Глава шестая. Тургенев и "Современник" борьба в критике вокруг Тургенева

1

Первая половина 50-х годов - пора наибольшей близости Тургенева к "Современнику". Один враг - крепостное право и общая цель борьбы с ним, память Белинского и продолжение его дела, собственная, все возраставшая роль в литературном отделе "Современника"- все это сближало Тургенева с руководством журнала. Некрасов прилагал героические усилия, чтобы в условиях жесточайшей цензуры поддержать и сохранить завоеванный еще при жизни Белинского авторитет и влияние "Современника". Тем не менее мрачное лихолетье не могло не отразиться даже на передовом журнале. В эти годы в "Современнике" печатались порой произведения, небогатые по своему жизненному содержанию и художественно слабые - "Жюли" Дружинина, "Ошибка" Евг. Тур, повесть Н. Кукольника "Третий понедельник" и другие. "Мы печатали, что могли",- признавался Некрасов. Он сам пустился в прозу, без которой журнал не мог бы существовать. "Если увидите мой роман, не судите его строго: он писан с тем и так, чтоб было что печатать в журнале,- вот единственная причина, породившая его на свет",- сообщал он Тургеневу по поводу наспех написанного им совместно с А. Я. Панаевой романа "Три страны света"^*. В таких условиях помощь журналу автора "Записок охотника" была значительной. Некрасов часто обращался к Тургеневу с настоятельными просьбами прислать что-либо для печатания. "Будьте друг, сжальтесь над "Современником" и пришлите нам еще Вашей работы, да побольше"^**,- писал он Тургеневу в сентябре 1849 года.

^* (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. X, стр. 121.)

^** (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. X, стр. 132.)

Еще со времен Белинского Тургенев наряду с Некрасовым и Панаевым мог считать себя членом редакции "Современника". Длительное пребывание за границей несколько ослабило связи писателя с журналом, которые, однако, восстановились по возвращении в Россию. Почти все свои произведения Тургенев печатает в "Современнике". Его выступления на страницах журнала приобрели особый вес в связи с его арестом в марте 1852 года. Наведя соответствующие справки, Некрасов сообщал Тургеневу: "Мы спрашивали о тебе, и нам сказано, что ты можешь писать и печатать... Если б ты нам прислал рассказ (например, "Переписку"),- это теперь нам принесло бы более пользы, чем целый роман другого автора"^*.

^* (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. X, стр. 179, 180.)

Тургенев помогает журналу и как критик. Он печатает рецензию на альманах "Поэтические эскизы", изданный Я. М. Позняковым и А. П. Пономаревым, в которой продолжает старую войну с псевдоромантической лирикой. В рецензии на роман Евг. Тур "Племянница" он обращается к проблеме романа, которая выдвинулась всем ходом развития натуральной школы. Собственный опыт драматурга и внимательное изучение вопросов драматургии еще за границей делают Тургенева вдумчивым критиком пьес Островского. В статье "Несколько слов о новой комедии г. Островского "Бедная невеста" (1852) Тургенев не только дает оценку пьесы, но и формулирует свое понимание проблемы психологизма в реалистическом изображении действительности, Вопрос о способах изображения литературного героя являлся чрезвычайно важным в творческих поисках Тургеневым новой художественной манеры в эти годы. В своей рецензии на "Записки ружейного охотника" С. Т. Аксакова (1853) Тургенев высказывает ряд важных мыслей о способах изображения природы, что также являлось одним из существенных вопросов его собственного художественного опыта. Критика Тургенева оказывалась неразрывно связанной с его развитием как писателя-реалиста^*.

^* (О критической деятельности Тургенева см. работу К. Г. Чмшкян "И. С. Тургенев - литературный критик", Ереван, 1957.)

По возвращении из ссылки, ознаменованном торжественным редакционным обедом в честь автора "Записок охотника", Тургенев чувствует себя в кружке "Современника" как в дружной семье, отношения в которой ничем не омрачены. Именно это чувство единства и дружбы отражает, например, письмо Тургенева Анненкову в начале декабря 1855 года о литературных делах кружка: "Огарев здесь - и написал небольшую, Вам, неблагодарный человек, посвященную поэму - "Зимний путь", истинный chef d'oeuvre, в котором он совместил всю свою поэзию, всего себя со всей своей задушевной и задумчивой прелестью. Мы с Толстым уже три раза упивались этим нектаром.- Некрасов уже более трех месяцев не выходит - он слаб и хандрит по временам - но ему лучше,- а как он весь просветлел и умягчился под влиянием болезни, что из него вышло - какой прелестный, оригинальный ум у него выработался - это надобно видеть, описать этого нельзя. Прилагаю Вам стихотворение, написанное им вчера - и еще далеко не обделанное - посмотрите-ка! Остальные все литераторы также очень милы в своем роде - у меня terrain neutre (нейтральная почва) и все часто сходятся (XII, 197). Искренние дружеские чувства связывают в эту пору Тургенева с Некрасовым. Собираясь за границу весной 1855 года, Некрасов предполагает оставить Тургенева своим заместителем в редакции журнала. Частыми собеседниками Тургенева, кроме Некрасова, были П. В. Анненков, В. П. Боткин, А. В. Дружинин. Все вместе они составляли основное ядро сотрудников "Современника" в годы мрачного семилетия. Значительную роль приобрел в журнале к концу этой поры А. В. Дружинин, вскоре ставший главой либерально-эстетической критики.

В круг "Современника" входит, и приехавший из Севастополя в ноябре 1855 года молодой Л. Толстой, с которым у Тургенева складываются дружеские отношения. С чувством восхищения встречает Тургенев вступление Толстого в русскую литературу, предсказывая его таланту великое будущее. "Очень рад я успеху "Отрочества". Дай только бог Толстому пожить, а он, я твердо надеюсь, еще удивит нас всех - это талант первостепенный"^*,- пишет Тургенев Е. А. Колбасину в октябре 1854 года. Он старается приблизить Толстого к "Современнику".

^* ("Первое собрание писем И. С. Тургенева", СПб. 1884, стр. 9.)

Тургенев проявляет деятельную заботу о творческих успехах и других близких ему писателей. "Я сделал здесь две хорошие вещи: уговорил Тютчева (Ф. И.) издать в свет собранные свои стихотворения и помог Фету окончательно привести в порядок и выправить свой перевод Горация" (XII, 167),- сообщает он из Спасского С. Т. Аксакову в феврале 1854 года. По совету Тургенева, "Современник" печатает целый ряд стихотворений Тютчева.

Даже будучи за границей, Тургенев внимательно следит за содержанием очередных номеров "Современника", ощущая себя самого деятельным участником общего дела. В октябре 1856 года он пишет Панаеву из Куртнавеля: "Обещаю тебе, что употреблю все усилия, чтобы поддержать "Современник" - и собственными трудами и сообщением разных новостей, известий, названий книг для переводов и т. д." (XII, 212).

Тургенев держит свое слово: его произведения появляются прежде всего и преимущественно на страницах "Современника". Он рад, что его содействие журналу встречает понимание и высокую оценку редакции. "Благодарю тебя за твое хорошее мнение о моей деятельности и любви к "Современнику",- писал Тургенев Панаеву в ноябре того же года,- могу тебя уверить, что я,- как говорится про добрых пристяжных - постромки не отпущу ни на минуту, только вы со своей стороны тяните дружно" (XII, 220).

