Композиция романа И. С. Тургенева «Накануне». С. В. Протопопов

Наши великие мастера, писал художник В. Бакшеев, придавали особенно большое значение композиции, называя ее «как бы «замком» идейного замысла художественного произведения»^*. С полным основанием эти слова, адресованные художникам кисти, могут быть отнесены и к И. С. Тургеневу. Композиция, организуя, соподчиняя и приводя к единству в сжатых пространственно-временных границах все элементы его романа, дает простор развитию событий и характеров. Будучи «замком» идейного замысла, она воплощает его в живых картинах и образах. Потому-то каждая деталь постройки есть одновременно и «кирпич» формы и кусок жизни.

^* (В. Бакшеев, Искусство должно служить народу, «Правда», 28 февраля 1957 г.)

Умение романиста «сгущать свои наблюдения и придавать им точную форму» (П. Мериме) выразилось в ограничении места, времени, количества действующих лиц и в концентрации самого повествования. В «Накануне» «сцена повествования» сознательно сужена. Дачная местность вблизи Кунцова сменяется московской квартирой Инсарова и домом Стаховых, а затем действие переносится в Венецию. Стремление придавать полное звучание главной теме выдвигает в центр повествования одного героя, обрисовке характера и истории жизни которого подчинены все компоненты произведения. Такую композицию А. В. Луначарский назвал «концентрической».

«Сцепление» и развитие образов, событий протекает не только при участии главного героя, но и в значительной степени определяется его позицией. Елена, пытливая, ищущая, связана со всеми лицами. Те в свою очередь, под воздействием сложившихся обстоятельств, интересуются ее судьбой, характером, стремятся воздействовать на нее. Непринужденно складывающиеся отношения отнюдь не носят пассивно-идиллического характера. Роман строится на противопоставлении главного героя окружающей среде. Такое противопоставление, отображающее кризисный момент в жизни России, глубоко конфликтно.

Повествование завязывается первой фразой, в которой обозначаются место, время действия и вводятся первые герои. Указание места, где лежат Берсенев и Шубин: «в тени высокой липы... на траве», — уточняется обособленными оборотами: «на берегу Москвы-реки, недалеко от Кунцева». В выражение: «в один из самых жарких летних дней» — вводится дата: 1853 год. Контрастно сопоставляя и свободно переходя от одного образа к другому, романист показывает возраст, рост, фигуру, одежду, лицо, особо выделяя выражение глаз, улыбку. Лирически-эмоциональный голос автора является той формообразующей силой, благодаря которой читатель воспринимает не разрозненные черты, а живые образы. Показательно, например, следующее место в описании Шубина: «Было что-то детски-миловидное, что-то привлекательно-изящное в мелких чертах его свежего, круглого лица, в его сладких, карих глазах, красивых, выпуклых губках и белых ручках. Все в нем дышало счастливою веселостью здоровья, дышало молодостью — беспечностью, самонадеянностью, избалованностью, прелестью молодости»^*.

^* (И. С. Тургенев, Собрание сочинений в двенадцати томах, т. 3, Гослитиздат, М., 1953—1956, стр. 7. )

Беседа, по мере своего развития, захватывает широкие области.

Уже в первой главе читатель знакомится с главными действующими лицами. Они не только названы, но и так представлены, что прощупывается линия их дальнейшего поведения. Шубин, сетуя на неудачу с бюстом, говорит о Елене: «От этого лица можно в отчаяние прийти. Посмотришь, линии чистые, строгие, прямые; кажется, не трудно схватить сходство. Не тут-то было... Не дается, как клад, в руки. Заметил ты, как она слушает? Ни одна черта не тронется, только выражение взгляда беспрестанно меняется, а от этого меняется вся фигура... Удивительное существо... странное существо...» Намечена и линия Инсарова.

Взволнованный рассказ Шубина о Елене и лирическая настроенность Берсенева подготавливают переход к новой теме. Поэтому-то становится необходимой зарисовка летнего дня с его «горячим звуком жизни».

Функции пейзажа в тургеневском романе сложны. Уже в экспозиции его проявление многообразно. Будучи фоном для действия и предметом спора, природа создает настроение. Она целостный и живой образ, в обрисовке которого значительна роль персонажей. В первых двух главах изображена картина знойного дня, в которой слиты в сложную гамму свет и воздух, звуки и запахи, покой и движение. В передаче Шубина в немногих словах дано изумительное по своей рельефности изображение вечера. Попытки героев понять смысл картин природы вносят дополнительные штрихи. Берсенев, задумчиво глядя на залитые солнцем поля, изменяет течение разговора, говорит о странном, беспокойном чувстве. Воспроизводимая в движении, в неразрывном единстве с персонажами природа является как бы участницей событий романа.

Появление персонажей, не обремененных духовными интересами, своеобразно. «Собранного» портрета Зои вначале нет, по ходу сценки вкраплены лишь беглые, но метко схваченные черточки, которые вырисовывают одежду, походку, манеры, голос. Любопытен подбор деталей (розовый зонтик, кокетливые ужимки и чуть заметная картавость и др.). Несколько ниже (глава 4) автор дает уже в развернутом виде портрет, вплетая его в биографию персонажа. Описание строится так, что особенности лица, не одухотворенного внутренней работой мысли, и фигура, одежда, манеры подаются как члены одного ряда. Таково первое знакомство с Анной Васильевной и Уваром Ивановичем. Порой (так вводится в роман Николай Артемьевич Стахов) облик персонажа воссоздается непосредственно в действии.

При появлении Елены (по контрасту с описанием Зои и Анны Васильевны) ничего не говорится о фигуре и одежде. Сказано лишь: «молодая девушка с бледным и выразительным лицом». Из этой живой почки разовьется затем сложнейший образ. «Во всем ее существе, — пишет Тургенев, — в выражении лица, внимательном и немного пугливом, в ясном, но изменчивом взоре, в улыбке, как будто напряженной, в голосе, тихом и неровном, было что-то нервическое, электрическое, что-то порывистое и торопливое». Здесь сказывается единство внутреннего и внешнего.

Тургенев-романист был далек от субъективистской эмоциональности портретистов-романтиков. И все же портрет у него, при всей своей строгости, живописен. Эту живописность придают метко схваченные детали и просвечивающее в них авторское «я», в котором различимы то взволнованное, то сдержанное сочувствие или ирония, перерастающая временами в сарказм.

