Глава третья. Тургенев и Лесков

1

В русской литературе прошлого столетия, пожалуй, не было писателей, на первый взгляд столь разных, так непохожих один на другого, как Тургенев и Лесков. "Мягкосердечный, уравновешенный, гармоничный Тургенев, ум и талант которого Лесков называл "благоустроенными"... И полная противоположность ему - Лесков - резкий, нетерпимый, страстный, чье огромное, стихийное дарование напоминает глыбу, которой не касалась рука человеческая"¹. Л. Н. Афонин в цитируемой статье, заметил, однако, что глубокое различие характеров и воззрений Тургенева и Лескова, разница их эстетических взглядов и литературных вкусов, политических пристрастий и антипатий не помешали им основательно интересоваться творчеством друг друга. Действительно, Лесков и Тургенев, при всем различии их этико-философских позиций, объединялись моралью жертвенного служения другим, страстным восхищением способностью человека к героическим подвигам, интересом к идейно-романтической сфере жизни, к высоким порывам человеческого духа.

¹ (Афонин Л. Н. Тургенев и Лесков. - В кн.: Третий межвузовский тургеневский сборник. Орел, 1971, с. 133)

Что ценил и что осуждал Тургенев в человеческой личности? В представителях дворянской интеллигенции, в русских людях "культурного слоя", изображенных в романах, Тургенев осуждал индивидуалистическую настроенность, равнодушие к "общему благу". Исключительный интерес к собственной личности, незнание общественно-нравственного идеала лишает их "бескорыстного энтузиазма" и делает одинокими и бесплодными. Именно Гамлет, герой шекспировской трагедии, с точки зрения Тургенева, является воплощением такого эгоистического погружения в себя. Личное "я" дорого Гамлету: "это исходная точка, к которой он возвращается беспрестанно, потому что не находит ничего в целом мире, к чему бы мог прилепиться душою; он скептик - и вечно возится и носится с самим собою", "он весь живет для себя, он эгоист; но верить в себя даже эгоист не может; верить можно только в то, что вне нас и над нами" (VIII, 176). Тургенев приветствовал энтузиастов общественного служения, носителей высокого нравственного сознания, людей донкихотского склада, т. е. людей, отличающихся чувством долга, "крепостью нравственного состава", непреклонностью воли, а главное, преданностью идеалу. В личности Дон-Кихота Тургенева покоряет это стремление "защищать притесненных", "исправлять зло", водворять- "истину, справедливость на земле". "Жить для себя, заботиться о себе - Дон-Кихот почел бы постыдным. Он весь живет (если так можно выразиться) вне себя, для другого, для своих братьев, для истребления зла, для противодействия враждебным человечеству силам - волшебникам, великанам, то есть притеснителям" (VIII, 174). Он приветствует Дон-Кихота за "веру в нечто вечное, незыблемое, в истину, одним словом, в истину, находящуюся вне отдельного человека, не легко ему дающуюся, требующую служения и жертв, но доступную постоянству служения и силе жертвы" (VIII, 173).

В статье "Гамлет и Дон-Кихот" Тургенев с предельной четкостью выразил свою этико-философскую направленность, и потому статья явилась своеобразным комментарием ко всему его творчеству¹.

¹ (См.: Левин Ю. Д. Статья И. С. Тургенева "Гамлет и Дон-Кихот". (К вопросу о полемике Добролюбова и Тургенева). - В кн.: Н. А. Добролюбов. Горький, 1965, с. 122 - 163)

В личности своих передовых героев-персонажей Тургенев заострял общечеловеческое содержание, донкихотское активное, героическое начало, способность жертвовать собою ради торжества справедливости на земле.

Уже в первом своем опубликованном романе он создал образ энтузиаста-просветителя - Рудина, призывающего "надломить упорный эгоизм своей личности", выйти на широкий простор служения "общему благу". Вместе с героем писатель был уверен, что "себялюбивый человек засыхает, словно одинокое, бесплодное дерево". В следующем своем романе "Дворянское гнездо" Тургенев создает в лице Лаврецкого образ такого дворянского просветителя, который уже освободился от так называемой идеалистической созерцательности, весь проникся чувством близости к национальным основам народной жизни, обратился к вполне конкретной задаче - научиться "пахать землю, и как можно лучше ее пахать". Это понимание потребностей реальной жизни, совершающейся истории с еще большей силой сказалось в личности Инсарова из романа "Накануне". Подобно Дон-Кихоту, Инсаров четко определил нравственный смысл своего существования, увидев свою задачу в освобождении родного болгарского народа от турецкого порабощения. Взволнованное внимание Елены, размышляющей над вопросом о том, как делать добро, оттеняет значительность той идеи, ради которой живет Инсаров: "Освободить свою родину! - промолвила она. - Эти слова даже выговорить страшно - так они велики...".