В октябре 1856 года редакция "Современника" объявила, что писатели Григорович, Островский, гр. Толстой, Тургенев "с 1857 года будут принимать в "Современнике" исключительное и постоянное участие". Между редакцией и названными писателями, среди которых главную роль играл Тургенев, было заключено соответствующее условие. Редакция довела это до сведения общественного мнения, которым Тургенев всегда очень дорожил.

Однако заключение этого соглашения имело своим источником уже не только тесную связь писателя с "Современником", но и стремление Тургенева упрочить влияние свое и своих ближайших друзей на ведение дел в журнале. К середине 50-х годов в круге "Современника" обнаружились разногласия, почву для которых подготовила идейная эволюция некоторых основных сотрудников журнала. П. В. Анненков, В. П. Боткин, Д. В. Григорович после революции 1848 года постепенно освобождаются от элементов своего былого радикализма, вое более склоняются на сторону эстетической критики.

В 1853 году в журнал приходит Н. Г. Чернышевский. Сначала его приход в "Современник" ничем не обеспокоил ни Тургенева, ни Боткина, в отличие от Дружинина, сразу почувствовавшего в Чернышевском врага. Они склонны были видеть в Чернышевском приобретение журнала. В. П. Боткин писал, например, И.И.Панаеву даже еще в сентябре 1856 года: "Библиография "Современника" решительно начинает блистать. Чернышевский, очевидно, идет вперед, статьи его становятся не только дельны,- что в них всегда было,- но характерны. На них теперь обращено внимание всех, кто сколько-нибудь интересуется русской литературой"^*. Тургенев неоднократно заступается за Чернышевского перед Дружининым. Однако с лета 1855 года внутренние отношения в кружке "Современника" начинают обостряться.

^* ("Тургенев и круг "Современника", "Academia", Л. 1930, стр. 385. (Вступительная статья Н. В. Измайлова.))

2

В мае 1855 года появляется книга Чернышевского "Эстетические отношения искусства к действительности". Она сразу была встречена в штыки либерально-эстетической критикой, справедливо увидевшей в материалистических взглядах Чернышевского на сущность искусства и его назначение в жизни смертельный удар по идеализму в эстетике, философско-эстетическое обоснование гоголевского направления в русской литературе. Против материалистического (Истолкования проблем эстетики в диссертации Чернышевского сразу выступили Дудышкин в "Отечественных записках" и анонимный рецензент "Библиотеки для чтения". Оба они ополчились на Чернышевского за якобы уничтожение им эстетики, подмену ее "наукой о жизни". Дудышкин требовал оставить прежнее определение эстетики и говорить, что предмет ее - прекрасное, находя в этом определении "по крайней мере то преимущество", что оно "указывает на форму как на главное условие эстетических произведений"^*. Боткину же, к собственному его удивлению, книга Чернышевского чем-то сначала понравилась. Но Дружинин выступил самым яростным ее врагом. Он убеждает Боткина открыто выступить против Некрасова и Чернышевского: "Если мы не станем им противодействовать, они наделают глупостей, повредят литературе, и, желая поучать общество, нагонят на нас гонение и заставят нас лишиться того уголка на солнце, которого мы добыли потом и кровью"^**. Видимо, заранее настроенный Дружининым против работы Чернышевского, Тургенев знакомится с ней в конце июня. Он дает ей исключительно резкую и отрицательную оценку. В письме к Анненкову от 1 июля 1855 года Тургенев называет книгу Чернышевского "мерзостью и наглостью неслыханной"^***, а в письме к Панаеву от 10 июля того же года - "порождением злобной тупости и слепости"^****.

^* ("Отечественные записки", 1855, июнь. Библиографическая хроника, стр. 86.)

^** ("Письма к А. В. Дружинину", изд. Гослитмузея, М. 1948, стр. 41.)

^*** ("Письма И. С. Тургенева к П. В. Анненкову".- "Новый мир", 1927, кн. 9, стр. 162.)

^**** ("Тургенев и круг "Современника", "Academia", Л. 1930, стр. 39.)

В тот же день Тургенев пишет А. В. Дружинину: "Я имел неоднократно несчастье заступаться перед вами за пахнущего клопами (иначе я его теперь не называю) - примите мое раскаяние - и клятву - отныне преследовать, презирать и уничтожать его всеми дозволенными и в особенности недозволенными средствами!..

Я прочел его отвратительную книгу, эту поганую мертвечину, которую Современник не устыдился разбирать серьезно..." ^*

^* ("Первое собрание писем И. С. Тургенева", СПб. 1884, стр. 14.)В июльском номере "Современника" Тургенев прочитал рецензию "а книгу Чернышевского за подписью Н. П - н. Тургенев не знал, что эта рецензия была написана самим Чернышевским. А так как в ней были собраны некоторые возможные возражения против идей диссертации, Тургеневу она показалась критическим разбором, но совершенно недостаточным, о чем он и пишет Некрасову в тот же день 10 июля: "Мне, признаться, несколько досадно на "Современник", что он не отделал, как бы следовало, мертвечины Чернышевского,- сетует Тургенев.- Это худо скрытая вражда к искусству - везде скверна, а у нас и подавно. Отними у нас этот энтузиазм - после того хоть со света долой беги" (XII, 184). Тургенев был искренне взволнован. Материалистическая эстетическая теория Чернышевского была воспринята им как принижение искусства и даже как вражда к нему, особенно недопустимая в условиях крепостного строя, в борьбе против которого возвышающая человека роль искусства представлялась особо значительной.

В конце июля Тургенев пишет Боткину: "Что же касается до книги Чернышевского - вот главное мое обвинение против нее: в его глазах искусство есть, как он сам выражается, только суррогат действительности, жизни - и в сущности годится только для людей незрелых. Как ни вертись, эта мысль у него лежит в основании всего. А это, по-моему, вздор... Нет, брат, его книга и ложна и вредна - мы когда-нибудь с тобой пространно об этом потолкуем" (XII, 186). Отношение Тургенева к книге Чернышевского основывалось, следовательно, прежде всего на формулировке Чернышевского об искусстве как суррогате действительности. Это положение Чернышевского представляла собой неправильную формулировку той бесспорной истины, что жизнь - первичное, а искусство - вторичное, что каким бы великим ни было творение искусства, оно все же не может быть поставлено выше жизни, как самого прекрасного. Но Тургенев придал формулировке Чернышевского совсем не то значение, которое она имела. Ему показалось, что Чернышевский восстанавливает в новой форме старое, восходящее к мертвому классицизму положение, что искусство есть простое подражание природе. В глазах Тургенева это являлось отказом от одного из основных принципов эстетики Белинского, пропагандой того, против чего Белинский всегда и решительно боролся. В понимании Тургеневым важнейших эстетических проблем сказалось и влияние идеалистической эстетики Гегеля. Тургенев всегда полагал, что "всякое искусство есть возведение жизни в идеал: стоящие на почве обычной, ежедневной жизни остаются ниже того уровня. Это вершина, к которой надо приблизиться" (XI, 215).

