Глава вторая. Тургенев и Гоголь

1

Творчество Гоголя - как поэзия реальная, "поэзия жизни действительной, жизни коротко знакомой нам" - стало для Тургенева плодотворным учебником. Он близок к Гоголю пристальным вниманием к процессам и явлениям реальной общественной жизни. Недаром Белинский полагал, что Тургенев "всегда должен держаться почвы действительности", что "талант Тургенева имеет своим источником глубокое чувство действительности" (X, 294).

Гоголь для Тургенева - "литературный отец". Он называет себя "одним из самых малых учеников его" (П., II, 38), "поклонником и малейшим последователем" (П., II, 30). Имя Гоголя, образы гоголевских героев постоянно встречаются в письмах Тургенева к друзьям. П. В. Анненкову он доверительно пишет из Спасского 1 сентября 1853 г.: "Я кроме Пушкина и Гоголя ничего по-русски читать не могу" (П., II, 180). Того же адресата он просит 1 декабря 1857 г. из Рима: "Высылайте сюда же Пушкина, Гоголя непременно" (П, III, 175). "Гоголь весь пропущен цензурой безо всяких исключений", - радостно сообщает он М. Н. и В. П. Толстым в февральском письме 1852 г. Речь идет о втором, шеститомном собрании "Сочинений Н. В. Гоголя" (М., 1855 - 1856).

В письмах Тургенева часто встречаются реминистенции из сочинений Гоголя. "Давненько не брал я в руки шашек", - говаривал Чичиков Ноздреву, - такой фразой из четвертой главы первого тома "Мертвых душ" начинает Тургенев свое письмо к С. Т. Аксакову от 29 июня 1853 г. (П., II, 170). Разъясняя Герцену свою западническую ориентацию, Тургенев вспоминает "словечко" из "Ревизора" (действие IV, явление 13): "...я удалился, как говорит Гоголь, под сень струй европейских принципов..." (П., V, 51). В письме к Полине Виардо Тургенев оборвал свою попытку выразить радость предстоящего свидания репликой из Гоголя: "Ничего, ничего, молчание!" - как говорит сумасшедший у Гоголя" (П., V, 207).

Гоголя Тургенев считал одним из родоначальников русской литературы. Вильяму Рольстону он писал 19 октября 1866 г.: "...со времени Гоголя наша литература приобрела оригинальный характер" (П., VI, 389). Тут Тургенев перекликается с Белинским, который писал: "...со времени выхода в свет "Миргорода" и "Ревизора" русская литература приняла совершенно новое направление, можно сказать без преувеличения, что Гоголь сделал в русской романической прозе такой же переворот, как Пушкин в поэзии" (X, 294).

В "Литературных и житейских воспоминаниях" Тургенев выражал свое восторженное отношение к Гоголю: "Впрочем, я и не готовился ни к какой беседе - а просто жаждал видеться с человеком, творения которого я чуть не знал наизусть. Нынешним молодым людям даже трудно растолковать то обаяние, окружавшее тогда его имя..." "Великий поэт, великий художник был передо мною, и я глядел на него, слушал его с благоговением, даже когда не соглашался с ним" (XIV, 65, 68).

Глубоко потрясенный смертью Гоголя, Тургенев писал П. Виардо в феврале 1852 г.: "Нас поразило великое несчастье: Гоголь умер в Москве, умер, предав все сожжению, - все - второй том "Мертвых душ", множество оконченных и начатых вещей, - одним словом, все. Вам трудно будет оценить всю громадность этой столь жестокой, столь полной утраты. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был более чем только писатель; он раскрыл нам нас самих". Письмо заканчивается словами: "Повторяю, надо быть русским, чтобы понять, кого мы лишились..." (П., II, 394).

В произведениях Гоголя Тургенев увидел глубокое постижение своеобразия русского национального характера - "он раскрыл нам нас самих". Всем сердцем он принимал Гоголя, писателя-патриота, выразившего (особенно в "Мертвых душах") непоколебимую веру в творческую действенную силу русского народа. В статье-некрологе Тургенев сказал: "Мысль, что прах его будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетворением. Да, пусть он покоится там, в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил, так горячо любил, что одни легкомысленные или близорукие люди не чувствуют присутствия этого любовного пламени в каждом им сказанном слове!" (XIV, 73). В этом признании Гоголя величайшим гением русского народа Тургенев обнаружил свою преемственную связь с Белинским, который считал, что все произведения Гоголя посвящены "исключительно изображению мира русской жизни и у него нет соперника в искусстве воспроизводить ее во всей истинности". "Изображать русскую действительность, и с такою поразительною верностью и истиною, разумеется, может только русский поэт" (X, 294). Вслед за Белинским Тургенев считал Гоголя, как и Пушкина, поэтом, близко стоящим к самому средоточию русской жизни, "центральным художником".

Тургенева объединяет с Гоголем пламенная любовь к России, постоянная сосредоточенная дума о русском народе, "самом странном и самом удивительном народе" (П., II, 396). Вера в духовную силу русского народа, в его творческие неисчерпаемые возможности явилась живительным источником для Тургенева, страдавшего приступами пессимистических настроений. Он так писал о русском языке: "Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!" Это стихотворение в прозе он завершает словами: "Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!" (XIII, 198). И в письмах, и в статьях Тургенев выражает уверенность, что русскому народу, располагающему зреющими силами духовного развития, в будущем предстоит великое историческое восхождение. "В русском человеке таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития", - писал он в статье "Повести, сказки и рассказы Казака Луганского" (1,301). В статье о трагедии Гете "Фауст" он сказал: "Мы - как народ юный и сильный, который верит и имеет право верить в свое будущее, - не очень-то хлопочем об округлении и завершении нашей жизни..." (1,240).

Вместе с тем глубокая преемственная связь Тургенева с Гоголем имела свои исторические идейные пределы. Тургенев - писатель нового периода в развитии русской литературы, тесно связанного с борьбой "двух исторических тенденций, двух исторических сил" в русской общественной жизни, революционно- демократической и либерально-реформистской.