В одном из стихотворений в прозе рисуется образ русской девушки-революционерки, которая горит одним желанием пожертвовать собою. Она стремится перешагнуть высокий порог, за которым ее ожидает "угрюмая мгла"", "холод и голод, ненависть, насмешки, презрение, обида, тюрьма и самая смерть". Она готова принять "отчуждение полное, одиночество", все страдания, все удары, лишь бы жить "вне себя, для других, для истребления зла", как выразился писатель о Дон-Кихоте. Русская девушка готова на "безымянную жертву", даже на преступление ради торжества правды.

"Девушка перешагнула порог - и тяжелая завеса упала за нею.

- Дура! - проскрежетал кто-то сзади.

- Святая! - пронеслось откуда-то в ответ".

Героиня, совершившая подвиг отречения от всего личного, - "дура" для тех, кто живет интересами эгоистического благополучия и "святая" для тех, кто отстаивает служение идеалу.

Тургенев не верил в историческую победу Базаровых и Неждановых, он считал, что они стоят только в преддверии будущего. Но вместе с тем он никогда не сомневался в исторически плодотворной роли революционеров в поступательном развитии человеческого общества, как носителей идеи отрицания всего крепостнического и полицейского строя жизни.

Связи Тургенева с освободительным движением в стране были очень прочными. С революционными демократами он сотрудничал в журнале "Современник" и ценил их народную сосредоточенную мудрость, недоверчивую и спокойную. Недаром в кругу своих либеральных друзей он тогда постоянно защищал Чернышевского за понимание потребностей общественной жизни. Воздействие революционно-демократической идеологии на Тургенева не было случайным: оно стало возможным благодаря оппозиционной настроенности самого Тургенева. Сочувственное изображение народа и протеста против его унизительного рабства еще в "Записках охотника" позволило Тургеневу иметь точки идейного соприкосновения не только с Белинским, но и Чернышевским, а позже с Салтыковым-Щедриным. Это осознание роли народа в жизни страны явилось причиной расхождения Тургенева с консервативными либералами, принявшими после реформы реакционную политику правительства.

В революционных борцах Тургенев отмечал сознание долга и непреклонность воли, так называемое донкихотское героическое начало, преданность идеалу и готовность жертвовать жизнью ради него. С восхищением Тургенев следил за национально-освободительной борьбой Гарибальди. "...Если бы я был помоложе, - писал он в июне 1859 г. Е. Е. Ламберт, - я бы бросил всякую работу и поехал бы в Италию - подышать этим, теперь вдвойне благодатным воздухом. Стало быть, есть на земле энтузиазм? Люди умеют жертвовать собою, могут радоваться, безумствовать, надеяться? Хоть посмотреть бы на это - как это делается!" (П., III, 306).

Вместе с тем антикрепостнический пафос и глубокое понимание необходимости радикальных преобразований народной жизни не снимали противоречий мировоззрения и творчества Тургенева. К началу 60-х годов колебание Тургенева между либерализмом и демократизмом завершилось победой классовых предрассудков. Либерал взял верх в Тургеневе, вследствие чего произошел разрыв с центром революционно-демократической мысли, с "Современником". Именно к эпохе 60-х годов относится ленинская характеристика Тургенева как типичного либерала, которого "тянуло к умеренной монархической и дворянской конституции", которому "претил мужицкий демократизм Добролюбова и Чернышевского"¹.

¹ (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 206)

В "Нови" Тургенев, изображая обостряющиеся противоречия между многомиллионными массами крестьянства и классом помещиков-дворян, открыто встал на защиту крестьянства, ограбленного реформой, выступил с резкой, уничтожающей критикой либералов Сипягиных, находящихся в неразрывном союзе с реакционерами Калломейцевыми. Революционеров-народников 70-х годов Тургенев приветствовал как представителей нравственной нови, готовых жертвовать собою. Писатель признавался, что он, "старик, шапку снимает" перед героическими борцами из русской молодежи, такими, как Герман Лопатин, Петр Лавров, Вера Засулич, Софья Перовская и др.

Не случайно народовольцы признали Тургенева певцом "нравственной нови": "Тургенев, быть может, бессознательно для самого себя своим чутким и любящим сердцем сочувствовал и даже служил русской революции. Он сомневался в ее близости и осуществимости путем геройских схваток с правительством, - это для нас безразлично. Для нас важно, что он служил русской революции сердечным смыслом своих произведений"¹.

¹ (И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятннков. М. - Л., Academia, 1930, с. 10)

В передовых представителях русской интеллигенции, персонажах своих романов, Тургенев стремился уловить тенденцию устремления в будущее. В нравственно-психологическом облике этих героев он заострял положительные черты, которые имеют общечеловеческое значение. Писатель располагал умением находить значительное и прекрасное в жизни обыкновенных людей, простое и естественное слияние суровой правды о жизни и поэтичности. В гражданских борцах: Инсарове, Маркелове, в русской девушке, жаждущей героического подвига, сурового подвижничества: Наталии Ласунской, Лизе Калитиной, Елене Стаховой, Марианне Сипягиной - сущность жизни проявляется наиболее полно, как бы освобождается от верхнего слоя, от случайных напластований. В них заострено общечеловеческое положительное содержание, которое, разумеется, находится в единстве с их социально-типическими характерами.