Однако понятие идеала имело для Тургенева широкий смысл. Он понимал под ним и "сосредоточенное отражение жизни", в котором художник оказывается "сильнее самой природы, потому что в ней нет ни симфонии Бетховена, ни картины Рюидаля, ни поэмы Гете - и одни лишь тупые педанты или недобросовестные болтуны могут еще толковать об искусстве как подражании природе" (VII, 48); и то, что поднимает человека над пошлой действительностью, ведет его вперед; и полное органическое слияние идеи и формы в произведении, как необходимое условие красоты.

Но в чем заключается красота, что можно назвать прекрасным и что - безобразным? Решая этот вопрос, Чернышевский в своей диссертации приблизился к классовому пониманию идеала красоты. Тургеневскому пониманию присуща некоторая отвлеченность. Хотя великое искусство Тургенев рассматривает "как воспроизведение, воплощение идеалов, лежащих в основах народной жизни и определяющих его духовную и нравственную физиономию" (XI, 212), именно в этом смысле оценивая как великое народное явление поэзию Пушкина, однако красота для него нечто безусловное и несомненное для всех.

Тургенев не дает какого-либо определения красоты, но указывает на ее всеобщий характер. "Вы меня спрашиваете, в чем заключается "Красота",- пишет он П. Виардо в сентябре 1850 года.- Если, вопреки разрушительному действию времени, уничтожающему форму, в которой она выражается, она по-прежнему существует... Ведь Красота - единственная бессмертная вещь, и пока продолжает еще существовать хоть малейший остаток ее материального проявления, бессмертие ее сохраняется. Красота разлита всюду, она простирает свое влияние даже над смертью". Дальше Тургенев подчеркивает гуманистическую природу прекрасного. Нигде красота "не сияет с такою силой, как в человеческой индивидуальности; здесь она более всего говорит разуму" (XII, 91). Красота в понимании Тургенева связана прежде всего с человеком, в ней нет ничего мистического.

Красота являлась для Тургенева не только эстетическим, но и нравственным понятием. "Правда, любовь, счастье - все соединяется в красоте",- заявлял он. То, что действительно заслуживает названия красоты, не может быть безнравственным, пошлым, эгоистичным.

На эстетическое мировоззрение Тургенева большое влияние оказал античный идеал красоты, исполненный реализма и стремления к строгой гармонии. Вместе с тем эстетическое чувство Тургенева, как мыслящего и передового писателя-гуманиста XIX века, его понимание прекрасного всегда осложнялось сознанием того, что в жизни, его окружавшей, много трагического, социально несправедливого, пошлого и эгоистического. И для Тургенева прекрасное неразрывно связано с гуманным, с любовью к человеку, а следовательно, и с отрицанием темных сторон действительности.

Обожайте жизнь за ее красоту, "когда она прекрасна, когда она добра (что случается не всегда)",- писал Тургенев. Ну, а когда жизнь не добра и не прекрасна, что должен делать художник? Отвернуться от такой жизни, уйти в мир искусства, в созерцание только того, что-может назваться красотой, хотя кругом горе и страдания? Мы видели, что в 1845 году Тургенев резко обрушился за такое решение вопроса в искусстве не только на романтизм, но и на олимпийца Гете с его спокойным созерцанием добра и зла. И теперь, в пору начавшейся полемики между сторонниками теории искусства для искусства и революционно-демократической критикой "Современника", Тургенев занимает хотя и менее резкие, но все же вполне ясные позиции. Видя общественное назначение искусства прежде всего в воспроизведении прекрасного в жизни, Тургенев признает, что искусство осуществляет свои задачи не только путем изображения прекрасного в жизни или воплощения понятия о нем художника, но и критическим (Изображением отрицательных явлений действительности. Такова, по мнению Тургенева, была потребность самой жизни, истории. "Бывают эпохи, где литература не может быть только художеством,- а есть интересы высшие поэтических интересов. Момент самопознания и критики так же необходим в развитии народной жизни, как и в жизни отдельного лица" (XII, 179),- пишет он Боткину в 1855 году. Тургенев решительно отмежевывался от теории чистого искусства, когда еще в 1854 году в рецензии на стихотворения Тютчева писал, что талант не должен отделяться от "общей жизни народа", являющейся для него "почвой, которая одна может дать ему и сок и силу" (XI, 164). А общей жизнью народа была тогда борьба с крепостнической действительностью. И когда вопрос о ликвидации крепостного права стал на повестку дня, Тургенев писал Толстому: "Вы были бы правы, если б, предлагая Вам быть только литератором,- я ограничил значение литератора одним лирическим щебетаньем; но в наше время не до птиц, распевающих на ветке" (XII, 295).

Для Тургенева внимание к современности, к ее потребностям по-прежнему, как и в 40-е годы, не только не противоречило величию искусства, но и являлось его животворным источником. В декабре 1856 года в письме к Боткину он приводит поразившее его своей верностью изречение Мерке, в котором Тургенев видел Мефистофеля при олимпийце Гете: "Все [у древних] было местным, рассчитано на данный момент -и потому стало вечным; мы пишем ,в туманную даль для всех, людей, для милого потомства - и потому ни для кого" (XII, 238). Силу самого Тургенева как писателя составляла его теснейшая связь с современной ему действительностью, с жизнью.

Содержание искусства составляет истина жизни, освещенная мыслью художника, писателя. Прекрасное в искусстве невозможно без "правды живой, без жизненной правды". Тургенев твердо был убежден, что и читатель не может наслаждаться литературным или художественным произведением, если "чувство истины в нем оскорблено". Требование правды в искусстве едва ли не главное в эстетике Тургенева. Он был убежденным реалистом, и внимательное изучение и правдивое изображение действительности было для него основой художественного творчества. "Мне кажется, главный недостаток наших писателей ;и преимущественно мой,- пишет он Боткину в декабре 1856 года,- состоит в том, что мы мало соприкасаемся с действительной жизнью, то есть с живыми людьми; мы слишком много читаем и отвлеченно мыслим" (XII, 237).

В реалистическом искусстве Тургенев до конца дней своих видел воспроизведение общественной жизни в ее типических проявлениях. В этой формуле Тургенев выдвигает типизм как основной принцип правдивого изображения действительности писателем. Он находит в Толстом непревзойденный дар создавать типы. В очерках Глеба Успенского он оценит впоследствии не одно знание деревенского быта, но и проникновение в самую его глубь - художественное схватывание характерных черт и типов.

В понимании проблемы реализма в искусстве Тургенев следовал за Белинским, за его требованием изображения типического, то есть существенного, закономерного, а не случайного в жизни. Одному из начинающих писателей Тургенев в 70-е годы указывал: "Нужно... стараться не только уловлять жизнь во всех ее проявлениях, но и понимать ее, понимать те законы, по которым она движется и которые не всегда выступают наружу; нужно сквозь игру случайностей добиваться до типов - и со всем тем всегда оставаться верным правде, не довольствоваться поверхностным изучением, чуждаться эффектов и фальши" (XII, 492-493).

