Глава вторая. Книга о народе

"Записках охотника" Тургенев выступил как прямой соратник Белинского. Это было отмечено уже давно. Так, Н. Гутьяр в статье "Тургенев во Франции" указал на то, что "протестующий характер" рассказов из серии "Записок охотника", написанных до 1848 года ("Льгов", "Бурмистр", "Контора", "Ермолай и мельничиха" и др.), "обусловлен был в сильной степени тем оживлением симпатий к приниженному народу, которое было вызвано пресловутыми "Выбранными местами из переписки с друзьями" Гоголя". Волнение, вызванное этой книгой, отражалось на всех спорах в кружке Белинского в 1847 году и проникло в те рассказы из "Записок охотника", которые написаны были в этом году. Эти рассказы, по мнению Гутьяра, "и были защитою человеческого достоинства земледельческих слоев русского общества, по отношению к которым Гоголь, по выражению Белинского, являлся "поборником обскурантизма и мракобесия, панегиристом татарских нравов".^* Указано было также на то, что "Переписка с друзьями" местами пародируется в "Двух помещиках", а дата одного из наиболее острых рассказов, "Бурмистр",- Зальцбрунн в Силезии, июль 1847 года - знаменательно соответствует времени и месту письма Белинского - 15 июля 1847 года, Зальцбрунн.^** В своем знаменитом письме Белинский негодует против Гоголя нынешнего, страстно защищая и превознося Гоголя прежнего, автора "Ревизора" и "Мертвых душ". Несомненно, что и Тургенев следование письму Белинского осознавал как продолжение исконной гоголевской традиции, нарушенной в "Переписке".

^* (Н. Гутьяр. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, стр. 97-98.)

^** (Ю. Океман. И. С. Тургенев. Одесса, 1921, стр. 6.)

Любопытно в этой связи проницательное замечание вообще не очень проницательного критика А. Скабичевского, оброненное им в его "Истории новейшей русской литературы": "Записки охотника" представляются как бы продолжением "Мертвых душ" Гоголя".^* В самом деле, значение "Записок охотника", как и значение "Мертвых душ", не только в прямом протесте против крепостного права, но и в общей картине русской жизни, сложившейся в условиях крепостного права. Коренное отличие "Записок охотника" от поэмы Гоголя заключалось в том, что к гоголевской галерее мертвых душ Тургенев прибавил галерею душ живых, взятых прежде всего из крестьянской среды. Те люди, о которых размышлял Гоголь в знаменитом лирическом отступлении, встали во весь рост в "Записках охотника". Рядом со Стегуновыми и Зверковыми появились настоящие люди - Калиныч, Ермолай, Яков Турок, крестьянские дети. Рядом с "государственным человеком" Пеночкиным оказался истинно государственный ум - Хорь. Лживой "гуманности" помещика противопоставлены были суровая гуманность Бирюка и поэтическая гуманность Касьяна. Восторженные любители искусств, помещики-меценаты, эти, по словам Тургенева, "дубины, вымазанные дегтем", обнаруживали истинную свою цену рядом с таким подлинным ценителем искусства, как Дикий Барин, а тупоумный Андрей Беловзоров, племянник Татьяны Борисовны, художник и покоритель сердец, карикатурный сам по себе, становился еще карикатурнее при сопоставлении с великим художником из народа Яковом Турком.

^* (А. Скабичевский. История новейшей русской литературы. СПб., 1891, стр. 131. Ср. Иван Новиков. Тургенев - художник слова. М., "Советский писатель" 1954, стр. 18-19.)

Важно также и то, что многие крестьянские персонажи "Записок охотника" оказывались не только носителями положительных душевных качеств: они изображены как носители лучших черт русского национального характера. В этом прежде всего и заключался протест Тургенева против крепостного права. Защищая крепостное крестьянство, Тургенев одновременно защищал национальное достоинство русского народа. В "Хоре и Калиныче" воплощено соединение в русском складе души практичности с поэзией. То, что в русском народе есть такие люди, как Хорь,- это служит автору доказательством национального характера реформаторской деятельности Петра I: "Петр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях. Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя; он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед".

