманизм, боязнь оскорбить кого бы то ни было, кротость и доброта с твердостью и непреклонностью в исполнении религиозного долга.
Наличие этих качеств делает образ Лизы сложным и в известной мере противоречивым. Образ Лизы дан писателем в динамике, в борьбе противоречивых чувств и стремлений. С момента встречи с Лаврецким в Лизе борются стремление к личному счастью, большая глубокая любовь с убеждением в незаконности этого счастья (оно, по мнению героини, строится на несчастье другого человека), в греховности его. Со времени приезда Варвары Павловны Лиза проникается убеждением, что ее долг (так принято в кодексе религиозной морали) — отойти в сторону, не лишать права на счастье жену Лаврецкого. Бог их соединил, и только бог может разъединить.
Однако это решение шло от рассудка. А все существо Лизы стремилось к любви, к земному счастью, к наслаждению близостью с любимым человеком. И писатель показывает рядом тонких деталей эту сложную внутреннюю борьбу в своей героине*.
* (Рассмотрению этой борьбы уделяет много внимания Г. Б. Курляндская в названной выше работе — «Романы И. С. Тургенева 50 — начала 60-х годов».)
В силу религиозного долга Лиза решила отказаться от встреч с Лаврецким, от своего счастья. Но она вся тянулась к Лаврецкому, человеческие чувства властно прорывались наружу. В смиренной схимнице поднимается буря чувств, которую она прячет. Вспомним описание Лизы, присутствующей на обеде в своем доме после приезда Варвары Павловны: «Лиза казалась спокойной... странная бесчувственность, бесчувственность осужденного нашла на нее».
Марфа Тимофеевна уводит Лизу от гостей, сказав, «что на ней лица нет, что у ней, должно быть, болит голова». О тяжелой борьбе Лизы с естественным стремлением к счастью свидетельствуют и следующие затем описания Тургенева: Лиза... «в изнеможении опустилась на стул», затем, в ответ на ласку Марфы Тимофеевны «...покраснела — и заплакала». Руки Лизы называются писателем бедными, бледными и бессильными. Какой ценой Лизе давалась борьба чувства любви со стремлением остаться верной долгу, читатель может понять из краткой, в одну фразу, ремарки писателя: «Марфа Тимофеевна всю ночь просидела у изголовья Лизы». Скупо, но выразительно обрисовано состояние Лизы в момент свидания ее с Лаврецким в комнате Марфы Тимофеевны: «Лиза прислонилась к спинке кресла и тихо занесла себе руки на лицо. Глаза ее в это время казались меньше и тусклей. Лицо ее было бледно; слегка раскрытые губы тоже побледнели». И затем следует фраза Лизы о необходимости исполнить долг и просьба к Лаврецкому — примириться со своей женой. Причем Лиза «снова занесла руку на глаза».
Тургенев не дает внутреннего монолога Лизы, не раскрывает глубоко ее внутренних переживаний. Психологический рисунок героини дается способом опосредствования: или через восприятие других персонажей, или через портретную зарисовку, причем штрихи разбросаны по разным местам произведения.
Психологическую подготовленность Лизы к пострижению в монахини Тургенев показал маленьким эпизодом разговора ее с Марфой Тимофеевной. Старушка застала Лизу в момент молитвы коленопреклоненной, положившей «голову на стиснутые руки». Далее Лиза «...проворно поднялась и отерла глаза, на которых сияли светлые, непролившиеся слезы». Марфа Тимофеевна произносит слово келейка, говоря о комнате Лизы, на что она реагировала знаменательной фразой: «Какое Вы это произнесли слово?»
Значит, Лиза внутренне уже приготовилась к жизни в келье*. Но и принявшая такое решение Лиза не могла побороть жажды счастья и любви. Вся ее душа, все ее существо стремились к подлинному счастью, и это не скрылось от глаз наблюдательной Марфы Тимофеевны: «Я не могу, — говорит она, — больше притворяться, что ничего не замечаю, не могу видеть, как ты бледнеешь, сохнешь, плачешь, не могу, не могу». (Выделено мной. — А. З.)
* (На это указал еще Д. Н. Овсянико-Куликовский в своей книге «Этюды о творчестве И. С. Тургенева». )
Таким образом Тургенев все время как бы сопоставляет поступки Лизы, диктуемые ей нравственным долгом, ее слова о необходимости смириться и нести тяготы жизни с тем, что влечет ее к жизни, к любви. Если первая линия раскрывается словами и поступками героини, то вторая — ее портретом и высказываниями Марфы Тимофеевны.
Только через портрет показаны и страдания Лизы в монастыре. Раньше Лиза была одухотворенной, как бы озаренной изнутри чувством любви. Теперь в монастыре она прошла мимо Федора «...ровной, торопливо-смиренной походкой монахини — и не взглянула на него; только ресницы обращенного к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только еще ниже наклонила она свое исхудалое лицо — и пальцы сжатых рук, перевитые четками, еще крепче прижались друг к другу».
Писатель не останавливается на ее духовных переживаниях. Он дает понять, что аскетическая мораль привела ее к отказу от счастья, но что она тоскует по нормальной человеческой жизни. Жажда любви, счастья у нее осталась.
Объективно писатель осуждает Лизу за ее религиозность, за аскетизм, за отказ от счастья, которого она была вполне достойна. Еще Писарев отметил, что «Лиза идет по ложной и опасной дороге»*.