Защита Тургеневым реализма опиралась на развитие всей европейской литературы. Говоря о Толстом, например, как о величайшем художнике своего времени, Тургенев замечает: "Он также принадлежит к великому реалистическому потоку, который в настоящее время господствует повсюду в литературе и искусствах" (XI, 385). Прогрессивное реалистическое искусство своей эпохи Тургенев вёл от Шекспира, когда "на всей Европе еще лежали мрачные тени средних веков, но уже занялась заря новой эпохи - и явившийся миру поэт был в то же время один из полнейших представителей нового начала, неослабно действующего с тех пор и долженствующего пересоздать весь общественный строй: начала гуманности, человечности, свободы" (XI, 189).

В правду жизни художник проникает не бессознательно, а своей творческой мыслью. Главным в художественном произведении Тургенев вслед за Белинским считал содержание, мысль, которая сквозит и светится даже при недостаточном художественном исполнении, особенно если писатель бескорыстно, до самопожертвования служит ей. Именно за недостаток внутреннего содержания, мысли, Тургенев резко критиковал произведения Фета, который склонен был, наоборот, видеть в этом чуть ли не достоинство своей поэзии. "Художество,- писал ему Тургенев,- такое великое дело, что целого человека едва на него хватает со всеми его способностями, между прочим и с умом; вы поражаете ум остракизмом - и видите в произведениях художества только бессознательный лепет спящего" (XII, 331). Тургенев неоднократно высмеивал защитников "бессознательного" искусства.

Прекрасное в искусстве невозможно без органического слияния содержания и формы в художественном произведении. Считая "совершенно неоспоримым" положение Белинского "поэт мыслит образами",- Тургенев придавал исключительное значение проблеме художественной формы. В этом отношении он также следовал за Белинским, которому единство содержания и формы представлялось одним из законов искусства. В 50-е и последующие годы Тургеневу казалось, что демократическая критика не проявляет должного внимания к художественной форме.

Тургенев считал, что художник, который не овладел формой, неверно представляет правду жизни. Когда его упрекали в том, что он идею ценит ниже формы, Тургенев говорил, что он ради идеи-то еще больше бы стал работать над формой. Для него такое противопоставление вообще представлялось чем-то недопустимым и необоснованным. В поэзии Тютчева Тургенев наряду с верностью жизни ценил ту художественную артистичность, которую Тютчев справедливо считал особенностью самого Тургенева как писателя. Истоки этой артистичности в русской поэзии Тургенев видел в великой поэтической школе Пушкина.

По мысли Тургенева, органическое слияние содержания и формы возможно только в том случае, если идея, лежащая в основе произведения, прошла через душу, через чувства художника, а не осталась по отношению к нему чем-то внешним. Только при этом условии рождается образ. Разбирая стихотворения Тютчева, Тургенев пишет: "Каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления; вследствие этого, если можно так выразиться, свойства происхождения своего мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им и сама его проникает нераздельно и неразрывно" (XI, 166). Именно в этом смысле следует понимать более позднее заявление Тургенева о том, что "талант настоящий - никогда не служит посторонним целям и в самом себе находит удовлетворение; окружающая его жизнь дает ему содержание - он является ее сосредоточенным отражением..: Подчиниться заданной теме или проводить программу могут только те, которые другого, лучшего не умеют" (XI, 410).

Но в той же рецензии о Тютчеве Тургенев предостерегает от игры в форму, от художественного виртуозничества в произведении за счет жизненности его содержания, подчеркивая, что только связь художника с действительностью, с народной жизнью является залогом плодотворности его искусства. Имея в виду сторонников чистого искусства, апологетов формы, Тургенев пишет:

"Нам скажут, что мы напрасно восстаем на сочинение в поэзии, что без сознательного участия творческой фантазии нельзя вообразить ни одного произведения искусства, кроме разве каких-нибудь первобытных народных песен, что у каждого таланта есть своя внешняя сторона - сторона ремесла, без которой ни одно художество не обходится; все это так, и мы нисколько этого не отвергаем: мы восстаем только против отделения таланта от той почвы, которая одна может дать ему и сок и силу,- против отделения его от жизни той личности, которой он дан в дар, от общей жизни народа, к которой, как частность, принадлежит сама та личность. Подобное отделение таланта может иметь свои выгоды: оно может способствовать к легчайшей его обработке, к развитию в нем виртуозности; но это развитие всегда совершается на счет его жизненности. Из отрубленного, высохшего куска дерева можно выточить какую угодно фигурку; но уже не вырасти "а том суке свежему листу, не раскрыться на нем пахучему цветку, как ни согревай его весеннее солнце. Горе писателю, который захочет сделать ,из своего живого дарования мертвую игрушку, которого соблазнят дешевый триумф виртуоза, дешевая власть его над своим опошленным вдохновением" (XI, 164-165).

3

Понимание глубокой связи искусства с действительностью, признание его важной общественной роли и необходимости служения современности, отстаивание реализма в качестве столбовой дороги подлинно прогрессивного искусства создавали предпосылки для несколько иных отношений Тургенева к проводимой "Современником" линии в .развитии русской литературы, чем у либерально-эстетической критики. Это прежде всего сказалось на оценке критического наследия Белинского.

Когда в "Современнике" начали печататься "Очерки гоголевского периода русской литературы" Чернышевского, Тургенев встречает их совсем не так, как "Эстетические отношения искусства к действительности". В письме к Панаеву он называет новую работу Чернышевского "прекрасной". В письме к Боткину он признается, что "с сердечным умилением читал иные страницы" (XII, 217). Это были страницы о Белинском. Имя Белинского перестало быть запретным, и это глубоко волновало Тургенева. В октябре 1857 года он писал Анненкову из Куртнавеля: "Милый А. На днях я получил письмо от Некрасова с приложением циркуляра на издание альманаха для семейства Белинского, но так как я недавно писал ему, то я предпочитаю поговорить с Вами. Прежде всего - скажите Некрасову, что я обещаю ему две статьи - повесть или рассказ и воспоминания о Б[елинско]м. Я глазам не верю - неужели позволили наконец альманах с именем Белинского на заглавном листе и с отзывами о нем! Как бы то ни было - я с восторгом впрягаюсь в эту карету и буду везти из всех сил" (XII, 277-278).

Память Белинского была дорога Тургеневу не только по воспоминаниям о их дружбе, о 40-х годах. Белинский продолжал оставаться для Тургенева живым деятелем литературного движения и нового десятилетия, а не устаревшим критиком, каким он вдруг стал для Дружинина и Анненкова. На статьи Чернышевского, провозгласившего принципы критики 40-х годов - Белинского - основополагающими и для литературного движения новой эпохи, ответил Дружинин в "Библиотеке для чтения" своей статьей "Критика гоголевского периода и наши к ней отношения. В статье идеи Белинского подверглись по существу ревизии, а самая его критика пренебрежительно стала трактоваться как дидактическая. Тургенев неодобрительно отозвался о статье Дружинина. 14 декабря 1856 года он писал Е. Я. Колбасину: "XI № "Библиотеки] для ч[тения]" - хорошо составлен; но я больше [даже в дружининском смысле! ожидал от статьи о Белинском,- от нее веет холодом и тусклым беспристрастьем. Этими искусно спеченными пирогами с "нетом" - никого не накормишь" (XII, 250). А через два дня, 16 декабря, в письме к Л. Н. Толстому Тургенев снова возвращается к статье Дружинина:

"Д[ружинин], между прочим, говорит, что, если бы тогдашняя критика не была так беспощадно резка в отношении к Марлинскому, он мог бы поправиться и не пропал бы. Что за детское - или, пожалуй, старческое воззрение! Как будто дело шло о том, чтобы уцелел талант Марлинского! Дело шло о ниспровержении целого направления, ложного и пустого, дело шло об разрушении авторитета, мнимой силы и величавости. Пока этот авторитет признавался - нельзя было ожидать правильного и здравого развития нашей словесности - и благодаря той статье Белинского о Марлинском - да еще двум-трем таким же о Бенедиктове и др.- мы пошли вперед. Коли бить быка, так обухом" (XII, 252). И он тут же рассказывает Толстому, какую огромную роль сыграли эти статьи Белинского в его собственном литературном развитии.