Тургенев видел силу Гоголя в обличении крепостнической действительности, застойной жизни "существователей", "приобретателей", "накопителей" в полном согласии с Чернышевским, увидевшим заслугу Гоголя в "прочном введении в русскую изящную литературу сатирического - или ...критического направления"¹. В той полемической борьбе вокруг пушкинского и гоголевского направлений в русской литературе, которая развернулась между защитниками теории "чистого искусства" и революционными демократами, Тургенев оказался на стороне последних.

¹ (Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. III, с. 18)

Тургенев, как и Чернышевский, понимал узость политических воззрений Гоголя, "тесноту горизонта". Тургенев вспоминал, как Гоголь в момент свидания с ним и М. С. Щепкиным "завел речь о цензуре, чуть не возвеличивая, чуть не одобряя ее как средство развивать в писателе сноровку, умение защищать свое детище, терпение и множество других христианских и светских добродетелей...". В этом гоголевском возвеличении цензуры Тургенев увидел решение писателя "рекомендовать и почти похваливать хитрость и лукавство рабства". В подобных рассуждениях Гоголя он почувствовал "затхлый и пресный дух" "Переписки". В результате встречи с Гоголем Тургенев понял разность их идейных ориентаций: "...я скоро почувствовал, что между мировоззрением Гоголя и моим - лежала целая бездна. Не одно и то же мы ненавидели, не одно любили..." (XIV, 66). В августе 1855 г. Тургенев писал Дружинину: "Я на днях прочел "Авторскую исповедь" Гоголя - и невольно думал о Вас - как жалка эта смутная чепуха, эта самолюбивая возня с самим собою - перед ясною, здравою, безличною художественностью Пушкина!" (П., II, 308).

Призыв Гоголя к нравственному самоусовершенствованию как средству социального прогресса, религиозному смирению и покаянию взволновал всех, близких к антикрепостническому лагерю. Тургенев разделил тогда гневный протест Белинского в знаменитом письме к Гоголю: он назвал это письмо "нашей религией".

Тургенев понимал, что ложное направление мысли сопровождалось снижением идейно-эстетического достоинства второй части "Мертвых душ". Он писал С. Т. Аксакову 14 ноября 1853 г.: "Доставили мне 3-тью и 5-ую главу "Мертвых душ" (2-й части). 3-тья глава, где Петух и Костанжогло - удивительна - но 5-ая с небывалым и невозможным откупщиком Муразовым... Лучше не говорить о ней - и набросить, как почтительные сыновья Ноя - покров на обнажившегося нашего литературного отца" (П., II, 206). "Довелось мне прочесть Гую, 2-ую, 3-тью и 5-ую главы "Мертвых душ" (второго тома), - писал Тургенев П. В. Анненкову, - 3-тья глава (где Петух, Кошкарев и Констанжогло) - вещь удивительная - совершенство.

Что за гениальная карикатура, что за водопад здоровой веселости - это Петух! Но 5-ая глава с невыносимым Муразовым - меня более нежели озадачила - она меня огорчила. Если все остальное было так написано - уж не вследствие ли возмутившегося художнического чувства сжег Гоголь свой роман?" (П., II, 184). Во втором томе "Мертвых душ" Тургенев увидел отражение тех же идей, какими проникнуты "Выбранные места из переписки с друзьями", написанные также и под влиянием бесед с А. О. Смирновой. Недаром в том же письме Тургенев заметил: "...этой Смирновщины (мне при чтении беспрестанно мерещилась Александра Осиповна) было напущено вдоволь". В XXV главе "Отцов и детей" Базаров говорит: "С тех пор как я здесь, я препакостно себя чувствую, точно начитался писем Н. Гоголя к калужской губернаторше"¹.

¹ (См. об этом: Назарова Л. Тургенев о Гоголе. - Русская литература, 1959, № 3, с. 154 - 158)

Тургенев встретился с Гоголем 20 октября 1851 г., когда Гоголь находился в состоянии мучительной душевной драмы. Истерзанный внутренними противоречиями, Гоголь с неизбежностью пришел к своей творческой катастрофе. "Из писем Гоголя мы знаем, - писал Тургенев, - какою неизлечимой раной залегло в его сердце полное фиаско его "Переписки" - это фиаско, в котором нельзя не приветствовать одно из немногих утешительных проявлений тогдашнего общественного мнения". В день своего посещения Тургенев убедился, "до какой степени эта рана наболела" в нем (XIV, 68). В своих воспоминаниях Тургенев ярко нарисовал портрет исстрадавшегося Гоголя, так и не нашедшего выхода из своей духовной драмы: "теперь он казался худым и испитым человеком". "Какая-то затаенная боль и тревога, какое-то грустное беспокойство примешивалось к постоянно проницательному выражению его лица". "Какое ты умное, и странное, и больное существо!" - невольно думалось, глядя на него" (XIV, 65).

Подобно Чернышевскому, Тургенев пытался конкретно-исторически понять трагедию Гоголя и его преждевременную гибель. В мартовском письме 1852 г. он писал И. С. Аксакову: "Эта страшная смерть - историческое событие - понятна не сразу; это тайна, (тяжелая, грозная тайна - надо стараться ее разгадать... но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает... все мы в этом согласны. Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам, - ни одному человеку, самому сильному духу, не выдержать в себе борьбу целого народа - и Гоголь гибнет! Мне, право, кажется, что он умер, потому что решился, захотел умереть, и это самоубийство началось с истребления "Мертвых душ"..." (П" II, 49 - 50). Во второй части "Мертвых душ" Тургенев заметил следы "смирновщины" и подумал: "За что же так губить, и ломать, и коверкать себя?" (П., II, 184). Над "грустной катастрофой его кончины" Тургенев размышляет также и в письме к Е. М. Феоктистову от 26 февраля 1852 г.: "...я чувствую, что в этой смерти этого человека кроется более, чем кажется с первого взгляда, - и мне хочется проникнуть в эту грозную и горестную тайну". "Мне, право, кажется, что какие-то темные волны без плеска сомкнулись над моей головой - и иду я на дно, застывая и немея" (П, II, 48).