Биография многих тургеневских героев представляет собой действие, образуемое поворотом сюжета в прошлое. Оно сжато, энергически воспроизводит жизненный путь и духовную эволюцию до образования конфликта. Биография матери Елены — показ того, как калечат человека ненормальности общественного строя. Примечательно, что в биографию дворянки Стаховой, владелицы имения, вплетаются биографии материально зависимых от нее лиц.

При обрисовке прошлого Елены автор сосредоточивается на эволюции духовных интересов, на раскрытии «внутреннего трепета неясных чувств и ожиданий». Предоставленная в силу безалаберности семейной жизни сама себе, девочка рано столкнулась с тревожными и неразрешимыми для нее вопросами. Уже с детских лет она чувствует себя частицей окружающего мира. Жажда деятельности, деятельного добра сливает ее интимноличное «я» с судьбой нищих, голодных и больных. Вот поэтому-то поиски личного счастья у нее направлены на раскрытие смысла бытия. Экскурс в пережитое многое поясняет в поведении героев, в действии романа. Прошлое уживается с настоящим, биография превращается в элемент сюжета.

Невольно возникает вопрос: почему биографии помещены, как правило, в экспозиционной части произведения? В критике высказывалось мнение, что романист стремится расчистить сюжетные линии для последующего развития действия. Такое объяснение справедливо, но неполно. Биография, в совокупности с портретом и характеристикой, содействует более рельефной обрисовке не только самих героев, но и обстоятельств, в которых будут протекать события.

Уже в первых шести главах «Накануне» выявляются потенции характеров и складываются отношения, которые предопределяют конфликты романа. Берсенев, робкий, угловатый, просто и искренно высказался перед Еленой. Мечта его жизни, особенности его характера определились. Но закончилось ли внутреннее движение, внутреннее развитие образа? Размышления и переживания Берсенева по дороге, а затем за фортепьяно — это, по сути дела, градация «смутных и сладких», беспредметных и всеобъемлющих ощущений. Еще более изменчив и подвижен образ Шубина. Внутренний мир, поведение персонажа складываются из противоречий (увлечение работой и неудовлетворенность сделанным, насмешки и ухаживания за Зоей, преклонение перед Еленой и размолвка с ней, истерика и преследование Аннушки и т. д. и т. п.).

Тургенев не стремился воссоздать характер во всей его сложности, противоречивости и текучести. Он изображал человека в кульминационный период развития — самый важный и интересный момент жизни. Художественные средства нацелены, по преимуществу, на выявление «внутреннего» через «внешнее». Действие в прямом значении этого слова начинается с 4-й главы, при этом не следует упускать из вида, что герои тронулись в путь буквально в первых строках романа. Героиня тяготится пошлостью и мизерностью интересов дворянского общества. Она, по словам Шубина, «все отыскивает замечательных людей», ищет ответа на волнующие ее вопросы. Это признаки надвигающегося конфликта. Сложность характеров Елены и Шубина обусловила характер их отношений. «Было время, я ей нравился», — признается Шубин. Ее пытливый глаз вскоре распознает за внешней яркостью и нарядностью легкомыслие, общественный индифферентизм и бездействие. Начало романа как раз и отображает кризис былой дружбы.

Елена, как губка, впитывает в себя все то, что дают ей беседы с Берсеневым, единственным серьезным человеком из дачного общества. Когда он взволнованно, но «просто и верно» принялся излагать свои воззрения на профессорское звание, на будущую свою деятельность, Елена слушала его внимательно, и душа «ее раскрывалась, и что-то нежное, справедливое, хорошее не то вливалось в ее сердце, не то вырастало в нем». В тот же вечер, сидя у окна, она много думала о Берсеневе, о своем разговоре с ним. Он ей нравился. Но было ли глубоко ее чувство — показывает заключительная сцена. «Она вспомнила выражение его несмелых глаз, его улыбки — и сама улыбнулась и задумалась, но уже не о нем». И нахлынувшая вслед за ее думами тоска, и странные, недоумевающие, но жгучие слезы — все это говорит об острой неудовлетворенности настоящим. Позже Елена осудит в Берсеневе неумение слить благо родины со своим собственным счастьем.

Елена думает и ищет. «Мои мысли, — признается она, — мне самой не ясны». Она не может противопоставить программе Берсенева нечто свое, более радикальное. Но слабости Шубина уже определяются жесткой и четкой формулой: «...я верю в ваше раскаяние, и в ваши слезы я верю. Но мне кажется, самое ваше раскаяние вас забавляет, да и слезы тоже».

«Шубин дрогнул», — пишет далее автор. Как много неожиданного открывается герою. И новое отображается в борении чувств: «...господи! неужели это правда, неужели же я все с собой вожусь, когда рядом живет такая душа?» Герои Тургенева произносят самые, казалось бы, заурядные слова. Но за ними стоит их жизнь, горячая, движущаяся. Шубин, получив предметный урок, говорит Берсеневу: «Она, кажется, тебя ждет... кого-то она ждет во всяком случае... Понимаешь ты силу этих слов: она ждет!» Признавая проигрыш, Шубин в то же время очень своеобразно выбывает из игры. «Нашему брату Аннушки под стать», — заявляет отвергнутый поклонник и... отправляется на раут к князю Чикурасову. Здесь раскрываются не только неглубокость и противоречивость натуры, но и признание Шубиным своей несостоятельности.

Динамика характера в тургеневском романе определяется не внешней интригой, а возникающей из конфликта, подчас едва уловимой, изменчивостью поведения и настроения. Развитие одной из боковых связанных с Шубиным конфликтных линий закончено. Он не мало пережил и перечувствовал. Многое предстало в ином свете. Вот почему, преклоняясь перед Еленой, он демонстративно выставляет собственные пороки.

Между тем героиня, встретив Берсенева, «тотчас же, почти нетерпеливо, возобновила вчерашний разговор». Когда Берсенев сказал, что знает «действительно замечательного человека», Елена оживилась. Она жадно слушает, но она же ведет беседу, ставя собеседнику лаконичные, бьющие в одну цель, вопросы. Рассказ раскрывает перед ней мужественный характер революционера, жизнь которого освящена благородной целью. «Освободить свою родину! — промолвила она. — Эти слова даже выговорить страшно, так они велики...» В этих словах — разгадка ее помыслов и поисков. Впервые она узнала, что среди обычной сутолоки жизни есть замечательные люди, у которых великая цель — освободить свой народ, — цель, столь не похожая на мизерные идеалы близких ей лиц.

