Глава первая. Pанниe реалистические опыты

Тургенев начинал свою деятельность еще при жизни Пушкина. Когда появились в печати "Пиковая дама" и "Капитанская дочка", он писал свои ранние стихотворные произведения. Тургенев уже печатался, когда вышел в свет лермонтовский "Герой нашего времени". Студентом Петербургского университета он слушал лекции Гоголя и присутствовал на первом представлении "Ревизора". Появление "Шинели" и "Мертвых душ" застало молодого Тургенева в разгаре литературного труда. С Гоголем, как известно, Тургенев виделся однажды и разговаривал на самые жгучие литературные темы. Словом, будущий автор "Записок охотника" был в числе тех писателей, чья литературная юность проходила при жизни великих первоучителей русского реализма, в ту пору еще только складывавшегося. В основание его, правда, были положены "страшные граниты", говоря словами Гоголя, но здание не было возведено окончательно. Реализму приходилось обосновывать свое право на существование и отстаивать себя в борьбе с романтической школой, еще далеко не сошедшей со сцены.

Тургенев и сам смолоду, в период ученичества, отдал дань романтическим увлечениям, и это не было случайностью в его литературном развитии. Все сверстники Тургенева прошли примерно тот же путь. Настоящими романтиками со всеми чертами романтических взглядов и даже бытовых манер и привычек были юные Герцен и Огарев, друзья молодости Тургенева. Даже трезвый и положительный И. А. Гончаров в юности сочинял те самые стихи, которые потом приписал своему Александру Адуеву. Это было увлечение целого поколения, которому нужно было пройти через романтизм для того, чтобы уйти от него.

Что касается Тургенева, то романтическая предыстория его творчества не прошла для него бесследно. Для Тургенева навсегда осталась близкой и "флёровая мантия меланхолии" в духе Жуковского, и характерно романтическая грусть, "не лишающая бодрости, а животворная и сладкая" (слова Жуковского), и поэзия воспоминаний, печальных и радостных одновременно.

 К прошедшим временам лечу воспоминаньем...
 О дней моих весна, как быстро скрылась ты,
 С твоим блаженством и страданьем,- 

эти стихи Жуковского (из элегии "Вечер") звучат как эпиграф к лирическим повестям Тургенева вроде "Первой любви" или "Вешних вод". Образ романтика-мечтателя, прекраснодушного и чистого сердцем, как увидим ниже, надолго сохранил для Тургенева свое обаяние. Но не только сентиментально-меланхолический романтизм в духе Жуковского был близок молодому Тургеневу. Едва ли не большее влияние оказал на него романтизм протестующий - лермонтовского или байроновского толка. В 1859 году в лекции о Пушкине Тургенев поставил силу "байронического лиризма" рядом с силою "критики, юмора". Обе эти "пронзительные силы" в свое время нужны были, по мысли Тургенева, для борьбы с николаевским деспотизмом и крепостным застоем. "Сила независимой, критикующей, протестующей личности восстала против фальши, против пошлости... против того ложно общего, неправедно узаконенного, что не имело разумных прав на подчинение себе личности",^* - такими словами закончил Тургенев характеристику Пушкина и Лермонтова. Протестующий романтизм и критический реализм почти сливались в его сознании.

^* (И. С. Тургенев. Собрание сочинений, т. X. М., ГИХЛ, 1956, стр. 291.- В дальнейшем все неоговоренные цитаты из Тургенева приводятся по этому изданию, в скобках указывается том и страница.)