Зная об отрицательном отношении Толстого и к "Очеркам гоголевского периода", Тургенев, хотя и с оговорками, берет их под защиту: "Теперь о статьях Чернышевского. Мне в них не нравится их бесцеремонный и сухой тон, выражение черствой души; но я радуюсь возможности их появления, радуюсь воспоминаниям о Белинском - выпискам из его статей,- радуюсь тому, что, наконец, произносится с уважением это имя" (XII, 234). Зная также, что в идеях Чернышевского Толстой находил прежде всего влияние Белинского ("Все это Белинский",- писал он), Тургенев, намекая на "новые веяния" в отношении к наследию великого критика, осторожно, не желая раздражать Толстого, добавляет: "Впрочем, Вы этой моей радости сочувствовать не можете. Анненков пишет мне, что на меня это потому действует, что я за границей,- а что у них это, мол, теперь дело отсталое; им уже теперь не того нужно* Может быть; ему на месте виднее; а мне все-таки приятно" (XII, 234). И он убеждает Толстого не раскаиваться в заключении союза с "Современником", не лишать журнал его участия. "Из Ваших слов я почти готов заключить, что Вы раскаиваетесь в заключении союза,- пишет Тургенев.- Если бы вместо Некрасова союзник наш был Дружинин,- Вы, я думаю, не стали бы раскаиваться. Неудобства, замеченные Вами, поражают и меня; но отступить теперь было бы и нечестно и неловко - даже смешно. Больше всех Вам не по нутру Чернышевский; но тут Вы немного преувеличиваете" (XII, 251).

Упоминание Дружинина звучит здесь иронически. За несколько дней перед этим Тургенев писал Толстому: "Вы, я вижу, теперь очень сошлись с Дружининым - и находитесь под его влиянием. Дело хорошее - только, смотрите, не объешьтесь и его" (XII, 246-247). Это напоминает ядовитый отзыв Салтыкова-Щедрина о "сладостном пере" критика "Библиотеки для чтения".

Со своей стороны, и порвавший с "Современником" Дружинин в нападках на Чернышевского не особенно рассчитывал на поддержку Тургенева. "Признайтесь,- писал он Тургеневу,- неужели вы довольны Чернышевским и видите в нем критика, и не обоняете запаха отжившей мертвечины в его рапсодиях, неловких и в цензурном отношении?"^* Дружинин нарочито употребил слово, произнесенное самим Тургеневым в 1855 году. Но теперь Тургенев не поддержал старых своих выпадов и ответил Дружинину, что не только не находит в Чернышевском "мертвечины", но "чувствует в нем струю живую", хотя, добавляет он, "и не ту, которую Вы желали бы встретить в критике". В Чернышевском Тургенев ценит "полезного" деятеля, понимающего "потребности действительной, современной жизни"; "в нем это... самый корень всего его существования" (XII, 223),- замечает он. Мы знаем, что это же ценил Тургенев и в Белинском, это же понимание он стремился всегда развивать и в себе как в писателе.

^* ("Тургенев и круг "Современника", "Academia", Л. 1930, стр. 194.)

Спор вокруг наследия Белинского был лишь одной из сторон более широкого спора о главной линии развития русской литературы. В решении вопроса о пушкинском и гоголевском направлениях, вокруг которого в эту пору разгорелась ожесточенная полемика, Тургенев разошелся с эстетической критикой, заняв своеобразные позиции.

Еще до появления "Очерков гоголевского периода" в "Библиотеке для чтения" была опубликована статья Дружинина о Пушкине, в которой Пушкин истолковывался как "гений чистой красоты", а Гоголь как писатель пошлости и низменных сторон действительности. Откликаясь на дружининские похвалы Пушкину, Тургенев писал Боткину в июне 1855 года:

"Статью о Пушкине я прочел - с великим наслаждением. Благородно, тепло, дельно и верно. Это лучшая вещь, написанная Дружининым. Но опять-таки в отношении к Гоголю он не прав... То есть - в том, что он говорит, он совершенно прав,- но так как он всего сказать не может - то и правда выходит кривдой" (XII, 179).

Одностороннюю оценку Гоголя в статье Дружинина Тургенев истолковал цензурными причинами; он не мог не вспомнить своего ареста и ссылки за возвеличение Гоголя. Но Дружинин сказал все, что ему хотелось. "Теория артистическая,- писал он,- проповедующая нам, что искусство служит и должно служить само себе целью, опирается на умозрения, по нашему убеждению, неопровержимые. Руководствуясь ею, поэт, подобно поэту, воспетому Пушкиным, признает себя созданным не для житейского волнения, но для молитв, сладких звуков и вдохновения"^*. С этой точки зрения Дружинин выступил решительным противником гоголевского направления в русской литературе. С такой позицией Тургенев согласиться никак не мог.

^* (А. В. Дружинин, Собр. соч., СПб. 1865, т. VII, стр. 214.)

В августе 1855 года он писал Дружинину: "Мне кажется, что мы во многих вопросах с разных точек смотрим на вещи, да и натуры наши различны,- но так как мы оба, по мере возможности, честны и искренни в своих стремлениях, то самая эта честность сближает нас едва ли не более, чем однообразие воззрений. Я на днях прочел "Авторскую исповедь" Гоголя - и невольно думал о Вас - как жалка эта смутная чепуха, эта самолюбивая возня с самим собою - перед ясною, здравою, безличною художественностью Пушкина! Но оба влияния, по-моему, необходимы в нашей литературе - пушкинское отступило было на второй план - пусть оно опять выступит вперед - но не с тем, чтобы сменить гоголевское. Гоголевское влияние и в жизни, и в литературе нам еще крайне нужно. Обо всем этом мы потолкуем - и не однажды" (XII, 191).

В общественно-политическом смысле признание необходимости гоголевского направления означало, что, с точки зрения Тургенева, литература должна была по-прежнему продолжать свою критику отрицательных, отсталых сторон русской действительности. "Время чистой поэзии прошло... наступило время критики, полемики, сатиры" (X, 291),- заявляет Тургенев в 1859 году. Он даже признавал закономерность того, что с развитием гоголевского направления в русской литературе "умалилось и поблекло влияние самого Пушкина, того Пушкина, имя которого было дорого самим нововводителям, которое они окружали такою полною любовью" (X, 290). Гоголевское направление было потребностью общественного развития. "Общество, пораженное внезапным сознанием собственных недостатков... с жадностью обратило слух свой к новым голосам и принимало только то, что отвечало его новым потребностям,- пишет Тургенев, добавляя: "Торквато Тассо" Кукольника, "Рука всевышнего" исчезли, как мыльные пузыри; но и "Медным всадником" нельзя было любоваться в одно время с "Шинелью" (X, 291). Однако он вовсе не разделял мнения Дружинина, что гоголевское направление с его вниманием к прозе жизни, к обличению пошлых ее сторон в силу этого утратило поэтичность. Он отвергает упреки в прозаичности и пошлости, которым подвергались произведения писателей, шедших за Гоголем, со стороны эстетической критики.

