1850-1851
ССОРА С МАТЕРЬЮ.- ЗАБОТЫ О СУДЬБЕ ДОЧЕРИ ПОЛИНЫ.- СМЕРТЬ ВАРВАРЫ ПЕТРОВНЫ.- НАСЛЕДСТВО.- ТУРГЕНЕВ В СВЕТСКИХ САЛОНАХ.- ОБЕДЫ У ТУРГЕНЕВА.- "МЕСЯЦ В ДЕРЕВНЕ".
Круг знакомства Ивана Сергеевича значительно расширился. Он уже был известен... Приглашения ему сыпались со всех сторон; он редко даже обедал дома. Но все свои утра, почти до двух часов, он проводил с матерью... Иван Сергеевич возвратился нынешний раз из-за границы... во всем блеске своей зрелой красоты... Проседь, проглядывавшая тогда уже в его волосах и бороде, придавала еще более интереса его прекрасному лицу.
После продолжительного пребывания И. С. Тургенева за границей он возвратился в Петербург... Князь Одоевский, живший у Лесного института на одной из своих многочисленных дач, торжествовал это возвращение обедом или вечером, на который и собрал нас... После очаровательных рассказов Тургенева о впечатлениях, вынесенных им из лучших стран, перешли к русской литературе, и скоро начали бранить Краевского. Среди этих, почти единодушных, ругательств Тургенев сказал:
- Позвольте, господа! Я должен предупредить вас: я искренно ненавижу Краевского, но очень может быть, что завтра вы увидите меня на Невском под руку с ним. Ради Бога, не подумайте, что я подлец. Своих убеждений я не меняю, но я не могу избавиться от неотразимого влияния на меня этого человека. Я просто перед ним пасую - и сам не знаю отчего. Как посмотрит он на меня своими оловянными глазами, я решительно уничтожаюсь, и он может делать из меня все, что хочет.
(27 июля 1850 г., Москва). Иван Сергеевич приехал. Он прожил в Москве дней десять; дела его с матерью пошли было хорошо, но потом он не выдержал, рассорился с пей решительно, переехал от нее в гостиницу и на другой день уехал в деревню... У него есть небольшое имение: туда он и поехал. Воротился он самым милым, любезным и добродушнейшим человеком в мире. Это - сама простота.
Летом был у нас Тургенев, чему я очень обрадовался; на мои глаза он нисколько не переменился и все такой же милый человек, как был. Теперь он у себя в деревне. Слышал я, что он окончательно рассорился со своею матушкой.
С матерью он опять поссорился и на этот раз, кажется, очень сильно. Представьте: он сделался еще более милейшим, и я жду опять свидания с ним как с любимой женщиной.
(Суббота, 28 октября). Сегодня день моего рождения, и вы легко поймете, что я не мог пропустить его, не протянув вам обе руки. Сегодня я вступаю в тридцать второй год*. Становлюсь стар. Сегодня ровно семь лет, как я в первый раз встретил вашего мужа у майора Комарова; помните ли вы это смешное существо? В будущий вторник исполнится семь лет с тех пор, как я в первый раз был у вас. И вот, мы остались друзьями и, мне кажется, хорошими друзьями. И мне радостно сказать вам по истечении семи лет, что я ничего не видел на свете лучше вас, что встретить вас на своем пути - было величайшим счастьем моей жизни, что моя преданность и благодарность вам не имеет границ и умрет только вместе со мною... Вы - все, что есть самого лучшего, благородного и симпатичного на этом свете.
* (В действительности - в тридцать третий.)
