Глава первая. Тургенев и Пушкин

1

Советские ученые ставили и решали вопрос об идейно-творческой перекличке Тургенева с Пушкиным, их литературную преемственность они подтверждали примерами текстуального сходства, удачно найденными параллелями¹.

¹ (Вопросу о влиянии Пушкина на Тургенева посвящены работы: Эйгес И. Значение Пушкина для творчества Тургенева. - Литературная учеба, М., 1940, № 12; Цейтлин А. Г. "Евгений Онегин" и русская литература. - В кн.: Пушкин - родоначальник новой русской литературы. М. - Л., Изд-во АН СССР, 1941; Дегтеревский И. М. Тургенев и Пушкин. - Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та, 1960, т. CVII, вып. 10; Назарова Л. Н. К истории творчества Тургенева 50 - 60-х годов. Тургенев о Пушкине-драматурге. - В кн.: И. С. Тургенев (1818 - 1858). Статьи и материалы/Под ред. М. П. Алексева. Орловское книжное изд-во, 1960; Фридман И. В. Поэмы Тургенева и пушкинская традиция. - Изв. АН СССР. Серия литературы и языка, 1969; т. XXVIII, вып. 3; Никонова Т. А. "Воспоминания о Белинском" и "Речь о Пушкине". Тургенев о преемственности в развитии русской критики. - В кн.: Тургеневский сборник. Материалы к полному собр. соч. и писем И. С. Тургенева. Л., Наука, 1969, т. V; Батюто А. Тургенев-романист. Л., Наука, 1972 (глава: "К вопросу о традициях Грибоедова и Пушкина в творчестве Тургенева-романиста"))

Пушкинское творчество сыграло исключительную роль в развитии русской литературы. В. Г. Белинский со всей определенностью сказал, что "писать о Пушкине - значит писать о целой русской литературе: ибо как прежние писатели русские объясняют Пушкина, так Пушкин объясняет последовавших за ним писателей"¹. Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Гончаров, Толстой, Достоевский восторженно относились к Пушкину как к своему учителю. Гончаров проницательно заметил: "Пушкин - отец, родоначальник русского искусства, как Ломоносов - отец науки в России. В Пушкине кроются все семена и зачатки, из которых развились потом все роды и виды искусства во всех наших художниках..."².

¹ (Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., Изд-во АН СССР, 1953 - 1956, т. VII, с. 106. Все ссылки в тексте на работы Белинского даются по этому изданию с указанием тома и страницы. Это относится ко всем другим писателям, работы которых цитируются по собраниям сочинений, указанным в сноске. В тех случаях, когда цитируются письма, в ссылке сокращенно указывается П. и далее том)

² (Гончаров А. И. Собр. соч. М., ГИХЛ, 1955, т. 8, с. 77)

Тема "Пушкинские традиции в творчестве Тургенева" может составить содержание специального курса и целой книги. Не претендуя на всестороннее раскрытие темы, автор ограничивается вопросом: какое значение для Тургенева имели идейно- эстетические открытия Пушкина в понимании и изображении структуры личности героя-персонажа, сложного взаимодействия в нем социально-типического и общечеловеческого, как об этом говорилось в "Ведении"? В этом смысле и прослеживаются традиции Пушкина и их творческое развитие в раннем творчестве на материале поэмы "Параша" и в романном творчестве Тургенева. Глава завершается выяснением вершинных моментов в истории читательских отношений к Пушкину в тургеневской интерпретации.

Рассказывая о своей случайной встрече с Пушкиным в конце 30-х годов, Тургенев писал в "Литературных и житейских воспоминаниях": "Пушкин был в ту эпоху для меня, как и для моих сверстников, чем-то вроде полубога. Мы действительно поклонялись ему"¹. Восторженное, любовное отношение к Пушкину Тургенев пронес через всю жизнь. За год до смерти, в декабре 1882 г., он писал А. И. Незеленову: "Вам, конечно, известно мое благоговение перед нашим великим поэтом. Я всегда считал себя его учеником - и мое высшее литературное честолюбие состоит в том, чтобы быть со временем признанным за хорошего его ученика" (П., XIII, 2, 118). Тургенев был взволнован и польщен, когда младшая дочь Пушкина, графиня Н. А. Меренберг, избрала его в издатели находившихся в ее руках писем поэта к невесте, потом жене: "Быть может, я до некоторой степени заслужил это доверие моим глубоким благоговением перед памятью ее родителя, учеником которого я считал себя с "младых ногтей" и считаю до сих пор..." (XV, 115).

¹ (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми т. Соч. - т. I - XV. Письма - т. I - XIII. М. - Л., Наука, 1960 - 1968, т. XIV, с. 12)

Тургенев постоянно перечитывал произведения Пушкина и читал их другим. Он писал М. А. Маркович 10 (22) июля 1859 г.: "Читайте, читайте Пушкина: это самая полезная, самая здоровая пища для нашего брата, литератора; когда мы свидимся - мы вместе будем читать его" (П., III, 318). Он обещал Е. Е. Ламберт 27 апреля 1859 г.: "...мы будем читать Пушкина, который уж, конечно, по-настоящему бессмертен" (П., III, 430). А. Ф. Кони вспоминал: "Выше всех и краше всех для него был Пушкин. Он способен был говорить о нем целые часы с восторгом и умилением, приводя обширные цитаты и комментируя их с особой глубиной и оригинальностью"¹. В годы жизни за границей Тургенев деятельно и неутомимо пропагандировал Пушкина среди писателей Западной Европы. Одним из них он читал произведения поэта в подлиннике и тут же бегло переводил их, другим рассказывал о Пушкине, толковал его произведения, оказывал помощь при его изучении, например Просперу Мерные, сам переводил произведения Пушкина на французский язык².

¹ (Кони А. Ф. Воспоминания о писателях. Лениздат, 1965, с. 147)

² (См.: Алексеев М. П. Тургенев - пропагандист русской литературы на Западе. - В кн.: Труды Отдела новой русской литературы (Пушкинский дом). М. - Л., Изд-во АН СССР, 1948, вып. 1, с. 37 - 80)

Тургеневым написаны предисловия: к французскому переводу "драматических произведений Александра Пушкина" (XV, 81 - 87), к прозаическому переводу на французский язык четырех стихотворений Пушкина: "Поэту", "Пророк", "Анчар", "Опричник"; к "Новым письмам Пушкина". В этих письмах, как и в прежде появившихся, по мысли Тургенева, "так и бьет струею светлый и мужественный ум Пушкина, поражает прямизна и верность его взглядов, меткость и как бы невольная красивость его выражения", "для историка литературы они - сущий клад: нравы, самый быт известной эпохи отразились в них хотя быстрыми, но яркими чертами" (XV, 114). 19 июля 1847 г. в парижском журнале "Illustration" (№ 125) была напечатана большая анонимная статья о Пушкине и современной русской литературе, принадлежащая, как полагает и убедительно доказывает Л. Р. Ланский, перу Тургенева¹. В конце апреля 1860 г. Тургенев прочитал две публичные лекции о Пушкине (см. т. XIV, с. 444; т. XV, с. 326). В 1863 г. Тургенев обещал статью о Пушкине редактору "Санкт-Петербургских ведомостей" В. Ф. Коршу, но статья не была написана (см. т. V, с. 87, 520). Материал, собранный для статьи, он использовал позже в "Воспоминаниях о Белинском" (XIV, 37 - 41), а также в речи на открытии памятника Пушкину, произнесенной 7 июня 1880 г. на заседании Общества любителей российской словесности².

¹ (См.: Литературное наследство. Из парижского архива И. С. Тургенева. Неизвестные произведения И. С. Тургенева. М., Наука, 1964, т. 73, кн. первая, с. 271 - 287)

² (См.: Назарова Л. Н. К истории творчества Тургенева 50 - 60-х годов. Тургенев о Пушкине-драматурге. - В кн.: И. С. Тургенев (1818 - 1858). Статьи и материалы, с. 146 - 153, 156 - 158)

Имя Пушкина, цитаты из его произведений постоянно встречаются в повестях, романах, критических статьях и письмах Тургенева.

Типы и образы пушкинской поэзии явились для Тургенева привычной и адекватной формой его собственных переживаний и раздумий. Свои идейно-художественные решения Тургенев постоянно и, так сказать, органично подкреплял мудростью пушкинских открытий, трансформировал их в соответствии с новым жизненным материалом, выдвинутым новым периодом исторического развития. Цитаты из стихотворений Пушкина постоянно живут в сознании Тургенева. "Отзыв об "Асе" меня очень радует, - сообщает он П. В. Анненкову 19/31¹ января! 1858 г. - Я написал эту маленькую вещь - только что спасшись на берег - пока сушил "ризу влажную мою" (П., II, 191). Сравнивая себя с мифическим певцом, который "на берег выброшен грозою", Тургенев имел в виду тяжелый нравственно-психологический кризис, пережитый им зимою и весною 1856/57 г.

¹ (Даты писем указаны по старому и новому стилю)

Цитаты из стихотворения Пушкина "Поэту" (1830) особенно часто встречаются в письмах Тургенева. Ему близок образ вдохновенного певца, для которого творчество становится делом жизни, героическим трудом, "подвигом благородным". Обреченный на одиночество и непонимание, взыскательный художник сосредоточенно занят плодами любимых дум, совершенствованием своих произведений. Нравственная независимость поэта выражается в его равнодушии к "суду глупца", в способности жить глубочайшей духовной жизнью среди проклинающей его толпы, в своей душе находить награду за принадлежащий будущему титанический труд, не нашедший отклика в настоящем. "Но ты останься тверд, спокоен и угрюм", - убеждает Пушкин поэта, совершающего подвиг творчества в своем царственном одиночестве. Тургенев писал В. Н. Кашперову 5/17 января 1857 г. из Парижа: "Вам необходимо сосредоточиться; Вы склонны к "рассыпному" строю. Без сосредоточенности можно сильно чувствовать, понимать, но творить - трудно. Дерево сосредоточивается в течение целой зимы, чтобы весной покрыться листьями и цветами. Совет Пушкина "Поэту" в его "Сонете" - применяется к каждому художнику" (П., III, 79). Образ пушкинского поэта, сосредоточенного на творческом подвиге, осмысливается Тургеневым как нравственный завет великого учителя.

Прислушиваясь к отзывам о романе "Отцы и дети", Тургенев из Парижа писал В. П. Боткину 8/20 апреля 1862 г.: "Прочти внимательно - и напиши твое окончательное и неподкупленное дружеское мнение... в "Современнике" на днях появится - или уже появилась истребительная статья под названием "Отходная большому таланту". Спасибо еще, что при теперешнем тоне не напечатали: "Похороны свиньи". Приходится мысленно твердить сонет Пушкина: "Поэт, не дорожи" и т. д." (IV, 372). В "Современнике" была напечатана статья М. А. Антоновича "Асмодей нашего времени". Тургенев, возвысивший "нового человека" Базарова над станом "отцов", аристократов, понявший важное историческое значение его нигилистического пафоса, встретив непонимание со стороны демократического критика, переживал драму нравственного одиночества.

Тургенев постоянно обращался к пушкинскому образу Поэта, сосредоточенного на себе и сурово выполняющего свой нравственный долг служения Музе среди оскорблений легковерной толпы. Он писал В. Н. Кашперову 6/18 апреля 1863 г., утешая его от "незаслуженного поражения": "Родина - как жена или мать: иногда жутко от нее приходится - но ведь не расстанешься же с нею. Повторяю: в таких случаях надо встряхнуться, стиснуть зубы - и опять за работу. Главное можете ли Вы сами применить к себе стих Пушкина:

И если можете, то: "Пускай толпа тебя бранит..." (П., V, 109).