* (Д. И. Писарев, Сочинения в четырех томах, т. 1, Гослитиздат, М., 1955, стр. 29. )
С присущим ему лаконизмом Тургенев обрисовал Паншина. Сын разорившегося мота, который «терся между знатью» и отличался любезностью и светской изысканностью, наследовал отцовские качества: «Владимир Николаевич с пятнадцатилетнего возраста уже умел не смущаясь войти в любую гостиную, приятно повертеться в ней и кстати удалиться». О таких людях говорят, что они нахватались верхушек. Отец ввел его «в лучшие дома», не забывал при случае напоминать о своем «Володьке». Владимир, усвоивший с детства, что самое главное в жизни — достижение высоких чинов, знал и пути к этому. Нужно создавать впечатление о своей недюжинности, талантливости. И «...он мило пел, бойко рисовал, писал стихи, весьма недурно играл на сцене». Но во всем этом он преуспевал поверхностно, не понимая искусства. Не случайно Лемм говорит о нем: «Он дилетант и все тут... второй нумер, легкий товар, спешная работа». Его дилетантизм в политике, в государственных вопросах выявился в споре Лаврецкого с ним. Лиза и Марфа Тимофеевна убедились в его ничтожестве. Старушка приласкала Федора, прошептав: «Отделал умника, спасибо».
В лице Паншина Тургенев осмеял тип безродного космополита, человека, совершенно оторвавшегося от своего народа, сухого дельца, карьериста и эгоиста. В добавок ко всему в Паншине уживаются чувства и привычки закоренелого крепостника. Тургенев передает это буквально одним штрихом: «Паншин разбудил своего кучера, толкнув его концом палки в шею»*.
* (Выделено мной.— А. З. )
В Паншине нет сочувствия, сострадания к кому-либо, он не способен глубоко чувствовать. Рассуждения его тоже не отличались глубиной. Не случайно писатель называет их «разглагольствования Паншина» и сравнивает его с фокусником, играющим, как шарами, «самыми важными административными и политическими вопросами».
Говорит Паншин «с небрежной самоуверенностью», а с Лаврецким «...снисходительно». Он старательно подчеркивает свою занятость государственными делами. Прощаясь с Марьей Дмитриевной, он «заметил, что иным счастливцам (намек на Лаврецкого.— А. 3.) теперь ничто не мешает спать или наслаждаться ночью, а ему придется до утра просидеть над глупыми бумагами».
Когда нужно поддержать серьезный разговор, Паншин обычно пересказывает содержание недавно прочитанных брошюр, разумеется, не называя их авторов. Не случайно Паншин не был в сущности огорчен отказом Лизы и быстро нашел утешение в близости Варвары Павловны. Она почувствовала в нем родственную натуру, такого же «артиста», как и она. В эпилоге Паншин предстает перед нами крупным чиновником. Он ходит несколько согнувшись: должно быть, Владимирский крест, пожалованный ему на шею, «оттягивает его вперед», — язвительно замечает Тургенев.
Подстать Паншину — Варвара Павловна. Отрицательных женских персонажей у Тургенева немного. И Варвара Павловна занимает среди них первое место. Писательское мастерство Тургенева в описании Варвары Павловны проявилось блестяще. Хотя ее особе в романе уделено мало места, мы живо представляем эту холодную, развращенную женщину, у которой кроме личных наслаждений в жизни нет ничего. У читателей возникает чувство презрения, даже гадливости к этой женщине. А между тем внешне — она красавица. И портрет ее детально выписан Тургеневым.
Театральность и холодный расчет сквозят во всех ее поступках и движениях. Хорошо это передано писателем в описании встречи ее с Лаврецким после неожиданного возвращения из Парижа. Здесь рассчитан буквально каждый жест: «...Ему навстречу с дивана поднялась дама в черном шелковом платье с воланами и, поднеся батистовый платок к бледному лицу, переступила несколько шагов, склонила тщательно расчесанную, душистую голову — и упала к его ногам».
Театральностью, рассчитанной на эффект, пронизана вся эта сцена. Умоляя Лаврецкого, Варвара Павловна и вскидывает глаза, «осторожно ломая свои удивительно красивые пальцы с розовыми лощеными ногтями», и заливается слезами. Чтобы разжалобить Лаврецкого, Варвара Павловна принесла дочку. Федору Ивановичу понятны ее маневры, поэтому он спрашивает: «В какой это мелодраме есть совершенно такая сцена?» Искусство она понимала дилетантски. Легко играла и пела, могла поддерживать непринужденный разговор на литературные темы. Читала Варвара Павловна только французские книжки. Тургенев пишет по этому поводу: «Жорж-Санд приводила ее в негодование, Бальзака она уважала, хотя он ее утомлял, в Сю и Скрибе видела великих сердцеведцев, обожала Дюма и Феваля; в душе она им всем предпочитала Поль де Кока, но, разумеется, даже имени его не упоминала».
То обстоятельство, что Варвара Павловна подлинно большим писателям предпочитала автора фривольных романов и рассчитанных на внешний эффект водевилей, полностью характеризует уровень ее эстетических вкусов. Кокетство и вертлявость Варвары Павловны Тургенев подчеркивает во многих эпизодах романа, но наиболее ярко в сцене поездки ее с Гедеоновским. «Она всю дорогу, — пишет Тургенев, — забавлялась тем, что ставила будто не нарочно кончик своей ножки на его ногу: он конфузился, говорил ей комплименты; она хихикала и делала ему глазки, когда свет от уличного фонаря западал в карету. Сыгранный ею самою вальс звенел у ней в голове, волновал ее; где бы она ни находилась, стоило ей только представить себе огни, большую залу, быстрое кружение под звуки музыки — и душа в ней так и загоралась, глаза странно меркли, улыбка блуждала на губах, что-то грациозно-вакхическое разливалось по всему телу». Заключительную характеристику Варвара Павловна получает в эпилоге: она снова прожигает жизнь в Париже, по-прежнему у нее есть поклонники, причем самый рьяный — Закурдало-Скубырников — «человек необыкновенной крепости сложения».
В группировке образов романа своеобразное место занимает Лемм. С этим образом писатель ввел в роман не только музыку, особую поэтичность (сияние поэзии и музыки падает на Лизу, рельефно оттеняя ее лучшие качества). Образ Лемма используется Тургеневым как прямое дополнение к образу Лаврецкого. Весьма одаренный музыкальным талантом Лемм погнался за деньгами, материальными выгодами. С этой целью он покинул родину. Но на чужбине он не нажил состояния, и талант, лишенный родной почвы, постепенно иссяк. И одаренный композитор ничего не создал, не оставил после себя следа.