Так обстояло дело в 1859 году, когда Тургенев уже был одним из признанных мастеров русского реализма. Нет поэтому ничего удивительного в том, что в начале своего пути Тургенев был вполне во власти романтических традиций. Свое первое произведение - драматическую поэму "Стено" (1834), написанную в шестнадцатилетнем возрасте,- Тургенев впоследствии справедливо расценил как "рабское подражание байроновскому Манфреду" (X, 263). С его собственных слов известно, что в университете он "целовал имя Марлинского на обертке журнала - плакал, обнявшись с Грановским, над книжкою стихов Бенедиктова - и пришел в ужасное негодование, услыхав о дерзости Белинского, поднявшего на них руку" (XII, 253). За юношеской драмой последовал ряд не дошедших до нас опытов: поэмы "Повесть старика", "Штиль на море", "Фантасмагория в летнюю ночь", сатира "Наш век" и около сотни мелких стихотворений. В 1836 году, в августовской книжке "Журнала министерства народного просвещения", появилось первое печатное произведение Тургенева - его рецензия на книгу А. Н. Муравьева "Путешествие ко святым местам русским". Об этой рецензии Тургенев впоследствии забыл, а когда ему напомнили о ней, то он почти отказался от авторства: "...не могу же я, по совести, считать это ребяческое упражнение своим первым литературным трудом".^*

^* (И. С. Тургенев. Сочинения, т. XII. М.-Л., ГИХЛ, 1933, стр. 394.)

В 1838 году в одном из номеров "Современника" была напечатана стихотворная "дума" Тургенева "Вечер", с которой, собственно, начинается его литературный путь. Ничего оригинального нет, правда, и в этой "думе". "Вечер" - обычное романтическое стихотворение, похожее на десятки других произведений этого рода, помещавшихся тогда в русских журналах. Традиционна здесь и тема, и лексика, и композиция: вначале лирический вечерний пейзаж, а затем философское размышление о "ночи и мраке", о "слиянии света с тьмой", о жизни и смерти, о загробных тайнах.

И об этой традиционно-романтической элегии Тургенев вполне мог бы повторить слова, сказанные им о своей рецензии на книгу Муравьева. Последующие стихотворения Тургенева, однако, показывают, что он сумел быстро отойти не только от романтических штампов, но и от самого метода романтизма.

Более того, Тургенев решительно и активно присоединился к той литературно-политической борьбе против романтизма, которую вели в 40-е годы передовые мыслители России. В этой борьбе у Тургенева была своя позиция. Он настойчиво подчеркивал, что романтический индивидуализм уводит человека от реальной жизни в искусственный мир "возвышенного" страдания и бесплодных "разочарований", что романтический скепсис прикрывает нередко пустоту и бессодержательность мысли и чувства. Он увидел также, что в романтическую тогу любят рядиться реакционные писатели "ложно-величавой школы", вроде пресловутого Нестора Кукольника.

Социальный смысл борьбы Тургенева с романтизмом не только как с литературным направлением, но - и шире - как с определенным типом мировоззрения, отношения к жизни, к человеку и к обществу, был разъяснен им самим в рецензии 1844 года на перевод Вронченко "Фауста" Гёте. Тургенев стремится объяснить здесь, почему романтизм, сыгравший некогда положительную роль, сейчас лишился былого значения и должен быть заменен иным направлением мысли. "Романтизм,- пишет Тургенев,- есть не что иное, как апофеоза личности". Романтик бессознательно эгоистичен. "Он становится центром окружающего мира; он (сам не сознавая своего добродушного эгоизма) не предается ничему; он всё заставляет себе предаваться... Он готов толковать об обществе, об общественных вопросах, о науке; но общество, так же как и наука существует для него - не он для них" (XI, 18). Законный в свое время как порождение протеста против средневековых "преданий, схоластики и вообще всякого авторитета", романтизм устарел в настоящее время. Человек романтического склада не может выйти за пределы собственной личности. Поглощенный собой, он становится безнадежным эгоистом, для которого исчезают страдания других людей. В душе, занятой своими сомнениями и недоумениями, неизбежно появляется бесплодный мефистофельский скепсис, а Мефистофель - "бес людей одиноких и отвлеченных, людей, которых глубоко смущает какое-нибудь маленькое противоречие в их собственной жизни и которые с философическим равнодушием пройдут мимо целого семейства ремесленников, умирающих с голода" (XI, 27).