Пушкинскими словами "Услышишь суд глупца..." Тургенев назвал прозаическое стихотворение 1878 г. С великой любовью и признательностью Тургенев обращается к Пушкину: "Ты всегда говорил правду, великий наш певец; ты сказал ее и на этот раз" (XIII, 151). Творчески развивая традиции своего гениального учителя, Тургенев дает в стихотворении новую вариацию трагической судьбы пушкинского поэта. "Суд глупца и смех толпы холодной", по глубокому убеждению Тургенева, можно и должно переносить и даже презирать. Пушкинский поэт, как пророк и служитель искусства, отвергает корыстолюбивые требования светской черни, отдаваясь влечениям "свободного ума", заветным любимым думам. Время же Тургенева вносит новое содержание в трагедию поэта, когда "честные души гадливо отворачиваются от него; честные лица загораются негодованием при его имени" (XIII, 151). Так сказалась уязвленность Тургенева враждебным отношением русской демократической молодежи к "Нови", к роману, в котором он возвеличил русских революционеров, отметил их готовность самоотверженно жить для других, для истребления зла, хотя и считал их лишенными трезво-практических представлений о народе и родине, путях ее развития.

Говоря о трагедии художника своего времени, Тургенев повторяет пушкинский завет идти "дорогою свободной", отдаваясь влечениям "свободного ума", и не требовать наград за "подвиг благородный": "Что тогда делать этому человеку? Продолжать трудиться, не пытаться оправдываться - и даже не ждать более справедливой оценки". Развивая пушкинскую мысль об одиночестве поэта, который в себе находит награду за свой нужный всему человечеству труд, Тургенев призывает "взыскательного художника" спокойнее переживать гонения даже тех людей, которых любишь. Сознание общечеловеческого значения своих вдохновенных прозрений сообщает поэту нравственную силу и потому способность преодолевать драму непризнания даже лучшими современниками. "Будем стараться только о том, чтобы приносимое нами было точно полезною пищей". "Бей меня - но будь здоров и сыт!" - должны говорить мы".

В речи на открытии памятника Пушкину в Москве Тургенев сосредоточенно размышлял о трагической судьбе поэта. В последние годы своей жизни, в лучшую пору своего творчества, говорит Тургенев, Пушкин почти ничем не делился с читателями, которые "приучались в нем видеть какого-то сладкопевца, соловья...". В доказательство того, что Пушкин не мог не чувствовать пренебрежения к публике, Тургенев привел сонет "Поэту". Это охлаждение читателей Пушкин переживал субъективно как трагедию одиночества поэта. Тургенев же находит причины охлаждения в историческом состоянии общества, в новых потребностях исторического момента, когда не в "суде глупца" и не в "смехе толпы холодной" было дело..." (XV, 73). Однако Тургенев понимает, что объективные причины охлаждения к поэзии не снимают остроту и горечь поэта, его нравственно-психологическую трагедию, трагедию одиночества и непризнания. Как пушкинский завет Тургенев постоянно повторяет: "Поэт, не дорожи любовию народной!".

2

Литературная традиция, органически усвоенная, творчески претворяется писателем, синтезируясь с его личным жизненным и художественным опытом. Но в раннем творчестве литературная традиция проступает отчетливее. Здесь влияние "учителей" ощущается сильнее и непосредственнее. Школу ученической предваряющей работы прошел и Тургенев, главным образом, в своих поэмах "Параша", "Разговор", "Андрей", "Помещик". Литературная учеба Тургенева у Пушкина, Лермонтова, Гоголя тщательно прослежена в книге К. К. Истомина "Старая манера" Тургенева". Но при всех удачно найденных текстуальных сходствах и точно обозначенных параллелях исследователь напрасно лишает Тургенева малейших признаков творческой самостоятельности. "Поэмы, - по словам Истомина, - представляют собою перепевы на разные лады пушкинской и лермонтовской поэзии. Не наблюдения жизни диктуют Тургеневу сюжеты поэм, интригу, развитие действия, а все те же знакомые литературные образы, фигуры и стиль"¹. Поэмы Тургенева, на наш взгляд, при всем ученичестве их автора, остаются эстетической формой освоения действительности, а не результатом чисто литературного происхождения, кропотливой работы над усвоением чужих стилей. Еще Белинский в специальной статье писал, что поэма Тургенева "Параша" - не подражание Пушкину и Лермонтову, а идейно-творческая перекличка с ними, органическое освоение художественной традиции, вызванное внутренней потребностью выразить свое, кровное, пережитое. "Многие, - пишет он, - найдут в поэме следы подражания Пушкину и особенно Лермонтову: это неудивительно, ибо живая историческая последовательность литературных явлений всегда смешивается толпою с холодной и бездушной подражательностью. Но люди мыслящие понимают, что быть под неизбежным влиянием великих мастеров русской литературы... и рабски подражать - совсем не одно и то же: первое есть доказательство таланта, жизненно развивающегося, второе - бесталанности" (VII, 79).

¹ (Истомин К. К. "Старая манера" И. С. Тургенева (1834 - 1855). СПб., 1913, с. 31)

"Рассказ в стихах", несомненно, продолжает пушкинскую традицию "романа в стихах". Идейно-творческая близость Тургенева к Пушкину сказалась в особом внимании к идейно-романтической сфере жизни, в способности воспроизводить поэзию естественного чувства, поэтические мгновения человеческой жизни.

Признавая ценность романтической страсти, писатель раскрывает характеры своих центральных героев, Параши и Виктора, определяя меру их эмоционального самосознания, самобытности и близости к национальным основам русской народной жизни.

Изображается первая встреча Параши с любимым летней теплой ночью в саду. Сердце в ней пылает "неведомым томительным огнем", она вся отдается трепетным движениям души. Окружающая ночная природа как бы становится выражением духовной жизнедеятельности Параши в момент ее расцвета, первого движения взволнованного чувства, "как листок блестящий и счастливый, Ее несет широкая волна...". Природа отвечает русской девушке восторгом, как бы вбирает в себя жар потрясенной человеческой души:

Их запахом встречает куст незримый, 
И, словно тоже страстию томимый, 
Вдали, вдали - на рубеже степей, 
Гремит, поет и плачет соловей (1, 94).

Поняв "всю прелесть первых трепетных движений" души Параши, Виктор сам как бы на миг приобщается к прекрасному, загорается живым чувством, теряет свою обычную холодность и бесстрастие.

Встреча и первые поэтические минуты сближения создают тот романтический пафос, который и в зрелых произведениях Тургенева остается главной особенностью реалистического воспроизведения действительности. Эта поэзия реальной жизни как предмет художественного внимания Тургенева и делает его верным учеником Пушкина.

Изображая мгновения романтического возвышения Параши, Тургенев подчеркивает идеальное содержание в личности героини. Девушка в двадцать лет в своем внутреннем эмоциональном напряжении характеризуется как "вечер пред грозою, как майская томительная ночь". Именно природа, а не предметно-вещное окружение становится "родным домом" Параши как романтической героини. Природа для нее роскошный храм красоты и, очарованная, она вступает в гармоническое общение с нею. Именно поэтому нельзя согласиться с утверждением Истомина: "И все же поведение ее (Параши) - тонкое и умелое кокетство умной "степной барышни", которая знает все ходы и выходы: недаром она "изволила смеяться над Москвой". Она решила устроить себе прочное счастье, а не "душистую и быструю любовь", которая возможна только на московских балах"¹. Скорее можно согласиться с М. Гершензоном, который заметил, что поэма "Параша" предваряет последующее творчество Тургенева, является каким-то поэтическим введением к нему. "Он воспевает не женщину, не ее обаяние; в спокойном состоянии, хотя бы прекрасная, она оставляет его равнодушным: она представляет для него поглощающий интерес только в ту минуту, когда любовь раскрывает в ее сердце всю полноту напряженного, изумительно богатого, непочатого чувства. От этого зрелища он не может оторваться, он снова и снова в разных образах вызывает его перед собою, чтобы падать ниц перед солнцем любви, чтобы греть в его лучах свое холодеющее сердце"².

¹ (Истомин К. К. "Старая манера" И. С. Тургенева (1834 - 1855), с. 31)

² (Гершензон М. Мечта и мысль И. С. Тургенева. М., 1919, с. 32)

Многие исследователи вслед за Истоминым писали о том, что Параша и Виктор - Татьяна и Онегин нового исторического времени эпохи 1840-х годов. Соглашаясь с этим мнением, необходимо подчеркнуть, что тургеневские герои-персонажи - оригинальная вариация пушкинских.

Свою "уездную барышню", полную романтических порывов и мечтаний, Тургенев сопоставляет с Татьяной ("Помните Татьяну?"). Подобно ей Параша задумчиво бродила по саду с книжкой в руках, отдавалась созерцательному постижению красоты, мечтала о любви: "любимый шепчет стих... а сердце ноет". Лицо ее "задумчивою грустию дышало". В ее "задумчиво-спокойном взгляде" автор видит "возможность страсти горестной и знойной - залог души, любимой божеством". Положительная эстетическая оценка Параши как личности определялась надеждой, что ее богатые потенциальные возможности станут действительностью: страдания сильные, гордые страсти - ее удел. Своей "насмешливостью" и "гордостью" она отличалась от пустых "восторженных девиц". Подобно Татьяне Лариной, Параша выделялась из дворянского усадебного окружения своими интеллектуальными запросами, поэтической настроенностью, романтической мечтой.

Параша противопоставлена и трезво-практическому быту усадьбы, и своему побывавшему в Европе избраннику, натура которого была сухой, эгоистической, бедной. "В нем сызмала горели страсти скупо". Лишенный яркого своеобразия, Виктор, "с душой самолюбивой и холодной", питался "чужим умом" и отличался ловкостью и вкрадчивостью. По словам Белинского, "это один из тех великих - маленьких людей, которых теперь так много развелось и которые улыбкою презрения и насмешки прикрывают тощее сердце, праздный ум и посредственность своей натуры. Он был за границей и вынес оттуда множество бесплодных слов и сомнений..." (VII, 71).

Не раз отмечалось в критике, что Виктор - опошленный, сниженный вариант Онегина. Ведь пушкинский герой дается в развитии, в постепенном выявлении активных потенций человечности. Благодаря жизненному опыту, проникновенному изучению России Онегин преодолевает разочарованность и холодность, бесплодный скепсис светского денди. Как признак возрождения к жизни, духовного переворота, в нем вспыхивает любовь к Татьяне. Онегина характеризует "неподражательная странность", самобытная натура, богатая возможностями внутреннего развития, которые и просыпаются под воздействием живых и тревожных впечатлений путешествия. Тургеневский же герой, разумеется, мельче своего предшественника: он прежде всего лишен яркости и оригинальности, "странности". Не случайно он противопоставлен повествователю, который представлен как "чудак довольно мрачный". Сохранив европейские обычаи, Виктор удовлетворился безмятежным помещичьим существованием. Законный мирный брак Виктора и Параши становится прозаическим финалом их любви.

3

Сам Тургенев вспоминает пушкинских героев, изображая Парашу и Виктора, этим самым подтверждая свою причастность к "онегинской" традиции и вместе с тем подчеркивая как- то их несходство, отстаивая свою самостоятельность.

При всей близости к Татьяне Лариной тургеневская Параша вполне независима, и жизненную дорогу она проходит в соответствии со своим характером. Союз с Виктором, бесплодной и мелочной душой, лишает Парашу "спасительных страданий", она отцветает в условиях благополучной, серой жизни, теряет свою поэтичность и превращается в домовитую хозяйку:

Как ручеек извилистый, но плавный 
Катилась жизнь Прасковьи Николавны...