Так и Лаврецкий, оторвавшись от своего народа, потерял жизненный стержень, растратил себя на мелочи. Жизненные и духовные неудачи Лаврецкого также проистекают в результате оторванности его от родины. Поэтому к ним обоим относятся слова Лемма: «Все умерло, и мы умерли».
Вместе с тем образ Лемма свидетельствует о том, что писатель осуждает существующие порядки России, «дворянских гнезд», губящих все светлое, талантливое. Близость Лизы и Лаврецкого к народной почве подчеркнута Тургеневым образом Марфы Тимофеевны. Эта старая женщина в романе выступает в роли своеобразного судьи, она дает трезвую оценку Паншину, она осуждает религиозный фанатизм Агафьи. Узнав от Лизы о ее решении уйти в монастырь, Марфа Тимофеевна говорит: «Это все в тебе Агашины следы; это она тебя с толку сбила. Да ведь она начала с того, что пожила, и в свое удовольствие пожила». Кстати, сама Марфа Тимофеевна отнюдь не богомольная, в церковь не ходит, говоря об этом: «...обленилась я, мать моя». Неодобрительно она отзывается и об отце Федора Ивановича: «уж на что был вздорный», хваля его одновременно за то, что он дал физическое воспитание сыну. Чуждая всякой фальши, она терпеть не может сплетника Гедеоновского. И наоборот, к Лаврецкому она относится доброжелательно, с трогательным участием, понимая его горе (причиненное ему женой) и сочувствуя его любви к Лизе.
Своих положительных персонажей Тургенев обычно наделяет яркой, афористичной речью, пересыпанной народными выражениями и речениями. Народ в понимании писателя олицетворял в себе все светлое, талантливое. Не случайно Марфа Тимофеевна так приближена к народу: она десять лет прожила в курной мужичьей избе. Народность ее речи подчеркнута рядом характерных выражений: «Вот у тебя носик даже завострился». Она часто употребляет выражения: «мать моя», «матушки мои». «Собака — и та пристанища ищет», — говорит Марфа Тимофеевна, имея в виду Варвару Павловну. «Пустая была бабенка», — характеризует она Варвару Павловну. Просты ее слова, обращенные к Лизе. Они народны в своей основе: «А что ты Паншина с носом отослала, за это ты у меня молодец».
Марфа Тимофеевна утешает в горе и Лизу и Лаврецкого. Последнему она произносит фразу: «Уж на что я, бывало, завидовала мухам: вот, думала я, кому хорошо на свете пожить; да услыхала раз ночью, как муха у паука в лапках ноет, — нет, думаю, и на них есть гроза»*. Она лишь некоторыми чертами (мягкостью чувств, любовью к правде и ненавистью к безнравственности) напоминает Лизу. В остальном она противостоит ей. В ней нет фанатизма, она, как правило, резка в обращении, она может быть откровенной до беспощадности. На фоне этого образа более отчетливо выглядит Лиза, с ее женственностью, девической стыдливостью и скромностью, мягкостью в обращении ко всем.
* (Между прочим, сравнение человека, попавшего в беду, с мухой или бабочкой, жужжащей в лапках у паука, излюбленное Тургенева. Так, в «Дыме» в сцене последнего объяснения Литвинова с Ириной писатель дважды заставляет бабочку жалобно трепетать и биться между занавесом и окном.)
О романе «Дворянское гнездо» в старой критике много говорилось как о произведении, поэтизирующем усадебную жизнь. Конечно, произведение пронизано сочувствием автора к своим героям, элегическим чувством. Поэзия здесь разлита всюду: и в описании поэтических фигур Лизы, Лаврецкого, Лемма, и в чудесных пейзажных зарисовках, и в описании быта дворянских гнезд. Однако внимательный анализ произведения показывает, что Тургенев не поэтизирует, а осуждает образ жизни дворянских усадеб. Хотя лично самому писателю этот мир очень близок и дорог, он подвергает все его стороны объективному художественному анализу. И в этом анализе его политические взгляды, его субъективное отношение уступают место реалистическому методу, правдивому показу жизни. Писатель убеждает, что воспитание, укоренившееся в «Дворянских гнездах», морально калечит людей, обрекая их на страдания, лишая их активности в жизненной борьбе (а жизнь надо рассматривать как беспрерывный процесс борьбы). Даже лучшие представители дворянских гнезд — Лаврецкий и Лиза — терпят моральный крах, остаются в жизни никому не нужными, сами признают бесполезность своей жизни.
При существующих порядках жизнью могут наслаждаться лишь такие аморальные люди, как Варвара Павловна и Паншин. Для них все счастье жизни в грубых чувственных наслаждениях.
Большинство же общества — честные и трудолюбивые люди — несчастны, сгибаются под ударами жизни. И правдивый художник показывает, что в первую очередь несчастны представители народных низов. Страдальческой была жизнь Маланьи и Агафьи, несчастны были мужики, над которыми творил расправы дед Федора — Петр Андреевич, вряд ли счастлив и кучер Паншина, которого он будит толчком палки в шею.