Чтобы не осложнять сюжетных линий, романист сначала сталкивает Инсарова с Шубиным, а затем уже знакомит его с Еленой. Разговор в гостиной Стаховых, «довольно незначительный, как все первые разговоры», не воспроизводится: автору важно передать то впечатление, которое сложилось у Елены. Все существо Инсарова, спокойно твердое и обыденно простое, как-то не ладилось с тем образом, который составился у нее в голове от рассказов Берсенева. Елена, сама того не подозревая, ожидала чего-то более «фатального». Зорко подмечает своеобразнейшую черту Елены и Инсаров: «Она волнуется, но в ней это хорошее волнение». Так, освобождаясь от всего «фатального», романтического, закладываются отношения между главными лицами.

Живой и восприимчивый Шубин, обескураженный новыми неудачами, не мог не высказаться. Изложенный им «формулярный список господина Инсарова» есть перечень тонко схваченных черт, но, одновременно, — вопль страдающей души самого художника. Его грызет отчаяние, досада, ревность. Тургенев предельно скупыми средствами воссоздает само страдание как психический процесс.

14-я глава, в которой автор сводит с глазу на глаз Елену и Инсарова, одна из центральных. Но не потому, что в ней отведена центральная роль теме любви. Крепнущее родство душ, определяемое единством цели, — вот что является основой союза Инсарова и Елены. Такое утверждение может показаться натяжкой. Однако патриотизм Инсарова и святая жажда деятельности у Елены составляют сущность их натур. Вот почему желание отдать себя служению народу и возникающая из родства душ чистая и высокая любовь — не расторжимы.

Разговор ведет уже не Елена, но не ведет его и Инсаров. Это острая и откровенная беседа, где собеседники как бы равны. Менторский, снисходительный тон Берсенева остался где-то позади. Перед Еленой высказывается друг, товарищ, убежденный в правоте своего дела пропагандист. Она из слов Инсарова узнает, что «наше время не нам принадлежит... а всем, кому в нас нужда»; что нельзя выдвигать на первый план частные обиды, когда дело идет об освобождении народа; что революционер-борец неразрывными узами связан с народными массами; что любовь к родине — святое и действенное чувство, требующее подчас человеческой жизни. Все было так ново, неожиданно, огромно, что Елена слушала «с пожирающим, глубоким и печальным вниманием».

Истоки ее печали глубоки. «Когда он кончил, она еще раз спросила его: «Так вы ни за что не остались бы в России?» Она пе видит (вместе с автором) у себя на родине достойных для него дела и соратников. Каков же должен быть выход? — вот вопрос, который возник перед ней и на который пока нет ответа. Но подступы к решению уже даны: «Он в этот день стал для нее другим человеком. Не таким она провожала его, каким встретила его за два часа тому назад».

Буквально тут же автор закрепляет сюжетный сдвиг: «С того дня он стал ходить все чаще и чаще, а Берсенев все реже. Между обоими приятелями завелось что-то странное, что они оба хорошо чувствовали, но назвать не могли, а разъяснить боялись». Любопытно, что имя Шубина даже не упоминается.

Жажда «необыкновенного», загоревшаяся у Анны Васильевны, не выводит действие из обычных рамок. Романтики, как известно, считали прозу житейской повседневности художественно непреодолимой. Только отклонения от нормальной колеи жизни, по их мнению, доставляли материал для художественного произведения. В противоположность им великие реалисты прошлого, и в их числе Тургенев, умели в повседневном находить поэтическую жилу. Столь естественно возникшая затея (поездка в Царицыно) выставила героев в новом свете и продвинула тем самым развитие сюжета. Герои прогуливаются, разговаривают, уезжают и возвращаются. Неужели они тряслись по дороге только для того, чтобы полюбоваться, как Инсаров «в воду пьяных немцев бросает»?!

В жизни часто круто меняются отношения между людьми без каких-либо внешних потрясений и запутанных событий. Так и у Тургенева. Тонкий художественный расчет позволяет ему в каждом штрихе, в каждом повороте фразы отображать новое. Перед нами та же чуткая девушка, но как изменились ее интересы: она подозвала оставшегося в одиночестве Берсенева, взяла его под руку, но продолжала говорить с Инсаровым. За словами, такими далекими от тревог жизни, легко различимо подводное течение сюжета — та сосредоточенная работа духа, которая приведет затем героиню к разрыву со средой. Недаром же защемило сердце у бедного Андрея Петровича.

Елена радуется, наслаждается, и радость ее наполнена одухотворенной работой мысли. Внутреннее брожение, постоянную сосредоточенность героини резко оттеняют безмятежное спокойствие природы и праздничное, светлое настроение отдыхающих. Искусно перемежая эпизоды, автор постоянно держит перед глазами читателя поведение и переживания Елены. Такой прием позволил зафиксировать перемену в ее настроении уже в картине обеда. Она, пишет Тургенев, «казалась серьезнее всех, но на сердце у ней было чудное спокойствие, какого она давно не испытывала». Ищущая, порывистая, мятущаяся Елена обрела спокойствие! Это знаменательная веха в развитии действия романа. Новое качество порождено тем, что в жизнь Елены вошел человек, у которого «оттого так ясно на душе, что он весь отдался своему делу, своей мечте».

Как только определилась переломная фаза в развитии главного героя, действие с чисто пушкинской силой и стремительностью поворачивает в новую колею. Сцена с пьяным немцем — частный, но необходимый эпизод в развитии сюжета. Тургеневу нужно было сопоставить трех молодых людей в преодолении препятствия, самого по себе несложного, но требующего твердости и решительности характера.

В 16-й главе автор вводит отрывки из дневника Елены. Дневник в данном случае — тот простой и естественный прием, который позволяет заглянуть в тайники девичьей души. Первая часть записи отражает острую неудовлетворенность героини своей жизнью, собой. «Чего мне хочется?» — спрашивает она. «Какая-то рука лежит на мне и давит меня. Точно я в тюрьме, и вот-вот сейчас на меня повалятся стены. Отчего же другие этого не чувствуют?» В последующих записях сказывается уже нечто новое, навеянное рассказами о жизни Инсарова: «...О, если бы кто-нибудь мне сказал: вот что ты должна делать! Быть доброю — этого мало; делать добро... да; это главное в жизни. Но как делать добро?»