"Брак для Параши оказался гробом поэзии и колыбелью пошлой прозы, очерствения души и чувства", как выразился Белинский в статье о поэме. Недаром, нарисовав картину внутренних душевных состояний влюбленной Параши, быстрых и поэтических вдохновений, Тургенев, однако, прерывая рассказ, замечает с некоторой тревогой:

Сбылося все... и оба влюблены... 
Но все ж мне слышен хохот сатаны...

Параша побеждена усадебной действительностью, бессильна перед лицом косного быта, утратила способность сопротивляться воздействиям среды, всецело подчинилась законам социальной обусловленности: в ней снизилось то общечеловеческое содержание, которое поднимало ее над уровнем окружающих. В грустных тонах изображается история опошления страстного и одаренного человека в условиях благополучного, безмятежного существования, которое страшно именно своей застойностью.

Если продолжить сопоставление Параши с Татьяной, которое начал сам автор, то следует сказать, что Татьяна в самом центре великосветского круга сумела сохранить себя духовно. Пушкинская героиня наделена той нравственной силой, которая навсегда связала ее с национальной народной почвой и обратила ее к сознанию нравственного долга как спасительному якорю среди невзгод и житейских бурь. Тургенев лишь пунктиром наметил близость Параши к "почве", к национальному содержанию русской жизни:

На вас гляжу я: прелестью степной 
Вы дышите - вы нашей Руси дочь...

Близость Параши к национальным основам русской жизни не была столь значительной, чтобы сообщать ей внутреннюю сопротивляемость косной среде, упорную, терпеливую борьбу за свою человечность. По мысли автора, она могла духовно сохраниться лишь в страдании, лишь во внутреннем горении, в пламени страсти:

Исполненный немого обожанья, 
Ее душе я предрекал года 
Святого, благодатного страданья!

Романтическая интерпретация страсти у Тургенева, как и у Пушкина, связана с признанием красоты естественного чувства, сердечной щедрости. Но Параша не оправдала надежд повествователя, выражающего авторский голос. Снижение романтической настроенности героини он скорбно переживает как гибель красоты в мире, как гибель высших ценностей духовной жизни.

Это признание страданий и страсти как условий духовной жизнедеятельности человека и вносит романтическую струю в реалистическую поэму Тургенева. Верно заметил Н. В. Фридман: "Для Тургенева-поэта романтические страсти сохраняют всю свою привлекательность... Тургенев поэтизирует "дерзностную власть" страстей. Но, вступая на путь "натуральной школы", он показывает, что эти страсти, генетически не зависящие от среды, именно под ее влиянием или не выражаются до конца, или оказываются разбитыми пошлостью поместной и городской жизни"¹.

¹ (Фридман Н. В. Поэмы Тургенева и пушкинская традиция. - Изв. АН СССР. Серия литературы и языка, 1969, т. XXVIII, вып. 3, с. 237)

Пушкинские традиции сказались и в сочетании эпического повествования с тем лирическим пафосом, который создается выражением авторского голоса, психологическим комментарием и просто лирическими отступлениями, чаще всего воспоминаниями. Например, Параша мечтает о любви, повествователь припоминает "блаженство прежних дней":

Тех дней, когда без всякого усилья 
Любовь, как птица, расширяет крылья... 
И на душе так страстно, так светло...

В сознании повествователя встают "часы молитв таинственных и страстных", которые безвозвратно прошли, а также "и блеск и прихоть роскоши старинной", и образ женщины в "простом, обдуманном наряде", с "душистыми записками", с "душистой и быстрой любовью".

Уже не раз отмечалось в литературе, что влияние "Евгения Онегина" прежде всего сказалось в поэмах Тургенева в свободном обращении автора к героям-персонажам и читателям, в его лирических раздумьях, самовыражении. Следует добавить также, что сама повествовательная ткань отличается многотональностью. Поэтические вдохновенные и страстные обращения к счастливому прошлому, озаренному любовью, "страстной тоской" и "грустной, невольной тревогой", сменяются тонкой иронией, почти незаметно сливающейся с лирической интонацией. Эти едва уловимые переходы от лирики к иронии, от восторженной радости к элегической настроенности составляют то духовное многообразие авторского "я" Тургенева, которое и делает его достойным наследником Пушкина, продолжателем его традиций.

Белинский отнес поэму Тургенева "Параша" к "поэзии мысли", родоначальником которой был Пушкин: "...поэзия русская давно уже пережила свой период прекрасных чувств и сладостных мечтаний и еще с Пушкина начала свой период мысли" (VII, 65). Белинский приветствует тургеневскую поэму, "не только написанную прекрасными поэтическими стихами, но и проникнутую глубокой идеею, полнотою внутреннего содержания, отличающуюся юмором и иронией..." (VII, 66).

Вместе с тем в "Параше", как и в других ранних произведениях Тургенева, литературная традиция проступает отчетливее, ощутимее, и подтверждается она также точно установленными текстовыми совпадениями, смысловыми параллелями, прямыми заимствованиями. В зрелом творчестве писателя литературная традиция вообще, как и пушкинская традиция, проявляется в "снятом" виде, потому что она вступает в органический синтез с лично пережитым и передуманным. Попытаемся проследить пушкинскую традицию, идущую от "Евгения Онегина", в романном творчестве Тургенева.

4

Преемственная связь Тургенева с Пушкиным сильнее всего ощущается и в развитии новых принципов изображения человека. В романе Пушкина "Евгений Онегин" впервые в русской литературе структура характера выступает в единстве социально-типического (конкретно-исторического) и общечеловеческого (вневременного, сущностного), главным образом в личности центральных персонажей - дворянского интеллигента, уже находящегося во внутренней оппозиции с косной, традиционно мыслящей частью официального общества, и русской женщины из дворянского сословия, испытавшей на себе благотворное воздействие народной среды.

Напомним эту диалектику типического и общечеловеческого в пушкинском герое. Образ "современного человека" создается в романе в полном соответствии с законами обусловливающего его социально-сословного окружения. Онегин на первых порах всецело подчиняется ритуалу светского существования: "острижен по последней моде, как dandy лондонский одет", отдается "науке страсти нежной", истощая ум и сердце, теряя чистоту и силу естественных порывов чувства. В результате Евгений становится воплощением себялюбия, душевной черствости и индивидуализма. Как социально-сословный тип, испытавший на себе развращающее воздействие среды, Онегин с душой "безнравственной, себялюбивой и сухой" не вызывает сочувствия автора- повествователя, который вступает в полемику с Байроном, облегшим в "унылый романтизм и безнадежный эгоизм". Эта "разность" между героем и автором, неоднократно отмеченная в науке, запечатлена в первой главе, в описании одного дня из жизни Онегина как представителя аристократического слоя столичного дворянства.

Однако Пушкин приводит своего героя к раннему разочарованию во всем: "рано чувства в нем остыли", ему "наскучил света шум", утомили измены и надоели друзья. Однообразная и пестрая светская жизнь привела Онегина к опустошению, охлаждению, и в "цвете лучших дней" его уже не трогали "блистательные победы" и "вседневные наслаждения".

Разочарованность, охлажденность, неудовлетворенность и хандра - это то, что возвышает Онегина над типическими представителями светской аристократической молодежи. По словам Белинского, "озлобленный ум есть тоже признак высшей натуры" (VII, 454); "бездеятельность и пошлость жизни душат его", этим он отличается от "самолюбивой посредственности". Говоря о нравственном превосходстве Онегина, Белинский называет его "страдающим эгоистом" (VII, 457). Пушкин заметил Е Онегине общечеловеческое начало - самобытность натуры, "мечтам невольную преданность", "резкий охлажденный ум", способность к "язвительному спору". С этим угрюмым героем автор уже устанавливает точки соприкосновения: "С ним подружился я в то время. Мне нравились его черты".

Благодаря человеческому богатству чувств Онегин до некоторой степени преодолевает воздействия света, перестает подчиняться им, отвергает бремя "условий света". Предписанные средою нормы поведения стесняют Онегина, вызывают в нем протест и глубокую нравственную усталость. Он отдается естественному для человека стремлению к свободе, к самораскрытию, к самопознанию, к углубленной внутренней жизни. Действительно, "человеку свойственно от природы неприятие однообразия и отвращения к принудительности"¹.

¹ (Шаталов С. Е. Время - метод - характер. М., 1976, с. 74)

Верно заметил Б. И. Бурсов, что "Евгений Онегин - типический характер, непрестанно преодолевающий свою типичность". Он относит Онегина к категории тех центральных героев русской литературы, которые во многом остаются загадкой для других. "Загадочное в них - не то, что делает их типами, представителями тех или иных общественных кругов, а индивидуальное, человеческое, глубоко скрытое в их натуре". Герой Пушкина "был типическим лицом, сложившимся в типических обстоятельствах. И если бы его поведение и внутренний облик укладывались в рамки этих обстоятельств, герой был бы всем понятен. Но он, так сказать, разламывает их, выходит за положенный родственным ему типическим характерам предел, и отсюда его странность, непонятность, загадочность"¹.

¹ (Бурсов Б. И. Национальное своеобразие русской литературы. Л., Советский писатель, 1967, с. 259, 265)

Диалектическое единство социально-типического и общечеловеческого в характере персонажей, открытое Пушкиным, имело огромное значение для Тургенева, как и для всех писателей так называемого психологического течения в литературе критического реализма. Социально-историческая детерминация характера в произведениях Тургенева сочеталась с выявлением их общечеловеческой сущности. Выразители определенных исторических и социальных тенденций времени, литературные герои у Тургенева изображаются и в тех своих душевных движениях, которые подчиняются уже антропологической детерминации.

Открытый Пушкиным принцип сочетания социально-типических проявлений характеров с теми качествами человека, которые идут от его натуры, осуществлялся Тургеневым в высшей степени своеобразно, в связи с эстетическими требованиями эпохи середины и второй половины XIX века. Он объединился тогда с Толстым и Достоевским в обостренном внимании к психологическому развитию личности. Питаясь пушкинскими достижениями в понимании и изображении человека, писатели психологи Тургенев и Гончаров, Толстой и Достоевский обратились к выявлению духовности своих персонажей, их психологии в многослойности, глубокой обусловленности процессами общественной жизни и одновременно в полной внутренней независимости и свободе. Изображая нравственно-психологическую драму своих современников, Тургенев продолжает творчески развивать традицию Пушкина-психолога, давшего в своем стихотворном романе непревзойденный образец противоречивого соотношения социально-типического и общечеловеческого в личности своих персонажей. В любом романе Тургенев сосредоточенно раскрывает внутреннее раздвоение своего центрального героя, дворянского просветителя Рудина, отпавшего от дворянства Нежданова или разночинца Базарова.

Психологическое мастерство Тургенева, преемственно связанного с Пушкиным, подтвердим примером из "Отцов и детей". Опираясь на нравственно-психологические состояния Базарова, на его положительную человеческую природу, Тургенев опровергает нигилистические взгляды на любовь и женщину. Он показывает, что Базаров, вопреки своим нигилистическим запретам, типичным для известной части демократической интеллигенции 60-х годов, глубоко и сильно чувствует в согласии со своей природой.

Базаров полюбил большой и поглощающей страстью и этим встал в роковое для него противоречие с нигилистической теорией, опровергающей рыцарские чувства, сводящей любовь исключительно к физиологии. По словам автора, Базаров был "великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, V называл белибердой, непростительной дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни". В женщине Базаров ценил "богатое тело", искал в общении с ней "поживы", а сам полюбил Одинцову подлинной человеческой любовью. "Он легко сладил бы с своею кровью, - пишет Тургенев, - но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость.

В разговоре с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе" (VIII, 287). Вопреки рассудочным усилиям и нигилистическим воззрениям, Базаров оказался во власти презираемой им силы - любви, страсти. Трезвого реалиста, убежденного нигилиста Тургенев столкнул с романтикой жизни, и тот почувствовал свое бессилие перед ней.