2

Это признание сверхличностных ценностей было свойственно и Лескову. С необычайной силой он выражал веру в нравственное достоинство человеческой личности и создал целую галерею "праведников". Уже в первое десятилетие своего творчества Лесков обращается к образу положительно прекрасного человека. Это семинарист Василий Петрович Богословский, по прозвищу Овцебык, из одноименного рассказа (1863), лекарь Крылушкин из "Жития одной бабы", отшельники отцы Вавила и Игнатий ("Овцебык"), Павма из рассказа "Запечатленный ангел" (1873), Памада из романа "Некуда", Котина Доильца, Константин Пизонский из рассказа "Котина Доильца и Платонида". В 70-е годы в качестве "праведников" выступают протопоп Савелий Туберозов в хронике "Соборяне" (1872), Рогожин в хронике "Захудалый род" (1873), Иван Северьянович Флягин - "Очарованный странник" (1873), Павлин из одноименного рассказа (1874), праведники из рассказа "На краю света" (1875), Рыжов из рассказа "Однодум" (1879), "Пигмей" (1878), несмертельный Голован из рассказа о нем (1879). В 80-е годы "праведники" изображаются в рассказах "Кадетский монастырь" (1880), "Инженеры-бессребренники" (1887) и др.

По словам Горького, Лесков создал "Для России иконостас ее святых и праведников. Он как бы поставил целью себе ободрить, воодушевить Русь, измученную рабством, опоздавшую жить, вшивую и грязную, вороватую и пьяную, глупую и жестокую страну, где люди всех классов и сословий умеют быть одинаково несчастными, - проклятую страну, которую надо любить и почему-то необходимо любить так, чтобы сердце каждый день и час кровью плакало от мучений этой любви, столь похожей на пытку невинного сладострастным мучителем". Лесков поставил задачу, говорит Горький, "оправдать Русь, написать милые иконы ее праведников для радости грешных", "его Ванскок, Райнер и все другие, очарованные любовью к жизни и людям странники мира сего так прелестно жизненны, так физически ощутимы сердцу непредубежденного и вдумчивого читателя"¹. Сам Лесков так говорил И. И. Фаресову: "Сила моего таланта в положительных типах. Я дал читателю положительные типы русских людей"². В предисловии к книге "Три праведника и один Шерамур" Лесков говорит о писателе, который, увлекаясь обличением социальной действительности, ничего не видит в человеческой душе, "кроме мерзости". В полемике с ним Лесков утверждает: "Если без трех праведников, по народному верованию, не стоит ни один город, то как же устоять целой земле с одной дрянью, которая живет в моей и в твоей душе, мой читатель?" Размышляя над судьбой всей Русской земли, автор, естественно, отдается исканию праведников: "...и пошел я искать праведных, пошел с обетом не успокоиться, доколе не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых "несть граду стояния...".

¹ (Горький А. М. Собр. соч., в 30-ти т. М., ГИХЛ, 1953, т. 24, с. 231, 232)

² (Фаресов И. И. Против течений. - В кн.: И. С. Лесков. Его жизнь, сочинения, полемика, воспоминания о нем. СПб., 1904)

Это стремление найти в русском народе то нравственное содержание, которое бы свидетельствовало о возможностях его исторического и духовного развития, становится для Лескова всепоглощающей страстью. Патриотический пафос Лескова, сказавшийся также и в изображениях "праведников", был той "мучительной любовью", которая, по словам Горького, "требует все силы сердца и ничего не дает взамен". "Он любил Русь, всю, какова она есть, со всеми нелепостями ее древнего быта, любил затрепанный чиновниками, полуголодный, полупьяный народ и вполне искренне считал его "способным ко всем добродетелям" (24, 233).

А. М. Горький заметил, что уже в романе "Некуда", где "почти все люди - злые или смешные уродцы", Лесков обратился к воспроизведению прекрасной человечности: "среди толпы людей, жалких и несчастных, Лесков нашел героя по душе себе, - это Райнер, идеалист, чудаковатый и несколько похожий на Рахметова в знаменитом романе Чернышевского "Что делать?". Этот Райнер именует себя социалистом, открыто ведет революционную пропаганду в России и погибает, как герой, в бою, во время польского восстания 1863 года. Лесков окружил Райнера сиянием благородства и почти святости..." (24, 230). О романе "На ножах" Горький пишет: "Но и в эту книгу злого отчаяния, книгу личной мести, где все герои - шантажисты, воры, убийцы; автор ввел странное лицо - Анну Скокову, девицу-революционерку, смешную внешне; суматошная, она говорит скороговоркой и, знакомясь, называет себя Ванскок... Существо недалекое, почти глуповатое, Ванскок неутомима, исполнена самозабвения, готова сделать все, что ее заставят люди, которым она - сама святая - свято верит. Если ее пошлют убить - она убьет, но она же, сидя в тюрьме, будет любовно чинить грязную рубаху злейшего партийного врага; она может, не насилуя себя, перевязать рану человека, который накануне избил ее, может месяцами задыхаться в подвале, работая в тайной типографии, прятать на груди у себя заряженные бомбы и капсюли гремучей ртути, может улыбаться, когда ее мучают, даже способна пожалеть мучителей за бесполезность их труда над телом ее и в любую минуту готова умереть "за други своя" (24, 230 - 231).