Художник показывает все перипетии развития героини. Не видя еще пути перед собой, Елена подчас впадает в отчаяние. Но Тургенев даже в наиболее трагические моменты дает почувствовать оптимистическое, жизнедеятельное начало. Она не только мучается, но и возмущается, не только плачет, но и не может молчать.

Она сознает, что жизнь не позволяет сидеть сложа руки. Только желанием узнать, что делать и как делать, можно объяснить вырвавшиеся из глубины души слова: «К чему молодость, к чему я живу, зачем у меня душа, зачем все это?»

И вот состоялся первый разговор с глазу на глаз. Волнуясь, героиня записывает свои мысли, свои впечатления. «Как он теперь мне близок», — замечает она. И тут же добавляет: «И вот что удивительно: я теперь гораздо спокойнее стала». Она проникновенно разгадывает то, что придает силу Инсарову: «Вот, наконец, правдивый человек; вот на кого положиться можно. Этот не лжет; это первый человек, которого я встречаю, который не лжет: все другие лгут, все лжет».

Внимательно, глазами влюбленного наблюдая за Инсаровым, Елена находит в нем все новые и новые черты, которые раскрывают ей глаза на многое. Очень характерно, что впечатления от поездки являются своеобразной кульминационной точкой ее записей. За ними неудержимо следует развязка. И она легко объяснима. Еще неназванное чувство, которое вытекло из родства душ, ныне на глазах ее предстало чем-то огромным, всепоглощающим. То была радость жизни, радость быть человеком, слившая не расторжимо любовь и смысл бытия. В безыскусственных самопризнаниях романист воссоздает сложнейший поворот в душе и сердце Елены.

Никаких внешне примечательных событий в 17-й главе нет. Шубин закрылся у себя в мастерской. Инсаров собирается бежать от любви. Елена назначает ему свидание. Берсенев играет роль посредника. Обстоятельства не позволяют Елене поговорить с Инсаровым наедине. «Что же здесь особенного? — скажет читатель. — Ведь в жизни встречаются тысячи препятствий». Но в том-то и дело, что Тургенев выбирает лишь необходимое. Не будь препятствий, было бы художественно неоправданным то мучительное и радостное ожидание, которое вылилось затем в решающую сцену.

Встреча с Инсаровым назначена на завтра, на 11 часов утра. Читатель вместе с героиней ощущает то медленное, томительное движение часовой стрелки, то ее лихорадочный бег. Рассказ начинается лаконичной, охватывающей все явление целиком фразой: «Медлительно прошел этот день для Елены; еще медлительнее протянулась долгая, долгая ночь». Романист не дробит аналитическим описанием переживаний героини, а воссоздает целостную «панораму чувств». Глубинное, потаенное отображается в жестах, движениях, позе, мимике. «Елена то сидела на кровати, обняв колени руками и положив на них голову, то подходила к окну, прикладывалась горячим лбом к холодному стеклу и думала, думала, до изнурения думала все одни и те же думы». Круг явлений затем расширяется и в ткань повествования вводится прямая речь героини. Внешне это обрывки лихорадочно работающей мысли. Но за их разорванностью скрывается одна очень характерная особенность. Тургенев не вырисовывает в деталях весь процесс переживаний и раздумий Елены, а дает моменты, в которых рельефно и с наибольшей силой проявляется сосредоточенная работа ее ума и сердца. В сложный рисунок включается в скрытом виде авторский комментарий: «Вот какие мысли не покидали ее... именно не покидали: они не приходили, не возвращались — они беспрестанно колыхались в ней, как туман».

Если в разговоре с Берсеневым переживания Елены приглушаются усилием воли, то ныне во «внутреннем» монологе обнажается их рост через преодоление сомнений. Она перебирает все доводы за и против. Выводы ее контрастны: «Он придет» — «Неужели я навсегда с ним рассталась?». «Он меня любит!» — вспыхивало вдруг во всем ее существе, и она пристально глядела в темноту: никому не видимая, тайная улыбка раскрывала ее губы...» А вот другая картина, противоположная по тону и краскам: «Первые огнистые лучи солнца ударили в ее комнату... «О, если он меня любит!» — воскликнула она вдруг и, не стыдясь озарившего ее света, раскрыла свои объятия...» Один из полюсов антитезы (тьма, сомнение, робость чувства) превращается, таким образом, в свою противоположность (свет, вера, страсть).

В последующей сцене под влиянием обстоятельств основное противопоставление «сомнение-уверенность» вновь как бы повторяется. Однако было бы ошибочным рассматривать такое «возвращение» как движение по замкнутому кругу. Герои Тургенева мучаются, ошибаются, ищут. Но писатель не стремится к клиническому анализу психики, к передаче вибраций одного какого-либо чувства, а добивается раскрытия внутренней жизни в ее гармонической целостности. Особое внимание при этом уделяется мотивировке поведения персонажа. Снова приходит на помощь пейзаж. Показывается сад в восприятии Елены, проведшей тревожную ночь: «в саду так было тихо, и зелено, и свежо, так доверчиво чирикали птицы, так радостно выглядывали цветы, что ей жутко стало» — жутко от собственного счастья. Вот почему вновь зашевелился вопрос: «да правда ли это?» и опять-таки мучительно медленно потекло время.

Теми же простыми средствами передается затем перелом в ее переживаниях. «Полчаса пролежала она неподвижно; сквозь ее пальцы на подушку лились слезы». Перед нами глубоко страдающий и сосредоточенно думающий человек, но вот приходит решение, свидетельствующее о силе характера Елены. «Она вдруг приподнялась и села: что-то странное совершалось в ней: лицо ее изменилось, влажные глаза сами собой высохли и заблестели, брови надвинулись, губы сжались». Коротенькой фразой «Прошло еще полчаса» автор дает затем почувствовать, что не оскорбленное самолюбие, а нечто более глубокое руководит ее поступками. Эти полчаса прямо-таки необходимы. Стоит их выбросить и на любовь героини ляжет тень.

Все, что накопилось в душе Елены, что сдерживалось ею, прорывается в признании (18-я глава). Романист передал в нем то, что народилось в сознании русской девушки — жажду бескорыстного подвига и любви, дающей «право на жизнь другого». Таковы исходные позиции, определяющие кульминацию в развитии сюжета.

