Из Главы четырнадцатой

Добролюбов и Чернышевский сделались в это время уже постоянными сотрудниками "Современника"¹. Я только раскланивалась с ними, встречаясь в редакции. Хотя я с большим интересом читала их статьи, но не имела желания поближе познакомиться с авторами.

¹ (Чернышевский и Добролюбов сделались постоянными сотрудниками "Современника" в разное время: Некрасов познакомился с Чернышевским в конце 1853 г., а с 1854 г. Чернышевский стал одним из соредакторов журнала. Знакомство с Добролюбовым состоялось в 1857 г., в этом же году Некрасов привлек Добролюбова к постоянному участию в "Современнике")

Старые сотрудники находили, что общество Чернышевского и Добролюбова нагоняет тоску. "Мертвечиной от них несет! - находил Тургенев. - Ничто их не интересует!"<...>

Тургенев раз за обедом сказал:

- Однако "Современник" скоро сделается исключительно семинарским журналом: что ни статья, то семинарист оказывается автором!

- Не все ли равно, кто бы ни написал статью, раз она дельная, - проговорил Некрасов.

- Да, да! но откуда и каким образом семинаристы появились в литературе? - спросил Анненков.

- Вините, господа, Белинского, это он причиной, что ваше дворянское достоинство оскорблено и вам приходится сотрудничать в журнале вместе с семинаристами, - заметила я. - Как видите, не бесследна была деятельность Белинского: проникло-таки умственное развитие и в другие классы общества.

Анненков залился своим обычным смехом, а Тургенев, иронически улыбаясь, произнес:

- Вот какого мнения о нас, господа!

- Это мнение всякий о вас составит, если послушает вас, - отвечала я.

Григорович было хотел что-то заметить мне, но Тургенев остановил его на слове "голубушка, вы..." - перебив: - Лучше не надо разуверять Авдотью Яковлевну, она еще выведет новое заключение в том же роде о нас, а мы и так поражены и уничтожены¹<...>

¹ (Панаева упрощает историю назревавшего конфликта между "старыми" и "новыми" сотрудниками "Современника" - Тургеневым, Анненковым, Дружининым, Григоровичем, Боткиным, с одной стороны, и Чернышевским, Некрасовым, Добролюбовым - с другой. См. воспоминания Н. Г. Чернышевского и коммент. к ним)

У Тургенева каждую неделю обедали литераторы.

Раз, придя в редакцию, он сказал Панаеву, Некрасову и находившимся тут некоторым старым знакомым литераторам:

- Господа! не забудьте: я вас всех жду сегодня обедать ко мне, - и затем, поворотив голову к Добролюбову, прибавил: - Приходите и вы, молодой человек.

Тургенев, наверно, услыхал бы громкий смех Добролюбова, если бы он смеялся, как другие. Но он только улыбался.

Тургенев в это время наслаждался вполне своей литературной известностью, держал себя очень величественно с молодыми писателями и вообще со всеми незначительными лицами.

Я посмеялась Добролюбову, что он, должно быть, считает себя сегодня счастливейшим человеком, удостоившись приглашения на обед от главного литературного генерала.

- Еще бы! такая неожиданная честь.

- Что же, пойдете? - спросила я, хотя была уверена, что он не пойдет после такого приглашения.

- К сожалению, у меня нет фрака, а в сюртуке не смею явиться к генералу, - отвечал, улыбаясь, Добролюбов.

Панаев и Некрасов были удивлены, что Добролюбов не хочет ехать вместе с ними на обед к Тургеневу. Они не обратили внимания на тон приглашения.

- Вас же приглашал Тургенев, - сказал ему Некрасов.

- После такого приглашения я никогда не пойду к Тургеневу.

Некрасов с удивлением произнес:

- Да он всех так пригласил.

- Вы все его очень короткие знакомые, а я нет.

- Это у него такая манера, - заметил Панаев.

Должно быть, Некрасов намекнул Тургеневу, почему Добролюбов не пришел обедать, потому что Тургенев в следующий раз сделал ему любезное приглашение, но это не тронуло Добролюбова, и он все-таки не пошел.

Тургенев заметно стал относиться внимательнее к Добролюбову и начал заводить с ним разговоры, когда встречал его в редакции или обедая у нас, потому что литературная известность Добролюбова быстро росла.

Тургенева заметно коробило, что Добролюбов все-таки не является к нему на обеды, и он однажды сказал Панаеву:

- Привези ты его обедать ко мне, уверь его, что он не застанет у меня общества, в котором никогда не бывал.

Наконец Тургенев понял, что причина, по которой Добролюбов не является на его обеды, заключается вовсе не в страхе встретиться с аристократическим обществом.

- В нашей молодости, - сказал он Панаеву, - мы рвались хоть посмотреть поближе на литературных авторитетных лиц, приходили в восторг от каждого их слова, а в новом поколении мы видим игнорирование авторитетов. Вообще, сухость, односторонность, отсутствие всяких эстетических увлечений, - все они точно мертворожденные. Меня страшит, что они внесут в литературу ту же мертвечину, какая сидит в них самих. У них не было ни детства, ни юности, ни молодости - это какие-то нравственные уроды.