Я ходил сегодня взглянуть на дом, где я впервые семь лет тому назад имел счастье говорить с вами. Дом этот находится на Невском, против Александринского театра; ваша квартира была на самом углу - помните ли вы? Во всей моей жизни нет воспоминаний более дорогих, чем те, которые относятся к вам... Мне приятно ощущать в себе после семи лет все то же глубокое, истинное, неизменное чувство, посвященное вам; сознание это действует на меня благодетельно и проникновенно, как яркий луч солнца; видно, мне суждено счастие, если я заслужил, чтобы отблеск вашей жизни смешивался с моей! Пока живу, буду стараться быть достойным такого счастья; я стал уважать себя с тех пор, как ношу в себе это сокровище. Вы знаете - то, что я вам говорю, правда, насколько может быть правдиво человеческое слово... Надеюсь, что вам доставит удовольствие чтение этих строк... А теперь позвольте мне упасть к вашим ногам.
Относительно маленькой Павлы вы уже знаете, что я решился следовать вашим приказаниям и думаю только о средствах исполнить это быстро и хорошо. Это долг, который я исполняю, - и я исполняю его с радостью, раз вы этим интересуетесь. Si dios quiere*, она будет скоро в Париже.
* (Если бог позволит.)
Молодой Тургенев, после короткой связи с девушкой из дворни его матери, уехал учиться за границу. Во время своего пребывания в Германии, Франции и Италии он не получал никаких сведений об этой девушке и потому не имел никакого понятия о том, что через несколько месяцев после его отъезда она родила ему дочь... Тургенев возвратился в Россию, в родовое Спасское, где жила его мать. В один холодный зимний день дан был парадный обед, к которому приглашены были знакомые уездные дворяне и чиновники с семьями. Во время кофе Тургенев подошел к окну и видит, как кучер с двумя ведрами направляется к колодцу за водой, а с ним маленькая, худенькая, плохо одетая девочка лет семи. Кучер наполнил ведра и дал ей одно из них нести в дом по скользкому двору. Тургенев вскипел от негодования, призвал мать и указал ей на происходящее на дворе; затем он открыл окно и сделал кучеру строгий выговор.
Мать Тургенева видит эту сцену, но остается совершенно спокойной и кричит кучеру, чтобы он взял у девочки ведро и прислал ее в дом. При этом она весело смотрит на сына и говорит: "Да ты еще вовсе не знаешь кто эта девчонка?" В это время бледное и запуганное дитя входит нерешительно в зал. Мать Тургенева обращается к гостям со словами: "Вглядитесь хорошенько в эту девочку. Ну-ка, на кого она похожа?" Спрошенные глядят в смущении и отвечают, что они ни с кем сходства не замечают. "Как, вы не видите сходства? Да ведь это вылитое лицо нашего Ивана". "Ведь это твоя дочь!" - со смехом обращается мать к сыну.
Вернувшись в Спасское, я узнал следующее: у прачки была девочка, которую вся деревня злорадно называла барышнею, и кучера преднамеренно заставляли ее таскать непосильные ей ведра с водою. По приказанию моей матери, девочку одевали на минуту в чистое платье и приводили в гостиную, а покойная мать моя спрашивала: "скажите, на кого эта девочка похожа?" Все это заставило меня призадуматься касательно будущей судьбы девочки; а так как я ничего важного в жизни не предпринимаю без советов мадам Виардо, то и изложил этой женщине все дело, ничего не скрывая. Справедливо указывая на то, что в России никакое образование не в силах вывести девушек из фальшивого положения, мадам Виардо предложила мне поместить девочку к ней в дом, где она будет воспитываться вместе с ее детьми.
Ребенок из семейства Лобанова перешел в надлежащие руки знаменитой певицы, г-жи Виардо-Гарсия, и... увезен был в Париж на воспитание, где маленькая Поля получила название Полины Тургеневой.
(28 октября 1850 г.). Полина должна находиться в данный момент на пути из Варшавы в Берлин. Надеюсь, что она приедет здоровой... Пока я не чувствую к ней большой нежности; может быть это придет позже. Но я твердо решил с этого времени делать для нее все, что будет зависеть от меня.