Начало сцены объяснения построено на контрастном сопоставлении возбужденности Инсарова и мягкой грусти Елены. На вопрос «Вы шли от нас?» Инсаров отвечает: «Нет... не от вас». Пауза и изменение интонации, которые легко ощутимы, воспринимаются Еленой не как полусогласие, а как полное отрицание. «Нет? — повторила Елена и постаралась улыбнуться». Это штрих затем еще раз, но уже с новой силой и новым значением подчеркивается, когда она убеждается, что он хотел уехать не простясь: «Елена опять едва улыбнулась и провела рукой по лицу. И лицо и рука были очень бледны». Она допускает мысль о необходимости разлуки в силу каких-то особых не известных ей причин, но не понимает, как можно уехать не простясь с друзьями. Неожиданно на ее вопрос «Ведь мы друзья с вами, не правда ли?» Инсаров отвечает отрывистым «Нет». Автор не вырисовывает подробностей чувств, он передает лишь восклицание Елены и вводит новый признак: «щеки ее покрылись легким румянцем».

Наступает перелом. Елена все больше и больше убеждается, что она любима. Это выявляется и тоном голоса и прямыми, откровенными вопросами, которые ставит она. Нарождение нового закрепляется затем выразительно вычерченной деталью: «Если б в это мгновенье Инсаров поднял глаза на Елену, он бы заметил, что лицо ее все больше светлело, чем больше он сам хмурился и темнел».

Елене ясно все. Инсаров по-прежнему в неведении — вот новая ситуация, которая и определила решающий шаг героини. «Вы как будто боитесь меня. А я храбрее вас, — прибавила она с внезапной легкой дрожью во всем теле». Здесь одним штрихом даны и решимость Елены, и показ того, чего она ей стоит.

С такой же суровой простотой вырисовывается и само признание. Ни одного яркого, цветистого слова! Удачно найденные глаголы («Вы хотели заставить меня сказать...»); предельная сжатость речи повествователя; весомость детали (восклицание Инсарова «Елена!», в котором сказалось «мгновенное преобразование всего человека») — вот те опоры, на которых строится сцена.

Последующее описание развивается из мотива «Он молчал, и ей не нужно было слов». Чувствования героев, усиливаясь взволнованностью автора, перерастают в гимн радости, в котором явственно звучит лирическая торжественность. Достигнув огромной высоты, взволнованный голос неожиданно умолкает. Наступает пауза. Она-то и переключает настроение читателя.

Читатели — современники Тургенева, на глазах которых Рудин убоялся любви, а Лаврецкий отступил и смирился, отчетливо уловили в «Накануне» ранее несбыточное: разночинец-демократ мужественно говорит доверившейся девушке о всех трудностях и лишениях и слышит в ответ: «Знаю, все знаю... Я тебя люблю». Так, изменяя интимную ситуацию, романист показывает нарождение нового в жизни.

Изображение радости не потребовало особых художественных средств. Простые слова отображают движение чувств. Если, например, в начале сцены Елена старалась улыбаться, слушая горькие для себя признания Инсарова, если лицо и рука ее «были очень бледны», то теперь она с «какою-то детской радостью, смеющимся любопытством» глядит, как он целует ее «узкую, розовую руку», и, покраснев, прячет лицо на его груди.

Воспроизводя радость счастья, Тургенев одновременно уже подготавливает переход к новому этапу в переживаниях героини. В ее настроении появляются новые ноты: «Со всем этим я скоро должна расстаться... и странно: нет во мне ни страха, ни сомнения, ни сожаления... О, как я счастлива! как незаслуженно! как скоро!» Авторский голос, комментируя события и сливаясь с внутренним голосом героини, усиливает звучание нового: «Все движения ее были медленны и мягки; куда девалась ее торопливость, ее угловатость?..»

Поворот в ее судьбе не мог не сказаться на отношении к старым друзьям, к семье. Понемногу все, что окружало ее, показалось как бы сном... «все уходило, все покрывалось дымкой, все переставало существовать». Так исподволь готовится то, что произойдет значительно позже — разрыв с родной средой. «Только жаль ей было их всех. «Для чего живут?» — думала она».

Детально проследив поведение Елены в течение полутора суток, художник лаконичным штрихом довершает процесс «преобразования всего человека». Он пишет, что Елена, «вернувшись к себе в комнату, тотчас разделась, легла и заснула. Она спала глубоким, безмятежным сном... так даже дети не спят: так спит только выздоровевший ребенок...»

Переворот завершился. Елена встала на новую дорогу. Сам переворот, сложный и трудный, воссоздан чрезвычайно простыми и, хотелось бы сказать, прозрачными художественными средствами.

Читатель, внимание которого было напряжено переживаниями Елены, отдыхает, рассматривая вместе с Берсеневым работы Шубина. Шубинская «вендетта» позволяет: а) показать, как далеко подвинулось развитие событий; б) внести в характеристику героев дополнительные штрихи. Ею же отчетливо раскрываются общественные симпатии автора и приемы изображения революционера-демократа. Если читателю известно в подробностях развитие героини и если авторское «я» при этом явственно просвечивает сквозь поэтическую ткань, то Инсаров показан не столько в действии, сколько через передачу впечатлений о нем других персонажей, авторская же позиция распознается, как правило, в общем контексте романа.

Сцена свидания убеждает читателя в чистоте и слитности чувств и помыслов главных героев.

Разговор зашел о Болгарии. Инсаров в тревоге. Его зовут друзья. Надо спешить. Собираясь, он даже не допускает мысли, что с ним поедет Елена. «Она вдруг бросила ему обе руки вокруг шеи: «Ведь ты меня возьмешь с собою?» В ее жесте, в ее словах сказалась твердая решимость связать свою судьбу с судьбой человека, которому предстоит трудный и опасный путь. В хрупкой девушке столько силы, столько беспредельной преданности и решимости, что она готова «теперь же, сейчас, сию минуту» остаться у него навсегда, готова ехать немедленно. Мог ли после этого устоять Инсаров? Мог ли не уверовать в силу любви и преданности русской девушки? Как видим, узловые моменты сюжетного развития разрешаются непосредственно в действии, сосредоточенным выражением которого служит диалог.

Инсаров заболел. Что это? Случайность? И да и нет. Тургенев положил за правило: сквозь игру случайностей добиваться до типов. Болезнь в известной мере неожиданна. Но она обнаруживает новые черты в характере героини.