Считая гётевского "Фауста" высшим воплощением романтизма (хотя самый термин появился позднее),Тургенев заявляет: ".. .но приходит другая пора, когда, не переставая признавать "Фауста" величавым и прекрасным произведением, мы идем вперед за другими, может быть, меньшими талантами, но сильнейшими характерами, к другой цели... Повторяем: как поэт, Гёте не имеет себе равного; но нам теперь нужны не одни поэты... мы (и то, к сожалению, еще не совсем) стали похожи на людей, которые, при виде прекрасной картины, изображающей нищего, не могут любоваться "художественностью воспроизведения", но печально тревожатся мыслью о возможности нищих в наше время..." (XI, 36).

Романтизм осужден Тургеневым за равнодушие к насущным социальным вопросам, к жизненно важным задачам, стоящим перед страной. Всякий мыслящий человек, и тем более всякий талантливый писатель, должен оставить в покое романтических "общечеловеков" и обратиться к злободневным темам из жизни своего времени и своего народа. "Талант - не космополит: он принадлежит своему народу и своему времени",- пишет Тургенев в той же рецензии и, обосновывая необходимость обращения к злободневным вопросам живой современности, утверждает: "Одно лишь настоящее, могущественно выраженное характерами или талантами, становится неумирающим прошедшим..." (XI, 36, 37).

Содействовать повороту общественных интересов в сторону социальных вопросов - в этом Тургенев видел важнейшую национальную задачу. Русские люди стремятся не к "примирению", а к борьбе; отсутствие "примирения" не пугает их, потому что они "народ юный и сильный, который верит и имеет право верить в свое будущее..." (XI, 37-38).

Итак, борьба с романтическим эгоизмом имела для Тургенева значение передового национального и демократического дела. Исходный пункт движения вперед для каждого современного человека Тургенев видел поэтому не в романтическом скепсисе, а в простоте и естественности чувства, порожденного реальной жизнью с ее настоящими, а не придуманными заботами и волнениями. В этом для Тургенева-поэта и заключается истинное счастье. Вот почему счастье в тургеневской поэзии понимается не как жизненная удача, а как естественная жизнь, не испорченная романтической рефлексией, скепсисом, насмешливой многоопытностью. Судьба человека, большого или малого, сильного или слабого, может быть печальна, но в этом для Тургенева еще нет беды; такая трагедия не тяготит его чувства: пусть трагедия, лишь бы натуральная, непосредственная. На этом построены эпические стихотворения Тургенева "Баллада", "Конец жизни", "Федя". Герои этих произведений терпят жизненный крах: кто погибает "смертию лихой", кто, прожив без малого целый век, кончает свою грешную жизнь в одиночестве, в норе, "словно зверь", кто переживает крах молодых надежд на любовное счастье, но об этом Тургенев рассказывает без горечи, так как здесь нет ничьей вины, здесь правда и простота неразмышляющей природы. Гибель сама по себе не угнетает поэта, как не вызывает его сожаления судьба сорванного цветка:

Так что ж? Напрасно сожаленье! 
Знать, он был создан для того, 
Чтобы побыть одно мгновенье 
В соседстве сердца твоего.

("Цветок")

Счастье или несчастье, т. е. жизнь, дается только людям непосредственным, вроде пушкинской Татьяны; Онегины и Печорины - вне жизни. Когда в стихотворении "К А. С." тургеневский Онегин встречает свою Татьяну, он начинает объяснение совсем как Онегин пушкинский:

Я вас знавал... тому давно, 
Мне, право, стыдно и грешно, 
Что я тогда вас не заметил...

Но все, что в сердце молодом 
Дремало легким, чутким сном
 
Перед внезапным пробужденьем - 
Осталось тайной для  меня... 
Хоть, помню, вас покинул я 
С каким-то смутным сожаленьем.

А случай  вновь не сблизил нас... 
И вдруг теперь я встретил вас. 
Вы изменились, как Татьяна...