Народная гуманистическая философия Касьяна внушена ему созерцанием родной земли и родной природы: "Ведь я мало ли куда ходил! И в Ромён ходил, и в Синбирск - славный град, и в самую Москву - золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Цну-голубку, и на Волгу-матушку, и много людей видал, добрых хрестьян, и в городах побывал честных... И не один я, грешный... много других хрестьян в лаптях ходят, по миру бродят, правды ищут...". Русская природа и народная поэзия формируют мировоззрение крестьянских детей; "русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала" в пении Якова Турка, а самый дух и содержание его песни навеяны были опять-таки русской природой: "чем-то родным и необозримо-широким, словно знакомая степь раскрывалась перед нами, уходя в бесконечную даль". Вот почему такое пристальное внимание автора в "Записках охотника" привлекают силы и стихии русской природы.

Природа в "Записках охотника" не фон, не декоративная картина, не условный пейзаж, а именно стихийная сила, которую автор изучает детально и необыкновенно пристально. Природа живет своей особой жизнью, которую автор стремится изучить и описать со всей доступной человеческому глазу и слуху полнотой. В "Бежином луге", прежде чем приступить к рассказу о людях, Тургенев рисует жизнь природы в течение одного июльского дня: он показывает ее историю за этот день, рассказывает, какова она ранним утром, в полдень, вечером; какой вид, формы и цвет в разные периоды дня имеют облака, каков цвет небосклона, как меняется за день погода и т. д. Когда Тургенев живописует наступление ночи в лесу, то ему недостаточно общей картины захода солнца и засыпания природы, он не допускает никакой приблизительности: подробно рассказывает он, в какой последовательности наступает темнота, как сперва бледнеет, а потом синеет небо, когда и как темнеют стволы, когда и как покрываются тенью верхушки деревьев, когда засыпают птицы, какие раньше и какие позже. Оказывается, "птицы засыпают - не все вдруг - по породам: вот затихли зяблики, через несколько мгновений малиновки, за ними овсянки" ("Ермолай и мельничиха"). Тургенев вносит в свои пейзажи точные названия растений и животных. В рассказе "Смерть" на протяжении одного абзаца величиной в полстраницы встречаем перечень птиц: ястреба, кобчики, дятлы, дрозды, иволги, малиновки, чижи, пеночки, зяблики; растений: фиалки, ландыши, земляника, сыроежки, волвянки, грузди, дубовики, мухоморы.

С таким же пристальным вниманием изображаются животные, только их "портреты" даются с большей "интимностью", с добродушным приближением к человеку. "Корова подошла к двери, шумно дохнула раза два; собака с достоинством на нее зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая..." ("Хорь и Калиныч"). В описании индивидуальных свойств собаки Тургенев особенно изобретателен и виртуозен. Достаточно вспомнить собаку Ермолая Валетку, замечательным свойством которого "было его непостижимое равнодушие ко всему на свете... Если б речь шла не о собаке, я бы употребил слово: разочарованность".

И вместе с тем картины природы в "Записках охотника", несмотря на стремление автора к детальности и точности, к изображению природы вблизи,- это не просто описание ее определенных и точных красок, звуков и форм, Очень часто в жизни природы автора интересуют подробности и штрихи смутные, неясные, едва различимые. Он стремится порой уловить причудливые, капризные детали, для которых мало добросовестной наблюдательности, которые требуют изощренно тонкого зрения и слуха. Тогда появляются такие, например, детали: "Одни кузнечики нежно трещат, словно озлобленные,- и утомителен этот, непрестанный кислый и сухой звук". Еще А. Григорьев писал о том, что в природе Тургенев "ловит оттенки тонкие, следит природу в тонких ее явлениях". Он же справедливо отметил, что отношение Тургенева к природе противоположно спокойному "домохозяйному" отношению Аксакова; тургеневское "сочувствие природе" отдает "суеверным обожанием", "страстию, подчинением".^*

^* (А. Григорьев. И. С. Тургенев и его деятельность.- Собрание сочинений Аполлона Григорьева под ред. В. Ф. Саводника, вып. 10, М., 1915, стр. 7.)