Елена глубоко страдает. Так же, как и в минуту радости, Тургенев не показывает всей сложности и противоречивости психического процесса. Он строго отбирает моменты и положения, в которых отображаются черты героического характера. Тургенев-психолог никогда не оставался на поверхности явления. Вырисовывая сложные переживания, он не сводил их ни к «вибрации одного чувства», ни к перечислению разрозненных черт. Он воспроизводит целостность процесса, подчеркивая, однако, в нем ведущее чувство, вбирающее в себя все промежуточные, побочные оттенки.

Описывая переживания Елены у кровати больного, автор точным подбором деталей передает страдания героини, подчеркивая в ней силу сопротивляемости. Очень характерны детали, которыми сопровождается появление Елены в комнате Инсарова: «Берсенев вскочил как ужаленный; но Елена не шевельнулась, не вскрикнула». Уже здесь проступает собранность чувств, презрение к условностям. Оцепенение, охватившее Елену, не есть паралич воли. Как только Инсаров застонал, «она затрепетала, схватила себя за голову, потом стала развязывать ленты шляпы». На вопрос, что она делает, Берсенев не получил ответа. Ее молчание многозначительно. Больному трудно, ему нужен уход, она должна остаться «может быть, на весь день, на ночь, навсегда». Паузы у Тургенева прежде всего содержательны, и их содержательность прозрачна, легко ощутима. Поэтому-то они заменяют массу слов.

Описывая девять последующих дней, Тургенев выделяет в них наиболее существенные моменты (думы Елены, занятия домашних, добрые вести, откровенный разговор). Сцены и эпизоды, представляющие собой поэтическую концентрацию материала, выдвигаются на первый план, а за ним на некотором отдалении от зрителя вырисовывается общий фон. Поскольку Елена является притягательным и организующим центром маленького общества и поскольку она в последние дни вынесла свои интересы за пределы этого общества, то последнее как бы распалось. Каждый занимался своим делом. Но, по сути дела, занятие каждого было обусловлено изменившейся позицией Елены; не случайно, например, Шубин работал с остервенением, а «предначертания» Николая Артемьевича насчет Курчатовского подвигались туго.

Как меняется все вокруг при появлении солнца, так изменилась и Елена при известии о выздоровлении Инсарова, и, естественно, изменились краски на палитре художника. Перелом в настроении Берсенева отражается в его репликах и жесте. Чувства же Елены проявляются непосредственнее. Важную роль тут играют тщательно отобранные детали («протянула руки, как будто отклоняя удар», «легкие, светлые слезы» и др.). В текст, в котором постепенно усиливаются лирические ноты, вплетаются слова героини («Бедный Андрей Петрович!»). Законченность описания подчеркивается сжатой эмоциональной концовкой: «...и тут же заснула, с мокрыми ресницами и щеками. Она давно уже не спала и не плакала». Слияние конкретности изображения и лирической приподнятости — вообще очень характерный для Тургенева прием обрисовки героического женского характера.

События вновь обретают свой темп, потерянный было с болезнью Инсарова. Зная, какую радость для выздоравливающего доставит ее посещение, Елена не остановилась даже перед тем, чтобы поставить Берсенева в трудное положение. Действует она по убеждению, что чем раньше и откровеннее будет высказана правда, тем будет легче всем.

Инсаров и Елена не складывают пассивно руки в беде, но и не отдаются бездумно, эгоистически нахлынувшему счастью. Они пытаются разобраться во всех своих сомнениях, доискаться до корня всего. Их беседа, необычайно содержательная, раскрывает единство взглядов и целей и вместе с тем духовный рост героини.

Выявляя от главы к главе думы и помыслы Елены, Тургенев каждый раз вносил в них нечто новое. Теперь круг интересов ее необычайно расширился. Она не только осмысливает свое поведение, но и старается разобраться в международных событиях. Судя по газетам, говорит она, война неизбежна, и надо будет, не теряя времени, найти средства к отъезду.

Сюжетный узел завязывается туже. Разговор о «странных» отлучках Елены подслушивает «неблаговидный лакей». Затем следует донос, совершенный по «рабскому усердию». Любопытно, что сцена объяснения с родителями вставлена в более широкую раму: гроза, собиравшаяся на Востоке, разразилась; Инсаров и Елена деятельно готовились к отъезду. Родители потрясены. Николай Артемьевич обнаруживается полностью. Неподдельная злоба и испуг слышны в каждой его фразе. Он не столько думает о судьбе дочери, сколько о том, «что скажут теперь все знакомые, весь свет!» Реакция других лиц контрастна мелкости натуры Стахова.

Тургенев не ограничивается этим драматическим эпизодом. Он дает в диалоге Шубина и Увара Ивановича осмысление происходящего. То, что Шубин возвышается до осознания правоты Елены, осуждения дворянской среды и постановки вопроса о завтрашнем дне России, характеризует не только его самого, но и социально-политическую ситуацию тех лет. Споры, задушевные беседы тургеневских героев ведутся не ради пристрастия к словопрениям. Их основой всегда служат вопросы «где же истина?», «что делать?» Так и здесь в канун разрыва героини с дворянской Россией Шубин спрашивает: «Что ж это, Увар Иванович? Когда ж наша придет пора? Когда у нас народятся люди?»

Действие клонится к отъезду Елены и Инсарова.

Тургенев сознательно избегает описания тяжелых картин. О прощании с матерью читатель узнает из рассыпанных по тексту замечаний. Чувствуется, что романисту дорого не только само событие (отъезд), но и восприятие его действующими лицами (раздумья и воспоминания Берсенева, пробуждение отцовских чувств в Стахове и др.).

«Чистого» лиризма, отрешенного от житейских мелочей и переживаний, у Тургенева нет. Сочетание приподнятости, взволнованности с прозаической повседневностью придает силу и выразительность тексту. Сцену прощания, взволнованную, насыщенную глубоким чувством, нельзя освободить от таких, например, деталей, как «старый диванчик», «наша комнатка», «прикорнули на пороге», «только глаза таращили» и др.

«Объективный» лиризм лежит и в основе драматических сцен, которые всегда возвышенно просты. Тургенев, тонкий психолог, чувствовал, что умолчать о том хорошем, что таится в Николае Артемьевиче, было бы изменой реализму. Раскрытие добрых человеческих чувств в Стахове в минуту отъезда дочери позволило решить другую, более сложную задачу. Приезд отца, его благословение, волнение и слезы потрясли Елену и усилили трагизм разрыва с близкими, с родиной, что проявляется в прощальном восклицании: «...прощайте все, прощай, Россия!»