Встреча с Одинцовой на губернаторском вечере явилась завязкой, началом борьбы мировоззренческих представлений Базарова, типичных для демократической молодежи 60-х годов, и чувствующей природы нигилиста. Тургенев очень лаконичен в описании неожиданно вспыхнувшего чувства, ограничиваясь указанием на внешнее состояние героя: "Аркадий представил ей Базарова и с тайным удивлением заметил, что он как будто сконфузился, между тем как Одинцова осталась совершенно спокойною, по-вчерашнему". На приглашение Анны Сергеевны "Базаров только поклонился, и Аркадию в последний раз пришлось удивиться; он заметил, что приятель его покраснел" (VIII, 269, 272).

Тургенев следит, как внутренняя жизнь Базарова, сдавленная нигилистическими запретами, прорывается в жесте, мимике. В своих словесных заявлениях Базаров продолжал оставаться поборником нигилистической теории, отрицающей романтику вообще и в частности в отношениях между мужчиной и женщиной: "Этакое богатое тело, хоть сейчас в анатомический театр". Базарову трудно было смирить нигилистическую гордость признанием романтического чувства.

Нравственно-психологическое состояние героя проявляется в жесте, выражении лица, в том, что не зависит от волевого усилия, а нигилистические воззрения - в суждениях Базарова. Это несоответствие подлинного состояния и словесного выявления выражает борьбу рассудка и натуры.

Базаров, несомненно, типичен для известного слоя демократов 60-х годов в своем нигилистическом отрицании романтической любви, но в сущности своей он человечен и вступает в противоречие со своей теорией любви.

Трагическое самочувствие Базарова в результате неразделенной любви передается посредством внешнего проявления: "сумрачно, но резко выдавался его похудалый профиль из-под нахлобученной фуражки", лицо "строгое и желчное, с отпечатком презрительной решимости в каждой черте". И рядом следующие столь энергичные слова: "по-моему - лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть хотя бы кончиком пальца. Это все... Базаров чуть было не произнес своего любимого слова "романтизм", да удержался и сказал - вздор" (VIII, 307). Таким образом, эти два момента - обнаружение внутреннего душевного состояния через внешность и жесты героя и стремление его остаться в привычном стиле нигилистических заявлений - даются автором рядом, в оценочном сопоставлении.

Тургенев намеренно представил Базарова глубоко эмоциональной личностью, несущей всю полноту ощущений, с целью поставить ее в явное противоречие с ложными убеждениями, устраняющими из жизни романтику и поэзию.

Мировоззрение Базарова отрицается Тургеневым в той его части, которая направлена против художества, искусства, шире - против романтического отношения к жизни. В романе выступает торжествующая, свободная в своих проявлениях естественная природа человека, и перед лицом ее оказывается бессильной нигилистическая мысль, отрицающая прекрасное.

Разумеется, одновременно Базаров высоко поднимается писателем над станом отцов-либералов как типичный представитель демократов, несущий плодотворную идею отрицания самодержавно-крепостнического строя.

Эта трагедия раздвоения Базарова не случайно была замечена Достоевским. "Вы до того полно и точно схватили то, что я хотел выразить Базаровым, - пишет Тургенев Достоевскому, - что я только руки расставлял от изумленья и удовольствия. Точно вы в душу мне вошли и почувствовали даже то, что я не счел нужным вымолвить". Не сохранилось письмо Достоевского, посвященное "Отцам и детям". Достоевский, по всей вероятности, проник в тайну внутренней душевной жизни Базарова, увидев там борьбу натуры с нигилистическим расчетом, принял главную мысль тургеневского романа, потому что нигилистическое учение и ему представлялось узкорационалистическим, мелкорассудочным, исключающим глубину и сложность жизни.

Со страниц журнала "Время" Страхов, вероятно, во многом повторил Достоевского. Он указывал, что Тургенев "изобразил жизнь под мертвлящим влиянием теории; он дал нам живого человека, хотя этот человек, по-видимому, сам себя без остатка воплотил в отвлеченную формулу" (Время, 1862, № 4, с. 77).

Трагедия раздвоения личности, которая оказалась в центре художественного внимания не только Достоевского, но и Тургенева, была порождена условиями эпохи перелома. В период ломки устоев старой, патриархальной крепостнической России, когда "старое бесповоротно, у всех на глазах рушилось, а новое только укладывалось"¹, убыстрялся процесс исторического движения. "В несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых странах Европы целые века", - писал В. И. Ленин об этой эпохе. На смену крепостной России шла Россия капиталистическая. В. И. Ленин раскрыл те противоречивые, сложные национально-исторические условия, в которых совершалось развитие капитализма в России. "Прогрессивное значение капитализма состоит именно в том, что он разрушил прежние узкие условия жизни человека, порождавшие умственную тупость и не дававшие возможности производителям самим взять в руки свою судьбу. Громадное развитие торговых сношений и мирового обмена, постоянные передвижения громадных масс населения разорвали исконные узы рода, семьи, территориальной общины и создали то разнообразие развития, "разнообразие талантов, богатство общественных отношений", которое играет такую крупную роль в новейшей истории Запада. В России этот процесс сказался с полной силой в пореформенную эпоху... Этот экономический процесс отразился в социальной области "общим подъемом чувства личности"².

¹ (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 102)

² (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 433)

5

Пушкинское открытие в русской жизни уже 20-х годов самосознания "современного человека", вступившего во внутренние оппозиционные отношения с породившей его аристократической средой, имело огромное значение не только для Тургенева, но и для всей художественной прозы 40 - 50-х годов. Судьба дворянской интеллигенции очень волновала Пушкина и его последователей. "Известно, - писал Н. В. Осьмаков, - что все составные литературного процесса, как звенья единой цепи, взаимосвязаны между собой, взаимообусловливают друг друга. Появление лермонтовского Печорина в значительной мере обусловлено пушкинским Онегиным, который в свою очередь генетически связан с грибоедовским Чацким. Если же от ретроспективы обратиться к перспективе, то и в ней обнаружится линия преемственной связи художественных типов, идущая от Печорина к Рудину и Обломову". В историко-функциональном исследовании ученых интересует "не столько обоснование преемственной связи между произведениями, сколько выяснение функциональных притяжений между ними"¹.

¹ (Осьмаков Н. В. Историко-функциональное исследование произведении художественной литературы. - В кн.: Русская литература в историкофункциональном освещении. М., Наука, 1979, с. 25)

Тургеневские "лишние люди", несомненно, генетически преемственно связаны с образом Онегина и представляют собою варианты найденного Пушкиным типа. В новых общественно- политических условиях Тургенев переосмысливает идейно-художественный облик пушкинского героя. В данном случае генетически преемственные связи требуют историко-функционального изучения, поскольку они становятся проявлением социальноэстетической жизни пушкинского романа в условиях последующего развития литературы.

Целая вереница "российских Гамлетов", сосредоточенных на своем "я", лишенных общественно-нравственного идеала, но желающих приобщиться к "всеобщему", проходит в произведениях Тургенева. Василий Васильевич, он же Гамлет Щигровского уезда из одноименного рассказа, Чулкатурин из "Дневника лишнего человека", Веретьев из "Затишья", Борис Андреевич Вязовнин из "Двух приятелей", Алексей Петрович из "Переписки", Павел Александрович из "Фауста", господин №№ из "Аси" - все они принадлежат к социально-бытовому типу, сложившемуся в среде дворянской интеллигенции 40 - 50-х годов. Рудин и Лаврецкий тоже "лишние люди", но с более четким стремлением к социальному преобразованию, к практическому участию в общественной жизни, с более чутким отношением к запросам истории, русской народной жизни. Преемственно связанные с образом Онегина, все эти тургеневские персонажи - уже герои нового исторического этапа и потому "просветители", хоть для одной женской души - да просветители, как заметил Добролюбов.

Вслед за Пушкиным Тургенев в новых исторических условиях обращается к интеллектуальному герою из дворянской среды, выражающему какие-то существенные тенденции исторического момента. С тех же пушкинских позиций признания незыблемых нравственных ценностей Тургенев развенчивает индивидуалистическую настроенность дворянского интеллигента, бессильного перед запросами истории, как бы продолжает критику "безнадежного эгоизма".

Противник романтического одностороннего субъективизма в искусстве, связанного во времена Пушкина с байроновским возвышением безудержного индивидуализма, Тургенев как бы продолжает пушкинскую традицию развенчания "единодержавия" героя и выдвигает в качестве самостоятельного центра художественного изображения душевный мир героини, страстную, цельную личность с глубоким сознанием общественнонравственного долга.

Само это противопоставление раздвоенного, изъеденного эгоистической рефлексией героя, бессильного жить по заветам своего высокого интеллекта, и душевно красивой героини, русской женщины, прочно убежденной в нравственном смысле человеческого существования и потому жаждущей полезной для народа практической деятельности, - само это противопоставление, характерное для тургеневских романов и многих повестей, идет от Пушкина, автора "Евгения Онегина".

6

Роман Пушкина "Евгений Онегин", первый реалистический роман в мировой литературе, преемственно связанный с лучшими достижениями романтического искусства, оказал огромное воздействие на русскую литературу; плодотворное развитие его традиций в особенности ощущается в романах Тургенева.

В "Евгении Онегине" Белинский увидел "поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития" (VII, 432). Великую заслугу поэта он видит в том, "что он так верно умел схватить действительность известного мгновения из жизни общества" (VII, 447).

Идейно-художественный опыт Пушкина по созданию романа, воспроизводящего социально-историческую специфику момента из жизни русского общества, имел огромное значение для Тургенева, изобразившего в своих романах смену различных стадий в общественной истории России 40 - 70-х годов. Подобно пушкинскому роману, романы Тургенева не были историческими по теме, но были историческими по способу изображения. Творчески развивая "онегинскую" традицию, Тургенев обратился к социально-историческому воспроизведению действительности. Недаром он ставил себе в заслугу стремление "добросовестно и беспристрастно изобразить и воплотить в надлежащие типы и го, что Шекспир называет - the body and pressure of time ("самый образ и давление времени"), и ту быстро изменяющуюся физиономию русских людей культурного слоя, который преимущественно служит предметом моих наблюдений" (XII, 303).

Тургеневские персонажи являются представителями определенной общественной среды, героями своего времени. Действие в романах не случайно приурочено к определенной эпохе, а персонажи относятся к определенному идеологическому направлению - или идеалистическому эстетизму 1830 - 1840-х годов, или идейно-политическому нигилизму 1860-х годов, или народническому радикализму 1870-х годов и т. п. Рудин, Базаров, Нежданов связаны с конкретными этапами классовой борьбы в истории русского общественного движения. Характерной чертой своих романов Тургенев считал точное обозначение в них исторической обстановки.

Система соотнесения действия в романах Тургенева с исторически определенным временем путем датировки действия, обращением к реалиям эпохи приводит к созданию идейно-политической атмосферы, в условиях которой герои и выступают выразителями определенных исторических сил и тенденций. Передаются разнообразные приметы времени, выявляющие характер той интеллектуальной культуры, которая во многом определяет содержание личности центрального героя, его принадлежность к тому или другому идейно-политическому или этико-философскому течению эпохи.

Пушкинские традиции в романах Тургенева сказываются в изображении интеллектуальной культуры как определяющей характеры центральных персонажей. Общественная сущность человека выражается через его нравственно-психологическую жизнь, через его интеллектуальные запросы. Как и Пушкина, Тургенева занимают опосредствованные формы влияния истории на человека: в их произведениях своеобразие исторического времени, выраженное в литературе и искусстве, в разнообразных проявлениях культуры и в самом типе ее, находит свое выражение в переживаниях персонажей¹.