Все дело в том, что природа для Тургенева - стихия не только автономная, но и господствующая, она подчиняет себе человека и формирует его внутренний мир. Иногда она принимает таинственный облик, внушающий человеку унылое чувство угрожающей загадочности (а в этом основа и народных суеверий и народной поэзии). Тогда в тургеневском пейзаже проступает нечто тютчевское, как в описании лощины летней ночью в "Бежином луге": "Странное чувство тотчас овладело мной. Лощина эта имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших белых камней,- казалось, они сползлись туда для тайного совещания,- и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось".

Однако в "Записках охотника" природа подчиняет человека не только своей загадочностью и враждебностью, не только своим равнодушием, но и своей жизненной силой, здоровьем, мощью. Такова природа в рассказе "Лес и степь", замыкающем цикл. Рассказ о лесе и степи с разнообразными, важными и торжественными событиями в их жизни, со сменой времен года, дня и ночи, зноя и гроз - это в то же время рассказ о человеке, чей духовный мир определяется этой природной жизнью. Природа внушает человеку в этом рассказе то неизъяснимую душевную тишину, то странную тревогу, то стремление вдаль, то, чаще всего, бодрость, силу и радость.

Русский лес, в котором "лепечут статные осины", шевелятся длинные висячие ветки берез и "могучий дуб стоит, как боец, подле красивой липы", да свободная, безграничная, необозримая степь - это и есть главные стихии, определяющие в "Записках охотника" те национальные черты русского человека, которые сказываются у Касьяна, у Бирюка, у крестьянских ребят.

Но, по мысли Тургенева, черты русского человека, сформированные его общением с простодушной и в то же время величавой и могучей природой, уродуются и извращаются условиями крепостного права: Софрон дополняет Пеночкина, "загулявший холостой дворовый человек" становится Оболдуем,- лакей по должности становится и лакеем в душе ("Свидание"). Холопские черты заметны у бывшего дворецкого Тумана. Даже в душе Калиныча живет преданность барину, над которой справедливо смеется Хорь, сам, впрочем, тоже не свободный от некоторых "предрассудков и предубеждений". Эти черты, однако, отражают, по Тургеневу, не коренные свойства простого человека, но качества, образованные и воспитанные крепостной неволей. И все-таки многовековой гнет крепостничества не убил в народе его природных талантов и сил. Об этом Тургенев не раз говорит на протяжении "Записок охотника". Художественному раскрытию этой мысли посвящены многие рассказы. Достаточно указать хотя бы на рассказ "Певцы", быть может, наиболее в этом смысле показательный.

Начинается повествование с короткого сельского пейзажа, характерного именно для крепостной деревни. "Невеселый вид, нечего сказать",- говорит автор, заканчивая этим печальным возгласом вступление к рассказу.

Следующий эпизод, дополняющий картину крепостной деревни,- это описание кабака, освещенное окно которого "не одному проезжему мужичку мерцает путеводной звездою", и далее - яркий портрет преуспевающего целовальника, крепкого кулака,- фигуры, уже характерной для крепостнической эпохи и еще более типичной для последующей, пореформенной поры.

Осветив несчастную Колотовку неумолимыми лучами сверкающего июльского солнца, автор воочию показывает, насколько в ней все уныло, тягостно, скудно, безнадежно. На этом фоне впервые появляются Обалдуй и Моргач, нелепые фигуры которых под стать их оскорбительным кличкам, и общая картина деревни, обессиленной экономически и униженной нравственно, вырисовывается перед читателем во всей своей горестной наготе.

Но тут же сразу начинают звучать другие мотивы. Уже в разговоре Обалдуя и Моргача мелькает известие о готовящемся состязании народных певцов. Вскоре возникает фигура Дикого Барина, фигура неясная, загадочная, но без всякого сомнения воплощающая в себе какие-то могущественные стихийные силы. "В этом человеке было много загадочного; казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нем, как бы зная, что раз поднявшись, что сорвавшись раз на волю, они должны разрушить и себя и все, до чего они коснутся..."

Познакомив читателя с этой почти эпической фигурой, автор переходит к повествованию о состязании певцов, причем именно Дикого Барина делает он судьей артистов из народа.