Взволнованными, проникновенными словами Тургенев сумел выразить великую скорбь, охватившую молодую, прогрессивную русскую интеллигенцию. "Гоголь умер! Какую русскую душу не потрясут эти два слова? Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить... Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся как одной из слав наших! Он умер, пораженный в самом цвете лет, в разгаре сил своих, не окончив начатого дела, подобно благороднейшим из его предшественников..." (XIV, 72). Ставя судьбу Гоголя, "пораженного в самом цвете лет", в связь с судьбой его величайших предшественников и современников, Пушкина и Лермонтова, Тургенев этим самым пытается понять социальные причины смерти Гоголя как вызванной неблагополучными общественными обстоятельствами.

Гоголь настойчиво заявлял о своей благонамеренности, о том, что он "всегда придерживался одних и тех же религиозных и охранительных начал", как сказал он в разговоре с Тургеневым и Щепкиным, но официальная Россия продолжала относиться к нему враждебно как к автору "Ревизора", "одной из самых отрицательных комедий, какие когда-либо являлись на сцене" (XIV, 69). Председатель цензурного комитета (М. Н. Мусин-Пушкин) в ответ на весть о смерти Гоголя объявил заранее, что он "не будет пропускать статей в похвалу Гоголя, "лакейского писателя", как свидетельствует запись А. В. Никитенко в его "Дневнике"¹. Именно поэтому статья Тургенева о Гоголе была запрещена петербургской цензурой. Она по недосмотру появилась в "Московских ведомостях" и за подписью "Т...в". За эту статью, в которой Гоголь был назван великим человеком, Тургенев "по высочайшему повелению" был арестован и после месячного пребывания на съезжей выслан из столицы в его орловское поместье Спасское-Лутовиново под надзор местных властей.

¹ (Никитенко А. В. Дневник, в 3-х т. М., Гослитиздат, 1955, т. 1, с. 351)

2

Чувство историзма, свойственное Тургеневу и Гоголю, по- разному проявлялось в их творчестве. Мастер литературной критики Добролюбов ценил Тургенева за умение художественно воссоздавать становящиеся явления общественной истории, за умение "угадывать новые потребности, новые идеи, вносимые в общественное сознание", "за чутье автора к живым струнам общества, умение тотчас отозваться на всякую благородную мысль и честное чувство, только еще начинающее проникать в сознание лучших людей". Тургенев пристально и проницательно наблюдал зарождающуюся и развивающуюся жизнь, Гоголь же "сосредоточил свое внимание преимущественно на изображении того, что тормозило развитие общества, то, что сковывало силы нации, народа; с исключительной глубиной писатель нарисовал общественный застой, господство косности, инерции, неподвижности"¹. Именно поэтому критическое начало имеет главенствующее значение в творчестве Гоголя, в творчестве Тургенева же оно приобрело лишь подчиненное значение. Главным пафосом художественных произведений Гоголя является сатира, в произведениях Тургенева она проявляется в изображении лишь некоторых сторон и явлений социальной действительности. Сатира лишь вкраплена в повествование, сказывается она лишь в изображении отдельных ситуаций, характеров, портретов. В романах имеются персонажи, изображенные сатирически, например: Пигасов и Пандалевский в "Рудине", Гедеоновский в "Дворянском гнезде", Ситников и Кукшина в "Отцах и детях", баденские генералы в "Дыме", Сипягин и Калломейцев в "Нови" и др. Сатирический пафос с особой силой проявился в "Записках охотника" и некоторых повестях в изображении представителей усадебного дворянства. Создавая образы консервативно настроенных помещиков патриархальной складки и помещиков европейской формации, Тургенев по-гоголевски решает проблему взаимодействия человека и среды. Для так называемых отрицательных персонажей ближайшая бытовая обстановка, непосредственное социальное окружение и становятся той средой, которая определяет их психологию. Верных представителей дворянского класса Тургенев изображает методом прямого соотнесения с их ближайшей, чаще всего усадебной действительностью. Они по-гоголевски изображаются не в формах внутреннего самоанализа, а через бытовую, вещную обстановку, с которой они кровно связаны духовным ничтожеством, посредством их отношения с окружающим миром. Тургенев развивает гоголевские традиции, показывая характеры помещиков, как порожденные определенным социальным укладом, выявляет реальную основу их жизненного поведения, которая заключается в крепостнической собственности, в крепостническом труде как источнике их существования. Но в изображении представителей дворянской и разночинной интеллигенции: Рудина, Лаврецкого, Базарова, Инсарова, Нежданова и других - писатель отходит от гоголевской школы и по-новому решает проблему типических обстоятельств в духе нового этапа в развитии литературы критического реализма. Эти герои-персонажи выступают представителями уже не узкоместной среды, но широкого идейно-политического движения. Они сосредоточены на социальных проблемах времени, на решении неотложных задач истории. Поэтому в романах Тургенева главное не картины быта, а сцены идеологического спора, идейные расхождения персонажей, представителей различных течений культурной жизни эпохи.

¹ (Храпченко М. Б. Творчество Гоголя, М., Изд-во АН СССР, 1954, с. 556)

Гоголь с его вниманием к мелочным, обыденным, раздробленным и холодным характером явился опорой для Тургенева в критическом изображении поместного дворянства. Верный ученик и продолжатель Гоголя, Тургенев выступает писателем антикрепостническим: он показывает пошлость, черствость, бездушие "хозяев жизни", а народную среду, в особенности в "Записках охотника", он характеризует как нравственно здоровую, располагающую огромными задатками духовного развития.