¹ (См.: Гроссман Л. П. Портрет Манон Леско. Два этюда о Тургеневе. М., 1922, с. 4 - 41; Пумпянский Л. В. Романы Тургенева и роман "Накануне". Историко-литературный очерк. - В кн.: Тургенев И. С. Сочинения. М. - Л., 1929, т. VI. Ученый пишет здесь: "...центральное сюжетное действие... - отвержение Онегиным Таниной любви - глубоко связано с дендистской и скептической умственной культурой, усвоенной Онегиным, по замыслу Пушкина, в Петербурге в годы высшего расцвета петербургского дендизма (1818 - 1820). Вот почему в "Евгении Онегине" играет такую роль точное выяснение уровня и типа культуры героя, для чего служат списки книг, мнения героя по различным вопросам культуры")

Претворяя пушкинский опыт, Тургенев становится большим мастером в изображении характеров как сформированных определенным укладом той или другой культуры, развивавшейся в определенных социально-исторических условиях. Например, Рудин и Базаров - тургеневские идеологи, связанные с различной общественной средой и соответственно этому с различными интеллектуальными запросами. Один, по своей психологии и поведению принадлежащий к поколению дворянской интеллигенции 1840-х годов, воспитан на идеях немецкой идеалистической философии и романтической поэзии, другой - нигилист по мировоззрению, выразитель демократической и материалистической культуры 60-х годов. Обращаясь к приметам времени, называя и характеризуя интересующие героев книги, Тургенев вводит читателя в ту или другую интеллектуальную атмосферу и речевую манеру героя всецело подчиняет его социально-историческому характеру.

Рудин выступает одним из руководителей умственного движения своего времени, выдающимся членом того кружка, о котором Н. Г. Чернышевский говорил: "Эти люди решительно жили только философией, день и ночь толковали о ней, когда сходились вместе, на все смотрели, все решали с философской точки зрения"¹. Тургенев высоко оценивает способность Рудина к отвлеченному мышлению и тем самым поднимает Рудина, несмотря на его холодность, актерство, позирование. Лежнев, рассказывая о студенческих сходках, констатирует: "...но читал он философские книги, и голова у него так была устроена, что он тотчас же из прочитанного извлекал все общее, хватался за самый корень дела и уже потом проводил от него во все стороны светлые, правильные нити мысли, открывал духовные перспективы" (VI, 298). Органично владеющий диалектическим методом Гегеля, Рудин объяснял всеобщую связь явлений, закон разумной необходимости во всем мироздании и потому заражал слушателей именно ощущением вселенной как чуда и гармонии, возбуждал в других "святую искру восторга"².

¹ (Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т. М., ГИХЛ, 1947, т. III, с. 202)

² (См.: Курляндская Г. Б. Структура повести и романа И. С. Тургенева 1850-х годов. Тула, Приокское книжное изд-во, 1977, с. 58 и др)

Рудин вводит и Наталью Ласунскую в атмосферу идеалистического созерцания, воспитывает ее на немецкой художественной классике: "Какие сладкие мгновенья переживала Наталья, когда, бывало, в саду, на скамейке, в легкой, сквозной тени ясеня, Рудин начнет читать ей гетевского "Фауста", Гофмана или "Письма" Беттины или Новалиса, беспрестанно останавливаясь и толкуя то, что ей казалось темным" (VI, 290). Вся фразеология Рудина характеризует его как человека, выросшего в атмосфере немецкого философского идеализма. Речь его насыщена философскими оборотами и отвлеченными сентенциями. Например: "Стремление к отысканию общих начал в частных явлениях есть одно из коренных свойств человеческого ума", "Всякая система основана на знании основных законов, начал жизни" и т. п. Стиль Рудина - это стиль отвлеченной идеалистической философии и публицистики, характерный для дворянских интеллигентов 30 - 40-х годов.

Базаров - представитель уже демократической культуры 60-х годов, противник той идеалистической морали, для которой, по словам Добролюбова, "важнее общие принципы, чем простая жизненная правда"¹. Многие представители демократического круга признали типичность Базарова. По словам Писарева, "все наше поколение со своими стремлениями и идеями может узнать себя в действующих лицах этого романа", "Базаров - представитель нашего молодого поколения" (Русское слово, 1862, № 3, с. 24). В статье "Еще раз Базаров" Герцен заявил: "Верно ли понял Писарев тургеневского Базарова, до этого мне дела нет. Важно то, что он в Базарове узнал себя и своих и добавил, чего недоставало в книге"².

¹ (Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч. М., 1937, т. II, с. 58)

² (Герцен А. И. Поли, собр, соч, М., Изд-во АН СССР, 1960, т. XX, кн. 1, с. 335)

Делая разночинца Базарова медиком, естествоиспытателем, материалистом, Тургенев выражал объективно закономерные черты поднимающейся разночинной России. Ведь 1860-е годы - это годы расцвета точных наук, и прежде всего естествознания. Период 60-х годов К. А. Тимирязев назвал "русской эпохой Возрождения". И. И. Мечников вспоминает "тот период русской жизни, когда интерес к положительным наукам занял самое выдающееся место", когда "сразу воспрянул научный дух", "молодежь с особым рвением принялась за изучение естественных наук".

Рисуя медика Базарова, погруженного в свои естественнонаучные исследования, Тургенев предугадал движение русской науки, воплотил черты эпохи - интерес к научно-экспериментальному физиологическому исследованию, к цельному философскому материализму.

7

"Евгений Онегин", по мысли Белинского, "первое национально-художественное, в высшей степени оригинальное и национально-русское произведение" (VII, 441). Отличая истинную народность от простонародности, Белинский полагает, что Пушкин показал себя "истинно национальным поэтом" в изображении жизни "образованных сословий". Он сумел представить "нравственную физиономию" высшего слоя общества и найти в его жизни, "наполовину прикрывшейся прежде чуждыми ей формами", национальное содержание. Ведь народность трактовалась Белинским в "высшем значении этого слова", как выражение субстанции народа: "...тайна национальности каждого народа заключается не в его одежде и кухне, а в его, так сказать, манере понимать вещи" (VII, 443).

Онегин и Татьяна сопоставляются прежде всего по их связи с русским национальным содержанием. Г. А. Гуковский убедительно доказал, что культура Онегина и Татьяны, их нравственно-психологический уклад во многом противоположны. Вненародное, вненациональное, следовательно, бесплодное и пустое воспитание Онегина объясняет душевную черствость, индивидуалистическую настроенность светского денди в первых главах романа. Он становится вполне понятен именно в контрастном сопоставлении с Татьяной, демонстрирующей национально-народный тип сознания, душевного склада и потому выражающей норму, идеал пушкинского мировоззрения 1823 - 1830-х годов. "Татьяны милый идеал" - сказал сам Пушкин в завершающей строфе романа¹.

¹ (См.: Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы романтического стиля. М., ГИХЛ, 1957, с. 203 - 204)

По словам Белинского, "стихотворный роман Пушкина положил прочное основание новой русской поэзии, новой русской литературы" (VII, 441), что подтверждается прежде всего романами Тургенева, который воплощал "в надлежащие типы" и "ту быстро изменяющуюся физиономию русских людей культурного слоя", который преимущественно и служил предметом его художественных воспроизведений.

Национально-исторический принцип, идущий от Пушкина, становится ведущим для Тургенева. Характеры в его романах выступают национально-своеобразными и конкретно-историческими. В жизни людей "культурного слоя" Тургенев нашел и глубокое национальное содержание. Продолжая пушкинские традиции, Тургенев, как и Толстой, оценивает своих героев-персонажей из дворянской среды в зависимости от их отношений к народу, к его субстанциальному содержанию. Он разбивает своих действующих лиц в романе на две категории по характеру отношения к правде жизни, которое определялось мерой их близости к внутренним национальным основам русской жизни.

Правда становится нормой поведения для положительных героев Тургенева, живущих идеей "общего блага", - Рудина и Натальи Ласунской, Федора Лаврецкого и Лизы Калитиной, Инсарова и Елены, Литвинова, Соломина, Нежданова и Марьянны. Напротив, фальшивость, искусственность, моральная и социальная порочность, рабское преклонение перед буржуазной европейской культурой, презрение к своему народу, полное равнодушие к судьбам своей страны характеризует представителей господского дворянского слоя - Дарью Михайловну Ласунскую, Пигасова, Паншина, Варвару Павловну Лаврецкую, отца Лаврецкого - Ивана Петровича, генерала Ратмирова и его коллег, Сипягина, Калломейцева и других.

Этот типологический принцип становится определяющим в романе "Дворянское гнездо". Пушкинская традиция, правда в "снятом" виде, здесь ощущается с наибольшей отчетливостью. Он разбивает действующих лиц с учетом содержания той среды, которая своими воздействиями сформировала их характеры. С одной стороны, Паншин, Варвара Павловна Лаврецкая, Марья Дмитриевна Калитина, а с другой - Марфа Тимофеевна, Лиза Калитина и Федор Лаврецкий. У героев этих двух подразделений различное отношение к родине. Паншин - типичный представитель "государственных" людей, чиновничьей бюрократии, западник-космополит, равнодушен к родине, раболепно преклоняется перед буржуазной европейской цивилизацией. Варвара Павловна, вся пропитанная парижским воздухом и нравами полубогемы, не чуждая эстетических влечений, поражает низким уровнем своего нравственного состояния. Им, живущим по законам дворянской среды с ее космополитической культурой и европеизированными формами, противостоят Лиза, Марфа Тимофеевна, Лаврецкий, выражающие народное национальное самосознание. Их объединяет та духовная основа, которую Тургенев назвал в одной из своих статей "крепостью нравственного состава". Все они, русские душою, испытали на себе воздействие народной среды. Лиза воспитана религиозно настроенной няней Агафьей Власьевной, и "след, оставленный ею в душе Лизы, не изгладился". Марфа Тимофеевна и вовсе "прожила целых десять лет у мужика в курной избе". В жилах Лаврецкого текла не только дворянская, но и плебейская кровь. Недаром он требовал "прежде всего признания народной правды и смирения перед нею".

Таким образом, лучшие представители дворянской среды близки к нравственно-поэтическому миру народа, к его верованиям, преданиям, легендам и противостоят той помещичьей среде, которая выступает в своей обыденности, прозаичности, бездуховности. Ценность личности из привилегированного слоя общества определяется степенью ее связи с "почвой", с народом.

Лиза Калитина, как человек глубокой убежденности и устойчивой нравственной воли, имеет предшественницу - тоже русскую женщину, Татьяну Ларину. Тургеневская героиня и пушкинская Татьяна связаны с исконно русской национальной культурой, с народной стихией - именно этим определяется их нравственная чистота и высокое сознание долга, верность ему. Лиза Калитина противопоставлена своему ближайшему дворянскому окружению, как и Татьяна, которая "в семье своей родной казалась девочкой чужой". В речи о Пушкине Достоевский заметил о Татьяне: "Это тип положительной красоты, это апофеоза русской женщины, и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене последней встречи Татьяны с Онегиным. Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не повторялся в нашей художественной литературе - кроме образа Лизы в "Дворянском гнезде" Тургенева"¹.

¹ (Достоевский Ф. М. Собр. соч. в 10 т. М., ГИХЛ, т. 10, 1958, с. 447)

8

Диалектика социально-типических проявлений и общечеловеческого содержания в личности героев Пушкина и Тургенева в какой-то степени определяет характер их реализма как художественного метода. Когда разрывается цепь социальной детерминированности и акцентируется общечеловеческое, т. е. национальное, народное, в переживаниях и поведении главным образом центральных героев-персонажей, открывается возможность той романтической субъективности, которая, сливаясь с конкретно-историческим воспроизведением действительности, несказанно его углубляет.