Исследователь «Дворянского гнезда» М. О. Табель справедливо пишет: «Большие и актуальные идеи романа — проблема счастья, закономерность стремлений к нему человека, гармоническое слияние идеи личного счастья с идеей полезного труда и с идеей прогресса — все это не могло не найти отклика у революционных демократов, и они, как мы видели, оценили гуманизм «Дворянского гнезда»*. Гуманизм, являющийся отличительной особенностью всей русской литературы, в творчестве Тургенева выступал особенно отчетливо. На эту характерную черту Тургенева как писателя прозорливо указал Чернышевский еще в 1856 г.: «...г. Тургенева особенно привлекают явления, положительным или отрицательным образом относящиеся к тому, что называется поэзией жизни, и к вопросу о гуманности»**. Гуманностью, любовью к человеку пронизан от начала до конца и роман «Дворянское гнездо». В романе много поэтичности, много музыки, чудесны пейзажные зарисовки. Поэтизируется стремление к счастью. И если допустить, что основная идея романа в невозможности соединения общественного долга и счастья, в призыве к отречению от счастья во имя долга, тогда логичен вывод об антигуманистической направленности произведения. Вряд ли мы можем заподозрить Тургенева в проповеди аскетического отречения от радостей жизни. Позиции Тургенева совершенно иные: он осуждает и общественный строй, благоприятствующий процветанию людей типа Паншина* и Варвары Павловны, губящий талантливые натуры (Лемм, Лаврецкий) и осуждающий народ на прозябание, голодное существование и покорность (Маланья, Агафья, Антон, Апраксея). Система дворянского воспитания порочна в своей основе, так как ею уродуются лучшие человеческие качества. В Лизе чрезмерное развитие получили такие качества, как религиозность, смирение, покорность, в Лаврецком воспитывали пассивность, в результате этот человек привык подчиняться воле других, и лишился целеустремленности. Именно как результат такого воспитания следует рассматривать неспособность главных героев устроить свое личное счастье. Конечно, отношение писателя к своим героям двойственное: с одной стороны, он любуется их кристальной честностью, нравственной красотой; цельностью натуры Лаврецкого, неизменностью его сердечных чувств, стремлением быть полезным обществу, поэтичностью и глубиной характера Лизы, силой ее чувства, альтруизмом, чуткостью к красоте. С другой стороны, писатель безусловно осуждает их пассивность, неумение отстоять в борьбе счастье и любовь. Не только сожалением, но и осуждением проникнуты слова Тургенева о Лаврецком и Лизе: «Но что сказать о людях, еще живых, но уже сошедших с земного поприща, зачем возвращаться к ним?»
* (М. О. Табель, Роман Тургенева «Дворянское гнездо» в общественно-политической и литературной борьбе конца 50-х годов, «Ученые записки Харьковского библиотечного института», вып. 2, 1956, стр. 222.)
** (Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. III, Гослитиздат, стр. 422. )
Некоторые замечания о художественном мастерстве писателя в создании характеров были сделаны выше при анализе образов. В заключение отметим другие особенности писательских приемов, проявившиеся в романе «Дворянское гнездо».
Тургеневские герои редко рассказывают кому-либо о своих переживаниях. Они раскрываются обычно с помощью воспоминаний, раздумий. Обычно избегающий внутреннего монолога Тургенев в «Дворянском гнезде» использует его, приближаясь в данном случае к психологизму Л. Толстого (правда, без «диалектики души» — Тургенев не передает всей сложной гаммы чувств, быстрой смены одних мыслей другими и т. д.). Борения противоречивых стремлений, мыслей у Тургенева нет, его герой просто размышляет — и это передается внутренним монологом. Причем, внутренний монолог используется писателем только для раскрытия образа Лаврецкого с его сложной и противоречивой жизнью. Лиза же «задумывалась не часто, но почти всегда недаром».
От всех героев романа Лаврецкий отличается замкнутостью и молчаливостью, какой-то сосредоточенностью, способностью обдумывать сложные жизненные вопросы. Поэтому, чтобы раскрыть его внутренний мир, Тургенев заставляет Лаврецкого произносить внутренние монологи. Причем передает раздумья Лаврецкого на поворотных этапах его жизни.
Возвратившись из-за границы домой, Лаврецкий умиротворен, охвачен чувствами любви к расцветающей природе, думает об образе жизни, который он будет вести. Мысли героя сводятся к тому, что нужно преобразовать жизнь крестьян, «не торопясь», «не спеша» делать свое дело. Однако «в то самое время в других местах на земле кипела, торопилась, грохотала жизнь; здесь та же жизнь текла неслышно, как вода по болотным травам; и до самого вечера Лаврецкий не мог оторваться от созерцания этой уходящей, утекающей жизни». Затем переданы воспоминания Лаврецкого о детстве, о чувствах, охвативших его после возвращения в деревню. Намерения героя принести пользу народу не сбылись, отсюда у него возникают печальные настроения. Грустью овеян весь роман. С какой тоской Лаврецкий подводит итог своей жизни в эпилоге «Дворянского гнезда».
«Лаврецкий вышел из дома в сад, сел на знакомой ему скамейке — и на этом дорогом месте, перед лицом того дома, где он в последний раз напрасно простирал свои руки к заветному кубку, в котором кипит и играет золотое вино наслаждения, — он, одинокий, бездомный странник, под долетавшие до него веселые клики уже заменившего его молодого поколения, оглянулся на свою жизнь. Грустно стало ему на сердце, но не тяжело и не прискорбно: сожалеть ему было о чем, стыдиться — нечего».
Лаврецкий воспринимает все свои неудачи, беды как возмездие за стремление уйти от общественного долга, от деятельности полезной в мир личного счастья. Началом этого он считал увлечение В. П. Коробьиной. Именно вследствие этого разбилась его жизнь, а в сердце осталось горе и недоумение и неопределенность. Неопределенность ощущений Лаврецкого передается Тургеневым употреблением неопределенных местоимений: «Он то безумствовал, то ему становилось как будто смешно,— даже как будто весело». Та же цель достигается использованием слов с отрицательной частицей не: «Он сидел, глядел и ничего не понимал; не понимал, что с ним такое случилось, отчего он очутился здесь, с одеревенелыми членами, с горечью во рту, с камнем на груди, в пустой незнакомой комнате; он не понимал, что заставило ее, Варю, отдаться этому французу... «Ничего не понимаю!» — шептали его засохшие губы».
«То вдруг ему казалось, что все, что с ним делается, сон, и даже не сон, а так вздор какой-то, что стоит только встряхнуться, оглянуться»,
О мастерстве Тургенева в раскрытии переживаний Лизы посредством портрета, описаний ее поведения говорилось выше. В минуты сложной борьбы героиня высказывает мысли, противоположные только что высказанным. «...Но что бы ни было, — говорит она Лаврецкому, — забудьте... нет, не забывайте меня, помните обо мне».