Тургенев сближается с Гоголем сатирическими тенденциями своего творчества, иногда преобладающими в отдельных произведениях, как в повести "Два приятеля". Главный герой Борис Андреевич Вязовнин, как и Чичиков, разъезжает по усадьбам, но с целью присмотреть невесту. Изображены сатирически заостренные характеры невест из усадебного мира. Пафос комического осуществляется совершенно по-гоголевски: обличается внутренняя пустота и ничтожность, прикрывающаяся претензиями на реальное содержание и значение. Ведь источником комизма гоголевских героев является, по определению М. Б. Храпченко, "контраст между мнимой значительностью и реальным ничтожеством, между видимым благородством и низостью, между кажущейся возвышенностью и реальной пошлостью". Утверждение "беспощадной истины" и срывание масок, покровов предстают в творчестве Гоголя в живом и органическом сочетании. Внутренняя структура ряда его образов отмечена сплетением в различных формах видимого благородства и низости, мнимого величия и ничтожества, призрачной активности и реального паразитизма, ложной возвышенности и пошлости. Писатель широко пользуется двуплановым построением образа; он прежде всего показывает то, как "выглядят его герои, как воспринимают их в окружающей среде, и одновременно с этим он вскрывает реальные черты их психологического облика, внутренние побудительные мотивы их поведения". "Сопоставление реального и мнимого, показного и истинного проходит красной нитью через большинство произведений писателя, через многие его образы"¹.

¹ (Храпченко М. Б. Творчество Гоголя, с. 539)

Средствами комического развенчания Тургенев создает образы своих дворянок-невест, пользуется при этом многоплановым построением образа: что персонаж думает о себе и как воспринимают его окружающие, и тут же изображаются его реальные черты.

Первой на пути Вязовнина предстала Софья Кирилловна Заднепровская. Комическая противоречивость ее личности выражается уже во внешних проявлениях - в манере говорить и вести себя, в мимике, жестах: "Выражение ее лица и особенно глаз, больших и блестящих, с приподнятыми углами, как у китайцев, являло странную смесь смелости и робости и никогда не могло назваться естественным. Она то щурила свои глаза, то внезапно их раскрывала; а на губах у ней постоянно играла улыбка, желавшая казаться равнодушной" (VI, 29). Комическая противоречивость характера этой барыни выражалась не только во внешних движениях, но также и в самом строе мыслей, чувств, во всем ее психологическом облике, в ее притязаниях на высшую культуру и образованность. Восторженное отношение к Марлинскому после статей Белинского о нем становится для Тургенева, верного ученика Пушкина, признаком духовной незрелости человека. В данном случае обличается выспренность и надуманность восторженной поклонницы. Как эмансипированная женщина, Софья Кирилловна ставит себя выше окружающей поместной среды: "Здесь есть люди, которые находят, что дамам не следует курить. А уж верхом ездить - сохрани бог! просто каменьями побьют". "Прогрессивность" героини сказалась и в отрицании брака, при этом выражалась она "очень красноречиво", "умела прибегнуть к украшениям новейшего слога". Заднепровская до некоторой степени является предшественницей Кукшиной, тоже "мыслящей женщины" из "Отцов и детей". Притязания Заднепровской на значительность, образованность комичны, и автор не скрывает своего иронического отношения к представительнице целого слоя дворянок, опошляющих идею женской эмансипации.

Следующая невеста - Эмеренция Калимоновна, - из "почтенного дома" Тиходуева, полковника в отставке. Девица, начиная с имени, - сплошное жеманство. Комические оттенки писатель улавливает и во внешности героини, в ее действиях, жестах, в особенности в речи, внешнее раскрывает комичность внутренней жизни. "...Эмеренция даже смеялась, грациозно приподняв одну руку, и в то же время так держалась, как будто хотела сказать: "Смотрите, смотрите, как я благовоспитанна и любезна и сколько во мне милой игривости и расположения ко всем людям!" Казалось, она и пришепетывала оттого, что уж очень была добра. Она смеялась, придавая своему смеху сладостную растянутость..." Писатель обличает в героине ничтожество, прикрывающееся значительностью. Развязность, жеманство, претензии на светскость, на высшее содержание, искреннее убеждение в своей неотразимости комичны. Суждение Бориса Андреевича Вязовнина выражает и авторский голос: "Это притворная любезность, это постоянное самообожание, это скромное убеждение в собственных достоинствах, эта снисходительность ангела, смотрящего на вас с вышины небес..." И окружающие убеждены в неотразимости Эмеренции. Так, по словам рекомендовавшего ее Петра Васильевича Крупицина, она "вся составлена из какого-то добродетельного огня!" (VI, 36).

Первым двум невестам, лишенным эстетического чувства, претендующим на значительность, а по сути ничтожным и жеманным, противопоставлена Верочка Барсукова, "доброе существо", отличавшееся "свободным обхождением", воплощенная простота и естественность. Всецело погруженная в хозяйственные заботы, она, несмотря на отсутствие духовности, лишена была комической противоречивости характера, потому что "высоко" не замахивалась. Этим самым образ Верочки как-то способствовал сатирическому изображению предшествующих невест и поместных дворян с потугами на светскость.

Тургенев в этой повести не скрывает своего враждебного отношения к дворянскому поместному существованию, как бездуховному и неподвижному. Ироничен смех писателя над представителями целого социального сословия. Ирония здесь вполне оправданна, она возбуждается объективными свойствами самой изображаемой действительности. Перед нами выступает целая группа сатирически изображенных характеров "существователей". Жеманные невесты показаны среди уездных помещиков, погрязших в лени и тунеядстве. Например, Михей Михеич своей бесцеремонностью напоминает гоголевского Ноздрева, претендующего на дружеские отношения к людям: "А ведь это, что ни говори, конечно, ты дрянь совершенная... а я тебя люблю, ей-богу; потому что, во-первых, у меня такая натура, а во-вторых, коли рассудить, - еще хуже тебя бывают, и даже можно сказать, что ты в своем роде порядочный человек" (VI, 54). Или Марфа Ильинична, которую разбил паралич. "Ведь вы знаете, - рассказывает Михей Михеич, - она любила-таки покушать. Вот сидит она третьего дня за столом, и гости у ней... Подают ботвинью, а она уже две тарелки скушала, просит третью... да вдруг оглянулась и говорит этак не торопясь, знаете: "Примите ботвинью, все люди сидят зеленые..." - да хлоп со стула..." Жизнь помещиков лишена всякой духовности, всякой нравственной тревоги, легко удовлетворяется насыщением желудка, и потому еда становится предметом главных забот и вожделений. Бытовая насыщенность повести подчеркивает бездуховность усадебной действительности. Внешнее, вещное господствует в изображении, например, усадьбы Тиходуевых. Характеры выявляются обилием предметных описаний¹.