Но перед нами не просто Онегин, а Онегин, осознавший себя по-тургеневски и осудивший свое "онегинство"; поэтому он заканчивает свое объяснение совсем не так, как можно было ожидать по началу:

Нет, нет! я стар; нет, я вам чужд, 
Давно в борьбе страстей и нужд 
Я истощил и жизнь и душу.

Белинский недаром говорил о том, что стихи Тургенева отличаются оригинальностью мысли, а в связи с поэмой "Разговор" (1844) писал, что хотя Тургенев и "не из тех самобытных и гениальных талантов, которые, подобно Пушкину и Лермонтову, делаются властителями дум своего времени и дают эпохе новое направление; но в его таланте есть свой элемент, своя часть той самобытности, оригинальности, которая, завися от натуры, выводит талант из ряда обыкновенных и благодаря которой он будет иметь влияние на современную ему литературу".^*

^* (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. VIII. М, Изд-во Академии наук СССР, 1955, стр. 592.)

Впрочем, это было ясно Белинскому еще в 1843 году, когда вышел отдельной книжкой "рассказ в стихах" Тургенева "Параша". Белинский откликнулся на него статьей, в которой оценил "Парашу" как "один из...

прекрасных снов на минуту проснувшейся русской поэзии, какие давно уже не виделись ей". "Стих обнаруживает необыкновенный поэтический талант,- писал он,- а верная наблюдательность, глубокая мысль, выхваченная из тайника русской жизни, изящная и тонкая ирония, под которою скрывается столько чувства,- все это показывает в авторе, кроме дара творчества, сына нашего времени, носящего в груди своей все скорби и вопросы его". Белинский обратил внимание на то, что в поэме Тургенева слышатся отзвуки Пушкина и Лермонтова, но видел в этом не подражание, а органическую преемственность; он особо отметил эпиграф из Лермонтова: "И ненавидим мы, и любим мы случайно",- эпиграф, который "находится в живой связи со смыслом целой поэмы, и столько служит объяснением поэме, сколько и сам объясняется ею".^*

^* (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. VII. М., Изд-во Академии наук СССР, 1955, стр. 66, 78, 67.)

Действительно, пушкинско-лермонтовская традиция "свободного" рассказа не только ясна в "Параше", но и намеренно подчеркнута самим автором. Повествование ведется в тоне "Онегина" и "Сашки", с лирическими отступлениями, с участием автора в самом рассказе. Как у Пушкина и Лермонтова, автор - друг героя. В характеристике Параши, уездной барышни с глубокой душой, полной внутренней тревоги и беспредметных ожиданий, Тургенев умышленно дает почувствовать черты ее великого прообраза - пушкинской Татьяны, а в обрисовке героя намекает на Онегина. Но Виктор Александрович, герой "Параши", не повторение Онегина, а переработка этого образа, это Онегин сниженный, низведенный до обывательского уровня. На робкий вопрос Татьяны о своем избраннике: "Уж не пародия ли он?" - Тургенев отвечает решительным и категорическим утверждением. Это пародия, пародия и на Чайльд - Гарольда, и на самого Онегина, пародия на европейский романтизм, который ученически заимствует герой тургеневской поэмы.

Чужим умом питался весь свой век - 
Но ловок был и вкрадчив. Изнуренный, 
Скучающий, направил он свой бег 
В чужие страны; с грустною улыбкой 
Везде бродил, надменный и немой; 
Но ум его насмешливый и гибкий 
Из-за границы вынес целый рой 
Бесплодных слов и множество сомнений, 
Плоды лукавых, робких наблюдений…

(Строфа XXVIII)

Развенчание героя и низведение его с тех эффектных высот, на которых он стоит в собственном мнении, подчеркнул и Белинский: "Это один из тех великих-маленьких людей, которых теперь так много развелось, и которые улыбкою презрения и насмешки прикрывают тощее сердце, праздный ум и посредственность своей натуры".^* Рассказ Тургенева дал Белинскому возможность перебросить мост от любовной истории героя к исторической жизни России и начать говорить о ее коренных неустройствах. Герой Тургенева любит случайно и неглубоко. "И как же иначе? - восклицает Белинский,- для страсти надо воспитаться, развиться. А для этого надо возрасти в такой общественной сфере, в которой духовная жизнь через дыхание входит в человека, а не из книг узнается им... Только тогда из его страсти может выйти или серьезная повесть, или высокая драма, а не жалкая комедия, не карикатурная пародия.. .".^**

^* (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. VII, стр. 71.)