33-я глава переносит действие в Венецию. Рассказ о героях, оторвавшихся от привычного быта, от своих неизменных спутников-антагонистов, во многом своеобразен. «Черты лица Елены, — пишет Тургенев, — не много изменились... но выражение их стало другое: оно было обдуманнее и строже, и глаза глядели смелее. Все ее тело расцвело... В одних только губах, когда она не улыбалась, сказывалось едва заметною складкой присутствие тайной, постоянной заботы». Новое, подмеченное в облике Елены, показывает, что ни заботы, ни тяготы не сломили ее, что она обрела себя в борении с трудностями. Впервые вводя в подчеркнутой форме контрастное описание двух центральных героев, Тургенев далее пишет: «у Инсарова, напротив, выражение лица осталось то же, но черты его жестоко изменились».

В рассказе о прогулке, посещении академии, о представлении оперы взволнованный голос автора то сливается, то контрастирует голосам героев. Это придает особую выразительность нарастанию тревоги. «Подобно весне, — пишет автор, — красота Венеции и трогает и возбуждает желания». Елена чувствовала себя глубоко счастливой. Не остался безучастным и Инсаров. Но вот в описание прекрасного города врывается скорбная нота: «Венеция умирает»... «Отжившему, разбитому жизнию не для чего посещать Венецию».

Как только остались позади первые вестники несчастия — увядание, холод церквей — «какая-то светлая веселость неожиданно нашла на них. Им вдруг все показалось забавно». Выразительные по своей простоте и непосредственности эпизоды передают нарастание радости. И лишь жест и возглас камердинера возвращают читателя к мысли об иллюзорности надежд.

Инсаровы в театре. «Игривое расположение духа», которое нашло на них в академии искусств, все еще не проходило. Но вскоре игра Виолетты захватила их. В душу Елены, переполненную радостью, закрадывается страх. Автор исподволь усиливает ощущение неизбежности смерти. Слова Инсарова об игре артистки, исполнявшей роль Виолетты: «Да... она не шутит: смертью пахнет», — вызывают характерную реакцию: «Елена умолкла». Начало представления, болезнь Виолетты, глухой кашель Инсарова, трагическая концовка оперы — вот те моменты, в которых с наибольшей остротой проявляется чувство страха и самообладания Елены. Они подчеркнуты авторскими ремарками: «Елена умолкла», «Елена дрогнула», «Елена украдкой взглянула на него», «Елена вся похолодела». В них отражены боль и тревога. Но вслед за ними даются развернутые зарисовки борьбы героини с собой. Так, украдкой взглянув на кашляющего Инсарова, она «тотчас же придала своим чертам выражение безмятежное и спокойное». Особое значение в контексте романа приобретают вдохновенно переданные артисткой слова «дай мне жить... умереть такой молодой!»: «Елена вся похолодела. Она начала тихо искать своею рукою руку Инсарова, нашла ее и стиснула ее крепко. Он ответил на ее пожатие; но ни она не посмотрела на него, ни он на нее. Это пожатие не походило на то, которым они, несколько часов тому назад, приветствовали друг друга в гондоле». Когда они ночью возвращались в гостиницу, то «те же дворцы потянулись им навстречу, но они казались другими». Таинственность, легкая мгла ровной тени окутывала Венецию... «Елена уже не могла беспечно предаваться чувству своего счастья». К тому же у Инсарова вдруг показался жар.

Ее охватили тревожные думы. Немудрено, что она воспринимает из окружающего мира только то и только в таких формах, которые отвечают ее внутренней настроенности (эпизод с чайкой, зловещие краски морского пейзажа, сон-бред). Эти моменты, перекликающиеся с ее настроением, образуют своеобразнейшую прелюдию к развязке.

Смерть Инсарова сюжетно необходима. Недаром Тургенева возмутила благополучная развязка, приделанная к роману одним из переводчиков^*. Смерть — то событие, которое с наибольшей убедительностью выявляет ростки нового в поведении главного героя романа — Елены. Она потеряла самого близкого и дорогого ей человека. Мать звала ее в Москву. Казалось бы, перед ней остался только тот путь, по которому пошла героиня рукописной повести Каратеева. Но Елена поступает иначе. И в этом огромное революционизирующее значение романа. Такой исход событий позволил раскрыть несгибаемую решимость нового человека в борьбе за новую жизнь.

^* («Тургеневский сборник», П., 1915, стр. 103.)

«Личность характеризуется не только тем, что она делает, но и тем, как она это делает»^*. Поведение Инсарова в последние дни жизни является поэтической иллюстрацией к приведенному положению.

^* («К. Маркс, Ф. Энгельс об искусстве», М.—Л., 1938, стр. 177.)

Тщательная подготовка позволила передать в нескольких строках трагическую развязку. Тургенев повышает до предела смысловую нагрузку деталей. Подобранные по принципу контраста, они выпукло воспроизводят «мгновенное преобразование человека»: «Инсаров, белый, как снег... глядел на нее большими, светлыми, страшными глазами. Волосы его рассыпались по лбу, губы странно раскрылись. Ужас, смешанный с каким-то тоскливым умилением, выражался на его внезапно изменившемся лице». И на этом фоне с огромной силой звучат предсмертные слова верного друга и мужественного борца: «Прощай, моя бедная! Прощай, моя родина!..»

Что затем передумала и пережила Елена, Тургенев не показывает в той непосредственной форме, какая свойственна, например, Л. Н. Толстому. Однако читателю видно, что смерть Инсарова перевернула все ее существо. Решается задача, как всегда, экономными средствами. Писатель показывает прежде всего, как преобразился облик Елены: она сидела, закутавшись в шаль; лицо ее «было и испуганно и безжизненно; на лбу, между бровями, появились две морщины: они придавали напряженное выражение ее неподвижным глазам». Несколько ниже добавлено: «И голос ее был без жизни, как и лицо». Читателю невольно приходит на ум сопоставление с портретом расцветшей, познавшей счастье и смысл жизни Елены (33-я глава). А отсюда тянутся нити к Елене-девушке, во всем существе которой было что-то нервическое, изменчивое.