- Это нам лишь кажется, что новое поколение литераторов лишено увлечений. Положим, у нас увлечений было больше, но зато у них они дельнее, - возразил Панаев.

- На тебя, кажется, семинарская сфера начинает влиять, - с пренебрежительным сожалением произнес Тургенев. - Господа! - прибавил он, обращаясь к присутствующим в комнате. - Панаев начинает отрекаться от своих традиций, которым с таким неуклонным рвением следовал всю свою жизнь.

- Отчего же не сознаться, если это правда; теперь молодые люди умнее, дельнее и устойчивее в своих убеждениях, нежели были мы в те же лета, - отвечал Панаев.

Тургенев с притворным ужасом, обращаясь к присутствующим, воскликнул:

- Господа! Неужели мы дожили до такого печального времени, что увидим нашего элегантного Панаева в сюртуке, застегнутом на все пуговицы, с сомнительной чистоты воротничком рубашки, без перчаток и в очках!

Добролюбов и Чернышевский всегда носили сюртуки и очки, но, разумеется, никогда не ходили в грязном белье.

- Мое зрение стало слабо, и я должен скоро надеть очки! - отвечал Панаев.

- Ну, нет, - воскликнул Тургенев, - мы все, твои давнишние друзья, не допустим тебя сделаться семинаристом. Мы спасем тебя, несмотря на все старания некоторых личностей обратить тебя в поборника тех нравственных принципов, которых требуют от людей семинарские публицисты-отрицатели, не признающие эстетических потребностей жизни. Им завидно, что их вырастили на постном масле, и вот они с нахальством хотят стереть с лица земли поэзию, изящные искусства, все эстетические наслаждения и водворить свои семинарские грубые принципы. Это, господа, литературные Робеспьеры: тот ведь тоже не задумался ни минуты отрубить голову поэту Шенье.

- Бог с тобой, Тургенев, какие ты выдумал сравнения! - воскликнул Панаев в испуге. - Ты, ради бога, не делай этих сравнений в другом обществе.

- Ты наивен, неужели ты думаешь, что статьи этих семинаристов читают в порядочном обществе?

- Однако тогда бы подписка на "Современник" с каждым годом не увеличивалась!

- По старой памяти ждут от "Современника" прежнего его стремления к развитию в обществе художественных вопросов... Меня удивляет, как Некрасов, с его практичностью, не видит, что семинаристы топят журнал в грязной луже<...>

Между сотрудниками "Современника" Тургенев был, бесспорно, самый начитанный, но с появлением Чернышевского и Добролюбова он увидел, что эти люди посерьезнее его знакомы с иностранной литературой.

Тургенев сам сказал Некрасову, когда побеседовал с Добролюбовым:

- Меня удивляет, каким образом Добролюбов, недавно оставив школьную скамью, мог так основательно ознакомиться с хорошими иностранными сочинениями! и какая чертовская память!

- Я тебе говорил, что у него замечательная голова! - отвечал Некрасов. - Можно подумать, что лучшие профессора руководили его умственным развитием и образованием! Это, брат, русский самородок... утешительный факт, который показывает силу русского ума, несмотря на все неблагоприятные общественные условия жизни. Через десять лет литературной своей деятельности Добролюбов будет иметь такое же значение в русской литературе, как Белинский.

Тургенев рассмеялся и воскликнул:

- Я думал, что ты бросил свои смешные пророчества о будущности каждого нового сотрудника в "Современнике".

- Увидишь, - сказал Некрасов.

- Меня удивляет, - возразил Тургенев, - как ты сам не видишь огромного недостатка в Добролюбове, чтобы можно было его сравнить с Белинским! В последнем был священный огонь понимания художественности, природное чутье ко всему эстетическому, а в Добролюбове всюду сухость и односторонность взгляда! Белинский своими статьями развивал эстетическое чувство, увлекал ко всему возвышенному!.. Я даже намекал на этот недостаток Добролюбову в моих разговорах с ним и уверен, что он примет это к сведению.

- Ты, Тургенев, забываешь, что теперь не то время, какое было при Белинском. Теперь читателю нужны разъяснения общественных вопросов, да и я положительно не согласен с тобой, что в Добролюбове нет понимания поэзии; если он в своих статьях слишком напирает на нравственную сторону общества, то - сам сознайся - это необходимо, потому что она очень слаба, шатка даже в нас, представителях ее, а уж о толпе и говорить нечего<...>

Когда Тургенев убедился, что Добролюбов не поддается на его любезные приглашения, то оскорбился и начал говорить, что в статьях Добролюбова виден инквизиторский прием: осмеять, загрязнить всякое увлечение, все благородные порывы души писателя, что он возводит на пьедестал материализм, сердечную сухость и с нахальством глумится над поэзиею; что никогда русская литература, до вторжения в нее семинаристов, не потворствовала мальчишкам из желания приобрести этим популярность. Кто любит русскую литературу и дорожит ее достоинством, тот должен употребить все усилия, чтобы избавить ее от этих кутейников-вандалов.

Эти воззвания Тургенева доходили до Добролюбова, но он не обращал на них внимания и удивлялся только одному: к чему об этом передают ему?

- Неужели думают, - говорил он, - что я испугаюсь таких угроз и в угоду Тургеневу изменю свои убеждения. Странные понятия у этих господ!