¹ (Л. Мышковская верно заметила: "Предметное окружение героев Гоголя, вещи - у него не просто фон, где развивается действие, как у многих писателей; они у него часто те же обличители, одно из сильнейших орудий его негодующей сатиры" (Мышковская Л. Работа Гоголя над образом и словом. - Октябрь, 1952, № 2, с. 159). Верно заметил и М. Б. Храпченко: "...придавая существенное значение изображению бытовой среды в плане раскрытия социально-психологического облика героев, писатель, однако, ни в какой мере не замыкался в рамках быта" (Храпченко М. Б. Указ, соч., с. 536))

Этому патриархальному однообразию противостоит Борис Андреевич Вязовнин, тоже помещик, но получивший хорошее воспитание. Он когда-то учился в университете, знал разные языки, любил заниматься чтением книг, не без чувства изящного. Тоскующий и неудовлетворенный, он, однако, лишен общественно-нравственного идеала, а также и простой самобытности натуры, человеческой особости. Он является предметом критического, но не сатирического изображения.

Тургенев, несомненно, испытал влияние сатирической манеры повествования Гоголя, воспользовался приемом сатирического заострения ведущей черты в характере героя-персонажа, приемами сатирической типизации. Но Гоголь не ограничивался заострением в психологическом облике героев "преобладающей страсти", стремился также к многогранному изображению типов. Эта многогранность изображения в сочетании с заострением "задора" не всегда удавалась Тургеневу. Сатирически изображенные персонажи несли печать некоторой схематичности.

В повестях Гоголя Белинский находил юмор, спокойный в своем негодовании, добродушный в самом своем лукавстве. Но в творчестве Гоголя были проблески и другого юмора, "грозного и открытого", "он кусает до крови... хлещет направо и налево своим бичом... гумор желчный, ядовитый, беспощадный". Тургеневская сатира лишена этой ядовитой силы, хотя, разумеется, сатирическая манера Тургенева изменялась от произведения к произведению.. Комическое воодушевление, смех легкого презрения к. пошлости и праздности,, никчемности "существователей", уездных барынь и обслуживающих их лиц, компаньонок, гувернанток, в произведениях 40 - 50-х годов сменяется затем гневным) сарказмом, ядовитым и беспощадным смехом в двух последних романах.

Однако; на протяжении всей творческой деятельности смех Тургенева в его произведениях никогда не был развлекательным, имел познавательный смысл. О смехе Тургенева можно сказать словами Гоголя: это был смех, который "углубляет предмет, заставляет выступать ярко то, что проскользнуло бы, без проникающей силы которого мелочь и пустота жизни не испугали бы так человека" ("Театральный разъезд после представления новой комедии"). Смех Тургенева, несомненно, обладал "проникающей силой", способствовал "углублению" в отрицательные стороны социальной действительности, хотя жизнь "существователей" раскрывалась им как домашняя семейная, жизнь. Ирония писателя в изображении помещиков и их развращенных слуг была результатом глубокого осмысления комической противоречивости их характеров.

3

В двух последних романах Тургенева представители правящих сфер (баденские генералы, сановник Сипягин, откупщик Калломейцев.) осознаются писателем в их комической противоречивости, которая создается их отрицательным значением в национально-исторической жизни страны. В "Нови" изображается антагонизм между жизнью народа и деятельностью, чиновной бюрократии. Сановников, автор судит саркастически, гневно, негодующе, произведение поэтому проникнуто высочайшим сатирическим пафосом, в котором сплетаются традиции и Гоголя, и Щедрина.

В 70-е годы либеральное дворянство окончательно утратило свое прогрессивное значение и стало, смыкаться с реакцией. Тургенев обратился к сатирическому обличению хозяев жизни в своем последнем романе. Продолжая гоголевскую традицию развенчания "мертвых душ" помещичьего класса, Тургенев начинает испытывать творческое воздействие и другого мастера русской сатиры - Салтыкова-Щедрина. "Благородные верхи" изображаются писателем в тоне страстного негодования и злой, издевательской иронии. Си питии и Калломейцев - социальные типы, наиболее ярко олицетворяющие основные отрицательные свойства правящих классов; это люди, живущие в полной гармонии со средой, верные хранители полицейского режима в стране, классовых привилегий дворянства. Однако средства преувеличения в изображении представителей господствующего класса не принимают у Тургенева форму гротеска или гиперболы, как у Щедрина. Выделение характерного, раскрытие существенного содержания происходит без нарушения естественных размеров и пропорций реальных объектов. Раскрывая психологию, порожденную классовой практикой эксплуататоров, Тургенев, использует реалистическую сатиру без гротеска. Но сохраняя жизненное правдоподобие, Тургенев обращается к методу сатирического заострения, резкого выделения однородных особенностей в социально-типических характерах. Метод преувеличения выражается у Тургенева в резком очертании социального порока, в том, что он сильно подчеркнут в своей сущности. Так, в Сипягине и Калломейцеве выделяется ненависть к нигилистам, революционерам, страх за свое классовое благополучие. С гневом и презрением, "по возможности оскорбительно" писатель заклеймил представителей царской бюрократии: государственного деятеля, будущего министра, заигрывающего с демократами, стремящегося к примирению враждующих антагонистических сторон, упивающегося своими елейными, умильными фразами; камер-юнкера, помещика-ростовщика, который придерживался завета "кого пугнуть, кого поприжать". Тургенев предельно заостряет черты духовной бедности тех "хозяев жизни", классовая практика которых приводит к такому нравственному оскоплению. В сценах идейно-политического столкновения с представителями новой России Сипягин и реакционер Калломейцев полностью выявляют свое внутреннее ничтожество, а также трогательное согласие друг с другом в главном при всей видимости внешнего расхождения.