Лиза характеризуется писателем со стороны; к внутренним монологам, к психологической детализации он не прибегает, так как сам был атеистом, а переживания героини чаще всего окрашены в религиозные тона. Это позволило Тургеневу избежать неосторожного вторжения в душевный мир Лизы, сохранить поэтичность ее. Писатель считал, что «слово не выразит того, что происходило в чистой душе девушки: оно было тайной для нее самой; пусть же оно останется и для всех тайной. Никто не знает, никто не видел и не увидит никогда, как, призванное к жизни и расцветанию, наливается и зреет зерно в лоне земли». Автор не раскрывает переживаний Лизы после ее свидания в саду с Лаврецким, а вместо этого заставляет звучать торжествующие мелодии Лемма. О героине же сказано, что она не спала всю ночь: «она молилась». Однако и без внутреннего раскрытия образ Лизы, как и другие образы романа, тщательно отделан, выписан рельефно. Сюжет произведения предельно прост, в нем нет никаких хитросплетений, нет ничего мелодраматического. Такой же простотой отличается и композиция. Автор отобрал небольшое количество эпизодов из жизни героев, эпизодов, наиболее характерных, раскрывающих с необходимой полнотой характеры и правдиво воссоздающих обстановку того времени. Основные эпизоды даны в хронологической последовательности.
Однако и сюжетная инверсия широко применяется в романе: главами 8—11 о родословной Лаврецких, главами 12—16, в которых описывается жизнь Лаврецкого после смерти отца, знакомство с Варварой Павловной, женитьба на ней и разрыв с ней. По тому же принципу развивается сюжетная линия, связанная с Леммом и Паншиным, о детстве которых сообщается после знакомства с ними. Инверсия допускается и 35-й главой, посвященной детству и воспитанию Лизы. Временные рамки «Дворянского гнезда» небольшие; действие происходит в течение двух недель (между эпизодами есть разрывы в несколько дней или недель, а эпилог отделен от основного действия восемью годами).
Как и в остальных романах, Тургенев и здесь точно обозначает время действия — весна 1842 г. Сохранена и характерная для писателя схема: приезд героя, знакомство, а затем и любовь к героине. Причем любовные и семейные взаимосвязи неразрывно связаны с общественными, социальными отношениями. И в «Дворянском гнезде» герой проходит три сталии: 1) развивается его чувство, он ощущает прилив творческих сил; 2) кульминация во взаимоотношениях его с героиней; 3) крушение его счастья.
Персонажи показаны в поступках, событиях без психологической детализации. Сам Тургенев по этому поводу писал: «Кто все детали передает — пропал, надо схватывать одни характерные детали. В этом и состоит талант и даже то, что называется творчеством».
Второстепенные персонажи в романе (их не много) даны в соотношении с главными — Лаврецким и Лизой.
Основной прием обрисовки героев — контраст, принцип противопоставления в раскрытии характеров. Этот прием выдержан во всем романе: сначала Марья Дмитриевна дана в сопоставлении с Марфой Тимофеевной, потом Лаврецкий — с Паншиным, Лаврецкий — с Михалевичем, Лиза — с Варварой Павловной и т. д.
Малый объем — отличительный признак социально-психологического романа Тургенева. Второй особенностью этого произведения является светлый лиризм, пронизывающий все повествование. Начинается роман описанием светлого весеннего дня, клонящегося к вечеру, затем поэтичность сопутствует всем эпизодам, происходящим тоже летом (завершается действие с наступлением похолоданий), — а в эпилоге рассказывается о событиях, случившихся восемь лет спустя.
А каким глубоким лирическим чувством овеян эпилог! Опять действие происходит весной, «...опять под ее лаской все зацвело, полюбило и запело». Звонкие молодые голоса юных Калитиных приветствуют Федора Ивановича. И затем следует знаменитое обращение Лаврецкого: «Играйте, веселитесь, растите, молодые силы».
В системе художественных приемов Тургенева особое место занимает портретная характеристика персонажей. Причем особенностью мастерства писателя является то, что он обычно дает развернутый, детальный портрет сначала в одном месте. Подробно описываются черты лица, костюм, фигура, жесты, движения, привычки и т. п. Используются приемы живописи: даются цвета, оттенки деталей портрета, представляемого при различном освещении.
Портрет в романе используется автором для того, чтобы раскрыть индивидуальные особенности персонажа, его внутренний мир. Портреты персонажей анализируемого романа в большинстве случаев даны в развитии. К портрету, данному в одном месте, добавляются дополнительные детали, обогащающие образ и свидетельствующие об изменениях, происшедших в герое. О внешности Лаврецкого читатель узнает еще до появления его у Калитиных из уст Гедеоновского: он стал еще Щире в плечах, у него «румянец во всю щеку». Затем сообщается, что Федор Иванович пережил семейную драму и теперь намеревается поселиться в деревне, Детально внешний вид Лаврецкого описан Тургеневым в момент появления героя в гостиной Калитиных: «Лаврецкий действительно не походил на жертву рока. От его краснощекого, чисто русского лица, с большим белым лбом, немного толстым носом и широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у юноши».
Писатель подчеркивает недюжинную силу и здоровье Лаврецкого — ведь в нем текла крестьянская кровь. Отсюда и такие детали: краснощекое русское лицо, большой белый лоб (признак ума), степное здоровье, хорошее сложение, долговечная сила. Однако жизненные бури потрепали героя, и писатель показывает это и в портрете: «В одних только его глазах, голубых, навыкате и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость, и голос его звучал как-то слишком ровно».