Как известно, пушкинский роман полемически противостоит романтизму, но вместе с тем в самом себе несет сильную романтическую стихию¹, не имеющую ничего общего с байроническим "единодержавием" (В. М. Жирмунский) центрального героя - индивидуалиста, одиночки, отщепенца. Эта романтическая субъективность в романе связана с многообразными отступлениями, посредством которых создается лирический образ автора-повествователя. Через его идейно-нравственное отношение к изображаемому миру, через воспроизведение его воспоминаний, мыслей и чувств создается та идейно-эмоциональная атмосфера, которая, как лирическое одушевление, сочетается с эпическим изображением действительности.

¹ (Д. Д. Благой предлагает установить "правильное соотношение между реалистическим методом, выработанным в борьбе с романтическим и господствующим в романе, и имеющейся в нем же романтической струей" (Пушкин. Итоги и проблемы изучения. М. - Л., Наука, 1966, с. 321). Он же заметил: "С наличием в "Онегине" романтической струи связан и сам его жанр - лирический роман в стихах, жанр, который мог возникнуть в русской литературе XIX века всего лишь один-единственный раз и именно в данный момент ее развития - на стыке романтизма и реализма" (там же))

Лиризм, являющийся средством выражения эмоционального самосознания автора, становится источником той романтики, в которой проявляются специфические особенности романтического типа творчества. Именно этой сложностью своей художественной структуры единственный раз возникшей в русской литературе роман в стихах более всего воздействовал на последующее развитие всего русского литературного художества. "Онегинская" традиция сильнее всего ощущается в романах Тургенева именно в этом слиянии "идеального" с "реальным". Татьяна, "милый идеал" поэта, является предшественницей тургеневских девушек, образы которых выступают в романах конкретноисторическими и вместе с тем идеальными.

Романтический пафос в романах Тургенева, как и в пушкинском романе в стихах, находится в органическом единстве с реалистическим методом, т. е. конкретно-историческим воспроизведением действительности. Русские писатели объединялись признанием, что идеалы и действительность не являются абсолютно противоположными сферами, что идеалы составляют потенции самой реальности. Белинский писал: "...идеалы скрываются в действительности; они - не произвольная игра фантазии, не выдумка, не мечта; и в то же время идеалы - не список с действительности, а угаданная умом и воспроизведенная фантазиею возможность того или другого явления" (VIII, 615).

Критик учитывает сложную диалектику между искусством и жизнью. Творческая фантазия помогает писателю угадывать "возможности того или иного явления", находить "идеалы вокруг себя", т. е. в потенциях самой жизни.

Романтика становится органическим качеством реалистического стиля Тургенева, верного ученика Пушкина, именно потому, что она связана с выражением того идеала, который составляет возможность развивающейся действительности. "Страсть к правде", "непримиримая правдивость", "абсолютная искренность", "естественность" - такими словами иностранцы обычно характеризуют русскую литературу. Страстный поклонник Пушкина, Проспер Мериме сказал однажды Тургеневу: "Ваша поэзия ищет прежде всего правды, а красота потом является сама собою" (XV, 70). "Где жизнь, там и поэзия" - этот тезис Белинского подтверждается всем творчеством Пушкина и Тургенева, а также и всей историей русской классической литературы.

Глубокое освоение социальной типичности человека, изображение литературных героев как представителей социально-исторических сил и вместе с тем внимание к их общечеловеческому содержанию и делает Тургенева верным союзником Пушкина.

Чтобы понять ту основную позицию, с которой Тургенев воспринимал и оценивал произведения Пушкина, необходимо напомнить, что Тургенев органически усвоил учение Белинского о пафосе, выраженное им в статьях о Пушкине. В статье о романе Евгении Тур "Племянница" Тургенев подчеркнул необходимость "высших умозрений", приветствовал в творчестве писателей "мысль, со всеми ее страданиями и радостями, жизнь, со всеми своими зримыми и незримыми тайнами..." (V, 374). В статье "Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева" Тургенев утверждал, что "без сознательного участия творческой фантазии нельзя вообразить ни одного произведения искусства", что в создании художника проявляется вся его творческая личность (V, 424). Он хорошо понимал, что чувства в искусстве пронизаны светом сознания, что эмоции нераздельны с мыслью. Отрицая абсолютизацию чувства в искусстве, Тургенев одновременно знал, что мысль в подлинных произведениях искусства "никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом", что "творческий процесс начинается мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства", что общее в поэзии заключает в себя все богатство особенного и единичного (V, 426).

Мысль, оплодотворенная чувством писателя, порождает поэзию благоуханную, живую, льющуюся. Только она позволяет художнику создать образ, не осужденный умереть. Счастливые вымыслы отличаются тем, что "жизнь им далась, что она открыла им свои родники и охотно потекла по ним своей светлой волной. В этом-то и состоит их оригинальность, их редкость" (V, 382). Только мысль, согретая чувством, ставшая пафосом, помогает писателю в правдивом и художественном воспроизведении жизни. Напротив, голая отвлеченная мысль приводит к риторике, искусственной дидактике.

В речи о Пушкине Тургенев сохраняет внутреннюю близость с Белинским, подчеркивает, что общественная тенденция должна быть "не в голове только, а прежде всего в сердце, в крови пишущего, прежде всего должна быть чувством, инстинктом, а потом уж, пожалуй, и сознательной мыслью". Таким гармоническим художником Тургенев, как и Белинский, считал Пушкина. В поэтическом темпераменте Пушкина его поразила "эта особенная смесь страстности и спокойствия, или, говоря точнее, эта объективность его дарования, в которой субъективность его личности сказывается лишь одним внутренним жаром и огнем" (XV, 71). Творчество Пушкина представлялось Тургеневу образцом объективного воспроизведения действительности, только не холодного, не бесстрастного, а согретого внутренним чувством.

Тургенев очень ценил гармоничность Пушкина, способность изображать жизнь объективно и с пафосом - страстью, идущей изнутри. В своей речи Тургенев привел слова Мериме о том, что у Пушкина "поэзия чудным образом расцветает как бы сама собою из самой трезвой правды", что "идеальное" в его созданиях примиряется с реальностью. Идя дорогой своего учителя, Тургенев и сам по складу своего таланта и содержанию своей мысли стремился к этому слиянию "реального" и "идеального", исторически конкретного воспроизведения действительности с ее внутренним романтическим озарением.

Белинский уже на основании ранних произведений Тургенева признал, что Тургенев связан с Пушкиным самым типом эстетического мышления, методом реалистического воспроизведения действительности, которое вместе с тем отличается романтическим пафосом.

Поэзия Тургенева - это поэзия реальной жизни, а не та поэзия, которая, по разъяснению Белинского, "происходит от раздражительности нервов и живости воображения", отличается "блеском, яркостью красок", но "ничего общего с действительностью не имеет" (VII, 69). В борьбе с риторикой, с искусственно-метафорическими описаниями Тургенев отстаивал лишь поэзию действительной жизни, этим самым продолжал традиции Пушкина, поэзия которого чужда "всего фантастического, мечтательного, ложного, призрачно-идеального", как писал Белинский (VII, 339).

В Пушкине Тургенев нашел родственное ему поэтическое мировосприятие. Ученик объединился со своим учителем поэтической настроенностью, которая вдохновляла на прозрение "идеального" в реальности. Где жизнь - там для них была и поэзия. Добро и красота для них сливались в одно гармоническое, нерасторжимое целое, а бытие приобретало нравственно-эстетическую ценность.

Признание объективности прекрасного делает Тургенева продолжателем пушкинских традиций в русской литературе. Об этом так писал Салтыков-Щедрин: "Тургенев был человек высокоразвитый, убежденный и никогда не покидавший почвы общечеловеческих идеалов. Идеалы эти он проводил в русскую жизнь с тем сознательным постоянством, которое и составляет его главную и неоцененную заслугу перед русским обществом. В этом смысле он является прямым продолжателем Пушкина и других соперников в русской литературе не знает. Так что, ежели Пушкин имел полное основание сказать о себе, что он пробуждал "добрые чувства", то же самое и с такой же справедливостью мог сказать о себе и Тургенев. Это были не какие-нибудь условные "добрые чувства", согласные с тем или другим переходным веянием, но те простые, всем доступные общечеловеческие "добрые чувства", в основе которых лежит глубокая вера в торжество света, добра и нравственной красоты"¹.

¹ (Щедрин Н. (М. Е. Салтыков). Полн. собр. соч. в 20-ти т. М., Гослитиздат, 1940, т. XV, с. 611 - 612)

Эти слова - глубокая и проницательная характеристика творчества Тургенева - величайшего писателя-гуманиста, преемственно связанного с Пушкиным, родоначальником русской литературы. Любовь к человеку, стремление раскрыть его несомненную духовность, борьба за раскрепощение щедро одаренного народа, униженного рабством и насилием, вера в конечное торжество добра - вот что является внутренней страстью Тургенева, пафосом его творческой деятельности.

По словам Белинского, Тургенев наделен способностью "схватывать сущность, а следовательно, и особенность каждого предмета", и "потому описания его запечатлены достоверностию". "Поэзия Тургенева имеет своим источником глубокое чувство действительности, сердечную симпатию ко всему живому, и потому ее чувства всегда истинны, ее мысли всегда оригинальны" (VII, 69). Это чувство меры, инстинкт истины, по словам Белинского, сближает Тургенева с Пушкиным (VII, 329).

9

Чуткий к поэзии действительной жизни, Тургенев любил воспроизводить то живое созерцание красоты, которое освобождает человека от корыстных эмоций и возвышает над прозой жизни. Объектом изучения становится само эстетическое восприятие, как духовное состояние человека, свободное от эгоистических потребительских влечений. Пушкинское "сладострастье высоких мыслей и стихов" очень волновало Тургенева. Верно заметил К. К. Истомин: "Это была какая-то особенная, артистическая и своеобразная душевная организация, претворившая в свою плоть и кровь художественные образы русской и европейской поэзии; глубокий знаток литературы, тонкий ценитель искусства и красоты, Тургенев весь сложный мир человеческой души, типов и характеров возводит к знакомым образам родной и чужой поэзии. Шекспировский король Лир и Гамлет перевоплощаются в тургеневских "степного короля Лира" и "Гамлета Щигровского уезда". Белые руки палача ("Казнь Тромпана") вызывает у него на память пушкинский стих из "Полтавы": "Палач... руками белыми играя..." Изображает пробуждение женской души под влиянием поэзии - влияние "Анчара" Пушкина на Марью Павловну в повести "Затишье" и душевный переворот Веры из повести "Фауст"¹. Художественное произведение приобретает исключительную власть над героями Тургенева в силу их особой чуткости к поэзии и красоте жизни, их романтической настроенности.

¹ (Истомин К. К. "Старая манера" И; С. Тургенева (1834 - 1855), с. 9 - 10)

Продолжая традиции предшественников, Тургенев вместе с тем по-своему, в соответствии с содержанием своей эпохи и своего мировоззрения, разрабатывает так называемую "эстетическую ситуацию", освобождающую человека от утилитарного и делающую его духовно свободным. Наслаждение красотой часто приобретает у Тургенева характер романтического идеалистического созерцания - и в этом отличие "ученика" от "учителя".

Тургеневские мечтатели, участники кружка Покорекого в романе "Рудин", стремятся понять "целое" Природы, закон всемирной жизни и почувствовать себя "с каким-то священным ужасом благоговения, с сладким сердечным трепетом", "живыми сосудами вечной истины, орудиями ее, призванными к чему-то великому..." (VI, 298). Тургенев сосредоточенно изображает эти моменты созерцательного возвышения над обыденным и каждодневным, эти идеальные душевные порывы, когда "у каждого в глазах восторг, и щеки пылают, и сердце бьется", и говорят они "о правде, о будущности человечества, о поэзии...", а утром расходятся "веселые, честные, трезвые...".