Сцены идеологической схватки в романе "Новь" рисуются иначе, чем в романе "Отцы и дети". Сатирическая заостренность этих сцен связана с открытым заявлением ненависти к врагу. Писатель оставил тон сдержанности и беспристрастия, он не скрывает своего презрения, гневного возмущения и протеста против помещиков типа Калломейцева, которые остались крепостниками и в 70-е годы, против их жестокости и произвола, безнаказанности всего их социально порочного поведения, против ограбления крестьян пореформенными средствами. Сарказмом своей сатиры писатель со всей откровенностью и определенностью заклеймил двоедушие крупных сановников типа Сипягина, играющих в либерализм, но в минуту "красной" опасности оставляющих позицию показного демократизма и сразу становящихся преданными слугами реакции, - в них пробуждается тогда "лев рыкающий". Сипягин "даже ногой топнул и зубом скрипнул", быстротой и организованностью своих действий удивил даже губернатора. "Каков!" - подумал тот с уважением".

Сипягин и Калломейцев - сатирические образы, разработанные с большой психологической глубиной. Сатирически заостренная портретная зарисовка, которая дается автором при нервом появлении персонажа и насыщается элементами психологической характеристики, со всей непосредственностью несущими стихию враждебного отношения, является существенным приемом типизации при создании образа помещика-крепостника: "лицо его, несколько женоподобное, с небольшими, близко друг к другу поставленными глазками, с тонким, вогнутым носом, с пухлыми красными губками, выражало приятную вольность высокообразованного дворянина. Оно дышало приветом... и весьма легко становилось злым, даже грубым: стоило кому-нибудь чем-нибудь задеть Семена Петровича, задеть его консерваторские, патриотические и религиозные принципы - о! тогда он делался безжалостным! Все его изящество испарялось мгновенно: нежные глазки зажигались недобрым огоньком; красивый ротик выпускал некрасивые слова - и взывал - с писком взывал к начальству". Писатель срывает маску респектабельности с лица "религиозного, православного" блюстителя порядка, обнажая его злобное и трусливое нутро.

Социально-типическая сущность Калломейцева как носителя дворянско-чиновничьей реакции 70-х годов проявляется в его речевой характеристике. Космополитическая настроенность, презрение к национальным основам русской демократической культуры сказались в его отрицании силы и значения русского общенародного языка. На вопрос Сипягиной, зачем он, говоря по-русски, употребляет так много французских слов, он отвечает: "...я признаю язык российский, язык указов и постановлений правительственных; я дорожу его чистотой! Перед Карамзиным я склоняюсь!.. Но русский, так сказать, ежедневный язык... разве существует?"

Русский язык представляется ему недостаточно изящным и гибким для ведения светского разговора. Он постоянно украшает свою речь иностранными словами и оборотами, говорит на том русско-французском жаргоне, который был принят в реакционных слоях русского дворянства. Русский язык перестал быть родным языком, как и вся национальная русская культура. Автор обличает космополитизм помещика, живущего узкой, духовно нищенской жизнью своей касты.

Елей мудрых и благосклонных, снисходительных речей Сипягина сказался в сцене идейно-политического расхождения Нежданова с Калломейцевым. Когда схватка между врагами становилась катастрофической, вмешался Сипягин со своей консервативно-либеральной политикой умиротворения": " - Под моим кровом, - так кончил он, - под кровом Сипягиных, нет ни якобинцев, ни клевретов, а есть только добросовестные люди, которые, однажды поняв друг друга, непременно кончат тем, что подадут друг другу руки!" Автор иронически замечает при этом: "Нежданов и Калломейцев умолкли оба - однако руки друг другу не подали; видно, час взаимного понимания не наступил для них". Речь Сипягина была выражением лицемерной, фальшивой морали примирения явно антагонистических сторон. Высокопарная, торжественная речь Сипягина сопровождается портретными, иронически заостренными наблюдениями писателя: "Возвысив голос и приняв осанку, в которой неизвестно что преобладало: важность ли государственного человека или же достоинство хозяина дома - он с спокойной твердостью объявил, что не желает слышать более у себя за столом подобные неумеренные выражения; что он давно поставил себе правилом (он поправился: священным правилом) уважать всякого рода убеждения, но только с тем (тут он поднял указательный палец, украшенный гербовым кольцом), чтобы они удерживались в известных границах благопристойности и благоприличия..."

Речевая манера Сипягина - это манера либерала, величественная, выспренная, вся составленная из пустых и красивых "умильных фраз". Сцена полемического диалога в романе "Новь" дается сатирически заостренной. Саркастический пафос писателя выражается в прямой форме. Авторское повествование преобладает над субъективно-речевыми выражениями действующих лиц. Приводя лишь некоторые, но яркие и колоритные высказывания сатирически обличаемых действующих лиц, Тургенев вполне доказывает их духовное ничтожество, их злобную античеловеческую направленность.

В романе сказались присущие Тургеневу различные формы комического: от саркастического смеха над угнетателями народа он обращался к печальной насмешке над друзьями народа, лишенными чувства действительной жизни.

В одиннадцатой главе романа изображается свидание Нежданова с Машуриной, Остродумовым в доме Маркелова, идеологические прения единомышленников. Создавая жизненно убедительную сцену встречи друзей, Тургенев не скрывает своей насмешки над людьми нравственно чистыми, но имеющими иллюзорные представления об исторических путях развития России. Писатель оставляет позицию беспристрастия, не скрывает своей оценки, естественно обращаясь к обобщенному пересказу значительной части разговора и показу психологических состояний собеседников.

Смех Тургенева, но без гнева и сарказма, ощущается в передаче рассказа Маркелова о мужиках и фабричных, о "дельных людях" между Ними. Среди других назывался им и "какой-то Менделей, по прозвищу Дутик; только на этого Дутика положиться было трудно: в трезвом виде храбр, а в пьяном труслив; и почти всегда пьян бывает". Маркелов далее искренне восхищается Кисляковым: "И какая деятельность! Раз пять или шесть всю Россию вдоль и поперек проскакал... и с каждой станции письмо в десять - двадцать страниц!" Ирония автора подчеркивается реакцией Нежданова, вопросительно посмотревшего на Остродумова.