Все же в середине 50-х годов Тургеневу казалось, что в новой обстановке русской литературе уже недостаточно одного духа отрицания и связанного с ним преимущественного изображения "бедности да бедности, да несовершенства нашей жизни". Наступало время, когда, по словам Тургенева, отрицательное начало, получив наконец право гражданственности, постепенно теряет свою чисто разрушающую ироническую силу, "наполняется само новым положительным содержанием и превращается в разумный и органический прогресс" (XI, 24). В глазах Тургенева чрезмерное и постоянное увлечение иронией и критикой порождает опасность утраты веры в жизнь и в прогресс, приводит к односторонности или упадку духа. В 1853 году Тургенев писал одному из нравившихся ему молодых людей - врачу И. Ф. Миницкому: "Знайте, что без веры, без глубокой и сильной веры не стоит жить - гадко жить; знайте, что это говорит Вам человек, про которого, может быть, думают, что он весь насквозь проникнут иронией и критикой, но без горячей любви и веры - ирония - дрянь и критика хуже всякой брани" (XII, 158). Эта мысль воплощена и в сцене столкновения Рудина с Пигасовым в романе "Рудин". Именно с этой мыслью было связано и заявление Тургенева в письме к Дружинину о том, что пусть пушкинское начало "опять выступит вперед" (XII, 191).

Но и в трактовке наследия Пушкина, пушкинского направления, между Дружининым и Тургеневым имелись существенные разногласия. В поэзии Пушкина Дружинин видел оружие против гоголевского направления, которое якобы "изнурило" русскую литературу своей сатиричностью, тогда как в поэзии "незлобного, любящего Пушкина" "все выглядит тихо, спокойно и радостно"^*. Для Тургенева ценность пушкинской поэзии состояла не в ее "незлобном", умиротворяющем характере. Пушкинское начало Тургенев ценил за многогранное оптимистическое, универсальное, объективное восприятие и изображение жизни, за то, что великий поэт "отозвался типическими образами, бессмертными звуками на все веяния русской жизни" (XI, 222). Именно в этом смысле Тургенев выдвигал вперед пушкинское начало в противовес гоголевскому, имевшему, как ему казалось, необходимое, но односторонне отрицательное направление. "Вы помните, что я, поклонник и малейший последователь Гоголя, толковал Вам когда-то о необходимости возвращения пушкинского элемента, в противовесие гоголевскому,- писал Тургенев Дружинину в ноябре 1856 года.- Стремление к беспристрастию и к истине всецелой есть одно из немногих добрых качеств, за которые я благодарен природе, давшей мне их" (XII, 223). В этом смысле гоголевское начало выступало лишь одной из граней, одной из сторон пушкинского всеобъемлющего творчества. Тургеневу казалось, что односторонность в искусстве есть всегда проявление той или иной системы. Такую односторонность Тургенев видел, например, в литераторах славянофильского лагеря. Заметив обеспокоившую его приверженность Толстого к определенной системе, Тургенев писал ему в рассматриваемую нами пору - в январе 1857 года: "Глядеть налево так же приятно, как направо - ничего клином не сошлось - везде "перспективы" (это слово Боткин у меня украл) - стоит только глаза раскрыть. Дай бог, чтобы Ваш кругозор с каждым днем расширялся! Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, которые хотят ее за хвост поймать; система - точно хвост правды - но правда как ящерица; оставит хвост в руке - а сама убежит: она знает, что у ней в скором времени другой вырастет" (XII, 261). Этой своей склонностью к "системам" Толстой, по мнению Тургенева, попортил даже "Войну и мир".

^* (А. В. Дружинин, Собр. соч., СПб. 1865, т. VII. стр. 61, 60.)

Пушкинской "истины всецелой" при изображении действительности Тургенев требовал потому, что сама русская жизнь, по его мнению, содержала в себе самые различные и противоречивые начала, из которых каждое заслуживало внимания художника. Сообщая Герцену свои впечатления от первой части "Былого и дум" и советуя ему "продолжать их, не стесняясь ничем", Тургенев замечает: "Странное дело! В России я уговаривал старика Аксакова продолжать свои мемуары,- а здесь - тебя. И это не так противоположно, как кажется с первого взгляда. И его и твои мемуары - правдивая картина русской жизни, только на двух ее концах и с двух различных точек зрения. Но земля наша не только велика и обильна - она, и широка - и обнимает многое, что кажется чуждым друг другу!.." (XII, 209).

Все эти мысли Тургенева отнюдь не означали, конечно, призыва добру и злу внимать равнодушно. Он высоко ценил в художнике субъективное начало, считая, однако, необходимым, чтобы оно проявлялось в произведении в своей объективной форме. Образец такого слияния объективного воплощения жизни с субъективными стремлениями писателя Тургенев и видел в Пушкине. Он указывал на "объективность его дарования, в котором субъективность его личности сказывается лишь одним внутренним жаром и огнем" (XI, 217). Величайшим мастером объективного искусства Тургенев считал Шекспира. "Вы у Шекспира нигде не видите его самого - везде перед вами только жизнь, так верно переданная, что вам кажется, будто все само совершается на ваших глазах"^*,- говорил он.

^* (А. Луканина, Мое знакомство с И. С. Тургеневым.- "Северный вестник", 1887, № 2, стр. 48.)

Заметим, что критика "Современника" также не отвергала принцип объективности в искусстве, столь важный для реализма. Но она понимала объективность не так, как понимала ее эстетическая критика, разумевшая под объективностью отказ от служения искусства потребностям текущей жизни. Революционно-демократическая критика основывала объективное изображение искусством действительности на понимании писателем закономерностей и тенденций общественного развития. Как мы видели, Тургенев также считал это необходимым условием реализма. Но именно реализм и объективность, которые отстаивал Тургенев, претили эстетической критике. "Русские читатели любят тебя не за объективность твою, но за тот романтизм чувства, за те высшие и благороднейшие стремления, которые поэтически проступают в твоих произведениях, словом, за идеальную сторону их..." - убеждал Тургенева Боткин, противопоставляя субъективное объективному, идеальное реальному и всячески приземляя ненавистную ему "натуральную школу", лишенную, по мнению критика, этой "идеальной стороны" и потому полной "лжи и мертвечины"^*.

^* (В. П. Боткин и И. С. Тургенев, Неизданная переписка 1851-1869 гг., М.- Л. 1930, стр. 103, 102-103.)