Напишите, какого цвета ее самое красивое платье. Чувствую в себе нежность к этому ребенку, который вас любит... Пришлите мне ее волос, у меня их нет.
Здоровье Варвары Петровны повидимому ухудшалось; она страдала частой бессонницей, и вот однажды, после худо проведенной ночи, она сообщила нам, что прочитала где-то, будто бы французский король Людовик XV также страдал бессонницей и ему на ночь приготовляли разного рода холодные закуски, вина и лакомства. Это называлось "en tout cas".* В случае, если ему не удавалось скоро заснуть, то он садился за стол закусывать, после чего и засыпал обыкновенно крепким сном...
* (На всякий случай.)
К следующей же ночи, по приказанию Варвары Петровны и по примеру французского короля Людовика XV, был приготовлен в ее спальне стол с разными закусками и лакомствами... Но больная нравственно и физически Варвара Петровна ни до чего не дотрагивалась.
Накануне смерти, когда уже начиналось хрипение агонии, в соседней комнате, по ее распоряжению оркестр играл польки.
(16 ноября). Я только-что получил письмо с известием, что моя мать в агонии; сегодня же вечером еду в Москву.
Приехал сюда вчера вечером и не застал уже мать в живых; она умерла в прошлый четверг, в тот самый день, когда меня известили об ее болезни.
Иван Сергеевич был в это время в Петербурге. Покойный Федор Иванович Иноземцев еще заранее почти определил день кончины Варвары Петровны; почему не приехал Иван Сергеевич ранее и был ли он своевременно извещен о близости кончины матери, не знаю.
Прибыл он в Москву вечером, в день похорон, когда мы уже вернулись с кладбища Донского монастыря, где погребена Варвара Петровна.
Ивана Сергеевича не было в это время в Спасском. В его отсутствие в дом к нему заехала жена его брата Николая, забрала с собой все серебро, все драгоценности его покойной матери и увезла их. Когда вернулся Тургенев, он не нашел в своем хозяйстве ни одной серебряной столовой ложки и должен был всем обзавестись сызнова.
При разделе наследства Иван Сергеевич был очень уступчив в пользу брата своего Николая Сергеевича. За исключением Спасского, которое Иван Сергеевич желал непременно оставить за собою, все хорошие (устроенные) имения и все движимое имущество, в том числе бриллианты, жемчуг, золото, серебро, бронза, фарфор, а также конский завод, экипажи, сбруя, упряжи, дорогая мебель, зеркала, даже фамильные портреты,- все было уступлено беспрекословно Николаю Сергеевичу.
Мать моя в последние минуты не думала ни о чем, как (стыдно сказать) о разорении нас - меня и брата. В последнем письме, написанном ею своему управляющему, она давала ему ясный и точный приказ продать все за бесценок, поджечь все, если это было бы нужно.
Временами она (В. П.) воображала себя бальзаковской женщиной, временами усидчиво писала свой дневник, тетрадями которого были наполнены целые сундуки.
С прошлого вторника у меня было много разных впечатлений. Самое сильное из них было вызвано чтением дневника моей матери... Какая женщина, друг мой, какая женщина! Всю ночь я не мог сомкнуть глаз. Да простит ей бог все!.. Но какая жизнь!.. Право, я совершенно потрясен.
При жизни матери, которая, как он говорил, ограничивала его средства, он жил довольно тесно, но когда она умерла, он стал жить шире, завел повара, любил звать к себе обедать и вообще быть центром, как хлебосол и как литератор-талант.
Кошелек Тургенева был открыт для всех, кто прибегал к нему.
По доброте своей Тургенев оказывал помощь своим товарищам по ремеслу, т.-е. ссужал их деньгами во дни безденежья.
Когда же матушка скончалась в 1850 г., я немедленно отпустил дворовых на волю, пожелавших крестьян перевел на оброк, всячески содействовал успеху общего освобождения, при выкупе везде уступил пятую часть - и в главном имении не взял ничего за усадебную часть земли, что составляло крупную сумму...