Тургенев иронически разоблачает народнические представления о социалистической настроенности русского крестьянина. Народ изображается темным и забитым в тех же сценах пребывания Нежданова у Маркелова. Тургенев убедительно указал на отсутствие внутреннего понимания между крестьянской массой и народнической интеллигенцией. Попытка Маркелова создать земельную ассоциацию в своей деревне не встречает сочувствия крестьян. "Измучился! - свирепо проговорил Маркелов. - Как ты с этими людьми ни толкуй, сообразить они ничего не могут - и приказаний не исполняют... Даже по-русски не понимают. Слово: "участок" им хорошо известно... а "участие"... Что такое участие? Не понимают! А ведь тоже русское слово, черт возьми! Воображает, что я хочу им участок дать!" Маркелов вздумал разъяснить крестьянам принцип ассоциации и ввести ее у себя, а они упирались. Один из них сказал по этому поводу: "Была яма глубока... а теперь и дна не видать...", а все прочие крестьяне испустили глубокий, дружный вздох, что совсем уничтожило Маркелова". Народ равнодушен к социалистической пропаганде, но Маркелов упорно продолжает не считаться с жизненными запросами крестьянства и, как страстный фанатик, течение реальной жизни стремится втиснуть в схему субъективных идей. Игнорируя факты реальной жизни, он продолжает верить в революционную готовность крестьян. Ожидая известий от Николая Васильевича, он мечтает только о том, чтобы "немедленно приступить", так как народ, тот самый народ, который не понимает слова "участие", дольше ждать не согласен.

Восторженно относясь к народникам за их гражданское мужество, Тургенев отрицал их политические принципы. По словам П. Лаврова, он считал невозможным для них сойтись с народом, внести в него социалистические идеи. После первого собрания у Маркелова Нежданов старался сблизиться с крестьянами, но скоро заметил, что он просто изучает их, а не пропагандирует, "он словно робел перед ними, и, кроме очень общей короткой ругани, он от них ничего не услышал". Он заметил между собой и деревенским людом "ров", но все объяснил своей неумелостью.

Сцены хождения Нежданова в народ даны в тоне мягкого юмора. Герой вдохновлен высоким гражданским идеалом, но средства и формы служения ему вызывают впечатление комической противоречивости. В пропаганде Нежданова, в его обращениях к народу и формах Общения с ним - во всем проявляется комическое несоответствие между высокими целями и жалкими результатами. Герой до некоторой степени сознает комизм своего действия, но верные наблюдения и выводы, касающиеся слабых сторон народнического движения, он объясняет слабостью своей натуры эстета. Поэтому комизм перерастает в трагизм личности, размышляющей, обладающей острой критической мыслью, но не доверяющей себе¹.

¹ (См.: Курляндская Г. Б. О сценах драматического действия в романах И. С. Тургенева. - Учен. зап. Орловского гос. пед. ин-та, 1964, Кафедра литературы, т. XXIII, вып. IV, с. 209 - 226)

Роман "Новь", как и многие другие произведения Тургенева, отличается многотональностью, сплетением разных видов пафоса. Юмор обогащается оттенками трагического в изображении пропагандирующих, действующих народников.

Тургенев хорошо показал комизм дворянско-чиновничьего слоя, лишенного прогрессивного содержания, противостоящего народной национальной почве. Будучи писателем-гражданином, Тургенев понимал необходимость радикальных улучшений народной жизни. По мысли писателя, социальная деградация господствующих сословий может быть преодолена глубокими и радикальными реформами государственного быта страны.

4

Гоголевская манера органического сочетания лирического пафоса с сатирическим обличением с особой силой сказалась в "Мертвых душах". Белинский считал, что именно в "Мертвых душах" "осязаемо проступает его субъективность". Критик имеет в виду "ту глубокую, всеобъемлющую и гуманную субъективность, которая не допускает его с апатическим равнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вдыхать душу живу..." (VI, 217). Эта всеобъемлющая субъективность пронизывает всю поэму Гоголя, "доходит до высокого лирического пафоса и освежительными волнами охватывает душу читателя...". Белинский верно заметил, что пафос субъективности поэта проявляется не в одних высоколирических отступлениях, "он проявляется беспрестанно, даже и среди рассказа о самых прозаических предметах..." (VI, 218). Именно в глубоком синтезе сатиры и лирики - основа критического реализма поэмы Гоголя. Субъективность, пишет Ф. З. Канунова, "пронизывает все произведение от начала до конца. И решительно не правы те исследователи Гоголя, которые вспоминают о лирической патетике "Мертвых душ" лишь в связи с образом птицы-тройки, когда говорят о теме народа и народной России в поэме Гоголя. Вне "субъективности" Гоголя, вне высокого романтического и гражданского пафоса поэмы непонятен не только идеал художника, но и глубина его сатиры"¹. Активная роль автора определяется тем, что он один противопоставлен миру мертвых душ, помещиков и чиновников, один со своей мечтой о высоком назначении русского народа, России. С позиций патриотического, гражданского идеала он обличает современную действительность и прозревает грядущую судьбу русских. Именно поэтому лирика связана с сатирой неразрывно и органически. Высота идеала предполагает силу обличения. Ф. З. Канунова пишет: "Никогда еще до "Мертвых душ" ... этот трезвый реалистический анализ, сатирическое проникновение в основу социального зла не сочеталось в такой мере с высоким, взволнованным романтическим лиризмом и героической патетикой"².