^** (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. VII, стр. 78.)

Так судьба героя тургеневской поэмы была возведена к социальным условиям русской жизни: крепостничество и деспотический гнет не дают простора для развития широких общественных интересов и тем самым формируют маленьких людей с большими претензиями, с напускным скепсисом, вывезенным из-за границы.

Это не значит, что Тургенев осудил романтического героя только как явление русской жизни; и на западноевропейской почве "маленький-великий человек", погруженный в себя, в свои страсти и разочарования, не кажется Тургеневу более привлекательным. Через несколько месяцев после появления "Параши" Тургенев закончил одноактный драматический этюд "Неосторожность", в котором, рассматривая вопрос об ущербности человека романтического склада, вышел за пределы русской жизни.

Романтический тип представлен в этой пьесе в двух разновидностях (дон Рафаэль и дон Пабло), и обе осуждены. Правда, романтическая разочарованность дона Рафаэля носит совсем уже внешний характер, и это отчасти примиряет с ним. Он говорит о себе: "Я едва ли верю во что-нибудь на свете; я не верю в порок, а потому не верю и в добродетель. К чему вам знать, какими путями дошел я до этого не совсем веселого убеждения... и может ли занять вас повесть жизни погибшей, с намерением погубленной?" Но за этой автохарактеристикой скрывается вовсе не трагизм, а лишь эффектная поза, усвоенная ради любовных побед. Контрастная по отношению к счастливому любовнику дону Рафаэлю фигура дона Пабло также, в сущности, развенчивается, так как в истинно трагическом его поединке с доньей Долорес этот страдающий, угрюмо и безнадежно влюбленный человек оказывается тяжелым и грубым деспотом. А острая концовка пьесы - эпилог, состоящий только из двух реплик,- имеет единственное назначение: показать пошлый финал романтического героя, который через десять лет после пережитой им кровавой драмы благополучно превращается в сиятельного чиновника. Только одна донья Долорес, воплощающая естественную простоту чувства, выходит моральной победительницей в том быстром словесном турнире, который составляет сюжет "Неосторожности". Что же касается романтических натур, то драматический рассказ об их страданиях и страстях от начала до конца пронизан авторской иронией, тонкой, но вполне ощутимой. Недаром Белинский в письме к Тургеневу писал о "Неосторожности": "Драма Ваша - весьма и тонко умная и искусно изложенная вещь",^* а в письме к Краевскому сказал, что "это вещь необыкновенно умная, но не эффектная для дуры публики нашей...".^**

^* (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. XII. М., Изд-во Академии наук СССР, 1956, стр. 168.)

^** (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. XII. М., Изд-во Академии наук СССР, 1956, стр. 166.)

Прозаическая драма "Неосторожность" подготовила переход Тургенева к прозе, открывавшей больше простора для объективного анализа романтического героя,- задача, неотступно стоявшая в 40-е годы перед Тургеневым, как и перед всей передовой литературой того времени.

В 1844 году написана была первая его прозаическая повесть - "Андрей Колосов"; в ней продолжается тема развенчания романтического героя, с тем, однако, отличием от всех предшествующих попыток Тургенева в этом роде, что рядом с задачей отрицания встает и задача утверждения: развенчиваемому строю чувств противопоставляется истинный, то есть естественный. При этом положительный образ строится как прямая противоположность романтической натянутости или разочарованности во всех видах. В самом деле, характеристика Андрея Колосова состоит преимущественно из отрицаний. Намечая внутренний облик своего героя, автор заинтересован прежде всего в том, чтобы указать, чего нет в духовном мире его героя: "...в нем не было ни той таинственности, которою щеголяют юноши, одаренные самолюбием" бледностью, черными волосами и "выразительным" взглядом, ни того поддельного равнодушия, под которым будто бы скрываются громадные силы..." (II, 12).