Прославляя "чистые наслажения" произведениями искусства, красотой природы и любви, Тургенев в рассказе "Яков Пасынков" создает "эстетическую ситуацию", когда романтики входят в мир природы как в храм красоты, благоговейно отдаваясь созерцанию вселенской гармонии, обретая всю силу духовной свободы. Когда Яков Пасынков читал своим тихим и сосредоточенным голосом, рассказчику казалось, что "мы с ним медленно, понемногу отделялись от земли и неслись куда-то, в какой-то лучезарный, таинственно-прекрасный край...". Ему припомнилась ночь, исполненная романтического томления: "На небе сияли бесчисленные звезды. Яков поднял глаза и, стиснув мне руку, тихо воскликнул:

- Над нами 
Небо с вечными звездами... 
А над звездами их творец...

Благоговейный трепет пробежал по мне; я весь похолодел и припал к его плечу... Сердце переполнилось..." (VI, 206).

Композиция Лемма, музыканта с гениальными задатками из романа "Дворянское гнездо", становится выражением той любви Лизы и Лаврецкого, которая теряет характер естественной чувственности и приобретает символическое значение слияние человека со "всеобщим". "Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса" (VII, 238). Любовь становится не только бесплотной и возвышенной, но и таинственной, почти мистической. Совершенство музыкальной композиции Лемма, передающей поэзию естественного чувства любви, обогащенного духовным горением человека, проверяется чувствами Лаврецкого, поклонившегося тому, что он сжигал в огне плотской страсти, - душевной красоте русской женщины: он "выпрямился и стоял, похолоделый и бледный от восторга. Эти звуки так и впивались в его душу, только что потрясенную счастьем, любви; они сами пылали любовью".

Иногда романтическое начало в реалистических произведениях Тургенева приобретает, таким образом, несколько отвлеченный характер, порождаемый противопоставлением конечного бесконечному, что разделяет Тургенева с Пушкиным и делает его продолжателем Жуковского и предшественником символической поэзии.

Различие эпох и мировоззренческих позиций Тургенева и Пушкина сказалось в их эстетическом идеале. Просветительская философия XVIII века, воздействовавшая на Пушкина, и диалектический философский идеализм Германии, а также романтический идеализм Станкевича, мимо которых не мог пройти философствующий художник Тургенев, проявились по-разному в той специфической трактовке "эстетической ситуации", которая явилась излюбленным предметом изображения "ученика" и "учителя".

"Сладострастье высоких мыслей и стихов" находит свое дальнейшее творческое развитие в произведениях Тургенева - но уже в соответствии с идейно-эстетическими запросами другого исторического времени. Возвышение романтика-мечтателя: Якова Пасынкова и Лемма, Касьяна и Калиныча совершается уже по законам эпохи 40-х и 50-х годов, овеянных увлечением философскими идеалистическими идеями. Тургеневские романтики, отдаваясь "чистым наслаждениям", теряют свой индивидуализм, обретают то равновесие, которое, по мысли писателя, составляет сущность жизни. "Тихое и медленное одушевление, неторопливость и сдержанность ощущений и сил, равновесие здоровья в каждом отдельном существе - вот самая ее основа, неизменный закон, вот на чем она стоит и держится" (VII, 69 - 70). Именно в момент романтического возвышения человек приходит в гармоническое согласие с миром, составляет с ним нерасторжимое единство.

Тургенев совершает новый шаг в развитии художественной прозы: он использовал принцип эмоционально окрашенного, поэтически звучащего слова, соединил прозу с поэзией, нарушил пушкинское требование лаконической простоты. Недаром после Тургенева проза Пушкина показалась Толстому "голой". Совершается не только усвоение Тургеневым творческого опыта Пушкина, но и своеобразное отталкивание. По разъяснению Д. Д. Благого, "преемственность - это не только усвоение, а и отталкивание, не только продолжение и развитие, но и критический пересмотр, переоценка "детьми" наследия своих литературных "отцов", переоценка, принимающая подчас весьма резкие формы, за которыми скрываются и расхождения творческих индивидуальностей, и полемика времен, различных эпох. И в этом сказывается не только законное стремление нового писателя, вступающего в литературу, к самоутверждению, к выходу на самостоятельный творческий путь, но и естественный закон общественно-исторического и соответственно литературного развития"¹.

¹ (Благой Д. Диалектика литературной преемственности. - Вопросы литературы, 1962, № 2, с. 94)

10

Тургенев интересовался эволюцией читательского отношения к Пушкину, т. е., говоря словами нашего времени, историкофункциональным изучением наследия классика¹. Глубоко уверенный в эстетической неисчерпаемости произведений Пушкина, Тургенев задумался над фактом охлаждения к поэту современников и людей 40 - 60-х годов. "А между тем Пушкин не избег общей участи художников-поэтов, начинателей. Он испытал охлаждение к себе современников: последующие поколения еще более удалились от него, перестали нуждаться в нем, воспитываться на нем, и только в недавнее время становится заметным возвращение к его поэзии" (XV, 72).

¹ ("В историко-функциональном исследовании литературы на первый план выступает тщательное изучение различных интерпретаций смысла художественного произведения в разные периоды его эстетической жизни. Это дает возможность глубже, полнее и всестороннее понять его идейно-эстетическое содержание и установить его объективное соотношение с духовными запросами современности" (Осьмаков Н. В. Историко-функциональное исследование произведений художественной литературы. - В кн.: Русская литература в историко-функциональном освещении, с. 11 - 12).

О проблемах восприятия см.: Храпченко М. Б. Время и жизнь литературных произведений. - Вопросы литературы, 1968, № 10; Храпченко М. Б. Творческая индивидуальность писателя и развитие литературы. М., Сов. писатель, 1975; Храпченко М. Б. Внутренние свойства и функция литературных произведений. - В кн.: Контекст - 1973. М., Наука, 1975; а также упомянутую работу Н. В. Осьмакова)

Эстетическое отношение читателей к Пушкину Тургенев ставил в связь с содержанием их эпохи, их политической, социальной, эстетической жизни. В этом смысле Тургенев-критик, интересуясь проблемой взаимодействия творчества Пушкина с поколениями читателей, продолжал традиции Белинского, который указал два важнейших элемента этого взаимодействия: "неисчерпаемость внутреннего содержания значительного литературного явления и постоянную изменяемость исторической обстановки, с которой оно вступает в эстетические соотношения"¹.

¹ (Осьмаков Н. В. Историко-функциональное исследование произведений художественной литературы. - В кн.: Русская литература в историко-функциональном освещении, с. 6)

В лекции о Пушкине, прочитанной в 1859 г., Тургенев, характеризуя идейно-эстетическую атмосферу 1830 - 1840-х годов, констатировал: "В сфере художества заговорил Гоголь, за ним Лермонтов, в сфере критики, мысли - Белинский". Та литературная школа, которую он назвал "ложновеличавой", рухнула "под совокупными усилиями этих трех, едва ли знакомых друг другу деятелей". "В то же время, - вспоминает Тургенев, - умалилось и поблекло влияние самого Пушкина, того Пушкина, имя которого так было дорого самим нововводителям, которое они окружили такой полной любовью" (XIV, 40). Читателям 40-х годов казалось, что начало гармонии и примирения преобладает в поэзии Пушкина над пафосом отрицания и протеста и потому предпочтение отдавалось Гоголю и Лермонтову, в произведениях которых авторская субъективность проявлялась энергическими призывными голосами. Белинский писал: "...мы в Гоголе видим более важное значение для русского общества, чем в Пушкине, ибо Гоголь - поэт более социальный, следовательно, более поэт в духе времени; он также менее теряется в разнообразии созданных им объектов и более дает чувствовать присутствие своего субъективного духа, который должен быть солнцем, освещающим создания поэта нашего времени" (VI, 259).

Очень важно отметить, что и сам Тургенев тогда в 40-е годы отдал предпочтение Гоголю. В статье 1845 г. о русской литературе, опубликованной в парижском журнале, Гоголь называется "самым народным" из русских писателей, подчеркивается "поразительное влияние Гоголя", его "первое место среди современных писателей"; "он - первый вполне самобытный писатель в русской литературе", "он обладает неистощимым комическим даром, которого недоставало Пушкину, иронией, прикрываемой добродушием и отличающейся этим от горькой иронии Лермонтова; он обладает своеобразным юмором, свойственным ему одному и отмеченным тем отпечатком глубокой грусти, которую всегда найдешь на дне славянской души"¹.

¹ (Литературное наследство. Из парижского архива И. С. Тургенева, т. 73, кн. первая. Неизвестные произведения И. С. Тургенева, с. 284)

В лекции о Пушкине Тургенев находит историческое объяснение тому предпочтению, которое читатели 40-х годов и сам он лично отдавали Гоголю, родоначальнику так называемого отрицательного направления в русской литературе. Влияние Гоголя и падение влияния Пушкина Тургенев объясняет не субъективными, частными причинами, а историческими закономерностями, политическими и эстетическими потребностями тогдашней эпохи. Он подчеркивает, что "время чистой поэзии прошло так же, как и время ложновеличавой фразы; наступило время критики, полемики, сатиры. Вместо слова: "наступило" - могли бы мы... (употребить слово: "возвращалось". Подобные "возвратные" обороты бегущего вперед исторического колеса известны всем наблюдателям жизни народов".

Эти разъяснения Тургенева подтверждают его обращение к закону отрицания - отрицания в решении проблемы преемственности поколений и смены эстетических вкусов по мере движения истории.

В 1880 г. в "Речи по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве" Тургенев объясняет причины охлаждения "шестидесятников" к Пушкину и благоговейное возвращение к нему в 80-х годах с позиций гегелевской диалектики и гегелевского историзма. Он прослеживает смену идейно-художественных увлечений читателей в неразрывной связи с процессами общественной жизни. Говоря о так называемом "отрицательном" направлении демократической интеллигенции 1860-х годов, Тургенев подчеркивает ее равнодушие к поэзии Пушкина: "Миросозерцание Пушкина показалось узким, его горячее сочувствие нашей, иногда официальной славе - устарелым, его классическое чувство меры и гармонии - холодным анахронизмом" (XV, 73). Тургенев констатирует, что "поэт центральный, сам к себе тяготеющий", сменился "поэтом-глашатаем, центробежным, тяготеющим к другим...". Эту смену Тургенев признал закономерной, т. е. связанной с новыми потребностями общественной жизни. Он отметил, что художество тогда, в 60-е годы, стало "служить другим началам, столь лее необходимым в общественном устроении". В письме к Боткину от 17 июня 1855 г. Тургенев разъяснял общественную значимость сатирического, обличительного направления в литературе. "Бывают эпохи, где литература не может быть только художеством - а есть интересы высшие поэтических интересов. Момент самопознания и критики так же необходим в развитии народной жизни, как и в жизни отдельного лица..." (П., II, 282).