¹ (Канунова Ф. З. Некоторые особенности реализма Изд-во Томского ун-та, 1962, с. 114)

² (Там же, с. 116)

Гоголевское открытие сочетания разных видов пафоса в одном произведении имело огромное значение и для Тургенева. Как же соотносятся лирические и сатирические пласты в произведениях Тургенева? В статье "Сатирические тенденции в творчестве И. С. Тургенева" П. Г. Пустовойт пишет: "Сатирические элементы органически входили в его повести и романы, перемежаясь в них с элементами лирическими. Это накладывало определенный отпечаток на тургеневскую сатиру. Можно без преувеличения сказать, что сатира для Тургенева была необходимым дополнением его лирики, тем отрицательным зарядом, без которого положительный (лирический) заряд не мог дать художественный ток и силу всему повествованию. Органически сливаясь с основной лирической стихией, сатира в романах и повестях Тургенева, естественно, испытывала на себе сильное влияние последней"¹. В чем же конкретно состоит внутренняя соотнесенность лирических элементов с сатирическими в произведениях Тургенева? Каков характер взаимосвязей различных видов пафоса у Тургенева?

¹ (В кн.: Творчество И. С. Тургенева. Изд-во МГУ, 1959, с. 494)

В 40 - 50-е и даже 60-е годы Тургенев возлагал еще надежды на представителей культурного среднего дворянства, на просветителей типа Лаврецкого, Лежнева, Литвинова, хотя и понимал их историческую пассивность. Писателем утверждался тип помещика-практика, озабоченного улучшением народной жизни средствами европеизации русских общественных отношений.

В романах Тургенева (и в этом их отличие от поэмы Гоголя, "Мертвые души") имеется тот положительный герой, который понимает потребности данного исторического момента и находится в противоречивых отношениях с косной помещичьей средой. Однако он не способен к движению вместе с историей и потому не находит дороги к плодотворной общественной деятельности.

Центральные персонажи Тургенева - это трагически раздвоенные Рудины, обратившиеся к идее общественного служения, но лишенные трезвого практического сознания; это Лаврецкие, близко стоящие к национальным основам русской жизни, но живущие чувством "живой грусти об исчезнувшей молодости"; это демократы Базаровы, вдохновленные высокой идеей отрицания всего крепостнического строя жизни, но сознательно ограничивающие себя задачей разрушения старого; это участники революционного народнического движения Неждановы, мыслящие Гамлеты, глубоко проникающие в закономерности действительной жизни, но не доверяющие своим тонким критическим соображениям.

Герои Тургенева - трагические личности, только предваряющие будущее и бессильные справиться с решением тех задач, которые выдвигаются наступающим этапом общественного исторического развития. Несмотря на свои огромные духовные возможности, тургеневские герои приходят к самоотрицанию - и не случайно: отсутствуют условия для перехода их в новую стадию духовного развития. Их связи с социальной действительностью совсем не многогранны - они ограничены кругом передовой дворянской среды и случайными встречами с представителями крестьянской массы. Отсюда - относительная неподвижность героев Тургенева, и в этой неподвижности кроется причина их трагической участи¹.

¹ (См.: Курляндская Г. Б. Художественный метод Тургенева-романиста, с. 310)

Лиризм тургеневского повествования связан с исканиями и страданиями центрального персонажа, всегда просветителя, который становится жертвой и своей внутренней раздвоенности, разлада натуры и сознательных устремлений к реальному участию в общественной практике, жертвой и своей оторванности от народа, а также объективных исторических обстоятельств, слабости освободительного движения в стране. Писательской критике подвергается герой-просветитель с внутренней готовностью к борьбе с застойными формами жизни, но неспособный к пей. С элегической грустью изображается трагическая участь героя, его социальная обреченность, и в тоне возвышенного лиризма принимаются его романтический подъем, "чистые наслаждения".

Духовность героя оттеняется пошлостью окружающей среды, и в этом выражается определенным образом связь лиризма с сатирой. Продолжая гоголевские традиции, Тургенев осуществляет обличение дворянской среды, с которой связан герой - протестант и просветитель. Представители консервативного дворянства - Пигасов, Ласунская, Калитина и их верные слуги, Пандалевский, Гедеоновский, например, выступают до некоторой степени мертвыми душами, неспособными к внутреннему развитию, но вместе с тем они пытаются самоутверждать себя в общественно бессодержательных формах, подобно персонажам Гоголя. Возникает внутреннее противоречие между претензиями на значительность и реальной ничтожностью жизни, т. е. объективный комизм¹.

¹ (См.: Поспелов Г. Н. Проблемы исторического развития литературы. М., Просвещение, 1972, с. 129 и др.)

Вместе с тем ближайшее социальное окружение героя обличается далеко не с гоголевской силой - и не случайно, потому что не в ней причина общественной несостоятельности героя. Ведь последний в своих нравственно-психологических состояниях определяется всем содержанием эпохи тех или других десятилетий в жизни страны. В качестве типических обстоятельств выступает весь крепостнический режим в стране - ив нем главная причина трагической участи героя, страдающего к тому же внутренним раздвоением. Натура созерцателя, романтика плохо согласуется с задачами активной общественной деятельности, да к тому же и отсутствуют объективные исторические условия для нее.

Таким образом, сочетание различных видов пафоса в произведениях Тургенева определяется новыми задачами, которые не стояли перед Гоголем, изображением новых исторических ситуаций.

Лиризм и сатира сочетаются в "Мертвых душах" органичнее, чем в произведениях Тургенева, потому что холодным, раздробленным, повседневным характерам противопоставляется не герой, сам являющийся у Тургенева предметом критического осмысления, но образ автора, носителя высокого нравственного сознания, пламенной любви к родине и жгучей ненависти к тем, кто мешает делу плодотворного национального развития. Лирический монолог автора помогает сатирическому обличению Чичикова, Манилова, Плюшкина и других. По словам Белинского, Гоголь "возбуждает в читателе созерцание высокого и прекрасного и тоску по идеалу изображением низкого и пошлого в жизни". Образы и картины пошлой, низменной жизни наводят читателей "на созерцание идеальной действительности" (II, 615, 170). У Тургенева лиризм и сатира разъединены, лиризм не поставлен на службу сатире, как у Гоголя, потому что лиризм сосредоточен вокруг главного героя и выражается главным образом в изображении высоких романтических порывов человеческой души, которые лишь в опосредованном виде соотносятся с обличаемой действительностью практиков, лишенных чувства красоты.