В "Соборянах", "великолепной книге", по определению Горького, Лесков создал образ протопопа Туберозова, человека изумительной нравственной силы. В своем бунте против оцепенелых бюрократических форм казенной церкви и омертвелой государственности Туберозов возвышался до героизма, до подвижничества. В чем старый протопоп черпает силу, чтобы отрицать стандартизированные формы существования? Противник духовных стереотипов, формируемых и направляемых казенной церковью, Туберозов живет глубочайшей внутренней духовной жизнью, которая принимает характер благоговейной любви к людям и которая освежает, омывает и сообщает ему нравственное здоровье и гармоничность. Среди всеобщего духовного оскудения он возвышается как исполин именно благодаря страстной убежденности в правде и силе добрых дел¹.

¹ (См.: Курляндская Г. Б. Проблема человека в "Соборянах". - В кн.: Творчество Н. С. Лескова. - Научные труды. Курского гос. пед. ин-та, 1977, т. 76 (169))

Многочисленные "праведники" Лескова объединяются чистотою нравственного чувства, непосредственным влечением к добру. Они, по словам Горького, "изжили зверя в себе". Величайшую заслугу Лескова Горький видит в том, что "он прекрасно чувствовал этих людей и великолепно изображал их". "Праведникам" Лескова, разумеется, в разной степени была свойственна боль за человека и нерассуждающая стихийная любовь к нему, которая и делала их способными к жертвенному самоотданию. Да и сам Лесков, по словам Горького, "в совершенстве обладал редким даром вдумчивой, зоркой любви и способностью глубоко чувствовать муки человека, слишком разнообразные и обильные" (24, 233). Эта боль за человека и такая же исступленная любовь к нему, а также внимание к положительным проявлениям человеческого духа и делает Лескова национальным русским писателем.

Тургенев и Лесков при всем различии своих идейно-эстетических и морально-политических воззрений оказались на общих путях прославления добрых чувств в человеке и признания за ним нравственного достоинства. Писатели объединялись и манерой типизации, общим пониманием структуры человеческой личности, сложного взаимодействия в ней социально-типического и общечеловеческого. Заострение положительного, "идеального" содержания в переживаниях и поведении героев-персонажей, т. е. обращение к так называемой антропологической детерминации, способствовало появлению в реалистических изображениях Тургенева и Лескова романтических тенденций, романтической субъективности. И в теоретических высказываниях, и в художественной практике они не удовлетворялись изображением социальной обусловленности характеров своих положительных героев, а явно интересовались их вечной непреходящей сущностью. Это обращение к сложной системе детерминант, несомненно, способствовало углубленному изображению положительных героев у Тургенева и Лескова. Ю. Г. Нигматуллина верно писала о том, что "антропологическая детерминация включает в себя также принципы детерминизма, которые дополняют и расширяют социальную детерминацию. В плане социальной детерминации человек выступает как "совокупность общественных отношений" в данной социально-исторической формации. Антропологическая детерминация акцентирует, с одной стороны, "общечеловеческие" свойства психики и поведения человека, с другой стороны, индивидуальные, неповторимо-своеобразные черты данной личности, то есть свойства всеобщности и свойства единичности. Разумеется, реальный человеческий характер представляет диалектическое единство социальных и антропологических особенностей. Но в искусстве, в процессе художественного познания действительности, возможны различные акценты, выдвижение - в разные исторические периоды развития искусства - на первый план тех или иных принципов детерминации"¹.

¹ (Нигматуллина Ю. Г. Методология комплексного изучения художественного произведения. Изд-во Казанского ун-та, 1967, с. 66 - 67)

Взаимодействие социально-типического и общечеловеческого в личности положительных героев сходно осуществлялось в творчестве Тургенева и Лескова. Специфика художественных систем писателей прежде всего проявилась в понимании соотношения исторически конкретного и "вечного" в переживаниях и поведении литературных героев. У Тургенева не было противопоставления этих начал, он шел по пути изображения их органического сцепления. У него общечеловеческое выступает в социально-исторической форме и чаще всего отождествляется с положительным содержанием. Он стремился уяснить эту внутреннюю взаимосвязь, "временного" и "вечного" в структуре человеческой личности. Так, он ставил вопрос о том, как изменялись отношения между мужчиной и женщиной, как изменялось чувство любви в различные исторические периоды. Он писал: "Но есть два-три вопроса человеческой жизни, которые никогда не будут исчерпаны; к ним принадлежит и тот вечный вопрос любви и страсти, взаимных отношений между мужчиной и женщиной, за который в свою очередь принялся автор "Утраченных сил". Не решение этих вопросов вообще, не достижение положительных результатов для нас важно, - а нам хочется знать, как они разрешались в данном случае и что сталось именно с этим сердцем в эту эпоху" (XV, 100).