Пение рядчика, искусное, даже виртуозное, полное залихватской и занозистой удали, но лишенное глубокого чувства, не вызывает отклика у Дикого Барина. Зато после пения Якова Турка, в искусстве которого отразились "русская природа и русская душа", "по железному лицу Дикого Барина, из-под совершенно надвинувшихся бровей, медленно прокатилась тяжелая слеза". И недаром. Этот черпальщик на бумажной фабрике, "по душе - художник во всех смыслах этого слова", воплощает неиссякаемые творческие возможности, несмотря на неблагоприятные условия, живущие в сердцах простых людей.

В контексте рассказа победа Якова - это не просто апофеоз артиста и даже не только торжество артистических сил народа, но и залог его великого будущего. Однако именно залог, а еще далеко не реальность. В художественной силе Якова сказалась "субстанция" народа, а не его реальное положение. Враждебные народу силы господствуют в России, они подавляют народные таланты, и, вновь увидев Якова через несколько часов после состязания, рассказчик наблюдает тягостную картину: "С обнаженной грудью сидел он на лавке и, напевая осиплым голосом какую-то плясовую, уличную песнь, лениво перебирал и щипал струны гитары". Минуты артистического подъема редки у черпальщика на бумажной фабрике и ему подобных. Но, по мысли автора, силы, живущие в Якове и других людях его типа, непобедимы, им обеспечено историческое развитие, они имеют великое национальное значение.

То же относится к Касьяну с Красивой Мечи, хранителю народной этики, с непререкаемым убеждением провозглашающему высокий принцип гуманизма: "святое дело кровь!.. великий грех показать свету кровь,- великий грех и страх". Эта могучая нравственная сила не может пропасть даром, как и та, что сурово покоится в душе Бирюка и бьет чистым ключом народной поэзии в сознании маленьких героев "Бежина луга".

Разнообразные силы, дарования, артистические черты русского народа Тургенев показывает иной раз точно мимоходом, не подчеркивая, как бы невзначай, и вместе с тем с удивительной ясностью и глубиной. Возьмем, например, очерк "Лебедянь". Это именно очерк, описательный, полуэтнографический, политически как будто совершенно нейтральный. Описание конской ярмарки - что можно извлечь из такой темы? У Тургенева же все подчинено общему заданию книги, и в этом как будто бы совсем простеньком очерке начинают звучать те самые мелодии, что составляют живую душу "Записок охотника". Уже с самого начала намечается без подчеркивания, без нажима мотив крестьянского разорения. В первом же абзаце охотник-рассказчик повествует о том, как ему доводится иной раз, "проехав верст десять, вместо постоялых двориков, очутиться в помещичьем, сильно разоренном сельце Худобубнове". Эта многозначительная фраза припомнится читателю потом, при описании самой ярмарки, когда перед ним возникнут "мужики в изорванных под мышками тулупах", отчаянно торгующиеся, "между тем как предмет их спора, дрянная лошаденка, покрытая покоробленной рогожей, только что глазами помаргивала, как будто дело шло не о ней… Ив самом деле, не все ли ей равно, кто ее бить будет!" Это - один полюс, убогая Русь, забитая, униженная и голодная. Другой полюс - помещики, беглые портреты которых образуют целую галерею низких существ, отмеченных какой-то ядовитой печатью пошлости: тут и широколобые помещики с крашеными усами и выражением достоинства на лице, и развязные молодые помещики в венгерках и серых панталонах, и дворяне в казакинах, с необыкновенно короткими шеями и заплывшими глазками. Тургенев не забудет брезгливо отметить, что эти дворяне "мучительно сопели", точно речь идет не о людях, а о животных. И это не случайно. Рассказ о помещичьей среде ведется именно так, что разные категории помещиков выступают не то как особые породы животных, не то как какие-то полудикие племена, о которых автор рассказывает тоном этнографа. Тем же тоном повествует он и о князьке Н. Как и полагается у варварских племен, перед этим маленьким владыкой все униженно, старательно и мучительно заискивают. Возникает своего рода "двор", придворная среда с прихлебателями, нахлебниками, шутами, оспаривающими друг у друга честь состоять в фаворитах у блестящей звезды уездного общества.

Это все, так сказать, физиология помещичье-крестьянской России, России крепостнической. Это современный этап русской жизни, этап, идущий к своему историческому концу и потому предстающий как ненормальность настолько очевидная, что ее не стоит даже анализировать.