Единство пушкинского и гоголевского начал при руководящем значении первого - такова была основа позиций Тургенева в литературных спорах 50-х годов. Так представлял он себе генеральную линию развития русской литературы. Он не сочувствовал борьбе эстетической критики против гоголевского направления. Но ему казалось, что и писатели, следовавшие по стопам Гоголя, излишне увлекаются изображением темных сторон жизни. Такая литература ему представлялась тенденциозной и "пряной". К ней Тургенев относил, например, не понравившиеся ему "Губернские очерки" Щедрина. Ошибка Тургенева состояла не в отстаивании принципа объективности и всесторонности изображения жизни, не в защите пушкинского начала, а в том, что он слишком рано отвел гоголевскому критическому направлению второстепенное место в развитии русской литературы того времени. Однако Тургенев прекрасно видел, что "современная пряная литература", как он писал Анненкову, именно и пользуется симпатиями читателя. В связи с неуспехом повести "Фауст" Тургеневу даже начинает казаться, что он как художник не соответствует духу времени. 1 марта 1857 года он пишет Боткину: "Я удаляюсь; как писателя с тенденциями заменит меня г. Щедрин (публике теперь нужны вещи пряные и грубые) - а поэтические и полные натуры вроде Толстого докончат и представят ясно и полно то, на что я только намекал" (XII, 271).

В свете изложенного понятно, что Тургенев не мог сочувствовать безоговорочной поддержке критикой "Современника" гоголевского направления в русской литературе того времени. Вот почему он все чаще высказывал недовольство журналом. "Современник" плох.- Не то выдохся, не то воняет,- пишет он Е. Я. Колбасину в марте 1857 года после появления восторженной статьи Чернышевского о "Губернских очерках" Щедрина.- А впрочем, мне это все равно.- Но если г. Щедрин имеет успех - то, говоря его словами, писать уже "не для-че".- Пусть публика набивает себе брюхо этими пряностями.- На здоровье!"^* "Современник" в плохих руках",- писал он и Толстому (XII, 247). Тургеневу кажется необходимым противодействовать односторонней линии журнала, "системе" Чернышевского. Это толкало его в сторону Дружинина. Еще в 1856 году Тургенев выражал надежду, что дружининская "Библиотека для чтения" будет хорошим "противовесием" ему, то есть Чернышевскому. Вместе с тем Тургеневу было и тогда ясно, что, если даже журнал Дружинина и "пойдет хорошо", он "не заменит "Современника" в глазах молодого поколенья. "Библиотека] для ч[тения]" будет слишком холодна, бесстрастна, и русского в ней будет мало" (XII, 227),- проницательно замечает Тургенев в самом начале деятельности Дружинина в журнале. Напротив, то, что печаталось в "Современнике", волновало, будоражило. "А Некрасова стихотворения, собранные в один фокус,- жгутся" (XII, 250),- пишет Тургенев. Он восхищен огромным успехом стихотворений поэта-демократа и радуется, что его на этот счет "предсказания сбылись". "Что ни толкуй его противники - а популярнее его нет теперь у нас писателей - и поделом" (XII, 228),- многозначительно добавляет Тургенев в письме к М. Н. Лонгинову в ноябре 1856 года. На это же указывал и Чернышевский. Примечательно, что и в ряде других оценок произведений русской литературы 50-х годов Тургенев близок к критике Чернышевского. Так, одинаково оценивают они роман Авдеева "Тамарин", одинаково предостерегают А. Н. Островского от славянофильских тенденций, приносивших ущерб его пьесам. Оба они предсказали великое будущее Толстому как писателю. И прежде всего их сближала общая любовь к Белинскому.

^* ("Первое собрание писем И. С. Тургенева", СПб. 1884, стр. 50.)

4

Со своей стороны, Чернышевский делал все, чтобы укрепить связи Тургенева с "Современником", сблизить его с демократическим движением. Наряду с Гончаровым и Григоровичем, он относит Тургенева к писателям гоголевской школы, в 40-е годы близким к Белинскому. По мнению Чернышевского, эти писатели замечательны тем, что правдиво изображали русскую жизнь, критически освещая темные ее стороны. Их литературная деятельность вдохновлялась сочувствием к народным нуждам, враждой к крепостничеству. Особенно значительные заслуги принадлежали здесь автору "Записок охотника". Чернышевский видел в Тургеневе писателя, которого "привлекают явления, положительным или отрицательным образом относящиеся к тому, что называется поэзией жизни, и к вопросу о гуманности". Когда реакционер Шевырев осмелился обвинять Тургенева и других писателей гоголевской школы в отсутствии любви к народу, Чернышевский высмеял его, заявив, что это все равно что "упрекать огонь в холодности"^* " "Когда кто дерзнет сказать что против Вас, мое сердце негодует...- писал Чернышевский Тургеневу в январе 1857 года.- Мое кровное убеждение: кто осмеливается сказать против Вас как человека хотя одно слово, тот должен быть покрыт нравственным позором, как человек, решившийся на гнусную клевету... Если кто составляет честь нашей литературы, так уж, конечно, Вы... Кто поднимает оружие против автора "Записок охотника", "Муму", "Рудина", "Двух приятелей", "Постоялого двора" и т. д. и т. д., тот лично оскорбляет каждого порядочного человека в России",- заявляет Чернышевский, имея в виду недостойные выпады Каткова против Тургенева. И Чернышевский и Некрасов стремились укрепить в Тургеневе, нередко сомневавшемся в своем таланте, веру в себя как художника. "Веруйте в себя и не смущайтесь толками людей трусливых и подловатых, каковы многие из наших литературных авторитетов. Публика всегда и во всем за Вас. Она чтит Вас"^**,- убеждал Чернышевский Тургенева.

^* (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. III, стр. 103.)

^** (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. XIV, стр. 333, 334. Вопрос об отношении Чернышевского к Тургеневу подробно рассматривается в статье Г. Николаева "Тургенев и Чернышевский" (в сб. "Творчество Тургенева", Учпедгиз, 1959).)

Вскоре после смерти Белинского началась борьба в критике вокруг Тургенева^*. Герцен и Некрасов в своих оценках "Записок охотника" и других произведений Тургенева видели в нем талантливого и оригинального преемника Гоголя. Либерально-эстетическая критика, признавая самый факт влияния Гоголя на Тургенева, в противоположность Герцену и Некрасову отрицательно оценивала это влияние и считала его неорганичным для Тургенева. Дружинин писал Боткину в 1855 году: "Тургенева, например, Гоголь замучил, обессилил, стал ему поперек дороги... Наперекор своей любящей, незлобной натуре... Тургенев желает во что бы то ни стало быть обличителем общественных ран и карателем общественных пороков. Это ли его род, и из каких причин он не повинуется истинному призванию"^**. Боткин согласился с Дружининым. "Это правда,- писал он,- что Тургенева сбил с толку Гоголь, и мне всегда казалось, что направление, избранное Тургеневым, не соответствует вовсе его таланту"^***. В 1857 году, в связи с выходом в свет трехтомного собрания сочинений Тургенева, в "Библиотеке для чтения" Дружинин печатает статью "Повести и рассказы И. Тургенева", в которой пытается представить Тургенева "чистым" художником, "пленительнейшим идеалистом и мечтателем" с "незлобной и детской душой", негодуя против тех, кто видел в Тургеневе "сурового карателя общественных заблуждений", "продолжателя Гоголя". По мнению критика, произведения Тургенева - это "поэзия благороднейшего эпикурейца-поэта, любящего жизнь и созданного для наслаждения жизнью"^****. Либерально-эстетическая критика стремилась оторвать Тургенева от "Современника". Дружинин не раз убеждал Тургенева и в том, что он "во многом ослабил свой талант, жертвуя современности и практическим идеям эпохи", а служение современности называл "пагубной привычкой".