В художественной практике, в изображении человека Тургенев также стремился к органическому слиянию социального и антропологического. Идеальные характеры в произведениях Тургенева были одновременно и типическими, жизненно конкретными, наделенными чертами исторического своеобразия. Революционно-демократическая критика трактовала образ Елены Стаховой как идеальный и реальный. Н. А. Добролюбов писал: "Елена - лицо идеальное, но черты ее нам знакомы. Мы ее понимаем, сочувствуем ей. Что это значит? То, что основа ее характера - любовь к страждущим и притесненным, желание деятельного добра, томительное искание того, кто бы показал, как делать добро, - все это, наконец, чувствуется в лучшей части нашего общества"¹.

¹ (Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч. в 9-ти т., т. 6, с. 138)

В произведениях Лескова, как и Тургенева, положительные герои-персонажи даются одновременно в социально-историческом плане и общечеловеческом, в реалистическом и романтическом. В произведениях Лескова общечеловеческое выступает как проявление субстанциальной сущности народного сознания и потому трактуется как "вечное", "вневременное", "всесоциальное".

Однако "неимоверные" люди Лескова не противопоставлены народу, напротив, кровно с ним связаны, являются выразителями его глубочайшей национальной сущности. Бесстрашные и самоотверженные, эти богатыри духа своими корнями уходят в народные представления о добре и зле, являются выразителями внесоциальных религиозно-нравственных истин. Лесковские праведники, оригинальные люди, "странные", "чудаки" и "волшебники", живут по законам любви к ближнему и самоотверженного служения ему.

Общечеловеческое содержание, братское единение с человеком выражаются в характере "праведников" в неразрывности с социально-типическим, конкретно-историческим, именно с народными представлениями о сущностных силах жизни.

3

Тургенев, по натуре и призванию "поэт-прозаик", интересуется прежде всего "эстетическими ситуациями", Лесков же "этическими характерами". Любимые герои Тургенева - романтики с острым вниманием к поэзии действительной жизни, вниманием, которое определялось их нравственной чистотой. Лесков же предан тем "праведникам" из народа, "титанам, богатырям", которые живут по закону совести, своими естественными влечениями к добру.

Различие социально-философских позиций Лескова и Тургенева с особой силой сказалось в трактовке этическоей темы, которая в творчестве Тургенева тоже была значительной, хотя и не доминирующей. Именно в рассказе "Несмертельный Голован" уже отмечалась исследователями внутренняя полемика Лескова с Тургеневым как автором "Дворянского гнезда". Так, Л. Н. Афонин полагает, что перекличка Лескова с Тургеневым иногда имеет скрытное течение, например в рассказе "Несмертельный Голован", который возник не без воздействия романа "Дворянское гнездо" и может рассматриваться как полемический ответ Лескова на предложенное Тургеневым решение судеб его героев, и прежде всего Лизы Калитиной. Справедливо полемизируя с американским литературоведом Ледницким, который в лесковских персонажах видит прежде всего лишь низведенную до лубка метаморфозу тургеневских героев, Л. Н. Афонин пишет: "Не вернее ли будет предположить, что Лесков создавал образ своего великодушного простеца, праведника, как противостоящий Лизе Калитиной? Этот образ дорог автору, ибо он отвечает лесковской религии "добрых дел", идеалу любви деятельной, служения людям, которое продиктовано не догмой, не уставом, не указом ("Добро по указу - не добро", - говорил Лесков), а бессознательным влечением к правде, к жертве. Только на этом пути любви и веры, которая без дел мертва есть, видит Лесков возможность устранить общественное неблагополучие и духовно возродить русского человека. Голован - народный подвижник, бестрепетно жертвующий собой ради своих сограждан в пору тяжкого бедствия - чумной эпидемии. Легендарный лесковский герой, чтобы избавить орловцев от беды, принял муку - "шмат" своего тела, величиною с деревенскую лепешку, отрезал косою и швырнул в речку, "чтобы он прошел жертвицей по всем русским рекам из малого Орлика в Оку, из Оки в Волгу, по всей Руси великой до широкого Каспия, и тем Голован за всех отстрадал". Спасая людей от пожара, Голован погибает. "Рассказывают, - пишет Лесков, - что он упал в какую-то яму, которой не было видно под пеплом".

Рядом с этими актами любви деятельной, "совершенной", одушевляющей человека, ставящей его выше всех страхов на свете, решение Лизы Калитиной навсегда заточить себя в монашеской келье не воспринимается как подвиг"¹.