Тот же метод отрицательной характеристики применен и в обрисовке героини: "Варя была девушка очень обыкновенная,- а между тем таких девушек весьма немного на святой Руси. Вы меня спросите: отчего? Оттого, что я никогда не замечал в ней ничего натянутого, неестественного, жеманного; оттого, что она была простое, откровенное, несколько грустное создание; оттого, что ее нельзя было назвать "барышней".

Смысл всей истории, рассказанной в "Андрее Колосове", сводится к тому, что настоящие, естественные люди разрешают сложные жизненные коллизии вопреки "возвышенной" традиции, как и поступил герой повести, оставив свою прежнюю возлюбленную без душевных терзаний, без объяснений и трагических фраз, без "мелких хороших чувств: сожаления и раскаяния".

Если дидактический смысл "Андрея Колосова" заключался в изображении того, как человек с "ясным, простым взглядом на жизнь" ведет себя в тот "горький и великий миг", когда он должен расстаться "с женщиною, некогда любимой", то в другом произведении, близком к "Андрею Колосову" но времени написания и по заглавию ("Андрей", 1845), речь идет о том, как человек такого же склада, при ином повороте судьбы, раз полюбив, сохраняет свою любовь на всю жизнь. Ситуация противоположная, направление - то же.

Герой стихотворного рассказа, как и герой рассказа прозаического, показывает образец естественной морали, свободной от книжных предвзятостей. Любя жену своего друга, он дорожит ее честью, с душевной болью покидает ее и много лет спустя, за границей, получает от нее в качестве высшей награды письмо с откровенными любовными словами. Как Андрей Колосов был хорош в своем "бессердечии", так Андрей, герой стихотворного рассказа, хорош в своей сердечности. Личная судьба сделала одного выразителем "трезвого" взгляда на жизнь, другого - прекраснодушным мечтателем, и в обоих положениях, совершенно противоположных, они оправданы автором за натуральность характера и поведения.

В 1846 году другой кроткий мечтатель делается главным героем рассказа "Бреттер". В его душевном мире Тургенев опять-таки ценит выше всего "откровенное, непроизвольное, то есть доброе проявление страсти", недоступное романтическому человеку, воспитанному на "презрении". Антагонист Кистера, армейский бреттер Лучков, "презирает" именно то, "в чем судьба отказала ему". "Другого презрения,- добавляет автор,- люди вообще, кажется, не знают". Противоположность двух типов, романтического и "прекраснодушного", доходит в этом рассказе до полной непримиримости, до резкой враждебности, приводящей к кровавой развязке.

Характерно, что подобную ситуацию повторяет Тургенев и в другом рассказе этого же периода - в "Трех портретах", где другой романтический бреттер, Лучинов, становится физическим убийцей кроткого и доброго Рогачева. При этом Кистер и Рогачев отличаются друг от друга только степенью культурности, а Лучков и Лучинов- только степенью снижения романтического героя.

Мыслящие русские люди, считал Тургенев, должны поменьше заниматься "маленькими противоречиями в собственной жизни" и обратиться к великим противоречиям в жизни человечества и общества, к вопросам и задачам социальным.