Росту он был почти огромного, широкоплечий; глаза глубокие, задумчивые, темносерые; волосы были у него тогда темные, густые, как помнится, несколько курчавые, с небольшой проседью; улыбка обворожительная; профиль немного груб и резок, но резок барски и прекрасно. Руки как следует красивые, "des mains soignees*", большие мужские руки. Ему было тогда с небольшим 30 лет.
* (Холеные руки.)
Здесь все принимают меня с распростертыми объятиями, особенно милейший папаша Щепкин. Я не могу делать много визитов; тем не менее за неделю моего пребывания здесь я уже был два или три раза у него и у графини Салиас, очаровательной женщины, с большим умом и талантом, которая, будучи писательницей, все же не принадлежит к "синим чулкам".
- Ты ведь понятия не имеешь о светских женщинах,- говорил Тургенев [Некрасову],- а они одни только могут вдохновлять поэта. Почему Пушкин и Лермонтов так много писали? Потому что постоянно вращались в обществе светских женщин. Я сам испытал, как много значит изящная обстановка женщины для нас - писателей. Сколько раз мне казалось, что я до безумия влюблен в женщину, но вдруг от ее платья пахнет кухонным чадом - и вся иллюзия пропала. А сидя в салоне светской женщины ничто не нарушит твое поэтическое настроение, от каждого грациозного движения светской женщины ты вдыхаешь тончайший аромат... вокруг все дышит изяществом.
К Панаеву приехал с визитом один молодой человек из высшего круга и при мне сожалел, что ему не удалось исполнить просьбу Тургенева: ввести его в салон к графине М..., потому что она не желает видеть в своем доме литераторов...
Однажды на вечере у графини Ростопчиной, в 1850 году, "во едину от суббот", как тогда говорилось в ее московском кружке, хозяйке вздумалось сказать бывшему там Тургеневу: "Вы, кажется, пописывали под буквами "Т. Л.". Правда это?"
- Правда-то, правда,- отвечал Тургенев,- но я бы желал, графиня, забыть об этом, желал бы, чтоб и публика забыла. Собирают, пожалуй, всех жучков, козявок, букашек и таракашек, неизвестно зачем существующих во вселенной. Я боюсь, как бог знает чего, чтобы не пришла кому-либо охота собрать и моих "жучков". Я против таких собираний. Мало ли что каждый из нас скажет в ранней молодости!"
- Знаете ли, какое на меня впечатление производят мои стихи?
- Какое?
- Впечатление клопов...
Я засмеялся и сказал: "Зачем преувеличивать"; но И. С. сделал гадливую гримасу и сказал: "Нет, именно клопов: стихи мои возбуждают во мне отвращение и почти тошноту, именно как клопы".
После 1850 года гостиная его сделалась сборным местом для людей из всех классов общества. Тут встречались герои светских салонов... корифеи литературы, готовившие себя в вожаков общественного мнения, знаменитые артисты..., наконец ученые, приходившие послушать умные разговоры светских людей... Между его гостями не редкость было найти людей без имени, никому неизвестных, и отличавшихся своей сдержанностью. Тургенев дорожил ими столько же, по крайней мере, сколько и теми, которые носили громкие имена в литературе и обществе... С его образованием и находчивым умом, с его речью, исполненною того, что французы называют point (искрой), он легко приводил слушателей в восторг. В виду потребностей легкой эрудиции, столь необходимой для успеха в обществе, у него были недюженный запас положительного знания и помощь справочных книг: так, в это время ему служила настольной книгой многотомная "Biographie universelle". В разговоре с отысканными и выведенными им в свет людьми было все, наоборот, просто. Он говорил с ними о том, что они знали и чем интересовались - и внимательно прислушивался к их мнениям, которые нигде более не мог встретить.
Я эту зиму* чрезвычайно много занимался русской историей и русскими древностями.
* (1851/52 г.)