¹ (Афонин Л. Н. Тургенев и Лесков. - В кн.: Третий межвузовский тургеневский сборник, с. 139)

Мысль Л. Н. Афонина о том, что Лесков создавал образ Голована как "противостоящий" Лизе Калитиной, нам представляется верной и вполне возможной. Морали аскетического самоограничения в монастырской келье, насильственного отречения от мирской радости Лесков противопоставил мораль любовного, братского согласия с людьми в миру. Несомненно, отличавшийся широтой критического мышления и полной свободой от мертвых церковных догм и предписаний, Лесков не мог считать отречение единственно возможным для целомудренного и нравственно чистого человека. Лескову ближе нравственный опыт Голована, опыт деятельной и самоотверженной любви.

Но это противопоставление двух типов морали нуждается еще в дополнительных философских разъяснениях, отсутствующих в статье Л. Н. Афонина. Разумеется, Лесков солидаризуется с Тургеневым в утверждении абсолютного нравственного закона, в понимании, что нарушение нравственного закона сопровождается возмездием и страданием. Однако для Лескова, как и Достоевского и Толстого, нравственное - это движение непосредственного чувства, влечение к добру, отвращение ко злу, это стихийное любовное внимание к людям; для Тургенева же нравственное - это рациональное сознание долга, формальное по своему значению и противостоящее натуре человека, его естественным влечениям и побуждениям. Противоположность между нравственным сознанием и естественной природой человека для Тургенева есть противоположность между сознательными решениями, идущими от чистого практического кантовского разума, и переживаниями, чувствами. Нравственность связана с формами разума, выражается в сознательных устремлениях. Натура же стихийна и находится вне закона идейного влияния, противостоит рациональному началу в человеке. Нравственную задачу Тургенев и полагает в умении сдержать натуру "железными цепями долга", подчинить ее закону отречения.

Лесков, подобно Тургеневу, понимал разнородность нравственного сознания в человеке и его естественной, инстинктивной природы. Вместе с тем для Лескова это противоречие не было столь антагонистическим, столь неразрешимым, каким оно было для Тургенева. Рассказом "Несмертельный Голован" Лесков и предлагает "нетургеневское" решение старой проблемы счастья и долга, соотнесенности нравственного и естественного как двух противоположных начал в человеке.

Голован противостоит Лизе и Лаврецкому по характеру переживаемой любви, по выходу из драматических обстоятельств, определивших невозможность соединения с возлюбленной.

Любовь "тургеневской девушки", как известно, является чувством глубоко очеловеченным. Любовь Лизы Калитиной и Федора Лаврецкого возникла на почве идейных и внутренних нравственных соприкосновений, их сближает острое чувство родины и близость к народу. Будучи естественным влечением, любовь Лизы и Лаврецкого не только не противоречила их духовному содержанию, но сливалась с ним гармонически. Это единство естественного влечения и нравственного сознания нарушилось в момент катастрофы, когда выяснилось, что Варвара Павловна жива и стала очевидна необходимость разрыва. Глубоко убежденная в неразрывности брака - "нельзя разлучать то, что бог соединил", - Лиза решительно и сурово порывает жизненные связи, уходит в монастырь, так как любовь представилась ей "преступной".

В данном случае Тургенев изображает такую ситуацию, когда поэтическая любовь вступает в противоречие с требованиями нравственного долга, которые остаются формальными и не сливаются с движениями чувства. Именно поэтому Лиза изображается не только в ореоле торжествующего сознания нравственной необходимости, но и страдающим человеком со всей смутой противоречивых эмоций.

Идея абсолютного нравственного долга становилась в изображении Тургенева законом аскетического отречения, потому что она неизбежно вступала в противоречие с естественной природой человека. Раскрывая антагонизм естественных влечений и нравственного сознания, Тургенев фактически полемизировал с этикой Чернышевского и Добролюбова, для которых "приятное" и "полезное" - родственные понятия. Недаром Добролюбов в статье "Николай Владимирович Станкевич" опровергал центральную идею Тургенева о раздвоении естественного и нравственного существа человека, идею антагонизма натуры и сознания, счастья и долга.

Лесков, далекий по своим этико-философским воззрениям от революционных демократов, разошелся до некоторой степени и с Тургеневым, предложив третий путь решения этической проблемы. Правда, он восторженно относился к роману Тургенева "Дворянское гнездо" и ценил нравственный опыт Лизы Калитиной как опыт высокого целомудрия. Он вполне объединялся с Тургеневым в признании общеобязательного нравственного закона, в признании за человеком нравственной свободы, которая выражается в способности жертвовать собою во имя истины, а также пониманием нравственного и естественного как противоположных начал в человеке.