Полемически выступая против тех представителей отечественной журналистики, которые писали о пагубном влиянии критики 60-х годов, критики Чернышевского, Добролюбова, Писарева и других, признавшей Пушкина поэтом формы, Тургенев заметил: "Многие видели и видят до сих пор в этом изменении простой упадок; но мы позволим себе заметить, что падает, рушится только мертвое, неорганическое. Живое изменяется органически - ростом". Холодное отношение демократической интеллигенции 60-х годов к творчеству Пушкина Тургенев воспринимает не как простой упадок, а как проявление исторической необходимости: "Не в "суде глупца" и не в "смехе толпы холодной" было дело; причины того охлаждения лежали глубже", в "самой судьбе, в историческом развитии общества, в условиях, при которых зарождалась новая жизнь, вступившая из литературной эпохи в политическую"; "не до поэзии, не до художества стало тогда. Одинаково восхищаться "Мертвыми душами" и "Медным всадником" или "Египетскими ночами" могли только записные словесники, мимо которых пробежали сильные, хотя и мутные волны новой жизни" (XV, 73). Ту же мысль о диалектических процессах общественной духовной жизни народа Тургенев выражал и в лекции 1859 г., отрывок из которой вошел в "Литературные и житейские воспоминания", - но применительно к эпохе 40-х годов, когда так же восторжествовало время полемики, сатиры и критики: "Торквато Тассо" Кукольника, "Рука всевышнего" исчезли, как мыльные пузыри; но и "Медным всадником" нельзя было любоваться в одно время с "Шинелью" (XIV, 40). Тургенев не только объясняет, но и принимает это противопоставление Пушкина, как гармонического поэта, "центрального", "центростремительного", т. е. тяготеющего к самому себе, Гоголю, а потом Некрасову в 60-е годы, "центробежным", тяготеющим к другим.

Тургенев, таким образом, не присоединился к тем литературным критикам и публицистам, которые считали революционных демократов беспощадными разрушителями эстетики, внесшими идейный разброд в молодые души¹. Напротив, Тургенев считал отрицательное направление 1860-х годов не зряшным, не скептическим, а неизбежным и необходимым моментом в общественной истории.

¹ (См.: Никонова Т. А. "Воспоминания о Белинском" и "Речь о Пушкине". Тургенев о преемственности в развитии русской критики. - В кн.: Тургеневский сборник. Материалы к полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. Л., Наука, 1969, т. V, с. 276 - 279)

Понимая обусловленность и даже историческую необходимость новых, отрицательных решений демократов 60-х годов в области искусства, Тургенев вместе с тем подметил в речи 1880 г. заостренный, односторонний характер этих решений: Белинский сменился "другими судьями, мало ценившими поэзию", считавшими "не только дозволительным, но и обязательным приносить все не идущее к делу в жертву, сжимать всю жизнь в одно русло" (XV, 73 - 74), всецело подчинять поэзию требованиям общественной пользы.

Отрицательный пафос читателей и критиков демократического направления приобрел тогда разрушительный и беспощадный характер, но этот пафос не был случайным и зряшним. Напротив, он явился выражением общественных и эстетических потребностей исторического момента.

В своем представлении о диалектике общественного и художественного развития Тургенев опирался на Гегеля. Еще в статье о "Фаусте" Гете Тургенев писал, что отрицательное начало бывает "односторонним, безжалостным и разрушительным" при вступлении своем на поприще общественного развития. Но потом, получив право гражданственности, оно "постепенно теряет свою чисто разрушительную ироническую силу", наполняется само новым положительным содержанием и превращается в разумный органический прогресс (I, 22). Результатом отрицания является нечто положительное, потому что новое, будучи отрицанием старого, удерживает все ценное, что заключало в себе старое, из которого возникло уже на более высокой ступени развития. Тургенев понял диалектический и поступательный характер познавательного процесса, понял, что "отрицание" в развитии духовной жизни человечества проявляется через утверждение достижений прошлого. В. И. Ленин разъяснял: суть диалектического отрицания состоит в том, что оно есть "Не голое отрицание, не зряшное отрицание, не скептическое отрицание... а отрицание как момент связи, как момент развития, с удержанием положительного..."¹.

¹ (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 29, с, 207)

Пережив эту крайность забвения поэзии, новое поколение на рубеже 70 - 80-х годов возвращается к ней, обогащенное предшествующим развитием. Говоря о том, что молодежь возвращается к чтению и изучению Пушкина, Тургенев при этом подчеркивает, что "наши юноши возвращаются к ней (поэзии. - Г. К.) не как раскаявшиеся люди, которые, разочарованные в своих надеждах, утомленные ошибками, ищут пристанища и успокоения в том, от чего они отвернулись". Видя в этом возврате "симптом хотя некоторого удовлетворения", Тургенев выражает уверенность в том, что "ничто уже не помешает поэзии, главным представителем которой является Пушкин, занять свое законное место среди прочих законных проявлений общественной жизни" (XV, 75).

По мысли писателя, хотя бы "некоторые" общественные цели, ради которых в 40 - 60-е годы приходилось жертвовать поэзией, к 80-м годам были достигнуты. Не будем говорить о либеральных заблуждениях Тургенева, важен самый факт социально-функционального отношения писателя к читательским интересам.

Тургенев подчеркнуто выражает мысль о том, что возвращение к поэзии Пушкина совершается с сохранением положительного содержания предшествующей стадии общественной жизни, ознаменованной преобладанием в искусстве критики и сатиры. Обогащенные достигнутыми целями и удовлетворенные этим, участники недавнего исторического прошлого, пережив одностороннее отрицание, сами становятся носителями положительного содержания, которое проявляется также и в их восторженном отношении к поэзии Пушкина.

Таким образом, Тургенев понимает, что причиной нового отношения читателей к Пушкину являются новые общественно- исторические условия, которые позволили читателям приобщиться к объективно-эстетическим ценностям, заложенным в произведениях Пушкина. Так, говоря языком нашего времени, Тургенев определяет "социально-эстетическое функционирование" творчества Пушкина.

Радуясь возвращению внимания молодежи к Пушкину, Тургенев выражает уверенность, что гений Пушкина принадлежит будущему, предсказывает расширение круга пушкинских читателей, сближая в этом Пушкина с Шекспиром, всемирно-историческое значение которого для него бесспорно: "И как о Шекспире было сказано, что всякий, вновь выучившийся грамоте, неизбежно становится его новым чтецом - так... всякий наш потомок, с любовью остановившийся перед изваянием Пушкина и понимающий значение этой любви, тем самым покажет, что он, подобно Пушкину, стал более русским и более образованным, более свободным человеком!" (XV, 76).

Тургенев выражал полную уверенность в том, что в будущем творчество Пушкина станет достоянием народного читателя и тогда Пушкин приобретет имя народного, национального поэта. "Будем надеяться, - сказал Тургенев в заключение своей речи, - что в недалеком времени даже сыновьям нашего простого народа, который теперь не читает нашего поэта, станет понятно, что значит имя: Пушкин! - и что они повторят уже сознательно: "Это памятник - учителю!" (XV, 76).

Тургенев говорил о новом поколении читателей из народной среды, которые с наибольшей глубиной воспримут содержание пушкинского творчества. Он как бы предугадывает духовную атмосферу будущей эпохи с ее эстетическими запросами и общественно-политическими возможностями.

Тургенев верил, что Пушкин станет духовным достоянием народа, потому что искусство он рассматривал как "воспроизведение, воплощение идеалов, лежащих в основах народной жизни и определяющих его духовную и нравственную физиономию". Именно с этих позиций Тургенев признал Пушкина "центральным художником, человеком, близко стоящим к самому средоточию русской жизни". Подчеркивая национальное своеобразие пушкинского гения, Тургенев писал: "Самая сущность, все свойства его поэзии совпадают со свойствами, сущностью нашего народа. Не говоря уже о мужественной прелести, силе и ясности его языка, эта прямодушная правда, отсутствие лжи и фразы, простота, эта откровенность и честность ощущений - все эти хорошие черты хороших русских людей поражают в творениях Пушкина не одних нас, его соотечественников, но и тех из иноземцев, которым он стал доступен" (XV, 70). Этими рассуждениями о национальном своеобразии Пушкина-поэта Тургенев повторяет свою любимую мысль, которую он высказал в 1878 г. в предисловии "От издателя" к "Новым письмам Пушкина": "Несмотря на свое французское воспитание, Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским человеком своего времени" (XV, 114).

Истолкование личности Пушкина и его творчества в главном своем содержании почти не менялось у Тургенева, а лишь углублялось по мере его собственной идейно-творческой эволюции. В речи 1880 г. Тургенев творчески развивает и обогащает те свои признания пушкинского гения как национально своеобразного, которые впервые нашли свое выражение в статье 1845 г. о современном состоянии русской литературы. Там говорилось, что Пушкин естественно, непроизвольно выражал субстанциальную сущность русского народа: "...между русским народом и Пушкиным существует глубокая симпатия. Мы намеренно говорим народом, ибо мужественные и гармоничные стихи Пушкина - у всех на устах, и Пушкин, несомненно, является первым национальным поэтом России". Поэзия Пушкина рассматривается в этой статье как "непосредственное выражение натуры впечатлительной и щедрой, русской по преимуществу, русской везде и всегда - в манере чувствовать, мыслить и любить. Глубокое и искреннее чувство, без изысканности, без напряженного усилия, строгий и скупой колорит, благородная простота, прирожденная величавость и, в особенности, полное отсутствие любви к себе, той любви, которая столь тщеславно выставляет себя напоказ во всем, что теперь читаешь, - вот отличительные черты его музы". Тургенев считает, что в поэзии Пушкина заключается "высшее поэтическое выражение русской жизни, ее радостей и ее печалей"¹.

¹ (Литературное наследство. Из парижского архива И. С. Тургенева, т. 73, кн. 1, с. 284)

Вместе с тем в речи о Пушкине 1880 г. Тургенев выразил колебания в определении всемирно-исторического значения Пушкина: "Но можем ли мы по праву назвать Пушкина национальным поэтом в смысле всемирного (эти два выражения часто совпадают), как мы называем Шекспира, Гете, Гомера?" (XV, 71). Название "национально-всемирного поэта" Тургенев "не решается дать Пушкину, хоть и не дерзает его отнять у него" (XV, 75). В этих колебаниях Тургенева сказались некоторые запоздалые традиции Белинского. Присоединяясь к гоголевскому определению "истинной национальности" в пушкинских статьях, критик, однако, не решается назвать Пушкина "народным поэтом", т. е. известным всему народу, тем более "национальным поэтом", потому что Россия есть "страна будущего" (VII, 332 - 333, 336).

"Пушкин, - пишет Белинский в обзоре "Русская литература в 1841 году", - обладал мировою творческою силою; по форме он - соперник всякому поэту в мире; но по содержанию, разумеется, не сравнится ни с одним из мировых поэтов, выразивших собою момент всемирно-исторического развития человечества" (V, 558). Эти утверждения Белинского были связаны с тогдашним уровнем исторического состояния России. Много лет спустя, именно в 1880 г., Достоевский со всей смелостью и определенностью назвал Пушкина "великим народным писателем", у которого "слышится вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коль вера, стало быть, и надежда, великая надежда за русского человека". Способность Пушкина "перевоплощаться вполне в чужую национальность" Достоевский объяснял как всемирную отзывчивость русского народа, его стремление "ко всечеловечности" (10, 453, 456).

При всех разногласиях и неповторимо индивидуальных трактовках Тургенев и Достоевский сошлись в главном - в признании Пушкина как гениального выразителя "русской народной сути". По Тургеневу, Пушкин был родоначальником новой русской литературы: "...Пушкин в своих созданиях оставил нам множество образцов, типов (еще один несомненный признак гениального дарования), - типов того, что свершилось потом в нашей словесности" (XV, 72), "он отозвался типическими образами, бессмертными звуками на все веяния русской жизни. Он первый, наконец, водрузил могучей рукою знамя поэзии глубоко в русскую землю".

Пушкин, по мнению Тургенева, дал окончательную обработку "нашему языку, который теперь по своему богатству, силе, логике и красоте формы признается даже иностранными филологами едва ли не первым после древнегреческого" (XV, 76). В языке, созданном Пушкиным, Тургенев находит "все условия живучести: русское творчество и русская восприимчивость строго слились в этом великолепном языке... (XV, 70). В статье "По поводу "Отцов и детей" Тургенев обратился к молодым писателям с призывом: "...берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками, 6 челе которых блистает опять-таки Пушкин!" (XIV, 109).