Взятая с эстетической стороны, вся эта картина предстает как воплощение особого низменного, пошлого мира, мира оскорбительно грубой прозы. Но в "Записках охотника" Тургенев выступает прежде всего как поэт русской жизни, как художник, взору которого эта поэзия открыта даже в таких темных и грязных углах, где, казалось бы, ей и быть невозможно: в каком-нибудь притынном кабачке, где-нибудь на конской ярмарке. И в "Лебедяни" в контрастном соотношении с той грубой физиологической прозой, о которой шла речь выше, в противовес этой прозе возникает и развертывается особая возвышенная поэтическая стихия. Искры поэзии вспыхивают каждый раз, когда речь заходит об охотничьей страсти к лошадям, о любовании конской красотой, о тонком ее понимании, которое выражается особым языком, до конца понятным только истинным ценителям, виртуозам и артистам своего дела: "Хорошо бежит лошадь, не сбивается, задом не подбрасывает, ногу выносит свободно, хвост отделяет и "держит", редкомах".

Это язык спокойного любования красотой, язык медленного, вдумчивого погружения в нее. А иной раз этот язык становится уже языком страсти, поэтического восторга, почти что исступления: "Гнедые пристяжные, маленькие, живые, черноглазые, черноногие, так и горят, так и поджимаются; свисни только - пропали!" и т. д. В этом разгуле охотничьей артистической страсти Тургенев дает почувствовать что-то коренное, национально-русское, старинное, уходящее корнями в историю. Приведенная только что выдержка заканчивается возгласом: "Хорошо! Хоть бы царю Ивану Васильевичу в светлый праздник прокатиться!" Поэтическая струя в "Лебедяни" родственна народному артистизму "Певцов".

В "Лебедяни" артистизм, конечно, не крестьянский, но все-таки, по Тургеневу, народный. Умение постигать красоту, способность очаровываться ею, любить сильно и глубоко, находить особые краски и удивительные слова для ее описания и выражения - это все в общем контексте "Записок охотника" относится у Тургенева к важным особенностям национального характера русского человека, к его коренным свойствам.

Но, по мысли автора "Записок охотника", возвышенная "субстанция" подавляется сейчас антипоэтическим строем современности, и эта противоположность между стихиями и возможностями русской жизни, с одной стороны, и ее теперешним состоянием - с другой, как в "Певцах", так и до "Певцов", в "Лебедяни" сказывается особым образом в финале, где с неизбежностью происходит снижение высокой темы. Восторг и очарование охотника при виде изумительной красоты редкостных коней сменяется юмористическим эпизодом покупки запаленной и хромой лошади, которую обманом сбывает ему благообразный и богобоязненный степной помещик. Охотничья поэзия погружается в липкую тину мелкой, смешной, убогой прозы барышничества. А вместо царя Ивана Васильевича, который вдруг, как бы случайно, каким-то видением из другого мира возник на страницах рассказа, мы видим уездного, чтобы не сказать удельного, князька, при дворе которого произошло важное событие - смена фаворита, "придворного" шута. Поэтические страсти и героические фигуры меркнут и гаснут в нестерпимо затхлой атмосфере "существенности", враждебной любым высоким проявлениям национального характера, в любом сословии русского общества.

Выше говорилось уже о том, что национально-русскими чертами наделены в "Записках охотника" не только крестьяне; русскими людьми по натуре являются у Тургенева и некоторые помещики, избежавшие растлевающего влияния крепостного права. Петр Петрович Каратаев не менее русский человек, чем крестьяне; недаром рассказ о нем первоначально назывался "Русак". И он также жертва крепостного права: его сгубила любовь к чужой крепостной девушке, на которой он не может жениться из-за дикого самодурства ее владелицы. Национальные черты характера подчеркнуты и в моральном облике Чертопханова. Он великолепен в своей природной гордости, независимости и инстинктивном чувстве справедливости. Он помещик, но он не крепостник. Такова же Татьяна Борисовна, патриархальная помещица, но в то же время простое существо с прямодушным чистым сердцем. Антинационально, по Тургеневу, само крепостное право. Помещики, не являющиеся заскорузлыми крепостниками, представляются ему живой силой русского общества. Он направляет свои удары не против дворянства в целом, а только против помещиков-крепостников. В отличие от революционных демократов, Тургенев надеялся на русское дворянство, стремясь обнаружить в нем здоровые элементы.