^* (См. вступительную статью К. И. Бонецкого к сб. "Тургенев в русской критике" (Гослитиздат, М. 1953).)

^** ("Письма к А. В. Дружинину", изд. Гослитмузея, М. 1948, стр. 41.)

^*** ("Письма к А. В. Дружинину", изд. Гослитмузея, М. 1948, стр. 39.)

^**** ("Библиотека для чтения", 1857, № 1-2, стр. 39 и след.)

Чернышевский боролся против этих попыток, разоблачая в глазах Тургенева подлинную сущность его либеральных приятелей, ссылаясь при этом на Белинского. Он писал Тургеневу в мае 1857 года: "Вы по доброте Вашей слишком снисходительно слушаете всех этих гг. Боткиных с братиею. Они были хороши, пока их держал в ежовых рукавицах Белинский,- умны, пока он набивал им головы своими мыслями. Теперь они выдохлись". Чернышевский называет их тупицами, ренегатами по отношению к идеям Белинского, начавшими "глаголати от похотей чрева своего"^*. И "что такое эти аристархи перед Вами"^**,- писал он Тургеневу.

^* (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. XIV, стр. 345. Примечательно, что эту оценку Чернышевским Боткина Тургенев вскоре сам применит к Боткину. "Он умнейший человек...- пишет Тургенев Толстому,- но его старческое, всестороннее обращение к наслаждению - подчас бывает неприятно. У него точно несколько ртов, кроме телесного: эстетический, философский и т. д.- и он всеми ими чавкает" (XII, 300). Ум шел главным образом от Белинского, а стремление к наслаждению и чавкание - "от похотей чрева".)

^** (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. XIV, стр. 332. Примечательно, что эту оценку Чернышевским Боткина Тургенев вскоре сам применит к Боткину. "Он умнейший человек...- пишет Тургенев Толстому,- но его старческое, всестороннее обращение к наслаждению - подчас бывает неприятно. У него точно несколько ртов, кроме телесного: эстетический, философский и т. д.- и он всеми ими чавкает" (XII, 300). Ум шел главным образом от Белинского, а стремление к наслаждению и чавкание - "от похотей чрева".)

Демократическая критика вовсе не навязывала Тургеневу как художнику какого-либо одностороннего направления. Восхищаясь повестью "Три встречи", Некрасов призывал Тургенева к созданию новых произведений в этом духе. "Прошу тебя - перечти "Три встречи",- уйди в себя, в свою молодость, в любовь, в неопределенные и прекрасные... порывы юности, в эту тоску без тоски - и напиши что-нибудь этим тоном"^*,- писал он автору повести в марте 1857 года. Герцен и Огарев высоко оценили лирически-любовную пьеску Тургенева "Где тонко, там и рвется". Эти факты свидетельствуют, что требования демократической критики к Тургеневу не сводились к одной гоголевской обличительной теме. Вовсе не "Современник", а Писарев со своим нигилистическим отрицанием Пушкина упрекал Тургенева в том, что он в поисках положительного героя сошел с "дороги чистого отрицания". Писарев даже пугал Тургенева примером Гоголя, который "тоже затосковал по положительным деятелям, да и свернул на "Переписку с друзьями"^**. "Современник" совершенно иначе решал проблему положительного идеала, не усматривая в его воплощении литературой ничего опасного для передового писателя. Некрасов и считал, что Тургенев как раз и сумеет "дать нам идеалы, насколько они возможны в русской жизни"^***, одобряя тем самым поиски Тургеневым положительного героя современности. В рецензии на стихотворения Огарева Чернышевский, указывая на необходимость решения этой важной проблемы русской литературы 60-х годов - показать нового героя, который сумел бы "свою жизнь согласовать со своими убеждениями", выражал надежду, что именно Тургенев и вместе с ним Некрасов решат эту задачу. "В настоящее время русская литература, кроме Вас и Некрасова, не имеет никого. Это каждый порядочный человек говорит, смею Вас уверить"^****,- писал критик Тургеневу.

^* (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. X, стр. 328.)

^** (Д. И. Писарев, Соч. в 4-х томах, т. 1, стр. 271.)

^*** (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. X, стр. 259.)

^**** (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., г. XIV, стр. 345.)

Тем не менее, несмотря на усилия Чернышевского, отношения Тургенева с редакцией "Современника" постепенно ухудшались. Вместо Чернышевского либералы пытались навязать Некрасову в журнал Ап. Григорьева. Об этом хлопотал не только Боткин, но и Тургенев. Отношения Тургенева с редакцией "Современника" обостряются с приходом в журнал в 1857 году Н. А. Добролюбова, ставшего руководителем критического его отдела. Чернышевский в своих воспоминаниях рассказывает: "...когда сблизился с Некрасовым Добролюбов, мнения Тургенева быстро перестали быть авторитетными для Некрасова. Потерять влияние на "Современник" не могло не быть неприятно Тургеневу"^*. В нем нарастала неприязнь к Добролюбову, который прямо и порой резко высказывал Тургеневу критические замечания по его адресу, о чем рассказывают А. Я. Панаева и другие мемуаристы.

^* (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. I, стр. 733.)

По словам Чернышевского, Добролюбов считал, что "плохой союзник - не союзник". Ухудшение отношений с редакцией "Современника" Тургенева и других участников "обязательного соглашения" привело к его фактической ликвидации. И если в 1856 году Тургенев уговаривал Толстого не нарушать его, то теперь, в апреле 1858 года, он пишет ему: "Итак, наше "обязательное соглашение" рухнуло! Этого следовало ожидать. Я очень доволен этим оборотом дела. Словно на волю отпустили..." (XII, 299). Но тут же Тургенев задумывается: "хотя на что она, эта воля?" (XII, 299-300) - спрашивает он сам себя и своего корреспондента. Тургенев понимал значение "Современника" для русской литературы. Другого, подобного ему, журнала не было. Вот почему Тургенев в том же письме с сочувствием откликается на намерение Толстого издавать в Москве новый журнал. Однако каков будет его характер? Тургеневу хорошо были известны моралистические настроения Толстого и его неприязнь к вопросам политики. Между тем Тургеневу, который и сам не раз говорил о том, что он как художник не испытывает склонности к политике, было совершенно очевидно, что без политики никакой журнал вообще был немыслим, тем более в обстановке конца 50-х годов. И он убеждает Толстого не чураться политических вопросов:

"Боткин показал мне Ваше письмо, где Вы с таким жаром говорите о намерении основать чисто художественный журнал в Москве,- пишет он Толстому в апреле 1858 года - Политическая возня Вам противна; точно, дело грязное, пыльное, пошлое; да ведь и на улицах грязь и пыль, а без городов нельзя же" (XII, 300),- заключает Тургенев. Из намерения Толстого ничего не вышло. Тургенев остался в "Современнике". Его личные отношения и его разногласия по вопросам искусства и литературы с Чернышевским и Добролюбовым не были так непримиримы, чтобы помешать его сотрудничеству в журнале. Свой новый роман "Дворянское гнездо" писатель печатает в "Современнике".