Гоголь и его школа сделались благодаря Белинскому в общественном сознании людей 40-х годов знаменем "социальности". Естественно, что Тургенев, который ради "человечества и общества" вступил в борьбу с романтической самоизоляцией, должен был увлечься Гоголем, и он действительно увлекался им, читал и перечитывал его произведения и целые страницы из Гоголя помнил наизусть. Сразу после смерти Гоголя Тургенев отозвался о нем как о писателе, "открывшем нам нас самих"; он говорил о том, что Гоголь для России больше чем писатель, что это был во многих отношениях прямой продолжатель Петра I. Герои Тургенева, романтические и враждебные романтизму, те, которых он отвергал, и те, которых он утверждал, жили и действовали в гоголевской среде. Доказывая возможность пошлого финала для русских "Мефистофелей", Тургенев не забывал о той обывательской, патриархальной, самодовольной пошлости, которая ничего не слыхала о Мефистофеле и окружала всех мыслящих людей плотной стеной. Уже в "Неосторожности" рядом с доном Рафаэлем и доном Пабло стояла фигура дона Балтазара, олицетворявшая эту громадную стихию первобытной и нерассуждающей обывательской пошлости, на фоне которой даже развенчанный дон Пабло выглядел все-таки человеком необыкновенным. В России доны Балтазары были патриархальными помещиками, и в 1845 году Тургенев, рядом с поэмой "Андрей", написал "Помещика", физиологический очерк в стихах, который ввел Тургенева в круг писателей гоголевского направления.

Любил он жирные блины, 
Боялся черта да жены; 
Любил он, скушав пять арбузов, 
Ругнуть и немцев и французов, 
Читал лишь изредка, с трудом, 
Служил в архиве казначейства, 
И был, как следует, отцом 
Необозримого семейства!

Таков новый герой Тургенева, воплощающий социальную среду, притом среду господствующую, на фоне которой писатель показывает тех людей, которыми он занимался и раньше и позже этой поэмы. Здесь и пародийная "романтическая дева" (Коринна молодая), и ее обожатель, застенчивый и бледный герой

Полупорывов, долгих дум 
И робких дел!..

Наконец, здесь же и тот поэтический подросток-девушка, "ребенок робкий и немой", которому, по мысли автора, суждено впоследствии вступить в борьбу со средой "невежд".

Так впервые у Тургенева его положительные и отрицательные герои появляются на фоне социальной среды, среды диких помещиков, и ирония автора впервые направлена не только на "великих-маленьких людей", но прежде всего на их низменное окружение, а для положительного героя впервые предсказана необходимость борьбы с этой средой.

Таковы были первые итоги приобщения Тургенева к гоголевской школе. Характерно, что Белинский, более чем холодно отозвавшийся о "Трех портретах", восторженно встретил "Помещика". "Помещик г. Тургенева,- писал он,- легкая, живая, блестящая импровизация, исполненная ума, иронии, остроумия и грации". И далее многозначительно прибавил: "Кажется, здесь талант г. Тургенева нашел свой истинный род, и в этом роде он неподражаем". ^*

^* (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. IX. М., Изд-во Академии наук СССР, 1955, стр. 567.)

Разумеется, Белинского привлекало в "Помещике" не подражание Гоголю (его и не было), а гоголевский реалистический принцип - метод изображения не отдельных выдающихся героев, а всей окружающей их социальной среды. Что же касается прямого следования гоголевской манере в пьесе Тургенева "Безденежье" (1846), то эти вполне подражательные "сцены из петербургской жизни молодого дворянина" Белинский оставил совсем без внимания. Зато вторично и с особенным энтузиазмом заговорил он об истинном пути Тургенева в связи с "Хорем и Калинычем". И не удивительно. Понятие социальной среды не исчерпывалось "невеждами" помещиками; оно включало в себя и голодных ремесленников, и нищих, и прежде всего крестьян. Маниловы и Собакевичи торговали крестьянскими душами, живыми и мертвыми, а гоголевская Россия была Россия не только помещичья, но и крестьянская. Обращение Тургенева после "Помещика" к крестьянам, Хорю и Калинычу, действительно было продолжением найденного пути, того пути, который привел Тургенева к отражению важнейших вопросов русской социальной действительности в духе гоголевского направления, одно из высших достижений которого составляют "Записки охотника".