Живые силы в России есть - такова одна из главных идей "Записок охотника". Эти силы, хочет сказать Тургенев, отчасти заключены в дворянстве, но главным образом и прежде всего в простом народе. Есть в русском народе и воля, и крепость, и ум, и мягкость, и гуманность, и поэтичность, есть готовность "поломать себя" и двинуться вперед по пути преобразований; но это все - силы непосредственные, неосознанные, дремлющие. Чтобы привести их в движение, нужны просвещенные и умелые преобразователи; недаром тема Петра дана уже в первом очерке "Записок охотника".

Тургеневский замысел книги о стихиях и силах русской жизни, естественно, был бы не полон без постановки вопроса о русском образованном сословии, о его месте и роли в русской жизни. Эта тема имеется в "Записках охотника", и, разрабатывая ее, Тургенев опять возвращается к типу русского романтика, к различным его разновидностям. Здесь и восторженные поклонники искусств, которые никогда не назовут Рафаэля Рафаэлем, а скажут непременно "божественный Санцио". ". . .Синее небо Италии, южный лимон, душистые пары берегов Бренты не сходят у них с языка". Это почитатели Нестора Кукольника и других доморощенных "хэниев", проповедников дешевого индивидуализма, певцов сильной личности или непризнанного таланта, вступающего в борьбу с целым миром. Один из таких романтиков с нескрываемой иронией изображен в рассказе "Татьяна Борисовна и ее племянник". Это, конечно, самый дешевый тип романтика, самый бесплодный, достойный одного только осмеяния.

Рядом с такого типа романтиком стоит у Тургенева и та девица - "философка", возвышенная идеалистка на немецкий лад, которая едва не "уходила" сперва тетушку Татьяну Борисовну, а потом молодого проезжего студента.

В отличие от этих персонажей, с глубоким сочувствием и сердечной теплотой изображен в рассказе "Смерть" молодой учитель у помещика, недоучившийся студент Авенир Сорокоумов, поклонник Кольцова и Гегеля, добрый и простой, "прекрасный благороднейший человек". Это прекраснодушный романтик с ясной душой и детски любознательным умом, не приспособленный к жизни, это любимый герой Тургенева, которого он всегда противопоставляет самолюбивым, рефлектирующим, перекрученным, занятым собой злым эгоистам.

И вместе с тем в "Записках охотника" соотношение этих двух типов - прекраснодушного и рефлектирующего - существенно меняется. Авенир Сорокоумов при всей его душевной чистоте, при всем его благородстве и обаятельности не принадлежит к числу тех людей, которые могли бы выступить в роли преобразователей общества или даже меньше - в роли его учителей и просветителей. Он сам - вечный ученик, он созерцатель по природе своей и, конечно, очень далек не только оттого, чтобы вести за собой людей, но и от того, чтобы куда-то идти самому. Он может только благоговейно выслушивать других, удивляться им и подчиняться с охотой даже тем, кто недостоин "развязать ремень от сапог его". "Бедный, бедный Авенир!" - восклицает автор, и в этом возгласе сочувствия одинаково сказывается и авторская симпатия, и его понимание ограниченности своего героя.