Далее в разных эпизодах портрет Лаврецкого дополняется и авторскими характеристиками и высказываниями других персонажей. Так, Марфа Тимофеевна говорит о нем: «Э! да какой же ты славный. Постарел, а не подурнел нисколько, право!.. На мать-то свою похож стал, на голубушку». Подчеркивая еще раз полуплебейское происхождение героя, Тургенев заставляет Марфу Тимофеевну снова обратить внимание на физическое здоровье его: «А ты, Федюша, дай мне руку. О! да какая же она у тебя толстая! Небось с тобой не упадешь». В отличие от других портретов портрет Лизы Тургеневым обрисован деталями, разбросанными в разных частях произведения. Сначала описана ее фигура: «...Показалась стройная, высокая черноволосая девушка лет девятнадцати». В дальнейшем особое внимание уделяется глазам Лизы. Вот они в минуту гнева на Паншина (за то, что он раскрыл тайну о кантате Лемма): «Глаза Лизы, прямо на него устремленные, выражали неудовольствие; губы ее не улыбались, все лицо было строго, почти печально». Затем следует несколько неопределенная характеристика лица Лизы Лаврецким: «У Вас уже тогда (в детстве) было такое лицо, которого не забываешь». И далее портрет ее дан через восприятие Лаврецкого: «Она и собой хороша. Бледное, свежее лицо, глаза и губы такие серьезные, и взгляд честный и невинный. Жаль, она, кажется, восторженна немножко». В большинстве случаев читатель смотрит на Лизу глазами Лаврецкого. Вот герой вспоминает ее походку, жесты, голос, манеры: «Рост славный, и так легко ходит, и голос тихий. Очень я люблю, когда она вдруг остановится, слушает со вниманием, без улыбки, потом задумается и откинет назад свои волосы».
Начав говорить о внешности персонажа, Тургенев всегда указывает возраст его. Герои предстают перед читателем в разных жизненных ситуациях. Вот Лиза заговорила о смерти в тот момент, когда они с Лаврецким ловили рыбу в пруде в Васильевском. Она сказала, что часто думает о смерти, на что Федор Иванович возразил: «Этого не скажешь, глядя на вас теперь: у вас такое веселое, светлое лицо, вы улыбаетесь».
Психологические переживания, крепнущее чувство любви героини к Лаврецкому показывается здесь посредством портрета. И детали костюма используются писателем с этой целью: Лиза ушла, оставив свою шляпу на ветке — «с странным, почти нежным чувством посмотрел Лаврецкий на эту шляпу, на ее длинные, немного помятые ленты». В 35-й главе, посвященной детству Лизы, Тургенев от своего имени рисует портрет героини: «Она была очень мила, сама того не зная. В каждом ее движении высказывалась невольная, несколько неловкая грация; голос ее звучал серебром нетронутой юности, малейшее ощущение удовольствия вызывало привлекательную улыбку на ее губы, придавало глубокий блеск и какую-то тайную ласковость ее засветившимся глазам».
Внешний вид героини изменился после прочтения ею заметки во французском журнале о смерти Варвары Павловны. И снова это подано через восприятие Лаврецкого: «Лиза в несколько дней стала не та, какою он ее знал: в ее движениях, голосе, в самом смехе замечалась тайная тревога, небывалая прежде неровность».
В дальнейшем Тургенев мастерски использует портрет для показа внутренней борьбы, происходящей в героине. В ней борются ее религиозные убеждения с естественным стремлением к любви и счастью. Все ее существо полно любовью к Лаврецкому. Но моральные принципы требуют отказа от любви, ибо грешно связывать свою судьбу с человеком, имеющим живую жену. Известие о приезде Варвары Павловны потрясло Лизу, «в два каких-нибудь часа ее лицо похудело; но она и слезинки не проронила».
Предельно лаконично Тургенев описывает переживания Лизы при встрече ее с Лаврецким в комнате Марфы Тимофеевны: «Лиза прислонилась к спинке кресла и тихо занесла себе руки на лицо». И далее: «Лиза подняла на него свои глаза. Ни горя, ни тревоги они не выражали: они казались меньше и тусклей». Меру страданий героини в конце свидания писатель опять передает через портрет: «Лиза подняла голову. Ее усталый, почти погасший взор остановился на нем».
В разговоре с Лаврецким после выхода из церкви Лиза говорит «слабым голосом». Борьба противоречивых стремлений героини проявляется и в ее речи. «Забудьте... — говорит она Лаврецкому, — нет, не забывайте меня, помните обо мне». Кратко, но выразительно описана внешность Марфы Тимофеевны: «Черноволосая и быстроглазая даже в старости, маленькая, востроносая, Марфа Тимофеевна ходила живо, держалась прямо и говорила скоро и внятно, тонким и звучным голоском. Она постоянно носила белый чепец и белую кофту».
К портрету Марфы Тимофеевны писатель возвращается в XXXVIII главе, чтобы показать степень ее взволнованности, свиданием Лизы с Лаврецким. О ее лице говорится, что оно «было бледно», «чепец сидел набоку, глаза ее блестели, губы дрожали».
Сравнительно подробно Тургенев воссоздал внешний вид Гедеоновского — сплетника и приживальщика. Автор использует прием предварительной характеристики внешнего вида персонажа, сообщаемой до появления его другими героями. Так, Марфа Тимофеевна сообщает детали портрета Гедеоновского, одновременно раскрывая его характер: «Голова вся седая, а что рот раскроет, то солжет или насплетничает». Он «длинный, словно змей». Затем при появлении персонажа писатель акцентирует внимание читателей на несоответствии благообразной внешности внешне культурного Сергея Петровича с его духовным убожеством, отсутствием глубоких интересов и запросов. «Вошел, — пишет автор, — человек высокого роста, в опрятном сюртуке, коротеньких панталонах, серых замшевых перчатках и двух галстуках — одном черном сверху, другом белом снизу. Все в нем дышало приличием и пристойностью, начиная с благообразного лица и гладко причесанных висков до сапогов без каблуков и без скрипу. Он поклонился сперва хозяйке дома, потом Марфе Тимофеевне и, медленно стащив перчатки, подошел к ручке Марьи Дмитриевны. Поцеловав ее почтительно и два раза сряду, он сел не торопясь в кресло».
И далее о нем сообщается, что он «осклабился, поклонился, взял двумя пальцами свою шляпу с аккуратно положенными на одном из ее полей перчатками».