Вместе с тем Лесков совсем иначе освещает ту же самую интимно-личную ситуацию, когда любящие по своим религиозно-нравственным воззрениям не могут соединиться друг с другом, потому что один из них связан брачными узами, хотя и чисто формальными. Варвара Павловна Лаврецкая, которую считали умершей, возвращается из Парижа, и Лиза свою чистую любовь к женатому переживает как "преступную" любовь, уходит в монастырь. В рассказе Лескова беглый солдат Фрапожка, муж Павлы, которую любит Голован, был жив. "Но, - спрашивает рассказчик, - ведь юридически, по закону, Фрапожка не существовал, и они могли ожениться? Могли, - разъясняет ему бабушка, - по юридическому закону могли, да по закону своей совести не могли"¹. По религиозным воззрениям Голован не мог соединиться с Павлой, когда она пришла к нему, покинутая мужем и гонимая нуждою. Он приютил ее, поместил ее с сестрами и матерью. "Они жили по любви совершенной", "ангельской". Павлу называли "Головановым грехом". Бабушка объясняет рассказчику: "Всяк по себе судит и называет; не было у него такого греха", "Голован был девственник" (6, 395).

¹ (Лесков Н. С. Собр. соч. в 11-ти т. М., ГИХЛ, 1919, т. 6, с. 396)

Для Тургенева счастье и долг в известных обстоятельствах - антагонистические силы, потому что счастье понимается как наслаждение сугубо естественными чувствами, а долг как реализация того нравственного сознания, которое во всем противостоит естественным инстинктивным влечениям. Лесков же приходит к иному, более оптимистическому решению этической проблемы, выдвинутой Тургеневым в "Дворянском гнезде". Устами своей героини Александры Васильевны, бабушки рассказчика, Лесков выражает свое убеждение в том, что "есть счастье праведное, есть счастье грешное. Праведное ни через кого не переступит, а грешное все перешагнет". Праведное счастье Голована состоит в его совершенно бескорыстной, чистой, преданной любви к Павле, той любви, которая возможна и вне физиологических отношений. Любовь Голована выступает столь возвышенной и самоотверженной, что она побеждает и самую природу человека, его чувственность. Рассказчик после разъяснений бабушки приходит к выводу: "Одна одушевлявшая их совершенная любовь поставляла их выше всех страхов и даже подчинила им природу, не побуждая их ни закапываться в землю, ни бороться с видениями, терзавшими св. Антония" (6, 397).

Таким образом, у Тургенева антагонизм нравственного сознания и натуры человека, его естественных инстинктивных влечений остается неснятым, у Лескова естественное чувство любви само становится столь возвышенным и одухотворенным, что торжествует победу над своей собственной природой.

Во вступлении к рассказу "Некрещеный поп" (1877) Лесков писал: "...это оригинальное событие уже теперь, при жизни главного лица, получило в народе характер вполне законченной легенды; а мне кажется, проследить, как складывается легенда, не менее интересно, чем проникать, "как делается история" (6, 159). В критике указывалось, что Лескова интересовал сам процесс рождения народных верований, настроений. Так, И. Видуэцкая писала: "С особым вниманием писатель прослеживает рождение в народе легенд и поверий, вызванных к жизни событиями текущего дня. С удивительной последовательностью и упорством, вопреки всякой логике, отвергая разумные, естественные объяснения, народ переосмысливает явления действительности в своем духе и вкусе"¹. Все с готовностью верят в эту легенду, и никто не хочет ее разрушить, потому что она всем нужна, она окрашивает и облегчает жизнь. Писатель показывает, что народному мировосприятию органически присуща сказочная очарованность жизнью, которую не может убить никакая, даже самая жестокая проза. "В горестные минуты общего бедствия среда народная выдвигает из себя героев великодушия, людей бесстрашных и самоотверженных", "народ выделяет из себя избранника; и тот творит чудеса, которые делают его лицом мифическим, баснословным, "несмертельным" (6, 364).

¹ (Развитие реализма в русской литературе, в 3-х т. М., Наука, 1973, т. 2, кн. 1, с. 221 - 222)

"Он сам почти миф, а история его легенда" - так начинается рассказ "Несмертельный Голован", в котором Лесков прослеживает рождение легенды, народные представления о богатыре духа. В народе сложилось убеждение, что Голован несмертельный, "особенный", не боится смерти. Он не боялся холода, "и это составляло одну из особенностей этого мифического лица, через которые он получил свою баснословную репутацию" (6, 357). Когда среди народа распространилась сибирская язва, уход за больными был не только опасен, но почти невозможен, Голован один "безбоязненно входил в зачумленные лачуги и поил зараженных не только свежею водою, но и снятым молоком..." (6, 366). Беспредельная любовь к людям делала Голована бесстрашным. Недаром к рассказу взят эпиграф из Евангелия от Иоанна - "Совершенная любовь изгоняет страх".

В народном сознании Голован становится легендарным героем, заступником людей перед богом: "А самому бесстрашию Голована не умедлили подыскать сверхъестественное объяснение: Голован, очевидно, что-то знал, и в силу такого знахарства он был "несмертельный"..." (6, 366). Народ верил Головану, потому что он "свою плоть за людей с живых костей резал" (6,392). Народ верил, что своим телом и кровью Голован чуму остановил, и за это его прозвали "несмертельным". Рядом с легендарным Голованом дается реальный Голован: на вопрос рассказчика, зачем он икру себе отрезал - бабушка ответила: "А для того, что у него тоже прыщ чумной сел. Он знал, что от этого спасенья нет, взял поскорее косу, да и всю икру и отрезал" (6, 395).