Гораздо сложнее, чем в прежних произведениях, поставлен в "Записках охотника" вопрос о рефлектирующих и самолюбивых неудачниках вроде Гамлета Щигровского уезда. Эта фигура резко выделяется среди других представителей романтического типа. При всех коренных недостатках гамлетиков, грызунов и самоедов, это человек ищущий, думающий и трагически осознающий свою оторванность от своей страны и своего народа. Отрыв от родной почвы превращает мыслящего человека в пустоцвет - об этом Тургенев сказал уже в "Параше". В "Записках охотника" он повторил эту мысль с еще большей настойчивостью и глубиной. Вывезший свои понятия из-за границы, Гамлет Щигровского уезда оторван от русской жизни. С горечью он сознает это сам. "Посудите сами, какую, ну, какую, скажите на милость, какую пользу я мог извлечь из энциклопедии Гегеля? Что общего, скажите, между этой энциклопедией и русской жизнью? И как прикажете применить ее к нашему быту, да не ее одну, энциклопедию, а вообще немецкую философию... скажу более - науку?" Вопрос остается неразрешенным, а для уездного Гамлета неразрешимым: он не может выйти из сферы "лично-человеческого" и потому поставлен автором вне живых сил русского народа. Сознание своей ненужности, амбициозное презрение к себе превращает жизнь тургеневского героя в психологический выверт, в беспрерывное стремление к самоунижению. В то же время стремление Гамлета Щигровского уезда найти для себя место в русской жизни в глазах Тургенева представляется уже проявлением живой силы. Унижающий себя, герой не унижен поэтому автором: в Гамлете Щигровского уезда уже предсказаны некоторые черты Рудина. В частности, есть в "Гамлете Щигровского уезда" намеки на политический характер мыслей и разговоров главного героя. Приехав из-за границы, он вдруг заговорил неожиданно бойко и в то же самое время "возмечтал о себе бог ведает что". В это время родилась на его счет сплетня, из-за которой он решился уехать. Затем он вступил в службу в губернском городе, "но,- говорит уездный Гамлет,- в больших комнатах казенного заведенья у меня голова разбаливалась, глаза тоже плохо действовали" и вслед за этим многозначительно добавляет: "другие кстати подошли причины... я вышел в отставку". Нет сомнения, что здесь имеются в виду те самые "причины", которые выгнали Рудина, заставили и его бросить службу и сделали бесприютным скитальцем. В уездном Гамлете есть черты "мечтателя", оратора, одного из тех людей, которые считались политически небезопасными.

Но в то же самое время есть в нем черты и совсем другого рода, сближающие этот персонаж с героем "Записок из подполья" Достоевского. "Я, видите ли, робок, и робок не в ту силу, что я провинциал, нечиновный, бедняк, а в ту силу, что я страшно самолюбивый человек",- говорит о себе тургеневский герой. Он изучил себя до тонкости. Он знает все свои недостатки, ненавидит их, но любит о них говорить. Упоение самоанализом, жестокая отрада самобичевания, парадоксальное соединение презрения к себе с самолюбованием - все эти черты подпольного человека уже налицо в тургеневском уездном Гамлете.

"Словно опьяненный презреньем к самому себе, я нарочно подвергался всяким мелочным униженьям",- это говорит о себе тургеневский герой. Но, не заглянув в текст, трудно сказать, откуда взята эта фраза - из "Гамлета Щигровского уезда" или из "Записок из подполья".

Не будем рассматривать вопрос о том, чем вызвано это разительное совпадение - влиянием ли тургеневского рассказа на повесть Достоевского (их разделяет почти два десятилетия) или влиянием манеры молодого Достоевского на Тургенева^* (что, впрочем, не исключает и первого предположения, потому что Достоевский мог взять у Тургенева "свое"). Гораздо существеннее другое. Связь "Гамлета Щигровского уезда" одновременно с "Рудиным" и с."Записками из подполья" показывает историко-литературную логику развития так называемого "лишнего человека". В конце 40-х годов, в свете новых задач русской жизни, перед ним, наследником Онегина и Печорина, раскрывались два пути: либо полный разрыв всех связей с окружающей средой, смрадное, паучье уединение, бесплодный самоанализ и самоубийственная злость, т. е. уход в "подполье", или путь Рудина, философа, оратора, просветителя, политического человека, гонимого властью. Это противоположности. Недаром подпольный человек Достоевского ненавидит просветителей, людей верящих в разум, строителей "хрустальных дворцов", а Рудин своими проповедями, очень туманными и вместе с тем очень ясными, подготавливает появление и даже прямо воспитывает тех людей, против которых с ядовитой злобой выступит подпольный герой Достоевского.

^* (Об этом см.: В. Виноградов. Тургенев и школа молодого Достоевского (конец 40-х годов XIX века).- "Русская литература", 1959, № 2.)