Тургенев более всех современных ему литераторов был знаком с гениальными произведениями иностранной литературы, прочитав их всех в подлиннике.
Тургенев знал Шекспира в совершенстве и одно время занимался детальным изучением старой и новой английской литературы.
Особенно много читал Тургенев. Монтень не выходил у него из рук: он был в совершенном восторге от этого писателя, увлекавшего его столь же глубоким знанием человеческой натуры, сколько образностью и меткостью своего языка... Помню, что наряду с другими книгами крайне интересовали его "Письма Цицерона", которые читал он в немецком переводе; по вечерам сообщал он нам свои впечатления с обычным своим остроумием и блеском. "Я ставлю себя в положение Цицерона,- говорил он,- и сознаюсь, что после Фарсальской битвы еще больше, чем он, вилял бы хвостом перед Цезарем; он родился быть литератором, а политика для литератора - яд".
В разговоре своем он, между прочим, упомянул, что имел терпение проштудировать всего Лафатера и что, встречаясь с новыми лицами, беседуя с ними или хотя бы со стороны наблюдая, всегда как-то инстинктивно увлекался внутренним разбором про себя наружности, мимики, жестикуляции, способа держаться, модуляций в голосовых средствах, разных маленьких деталей, уловимых лишь для глаз тонкого наблюдателя, в одежде и проч.
На обеды к Тургеневу приглашались московские профессора и литераторы, принадлежавшие к так называемой европейской партии (Грановский, Кудрявцев, Забелин, Боткин, Кетчер, Феоктистов и др.), хотя он был в дружеских сношениях с некоторыми членами славянофильского кружка, особенно с С. Т. Аксаковым. Из артистов почти постоянно являлись Щепкин, Садовский и Шумский и какой-то немец... мастерски игравший на фортепьяно. Иногда после обеда устраивался небольшой хор под управлением Шумского, и гости, обладавшие голосом, исполняли тот или другой хор из какой-нибудь оперы, преимущественно из "Аскольдовой могилы". А иногда Садовский морил со смеха вымышленными рассказами... Одним словом, все было светло, радостно, дружелюбно, хотя по временам не обходилось без споров, на которые москвичи были очень падки.
Он посещал иногда семейство Аксаковых; не раз встречал я у него по вечерам Константина Аксакова, вступавшего с ним в ожесточенные споры по вопросам, разделявшим тогда наше образованное общество на два враждебных лагеря. В кружке Грановского Тургенев был обычным гостем, но и тут он чувствовал себя не совсем на месте. Встречали его там, повидимому, очень радушно, дружили с ним, но в сущности смотрели на него косо.
Грановский высказался предо мной очень откровенно насчет Тургенева. Отдавая справедливость его необычайной талантливости и уму, он находил, что это натура дряблая, лишенная солидных качеств.
Его разговор, блестящий и остроумный, недостаточно содержателен. Это набросок, отлично схватывающий контуры вещей, но не передающий ни красок, ни форм.
Характер Тургенева отличался полным отсутствием задора; его скорее можно было упрекнуть в крайней мягкости и уступчивости.
В. П. Боткин величал его "Митрофаном".
Тургенев был коротко знаком с известной писательницей Евгенией Тур, относился с большой похвалой о ее романе "Племянница" и даже вызвался написать разбор его. Так было в Москве, но не так вышло в Петербурге, среди издателей "Современника", которые не жаловали автора "Племянницы": под их внушением критическая статья вовсе не отвечала тому, что критик говорил в Москве.*.
* (В рецензии, помещенной в 1-й кн. "Современника" за 1852 г., Тургенев отзывается о романе не восторженно, но, в общем, благоприятно.)