Ее решение остаться на родине Инсарова, высказанное тоном спокойной и продуманной убежденности, поразило даже видавшего виды Рендича. И читатель верит, что ее не остановят ни зов матери, ни опасности, ни даже смерть. Что же лежит в основании такой уверенности? «Подводное течение» сюжета, которое определило своеобразие тургеневской драмы, наложило отпечаток и на его роман. Для Тургенева важен не только сам факт, но и его предпосылки и последствия, внутреннее сплетение которых обусловливает «диалектику характера». Читателю «Накануне» известен в подробностях весь процесс становления личности Елены вплоть до катастрофы. А он-то в сочетании с новой фазой ее чувств и придает убедительность поступкам героини.

Решение навсегда порвать со своей родиной дается ей не легко. Многое передумала Елена у гроба Инсарова. Тяжелы были ее раздумья. Они усиливаются философическими сентенциями самого автора о греховности и мимолетности жизни. Для завершения сюжета как раз наиболее важным является то, что верность ее делу Инсарова не вызывает сомнений, тогда как признание вины выражено в условной или в вопросительной форме, что в значительной степени ослабляет звучание пессимистической концовки.

Формирование личности героини завершилось со смертью Инсарова. Дальнейшая судьба Елены — это особая тема, которая не укладывается в рамки исчерпавшей себя старой темы. Рассмотрение нового этапа образовало бы роман в романе и, следовательно, нарушило бы целостность и единство «внутренней» формы. Законченность темы у Тургенева неразрывно связана с выработкой у читателя определенного настроения и отношения к рассказанному. Существенная роль здесь отводится эпилогу, в котором дается не только завершение жизнеописаний действующих лиц, но и философское осмысление всего рассказанного. «След Елены затерялся...» Такая концовка не случайна. В ней нельзя не видеть затаенной мысли автора: как бы ни сложилась жизнь героини — одно прочно и неизменно: она останется верна делу всей жизни Инсарова — борьбе за счастье народа.

Произошли некоторые перемены и в жизни других персонажей. Внешне они отделились от рассмотренного в романе конфликта и вступили в новую полосу. Но груз прошлого все еще довлеет над ними. А жизнь не ждет. Подвиг Елены говорит уже о новых веяниях. Мягкий рассеянный свет эпилога служит фоном, на котором резко-отчетливо запечатлевается вопрос: будут ли у нас люди? — вопрос, который по почину Добролюбова был истолкован демократическим читателем в соответствии с объективным ходом истории. Таким образом, завершенность «Накануне» можно понимать лишь в отношении к основному конфликту. Как подлинно художественное произведение роман несмотря на свою внутреннюю законченность не нарушает процесса живой и никогда не прерывающейся жизни.

Подведем краткие итоги. Сжатость — структурная особенность тургеневского романа. Тургенев берет из жизни узловое, характерное и преображает в филигранно отточенные образы. Он не населяет свой роман множеством действующих лиц. Но его немногочисленные персонажи, столь не похожие друг на Друга, вступают в самые разнообразные связи между собой. Конфликтность тургеневского романа далека от той осложненности и остроты, какая свойственна, например, манере Ф. М. Достоевского. Не занимательная интрига, не бурное развитие событий, а «внутреннее действие» — вот что прежде всего характерно для сюжетов Тургенева. Особенности «внутреннего действия» наиболее последовательно сказались в развитии характера и поведения Елены. Процесс становления личности, формирование «нового» человека — вот, собственно, тот фокус, который вбирает в себя все сюжетные линии. «Внутреннее» действие не ослабляет конфликтности его романа, ибо события в нем всегда разрешаются «драматическим взрывом» (М. Рыбникова). Обилие споров, обнажение внутреннего мира в переживаниях, письмах, дневниках и т. д. влекут за собой решающее событие, в котором с наибольшей силой и рельефностью раскрываются особенности характера. Отбрасывая чисто внешнюю интригу, Тургенев вовсе не был безразличен к занимательности произведения. Но она была для него производным фактором, вытекающим из серьезности темы, глубины конфликта, разнообразия характеров и страстей и др. Эти компоненты, обладая силой нацеленного удара, создают драматические ситуации, которые «увлекают неудержимо читателя». В противоположность Л. Толстому Тургенев не раскрывает всей сложности и противоречивости переживаний героя. Он производит тщательный отбор деталей, в которых представлены «самые тонкие, самые мимолетные впечатления твердо, ясно, понятно». Между опорными точками у него, однако, нет разрыва. Как объектив киноаппарата улавливает распускание цветка путем сопряжения в нескольких кадрах удаленных по времени явлений, так и мастер сжатой прозы колоритной обрисовкой новых фаз в поведении и настроении героя воссоздает изменчивость и непрерывность его развития. Он изображает своих героев не только «извне», но и «изнутри». Контраст с такой закономерностью проник в ткань тургеневского романа, что отдельные исследователи пользовались даже особым термином: «ритм контрастов»^*. На внутреннем противопоставлении строится все: тема, конфликт, драматическая ситуация, характеры, обстоятельства, диалог, портрет, пейзаж и, наконец, сама манера описания — пылкая и сдержанная, — по определению Флобера. Типические обстоятельства в «Накануне» — это конкретно-историческая ситуация, в которой раскрывается сущность персонажей. Писатель стремится прежде всего поставить героя в конфликтное положение. Это повысило роль идейно-психологических мотивов и проблем современности в развитии сюжета. Художественная деталь, занимающая почетное место в творчестве писателей самых различных направлений, используется Тургеневым в полном согласии с его реалистическим методом. Ему чужда мозаика мельчайших подробностей. Он неуклонно следует правилу: «надо схватывать одни характеристические детали». Подробности, находясь в гармоническом сочетании с целым, придают колорит, освещение всей картине. Деталь, неся в себе авторскую оценку, проникает во все поры художественной ткани.

^* (В. Каллаш, Очерки по истории новейшей русской литературы, М., 1911, стр. 309. )

Портрет, пейзаж являются составными элементами сюжета. При всей строгости обрисовки они живописны, но сама живописность определяется их ролью в произведении^*. Не впадая в преувеличение, можно сказать, что типичный для манеры Тургенева роман «Накануне» является — объективно — своеобразнейшим воплощением формулы Белинского: «простота есть красота истины».

^* (См. мою статью «О композиции романа И. С. Тургенева «Накануне», «Ученые записки Армавирского педагогического института», т. 3, вып. 1, 1958, стр. 141—181.)