Однако реальный план нисколько не снижает величия и нравственного достоинства Голована и ему подобных. Выражая авторский голос, рассказчик заключает о праведных людях: "Они невероятны, пока их окружает легендарный вымысел, и становятся еще более невероятными, когда удается снять с них этот налет и увидать их во всей их святой простоте" (6, 397). Голован - богатырь духа, титан нравственной воли - становится невероятным благодаря своему состраданию к людям, деятельной и самоотверженной любви к ним. Совершенная любовь к людям лишает его страха и побеждает инстинкт самосохранения. Его звали "несмертельным" потому, что, по разъяснению бабушки, "в этом ужасе, когда над землей смертные фимиазмы стояли и все оробели, он один бесстрашный был, и его смерть не брала" (6, 394).

За его беспредельную любовь и самоотвержение народ заплатил ему такой же преданностью. "Окутав все своею фантазиен), сочинили из естественного события баснословную легенду, а из простого, великодушного Голована сделали мифическое лицо..." (6, 371), "доброго волшебника".

Напрасно думают, что Лесков изображал своего положительного героя только погруженным в эпическое созерцание, способным на добрые дела лишь по наитию, по стихийному влечению, по мировоззрению ограниченным. Голован, например, совершенно не знает склонности к суевериям, в своих представлениях о мире он совершенно свободен от традиций и догматических установлений. Именно в своих наиболее заветных религиознонравственных воззрениях он наиболее свободен и независим. Вся седьмая глава рассказа посвящена выявлению широты кругозора Голована. Говоря о "разноверцах", отпавших от официальной церкви, Лесков говорит, что "все эти люди крепко держались своего стада и твердо порицали всякую иную веру, - особились друг от друга в молитве и ядении, и одних себя разумели на "пути правом". Голован же вел себя так, как будто он даже совсем не знал ничего настоящего о наилучшем пути, а ломал хлеб от своей краюхи без разбору каждому, кто просил, и сам садился за чей угодно стол, где его приглашали" (6, 373). Лишенный сектантской обособленности, он открыт всем людям как братьям, связанным общей духовной сущностью. Любовное единение с каждым человеком и становится для Лескова законом истинно христианского поведения Голована.

Свобода мышления лесковского "праведника" сказалась в его ответах на вопрос о приходе: "Я из прихода творца-вседержителя", - а такого храма во всем Орлое не было. Жильят, в ответ на предлагаемый ему вопрос, где его приход, только поднимал палец и, указав на небо, говорил: "Вон там", - но сущность обоих этих ответов одинакова". Недаром рассказчик говорит: "Когда я с жадностью пробегал листы романа Виктора Гюго "Труженики моря" и встретил там Жильята, с его гениально очерченной строгостью к себе и снисходительностью к другим, достигшей высоты совершенного самоотвержения, я был поражен не одним величием этого облика и силою его изображения, но также и тождеством гернсейского героя с живым лицом, которого я знал под именем Голована. В них жил один дух и бились самоотверженным боем сходные сердца. Немного разнились они и в своей судьбе: во всю жизнь вокруг них густела какая-то тайна, именно потому, что они были слишком чисты и ясны, и как одному, так и другому не выпало на долю ни одной капли личного счастья" (6, 372).

Изображая своих положительных героев, Лесков стремится утвердить идеал как определенную духовную ценность. Хотя Лесков и подчеркивает жизненность своих "праведников", их реальное бытие, тем не менее "ценность" как бы заранее определена, задана. Герой становится выразителем общечеловеческого содержания, вневременного начала добра. В рассказах о "праведниках" и проявляется аксиологическая установка на изображение ценностей, связанных с "натурой" и "духовностью" Русского человека, во всем противостоящего безобразной социальной действительности. Ценностная установка Лескова на изображение доброй натуры героя, социально недетерминированной, и порождает в реализме писателя романтические тенденции. Но в силу своего реалистического мышления Лесков не отрывает "праведников" от типических обстоятельств, которые воспроизводятся как окружающая их общественная среда. Но "праведники" независимы от среды и целиком ей противопоставлены, хотя часто выступают ее жертвами. Павлин, например, по своему нравственно-психологическому содержанию не имеет ничего общего с генеральшей Анной Львовной, на службе у которой он находится в качестве швейцара. Руководствуясь сугубо корыстными личными соображениями, она способствовала женитьбе Павлина на его воспитаннице, с тем чтобы сын, развращенный Додечка, смог использовать ее в качестве полусветской выездной дамы.

В рассказах Лескова о "праведниках" наблюдается романтико-реалистическая двуплановость, которая определяется именно сочетанием гносеологического и аксиологического аспектов. Герой, вышедший из народной среды, как бы романтизируется, выступает богатырем и титаном, выразителем положительного общенационального народного сознания. Наблюдается сосуществование (без взаимопроникновения) реалистической и моралистической линии.