В Петербурге процветала обширная литература, которая своим содержанием могла бы возбудить зависть в Баркове; Дружинин, Владимир Милютин, Григорович, Некрасов, Лонгинов и др. трудились и порознь, и сообща над сочинением целых поэм одна другой грязнее... Трудно понять, как люди, переживавшие далеко не веселое время, могли находить развлечение в подобных мерзостях. В оправдание их Тургенев указывал на "Декамерона" Боккачио: в разгар страшной чумы мужчины и изящные женщины стараются забыть о том, что происходит вокруг них и, собравшись в тесном кружке, забавляют друг друга рассказами достаточно скабрезного содержания. "А разве,- говорил Тургенев,- николаевский гнет не был для образованного общества своего рода чумой?"
Раз, возвратившись с отъезжего поля, [Тургенев] хвалился количеством побитой им птицы, а в подтверждение своих слов приглашал слушателей отобедать у него на другой день. Слушатели поверили и чудной охоте, и приглашению. На другой день они поднялись на 4-й этаж громадного дома на Стремянной улице, где жил Тургенев (между ними были и грудные больные, с трудом одолевшие его лестницу) и долго стояли перед запертой дверью его квартиры, до тех пор пока вышедший человек не известил их как об отсутствии хозяина, так и всяких приготовлений к приему гостей. Тургенев долго смеялся потом, когда ему рассказывали о недоумении и ропоте обманутых гостей, но извинений никому не приносил - все это казалось ему в порядке вещей, и он удерживал за собой право играть доверием людей, не чувствуя, повидимому, никакой вины на своей совести за проделки подобного рода.
Человек этот вырабатывал себе нравственный характер с чрезвычайным трудом. Он явился из Парижа такой амальгамой любезнейших качеств души и ума с ребяческими пороками - лжи, кокетничанья собою и вранья при всяком случае, что не давал возможности остановиться на себе с определенным чувством и определенным суждением.
Н. X. Кетчер нередко говаривал ему: "Ты ростом с слона, а душа у тебя с горошину".
Было это еще во время царствования императора Николая I. Мне пришлось как-то встретиться с графиней X. Она говорит мне: "А что, можно к вам приехать?" Я отвечаю: - Можно.- "И все можно видеть, во все комнаты входить?" Я говорю: - Да! - Она приехала и осмотрела все. Прошла в спальню. За спальней была темная комната, где стояли сундуки и тому подобное. Она спросила, можно ли туда войти. Я говорю: - Можно.- Когда она все осмотрела, то, выходя, засмеялась и сказала: "А знаете ли вы, что про вас выдумали: будто у вас за спальней есть темная комната, куда вы никого не пускаете, потому что у вас там крепостная любовница на цепи сидит. Когда дамы проезжают мимо вашей квартиры, то показывают на забитое окно этой комнаты и говорят: Это вон там".
Когда Тургенев приезжал из-за границы и бывал в Москве, он всегда посещал нас. Помню смутно, как далеко от меня казалось мне лицо Тургенева, когда я, закидывая назад свою детскую головку, с удовольствием смотрела на добрые глаза, на падавшую прядь длинных волос этого крупного человека. Он поднимал нас вверх своими большими руками, целовал и говорил всегда что-нибудь коротенькое, но могущее интересовать нас.
(8 декабря 1851 г.). Третьего дня я... присутствовал в закрытой ложе на представлении моей комедии*. Публика приняла ее очень горячо; особенно третий акт имел чрезвычайно большой успех. Сознаюсь, это приятно. Щепкин был великолепен... Но как поучительно для автора присутствовать на представлении своей пьесы! Что там ни говори, но становишься публикой, и каждая длиннота, каждый ложный эффект поражает сразу как удар молнии. Второй акт несомненно неудачен, и я нашел, что публика была слишком снисходительна. Тем не менее, в общем, - я очень доволен. Опыт этот показал мне, что у меня есть призвание к театру и что со временем я смогу писать хорошие вещи.
* ("Две женщины", впоследствии "Месяц в деревне".)
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://i-s-turgenev.ru/ 'Иван Сергеевич Тургенев'