Иногда Тургенев сознательно усложняет свою задачу, наделяя отрицательного героя яркой, красивой внешностью. В аналиризуемом романе этот прием применен в обрисовке образа Варвары Павловны. Внешность ее весьма поэтична, как это явствует из описания героини в XII главе: «Облокотись на бархат ложи, девушка не шевелилась; чуткая, молодая жизнь играла в каждой черте ее смуглого, круглого, миловидного лица; изящный ум сказывался в прекрасных глазах, внимательно и мягко глядевших из-под тонких бровей, в быстрой усмешке выразительных губ, в самом положении ее головы, рук, шеи; одета она была прелестно».
Писатель заставил Лаврецкого взглянуть на Варвару Павловну в самый драматический момент спектакля. Он увидел, что она «вся наклонилась вперед, щеки ее пылали». О внешнем виде мадам Лаврецкой в момент встречи ее с Лаврецким в городском домике говорилось выше. В сцене объяснения с мужем Варвара Павловна разыгрывает из себя раскаявшуюся и кроткую. «Она села, — пишет Тургенев, — скромно положила одну руку на другую и принялась следить за ним своими все еще прекрасными, хотя слегка подрисованными, глазами».
Затем писатель снижает портрет Варвары Павловны, обращая внимание на мимику ее лица: она «сжала губы», «прищурилась», промолвила, «нервически подергивая губами». Лицо у нее «истасканное», но все еще «пикантное». После окончания беседы Лаврецкий видит внешнюю красоту и изящество Варвары Павловны: «Она была очень хороша в это мгновенье. Серое парижское платье стройно охватывало ее гибкий, почти семнадцатилетний стан, ее тонкая, нежная шея, окруженная белым воротничком, ровно дышавшая грудь, руки без браслетов и колец — вся ее фигура, от лоснистых волос до кончика едва выставленной ботинки, была так изящна». Однако поступки этого персонажа отвратительны, и писатель тем вернее достигает своей цели — вызвать отвращение и презрение к светской парижской львице.
Динамичность портрета легко проследить на описании внешнего вида Лемма. Сначала читатель знакомится с старым человеком с «потупленным лицом», который, прослушав романс Паншина, «съежил глаза, угрюмо сжал губы, согнул свою... сутулую спину». В момент беседы с Лаврецким о музыке Лемм вдохновляется и лицо его в ночном светлом сумраке кажется «бледнее и моложе». В XXVII главе Лемм снова «глядел исподлобья и все крепче и крепче стискивал губы». Но совершенно иным писатель показывает Лемма в ночь сочинения им замечательной композиции. Теперь он был «с раскрытой грудью и растрепанными волосами». Ключ от двери он бросил в окно «величественным движением руки», «сел за фортепьяно, гордо и строго взглянул кругом». На Лаврецкого старик «бросил... орлиный взор». После исполнения музыкального произведения комната Лемма «казалась святилищем, и высоко и вдохновенно поднималась в серебристой полутьме голова старика».
В отличие от большинства рассказов и повестей Тургенева, где о событиях повествуется от лица героя или рассказчика, в «Дворянском гнезде», как и в остальных романах, повествование ведется объективно, как бы со стороны, что усиливает эпичность произведения. Изумительно мастерство писателя в создании диалогов. На диалоге строятся наиболее значимые в идейном отношении эпизоды: спор Лаврецкого с Паншиным, спор с Михалевичем. Тургенев умеет выбрать нужные моменты из разговоров и создать впечатление о разговоре в целом. Передав детально начало спора с Михалевичем, акцентировав внимание на различии их точек зрения, автор многое опускает. «Ты эгоист, вот что!» — гремел он час спустя». Менее чем страницей ниже читаем: «Я теперь нашел, как тебя назвать, — кричал тот же Михалевич в третьем часу ночи, — ты не скептик, не разочарованный, не вольтерианец, ты — байбак, и ты злостный байбак, байбак с сознанием» (Выделено мной. — А. 3.).
Речь героев индивидуализирована, очень лаконична и динамична. Индивидуализации языка писатель учился еще в сороновые годы, в пору работы над драматическими произведениями.
В романе, как и во всем своем творчестве, Тургенев поэтизирует человеческие чувства. Отсюда мягкий лиризм, окрашивающий все произведение.
Необычайно лиричны в произведении пейзажи (правда, их здесь немного). Но они не просто лиричны, лиризм их призван оттенить переживания и характер героев.
Интересно в этом плане описание природы, открывающейся перед Лаврецким, едущим в тарантасе домой от Калитиных: «Тонкий туман разливался молоком в воздухе и застилал отдаленные леса; от него пахло гарью. Множество темноватых тучек с неясно обрисованными краями расползались по бледно-голубому небу; ...и эта свежая, степная, тучная голь и глушь, эта зелень, эти длинные холмы, овраги с приземистыми дубовыми кустами, серые деревеньки, жидкие березы — вся эта, давно им невиданная, русская картина навевала на его душу сладкие и в то же время почти скорбные чувства, давила грудь его каким-то приятным давлением. Мысли его медленно бродили; очертания их были так же неясны и смутны, как очертания тех высоких, тоже как будто бы бродивших, тучек».
И затем следуют воспоминания Лаврецкого о своем детстве, об отце, Варваре Павловне, и потом начинаются его думы о Лизе.
Описание природы в Васильевском во второй день пребывания там Лаврецкого тоже не является только фоном, а помогает раскрыть близость героя к народу. Картина тихой умиротворенной жизни создается здесь описанием редких звуков, нарушающих деревенскую тишину. Тут и лай дворовой собаки, и писк комара, и «сквозь дружное, назойливо жалобное жужжание мух раздается гудение толстого шмеля», и крик петуха, и стук проезжающей телеги, и скрип ворот, и человеческие голоса, «и вдруг находит мертвая тишина». В этой тишине, в этой скуке Лаврецкий надеется найти отрезвление и подготовить себя к делу. Дважды в голове его возникает фраза: «Вот когда я на дне реки». Однако тишине и умиротворенности противопоставляется другое: «В то самое время в других местах на земле кипела, торопилась, грохотала жизнь». Думы и чувства Лаврецкого возникают под влиянием природы. Поэтому возникает ощущение близости героя к природе, слияния с нею.