Кстати сказать, термин "лишний человек" к нему подходит в гораздо большей степени, чем к людям рудинского склада или даже к Гамлету Щигровского уезда. Сам Тургенев "лишним" не назвал ни "Гамлета", ни Рудина. Этим словом назван в "Дневнике лишнего человека" Чулкатурин, в котором вовсе нет рудинского политического элемента. И "Гамлет" и Рудин наделены историческим взглядом, тоской по делу и месту в русской жизни. Не то Чулкатурин. Он "лишний" не в России, а вообще "на сем свете". Это человек, весь погрузившийся в кропотливую возню с самим собою, весь изъеденный болезненной мнительностью, заносчивостью, раздражительностью и злобой. Это человек, разбирающий самого себя до последней ниточки и в этой мучительной и бесплодной работе вертящийся, как белка в колесе. Он не может жить непосредственно, ему недоступны простые человеческие радости, зато он отлично знает, "сколько удовольствия может человек почерпнуть из созерцания своего собственного несчастья" (редакция 1856 г.). Он "лишний человек" в точном смысле слова, в отличие от уездного Гамлета и от Рудина, которых можно назвать "лишними" только в том условном значении, которое выработано было в последующей критике, а вовсе не в тургеневском смысле. Герой "Дневника лишнего человека" также связан с "подпольным" человеком Достоевского своим болезненным и злобным раздражением против всего мира, и прежде всего против себя самого. Но он менее связан с ним, чем Гамлет Щигровского уезда, потому что и у "Гамлета", и у героя "Записок из подполья" тяжкая болезнь сознания имеет политическую подкладку, в отличие от Чулкатурина, чей образ говорит лишь о полной изоляции озлобленного эгоцентрика от стихийной жизни человека и природы.

Гамлетизм же сам по себе не является для Тургенева признаком социальной и психологической неполноценности. Вспомним, что в "Записках охотника" есть еще один маленький Гамлет, поданный совершенно иначе, чем Гамлет Щигровского уезда. Это Петр Петрович Каратаев. Простой и непосредственный человек, согнувшийся под бременем своих несчастий, он с глубоким чувством произносит монологи Гамлета: "Умереть... уснуть..." и "Я голубь мужеством; во мне нет желчи", точно находя в судьбе датского принца параллели к собственной судьбе, и автор поддерживает своего героя многозначительной и сочувственной репликой: "Мне показалось, что я его понял". Замысел Тургенева ясен. В положении Гамлета может оказаться каждый человек с душой и сердцем; гамлетизм становится признаком психологической и социальной неполноценности только тогда, когда он вырастает на почве скептицизма и эгоистической самоизоляции. Каратаеву это не грозит, он весь прямодушие и живет не только в сфере своей личности, он не изолирован от окружающего мира.

А. Григорьев тонко подметил, что в "Бежином луге" выведен "байронический мальчик" - Павлуша. Это один из главных героев рассказа, и подан он с полным сочувствием, даже с восхищением. Только однажды показал Тургенев "возвышенного" человека из простого звания с иронической гадливостью, но зато это лакей. Лакей Виктор, герой рассказа "Свидание", обладает всеми внешними приметами "высшей натуры". На его лице "сквозь притворно-презрительное равнодушие проглядывало удовлетворенное, пресыщенное самолюбие". Здесь собраны в одной фразе все признаки романтического человека, как он был охарактеризован еще в рецензии на "Фауста",- и презрение, и равнодушие, и самолюбие. Важно и то, что этот "возвышенный" лакей уезжает за границу.

Так по разным поводам и в разнообразном звучании - от трагического до иронического - возникла в "Записках охотника" бесконечно важная для Тургенева тема - тема романтика в его отношении к обществу.

В "Записках охотника" вместилось, как мы видим, богатое и разнообразное содержание. В книге Тургенева подняты были самые важные, самые жгучие вопросы русской жизни предреформенной поры. Тургенев сумел показать, что века крепостной неволи не исказили в русском крестьянстве лучших черт его характера. "Записки охотника" были проникнуты мыслью о несовместимости крепостного права с национальным достоинством русского народа. "В русском человеке таится и зреет зародыш, будущих великих дел, великого народного развития..." - писал Тургенев в рецензии на рассказы В. И. Даля (XI, 102). Художественному развитию этой идеи и посвящены "Записки охотника". В перспективе "Записок охотника" вместе с рудинской темой возникают контуры тургеневского романа, громадное влияние которого на-русскую литературу общеизвестно. Но и сами по себе "Записки охотника" сыграли выдающуюся роль в развитии русской литературы и общественной мысли.