Необычайно поэтично описание ночи, в которую Федор Иванович провожает гостей — Калитиных — из своего дома, когда «воздух даже потеплел», а поднявшийся месяц «светил» в лицо Лизе, сидевшей у дверцы кареты, «ночной ветерок дышал ей в глаза и щеки». Вернувшись с полдороги, Лаврецкий, охваченный чувством любви, необычайно взволнован. «Все вокруг казалось так неожиданно странно и в то же время так давно и так сладко знакомо; вблизи и вдали, — а далеко было видно, хотя глаз многого не понимал из того, что видел, — все покоилось: молодая расцветающая жизнь сказывалась в самом этом покое». Расцветает и любовь героя, в соответствии с этим — находится и пейзаж: «было что-то веселое и чудное в гремящем крике перепелок... свежесть воздуха вызывала легкую влажность на глаза, ласково охватывала все члены, лилась вольною струею в грудь».
Пейзаж используется писателем для раскрытия внутреннего состояния героя, его настроения. Хотя пейзажных зарисовок в романе немного, они очень важны. Посредством их глубже раскрывается духовный мир персонажей, создается нужное автору настроение. Именно таково назначение пейзажа в сцене спора Лаврецкого с Паншиным. Пение соловья, сопровождавшее речь Паншина, зажигавшиеся звезды настраивали действующих лиц на лирический лад. После победы в споре Лаврецкого «широкой волной вливалась в окна, вместе с росистой прохладой, могучая, до дерзости звонкая, песнь соловья».
Полусознательное влечение Федора и Лизы друг к другу усиливается весенним ночным пейзажем, которым они любуются: «...для них пел соловей, и звезды горели, и деревья тихо шептали, убаюканные и сном, и негой лета, и теплом». Тургеневский пейзаж многоцветен, он зрительно и пластически осязаем. Вместе с тем писатель всегда обращал большое внимание на звуковую сторону рисуемой картины природы. Даже тишина у него получает свою звуковую окраску. «И вдруг находит тишина мертвая, ничто не стукнет, не шелохнется; ветер листом не шевельнет, ласточки несутся без крика, одна за другой по земле».
Тишина сопутствует зарождающемуся и растущему чувству Лаврецкого и Лизы: «Красноватый высокий камыш тихо шелестел вокруг них, впереди тихо сияла неподвижная вода, и разговор у них шел тихий».
В эпилоге романа, описывая молодое поколение, идущее на смену Лаврецким, писатель сопровождает пейзаж бурными звуками, символизирующими молодость и жизненность нового. К моменту прибытия Лаврецкого в имении слышно дружное хохотанье, беготня по комнатам; «собаки тоже бегали и лаяли... канарейки наперерыв драли горло, усиливая всеобщий гам звонкой трескотней своего яростного щебетанья». Из раскрытых окон «неслись на улицу радостные легкие звуки звонких молодых голосов, беспрерывного смеха».
Это изменение звучания пейзажа подсказано содержанием, авторской идеей. Используемый здесь принцип контраста (одинокий странник, состарившийся в 45 лет, Лаврецкий — веселящееся молодое поколение) позволяет сильнее воздействовать на эмоции читателя. Кроме того, пейзаж играет большую роль в композиции произведения, облегчая переход от одного действия или эпизода к другому. Такова роль пейзажа в следующей картине — перед свиданием Федора Ивановича с Лизой в саду. Вместе с тем все пейзажные зарисовки намечают обстановку действия: время и место.
В романе «Дворянское гнездо» Тургенев показал несостоятельность морали, сводящейся к покорности и смирению. Таким решением этой проблемы писатель приближался к позициям революционных демократов. Вместе с тем нельзя не отметить сложность и противоречивость взглядов Тургенева, сказавшихся в романе «Дворянское гнездо». Им подмечены и ярко изображены многие стороны русской жизни. Встречались в его время люди типа Маланьи, Агафьи, Антона, Апраксеи, всегда безропотно исполнявшие волю господ. Как бы созданным для исполнения барских прихотей в романе выступает Антон в момент приезда в свое имение Федора Ивановича. Он «без всякой нужды изгибаясь, как змея», высоко поднимая локти, отпер дверь, посторонился и опять поклонился в пояс».
Во всем романе никто из крепостных не выразил протеста, ни словом, ни жестом не воспротивился барской воле.
А ведь в то время фактов протеста было много, крестьяне восставали целыми деревнями. Крестьян-бунтарей, протестантов Тургенев не увидел, он просмотрел эту сторону русской действительности того времени. И это является уязвимым местом романа.
Однако и без отражения протеста «Дворянское гнездо» было направлено против феодально-крепостнических порядков, против условий, в которых задыхались честные и благородные люди. В романе художник запечатлел правдивые картины русской жизни, ими он поставил волнующие вопросы, пронизал все гуманистическим пафосом, окрасил все поэтичностью. Содержание произведения пронизано мыслью о сближении лучших представителей дворянства с народной жизнью, с народом. В «Дворянском гнезде» в высокохудожественной форме отразилась жизнь России в наиболее интересный период ее развития. Не случайно роман был восторженно принят современниками. Даже такой строгий критик, как Щедрин, по прочтении этого произведения писал: «Я давно не был так потрясен...» В том же письме к Анненкову великий сатирик давал высокую оценку произведениям Тургенева, говоря, «что после прочтения их легко дышится, легко верится, тепло чувствуется»*. Благотворное влияние на моральное и нравственное сознание читателей роман «Дворянское гнездо» оказывает и в наше время.
* (Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полное собрание сочинений, т. XVIII, Гослитиздат, М. — Л., 1937, стр. 144.)
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://i-s-turgenev.ru/ 'Иван Сергеевич Тургенев'